Котел золота

   Подругу моей сестры зовут Эльмира, попросту Эля. Судьба у нее, как сюжет для кино. Включая клад, который ей не достался. Но обо всем по порядку.

   Эля знает четыре языка – два родных плюс русский и немецкий. И все в совершенстве. Я говорю «два родных», потому что отец у нее таджик, а мать «крымская». То есть крымская татарка.

В семнадцать лет пришла к ней первая любовь. Жених был чуть старше и жил на соседней улице. Собственно, они выросли вместе. Учились в одной школе. Порядки в обеих семьях были строги, потому влюбленные переглядывались да иногда перекидывались на улице словечком. И все. Но от этого любовь была не менее пламенной, чем в восточных легендах, где девочка и мальчик, знаменитые Рустам и Зухра, сидели за партой, отделенные хрустальной перегородкой. И любовь, как и в легенде, оказалась – на всю жизнь. 

Мать все-таки эти поглядки и словечки заметила. И категорически запретила Эле в сторону Зафара смотреть. Матери Эля боялась и хорошо понимала, что слово, что она сказала, последнее.

Отец сочувствовал, но не вмешивался в женские дела. Запретила – значит, знает, что делает.

Отец Эльмиры был народным артистом республики, сорокалетним фронтовиком вернувшимся из госпиталя без ноги.
Гульбану, матери Эльвиры, было тогда шестнадцать лет. Привезли ее в «телячьем» вагоне вместе с другими высланными «крымскими», во время войны, определили в кишлак, в колхоз. Здесь ее и высмотрел будущий Эльмирин отец. Женился, холил, лелеял, но любви юной красавицы-жены не выслужил.

Потому любил свою ненаглядную дочь, материн портрет, невыразимой любовью, учил ее музыке, рисованию, языкам. Два были ей родные – таджикский и татарский. Русский сложился в школе сам, как межнациональный. Немецкому выучила высланная с Поволжья немка Констанция Георгиевна Тау, старушка, которую подкармливали в Эльмириной семье.

- Папа играл на дутаре, - вспоминала Эля,- а я почему-то всегда его жалела, хоть и не понимала, почему.

Все четыре языка знала Эля в совершенстве. Правда, на рынке ее литературного таджикского сначала не понимали, удивлялись, принимали за иностранку, но потом, раскусив, что своя, отсыпали фруктов «с походом» почти вдвое превышавшим оплаченное. Моей сестре Эля наказывала на рынке молчать и подставлять раскрытую авоську. От восторга торговцы насыпали фруктов и ей. Ходить на рынок с Эльмирой было одно удовольствие.

Гульбану ни разу, сколько ее помнила Эля, дочь не приласкала, была сурова, недоступна, даже в старости величественно строга и классически красива. Дочери накрепко внушалось ею одно: она не должна повторить ее судьбу и совершить ужасный мезальянс, как случилось с матерью. Потому не обсуждалось, за кого Эля выйдет замуж. Само собой подразумевалось – за «крымского». Зафар как жених не рассматривался. 

Так и получилось, что жениха Эле подыскала мать «из своих». Ренат, в отличие от Эльмиры,  был чистокровным, самозабвенно любил свою скрипку, работал преподавателем в музыкальной школе, а вечерами подрабатывал в местном ресторанчике. Едва переступив порог дома, наскоро перекусив, тут же запирался в своей комнате, откуда часами потом лились звуки тоскующей, ликующей, рассыпающейся трелями скрипки.   

Эля, закончившая московскую консерваторию по классу фортепиано, преподавала после замужества в той же  музыкальной школе, где и Ренат. Ни работа, ни семья не приносили радости, и была она вся, как погасший уголек, тихая, уснувшая, усталая.

Вот говорят же, что от гениальности до идиотизма один шаг…
Ренат гениально играл на своей скрипке. Сын у них с Элей родился умственно отсталым, вернее...ненормальным совсем

Сначала она всей душой погрузилась в материнство, ожила, расцвела, запела. Потом, когда признаки ненормальности сына стали совсем явными, снова угасла, казалось, теперь уже навсегда.

Искандера в специнтернат, правда, не отдала, оставила дома. Ребенок рос, но  не менялся, оставаясь младенцем. Мальчик тоскливо и надрывно плакал, а, умолкнув, часами рассматривал белые и длинные, как у паучка, пальцы, шевелил ими, иногда сутками просиживал без сна, неподвижно, с пустыми глазами.

Родились Мадина и Якуб, средних, даже ниже, пожалуй, способностей, никто не повторил ни маминой красоты, ни папиного таланта.

Жизнь так и шла, пока не заехала в тупик годов девяностых.

Ренат, как многие тогда, отправился на заработки за пределы республики, след его потерялся, и в голодные годы Эля с тремя детьми и умирающей матерью вступила одна. Грустно было бы описывать, как они выжили, главное – выжили. Только от тех лет осталась в глазах Эльмиры нездешняя и глубокая тоска.

Потихоньку жизнь возвращалась, война отодвинулась, в глазах детей не горел больше голодный сжигающий огонь.

И однажды Эля встретила Зафара. В оживающей республике он занимал в правительстве какое-то даже не очень последнее место. Эльмира привезла учеников на конкурс в столицу и там встретила его, постаревшего, поседевшего,  но все той же детской негасимой любовью любящего и любимого…

Осудим ли их за ту единственную ночь в пригородной гостинице? Наверное…нет.

Эля проснулась утром и увидела сидевшего в солнечном пятне Зафара, сверкающей иголкой подшивавшего подол ее платья. У нее не было более счастливого дня в жизни. Да и у него тоже.

У Зафара была русская жена и две белокурые дочери.

Отнимать его у жены и девочек Эля не хотела. Потому попросила только помочь переехать в Крым, на древнюю родину караимов, от которых вел свое начало их род.

Перед самым отъездом маме Гульбану стало совсем плохо. Эля сидела рядом, держа иссохшую от голода, сухую мамину руку и с изумлением слушала:

- В последнюю ночь, когда истекали те двадцать четыре часа, что дали нам на сборы, все мы собрались в нашем доме, потому что мой дедушка был старшим в роде. Все мужчины и семнадцать женщин. Дедушка велел снять с себя все украшения – сережки, мониста, браслеты. Бабушка принесла котел, и все это было туда сложено. Котел закрыли крышкой и закопали в саду, у невысокого деревянного сарая. Вернувшиеся должны были достать образовавшийся клад и распорядиться им по своему усмотрению.
Утром мужчин отвели на сборный пункт. Женщины в разных вагонах были отправлены в республики Средней Азии…
Мою судьбу ты знаешь. Вернись на родину, дочь, а мне, наверное, уже не судьба.

Эля вернулась. Старший сын Искандер отблагодарил ее за всю ту муку, которую она с ним терпела шестнадцать лет его короткой жизни. Принимая во внимание его состояние, маджлис выделил Эле с детьми трехкомнатную квартиру. Мальчик умер через неделю после вселения.

 Эльмира побывала на родине матери, видела дом и сад, в котором был зарыт клад рода. От взрыва низенький сарайчик накрыло слоем земли, и клад ушел в глубину.

Сохранился он там или нет, Эля не знает…


Рецензии
Дааа... Тяжело читать об этом. У меня был друг крымский татарин. В начале семидесятых. Потом дорожки разошлись. С тех пор ищу и не могу найти. Не было человека который был лучше понимал.
Замечательный рассказ!
Ингуш

Ингуш   23.07.2016 08:51     Заявить о нарушении
Все его герои умерли, к сожалению

Мария-Ольга   23.07.2016 10:49   Заявить о нарушении