Бурундук

    Бурундук зверёк шустрый, любопытный, без меры доверчивый. Посвистишь в манок ли, губами ли – он уж тут как тут, либо с пенька на тебя поглядывает, либо с какой лесины. На задние лапки встанет, передние на груди сложит, как бабка-товарка, глаза, пуговки блестящие, любопытством светятся.
Шишку кедровую на пенёк ему положишь и смотришь, что делать будет.
А бурундук головой влево-вправо покрутит, в одну сторону прыгнет, в другую, а потом и на пенёк, где шишка лежит. Хвать её передними лапками, к груди прижмёт, но не убегает, а быстро-быстро зубками острыми чешуйки с шишки сбивает, а орешки, не щелкая, в рот, за щёки складывает.
Глядишь, посмеиваешься – шишка на глазах худеет, а щёки у бурундука раздуваются так, что больше его головы становятся.
Попробуй, в этот момент, шишку у него отнять – куда там! На секунду от дела оторвётся, да так зло на тебя зацвыркает–засвистит, и опять за работу.Понятное дело – зима впереди долгая, много запасов в нору принести надо, чтобы до весны жить спокойно.
А нора у бурундука знатная: амбар – отдельно, спальня – отдельно, место отхожее (по-нонешнему туалет) – тоже отдельно. Всё сухими листьями да травами выстлано. Он, не как медведь – залёг с осени и дрыхнет до весны, нет – бурундук спит в полглаза; когда надо и поест и на снежок выскочит, посмотреть – весна близко ли? А от норы неподалёку, он ещё про запас схроны с едой делает, вот и бегает, проверяет – всё ли сохранно. Да память у него девичья – большую часть спрятанного не находит.
Я ведь, пострелёнок, зачем всё это рассказываю, а затем, что у каждой зверушки в тайге свои повадки и свои истории есть, иногда и интереснее, чем у людей. Вот одну такую историю о бурундуке я тебе и расскажу.
На дальнем зимовье охотник один жил. Мужичонка в годах, жизнью битый, судьбою крученный – к людям выходил, когда порох, дробь, да припасы кое-какие нужны были.
Сдавал шкурки добытые и опять в тайгу уходил. Говорил мало, так, что верить его рассказам можно – зря болтать не будет.
Собака у него ладная была, лайка. Он её Найдой звал. Хорошая собака – большая помощь охотнику в лесу. Друг, помощник, а в одиночестве таёжном, и собеседник.
История это осенью поздней началась. Тайга в ту осень плохо родила. Гриба-ягоды почти и не было, да и кедровой шишки мало. А на ту, что была, птица кедровка стаями налетала и напрочь всё выщёлкивала, только шелуха округ кедров толстым слоем лежала.
Вот от такого неурожая весь зверь-то в другие места и подался. Трудно с охотой стало мужику тому. Большие переходы делать надо было, а добудешь ли чего – вилами по воде писано.
По тому времени стал замечать охотник, как ни вернётся с дальней охоты – припасов (гороху, сухарей, другой какой мелочи) убывает и убывает. И зимовье не нараспашку, а, вроде, как бывает кто в нём. Да и Найда, чего отродясь не бывало, угол, за лежанкой, каждый раз облаивает.
Вот и притворился как-то раз мужик, что на охоту пошёл, а, через час-другой,
возьми да и вернись в зимовье. Тихонько дверь-то растворил, в щёлку смотрит. Сначала, со свету, тёмно показалось, вроде и не видно ничего, а потом присмотрелся – батюшки ты мои! Бурундук! Да не такой, как обычно, а с доброго щенка будет! Над головой как корона золотая светится. Хозяином по зимовью ходит да из мешков припасы за щёки складывает. Тут Найда за спиной возьми да и залай…
Бурундук в миг стал обычным, маленьким да полосатым, в проём норы, что за лежанкой, кинулся. А пролезть не может. Сам-то стал обычным, а запасов за щеки положил куда как больше себя! Потыкался-потыкался, понял – дело бесполезное, обернулся. Поглядел глазами-пуговками на охотника, цвыркнул что-то по-своему, да и показался перед охотником мужчиной зрелым, с сединой полосами, да в венце золотом.
Как и не зверушка вовсе.
Найда лаем поперхнулась, замолкла, к ногам охотника жмётся.
А человек-бурундук вдруг и говорит по-человечьи: «Здравствуй, хозяин. Не нужда бы великая, не тревожил бы я твои запасы. Да зима голодная впереди – род мой извести по корню может. Не гневайся. Поможешь зиму лютую пережить, словом царским клянусь –
добром отплачу».
Мужик – охотник бывалый, всякого в тайге видывал, а тут опешил, ноги к полу приросли. Пытался ружьё поднять, а бурундук с венцом царским и говорит: «Давно мой род тебя знает, никогда ты за ради никчёмного интереса или из-за корысти какой звёрьё не бьёшь, а уж бурундук-то для тебя и не добыча вовсе. Какой с моей шкурки тебе прибыток?».
Отошёл мужик от первого испуга-то, продышался. Понял, бурундук ладное говорит, миром дело решить хочет. Бескормица, она ведь, любого до крайности доведёт.
«Ладно» - говорит: «Убытку на рупь, а мы турусы разводим. Садись, уважь, отобедай со мной».
Да на Найду, что за его спиной обиженно погавкивала: «Цыц, мне! Гость в доме, а ты лаять на него. Уймись!».
И так-то знатно они вечер скоротали, а уж при расставании, охотник Царю бурундукову полную торбу припасов собрал.
Зима-то долгая да лютая в краях сибирских, так, что друг новообретённый, не раз к охотнику в гости заходил да новости лесные обсказывал. А мужик ему завсегда припасов с собой передавал.
И вот верь - не верь, а с того самого дня, как будто кто охотнику наворожил;
соболя да куницы сами под выстрел шли. К весне мужик при большой добыче был.
А уж по весне-то, как трава зелёная пошла, да деревья листьями закудрявились,
в последний раз бурундук к охотнику зашёл – попрощаться да спасибо сказать, что в беде не бросил.
Вот уж удивления на фактории было, когда охотник шкурки добытые сдавал!
Все другие охотники, вместе взятые, и половину не добыли супротив того, что мужик принёс.
А рассказу его о Царе-бурундуке не поверили – мало ли чего в тайге, с одиночества, ни привидеться. А зря.
Ведь даже самая малая крупинка добра – большим добром возвращается.