Ленинградка

Светлой памяти Марии Андреевне Руды-ка, врача-терапевта.

Уже вторые сутки я, досрочно демобилизованный матрос, добираюсь в Ленинград. На учебу. Стою в тамбуре и смотрю в окно. Дорога протекает спокойно, без всяких там дорожных фокусов, мирно и тихо. Последний перегон: Москва -Ленинград.

За окном проносятся столбы, бежит, отставая лес. Я направляюсь в купе и забираюсь на вторую полку. Укладываюсь. Уже вечер по времени, но очень светло. Человеку с юга непривычно это несоответствие. Колеса ритмично стучат на стыках рельс, сами вагоны раскачиваются, баюкают, а мне не спится...

Представляю свою встречу с тетей. Какая она сейчас? Брат писал, что она много работает. А зачем это ей? Детей у нее нет, семьи тоже...

Помню ее фотографии, еще довоенные, особенно одну... На ней молодая женщина под пальмой. Голова чуть-чуть запрокинута назад, на лице улыбка, лицо чистое, белозубое. Пышные волосы собраны в косу, небрежно свисающую с правого плеча. Да, такую просто и немыслимо прятать! На лице ни грусти, ни напряжения. И невольно верилось, что прошлое ее светлое, подобное улыбке, и будущее предвещало быть таким же. На фото надпись: «Привет из Сочи ! 1933 год».

Глядя на фотографию представлялось, что она сейчас, сию минуту, войдет, хлопнет тебя по плечу и рассмеется. Весело заразительно, как это умеют счастливые люди... и дети. И мне так хотелось этого!

На мой вопрос: «Кто это?». Бабушка помню ответила:

- Моя младшая, ленинградка...

- Бабуль. Когда последний раз ты ее видела?

Давно... До войны, в 1937 году. Вот уж, почитай, десять годков пролетело. Ты в том году как раз и народился.

Затем бабка рассказала, что тетя семнадцатилетней девочкой воевала с басмачами в Средней Азии. Была там медсестрой. И, видимо, вела себя геройски, так как ее представили к ордену и направили на учебу. В Ленинград, в медицинский институт. По путевке, единственной в том году, от Туркменской Республики...

С тех давних пор в семье и прозвали ее «ленинградкой», отличая от старшей сестры, имя которой - тоже Нина. Старики были безграмотные, а детей завели много...

Рассказывая, бабушка нет-нет да роняла слезу, хотя была не из чувствительных.

Но там не все ладно вышло, - продолжала она.

Написали на Нинушку донос, будто орден она купила, а документы-то фальшивые. Поднялась буча. Из заведения ее вытурили... Не разобрались поначалу. Маялась она, сердешная, писем не писала, жила там и не знаю как. Без денег, без дома... Горе да и все тут...

Хорошо хоть ее, доченьку мою, добрые люди надоумили пойти к самому Кирову. А мо-жет и сама решилась - она бедовая!

Он вник в ее беду... Ее вновь определили на учебу, и на счет ордена подтверждение пришло...

Все хорошо. Слава, тебе Господи! - что так обошлось. А нервов сколько? То-то и оно...

Получаем от нее письмо задушевное, веселое - мы с дедом тогда еще ничего не знали... Родители позже всех новости о детях узнают. Обо всем нам стало известно много позже от сына, когда от Нинушки долго не было писем из Ленинграда, в войну.

Бывало спрошу его: «Сережа, что это от Нины никакой весточки нет?».

А он скрипнет зубами, лицо красными пятнами пойдет и закроет глаза, после выдавит: «Блокада там...» и молчит. А мне все в толк не взять: что такое «блокада».

Он потом все объяснил. Ох, и поплакала я. Она только с ним делилась своим горем... Сережа Нину очень любил. Сам тяжелобольной, одной ногой в могиле, как говорится, а все о ней да о ней вспоминал...

И как появилась возможность написать Нине, то он как бы ожил, вроде, и поправляться начал. Веселый такой стал и все говорил: «Ничего, мать, все образуется и я скоро поднимусь!». «Слава Всевышнему!» - думаю.

Письмо он ей большое послал. Три дня писал. А после этого вскоре, в том же 43-м году, и помер... От туберкулеза. «Кого бы я хотел видеть сейчас... так это - Нину..., сестренку...», -были его последние слова.

Здесь бабушка как-то странно заморгала, лицо ее сморщилось и, вытерев подолом юбки глаза и махнув слабо рукой, пошла по своим делам...

Я еще долго размышлял над суровым ее рассказом. Возможно, тетя после всего этого злой стала, сердитой на людей. Мне хотелось встретится с ней, рассмотреть ее поближе, узнать.

И встреча состоялась. В 1947 году...

Приехала Нина Андреевна осенью, погода выдалась пасмурная, моросил дождик, небо затянулось облачностью, темной и плотной.

Встречать ее ходили дедушка, бабушка и мы, племянники, с тетей Ниной - старшей.
Встретили. Она поздоровалась, отругала стариков, что в такую погоду пришли на вокзал... Те молчали, только смахивали слезинки радости.

Словно взрослому, пожала мне руку. Рукопожатие крепкое, мужское, рука белая, нежная и по-матерински теплая, красивая, что невольно задерживала на себе взгляд, обращая внимание. Лицо доброе, но строгое, видимо, это от глаз, внимательных и всевидящих.

- Как учимся, молодой человек? - обратилась она ко мне. -...!???

- Ладно, пойдемте.

Уже дома мы все увидели у Нины Андреевны седые пряди, а ей только-только к сорока подошло. Бабушка - в слезы, дед молчал, мы, дети ничего не понимали.

- Мама, успокойся... Не надо.
Наша тетя привезла много продуктов. Нам, племянникам, - гостинцы, взрослым -подарки. Никого не забыла.

Вечером пришли гости: соседи, родные. Пришедшие разговорились за столом, лица светились радостью встречи, таких я давно не видел...

Когда тетю попросили рассказать о Ленинградской блокаде, то лицо ее как бы потускнело, она потупилась и поставила рюмку. Так прошло какое-то мгновение, затем обведя всех взглядом, произнесла:

- Нет, я не буду об этом рассказывать. Для меня это трудно... Очень. Скажу было зверски тяжело, но мы выстояли и ... выжили, - добавила она тихо.

Все уставились на нее и молчали. Жутко молчали, посуровев. Взгляд ее сделался жест-ким, сухим, а лицо отвердело.

- Давайте лучше выпьем за погибших и ... живых, - произнесла негромко Нина Андреевна и выпила первой. Все сделали тоже самое.

Выпив, присутствующие заговорили. Им было о чем поговорить. Тетя в разговорах не участвовала. Она помогала бабушке обслуживать гостей. Да, это была наша первая встреча.

В купе все спали. Я долго приглядывался к циферблату часов пока разобрал, что уже два часа ночи. Вагон мерно покачивался, проскакивали огни каких-то полустанков, озаряя на время купе. Стонал ребенок внизу, кряхтел мужчина на соседней полке... Веки у меня стали смеживаться, мысли путаться и я, повернувшись на бок, уснул.

Утром поезд прибыл в Ленинград, на Витебский вокзал. Город встретил тихим, солнечным утром, что предвещало наступление чудесного летнего дня....

- Такси меня доставило в Московский район, где жила моя тетя.

Поднявшись на четвертый этаж, на площадке увидел женщину в черном, роющуюся в сумке. Я вздрогнул. Не тетя ли? Женщина выпрямилась и повернулась. Нет, это не она.

- Вам кого?
Я сказал.
- Ее нет дома, но вы можете подождать у меня. Я ее соседка. Кто вы ей?
- Племянник...
- Ах, жалость-то какая! Не вдруг вашу тетю застанешь дома. Зайдете?
- Нет спасибо. Я поброжу. Скоро она вернется?
- Не знаю. А вы поезжайте к ней в больницу, - сказала женщина и объяснила как туда проехать.
В больнице мне пришлось ждать около часа. Молоденькая медсестра в белоснежном ха-лате куда-то юркнула, сказав, чтоб подождал. Халатик сидел на ней ладно, облекая фигурку, небольшую, но изящную.

Снова появившись она сказала:

- Нина Андреевна не может выйти. Она у тяжелого больного ...
- Благодарю.
Я присел на диван, обтянутый черным дермантином и осмотрелся...

Напротив, в отдалении, сидел пожилой мужчина и курил с видом нашкодившего школьника, держа папиросу в руке, спрятанной в рукав, и озираясь. Дальше прохаживались и сидели ходячие больные в застиранных халатах и в шлепанцах.

- Прекратите курить! Попадетесь на глаза Нине Андреевне - выпишет, - преду-предила уже знакомая медсестра мужчину.

Он загасил огонь, а окурок спрятал.

Так вот тот мир, в котором вы живете, тетя Нина. Мир чистоты, тишины, порядка и строгости... я впитывал этот мир. Я стал читать надписи на плакатах, рассматривать сами плакаты на медицинские темы и не заметил как прошло время.

В конце коридора показались две фигуры, идущих в мою сторону. В одной я узнал мед-сестру, а второй была моя тетя. Подойдя ко мне, она сделала замечание медсестре:

- Почему без халата? Та зарделась.

Я встал им навстречу.

- Здравствуй, Миша, - она дотронулась до моего плеча и посмотрела в глаза...

Она погрузнела, но движения все такие же быстрые, волосы еще больше поседели, это очень заметно, хотя она их и красит. Лицо моложавое, с морщинками у глаз и складками у рта, но голос молодой.

Закроешь глаза и видишь ее совсем иную. Намного моложе... ту, с фотографии, но время неумолимо. Мы вышли.

- Ты подожди минутку, Миша. Я только сниму халат...
- Добро.

Она повернула к двери, тут рядом. Затем на автобусе добрались домой.
Войдя в квартиру и раздевшись, прошли на кухню, где тетя присела на стул, опустив го-лову.
- Что с вами?
- Ничего, устала немного. Сейчас пройдет... А ты согрей чайку, - она указала на чайник.

Я взял спички и, чиркнув, поджег газ. Огонек затрепетал голубоватым пламенем, я по-ставил на него чайник.
- Я тебя угощу сейчас чем-нибудь вкусненьким... А ты рассказывай как жил...

Я стал рассказывать. Она, выставив на стол пирог с мясом, вишневое варенье, ходила взад-вперед по кухне насколько это возможно, скрестив руки на груди.Потом и чай поспел начали пить. В это время раздался телефонный звонок, она бегом к аппарату.

- Слушаю... Из какой палаты? Фамилия? температура? Пульс? Да, плохо... Немед-ленно лед. Дайте кислород. Не отходите от больного. Будет хуже - звоните, я при-еду. Хорошо. Буду ждать.

Она по телефону заказала такси.
Нина Андреевна положила трубку и заходила по комнате, отрешившись, казалось бы, от всего... Я для нее исчез. Я тихо вошел в комнату и присел к столу.
- Что-нибудь серьезное?
Она меня не слышала и продолжала ходить. Вновь зазвонил телефон и сообщили, что больному лучше. Тетя Нина успокоилась.
- И часто так?
- Почти. Отдохнуть бы вам. Скоро отпуск. Отдохнуть бы больше.
- Нет. И нет! Я счастлива, сынок, когда в работе... Видишь ли наша жизнь так устроена, что потеряв одно, мы находим другое. И это другое, ради которого надо жить...Был у меня муж. Всего два года и прожили вместе. Мы друг для друга были очень многим. И, казалось, что так будет продолжаться всю жизнь... но он погиб в Финскую кампанию... Сколько мне пришлось слез про-лить о любимом, дорогом моем друге. И слов не хватит об этом поведать. Я словно окаменела. И только работала, работала и работала... Так было легче. А здесь война, блокада, кровь, раненые, и много раненых!Людям нужна была наша помощь и мы отдавали себя без остатка... В середине войны познакомилась с майором. Он лечился у меня. Военный инженер. Он чем-то походил на моего Владимира, поэтому я, наверное, и обратила на него внимание. Я бы сказала, даже появилась привязанность что-ли... А затем - чувство. Пожалуй, не слабее первого...Он вскоре уехал на Урал, на один из оборонных заводов. Звал меня, но я не могла... Здесь, в родном Ленинграде, было мое место.Стали переписываться. Чувство крепло, но мы жили, словно ходили по лезвию но-жа... В то время каждый из нас не знал, что с ним будет через час, через день, через неделю.Счастье мое длилось недолго. Он погиб «при испытании специзделия» на заводе, как мне сообщили...
Слезы навернулись у нее на глазах и она умолкла.
Раздался звонок, она встрепенулась и пошла к двери. Это пришел таксист. Извинив-шись, она отпустила его и вернулась.

Вернувшись, вновь была собранной и серьезной. Мы с ней проговорили до позднего вечера.
Прошло время. Я учился в «Корабелке», так на студенческом языке величался Корабле-строительный институт, и изредка захаживал к своей тете Нине. Она, обычно, много работала и ее, если предварительно не созвонишься, не застанешь дома. Она помогала мне материально, она стала мне матерью, а ее пироги и варенье ела вся наша комната...

Вкусно готовила тетя Нина! Умело и с любовью.

Однажды, гуляя с ней в парке Победы, Нина Андреевна увидела кусочек хлеба, валяв-шийся на обочине аллеи, подняла и, донеся до урны, опустила, как словно что-тс драгоценное... Я спросил:

- Зачем это?

Она не глянула на меня, а стрельнула взглядом. Видимо, хотела сказать что-то резкое, но рассказала совсем иное:

- Видишь ли, хлеб - это жизнь. Об этом теперь мало кто задумывается, но то-гда... Да тогда в Ленинграде мы об этом крепко помнили... Люди умирали, за-мерзали, так как недоедали этого самого хлеба... А длинные очереди за этим самым хлебом? Жуть, леденящая душу. Нет! Я никогда не забуду, как одна де-вочка лет двенадцати лизала прилавок у окошка.хлебной лавки и нюхала его носом, словно собачонка. Нет! Этого нельзя забыть, но также этого нельзя и допустить вновь... - добавила она тихо.
Она замолчала. Мне стало не по себе. Я тоже молчал...
И странное дело, я на свои поступки стал смотреть ее глазами, судить себя строго и учеба шла успешно.

- Или вот скажем, картошка, - Нина Андреевна начала разговор в одну из нашихследующих прогулок, - сейчас, в мирное время, обыденный продукт, примелькавшийся и невызывает восторга...

А помню, приплелась, в прямом смысле этого слова, домой усталая и разбитая,что слу-чалось редко 1-2 раза в месяц. В комнате холодно, мрак. И как-то неуютно стало. Я тогда на Васильевском жила... И вдруг - звонок Телефон почему-то работал. Беру трубку и слышу:

- Нинок! Чертушка, «приезжай», это значит надо идти.
- Я тебя угощу прелестным блюдом!
- Каким это «блюдом»? - спрашиваю.
- Мне подарили две замечательные картофелины и совсем не вялые. Мы их вымоем и просто отварим.
- Хорошо «Еду»!

Звонила подруга, которая жила от меня около получаса ходьбы. Настроение поднялось, как будто кто-то неведомый влил живительные соки, придав сил. И я пошла...

Отварили мы эти картофелины, бережно очистили от кожуры и, круто посолив, съели. А попив чаю, повеселели и, даже, попели немного...

А утром меня, в который раз, ждали раненные, - она замолчала, думая о чем-то о своем. Больше мы с ней в тот день ни о чем не говорили. Прошли годы... Я окончил ВУЗ и по распределению летел на Дальний Восток, в Приморский край.

Множество наук изучается в институтах и университетах, но есть еще одна, большая наука - это Жизнь. Она познается не только в аудиториях, а складывается еще из тысяч слагаемых повседневных столкновений с разного рода людьми, событий и действительностью будней.
Порой может встретится человек, который круто перевернет все твои представления, понятия и заставит думать и жить более осмысленно, по-новому взглянуть, казалось бы на обыкновенное, повседневное, примелькавшееся. Заставит вникнуть в суть нашей действи-тельности. Таким человеком для меня стала моя тетя, Милая- Ленинградка... Одна из тех тысяч ленинградцев, которые в лихое время для нашей Родины вписали своими жизнями яркую страницу в историю нашего народа.., да и пожалуй страны.Так думалось мне в самолете под гул турбин, уносящем меня к месту распределения...