Баня

Баня была как баня. Старая только очень. С прокопченными до черна стенами, с печью полуразвалившейся кладки да узким, косым оконцем, глядящим на белый свет с необъяснимой загадочностью. Стояла она в конце огорода и летом так зарастала крапивой, что и не углядишь ее среди чащобы колючих, жгущихся стеблей. Из года в год мылись в бане все деревенские. А что? Баня хоть и старая, а все еще горячая, жаркая. А тут и случилось чудо.
Помылась как-то в баньке старая бабка Кузьминична, попарилась как положено, а вышла из бани – не узнать ее, молодой сделалась: спина прямая, ровная; румяное лицо живительным соком налилось; глаза бойкие, вострые, так и скачут; а наместо седого клока волос – коса русая по пояс. Была бабка Кузьминична забытой всеми одинокой вдовушкой, а тут женихи понабежали, просватали Кузьминичну. Так она на своей свадебке на радостях умудрилась молодых девок переплясать.
А тут следом за ней и бабка Катерина втихую от своего деда в баню заспешила. Мылась, парилась и вышла молодой девкой: румянец во всю щеку, брови вразлет, запавшая грудь налилась, колесом из-под рубахи так и выпирает.
Перепугался деревенский народ, к бане и близко не подходит. Только Катеринин дед глядел, глядел, как его бывшая бабка по улице под ручку то с одним парнем, то с другим прохаживается, да и не стерпел. Перекрестился разок, приохнул да и нырнул, как в омут головой, в распахнутую дверь огненно натопленной бани. Полдня просидел в пару да в жару, еле живым его оттуда вытащили, совсем обессилел, да только ничуть и не помолодел: все та же реденькая бородка да по-стариковски сгорбленная спина.
С тех пор начали бабки чуть что не по-ихнему своих стариков баней пугать. И бабка Марья разок-другой своего деда Ивана припугнула. Да и пожалела об этом.  Уж больно молчун был дед Иван.  Встанет поутру - и все молчит. За стол сядет – молчит. Пожует хлебца, чайку попьет – и все молчком. Ни слова ласкового не скажет, ни взглянет на бабку Марью. А тут после ее слов как-то по особенному скосил на нее глаз, и страшно сделалось бабке Марье. Ну что ж? С молоду уж таким был дед Иван. За всю свою жизнь не дождалась бабка Марья от него ласковых слов да уж видно и не дождется.
А тут приехала из города соседка, Анька мастерица, журналов да выкроек понавезла ворох. Вся деревня сбежалась на модные фасоны глядеть. А бабке Марье и не до фасонов, ей бы что попроще, задумала деду своему Ивану к именинам рубаху сшить. Пусть Анька скроит.
Положила бабка Марья в узелок отрез полосатого ситчика, накрыла голову платком - да и к двери. А тут дед Иван, будто пружина какая взбросила его вверх, встал на пороге. Красный сам, и борода растрепанная торчком торчит.
 - Ты что, дед? Что случилось – то?
А он опять глаз как-то странно скосил, а сам обеими руками в дверную притолоку уперся.
 - А вот не пущу…Знаю куда собралась… В баню идешь…
А бабка Марья узелок крепко-накрепко к груди прижала, поглядела на своего деда да и, сама не зная почему, выкрикнула, да так задористо:
 - Да хоть бы и в баню…Тебе-то что?
Упал дед Иван на колени, обхватил бабкины ноги да как заголосит:
 - Одна ты у меня, любушка ты моя… Не покидай меня… Как же я без тебя-то…
Тут и бабка Марья упала на колени, обняла своего старика, целует, бородку ему спутавшуюся ласковыми руками перебирает. А дед Иван уж такие ей слова ласковые принялся говорить, каких и по молодости не говаривал.
А ночью кто-то разломал и сравнял с землей расчудесную эту баню. Думали, гадали деревенские – кто бы мог это сделать. Спрашивали и бабку Марью. А она молчит. Откуда ей знать? Так ведь полосы и разводья от печной сажи на рубахе деда Ивана она вроде бы и раньше примечала.