Прощелыга и франт

"романтическая сказка"

В одной далекой глубинной деревушке, что затерялась среди грибных да ягодных лесов, жила бабка Дарья. Жила она одна в старой от времени покосившейся избушке, а в закутке ее двора жил-поживал любимый ее козел Борька. Старый был козел, шерсть на боках пооблезла, один рог обломился, а в тощенькой бородке его, меж засохших колючек репейника проглядывала седина.
Каждое лето к бабке Дарье приезжал из города погостить родной ее внук Егорка. Был он долговязый, башмаки носил сорок пятого размера и всегда почему-то стыдливо краснел при одном лишь взгляде на дом, который стоял прямо против бабкиной избушки,  по ту сторону  широкой деревенской улицы.
А жила в том доме некая Верка-хохотушка. И ничего-то в ней не было особенного: нос курносый с розовеющим из-под лохматков облупившейся кожи вздернутым кончиком; волосы белые, льняные, как и у всех девок в этих северных краях; а глаза, конечно, синие. Девка как девка, да только что не случись, что не приключись, а она все хохочет да так звонко, так задористо, на всю улицу.
Бабка Дарья гордилась своим внуком, так всем и говорила: «Учится, мол, в городе на профессора!» А однажды во сне привиделся он ей в строгих черных очках и с  бородкой, чем-то смахивающей на бородку своего любимца козла Борьки.
Приехал на этот раз Егорка к бабке Дарье, обнял как положено, вручил городские гостинцы и сразу, засучив рукава, принялся чинить забор да не весь, а только ту его часть, что глядит на деревенскую улицу. А забор-то крепко стоит, не шелохнется. Все досточки в нем добела обструганы, и гвозди в них по самую шляпку намертво вбиты.  Как раз к приезду внука на свои пенсионные рублики починила бабка Дарья забор. Подивилась, повздыхала она да и ничего не сказала Егорушке: ему виднее.
А Егорка старается,  стучит молотком да так усердно, что забор ходуном ходит. А сам все глядит на дом, что напротив. Вот и Верка-хохотушка выскочила на крыльцо, погнала кур из огорода, стрельнула глазами в сторону Егорки-мастера и убежала в дом. А Егор все стучит молотком: разок - по забору, разок  - себе по пальцам. А ему и не больно: все ждет, когда Верка-хохотушка снова выбежит на крыльцо.
Послала как-то бабка Дарья Егорку в лес за грибами. Взял он корзину да и пошел. Дорога через березовый лесок к ельнику его привела. Высоко в  небо уходят мшистые стволы елей, а сквозь тесные просветы меж их  горделивыми вершинами то там, то здесь прорвется солнечный луч и ляжет золотым пятном на желто-коричневую, скользящую под ногами, подстилку из опавшей хвои. А грибов здесь видимо-невидимо.
Вышел Егорка из леса с полной корзиной, обогнул березовую рощицу да и пошел к деревне напрямик, через ржаное поле. Глядит, а рожь-то почти поспела, золотятся колосья в золотом полуденном воздухе, а промеж них – по всему полю пестреют, развернув свои шелковистые лепестки, сине-голубые цветки васильков. И тут Егорку будто бы осенило, дерзкая такая мысль запала в голову: набрать букет васильков да незаметно положить его на ступеньки Веркиного крыльца.
Всю дорогу до самой деревни держал Егорка набранный букет у самого сердца. А как стал подходить к дому, то, глядь, стоит Верка-хохотушка,  прислонясь к калитке палисадника, и смеется чему-то. Красный сарафан ее на солнце так и горит, глаза ослепляет. Спрятал Егорка букет за спину, а она, видно, углядела.
 - С чего это, - говорит, -ты цветов-то набрал? Никак козлу на угощенье?
Растерялся Егорка, ослабел как-то, вывалился букет из Егоркиных рук, упал на дорогу.
Весь день на удивление бабки Дарьи просидел Егорка в избе, а как стемнело, решился и поглядел в сторону Веркиного дома. Вечер зажег, засветил окна в домах, и в Веркином окне, прикрытом легонькой занавесочкой, горел, дрожал светлый огонек. А на подоконнике, в стеклянной вазочке, сделавшись густо-синим, стоял букет васильков. Екнуло что-то в Егоркином сердце, будто он в этот миг надежду получил ответную.
А тут в деревне, откуда не возьмись, незнакомый парень объявился. Приехал к кому-то, франт, каких и в городе не сыщешь. Брючки узкие, в обтяжку и до того тесны, что шагу не дают сделать, семенит он меленько-меленько тощими, будто два прутика, кривыми ногами. На майке – череп со скрещенными костями, страшно так глядит пустыми глазницами и скалится беззубым ртом, в глубине которого что-то кровянисто-красное проглядывает. Очки черные во все лицо, глаза прикрывают. Только и  видны что  до синевы бледные щеки да длинный острый подбородок. Бабка Дарья как увидела его, руками замахала:  « Страх-то какой!»
И повадился этот франт по деревне из конца в конец дефилировать. И уж непременно возле Веркиного дома приостановится. Видно приглянулась ему Верка-хохотушка.
Поначалу Верка даже и не глядела в его сторону. А франт все ходит и ходит. Настырный такой. Музыку, что на плече висела, заводить начал: будто кто молотком по железке бьет да так оглушительно, что деревенские собаки , поджав хвосты, со страху поразбежались.
Вышла как-то Верка из калитки на улицу, а он – тут как тут. Слово за слово, остановилась она, облокотилась на изгородь, слушает, даже смеяться перестала. Только щеки ее отчего-то подстать обгоревшему кончику носа  розовыми сделались.
Горько сделалось Егорке. Сел он на ступеньки крыльца, закрыл лицо руками. А тут козел Борька давай своими  рогами от его лица руки отнимать: «Погляди, мол, на меня, погляди!»
Чудной был этот козел. Раньше всех в доме вставал. Бабка Дарья бывало спит еще, а он уж в сенях орудует: заглянет в горшок со щами, бороду намочит и жалобно так проблеет: «Бэ – э!»  А уж коли бабка Дарья забудет с вечера горшок со сметаной прибрать – до донышка вылижет. И чего только бабка Дарья не делала: дверь на щеколду закрывала, березовым поленом подпирала, а другой раз и не спала, караулила, поджидала Борьку в сенях. Выскочит, хлестанет мокрой тряпкой по тощему боку, а ему хоть бы что: стоит себе, головой мотает, трясет жиденькой бородкой своей, а на бороде  капуста навешена. Не выдержит бабка да крикнет в сердцах:
     - И не козел ты вовсе бородатый, а прощелыга… Прощелыга да и только…
     Обидится Борька, уйдет. А вечером, глядь, они уже опять на лавочке рядышком сидят. Борька сидит, закинув ногу на ногу, играет копытцем, слушает, что говорит ему бабка. А бабка другой раз и совета у него спросит: «Так ли, мол, Боренька?» А он почешет копытцем возле обломанного рога, раскинет умишком да и кивнет утвердительно. Тогда скажет ему бабка:
 - Ты уж на прощелыгу-то не обижайся, милок, так это я, сгоряча…
И примется выбирать колючки репейника из его свалявшейся бородки.
А козел Борька так и не отстает от Егорки. Дышит ему в лицо острым козлиным духом и словно бы что-то обнадеживающее шепчет в самое его ухо. Обхватил Егор козла за шею да и рассказал о горькой своей беде.
А франт совсем уж от Веркиного дома не отходит. Все чего-то выжидает. И вот наступил день. Вышла Верка на крыльцо принаряженная: на ногах туфли на высоченных каблуках, будто в угоду франту, модные; на плечи голубой шелковый платок накинут; а лицо – невеселое, словно бы и не до смеху ей теперь. И повел франт Верку по деревне, видно, напоказ.
Идут, о чем-то беседуют, а Егорка глядит им вслед и кажется ему, что это счастье его уходит от него. Ослабел он, припал к забору, еле на ногах удержался. А козел Борька будто что неладное почуял. Отпихнул он корытце, в которое бабка Дарья ему свежих капустных кочерыжек навалила, да и выскочил со двора на улицу. Какая-то удалая молодецкая резвость заиграла в его козлином старческом теле. Ударил он что есть силы копытцами об землю, угрожающе пригнул рогатую свою голову да и понесся вдогонку за изменщицей Веркой.
А франт уж вовсю старается, норовит Верку за ручку взять. Налетел тут на него козел да с ходу ударил прямо в зад. Лопнули по швам тесные франтовы брючки. Побежал франт по дороге, а козел – за ним и все норовит поддать в ненавистный зад. Так и бежали они через всю деревню: впереди франт с позеленевшим от страха лицом, а – позади, пригнув для устрашения голову, козел с воинственно развевающейся бородой. Модные черные очки свалились с лица франта, а музыкальный ящик, чтоб не мешал бежать, он и сам сбросил на дорогу.Приостановился козел, мотнул головой да и откинул прочь в дорожную канаву сей вредоносный предмет, как более никому ненужный. А Верка туфли, что на высоких каблуках, сбросила с ног, встала посреди дороги и ну хохотать.
Пропал, исчез франт, больше его в деревне и не видели. А на следующий год Верка-хохотушка с Егоркой поженились. Свадебку сыграли. На свадебке пели, гуляли, веселились. Пришел на свадебку и козел Борька, хоть и не зван был. Сел против молодых, потряс тощенькой своей бородкой да и проблеял что-то нежное, ласковое. Да только никто ничего и не понял. А Егорка речь козла перевел Верке-хохотушке такими словами:  «Поздравляю, мол, с законным браком!» Тут уж не сдержалась Верка и ну хохотать да так заразительно-весело, что вся свадебка,ну , прямо так и зашлась в хохоте.