Один день из жизни пришельца

     Терпеть не могу описания, ну да ладно. Если не можете сами представить себе Сизова, то вот его портрет. Серая щетина, скорбные носогубные складки, сутулый. В фуфайке и это главное, а не цвет глаз. Впрочем, если для полноты портрета тебе непременно нужен цвет, то можешь взять любой – от голубого до серо-стального. А заодно и пегий цвет волос и щетину с проседью.
    Он вышел из огромных ворот мастерской, распахнутых настежь по случаю весны. В кирзовых сапогах и в замасленной фуфайке. Конечно, по-хорошему надо было бы сунуть это черное стеганное облачение в корыто с бензином. Прополоскать, а потом простирнуть с порошком и вывесить за сараем, подальше от дома, чтобы дети не нюхали эту дрянь. На солнышке и ветерке за сутки телогрейка высохла бы. И стала бы не только чище, но и легче. Но я пишу правду, как она есть. Сизов фуфайку не стирал ни нынешней весной, ни в предыдущие лета. И не думайте, что я хочу опорочить своего героя. Ни в машинно-тракторной мастерской, ни в полеводческой бригаде такая блажь – стирать ватники – ему в голову не приходила. Он имел дело с агрегатами, потребляющими много смазочных материалов. И ежедневно пачкался. Так что стираться пришлось бы тоже каждый день, что нереально.
    Сизова отлучили от стального коня по кличке Белорус за неоднократные поездки на оном в магазин. На каждый рейс с учетом качества оттаявших дорог уходило полдня. Остальные полдня бригада готовила сеялки и бороны практически без закуски, что снижало темпы. Поэтому со вчерашнего дня он стал безлошадным крестьянином. Его сослали в МТМ, ремонтировать технику. Сильно сказано, конечно, насчет ремонта. Потому что новую должность пришлось обмыть. А потом Сизов добирался домой на автопилоте, с вынужденными посадками на запасных аэродромах. Не будем паясничать и скажем просто, что он неоднократно повисал на штакетниках, чтобы восстановить ориентацию в пространстве. А ближе к дому стал эпизодически припадать к подмерзшей почве. Не с целью поцеловать землю-кормилицу, как вы могли подумать. А просто от усталости.
      Сегодня утром заведующий мастерской посмотрел на него, мягко говоря, неприязненно. И объявил ему устный выговор, из которого присутствующие узнали об интимных отношениях начальника с мамой Сизова и много другой интересной информации.
      Короче, дело было перед посевной, солнце уже растопило снега в полях, часы показывали одиннадцать. Не будем врать, что Сизов после беседы с начальников хотел ударно потрудиться. Он хотел снять стресс.
     Средство от хронической усталости в те незабвенные времена можно было купить в строении, над которым висела надпись «Сельмаг», исполненная журнально-рубленным шрифтом.
      Здесь необходима хронологическая ссылка, чтобы избежать упреков в исторической недостоверности. Дело происходило в 80-е годы прошлого столетия.
      Затарившись парой бутылок портвейна № 12, Сизов почти бодро зашагал в сторону столовой, пустой в это время. Пройдя по замызганному полу к столику с гранеными стаканами, он взял один с подноса.
      Верх окна раздачи приходился ему по горло. Он видел только массивную нижнюю часть поварихи, обтянутую белым когда-то халатом. Сизов затребовал закуски у видимой части работницы общепита:
    - Нин, дай гуляш.
    - Мясо не сварилось, - сказала повариха. – Есть перловка и хлеб.
    - Ладно, давай.
     На подоконнике-прилавке материализовалась глубокая тарелка из натурального алюминия. В ней кучкой лежала каша, испаряющая избыток влаги. Сбоку от кучки один на другом лежали два куска хлеба с румяной коркой.
Сизов переставил тарелку на столик, прихватил из пластмассового ведерка потемневшую от многолетней эксплуатации алюминиевую ложку и приступил к трапезе. Отработанными движениями он ребром ложки оббил крышку бутылки.  Кусочки сургучеподобной заливки легко откалывались. Затем, оперев ручку ложки на темный от въевшегося солидола большой палец, он поддел крышку и вскрыл пузырь. Треть бутылки перелил в стакан и выпил. Затем повторил. В желудке стало тепло. Сморщившиеся внутренности расправились. Словом, отпустило.
     Это состояние Сизов любил. В голове, переставшей болеть, ясность, в теле – легкость. Сизов для описания этого состояния пользовался вульгаризмом ништяк.
      В бутылке еще оставалось вино. К ноге нежно ласкалась непочатая. В плохо вымытое окно столовой заглянуло солнышко. То ли по этой причине, то ли в силу исцеляющего действия бормотухи все в помещении обрело краски. Голубые, местами вытертые до белизны пластиковые столешницы, окантованные в серый алюминий. На беленых известкой стенах бронзовели  «чеканки», на которых местный умелец в меру способностей пытался отобразить опостылевший сельский быт. Взгляд вернулся к  стакану. Остатки вина Сизов туда уже успел влить. Опустошив его в два глотка, решил отведать яств.        Первую ложку перловки Сизов прожевал и заглотил. Вторую прожевал наполовину, когда пришла свежая мысль: надо добавить.
     Он вскрыл новую бутылку и выпил еще пару стаканов. Не буду врать, что он смаковал вино, наслаждаясь изысканным букетом. Да ты бы и не поверил, друг мой. Если ты рос в совхозе и начал пить бормальгин в восьмом классе, где, где-нибудь за клубом, среди чахлых дерев, то понимаешь, о чем я говорю.
     Короче, Сизов окосел. Первая бутылка принесла ему исцеление, а вторая притупила яркость восприятия и навеяла грусть. Крашеная вода, крепленная спиртом до 18 градусов – это вам не шутки, если заглотнуть почти литр на старые дрожжи.
Вдруг, некстати, он вспомнил утренний холодный, какой-то змеиный взгляд заведующего МТМ. И невольно ему захотелось сжаться, уменьшиться до невозможности.
Он установил локти на столешнице и сдвинул запястья. В уютный промежуток между теплыми ладонями поместил небритую часть лица и погрузился в думы. Очи его вместе с веками под действием гравитации опускались все ниже. И тут он увидел светло-красную каплю, совсем недалеко от лужицы пролитого вина.
     Капля его серьезно заинтересовала. Она как бы приближалась, увеличиваясь. Силы поверхностного натяжения создали из нее блестящую полусферу. В ней, как рассказывал Сизову когда-то в школе очкастый учитель, была куча атомов. Электроны носились вокруг ядер, как планеты вокруг светил. Но в какой-то момент они стали замедлять свое движение. Вот он электрончик, в темно-красной пустоте. И что интересно, он приближается и увеличивается в размерах, как летящий тебе в лоб футбольный мяч. Он растет на глазах и вот он уже размером с планету. Бац! Удар об планету был не сильным, но болезненным. Оторвав голову от столешницы, Сизов повел глазами вокруг, понимая, что случилось непоправимое: он провалился в каплю вина и упал на один из электронов портвейна №12.
      - Ни ху-ху себе хе-хе, - откомментировал ситуацию Сизов, осваиваясь в новом дивном мире.
      Мышление его было четким и однозначно направленным. Былое и думы не отягощали ясного чела. Логика подсказала, что, вспомнив взгляд начальника и пытаясь сжаться, он уменьшился. И попал сюда, на электрон. Он смотрел во все глаза на интерьер столовой, и его не покидало чувство, что все это он где-то видел. И даже лицо поварихи выглянувшей в окно раздачи на стук лба о стол показалось Сизову смутно знакомым.
      Радость первооткрывателя и счастье вдруг переполнили его насыщенное алкоголем туловище. Он – на новой, пусть маленькой, планете, в столовой с вкусными запахами. На него смотрит светлокудрая  аборигенка, так похожая на Нинку, которую он когда-то, давным-давно, тискал на танцах, обдавая юношеским перегаром. Он решил, что должен поздороваться первым, как мужчина и гость на этой планете.
     - Мадам, я вообще-то с Земли, - начал Сизов приветственную речь, воздев правую руку и указывая на потолок.
     Затем, заплутав в неозвученных риторических оборотах, продолжил,
    - Упал на электрон, то есть,.. от имени всех землян.. я очень рад!
    - Я рада, что ты рад, - сказала Нина. – Иди домой.
    Контакт с инопланетным разумом не налаживался, ясно по интонации местных жителей.
Сизов с трудом поднялся, решив осмотреть местность. Ложка звякнула о бутылку и упала на пол. Пол был явно неустойчивым. В поисках выхода из инопланетной столовой Сизову пришлось поочередно опираться на все попутные столы.
    Он вышел на улицу и воззрился на пыльные дома, а затем на качающийся горизонт, где степь сливалась с небом. Ему почудилось, что все это – колеи со следами от огромных шин трактора К-700, дальнее мычание, лай, голоса – до боли в суставах знакомо.
    - Во, попал, – радостно мыслил Сизов. – Все, блин, как у нас, только не стоит на месте!
     И тут его осенило: он имеет право дать планете название! А че тут думать! Портвейн 12! Нет! Просто «двенадцать». Так короче.
     Лужи не везде просохли. Там где их не было, путь Сизова устилали пыль и прошлогодний навоз. Он преодолевал пространство с трудом, как истинный первопроходец. На этой планете сила тяжести была переменной. Он легко отрывал ногу от земли. А вот с опусканием были небольшие проблемы. Сизова слегка кренило и сапог некоторое время парил в воздухе, в конце концов попадая не на предназначенное ему место.
Первооткрыватель мужественно смирился с местными особенностями. Он упорно шел, а перед его утомленным взором разворачивалась картина притихшего села. Мужчины были кто на бригаде, кто в мастерской, дети в школе. Сизов благоразумно обошел другой, то есть второй улицей, машинно-тракторную мастерскую.
     Не буду писать, о чем он думал. Думки пришельцев непостижимы. Мы можем лишь пунктирно обозначить ход мыслей Сизова: если здесь, на маленькой винной планете все так похоже на земное, то по правилу тождества можно нарваться на двойника заведующего мастерской.
     Если отследить маршрут Сизова от столовой и выверить направление, то он пер иноходью в сторону родного дома. Видимо чутье подсказало ему, что где-то на околице есть нечто подобное его жилью. Там он хотел возлечь на ложе и отдохнуть от впечатлений.
      Далее – провал. Не черная дыра в глубинах космоса, а привычный пробел в памяти. Какой-то отрезок времени вместе с событиями  выпадает. Прекрасно помнишь начало пути, затем время и пространство исчезают, и вдруг – опа! – вот он родной очаг! А хранительница оного, воспряв от мирного полуденного сна, который положен труженицам между утренней и вечерней дойкой, уже видит Сизова. Он тоже узрел на фоне небеленой стены дома женщину, смутно напоминающую его жену. По ходу он воссоздал предшествующие события - углубление в каплю вина, болезненное падение на электрон атома, имянаречение планеты… Сопоставив грандиозные размеры своего прежнего обиталища и собственное величие в сравнении с аборигенами, он начал немного выспренно:
     - Женщина, вы – ничтожны. А я устал, – начал он. – Хочу возлечь. Прими, бля, как гостя…
     - Ах ты бля, алкаш! Гость он, бля!...
     - Не спешите с выводами, мадам. Я вообще-то с Земли. Уменьшился, пока падал… – он пытался объяснить свое появление в неурочное время. Но видя непонимание в глазах женщины, начал свирепеть.
     Женщина, взглянув ему в глаза, вдруг прозрела истину: это чужой. Она шустро захлопнула дверь перед носом странника по мирам и закрыла изнутри на крючок. Сизов по инерции потянулся к грабарке, прислоненной рядом с угляркой. Один удар совковой лопатой по двери – и входи смело. Но тут его внезапно одолела апатия. Невесенняя жара и ходьба, опять же контакт с невразумительным разумом.
     Утомленный Сизов вышел за калитку. Присел на старый баллон от тракторного прицепа, валявшийся тут со времен освоения целины, и загрустил.
     …Он не заметил, откуда взялся пацан. Видимо, они тут телепортируются, вяло подумал он, вспомнив рассказ из журнала «Техника – молодежи». Мальчонка ловко вытер ладошкой накопления под носом. Потом сунул в ноздрю крохотный пальчик с пятнышком ногтя и вынул оттуда комочек более ранних образований.
     - У меня есть машинка, - сообщил он.
     - Это хорошо, - одобрил тягу к технике Сизов. А затем вдруг пожаловался. – У вас меня не понимают. А я уменьшился, чуть-чуть выпил, когда был большим…
     – Я тоже буду пить, когда буду большим, - вставил малец.
     – Не надо сынок, не пей, – сказал Сизов. Он протянул руку и погладил малыша по стриженной головенке. Скупая инопланетная слеза выкатилась из глаза и застряла в серой щетине…