В любви, с надеждой

     На войну Матвей пошёл добровольцем.
     - Что ж ты у меня такой никчёмный! За себя-то постоять не можешь, а туда же, воевать собрался, – говорила ему жена, провожая на фронт, – ведь мог бы и не ходить! Вон, глянь, всех образованных на курсы отправляют! А ты? Да с твоей-то специальностью, только в штабе и воевать. Детей наделал, а сам под пули лезешь, на кого их бросаешь? А я...? Обо мне подумал...?
     Прижал Матвей жену к себе, крепко-крепко, а что сказать, не знает.
     - Да никуда я не лезу... – произнёс почти шёпотом, – но не могу я вот так... Потом меня спросят: где ты был, где воевал? Что я им отвечу? В штабе карты рисовал?
     - Кому им? Кому ты отвечать собрался? Вот они, кто тебя спросит! Дети твои тебя спросят! Вот кому отвечать будешь, зачем в самое пекло полез! – обняла мужа, уткнулась ему в грудь и разрыдалась.
     - Аннушка, милая, да разве я ушёл бы, война ведь... – сам чуть ни рыдая, –  я вернусь... это не надолго, к яблочному спасу или осенью вернусь...
     Было у Матвея четверо погодок: две дочери, два сына – все весенние, только что всем дни рождения справили. 
     К спасу Матвей не вернулся. Письма писал, но ответов не получал. Отступали, спасались, кто как мог. Да и когда полевая почта заработала, ответов от жены не было.
     Благодаря знакомству с топографией, умению читать и составлять карты да знанию нескольких десятков немецких слов, Матвея зачислили в разведывательный полк. В разведку его не брали. Ни силой, ни ростом не вышел, но уважали его не меньше, чем тех, кто ходил в тыл к немцам. Добудут разведчики немецкие планшеты с картами, документами, а расшифровать их мог только один Матвей. Смотрят на него командиры, как на спасителя.
     - Ну, что там?
     - Это же карта их укреплений! – кричит радостно.
     И становился в эти минуты Матвей самым главным человеком в землянке. Никто не вспоминал того, кто принёс эти бумаги, на какое-то время героем был только Матвей.
     Воевал Матвей хорошо. С двумя ранениями в составе всё того же разведывательного полка до самого Берлина дошёл.
     «С самим маршалом Жуковым на короткой ноге» – подтрунивали его однополчане.
     Встретил однажды Матвей на фронте свою первую учительницу, знать не зная, что она жена Жукова.
     - Александра Диевна! – кричит.
     Та оборачивается, генералы вокруг неё исподлобья на Матвея смотрят, а он от радости только её одну и видит.
     - Матвей? Егоров? – удивилась учительница, – да ты-то, откуда здесь? – и руку ему подаёт. – Здравствуй! – говорит.
     Матвей от волнения, от радости, что землячку встретил, руку её трясёт, смеётся и сквозь смех несколько раз повторяет:
     - Здравствуйте! Здравствуйте!
     - Вырос-то как! – удивляется учительница. – Да как же ты здесь оказался? – и вроде как, обнять уже его хотела, но передумала. Раньше-то она всех своих ребятишек обнимала, а теперь перед ней солдат, с наградами на груди. - Какими судьбами?
     - Да вот, воюем... – отвечает Матвей, а руки её не отпускает, как что-то себе родное в руках держит, отпускать не хочет и ничего вокруг не видит.
     Подходит к ним маршал. Генералы по стойке "смирно" вытянулись, а у Матвея рот до ушей.
     - Кто такой? –  то ли жену, то ли генералов спрашивает Жуков.
     Матвей оборачивается, а слова произнести не может. Руку к виску, а она не слушается, язык, словно проглотил, только губы шевелятся...
     Жена объясняет, а сама тоже улыбается и радости от встречи с земляком не скрывает.
     - Как звать-то, солдат? – спрашивает Жуков.
     - Рядовой Егоров! – и, наконец, руку под козырёк.
     - Маршал Жуков! – и тоже руку под козырёк.
     Генералы переглянулись, и все честь отдали в недоумении. Такое, видно, правило у военных: делать, как старший по званию делает.   
     Начальство военное направилось в блиндаж, а Матвей остался со своей учительницей, но о семье она ему ничего рассказать не могла, давным-давно из Воронежской области уехала и ни разу там больше не появлялась.

      Пришёл Матвей с войны домой, а дома нет... Ни дома, ни четверых детей, ни жены – никого и ничего нет... Соседи говорят, бомба в их дом угодила, только что глубокая воронка и осталась. Весь день, до темноты, просидел Матвей у воронки, всю махорку искурил. Уж уходить собрался, навсегда уехать куда-нибудь подальше решил, как вдруг собака его объявилась. Стоит перед ним, хвостом виляет и глаз с хозяина не сводит, а глаза тоже уставшие, грустные...
     - Жулька?! – обрадовался Матвей. – Живая...
     Взял он собаку на руки, она ему лицо лижет, трясется от радость. А когда собрался на станцию идти, собака за ним не пошла.
     - Пойдём, пойдём, Жулька... – уговаривает, а собака ни в какую идти не хочет. – Э-э-э, да ты, видно, здесь и живёшь...?
     А на следующий день с самого утра к Матвею в гости народ пошёл. Приходят и приносят с собой, кто что может. Сарай к вечеру с земли подняли, крышу кое-как подлатали, стол со стулом откуда-то появились... Так и остался Матвей в родных местах, и было ему тогда немногим за тридцать лет.
     Горе, конечно, но жить-то надо. А после четырёх лет со смертью в обнимку, ему больше всех жить хотелось. Женился. В сельской школе географию и немецкий язык преподавать стал. На участке рядом с воронкой дом построил, сад посадил, нарожала ему новая жена ещё четырёх погодок, и зажили они, как и все после войны – в любви, с надеждой...
     Дети зимой из воронки горку делали, вся улица приходила на санках, на лыжах кататься. Собака лаяла, злилась, с цепи рвалась, а Матвей её успокаивал:
     - Ну что ты, Жулька? Хватит? Не злись, пусть катаются, может, и им это радость какая-то...
     Время быстро пролетело. Дети выросли. Сыновья Армию отслужили, дочери замуж выскочили...
     К Дню Победы Матвея всегда в президиум сажали.
     - Вы, Матвей Григорьевич, что же это, никогда награды свои никому не показываете? – спрашивает его председатель поселкового совета. – Все знают, наград-то у вас много, а на пиджаке один знаачок? Стесняетесь, что ли?
     - Нет, – отвечает, – не стесняюсь... Неловко мне как-то... Там ведь, в Берлине, весь мой полк жизни свои положил, а у каждого из них наград куда больше моих было...   
     А тут, провожали Матвея на пенсию. Удочки, рыболовные снасти подарили, в школе банкет устроили, из РОНО начальство приехало. Уважали его и как фронтовика, и как преподавателя. Никто никогда не вспомнил, что диплома учителя у него отродясь не было.  Сидит Матвей в центре стола, а в дверях женщина появляется, вылитая его первая жена, Аннушка, и прямо к нему направляется, всё ближе и ближе подходит.
     - Здравствуй, папа, – говорит на ломанном русском.
     Дочь старшая из ФРГ приехала. Каким-то чудом одна единственная в живых осталась. Все за столом притихли. Матвей встал, глазам своим не верит, а взгляда от дочери оторвать не может. Посадили её за стол, а разговор не получается, и праздник на этом закончился. Ни пить, ни есть уже никому не хотелось, люди вдруг о своих делах вспомнили и разошлись.
     А когда уже дома за стол сели, выяснилось, что дочь ничего не помнит. Только фамилию, имена, дом, концлагерь и речку, в которой отец её учил плавать.
     Уезжает дочь и оставляет отцу деньги немецкие.
     - Возьми, – говорит, – я богата, у меня много денег...
     Деньги эти по тем временам даже не большими, а огромными были, весь посёлок купить можно было. Не взял Матвей денег.
     - Как же ты, дочка, – спрашивает, – с ними - немцами, жить-то можешь?
     Больше они никогда не виделись. А в девяностом году дочери и младший сын со своими семьями уехали в Германию к богатой родственнице. Старший сын, Сергей, остался с отцом. В тот же год он похоронил отца на сельском кладбище, а недавно и сам умер. Хоронили его соседи и я, случайно оказавшийся в его посёлке. Дружил я с Серёжей, и история эта мне с детства знакома..., как судьбой начертанная, на протяжении всей моей жизни, на моих глазах она постепенно превращалась в трагедию.

                Воронеж 2014 год.