IN VIVO

Холодные галогеновые лампочки мерцают, словно трясутся в эпилептическом припадке. Белые халаты летают быстрыми тенями. Проезжает инвалидная коляска. Старик отчаянно крутит слабыми ручонками колеса. Его напряженная целеустремленность набухает венами на лысой башке.
–Достопочтенный лорд, куда это вы? – зализанный молоденький очкарик появляется из-за угла, лихо обогнув койку с накрытым телом. От его приторного, до неприличия жеманного голоска хочется блевануть. Противный юноша с глазами цвета мочи и тонкими белыми губами по прозвищу «перламутровая папула» – интерн, недавно из-под крылышка ректора медуниверситета перепорхнул под покровительство главврача.
Старик врезается в скамейку, мямлит беззубым ртом:
–Ы-ы-ы! Ы-ы-ы! – и махает руками, пытаясь сбить очки с паренька.
–Ну что это вы как маленький, – наигранно возмущается интерн, – Сейчас я вас отвезу… Да прекратите вы, ей-богу… – старческие пальцы попадают в ловушку молодых и мозолистых ладоней. Кратковременное физическое усилие – в блеклых глазах старичка сверкают угасающие искорки, на створки век выкатываются жемчужинки слез.
Интерн ловко вставляет в вену старику катетер и подключает капельницу с сидром. Морщинистое лицо разглаживается, успокаивается.
–Ну, вот… С возвращением. Не будете теперь уезжать без спросу, – интерн скалится, видимо, перепутав оскал с улыбкой, и катит безвольного старичка назад, в уютную палату.
Лампочки мерцают. Их тремор, как телеграфный сигнал, передается и мне. Я кисло киваю смазливому протеже главврача, который стреляет в меня наглым насмешливым взглядом.
Стены едва заметно сжимаются и разжимаются. Дышат. В голове тикает сердце. Эпилептически бьется освещение. Неказистые дурочки бегают с мотками прямых кардиограмм и пустых томографий. Кто-то кричит об потерянных результатах анализов и призывает гнев духа Менгеле на нерасторопных эскулапов.
Кукарекает печень. Между закрытыми и открытыми глазами не заметно никакой разницы. Может, я разучился моргать? И зачем вообще моргать?
О новом эксперименте я был предупрежден накануне служебной запиской за подписью главврача, профессора Уничтожевского. Судя по всему, это делается втайне от Учёного Совета: профессор уже не раз шокировал научную братию и прессу (если конференции устраивались открытые). Я, конечно, подозреваю, куда ведут новые замыслы, но благоразумно помалкиваю. …А вот лампа пульсирует, пытаясь сбить с толку. Я вываливаюсь в какую-то вязкую субстанцию. Состряпалось и название для нее – чужое время. Тогда я кусаю подушку с несвежей наволочкой. Рот коробит, но поделать с этим я ничего не мог.
–Вас ждет профессор Уничтожевский, – медсестра с грубым, простуженным голосом возвращает меня в реальность слов.
Из-за небритости она выглядит брутальной штучкой – с такой не поспоришь. Стоит намекнуть главврачу, чтобы он избавился от эстетически неприятных кадров. В конце концов, утку потаскать может и привлекательная особа, мордочка которой не заставит пациентов вырыгивать обеденную овсяную кашу на полосатые пижамы. Но, зная Уничтожевского, не особо верится в силу этой просьбы: добротному диктатору положено иметь гвардию сильных и гордых девиц.
Медсестра терпеливо ждет, пока я занесу несколько наблюдений в чью-то историю болезни, и мы вместе направляемся к главврачу, признаться, без особой охоты с моей стороны.
Тревожный звоночек пищит с новой силой, когда через приоткрытую дверь 304-ой палаты «ангела в белом халате» зовет гномообразный старикашка. Я остаюсь в коридоре, стараясь не думать о палате по соседству.  Там представляется точка разрыва на графике функции путешествия к профессору.
Тем временем щетинистый «ангел» поправляет больному подушку, с улыбкой выслушивает жалобы и – самое главное – нажимает на кнопку. Лицо старика, немного похожее на сгнившую картофелину, пылает просветлением.
Здесь безнадежным проводят под кожей провод – прямо в центр удовольствия. На другом конце пьезоэлектрический зажигатель. Человеку достаточно нажать кнопку, чтобы в ЦУ пошел разряд. Некоторые нажимают кнопку постоянно: эта страсть оказывается посильнее мастурбации, игромании и «Фауста» Гёте; некоторые – изредка, по часам. Те, у кого жуткий артрит, вроде, как у этого старика, просят нажать медсестер. Как говорит Уничтожевский: «Забота у нас такая: хотя бы финал серых больных жизнишек сделать счастливым». А патологоанатом Расчлененко добавляет: «Я столько улыбок, как в нашем морге, ни на одной свадьбе не видел».


Профессор приветствует меня сухим рукопожатием. Жестом приглашает в кресло. Старый сморкач не смог спрятать предвкушение незаконного эксперимента под маской обыденного пренебрежения: лицо так и плющит от пузырьков желания, поднимавшихся из глубины души.
–Ты понимаешь, что нас ждет очень ответственное задание. Это грандиозная, величественная, уникальная вещь, – Уничтожевский собирает пальчики домиком и восторженно смотрит на меня.
От хамского «тыканья» внутри всё передергивает. Не припомню, чтобы мы пили на брудершафт. Такие люди, как главврач, мнят подчиненных своими дружками, которые обязаны плясать под их дудку и потакать мыслимым и немыслимым идеям. Я говорю со вздохом:
–Понимаю.
–Это важнейший генетический эксперимент. Правительство… – профессор пафосно поднимает указательный палец, словно собирается проткнуть небеса. Я ёрзаю, как колдун перед инквизитором. – Это важнейший генетический эксперимент… генетическое Правительство… важнейший эксперимент… – голодный магнитофон не может насытиться пылкими речами и жует пленку, как растерянная корова.
Я страдальчески смотрю в окно, но ничего там не вижу.
–Так понимаю, ты еще не расправился с доктором Верховцевым? – главврач по-своему интерпретирует мое поведение.
–Я отыщу его. Я почти нащупал след.
–Можешь не торопиться. Этот мерзавец неуклюж как полено. Скоро он сам спалится, – кривая улыбка. – Кстати, глянь, над чем он чудит, – Уничтожевский протягивает самиздатскую книжку «Словарь Черепкова-Верховцева».
Беру и растерянно открываю ее на первой попавшейся странице.
«Парадокс Терезы – психическая реакция, являющаяся одной из разновидностей подавления когнитивного диссонанса; поддержка веры и богоугодных с точки зрения религиозной морали дел при отсутствии, как таковой, веры внутренней; попытка сознания укрепить веру внутреннюю через веру внешнюю».
Хитрый смешок и панибратские подталкивания… Отвратительная бородавка появляется на губе главного врача и ползает по щеке. Значит, правду шепчут медсестрички за дружескими распитиями спирта, что он работал с Веществом напрямую.
–Главное, будь верен своим идеалам. А сейчас, кг-х-м… Эксперимент. Если Верховцев будет подслушивать, пусть обосрется от зависти, – профессор смеется над собственной шуткой, как пьяный тюлень. – Забудь про клятву «Домкрата», дружище, – очередной комок несвежего смеха. – С помощью генетических манипуляций я создам идеальных сексуальных, с физиологической точки зрения, людей.
Я молчу. Опять вкус застиранной ткани во рту. Дышать нелегко. Получается свист испорченной свирели.
Бородавка прячется в недрах затылка. Уничтожевский осторожно лижет верхнюю губу и говорит, выделяя каждое слово, словно наполненное особым смыслом:
–Надеюсь, ты осознаешь, как это важно.
Занавес, коим была задернута дальняя стена кабинета, разъезжается с шуршащим скрипом. За ней стекло. Лампы под потолком изредка подмигивают в картавой морзянке.
Комната за стеклом наполнена людьми. Сознание то ли дорисовывает им обнаженность, то ли одевает в простецкую непримечательную одежду. Судя по тому, как они озираются, мы с главврачом незаметны для них.
В кабинете появляются наши коллеги. Они перешептываются между собой, спорят, задают вопросы, варятся в каком-то ядовитом соку.
Почему не соблюдается гендерный баланс?
   А если Правительству потребуются идеальные убийцы?
      Машины без жалости и страха?
         Это шаг вперед! Отриньте ваше ретроградные мыслишки!
            Правительство захочет идеальных мыслей…
               Убийцы – они ждут нас в лужах ядовитого сока…
                Прекратите, пока не поздно…
Освещение вертится как бешеная собачонка. Слюна расплывается по лицу. Рот выплевывает пожеванную тряпицу…
Хлопает дверь, словно хочет улететь со мною на луну, чтобы больше никогда не вернутся на Землю. Главврач пожимает плечами:
–Паранойя некоторых коллег заботит меня меньше всего.
Хочется сидра. Благо, держать в кабинете хотя бы графин считалось само собой разумеющимся.
 –Мы специальной бор-иглой введем соответствующие гены… – пока рассказывают суть предстоящего опыта, я пропускаю пару стаканчиков.
Двое перешептываются: «Гнусные выпендрежи Сидровой Диктатуры»… Мне кажется, что один из них – Черепков. Я оборачиваюсь, но шёпот уже угас до неразличимых децибелов.
–Физиологически идеальные сексуальные люди – новый виток человеческой эволюции. Спасение нашей популяции. Как вида! Как венца творения! – появяются механизмы, похожие на кронштейны бормашины. – Не смущайтесь пафоса в моих словах… – из  наконечников вылезают длинные тонкие иглы, похожие на инсулиновые. – После того как большинство променяло биологическую реальность на виртуальную, Homo Sapiens перестал следовать законам биологической эволюции. Эндорфины вырабатываются не от еды или секса, а от неких абстрактных достижений в глобальной компьютерной паутине. Люди разбиваются на отдельные ячейки, на нули и, хе-хе, единицы.
Иглы резко вонзаются в шеи подопытных. Те замирают то ли от неожиданной боли, то ли парализованные внедряемой субстанцией.
–Друзья. Миссия, которую возложило на нас Правительство, можно сравнить разве что с разработкой нейтронной бомбы.
Подопытные впадают в состояние, похожее на анабиоз…
Я опять проваливаюсь в пространство испорченных простыней. Голос Уничтожевского звучит глухо, как идущий вдалеке поезд метро. Слова путаются, перескакивают, хватаются друг за друга – детишки, играющие в салочки, – и снова разбегаются. Я отчаянно ищу смысл в этом броуновском движении. Шепчутся два старых профессора медицины. Медсестра, которую позвали протоколировать ход эксперимента, думает о своем. Иногда очень громко и отчетливо. Ее пальчики десятком дятлов долбят клавиши печатной машинки.
Графин опустел, но я пытаюсь-таки извлечь хотя бы капельку сидра.
Планы диктатора неисповедимы… Люди компьютеризировались… Они превращаются в машины… Электроника занесла дамоклов меч над физиологией…  Плодитесь и размножайтесь, чтобы род ваш не прервался... Род наш под угрозой… Вот бы мне после эксперимента кого-нибудь из этих жеребчиков… Доктора – импотенты… Профессор Уничтожевский – вообще, стыдно сказать. Да и во внешнем мире дела обстоят хуже некуда. Мой последний кобелек всё статусы выискивал для странички. Я уже и шампанское выпила, пока он пришел к выводу «Один из немногих»… Один – аз, два – буки, сорок три – ижица… Правительство заботится о личной выгоде, о власти. А для власти нужен живой материал… Я сама себя «побаловала». Но нельзя же так всегда… У Диктатуры явно какие-то далеко идущие планы…
Освещение изобретает новые и новые финты. За стеклом завершаются генетические манипуляции.
Брынц-брынц… Хочу мужика нормального. Как у моей мамы… Брынц-брынц… Как у бабушки… Брынц… Как раньше… Прогресс надо остановить. Прогресс ведет к регрессу…
Они собираются увеличить производство сидра. Новым людям необходимые для Контроля дозы будут вводиться в специально выведенные отделы мозга, похожие на бурдюки ос, к примеру, или змей. Сидровые корпорации ринутся на рынки стран Третьего мира. После того, как они уничтожили ислам, это для них лакомый кусочек…
И мы буквально через считанные часы откроем двери в Новый мир. Мир, где естественное превзойдет искусственное, уравняет техническую и физиологическую эволюции…
Эксперимент переходит в фазу ожидания.
Надеюсь, ничего не получится… Так называемая забота Правительство – это забота о своем господстве…
«Мясорубка постижения – экстремальное состояние сознания, когда за бесконечно малые промежутки времени понимаются, проживаются и осознаются бесконечно великие объемы информации; м.п. – серьезное испытание для психики, проверка ее на зрелость и фундаментальную твердость».
Кабинет вроде возвращается в первоначальное состояние. Доктора пожимают друг другу руки. Я тоже пожимаю всем руки, улыбаюсь: я же ничем не отличаюсь от них, – высказываю свое профессиональное ученое мнение. Главврач, сияющий как Венера безлунной ночью, обнимает меня и хлопает по спине:
–Твоя бор-игла превзошла все самые смелые ожидания. Сынок, ты гений генной инженерии, – размыкает объятия и лезет к остальным.
–Может, по стаканчику-другому? – подмигивает докторам медсестра, разминая натруженные пальцы…
Время растягивает как йо-йо – и, возвратившись в исходное состояние, бьет нас по лбу. Что-то испортило первоначальный план: в организме подопытных находился катализатор генетической модификации? отсутствие замедлителя? введенные гены недостаточно проверены на аномальность? происки мозжечковых тараканов? заговор Сопротивления? шутка? ошибка? – у каждого своя версия.
Реакция перестройки организма начинает идти неконтролируемо быстро. Подопытные чувствуют зашкаливающее либидо и, за отсутствием иного способа выхода энергии, сношаются между собой. Снова и снова. Раз за разом. В разных позах и в разные отверстия. До полного изнеможения, до физического уничтожения организма. Либидо оказывается сильнее «деталей».
Комната за стеклом забрызгана спермой, дерьмом и блевотиной. Люди кончают, обсираются, блюют, обсираются, блюют, кончают... из последних сил совершая генетически запрограммированные фрикции, пока мёртвые тела не затихают, словно композиция безумного извращенца, маркиза де Сада от инсталляции.
Медсестра корчится в углу как уколотый слизняк, а мы стоим и смотрим. Профессор Уничтожевский дрожащим голосом подводит итоги. Жаль, вывода я не могу понять.
Эксперимент заканчивается.


{ЛИСТ МЁБИУСА}[http://www.proza.ru/2015/03/17/511]