Лист Мёбиуса

…Этого-то вот я и не ожидал… Пёстрые видения разбрасывали кошмары непрожитого… Встречайте в гости, это стучится чумной Доктор с цветком аконита в клюве… Его ты увидишь первый и последний раз. Он придет и заберет тебя в больничку, из которой не будет выхода. Будет лишь один наблюдатель, и наблюдатель этот холодный дождь.
Смешиваясь со снегом, получается мороженое оттепели.
–Так какое же место отведено мне во всём этом безобразии? Отвечай!
Насекомое надменно смотрело на меня. Как барин, поймавший за руку вороватого лакея.
–Что ты хочешь мне сказать? Отвечай! Отвечай! – дерзнул я на последний сиятельный выпад.
Чашка накренилась. Недопитый сидр заплескался, и, обессиленными лапками пытаясь хвататься за обслюнявленный краешек, мы рухнули вниз… Сквозь туманную завесу уличных фонарей дома вытекали жутковатыми тенями. Бары уже закрывались, гасли желтые, красные, синие вывески…
–Пошли ко мне, чешуйчатый, – пробормотала пьяная шлюха, вульгарно скосила глазки и произвела несколько вращательных движений языком за щекой. Она появилась между нами, как неудачный мазок в завершенной картине, как нежданный неприятный гость, как инородное пятно на саване гармонии.
–Ты мой отец. Я твой сын, – развел лапками таракан. – Я пришел забрать тебя с собой.
Тихая сопливая пауза.
Я заплакал и убил шлюху выстрелом молотка в упор. Она рухнула прямо поперек входа в «Запчасти души». Таракан тихонько откусил ей голову, а тело сбросил в канаву. Затрещали посетители, завыли женщины, перекрестился старый завсегдатай Куфарчук и немедленно выпил за упокой души несчастной блудницы.
Страх погнал прятаться за фонарным столбом около ж/д вокзала – и сыну не составило труда найти меня. А потом приполз туман, гул приближающегося поезда и противный запах раскочегаренной электрички… Пластыри от поседения… Чипсы, семечки, арахис, вода минеральная, пиво… Пиво, чипсы, арахис, минеральная вода… Сенсация: Папа Римский продал душу дьяволу. Правительство сняло квоту на выпуск сидра. Мнения аналитиков: следует ли ждать сюрпризов на продовольственном рынке… Книжки-раскраски… Противогазы… Пирожки с повидлом… Противогазы с повидлом… Папа Римский продал душу сидру…
Наивные обыватели. Щелк – и нету их. Вот так просто: проснулся – и нету.
–Здесь блеск и нищета обывательщины… Вы следили за мной с самого начала…
–Все бы мои Агенты были такими наблюдательными, – мужчина в длинном, от шеи до лодыжек, черном плаще пригладил стильную бородку и открыл дверь в соседнюю девушку.
–Как видите, это очень просто. Достаточно лишать их определенных докторов, – глазки внимательно прощупали собеседника. – Надеюсь, вас еще не скоро лишат собственного доктора. Будьте паинькой, и всё обойдется.
Из девушки дуло запахом использованных прокладок и гниением подавленных желаний. Шипело масло на сковородке… шипели мысли на сковородке. Слова застряли в горле комком разбитых иллюзий. Предметы то распадались, то собирались вновь. Огонь трансформации поддерживали поленья квантовой физики.
Человек в плаще постукивал по губам сухим обветренным пальцем и смотрел на стоявшего перед ним Верховцева.
Шипело масло, шипели мысли…
…Мужики… Обнаженные мужики с удивительными разноцветными фаллосами… О, дайте попробовать мне хоть кусочек!.. Вульгарная тушь, рубиновая помада…  Шмотки, шляпки, кружевные трусики… Эдгар… Обожаемый Эдгар, сними с меня кружевные трусики… Сидр… Сидр… Сидр…
Прямая линия…
Она была вполне еще теплая. За несколько стольников можно было договориться со сторожем морга. Да только вряд ли с ним удастся адекватно поговорить, когда тебя самого он долго впихивал в заевшую ячейку.
На стене морга висел плакат с супрематическим Витрувианским человеком. Рядом – натюрморт: яблочки, груши, арбуз, нарезанная ветчина и… навозная муха, севшая на графин. Тень клюва бесшумно прокралась по стене и уничтожила ее искусным щелчком.
Девушка одним глазом уставилась в потолок, другой смотрел на тридцать градусов левее. Ее прыщи источали дымное черное варево. Оно змейкой обгладывало ее личико, сплеталось в кружева трусиков, чертило купола храмов и улыбки гипертрофированных лиц.
–Не знаю как вы, Верховцев, а я мечтаю о Японии. Начало мира, узкая полоска земли. Шаг – и можно провалиться туда, откуда восходит солнце. Лететь ему навстречу, сгорая, как Икар, от восторга… – человек в плаще улыбнулся Верховцеву, словно знал, что тот сделает дальше.
Как муха, попавшая на клейкую ленту, я стал сдирать с себя неприятного доктора. Посмеивалось зеркало, перешептывались полотенца. На полке торчал башенный кран пульверизатора. Я схватил его и стал брызгать водку в глотку.
–Не получишь… меня… мразь… Не получишь!
Стало как-то спокойнее, я смог умыться и попытался почистить зубы.
Паста не послушалась и укусила…
У дверей стояли женщины. Неясно видные в темноте, разбавленной взрывами мыслей, они грубо переругивались. Спившийся сторож качался в петле над прозекторским столом. Дерьмо стекало по шароварам – неплохо он насытился вчера… Молодая вареная картошка, три куска курицы с хрустящей корочкой, салат из помидоров, огурца и редиски, заправленный подсолнечным маслом, булочка с маком, омлет, посыпанный мелко рубленной зеленью… 
Разбойник в плаще вышагивал вокруг «маятника Фуко», будто шаман перед ритуальным костром. Верховцев поморщил лоб и спросил:
–А девушка чем провинилась, что вы ее убрали?
–За всю свою жизнь она не поняла, что такое жизнь. Она не сделала ни одного глотка сидра ни в утробе матери, ни в детском саду, ни в школе, ни в институте. Всё пыталась искать. Нюхала всюду, как твоя такса. Ничего для нее не изменилось.
–Дура.


* * *
…Таяли законы царя Хамурапи… горела Великая Хартия Вольностей… сопротивлялся цитатник Мао… но красные кирпичи шли не по назначению. После стольких лет борьбы, после последней пирровой победы, после всего этого хаоса…
На доске было написано «ЕВГЕНИКА»…
Черепкова внимательно смотрела на студентов. Некоторые подняли руку, некоторые заплакали. Две бутылочки сидра, заряжённые перед лекцией, накопили достаточно силы, чтобы выплеснуться urbi et orbi для аудитории.
–Кто считает, что не выдержит, может проваливать, – Черепкова скрестила руки на груди, наблюдая, как лекция лишается половины слушателей. Вот он, естественный отбор в концепции прямого действия: низший уровень, отребье, отваливается сам.
Зубы требовали цемента… Они словно пытались донести мысль, что можно расслабиться, можно не строить перед этими студентишками строгую, адекватную преподавательницу. Остановись и дай волю чувствам, пойми каждый фрагмент бытия, тогда-то нужные слова сами соберутся в искусное отражение мысли.
Женя Черепкова ухмыльнулась, медленно прошла перед завороженными ребятами, облокотилась на кафедру и прошептала:
–Вы что, остолопы, думаете, что остались – значит, самые умненькие?! Те, кто свалил с этой сраной лекции, вот кто действительно разбирается, что им нужно, чтобы крутиться с жизни, а что нет. Ну а вы, именно вы, – слабое звено эволюции, засохшая ветка, мусорный тупичок. Не верите? Можете оставаться.
Аудитория опустела еще примерно на две трети. Достаточно.
–А теперь начнем с евгеники…
Юный Агент на задних рядах усмехнулся и красивым почерком вывел в конспекте название темы. Записи потом можно переработать в отчеты и разобраться в происхождении некоторых беспризорных нитей информации.
Троллейбусы сотрясаются от рвотных позывов… Дети дышат перегаром и приспосабливаются к пассивному пьянству. Наука найдет способ устранять ядовитые грибы вместе с грибницей. Сеточки от спор ищите в магазинных вашего города… Подкаченные мальчики, подкрашенные девочки – что вы будете делать за стенами этой аудитории?.. Неужели вы, со своими революционными идейками, романтическими порывами и необсохшим молочком готовы поразить гниющую, прокуренную помойку?.. Мой совет отправляющимся во власть: начинайте с детей. Действуйте чётко, продуманно, жёстко; перфекционизм приветствуется – не допустите ошибки царя Ирода.
В секретных комнатах за железными дверями зреют зёрна новой селекции. Мама не зря предупреждала об опасности вырастить в животе растение, которое уничтожит вас. Наивные растяпы страдают первыми. А знаете, кому не повезло больше всех? Богу! Они украли у Него силу божественного творения и не хотят иметь конкурента – они пытаются сделать Бога безумным, тогда по закону наследство полностью переходит в их руки. Скажет ли теперь кто-нибудь хоть слово против того, что мою науку нельзя изучать?
Робкая рука взмыла перед Агентом, он втянул голову в плечи и, открыв конспект ближе к середине, на чистой странице стал увлеченно рисовать жующие квадраты и прокисшие циферблаты с надписью «Вечность Нуль».
–Да, девушка?.. – прервала лекцию Черепкова.
–Мне очень холодно в морге. В чём Я виновата? – бесцветный потухший голос.
Евгения развела руками, намекая, что разговор исчерпан, но девушку это не удовлетворило: она принялась биться головой об парту, пока куски черепа и мякоть мозгов не брызнули как выпавший из фуры арбуз. Шепот пронесся поземкой. Маятник уже было не остановить. Черепкова рассмеялась и, опершись одной рукой на кафедру, а другой проведя по волосам, произнесла:
–Теперь всё будет по-другому, дорогие девочки и мальчики.
Революция зреет в сознании и должна его уничтожить: сеятель нашел добрую землю. Остается совершить последнее действо; осталось рассказать им, «дорогим мальчикам и девочкам», кое-что важное, заложить бомбу и, если получится, взорвать в юных душах фундамент, с которого начинается построение любого Контроля, неважно, внешнего или внутреннего.
Дымят печи концлагерей… Бульдозер наполняет яму худыми, похожими на скелеты, телами… Камера наблюдает за вскрытием живого человека, стараясь не пропустить ни одного важного для науки момента… Ангел Смерти стерилизует монахинь рентгеновским излучением… Улыбчивый голубоглазый ведущий прогноза погоды, одетый в привлекательную дизайнерскую форму, предупреждает о приближении циклона. Циклона Б…
Оставив пленку с записью, Черепкова незаметно покинула кафедру. Искушение стать новым Богом было сильно, приятно и… необходимо. Но ошибка предыдущего раза не повторилась: нить была разорвана. Механический голос разжевывал воображение и сознание студентов. Образы, фрагменты, элементы соединялись в армии, терпевшие поражение одна за другой.
Только простой хороший человек, отдавшийся Контролю, нажимает кнопку и бьет током другого простого хорошего человека. Авторитетный представитель Контроля беспристрастно наблюдает за этим и, если ситуация начинает колебаться, последовательно говорит:
Пожалуйста, продолжайте.
Эксперимент требует, чтобы вы продолжили.
Абсолютно необходимо, чтобы вы продолжили.
У вас нет другого выбора, вы должны продолжать.
Причиняло воздействие Контроля боль, или удовольствие, или страх, или стыд, испытуемый нажимает кнопку. Напряжение растет… Черный дым едва заметным облаком появляется над трубой кирпичного крематория… Бравый пилот жует жвачку и наблюдает, как в самолет садятся две малышки страшной силы и ослепительной красоты… Хладнокровный портной в синей фуражке вышивает алую ленту стежок за стежком… На вершине пирамиды марионетки жрецов прыгают, нелепо дергаются, уничтожают друг друга, выстраивают шахматные партии и чудовищные комбинации, чтобы заполучить Рамки, сжать ими мирок у подножия – и низвергнуться с перерезанными ниточками, уничтоженные новыми Рамками…
Женя Черепкова внимательно всматривалась в воспаленные разумом лица, в горящие глаза, в которых перестраивалась вселенная, и повторяла:
У вас нет другого выбора, вы должны продолжать.
                У вас нет другого выбора, вы должны продолжать.
                У вас нет другого выбора, вы должны продолжать…
Магнитофон у двери аудитории внимательно всматривался в обескураженное разумом лицо Жени Черепковой, в пустые глаза, которые угодили в собственную яму, в искусственные губы, позабывшие все фразы мира, кроме одной. Он старался всё зафиксировать, победить. Тут-то он и попался – поторопившийся юный Агент. Теперь всё будет по-другому.


Мокрые страницы поглощали последние откровения, но стоило ухватиться за одну мысль, и из небытия, как муравьи, за ней цепочкой выкарабкивались другие. Сначала образы плыли как легкие серые облачка, затем, приобретая насыщенную, плотную форму, заполняли пространство, как разбухающая каша… «Я арестован?» – Верховцев старался держаться подчёркнуто холодно. «О, нет-нет», – ответил полковник Зебский… Окно собирало капельки, пока тело перерабатывало выпитое… Пока мы веселимся и устраиваем фуршеты, распинаем праведников и награждаем мерзавцев, калечим будущее и насилуем прошлое – за нами наблюдают…
–И наблюдатель этот – холодный дождь… – Зебский стоял темным силуэтом в пролёте окна.
Дождь будто кто-то специально включил; не было ни сообщений  синоптиков, ни стрижей, носящихся у самой земли, ни ноющих стариковских коленок. Нас просто затопили соседи сверху. Остается только под электрошоком наблюдать событий порванные нити, и пить сидр, разумеется.
Верховцев вальяжно налил из хрустального графинчика ровно три четверти стакана, отхлебнул, проанализировал палитру вкусов, проглотил. Всё делал так, будто это он пригласил полковника в свою лабораторию.
–Яблоки гесперидских садов…– оценил доктор и пригубил еще.
Полковник сел в соседнее кресло. До этого казавшийся стальным, человек растекся по велюру. Видно, нелегко ему иной раз поддерживать статус важного чина – даже морщины на лице стали чуть менее острыми.
–Вы понимаете, где мы, достопочтимый доктор?
Камин. Шкафы с книгами: корешки мелькают броскими фамилиями «Ф.М. Достоевский», «Жан Поль Квебек», «Оле Лукойле», «Хантер Томпсон», Чарлик Палагнюк «Ничтожество», «Математический анализ» Э.И. Зверовича. Диск с яркой желтой наклейкой «Дэвид Линч», название фильма не разобрать. Кошка спит у горшка со щучьим хвостом, накрывшись блюдечком. Торшеры. Очки на шестом томе «Топологии пустоты». И пыль. Давно сюда никто не заглядывал.
–Одинокий старый профессор?
–Отнюдь. Это детство Черепкова.
Графин шлепнулся на паркет. Вспыхнула крабовидная туманность из стекла и сидра. Гадюка жидкости поползла к берцам полковника. Тут же во всех углах стали шуршать тараканы. Самые крупные осторожно подкрадывались к кусочкам стекла, хватали их и убегали, только усы сверкали. Сытые полоскали горлышко сидром и лопались как мыльные пузыри.
–Насколько я осведомлен, Черепкова устранили…
–Устранили, отформатировали, расчленили, закапали, надпись написали, – съязвил Зебский. – Черепков был перебежчиком. Единственным свидетелем, преодолевшим Рамки Контроля. У каждого свой Бог, но, благодаря нам, он один и тот же. Никто не делится личным Богом с соседом: а тогда и сравнивать не додумаются.
Черепков передал свои наработки кому-то вовне. Вы же знаете, что не все люди одинаково реагируют на сидр. У некоторых в сознание проникает луч от Первоисточника. Эти-то самые опасные. Профессор был неглупый парень, имейте в виду.
–А дочь? Вроде она…
Полковник резко оборвал:
–Это не дочь, это клон с генетически измененным полом.


Опьянение молекул происходит в геометрической прогрессии. Достаточно запустить в организм всего одну инфицированную молекулу. Нейроны, синапсы, вегетососудистая система – вторичное барахло из учебника биологии. Процесс начинается на молекулярном уровне. Чтобы привлечь сотни и тысячи, растрясти их, Первородная Молекула Опьянения голодной волчицей набрасывается на первую попавшуюся, вонзает хоботок – и вуаля! Пьяных молекул становится на одну больше.
При качественном опьянении проходишь через несколько этапов. Цель их – преподнести нам уроки, которые помогают убивать нас прежних и начинать новое Я вдалеке от предыдущего. На самом деле, смысл – самому нарисовать дождь. Тот дождь, который живет в окнах жителей Сидровой Диктатуры.
Заразу нужно судить не по словам, а по делам, внушающим, что кто бы куда не бежал, он всё равно останется на месте.
Полуголый нищий с зашитым глазом подбежал ко мне с криком: «Дайте! Дайте! Ы-ы-ы! Ы-ы-ы! Я ученый! Я инфицирован шизофердией… Ы-ы-ы. Я хочу выпить! Выпить!»
Я презрительно оттолкнул его, и «ученый» упал как половая тряпка со швабры.
Передозировка сидра 1-ой категории. Фатальный разрыв с реальностью, организм не выдержал. Я спрятал фонарик в карман и заметил  захмелевшего гробовщика рядом со штабелем гробов. Вареные бобы перемешаны с конечностями. Гробовщик жадно уплетает обед, опершись на забор с жирным подтекшим словом «ХУМ».
И что мы будем делать?
   Наполнять. Ожидается казнь…
       Кто-то скоро будет казнен, кого-то заберет следующая жатва.
          Золотые колосья среди сорняков – несомненно, сорняки.
             Опьянение молекул происходит по законам рекурсии.
Улица плавно завернула в переулок. В уши ударила какофония пьяных визгов и гогота. Дрожащая рука схватила меня за штанину. Сиреневое лицо жалобно посмотрело и заплетающимся языком промямлило:
–Сударь, принесите…
Массивная челюсть агонии медленно двигалась, глядя в пространство перед собой. Удручающе выглядит то, что осталось от человека.
«Братья Милосердия» разливали свой разбодяженный водкой сидр метрах в двадцати. Очередь была, конечно, знатная: пенсионеры, безработное быдло, небритые юнцы, треморные мужики. Каждый пришел сюда со своей особенной, но такой похожей на остальные, целью.
Я присел на корточки. Пьянтоса била волна, глаза укатывались куда-то внутрь. Драную жилетку украшала амеба засохшей блевотины. То, что он дополз до «Братьев», выглядело чудом, нонсенсом, но силы покинули его у финальной черты. Я плеснул в полуоткрытый рот, похожий на щель между половицами, немного из своего запаса. Язык жадно облизал губы, стараясь собрать все капли «небесной манны». Мутные глаза открылись – в них не было ни благодарности, ни благоговения, ни почтения, лишь смертельная усталость и призрак выброшенной на помойку жизни. 
И еще я увидел гробы. Везде были гробы. Лифт – гроб, туалетная кабинка – гроб, квартира – большой комфортный гроб. Вся жизнь – перемещение между гробами. Из гроба-холодильника достаем паштет, из гроба-хлебницы берем ломоть, намазываем бутерброд. Ложимся в гробик кроватки, по TV-гробу смотрим передачу про приключения веселых трупов. Завидуем малиновым гробам от Ламборджини, проклинаем заиндевевшее в своей «братской могиле» Правительство.
Собираем губкой вытекающий мозг, чтобы в луже не спать. Открываем газету, а там на первой полосе про крупную утечку мозга одного из министров или выдающегося певца гениталиями.
«Стань свободным от гроба» – пытался вразумить людишек один идеалист. Спился. Красава.
 

Этого-то вот я и не ожидал… Я спускался к реке, восторженно любуясь солнечным днем, и возле берега увидел, как человек совокуплялся с тараканом. Сначала казалось, что я не способен подобрать слов, чтобы описать всю палитру чувства от увиденного, но затем, когда прошло время и многое взвесилось на внутренних весах, в голову пришла простая, но, по-моему, правдивая мысль: «Это было наказание! Или… часть наказания; как у писателей бывают в романах «часссти»». Никто не верил, что в тот момент сила, дремавшая внутри, проснулась – и ужаснулась, наблюдая за этим миром, ужаснулась тому, как Диктатура выстроена в умах людей. Словно арбузная косточка приютилась в брюхе, вырастила арбуз, который – БАМЦ! – уничтожил человечишку.
Карьерная лестница покрыта слизью из темных пятен. Где лопнет эта душевная мозоль?.. Точно никто не знает. А противнее всего была мысль, что человеку, может быть,  нравится иметь таракана… Меркнут разумные мысли, спасаясь от яростного пламени панической.
Эскадрон, эскадрон, эскадрон идет вперед. Эскадрон гусаааар летучих. Эскадрон гусааааар летучих… Это «гусары летучие» или «гусары или тучи»?.. Не зная ответа, я плакал и блевал на мостовую – смешиваясь со снегом, получалось мороженое оттепели. Ларьки уже подговаривали продать рецепт за несколько штучек информации. В одиночестве я подслушиваю у двери в аудиторию, где Евгения Черепкова читает проповедь неокрепшим юношеским умам. Остальные разбрелись по туалетам: кто спился, кто в унитазе утонул, кто-то в окно сиганул и в кляксу превратился… Насекомое шевелило усиками и молчало; я зажевывал слезы оранжевым снегом…


{ДОКЛАД №22/305}[http://www.proza.ru/2015/03/17/515]