Последний Интернационал

Сиюминутные торжества приобретают прерогативы смыслов жизни. Сидр, идущие на смерть приветствуют тебя! Ave, сидр! Ave, сидр! Ave!.. Восторженный рев опьяненной толпы, поход чеканным шагом к ближайшему обрыву.
Ave, сидр! Я – последний, поклоняющийся тебе трубадур революции – раз и навсегда хочу разделаться с той ублюдочной ложью, которая окружает тебя. И меня. Раз и навсегда! Чтобы остановить будущие крестовые походы и костры святой инквизиции. Охоте на ведьм – нет, оболваниванию ни в чем не повинного стада наивнячков – нет, пропоганде лживого дерьма – нет в кубе!..
Ave, сидр! Это последний поход. К сердцу зла, которое обвило своими метастазами человечков. Придется уничтожить всё – и на руинах старого, ссохшегося, дряблого Homo Sapiens родится Homo Novus. Роды будут тяжелыми, но легких никто и не обещал. То, что зачато в агонии сладострастного греха, должно пройти Путь Очищения. Да смоется мерзость – и вы увидите солнце, ярчайшее за тот жалкий фонарь, что светит сейчас. Да смоется мерзость – и природа заиграет теми красками, которые вы не встречали даже в самом восторженном кислотном трипе. Да смоется мерзость – и вы увидите других людей, от душ которых тоже отвалилась закостенелая оболочка. И мысль – чистая, непорочная – откроет ту часть мироздания, от которой нас тысячелетиями прятали трусливые священники, жадные богатеи, лживые политиканы и другие угнетатели человеческих душ. Все те, кто одержим сохранением жестких Рамок Контроля.
Выбросить телевизоры: эти устройства эволюционировали от черно-белых ящиков, до жидкокристаллических панелей, до голографических экранов, а начинка – всё одно: ложь, запугивания, отупляющие зрелища, атрофированный юмор.
Пирамида Маслоу?!! Брехня! Спихнуть ее, чтобы она уткнулась вершиной в песок. Наготове бейсбольные биты? Прекрасно! Бейте что есть силы. Заткните рты этим розовослюним дикторам, силиконовым певичкам и умникам, не знающим самого главного: на хрена им эти знания, если они не способны ничего с ними сделать и понять, для чего они им нужны. Они как тракторист, который хранит в сарае под поилкой для свиней оригинал Моны Лизы и время от времени достает ее полюбоваться и подрочить.
Пусть раз и навсегда заткнутся озабоченные диктаторы, метающиеся по ночам от кошмаров, как их нагибает и опускает толпа пьяных, безмозглых уголовников, в которых они превратили собственный народ.
Ave, сидр! Ты видишь Путь, который я избрал, и видишь, куда он приведет, но мудро и тактично молчишь, чтобы не уничтожить Последнюю-Веру-Во-Что-то. Для меня финал Пути окутан туманом неопределенности, как кот Шредингера – и я бесконечно рад этому. Хотя бы в одной из вселенных я дойду. Это будет означать победу и неотвратимость перемен в остальных.
Давайте, спустите в унитазы ваши мобильные трубки, флешки, айфоны, айпэды, айпады, айшмады… На хер вам эти дорогие бессмысленные побрякушки? Или вы считаете, что они дороже окружающего вас мира? Или вам, собираясь в Последнее путешествие, фатально необходимо взять их с собой, чтобы по навигатору следить, правильно ли вы движетесь в сторону Бога?..
Дай вам волю, вы согласитесь на вечное унижение, лишь бы находиться рядом с любимыми побрякушками…
Morituri te salutant.
Я понимаю, что завтра всё может кончиться, что от запала не останется и следа. Новый Я будет творить свою реальность. Но всё-таки… Мы еще повоюем!
Спасительная кружка разливается по телу. Изможденные, еле живые клеточки организма жадно слизывают капельки силы. Прекрасный день рождающейся весны.
Стены с фальшивыми картинами бьются в припадочной истерике. Их раскусили. Их безвкусие теперь станет объектом всеобщего презрения и порицания.
Искрящийся ручеек льется в стаканчик. Словно русалка на берегу пруда расчесывала гребнем волосы. Словно серое безжизненное небо треснуло и обрушило на замерзающую землю золотой кусочек солнца.
Ave, сидр! Склоняю колени и прошу дать возможность высказаться до конца!
Ярко вспыхивают костры в ночи…
Любимые книги и фильмы, собачки, кошечки, подушки, пледы – всё должно быть отринуто, иначе они схватят вас, задушат прошлым, и перерождение не совершится никогда.
Сомнение – враг. Сомнение – атавизм. Пламя костра согревает и вдохновляет. Начав, не стоит останавливаться на середине, иначе – обречен быть моральным калекой… жалким, убогим кастратом.


«Где-то в районе полночи меня ждет карета скорой помощи. Ты не зволь, не зволь судьбе кричать об помощи, пока, пока весь этот мир не кончился. Вороны ждут – и выберут ТЕБЯ!» – Витольд прочитал статью краем глаза, и она его разозлила: он сбился с нужного запала, которого хватало бы на разговор с Грачом. Пламенная сила утекала по водосточным трубам. Дождь прошел… Этот дождь прошёл, и везде вода.
–Здравствуй… – хриплый скрипучий голос Грача прозвучал за спиной Витольда.
Граф не спеша повернулся и усмехнулся с ироничной кислинкой Серому Кардиналу Диктатуры.
–Ты нужен для осуществления великой миссии, – Грач расправил крылья и затмил часть света, который проникал сквозь витражи чердака.
Витольда не пугали подобные штучки Сильных особ Диктатуры, склонных к дерзкой и неумелой пафосности, хотя он и признавал, что в лучах заходящего солнца Грач смотрелся эффектно.
–Вы из высших эшелонов власти, – сухо сказал он. – Я не хочу накалять обстановку.
–Ты, Витольд, даже не выслушал расценки, а уже собрался испариться как вода на раскаленной сковородке. Я всего лишь бизнесмен, владелец акций FuZe.
Граф невозмутимо хмыкнул, сложил руки на груди и подошёл поближе.
–Можете не обелять себя. Про вас ходят разные слухи, но у меня есть проверенные источники. Так что я могу отделять в этих россказнях жемчужины правды – а они ужасают.
–Послушай, Витольд. Не заставляй меня думать, что я ошибся в тебе. Ты ведешь себя как мерзкий сыночек, как гаденыш. Я терпеть не могу эту игру в праведника, когда у тебя руки по локоть в крови и ноги по пояс в грехах.
Грач взмахнул крыльями, и резкий порыв чуть не сбил графа с ног. Солнце оставило после себя лишь алую полоску, в которой растворилось серое марево несговорчивости. Витольд сел на стул, закинул ногу за ногу и смерил Грача гротескно-надменным взглядом.
Это был хороший ход в противостоянии, но Серый Кардинал вынул джокера – флягу.
–Это новый сидр. Вершина гения нашего дорогого Ученого сообщества. Думаю, презентация пройдет на ближайшем Совете.
Граф, долго не раздумывая, взял благословенный напиток из отчих крыльев. Мышеловка щёлкнула, бизнесмен испытал очаровательную радость победителя, ну, а Витольд – ни с чем не сравнимый восторг. Падение в такую Марианскую впадину, где в полной темноте обитают слепые, полумертвые существа, похожие на твоих знакомых, друзей и родственников. Они заманивают тебя лживыми воспоминаниями: иногда желанными, часто – горькими и посредственными, еще чаще – абы какими... Без смысла, без цели, без карты.
Когда кормушка открывается, и налетают наглые птицы, очень трудно скромному нелепому человечку вырвать себе лакомый кусочек.
«Будет осуществлен план по удару на Сопротивление. Вам, граф, нужно будет пару раз появиться в нужном месте в нужное время».


Кремовые пятна на небе рассыпались мириадами снежных пушинок. Стальные тени машин постепенно покидали улицы. Привокзальная площадь горела праздничными огнями, а здание вокзала напоминало огромный костер. Пахло железнодорожной копотью и разлитым пивом. Услужливые извозчики предлагали довезти куда угодно за самую низкую и честную цену. Витольд уверенно прошел мимо них к ларьку.
Что делать? Пока он знал лишь одно: выпить.
«Ещё придется убить определенных людей; и во время торжественного массового мероприятия не потеряться, и когда реальность точным уколом направится в нужное русло, выполнить самое важное задание».
 Продавщица выбила две литровые сидра, одна из которых была тотчас откупорена. На дне не оказалось ничего, кроме слабого досадного опьянения. Вторая тоже не принесла удовлетворения.


Что ты найдешь на конце логарифмической линейки? Думаешь, ответ?
Мысль о том, что Черепков мог иметь контакт с Веществом, плавала по мне, куда бы я ни взглянул. Газетные колонки мешались в крамольные сенсационные новости. Я облепил себя обилием статей. Пытаюсь найти подсказку. Параноидальные призраки колышут однодневные скатерти.
Мерцают огни уходящего поезда. Я несусь за ним – но… тщетно. Машинист мертв, а вместо пассажиров – безголовые манекены. Я со злостью пускаю состав под откос и едва не падаю следом.
Заголовок советует мне заглянуть в тайник…
Черепков как практичный гений должен был оставить нечто. То, что поможет в борьбе с Рамками Контроля. Близко… Близко… Тепло… Губы покорно терпят укусы своры разбаловавшихся зубов… Голова больше не болит. Мерцание подарило ясность, словно на темной дороге зажглось несколько фонарей. Внутренний компас докладывал о верности направления. Надеюсь, здесь нет магнитных аномалий. Опорная линия ползает по шкале и, наконец, замирает в колебании между тремя и пи. Трещит лампочка, насилуемая патроном. Молчать, сука!
Пугает мысль, что я не смогу понять какой-нибудь важной детали, не замечу оставленной мне маленькой незаметной стрелки. Может, Черепков переоценил меня? Мысли аистом идут по столу, подходят к краю, заглядывают вниз. Логарифмическая линейка хлопает рядом. Озаряющий испуг рождает порой такие идеи, которые недоступны здоровому, спокойному состоянию.
Ковер набрасывается квадратурой круга. Приходится перебрать уймы тонн мысленной руды, чтобы найти нечто верное. Под нейтральным небом, под нейтральным знаком. Прихвостни Диктатуры могли всё уничтожить, но не будь Черепков самим собой, если бы не предусмотрел это.
Внутри закипело инородное варево. Лейкоциты сознания активизировались. Я балансировал на опасной грани. Грань перетекала серой вязкой массой, и переставала быть гранью.
Я шел по осколкам улиц… Вечная грязь и россыпь мороси. Зонтики в галошах шлепали по лужам. Реальность погрязла в вечном унижении и разочаровании. Вдалеке выла полицейская сирена. Выстрелы. Это они ликвидировали сбежавших. Благочестивые граждане зашторивают окна и делают звук в телевизорах погромче. Надо идти как шел, с каменным равнодушием, не замечать творящегося вокруг, быть похожим на омертвевших зонтиков и плащей.
Разноцветная мигающая вывеска «Dreams (tH)actory» приглашала войти, как старая подружка, которую ты случайно встретил на улице. Прошли годы, погрузнел ты, моль времени не пощадила и ее, но всё равно старые игрушки еще блестят в тусклых всполохах керосиновой лампы.
Выстрелы слышатся всё ближе, я различал уже стоны и крики, постарался не видеть за ними конкретных людей, которые лежали на асфальте под дулами пистолетов Агентов, просили о пощаде, молились, проклинали Систему и ненавистный, отравляющий душу Контроль. Я, словно маленький мальчик, заткнул пальцами уши, чтобы голоса превратились в неразборчивое гудение и можно было бы представить, что всё более менее хорошо. Думаю, так делали сейчас многие случайные прохожие; так было нужно.
Какое счастье, что среди сотен серых закрытых дверей появилась хоть одна цветная пилюля. Обрывки крика «…вы заплатите за это!» с последующим выстрелом – где-то, буквально, в квартале отсюда – и я окунаюсь в тёплый свет хрустальной люстры на тысячу лампочек в фойе кинотеатра.
Уродец в бордовом камзоле с блестящими пуговицами поднес поднос с бокалом. Я осторожно попробовал напиток, оказавшийся сидром – живительное тепло потекло по организму, а вместе с ним умиротворение.
–Добро пожаловать в «Dreams (tH)actory», – расплылось в улыбке бледное, накачанное ботексом лицо уродца, похожее на гигантскую клизму с прилизанным париком, щедро выбеленном перекисью.
Я снял верхнюю одежду, которую тотчас подхватили неведомые мне существа, оставив номерок – жестяную крышку с выдавленным гвоздем числом 305. Опьянение захватывало столь стремительно, словно объявило против меня блиц-криг, но это, признаться, было чертовски приятно.
–А что сегодня показывают?
–Как?! – уродец картинно удивился, откинул прядь со лба жеманным жестом, – Ваш любимый фильм. Всё, как полагается, – и хитро прищурился. А я уже шёл куда-то вперед по ковровой дорожке среди кривых зеркал, в которых прятались бесформенные кляксы пьяных рож; сексапильные красотки играли обнаженными грудями как грузиками на ручных весах; похотливые старушки взывали к божьему гневу и приближению апокалипсиса, а по ночам снимали панталоны и устраивали безумные вакханалии.
Что это? Почему за меня думает кто-то другой? Почему он засевает в голове споры мыслей, которые никогда бы мне не пришли?.. Я побежал вперед… смотреть любимый фильм.
Красные бархатные шторы открывают глубины сокровенного. Десятки затылков: опушки плешей, изысканные копны, небрежные кудри, канатные дорожки – среди них я нахожу свободное кресло, иду туда, словно повинуясь магнитной стрелке Великого компаса, и падаю в приятные велюровые объятия. Рядом – накрашенный безумным стилистом сушеный инжир в парике высохших, желтоватых, как гайморитные сопли, волос. Всё держится на тщедушном тельце.
–Что вы смотрите? – спрашиваю я, пытаясь разобраться что же сам вижу, а чего не вижу на экране.
–Желания… – женщина, похожая на пролежавшую всю жизнь в подвале Жанну Агузарову, протянула перед собой руки, немного картинно, но чувствовалось, что искренне, словно желала ухватить ускользающий последний глоток жизни, последнюю роль, лебединую песню отчаявшейся души – и рухнула под кресла, как надломанное деревце, как хрупкая спичечная конструкция, которой не хватило ни сил, ни мастерства сопротивляться законам физики.
Бархатные красные глубины открывают сокровенные шторы. Веточка ночи копается в полудне, пока ее не сжигает карающее пламя Великого фонаря.
Я иду по бескрайней пустыне – пространству великолепия песка. Песок горяч, сыпуч и коварен, он хочет просочиться в мысли сквозь усталые глаза, а оттуда в сердце и душу, превратив их в такую же страшную, однообразную, сухую пустыню. Над головою небо, под ногами песок, и я иду между ними – странник, ищущий ответы, ищущий вопросы и силу, которая соединяет их в единое целое.
Откуда я начал свой путь… Куда я направляюсь… Есть ли в этом мире что-нибудь, кроме безжизненного неба и бескрайнего царства песка…
Я иду через пустыню. Пустыня идет через меня. Пустыня несет на руках мое тело, терпеливо, шаг за шагом – кажется, я вижу свет в ее глазах, но не могу понять: сияние это оазиса или лживый блеск миража.
Всегда есть выбор отказаться от этого пути… но что делать, когда зашел слишком далеко… Пустыня позади, пустыня впереди; пустыня вовне, и пустыня внутри… Барханы подбираются к твоему домику. Самум, «красный ветер», несет бурю из песка и пыли, которая готова растерзать, уничтожить всё живое. Бессильный перед разрушительной мощью, маленький, слабый и смиренный человечек, я иду в дом, последний раз настраиваю часы, поправляю стулья, ставлю на место посуду и ложусь в постель под одеяло, как под погребальный саван.
Вдалеке слышны выстрелы. Наверное, это лопается время… или Агенты ликвидируют Проснувшихся. Брызги крови превращают мостовую и тротуар в пятую эякуляцию Поллока. Я бегу навстречу разрастающемуся бреду – обнять шедевр, прикоснуться к заворожившей меня композиции, – не замечая, как Агенты перезаряжают револьверы, чтобы сообща, одним лёгким движением руки, эстетичным «мазком» довести произведение искусства до совершенства. Это желание превратило экран в утреннюю простыню, а меня, невольно, в вуайериста, который попался на своих проделках.
Только сейчас я осознал, как жадно за мной наблюдают десятки зрителей. Как за героем вечернего реалити-шоу. Кристаллические морды с мешками под глазами и вечно жующей челюстью; расфуфыренные личики тряпичных кукол; бесформенные личинки с блестящими зыркающими бусинками и полуоткрытым рубцом рта, из которого вытекает первичная жидкость желания. Много тсантса – они снова входят в моду. Одну из них держит появившийся из мрака Восточной улицы Черепков. В его руках она выглядит даром данайцев.
Щелчок – лопнуло время; тсантса растеклась как созревший гнойник, уничтожая едкой субстанцией никчемные сценарии жизни.
Черепков цедит сквозь зубы: «Мультики кончились» – и убивает молодого дерзкого Агента остро заточенной иглой гениальности. Шипящая кровь ползет по накрахмаленной рубашке и вельветовому пиджаку, похожая на переплетение червей, выползших из яблока.
Комок тошноты невольно подбирается к горлу, толкаясь как плод в утробе матери. Не в силах больше сдерживаться, я рождаюсь под одеялом в уютном домике, до сих пор ожидающем бурю. Рыжебородый мужик с лицом то ли убийцы, то ли святого держит меня за плечи и говорит резко и пронзительно:
–Обряд очищения – это путь через пустыню. Ты должен его пройти. Иди. Иди – тебе понравится.
Рвутся беспечные картонные стены, пожираемые диким песком. Тремя минутами раньше… двумя минутами раньше… двадцатью секундами про запас… пятью секундами в долг…
На детской площадке тихо. Плюшевый медведь лежит на качелях: его хозяйка вчера умерла, потому что думала, что проснулась после легкого послеобеденного сна, а на самом деле проснулась под дулом револьвера. Мужчины смеялись, женщины плакали, таракан прочитал молитву и побежал домой, под плинтус, где его дожидалась дыхательная маска с баллончиком дихлофоса.
Беспомощные улицы остывшего города.
    Беспощадный зоопарк многоэтажных клеток.
        Никчемное гниение в полиэтиленовых мешках.
           Непаханое поле для мясорубки карающего осознания.
              Бессмысленное бормотание обкусанных посиневших ногтей.
Прыг-скок… Дома перетекают вместе со мной… Нетерпение бродит в бочонке нутра. Лиходейская муть несется как спятившее воронье. Я забрасываю аркан. Петля затягивается – и я лечу!.. в черепковское кресло и извлекаю из-под него картонную коробку. Агенты не смогли добраться так глубоко.
Достаю помятую тетрадь в клетку. Пятна чая с недоверием косятся на меня.
Кладезь откровений… Подсказки из глубине. Свеча горела на столе… Свеча сгорела. Реальные тени смешивались с проекциями моих и пытались сбить с толку. Буквы пожирали сознание. Стаканчик сидра из бара, чтобы улучшить канал приема.
Искрящиеся золотистые отблески лелеяли темноту манящей загадочностью и притягательной порочностью. Сидр был вкусен как никогда: лучший из лучших, король среди королей. Слова становились реальностью, вступая в хоровод с тенями…
…Фрейд и Юнг взялись за исследования в области алкоголя… Они пришли в некий мир, где с удивлением обнаружили инопланетных существ, похожих на губки для мытья посуды, но чёрных и имеющих форму буквы «X». Обыватели не замечают «губок», а между тем эти твари прилетают из недр предполагаемого космоса, или космоса параллельной реальности, и поселяются на теле человека. Они переползают на позвоночник и пускают там корни-щупальца. Всё глубже и глубже в организм. Через щупальца «губки» воздействуют на головной и спиной мозг. Когда человек пьет алкоголь, они с помощью химических реакций разлагают его до глюкозы и альдегида. Глюкозой «губки» питаются, а альдегидом отравляют организм человека. И то, что они его отравляют, на начальном этапе вызывает у человека чувство удовольствия. Фрейд говорит, что это связано с влечением человека к смерти (иногда большим, чем либидо). Говорит, что умирая насильственной смертью, клетки мозга поют прекрасную лебединую песню; живые нейроны, синапсы, рецепторы слышат ее и транслируют восторг – безумный и чарующий. Только недолог он.
«Губки» действуют диктаторским методом: по сути, уничтожая человека, они балуют его дешевым примитивных счастьем, за мгновения которого жестоко расплачивается организм.
У одних людей «губки» слабо укорененные, иные почти полностью находятся под диктатом. Когда пьяный идет за добавкой, «догнаться» – это влияние жадных тварей, которые хотят всё больше и больше глюкозы.
Юнг выясняет, что «губки» в большинстве своем действуют организованно, поэтому не страшатся отдельных личностей, которые намереваются их неким образом победить. «Губки» уверены в своем Контроле. Опасных особей они стараются ликвидировать, воздействуя на тех, кто подконтролен им. Юнг видит царящую среди неподконтрольных безнадежность… Принятие Рамок Контроля…
Всё кончается тем, что Юнг сидит у себя в кабинете. План эффективной борьбы – неожиданно пришедший ему в голову, изящный и перспективный – уже почти разработан. Тут приходит Фрейд. Юнг, охваченный вдохновением, бежит к нему, но вдруг замечает, что Фрейд пьян и полностью находится под Контролем…
Топот шагов по лестнице. Тени заволновались. Свеча подмигнула на прощание и нырнула в темноту. Сидр захохотал, расплёскиваясь по белому ковру.
Голос: «Сдавайтесь! Вы окружены!»
Агенты стоят за дверью. Силуэты в каждом окне. И главный где-то совсем рядом, кажется, что в обрывках теней мелькает его плащ.
Голос: «У Вас в руках находится ценная и опасная тетрадь. Записи, содержащиеся в ней, являются саботажем против Сидровой Диктатуры».
Я смеюсь не своим смехом, иду не своими ногами. Открываю окно. Он смотрит на меня несколько ошарашено. Я целую его в губы. Крепко. Как присоска «Леонидильич».
Что-то дрогнуло! Чувствую слабину.
Я улыбаюсь и бросаюсь прямо в тетрадь. Черепковские сны и мысли, доверенные бумаге – стерве… но верной стерве – расступаются, словно готовые к дружескому объятию. И смыкаются, спасая то, что осталось. Агенты смешиваются со слизью…


Да, да будет так. Безрадостные воспаленные дни. Мы пленники этих дней.
Я королева красоты, я родилась на свете, и жизнь мне заново начать случилось на Сансете. Пятна света прыгали по скоплениям рыл, рож и морд… Кривые рты. Гнилые зубы. Фаллосы сигар с пепельной головкой. Клубы дыма в воздухе как медузы спермы в воде. Вонь пота и похоти. Ржание. Визг. Мычание. Одеколоны. Яблочная опьяняющая сладость сидра. Звон бокалов и разбивающихся надежд. Унижение достоинства и вгрызание в плоть принесенных помоев.
Хорошо поет, сучка, вот бы прищучить ее… под стол, залазь под стол, подержи королевский скипетр… омерзительное пойло… аппетитная попка…. Пересолили-пересолили… моча идет, моче дорогу… мальчик, вот вам денюжка, принесите-ка самого лучшего сидра… авторитетное безумие… на Сансете… на Сансете!.. Губы превращаются в чебуреки и пачкают лица жиром… Королева красоты… оформил в ближайшем туалете… глотать больно… язва пульсирует… Искривленное мышление единоутробных коробок.
Она думала об открытке, которую принесли сегодня в гримерную. Слюнявое поздравление и метка – череп, разбитый молотком. Что ж, ты знала, в какую опасную игру ввязалась. Девочек, правда, жаль, но они у меня крепкие, они справятся.
Оркестр отдышался несколько секунд и заиграл из последних сил. На этой песне она хотела добить публику и заставить потерять рутинное окостенение. Всё хорошо в меру – меру твоей распущенности.
Связи, как корневища луковиц, росли, путались, сбивали с толку. Черепкова убили, а открытка – его посмертная воля. Это предупреждение, что всё может посыпаться в любую секунду. Пока «Райский сад» сияет яркими огнями, люди веселятся, льется сидр рекой, а она поёт и соединяет всё в единое целое, в осточертевший комок неудовлетворенных нейронов, в помойку, где низменность, страсть и омерзение, как три толстяка, диктуют свою волю и уничтожают храбрых оружейников, пылких гимнастов и несчастных детей. Ад должен выглядеть красочно.
Возьму ажурные чулки… Официант ловко протянул ей бокал и поцеловал руку. «Агенты арестовали ваших дочурок. Они в морге», – прошептал он и невозмутимо наклонился к обрюзгшему старому мерзавцу выслушать заказ.
Тушеные раки… Плесневые сыры… Музыкалило-пьянило-туманило-дурманило-грызло-стонало-выло-мыло… Горчичники для проституток заказаны у ближайшего монастыря.
Аууууу… на работу…
Они кончили все с разницей в доли секунд – даже самые убогие импотенты захлебывались густой жирной слюной. Восторженное шлепанье обрубков ладоней. Бутоны похоти распустились между ног на штанинах. Конвертики с ключиками к укромным уголкам.
Она блистала, ненавидя холеные пиджаки и расфуфыренные бюсты. С удовольствием расчленила бы и скормила друг другу. Замкнула деградировавший уроборос. Деньги в трусы. Деньги в лифчик. Каждый норовил угостить ее сидром. Она равнодушно принимала бокалы, фужеры, стаканы… Чуть-чуть пригубить, ухмыльнуться и следовать дальше…
Набегало секундное безумие. Пышные обнаженные формы совсем рядом. Горячие алые губы ждут величайшего поцелуя.
Всё течет внутри и снаружи. Сидр катализирует самосожжение в невозможной необузданности.
Сигареты. Длинные, тонкие, ментоловые. Подобострастные огоньки. Дрожащими пальцами не с первого раза удается совладать со своенравным кремнем.
Вы никогда не увидите их такими за пределами «Райского сада». Умирающие клетки наслаждаются… И звучание еще разносится… Это как гироскоп. Он исчезнет в доменной печи дальнейшего, сорока-ворона страстно борется за память о чудодейственных побрякушках.
Мы не могли не познакомиться. То, что кипело в одной кастрюле, притянулось к общему центру. Это всё печально, но и волнительно тоже. Дорогие машины разъезжались, как спесивые селезни от берега реки. На крыльце дул прохладный ветерок. Совсем как тогда. Сухие листики собирались в цепочки, танцующие по асфальту.
Перекресток Бульвара Заходящего Солнца с центральной магистралью. Потоком катились машины – тысячи машин, ярких и сверкающих, как мечта рекламодателя, и каждая более нелепая, чем предыдущая. Конвульсии смеха – самая адекватная реакция на происходящее.


{КИБИТКА}[http://www.proza.ru/2015/03/17/531]