Братья Милосердия

Они все здесь, как большое дружное семейство за праздничным столом: холодные и мокрые, с прокуренными голосами и провалившимися носами, с ядовитым плющом крашеных волос, с расфуфыренным сверканием обнаженных извращений, маленькие до тошноты и гигантские до умопомешательства, стеклянные, оловянные, деревянные… – мои мысли. Черным черно становится от прикосновения взглядом к краю Вселенной, зияющему пустым безмолвным пролетом окна… Горит чердак, и копоть сползает жирными маслянистыми щупальцами.
Мне остаётся только диктовать обоям свои откровения. Узоры переплетаются сетями, которыми невидимый рыбак хочет захватить моё сознание, вытащить его из бездонного колодца ясности.


Мужик заваливается домой, вполголоса хрипло матерясь: ключ, как пенис четырнадцатилетнего дилетанта, долго не мог попасть в замочную скважину. Да еще сосед, пожилой дворник с третьей стадией рака желудка, спрятавшись за мусоропроводом, хныкал и капал комками кровяной каши.
Жена подскакивает на носочках, как перекошенная рехнувшаяся балерина, к мужу, обнимает его и награждает смачным поцелуем в эрогенную бородавку на подбородке.
–Дорогой, как день прошел? – течет она приторным подобострастием.
Мужик щипает ее за дряблую грудь и раздевается, не вымолвив ни слова: блюдет интригу, возбужденно взирая на извивающуюся от нетерпения супругу. Ее кривые, тонкие, волосатые ноги двигаются кривошипами, подчиняясь приказам непоседливого тельца.
–Ну, не томи… – она повисает на плече мужа, скорчив страдальческую рожу.
–Иваныч опять у мусоропровода гадит, – игнорируя животное нетерпение жены, переводит он стрелки.
Она, казалось, сейчас упадет к его ногам и забьется в молящей истерике.
–Пускай, всё равно ему недолго осталось. Подохнет там, далеко труп волочить не придется. Разделаем на месте и в трубу спустим. У Кларочки есть хороший топор, импортный.
–Какая ты у меня хозяйственная, – он шлепает женушку по щеке и решает, что время утолить ее информационный голод.
–Денек выдался отменным, – стараясь сохранять серьезность, аккуратно вытирает потные носки об половик. – Оклеветал товарища. Сдал главбуха в психиатрическую больницу за то, что тот открыто выражал недовольство политической системой. Спокойно позволил ребятам из Тайной Полиции пошалить с молодой парочкой: изнасиловать и убить парня, изнасиловать и спрятать в лесу рыдающую девушку. Наблюдал за сдиранием кожи с пьяного бомжа и разумно не вмешался (получил за это одобрительный хлопок по спине и пачку хрустящих купюр за пазуху). Платье тебе новое куплю. День удался!
–Ах, ты мое солнце, – ярче Сириуса светится жена. Ее тонкие червеобразные пальцы обвивают мужнин затылок и кормят вытянутые утиные губы поцелуем.
Трогательная семейная пара, обреченная и на серебряную, и на золотую, и на вольфрамовую свадьбу…
Мужик страстно хватает дорогую за копну охнённой соломы и бьет о стену. Говорит: «Алле-оп». И улыбается. Она, всасывая обильно текущую из свернутого носа кровь, умиленно шепчет: «Ты у меня такой шутник». Они смеются в один голос, просто таки заливаются: он – хрипящим, она – визжащим хохотом. Падают на пол, дергая конечностями, обнимая тапки, щетки, кошачьи туалеты, грязные сапоги. В один из моментов снова целуются. Бородавка пульсирует сине-красным цветом. Мужик становится похож на врача-сам-себе-скорая-помощь. Это вызывает новое смехопомешательство. Бородавка пылает всё ярче и ярче. Женщина дразнит ее треугольным языком, смачивает слюной, обсыпает лупящимся с ногтей лаком.
–О-о-о… – ревет тело мужика. Бородавка, уже не мигая, а горя воспаленным цветом, стреляет желтоватой клейкой жидкостью на волосы, глаза, шею, блузу с жирным пятном справа. Во все стороны, даже сапогам досталось три капли.
Смех растворяется в опустошенном исступлении. Женщина, будто ничего не было, вскакивает и, качаясь на волосатых спичках, будничным тоном спрашивает:
–Ужин ставить?
–А как же, – рычит, но не муж, а бородавка на подбородке, которая уже приняла обычный размер и раскраску. Ее хозяин просто согласно кивает.
Супруга ускакивает на кухню – зазвенела посуда, замурлыкала вода из крана, проснулся холодильник и завопил «э-э-э-э-э». Харкнув жёлтой амебой на обои, супруг встает и, шаркая, идет по коридору. Шизофренические газетенки ждут на креслице за углом.
Гостиная встречает главу семейства сюрпризом. Младший (десятилетний) сын подводит к отцу бородатое существо неопределенной внешности: богато, но безвкусно одетый бизнесмен. Плешь отполирована в лучших полировальнях. Мохнатость пытается вылезти наружу – наверное, поэтому существо дергается, оттягивает галстук, трет плешь, но при этом крепко и нежно сжимает ладонь мальчика атрофированной лапой.
Отец несколько удивлен. Его смущают пятна на подмышках богатея и затхлый запах пота. С этим запахом связана психологическая травма: его в детстве пьяная бабушка лупила несвежими гетрами, а дед затыкал ими рот, чтобы не шумел, когда он выпивал и (или) трахался с женой.
–Это мой избранник, папа. Он изнасиловал меня. Он такой пушистый, как медведь, которого дядя Толик подарил. Только медведь мне не нужен больше. Вообще, можете сжечь мои игрушки или отдать в приют туберкулезным детям. Игрушки для маленьких, а я понял, в чем истинное удовольствие, – говорит мальчик, пытаясь казаться убедительным.
Его пассия протягивает ладонь, которую отец вежливо пожимает.
–Значит, детолюбствуете? – с улыбкой спрашивает он.
Бизнесмен смущенно дергает плечами, жеманится как невинная девица:
–Ну, люблю! Ей-богу!
–Я тоже любил в молодости. Потом жена… Э-э-эх, годы молодые с забубенной славой… Завидую немного я вам. Понимаю и принимаю. Вы мне теперь как зять будете.
Взаимопонимание двух мужчин скрепляется очередным рукопожатием. Десятилетний юнец с восторгом смотрит то на папу, то на своего насильника.
–Конечно, я и платить вам буду, – из кармана выползает увесистая пачка хрустящего добра.
–Ну, что вы, что вы, – отец скромничает, пряча перекочевавшую из рук в руки пачку за пазуху.
–А знаешь, папа, какой он насильник?! Во!!! – мальчонка показывает большой палец. Папа легонько хлопает его по щеке, щупает у зятя между ног – от одобрительного «хм» у того встают на голове скудные волоски, и говорит:
–Ну что ж. Хорошо, что в семье порядок, – мнется, словно ему неудобно спрашивать. – А вы, извините за интимный вопрос, как моего маленького насиловали? Я просто опыт хочу сравнить, – застенчивые оправдания. – Мне ж интересно, как там, у молодежи нынче принято?
–Можно на ушко, чтобы эвфемизмы пристойные не подбирать?
–А-а-а, да-да, – немного растерянно кивает отец и подставляет ухо.
Бизнесмен шепчет, тое дело показывая руками всякие сверлящие жесты, тыки и вытыки.
Подходит старшая сестра, брат начинает взахлеб рассказывать ей про то, как ему повстречался такой замечательный насильник. Богатый иноземец, да и к тому же, как честный человек, готовый взять его в постоянные партнеры.
Сестра завистливо слушает, наконец, не выдержав, как ляпнет:
–А меня никто живой не насиловал. Всё карандаши, лапы игрушек, ручка сковородки, пластиковые бутылки…
–Это потому, что ты уродливая как понос больного раком жопы!.. – ржет бессердечный братец.
Конфликту не дает разгореться мать, которая появляется из кухни и звучно предлагает:
–Идемте есть. Я целую кастрюлю дерьма наготовила. Всем хватит, и даже гостю нашему.
Сын, восторженно взвизгнув, мчится лопать дерьмо, пока горяченькое. Взрослые одобрительно смеются. Глава семейства говорит новоиспеченному зятю:
–Моя Зойка готовит отменнейшее дерьмецо. Сегодня, уверен, она превзошла сама себя. Пойдемте, дорогой.
Голод подгоняет наганом комиссара, только старший, искалеченный тестостероном сын бунтует из-за дефицита внимания, посылает всех на х** и вешается в туалете. А пока он тихонько болтается, ничего не может испортить открытку идеальной кухни. 


Луна похожа на золотую родинку ожившего занавеса. Или на прожектор, который следит за твоей ролью в погорелом театральном училище. Сегодня в окно смотрели две луны.
Я обдумывал, как покрепче ухватиться за нить, которая приведет к «Братьям Милосердия», но они сами пришли за мной. Я еще нахожусь во власти зловещего и мудрого, но готов сделать очередной шаг. А затем я понял, что схвачен и надо мной просто издеваются, балуют двуликой луной и «обостренной» интуицией. Это выглядело одновременно смешно и страшно. Представители «Братьев», словно дети, устроили игру, казавшуюся им интересной, забавной, если хотите. Цель – оставить меня в дураках, дать понять, что они ничего не боятся и готовы идти в этом дурачестве до конца.
Я схватился за стакан – тот был уже полон. Хороший приёмчик, чтобы испугать пропитого дилетанта, но не меня. Сидр укрепил внутренний стержень. Пока всё выглядело радужно и раскрепощено,  я прокрался через черный ход, по лестнице – на цыпочках. Победоносно выдохнул и ворвался в квартиру, как дерзкий налетчик.
Всюду оказались дети. Самому старшему, наверное, лет четырнадцать, и то он выглядел молодо и изнеженно, на груди у него висела картонка «Подайте на развитие евгеники». Дети прятались в сервантах и книжных шкафах, раскачивались на люстре и сновали между обоями. На креслах устроились целые кучи-малы – казалось, они играли в «раздави нижнего». Девочка в сиреневом платьице поила моим сидром, из моего бара плюшевого медведя и давилась от смеха, придумывая, как он на четвереньках ползет по столу. Из-под стола высовывалась швабра, чтобы ужалить грустного паренька, который стоял и всецело был поглощен поеданием булочки. Летали пластинки, рассыпая драгоценную музыку. Провода обездвиживали табуреты, а я, вот парадокс, потерялся среди пёстрого одеяла событий.
Отчаянно завыло внутри что-то такое, что хотело взять в руки ружье и превратить квартиру в скотобойню, упиться кровью из продырявленных детских трупиков, намазать мозги сучки в сиреневом платье на хлеб, сесть на освобожденную табуретку посреди комнаты и позавтракать; впервые, как простой человек, обыватель.
Тогда-то и явилось самое страшное. Как отклонение от нужной стрелки… Бетонный ступор… Ловушка для мотылька… С нетерпением, с грустью, с праздником – как отражение сгнившего прошлого. Цикады поют заманчивые песни, но не верь им: коварством пронизано оно. В его недрах ползает голодный червь, который пожирает здоровое крепкое зерно.
В окне стоял высокий человек в очках, а из очков струился свет – как огни прожекторов. Он легко спрыгнул и появился на столе, выхаживая, как праведный английский джентльмен. У меня повалилось сознание, будто его огрели молотком предсказуемого. Ударяют по черепу! Ударяют по черепу! Ударяют по черепу! Как по спелой тыкве. Джек-фонарь, очнись!  – страдают твои дети.
Медленно… Тягуче… То тут, то там. То тут. То там. То тут! То там!.. Дротики принимают допинг и летят, ничего не боясь. Я ослеп, заглянув в прожекторы… Поделом…
Красивый голос шептал слова, которые сразу забывались. Смешиваясь со смехом детей, которые осмелели до безобразия и превращали квартиру в руины, он рисовал холсты странные, причудливые, которые тоже брали кисти и выдавали несравненные подражания Сальвадору.
«Братья Милосердия» продают разбавленный сидр, несмотря на некоторое недовольство властей. Правительство и органы правопорядка не видят настоящей угрозы и терпят эту «никчемную» занозу. У «Братьев» разветвленная сеть, которая свободно перетекает между рифами борьбы Диктатуры с Сопротивлением. Их цель – ненавязчиво дать понять, что представляет определенную незыблемую ценность, а что ничтожно, как пылинка.
«Как ты хочешь общаться: попроще или посложнее?»
   «Попроще».
      Дети скорчили ехидные рожи и затребовали, как римские граждане, кончать гладиатора. «Это твоё окончательное решение?»
«Думаю, да… Да…»
    Безумие квакает как земноводная луна…
       Это сложно… Это слишком сложно.
Качели очутились вначале. Полутемный коридорчик изгибался сколиозным позвоночником. Крысы шуршали между ног. Где-то назойливо капала вода, будто хотела свести кого-то с ума. «Братья» вели меня под конвоем, как, чёрт побери, преступника.
–Отвратительное место!
–Терпите, это единственная возможность уйти от контроля Айсидоры.
–Помню её… Неприятная особа, но метит высоко… На трон хочет, да мозгов у неё не хватит. Если, конечно, всё пройдет как должно, если наилучшее не сбудется, не прополощет неприятные загрязнения.
Ветер заползал под одежду и щекотал тело прохладными прикосновениями. Похоже, что вдалеке были вентиляции.
–Как предпочитаете: внутривенно или орально?
–Вагинально.
Густой смешок.
–Оригинально.
Вспотели дергающиеся животики. Дети зашумели, услышав волнующие слова. Человек в очках извлек чертика из табакерки. С характерным шипением открылась бутылка. Ниагара наполняющегося стакана. Мгновения стучали в унисон с замедлившимся сердечным ритмом.
Кто-то очистил глаза от грязи и пыли. Коридорчик стал милым и приветливым. Крысы, казалось, сейчас возьмутся за лапки и пустятся в хороводы или лихой гопак.
–Еще. Надо выпить всё за раз, – стальная жёсткость уколола заточкой.
Пузырьки писали оперу божественной красоты и чистоты звучания. Сам Вагнер витал рядышком, прищелкивал пальцами, перекидывал из одной ладони в другую кольцо Нибелунгов и бормотал «sehr gut, sehr gut». Воспоминания, реальность, мысли, сны компоновались в икебану, где один предмет перетекал в другой, одно событие трансформировалось, заменялось другим. Шагать стало непривычно плавно. Воздушно. Суть вещей открывалась как на ладони. Внутреннее зрение достигло небывалой остроты.
Пулеметная лента мыслей скользила сквозь голову. Бутоны открытий распускались ежесекундно в ботаническом саду сознания. Рвались полиэтиленовые пленки, скрывавшие новые, интереснейшие миры. Вагнер пустился вокруг колесом, как молодой озорной мальчуган, бравирующий перед понравившейся ему девочкой.
–Стреляй…
Человек в очках спустил курок и выстрелил в упор, в затылок. Огромная капля оторвалась вдалеке и с обреченным свистом рухнула в темную лужицу. Из дырки во лбу брызнул яркий золотистый свет. Всё унеслось прочь и тут же вновь вернулось на место…
В завихрениях мути плавали города, цивилизации, планеты и отдельные личности. Это было на пороге состояния столкновения абсолютной идеи и абсолютного познания. Каждую из нитей мути можно было притянуть к себе, примерить, погрузиться…
«Товарищ Че, – расплылось в улыбке пухлое румяное лицо. Три смачных поцелуя. – Конференция «Использование ацетальдегидов в Рамках Контроля». Узнаёте?» – лицо умчалось, будто его издалека засосал пылесос.
По факсу пришла мысль:
«Тебе предоставляется возможность выбрать тело любого человека, сознание которого будет очищено от бремени жизненного опыта, ошибок, крючков, которыми оно держалось за мнимую реальность. Вдохни в него, что тебе заблагорассудится».
Передо мной в золотом, расшитом узорами халате с пятнами крови, появился полковник Каддафи. Знакомые темные очки, правда, стекло немного треснуло. Пыльные босые ноги. Черные кудри с вкраплениями седины, торчащие из чрева берета.
Реальность нереального полковника возмутила внутреннюю муть. Я успокоил себя, что это всего лишь образ тела. Но почему явился именно Каддафи?.. Почему лототрон сознания выкинул именно такой бочонок?..
–Бесполезно спрашивать себя: почему он это он, почему я это я. Истоки этого зла таятся в окутаных седой стариной событиях. Ева вкусила плод Древа Познания добра и зла. Понравилось. Поделилась открытием с мужчиной. И мир для них изменился, изменилась система координат, система ценностей и ориентиров. Адам и Ева перестали быть бездумными серыми марионетками. Плод познания был шансом двигаться дальше. Наверх! Уйти из псевдорайского фарса! Змей – первый, кто осмелился переступить через лживые рамки, установленные так называемым богом, пытался указать людям путь, сподвигнуть на расширение познания.
Рамки Контроля никогда не допустят этого. Бог стандартным приемом лжи и клеветы навесил на Змея ярлык Сатаны-искусителя. Бог ввел в свою систему Зло и обвинил Змея в нем. Чем абсурднее и глупее ложь, тем охотнее в нее верят. Наивный идеалист Змей, мудрый и неравнодушный, пытался открыть людям глаза, а сам?.. Был обвинен во всех смертных грехах. Бог сидит – двойственный в творимом добре и зле – и потирает руки. Мудрость и жажда справедливости приравнена к злу, а Бог превратился в этакий противовес Злу в умах простодушных обывателей. Это основа любой Диктатуры. Это основа Рамок Контроля. Миллиарды поклоняются ему в разных формах. У него миллионы адептов. Раньше он был в религии. Постепенно с развитием технологий и нигилистического атеизма расщепился на более коварные субстанции.
Искони существовали группы, которая якобы через Его Имя руководили всеми остальными простаками, которым ограниченность не позволяла даже подумать, что над ними может быть Контроль. Адепты бога – неважно, кем был этот бог: бородатым учителем с иконы, или ухмыляющимся ученым с хрустящей купюры – держали стадо под контролем. Пока Наверху творились интриги, обыватели жили своей простой и понятной жизнишкой. Только вот Наверху не понимали, что они тоже не верх, что и над их Контролем есть Контроль…
Все, кто хоть что-то понял, кто пытался голосом, словом, мыслью сломать Рамки, донести важный посыл – не находили живого отклика в массе. Да, у них могли быть тысячи поклонников, но пошли бы те поклонники за флагом, поднятым их кумиром, против Всего. Ибо именно во Всём, в сердцевине фундамента и находится та трещина, из-за которой рушатся все воздвигаемые человечеством башни.
Рамки Контроля прочны. Иллюзия свободы кормит не хуже суррогатной еды.
Они требовали человеческой жертвы. Они требовали крови барана. Они требовали ходить и молиться. Они требовали соблюдать обряды. Они требовали даже под видом свободы выбора… Они всё еще здесь. Они лезут в мозг к тебе, Богу, хотят сделать тебя ничтожным, творением не хуже и не лучше остальных. Они навязывают тебе стандарт. Ты должен быть зарегистрирован в социальных сетях. Ты должен смотреть и слушать то-то, то-то, то-то, потому что все это смотрят и слушают. Одно из лучших расщеплений так называемого бога – это расщепление в Массовую культуру.
Загружается видео… Кипит чайник… Цокает новое сообщение… Бабушка читает молитву… На экране новые приключения отважных милиционеров… Ток-шоу о чужом нижнем белье… Тараканы неустанно бегают от одного мозга к другому… А на улице так же душно… Ты должен продолжить свой род, чтобы память о тебе осталась… Ты должен получить работы, чтобы получать деньги… Чтобы жить в социуме… И никто… никто… никто… никто… никто… не посмотрит на трещину. Трещину, которая тянется искони, которая перекосила фундамент и все, что на нем строится.
А мудрость того самого яблока с Древа Познания и сейчас концентрируется в сидре – напитке, вбирающем в себя живительную силу яблок, которые, в свою очередь, несут в генах память о том первом яблоке, которое помогло людям хотя бы стать людьми.
Построенная богом Система исключает возможность существования иных богов. Но и он не в состоянии контролировать всё. А значит, Рамки Контроля когда-нибудь рухнут! РУХНУТ!
А ты? Ты же умер. Тебя же убили…
 

Кацусюсюль… авдейбентва, делусиаль, месеро, кавдейбуйбаль… месерка… фейлупса… авдстоубауба… месерка… и ты с ними, брат… отстоудбууда… месерка… косвдейсюбась… лесерка… казявусусяль… лесерка… кадвацуцаль… пожалуйста, мне надо выйти… кайшурдвать… лесерка… пацедваць… косябусюсяль… лесерка… песиво… сатана принес конфеты… пацердваць… месерка… хавиаллос… нетанка… Ценд должен быть коржендвым… Месерка, леурусь, пацердваць, пацердваць… месерка… это важно… карбусюль… филигранную… ф-ф-ф-о-о-о.
Я убил его! Убил!
Кончики нейронов еще дергаются, а внутри уже… месерка… пацердваць… вдейснульбуть… андрюшино… косябусюсёль… Его череп трепарировала свинья… Спаржа вместо мозга… В этом нет ничьей вины… Только дети не могут понять, чего и так не стоит понимать… Андрюшино… лесиво… косябусюсяль… Он выпал из коляски… Коляски из Аляски… Бацердваць… косейбусюсёль… вудубуть… пецердво… месивось… пецердваць… андреинба… месивось… косерба… эвивось… пацердваць… месивось… еще один отчет… еще один отчет… я один…
–Ты веришь в то, что вернулся к нам?
–На денек домой съездил…
–Тебя не было полтора года! Мы думали, что ты не вернешься…
–Я и не вернулся, это вам кажется.
Андрейчендба… лесерка… косейдрусюль… руф-руф… немелова… поцейдрусюфь… эйцедьдва… есерка… пацердва… эйнциндва… кесефаль… тезаурус… Я вижу его добрый мозжечок, но там уже ничего не осталось… Какая-то кожура от банана… Мейциндрась… брейшиндва… лесибаль… какуйндвудвать… пасюбусюль… кадванбуйдва… 33….
Я всё вижу, я всё знаю, как бессмертный динамит. Столько снега… столько снега… не съесть и столовой ложкой…
Пацердваць! Двабусоль! Пусть будет смешно! Пусть будет яростно! Пусть будет божественно! Пусть будет со мной!..
Я протер запотевшие чувства.
Весь день пропущен, разбазарен, растерзан леностью и нерешительностью. Столько мыслей сработало вхолостую, столько идей не дали изумрудных ростков. Глупое ожидание неких откровений, намеков, стимулов – и в итоге не сделал ничего. Стремление ухватить за хвост ускользающего журавля. Белка не выплатила ипотечный кредит на дупло и вынуждена вечно бегать по кругу. Крутится динамо-машина, течет по проводам электричество, и жирные богатеи при свете ламп курят ароматические сигареты, пьют вино урожая 1933 года и потешаются над примитивными житейскими историями.
Губы стонут сухой землей и зовут Его. Колодец творчества открыт, но ступор не дает зачерпнуть студеной водицы чистого вдохновения. Всё путается: то сжимается, то уносится прочь, то вьет петли и спирали.
Желание откусить краешек солнца оборачивается вселенским позором.
Безобразные кометы холодно скалятся и прячут в немытых косах порабощенных муми-троллей. Освобождены они будут лишь тогда, когда я прорвусь через Рамки, сорву оковы Диктатуры.
От инъекций Агентов окостеневают пальцы, мозг с трудом посылает команды. Это напоминает замкнутый в себе транслятор: он принимает сигналы Извне – то, что прорывается из творческих сфер, но не может «обернуть» в словесный мундир.
Пятна разного по интенсивности света накатывают на внутреннюю поверхность глаз. Осталось совсем немного до свидания с Подсказчиками. Последнее время загадки кажутся бессмысленными наборами образов. Выводы не приносят сдвигов и изменений в устоявшееся положение дел. А может, они не столь очевидны с обозрения моей колокольни?..
Корабль бросил якорь. Штиль. Матросы с надеждой смотрят на капитана, а тот зорко следит за вьющимся над морем маревом, прощупывает каждой волосинкой в носу даже самые слабые дуновения ветра. Капитан ждет Знака, пусть  даже не попутного ветра, а бури. Главное – изменение. Тогда радостно можно сняться с якоря, поднять паруса и ринуться навстречу волнам нового творческого экстаза.
Весь день пропущен как стакан портвейна 777. Ногти потерянно терзают кутикулы. Что-то должно скоро открыться. Внутренний космос чувствует близость точки перегиба.
Напряженные одеяла.
Перебинтованные тела неупокоенных Я. Кружит музыка шаманом, превратившимся в белоснежную чайку с сапфировым блеском в очах. Текила по всем правилам: с солью и лаймом. Они выпивают, причмокивают от уколов кислинки. Наблюдают.
Из синего затмения слеплены бабочки. Корона – это желтое окаймление крылышек. Трогательно.
Перед тем, как уйти в очередной рейд, прощаюсь с портовыми ****ями реальности. Каждой поцелуйчик и щипок, чтобы помнили и ждали. Чтобы образ мой не стерся полностью, и новый Я принял бы всё ценное, что он него осталось.
А Там будет совсем по-другому. Другой уровень Контроля. Там ждут свои развлечения, сражения и отчаянная подковерная борьба. Падение в чашу с темнотой, испещренной тысячами цветных прожилок.
Холодные ноги – это все экспериментики лорда Кельвина.
Агония разума на вилке бессознательного.


{ПСИ}[http://www.proza.ru/2015/03/17/606]