Страшная тайна

Мне плохо: у меня нет больше дозы! Тебе никогда не понять меня. Без дозы я заболеваю. Если бы твои двери восприятия были чисты… а так – свисают комки пыльной паутины. Каждый миг – передозировка… В кривых лапах сводящей с ума деперсонализации. Марципаны душ в плену у всемогущего Кондитера. Я не настолько мертвый, чтобы оставаться всегда живым. Звучит ария Царицы Ночи. Не раскачивай лодку: прицел сбивается… Сидит барсук в своей норе и ест картошечку-пюре. Играет песня Барсука. Зал бьется в восторженном экстазе, на сцену летят цветы, кольца, цепочки, трусики, носки, балетные тапочки, расчлененные улитки, потроха глупости.
Он улыбается из тьмы и идет мягкими вкрадчивыми шажками. Сердце кусает ледяная змея. Я пытаюсь прислушаться к его биению, но ничего не могу разобрать. От этого болезненное балансирование на грани паники превращается в акт мазохизма. Мелькают какие-то смутные предположения, обгоревшие фотографии действительного и иллюзорного.
Прижавшись к стене, я стараюсь задавать себе вопросы о реальности и обоснованно отвечать на них: вот обои, они холодные, потому что это ощущают даже ледяные ладони… Убегает радостно простыня… и кресло… И мультики становятся невыносимыми как зубная боль. Из сценариев остаются только сгнившие реальности – а других нет и в помине. Кодекс Гильдии гласит: в таком случае требуется идти all-in. Мое творчество дорого обходится; настолько дорого, что я еще пожалею, что вкусил  так много запретного плода… О, да-да, змей доволен... Ведь ты прикоснулся к великой правде: правде на вымысел. Но ты никогда не отличаешь ее от реальности… Постоянно путаешься и пытаешься меня перебить. Везде где ты – там нравоучения, пакости и ложь, а там, где я – свет в конце тоннеля и звуки походных труб. Трубы шумят, трубы кричат: «На нас напали дикари. Они нас уничтожают как котят, как псов, как многоугольное глупое стадо… Да чего греха таить – глупейшее!» Вы никогда не поймете, чего стоит жизнь. Вы ею разбрасываетесь, как использованной салфеткой, и никогда не понимаете, что же значит действительно «терять жизнь». Что это ни**я не прикольно. Это вечное безумие в сердцевине обезумевшего мира.
ОН страшен. ОН идет. Ветер доносит ненавистный голос: сухой, как корка хлеба, и острый, как клюв чумного Доктора. Он не относится ни к тем, ни к другим. Тишина сменяется хрустом веточек, шуршанием сухих листьев, треском ночных насекомых…
Всё лишнее вытесняет чувство пристыженности. Ничего больше не помогает оторваться от него, и оно растет безудержной опухолью.
Грязное белье, непристойные мысли, постыдные ошибки – глаз всё время подсматривал за тобой. Особенно, когда ты презирал себя, пытался забыть, счистить липкую мерзость…
А он идет и становится ближе и ближе. Такой пугающий, укоряющий, пронзительно-холодный. Уходи! Отпусти меня!
Тревога и стыд… Он был всегда и, наверное, может заползти в тебя и затаиться. Будет лежать неприметным холодным комочком в жаре жизни, и иногда разливаться жидким азотом по клеточкам и теребить тонкие жалобные струны, совать грязные пальчики в незатянувшиеся раны души.
Он старше и глубже Агентов и Диктатуры, и безмерно далек от них. Сейчас он просто идет, улыбается – какая страшная улыбка! Я знаю его имя, пытаюсь прошептать, но губы онемели как от укола новокаина. Рой грязных, низменных, тревожных видений жужжит и кусается.
Уходи! Не смотри на меня! Не ползай внутри!
Это имя, это слово, которое само по себе заставляет ёрзать на, казалось бы, удобном стуле. Он любит красться за мной, иногда появляется, прячась под разными масками, а сейчас решил встретиться лицом к лицу.
Это… Муштравец!


Золото Партии, которая выступает за легализацию псидра для творческих людей, распродано с молотка. Ее стараются уничтожить, стереть из реальности, но некоторые Агенты уже подкуплены. Внимательные догадаются сразу, где я прочитал это, а невнимательным и не нужно знать, о чем речь.
Горы свежего человеческого мяса разлагаются под палящим солнцем. Тут самый настоящий оазис для червей и личинок… Семь… шесть… пять… четыре… три… два… один… ноль… минус один… минус два… Ничего так и не начнется, потому что Хозяин кнопки ушел, а записку, когда вернется, не оставил.
Он накачивается чернилами, а потом всю ночь пишет без остановки. Многие писатели, достигшие определенной стадии просветления и разрушения Рамок, сковывающих их личность, так делали.
Когда его глаза перестали отражать свет настольной лампы, Глафира закурила и исчезла. Я остался один на один со своим трупом.
Последнее стихотворение ждало рождения из руин подсознания. Я попробовал откусить кусочек картошки, но она завизжала и укоризненно посмотрела на меня. Я понял, что отныне не смогу больше есть. А рядом разлагался труп, блестящий и искусственный. Я вздохнул, набрал побольше воздуха и принялся сочинять.
В одном доме на углу Бородинской и Малый Рогалик жила семья Хлеба. Отец-хлеб, мать-булка, дочка-пышка и сын-коржик. И они ели людей. Покупали целый, или половинку, отрезали ломоть или брали кусок нарезного – и ели…
Если бы не тяга к знанию, я стал бы виноградом.
Сегодня объявлен выходной – есть шанс разобраться. Каждый, кто приехал, надеялся застать Бога. Всё готово, чтобы играть на трубе. Осталось дождаться команды. Мех событий раздувается в противоположную сторону.
Пойдем, и я покажу тебе Светоч Мудрости.
Всё внутри запело и защебетало, а сознание уже проваливалось в новую дыру. В дневнике Черепкова было записано: «Человек как кирпич: тоже сделан из глины».
А ниже: «Не предавай свой выбор, оглядываясь назад».
Хор пьяных бомжей напевал финскую польку. Жирные купидоны лили сверху на них серную кислоту. На цыпочках подкравшись к себе, я позвонил и убежал: кто сможет отказаться от такого удовольствия.
«Мучительная невыносимость собственной гениальности…» – написал профессор и застрелился из ружья. На белом холсте за его спиной остался яркий причудливый узор. Женя Черепкова, свято следуя завещанию друга, продала эту картину некому извращенному эстету за приличные деньги. Половину она отдала Сопротивлению, половину – Диктатуре на новое вооружение для борьбы с Сопротивлением. В конце концов, больше всего дивидендов получит тот, кто аккуратно балансирует на грани.
Романтичные идеалы Евгения расценивала не иначе как инфантильный маскарад на дороге новой Диктатуры. Старая тоже пришла к власти под демократическими лозунгами…
Где нет ни сильных, ни слабых; ни здоровых, ни калек; ни богатых, ни бедных; ни альтруистов, ни мизантропов… Где остался один я как бесконечно удаленная точка… Призрак стаканчика пива со сметаной обжигает заманчивой недоступностью, а я на протяжении этого видения обливаюсь гирляндами слюны.
Мы пели эту песню,
От радости щуря глаза,
Пока не села на плинтус
Сфинкс-леопард-стрекоза.
А на первое место я, пожалуй, поставлю виноград. Жители Винограда спиваются, достигнув 27-летнего возраста.
Вы мои мысли в Новинки пошлете, чтобы избавиться от меня!
Вы всем надоели. Мы сдадим Вас туда, где Вам помогут. Однажды проснулся человек – и понял, что его нету! Таких еще называют Избранными. Хотя, какие они Избранные, они Назначенные.
Нельзя выбор давать массам: это клоака низменности, ограниченности, глупости.
Глафира Львовна поправила сползшие чулки, причесала взлохмаченные волосы, восстановила напомаженные губы. Секс с Черепковым всегда оставлял у нее чувство болезненной пристыженности. Иногда она, ослепленная его речами, представляла себя последним существом в Диктатуре. Да, великий ученый был горяч и не боялся делиться со старой, прожженной жизнью проституткой своими безумными планами по свержению Рамок Контроля. Если бы Глафира не считала себя свободной, она с радостью бы бросилась на баррикады за таким человеком.


Читаю в дневнике Черепкова:
Как мы поймем, что присутствуем на самом великом в своей жизни действии? Мы же не знаем будущего, и любое событие, кажущееся нам заурядицей, будет для будущего Я «тем самым переломным моментом». Настоящее ограничено прошлым, а будущему ведомо всё, кроме нового будущего. Так стоит ли нам вообще подымать глаза? Давайте останемся на коленях, с глазами, втыкающими в пол. Тут, на коленях, в этом великолепном покорстве и есть вся суть и соль служения человека Богу. А всё остальное – от Лукавого.
Я сжигаю эту страницу. Черепков просто не мог опуститься до подобной ереси. Его запытали до потери разума. Даже такой великий человек оказался не без изъяна, за который можно зацепиться и распутать весь чулок. Я не буду делать из Черепкова героя. Он и так герой, и давайте покончим с этим!
Покончим… Покончим… Покончим-покончим-покончим…
Что-то другие реальности мне не нравятся! Я научился их отлеплять, как жвачки от одежды. Здесь наш союзник – холод. Важно к каждой проблеме подобрать свой «холод».
Граф Витольд был послан с секретным заданием. Он перехватывал сигналы Вселенной и сам становился умнее. Негодяи готовы уйти в подполье, если их только снабдят эндорфинами.
Снабдите меня эндорфинами! Оставьте меня навечно в детстве!
Пусть будет смешно! Пусть будет яростно! Пусть будет внимательно! Пусть будет со мной!
…и вновь продолжается бой.
Осень постучала в одно окно, а во втором еще допивало свой вечерний чай лето. Казалось, что лето – это надолго, но… от дыхания осени всё равно не скроешься.
Пусть будет смешно! Пусть будет яростно! Пусть будет внезапно! Пусть будет поучительно! Пусть будет страстно! Пусть будет… со мной – с каждым словом голос старился от задорного детского вопля, до хриплого предсмертного бормотания.
Сияющее начало и черная мгла Оттуда. Я всегда знал, что этот момент наступит, но никогда не готовился к нему заранее. И поэтому, когда врата открылись, я остался стоять, дописывая на клочке бумаги обрывки мыслей. Я не пошел сияющей дорогой.
Пристально взглянула бездна и, ошарашенная, исторгла меня из своего нутра. Ноктюрн убил флейту…
И тут я понял, как далек был от правды. Может быть, даже дальше, чем какой-нибудь имбецил, алкаш в подворотне, матрос в портовом борделе. Я не замечал того, что творилось у меня за спиной. Это как удар кинжалом! Скорее на помощь! Скорее!..


Я не мог больше сдерживаться, и как только часы пробили мне черепную коробку, быстро собрался и полетел за псидром. Ветерок нежно обнимал желтые осени листочки, солнышко выныривало из-за облаков, кусало животворным теплом и вновь пряталось, как нашкодившая кошка.
Агенты следили за каждым моим шагом, но я ловко увернулся, когда один из них замешкался на светофоре. Проехав пару остановок на полупустом троллейбусе, я вышел и забежал в какой-то подъезд. Ступеньки, как расстроенное родительским наказанием пианино, играли чудовищно-прекрасную мелодию. Последний звук – ля-мажор – прозвучал, когда я, откупорив бутылку, сел на верхней лестничной площадке. Место показалось родным и знакомым, но приятная благость затопила все ненужные мысли и воспоминания. Эта жизнь… И зачем она нужна вообще без таких вот моментов?..
Снова отмороженная радость и капли сладкой водички на теплом майском асфальте. Всё произошло уже тогда, а сегодня – последствия. Огарки воспоминаний в нашей маленькой часовне на берегу леса. Завтра этого не будет, останется одна, к черту кем-то придуманная для меня, реальность. Там всё просто, но дьявол, как известно, кроется в деталях.
«Я нашел, что нам нужно!» – воскликнул Верховцев и выстрелил мыслью в небо. Оно разверзлось, и оттуда выглянул бог, лукавый, как кастрюля манной каши.
Толпа рабов и рабовладельцев требовала говорить еще! Еще! Еще!
«Надо их проучить». Вот как говорит Диктатор, когда ему докладывают об излишне назойливом человечишке. «Мы его не убиваем… Неееет… Мы сначала предупреждаем. Ну, а тех, кто так и не понял, что к чему, мы, конечно же, уничтожаем. В этом вы правы», – это были звучные слова. Такие нравились толпе, которая мурлыкала в экстазе. Верховцев махал руками словно рисовал тонконогих слонов, идущих по кромке граната, созревшего на ветке из сосискообразных конечностей.
–Мы забыли о самом главном. О далалайнике в подгнивших душах.
В часовню ударила молния, крест прогнулся и рухнул, убив семерых прихожан.
Никто не хотел умирать, но кому-то пришлось начать. Медкомиссия ждала меня на кухне в виде обнаженной Глафиры Львовны, завернутого в простыню Верховцева и безлапого пса, который валялся как уродливое полено и жалобно скулил.
Я выпил несколько больше, чем ожидал. Глафира протянула устрицу – я проткнул ее мягкую плоть острой как стрела вилкой.
–Ты прошел, – сказал Верховцев и одобрительно похлопал меня по плечу. – Состояние удовлетворительное. Наблюдаются все признаки жизни. Пошлем диагноз на уточнение.
Глафира засмеялась и закружилась в танце, как маленькая девчонка под теплым летним дождем.
–Ав! Ав! – пролаяла собака. Кибитка запихнула ее в полиэтиленовый пакет, который затем пошел в печи для сжигания мусора.
–Она была шавкой Сопротивления, – пояснил Верховцев, закурив ароматическую сигарету.
Я чуть было не выскользнул в шахту, но Глафира ловко подхватила меня, попутно вколов в шею снотворное. Искривленные лица Кибитки и Верховцева соединились в бесформенную субстанцию. Через пять секунд я валялся у их ног.


Шум реальности доносился всё тише и тише. Ветер завертел опрысканную сусальным золотом листву в шуршащем хороводе, который через несколько мгновений приземлился на дорогу. Красота начинала казаться выдуманным, но притягательным зрелищем. Кое-где блестели краски, своим сочетанием граничащие с гениальностью. Если бы еще уши не закладывало, всё можно было бы назвать совершенным.
Граф Витольд появился как селедка из-под шубы. Его виски' кровоточили ви'ски. И всё всем сразу стало ясно, но появилась тряпочка – оказалось, что я всё придумал! А где-то коржик играет на рояле, и котлетка поет песенку о том, как хорошо быть вкусной, жирненькой и аппетитной.
Онемение функции мышления приведет к популярному в народе явлению, именуемому «каннибализм».
По радио играет: «Мир Детей! Мир Детей! Разозлись и всех убей!» Радио – самый популярный способ получения информации среди водителей… Сотни автомобилей едут по главной магистрали колонной, гудят и орут: «Мир Детей! Мир Детей! Разозлись и всех убей! Мир Детей! Мир Детей! Разозлись и всех убей!»
А над ними в коллективном бессознательном плавает голос, который рычит: «Вы навечно испорченные! Вы – неудачные эскизы человека! Бог использовал вас и выбросил на помойку!.. Вас не ждет ни рай, ни ад – только бесконечная недожизнь-недосмерть!»
Пока большинство орет, кто-то один, услышавший, замолкает и начинает задумываться. Вокруг грохочет дикая, будоражащая нервы музыка, а он тихонько о**евает, вцепившись в руль.
Мы ущербные, и сами этого не осознаем. Мы придумали, что Бог, создавший нас, добр и всегда готов помочь и обнять, а на самом деле мы – недоделки! И сознание наше недоделанное!..
Бог бросил нас! Он не понимает, что хоть какое-то сознание, способное задать вопросы и получить обескураживающие ответы, у нас имеется. И нам страшно и невыносимо жить с этим!
А где-то живет своей идеальной жизнью удачный образец Человека, полученный в результате многих экспериментов. А нас? Сколько таких нас? Руды, выкидышей, недоделок?..
Какое счастье, что никто этого не знает! Эту тайну нужно сохранить, чтобы не сделать жизнь человечества еще невыносимее… Так вот от чего оберегают нас Пророки, посланные Совершенными Людьми. Они плетут одну и ту же сказку про рай, возможность спастись, праведную жизнь, чтобы успокоить нас… Оберегают наши недосознания от страшной правды: не будет никаких воскресений, в конце будет просто миг, который зависнет навсегда! Пророки – волонтёры в наш хоспис. Мы можем сколь угодно растягивать жизнь, но итог один…
Плачущие манекены… Можно утешать себя тем, что без нас не было бы и Совершенного Человека, а наш удел – всего лишь звено в цепочке экспериментов Творца. Наверное, даже в чем-то важное. Бледные эрзацы Венца Творения: в каких реальностях мы разбросаны?..
О**евание сменяется яростным плачем.
   Мы выберемся! 
      Мы попадем к Венцу Творения!
         Мы объявляем Вызов Богу!
Мы будем изучать себя и свой мир, постигать глубины внутренних вселенных, постигать новые уровни и всегда идти вперед, уничтожать сладкие объятия застоя и тлена.
…И вновь продолжается бой!..
Да будет так!..


{КАБЛУК, КОТОРЫЙ РАСТОПЧЕТ ТЕБЯ}[http://www.proza.ru/2015/03/17/646]