В жизни есть мгновения. Новелла

  Валентина БОБКОВА
 
(НОВЕЛЛА)
Социальный Центр «Родное Подмосковье».  Здесь собра-лись пожилые люди на запланированное мероприятье. Идёт оживленная беседа о Пушкине и Лермонтове, Некрасове и Никитине. Хвалой стихов не ограничились. Разговорились о своём поколении. Слово за слово –  и до внуков дошёл черёд.  Невольно вспомнили и Агнию Барто. Как дружно участники встречи аплодировали этому мероприятию, так же дружно они и разошлись. Лишь только одна пожилая женщина задержалась у выхода. Привлекая к себе моё внимание, улыбаясь, она робко заговорила: 
- Меня зовут Галина Николаевна Авдеева. Я тоже в детстве писала стихи, а вот стать поэтом у меня не получилось…
Интуитивно чувствую, что эта женщина испытывает потребность в душевной беседе. Понимаю, разговор с дежурных фраз:  «С какого воз-раста начали писать?», «Кому показывали свои стихи?» – здесь неуместный.  И, вдруг, слышу:
- Мои стихи читала Агния Барто. Они ей понравились. 
Невероятное признание! Кто бы мог подумать, что к стихам этой, удивительно скромной женщины прикасалась классик российской детской литературы, сама Агния Барто. И мне хватило коротких фраз Галины Николаевны, чтобы дать волю своей фантазии. Я смотрю на улыбающуюся женщину и уже представляю её Любочкой в весёлых стихах Барто:
«Синенькая юбочка,
Ленточка в косе.
Кто не знает Любочку?
Любу знают все»…
- А что, если Галина Николаевна и в самом деле прототип этой Любочки,- размышляю я.- Известная поэтесса  читала её стихи, ей они нравились, возможно, Барто и с девочкой Галей общалась. Агния Львовна умела говорить с детьми занимательно, с фантазией, выдумкой, с шуткой. Но довольно любопытно было услышать это от самой Галины Николаевны.
  она начала свой рассказ издалека, не об Агнии Барто, а со стихов свидетеля и ответчика своей эпохи Петра Андреевича Вяземского:
«Сходит всё благим наитьем
В поздний сумрак на меня
И событьем за событьем
Льётся памяти струя»…
Было это сказано с улыбкой и лёгкой грустью. Отдалённость рассказа только увеличивало  обаяние Галины Николаевны и приковало к ней моё внимание. И я всё это время пытаюсь понять: счастливый ли она человек или нет?
И, словно, поймав меня на этой мысли, она, вдруг, говорит:
- Человек только тогда по-настоящему счастлив, когда он сам  считает себя счастливым. Появившись на свет, я в одночасье стала круглой сиротой. Что случилось с моими родителями, никто в моём окружении не знал, и я до сих пор так и не узнала. Когда закончилась Великая Отечественная война, мне было три с половиной  года. В этом возрасте я вновь обрела  родителей. Ни тогда, ни потом я не понимала, что надо благодарить судьбу за тот случай, когда в наш детский дом зашёл фронтовик Николай Митрофанович Ковалёв.  Он поделился с нами, сирота-ми, своим солдатским пайком. А, глядя на меня, так расчувствовался, что взял меня за руку и сказал:
  «Пойдём, дочурка, домой. Мамка нас с тобой уже заждалась».
Вот тогда я впервые посчитала себя самой счастливой! Больше скажу, если бы ни мой приёмный отец, в детском доме я бы просто не выжила.  На тот момент здоровье моё было слишком слабым.
  через три года, в моей жизни снова совершился крутой поворот. Я заболела тифом.  После болезни  настолько ослабла, что не могла ходить, ползала как новорожденный ребёнок, с трудом подносила ко рту ложку с кашей, а не то, чтобы ходить в школу. Пришлось распрощаться с моим первым классом. А папа из-за меня освоил профессию лесника и увёз меня из нашего маленького городка в лес по рекомендации лечащего врача. Вот там, рядом с папой, я снова ощутила себя счастливой и  ни разу не вспом-нила давно забытое старое – своё сиротство. Зато до сих пор помню большую лесную поляну с цветами и земляникой. Папа каждый день носил меня на закорках к этой поляне.  Мне нравилась папина лесная поляна. Я любила ползать за земляникой. Пространственная мера поляны была метров пятьсот, не меньше. Эту версту я преодолевала часа за два. Мне хватало этого времени на все мои детские забавы. На земляничной поляне я вдруг стала рифмовать слова, а потом у меня стали получаться четверостишия. Бывало, увижу бабочку, мне её не догнать – вот и шлю ей вдогонку весёлый стишок.  Слышу, зяблик и коноплянка поют – им тоже четверостишия сочиняю. И время летит незаметно. Но больше всего стихов было сказано  Божьей коровке. Я часами играла с ней на поляне, а когда отпускала её на волю, всякий раз нашёптывала одну и ту же просьбу: «Божья коровка, улети на небо. Принеси мне хлеба. Мне силы нужны, чтобы ножки мои сами ходили».
   всячески поощрял мои детские забавы и увлечения.  Хвалил и подбадривал меня. Я так заразительно смеялась, когда он на полном серьёзе (так мне казалось) просил меня научить его сочинять стихи, разговаривать с облачком, бабочкой, стрекозой и кузнечиком. А вот мне папина школа пригодилась. Я научилась различать птиц по голосу.  По пению зяблика предсказывала даже погоду. Если он рюмил с самого утра, я знала, что к вечеру будет дождь. Но я иногда и спорила с папой.  Ему нравился зяблик. Его он считал лучшим певцом леса.  А по мне – лучшим певцом была коноплянка. Своим пением она напоминала мне соловья, пение которого я слышала весной в городе. Он почему-то всегда прятался в черёмухе  возле нашего дома.
 сегодня и Вы смогли бы прочитать забавные истории. К сожалению, наизусть я ничего не помню. И в то время не запоминала. От этого сильно страдала. Но когда папа заметил мою грусть, то обо всём быстро догадался. Научил меня писать. Какие только планы тогда ни рождались в моей детской голове! Какая-то неведомая сила руководила моей волей и научила меня верить, надеяться, терпеть и любить. И всё, видимо, потому, что у меня был прекрасный отец. И он всегда был рядом со мной. Благодаря нему,  я быстро пошла на поправку, окрепла. Мы вернулись домой, в город. Я с радостью посещала не только школу, но и танцевальный кружок, а потом и  музыкальную школу.
Но если говорить о моей поэзии в школьные годы, то самое большое количество стихов я написала в пионерском лагере. Казалось, я снова вернулась в свою лесную стихию. Целыми днями напролёт строчу стихи,  а если удаётся, то и ночами сочиняю.  Это  были не только четверостишия…
  пионерском лагере - все дети, как дети, дисциплинированные, а я только и знаю, что раздражаю воспитателей и пионервожатых.  Меня часто разыскивают по всей территории пионерского лагеря: то на зарядку проспала,  то на обед опоздала,  кружок пропустила, в игре «Зарница» не участвовала.      
  за моим увлечением меня застала пионервожатая не из моего отряда. Я приготовилась, было, «к бою», пряча за спиной тетрадь со стихами. Но к удивлению – никакой разборки, никакого упрёка в мой адрес не последовало. Вожатая так расположила к себе, что я непроизвольно протянула ей тетрадь со стихами. Она попросила разрешения прочитать, что там написано.
- Какая же ты, девочка, молодец! Какая ты умница!- протягивая тетрадь, хвалила меня эта пионервожатая. А на прощание мне она посове-товала написать письмо в «Пионерскую правду» Агнии Барто и вместе с письмом отправить все стихи.
Вы бы только знали, как я мучилась над текстом письма. А написав письмо, ещё неделю сомневалась: отправлять – не отправлять… Но всё-таки отправила.
от Агнии Барто  получила ответ.  Я своим глазам не верила. Я осыпала жаркими поцелуями заветный конверт, обещая, что напишу теперь ещё больше стихов и обязательно отправлю их Агнии Барто в «Пионерскую правду». Держа в руках нераспечатанный  конверт, я уже заранее боялась потерять его и дала себе слово, что текст письма выучу наизусть.  Мне казалось: стоит только открыть конверт – и я окажусь в новой сказке, где исполняются все желания.
Читаю письмо. По лицу катится слеза. Ещё и ещё раз перечитываю. И никак не могу понять, почему «Пионерская правда» не желает напечатать хотя бы одно моё стихотворение. С одной стороны, Барто пишет, что прочитала все стихи, что они ей понравились. А с другой стороны, сообщает, что напечатать их в «Пионерской правде» не представляется возможность… 
Если так, то зачем, не понимала моя детская душа, Агния Барто в конце письма настоятельно советует: «Не останавливайтесь! Пишите, пишите!».
Вот так, вместе с этим письмом, разбились мои мечты, а поэзия осталась для меня детским увлечением.  Но это не в укор Агнии Львовны Барто и не мне в оправдание.
Эта концовка речи моей героини затронула струны моей души, у меня навернулась слеза и я невольно подумала, что из врождённого благородства Галина Николаевна лишена даже намёка на мстительность.
-  Добрая Вы душа, Галина Николаевна,- не удержалась я и услышала, казалось бы, вполне объяснимый ответ:
- Когда мы счастливы, мы всегда добры, но когда мы добры, мы не всегда счастливы…
Но, глядя на добродушную улыбку Галины Николаевны, мне трудно было понять, какая из этих половинок афоризма относится к ней самой.
И мне уже не терпится задать давно назревший в ходе беседы  вопрос.
- Может, стоить вернуться к своим написанным в детстве стихам, продолжить творчество в зрелом возрасте?- спрашиваю я Галину Никола-евну.
На что она умоляюще посмотрела на меня и, едва слышно, сказала:
- Дважды в одну и ту же реку…
И ещё прибавила:
- Поплутать в чужом и обрести себя в родном…
- А почему бы и нет? – возразила я. - Если сильно захотеть, то всё возможно.
Но на сегодняшний день Галина Николаевна прагматична и осмот-рительна в поступках.
 азалось, с чего бы это вернуться в детство,  в лето? Да хотя бы потому (в данном случае сошлюсь на Марину Цветаеву – лучше не скажешь), что душа поэта и личность его сложились ещё в утробе матери.
 моя попытка беседы с Галиной Николаевной оказалась прощанием с воображаемым прототипом Любочки, прощанием с «синенькой юбочкой», прощанием с «ленточкой в косе»…  НО только не прощанием с поэтессой Авдеевой, девичья фамилия которой – Ковалёва.