Мона Лиза Лувра и ла джоконды Парижа. Страница 2-а

                „Записька“ первая
… И правда, как предупреждал гид, «килькой в бочке» понесло всех жаждущих, как и меня с женою, Женечкой, к «Моне Лизе». Затормозиться у какого-либо луврского шедевра было невозможно.
 В общем потоке виделись лишь верхушки картин библейских святых с мадоннами,  женщин с херувимами на руках, художества каких-то мастеров, места для картин в рамах которым на стенах не хватало, и они рисовали на потолке. Кто и что за мастера и как они рисовали на потолке, никто не рассказывал, поэтому мне они не запомнились, и в мой «Путевой дневник непутёвых и прочих записей» их имена и фамилии не попали.
   
Долго стояли в очереди, и когда опять понесло нас в «бочке с килькой», я почувствовал, что  сильно проголодался. Заботливая жена моя, видя вокруг жующих, из своей необъятной дорожной сумки умудрилась достать бутерброд и двухлитровую бутыль воды и сунула мне. Бутерброд я хрумкал, запивая водичкой, до самой «Лизы». Жаль, но Женечка постыдилась жевать в святом месте искусства и двигалась в потоке голодной, что я и записал в свой «Дневник» как факт.
Когда додрейфовали до футляра с «Моной Лизой», Женечка проявила замечательное качество ростовчанки. Она железной хваткой сжала мою руку, расталкивая всех и вся,  поволокла поближе к «Моне Лизе», говоря:
«Смотри ей в глаза, а потом мне скажешь, что ты чувствуешь при этом».
А я после колбасного бутерброда и бутыли воды уже чувствовал, что сильно хочу в туалет „по-маленькому“, а когда увидел, что «Джокондо» смотрит на меня, как анаконда с Миссисипи, в туалет захотелось ещё сильнее и уже „по-большому“, но я не мог сказать. Толпа сдавила так, что ни вздохнуть, ни пёрднуть.
               
                „Записька“ вторая
Находясь в сдавленном состоянии, я смотрел на «Мону Лизу» и, памятью перелистывая странички своего «Дневника», набрёл на студенческие записи шестидесятых годов, касающиеся Лиз. Был тогда я, как говорится, „молодой и красивый“, знал не одну Лизу. Но больше всех на «Мону Лизу» была похожа одна армяночка - Лиза Джокондоян, муж которой шёлком не торговал, а выращивал арбузы, и постоянно торчал на бахче.
Какая ж «Мона Лиза» могла терпеть такое отношение к себе? Вот мы и „дружили“ с нею некоторое время. При наших доверительных отношениях на прощание она оставила в моём «Дневнике» следущее признание:
«Друг мой, знаю, я никогда красоткой не была, и смотреть-то особенно не на что, зато на мужчин я смотреть умею так…и знаешь ли, вовсе не колдовством пользуюсь, ты ведь, милый, понимаешь о чём я… нужно только посмотреть на мужчину по-особому, и он тут как тут; рот разинет, как ворона, и через день или два, - а ко мне точно прибежит!
Я-то знаю, чего им надо, так что если кто был понраву, то частенько и получал своё. И только ради любви, ради любви. За удовольствие - любовь дарят, вот что я тебе скажу».
                „Записька“ третья
Глядя на «Мону Лизу Джокондо», я видел Лизу Джокондоян из моей юности, и только теперь понял, за что любил «Мону Лизу» Великий Художник Леонардо да Винчи -
 за Любовь, воспев её верхнюю часть своей кистью в храме света - Лунного, скрыв от всех низ света Звёздного, в котором вся суть Любви и тайна « Лизы Джокондо».
               
                „Записька“ четвёртая
 Завистник и пошляк Дюшан, как я понимаю, „рвал на жопе волоса“ от того что, в силу «кубизма» своей головы и постоянной пьяни, даже краски смешать не мог, как художник. «Таланта» хватило лишь усы женщине пририсовать, как у Чапаева, да оповестить всех о том, о чём его просила не «Мона Лиза», а ла джокондо, Лизка Лахудра - весёлая, игривая женщина, со своей Нижней и Верхней Кундрючкой.      
                „Записька“ пятая
Всё той же „килькой в бочке“ мы придрейфовали к туалетам, жена моя, как каждая ревнивая женщина, пытать стала:
«Ну, как она тебе? Если бы она живая была, ты бы кого выбрал? Её или меня?»
«Женьчик, ты что сдурела!? Ты что, не видишь - у неё ж бровей нет! И сама она, наверное, волосатая, а вид голого тела женщины, покрытого волосами ниже подбородка, это же ужас! Так что ты не ревнуй, дорогая. Ты же видишь - я с тобой даже в туалет приперся, а не с той, что в футляре заперта».
Вижу, - улыбается, как майская роза, моя женщина. Слава Богу, думаю я, пронесло! Скажи ей не в масть, так звезданёт по башке. У меня и так уже лысина на пол головы от моих откровений. Разве можно супругам рассказывать друг другу что-либо личное? Тем более тайное, связанное с другими женщинами? Да Боже упаси! Это же истерика с пеной на губах: - «Развод и девичья фамилия!!!», - которого не будет.
                „Записька“ шестая    
Когда „додрейфовали“ и затёрлись, как во льдах, у входа в общую дверь к туалетам, где светились красочные буквы «МУ» и «ЖО» со стрелками налево и направо, я с прискорбием сообщил жене, что в туалет мне не надо, так как я уже, сильно «упудился» и чувствую, что немножко «укакился».
«Да ты что, сдурел!?, - воскликнула она так, что все „кильки“ на меня уставились. - И тебе не стыдно теперь в мокрых и вонючих штанах в народе находиться!? Ты подумал об этом? Вроде, ещё и не пьяный, а такое вытворил. Эх ты, позорник!
«Женечка, я долго думал об этом и в конце-концов не выдержал и решил, что пусть лучше совесть моя лопнет чем мочевой пузырь. Куда я с порватым пузырём пойду? Кто мне его зашьёт в Париже? Я ж не олигарх какой-то, а шушера. Нам и путёвку в Париж на экскурсию дети подарили по нищете нашей. Пенсия у нас-то какая, сама знаешь. Тут не до жиру, быть бы живу. Я уж как-нибудь переморгаю грех свой, а ты иди, пока не поздно. Давай твою сумку, я посторожу, а то не дай Бог сопрут, пока ты своей персоной заниматься там будешь».
«Смотри мне, к «Моне» побежишь, пока я в туалете буду, лишу пайки, голодным будешь. На, держи сумку, ссыкун несчастный. Стой тут и строчи похабные „записьки“ в свой дурацкий «Дневник».
«Ославила» меня перед народом, и пошла, а я остался, униженный и оскорблённый.
Достал свой «Путевой дневник…», зафиксировал „запиську“ шестую, и взялся за
                „Запиську“ седьмую
 …Воробей я стрелянный! Ещё из времён Советского Союза знаю, что такое „очередь“ и какие забавные приключения в ней происходят. Поэтому сумку Жени, перекинув ручки через голову, повесил себе на грудь, кое-как вытащил шнурок из левого туфля и привязав им письменные принадлежности к сумке, чтоб никто не спёр, мои „Записьки“,
пока я зорко слежу за всеми  „кильками из бочки“.
Ага! Вот он, первый „шустряк“! Прилип передом к заду расфуфыренной „ла худры“ и парится! А она крутится, как вошь на гребешке, да с подружкой зубоскалит, будто ничего не чувствует. Это старая уловка бабская - мужчину „припарить„. Вот и эта, когда почувствовала, что „шустрячок“ спарился, как заорёт на весь Лувр:
«Мужчина, вы зачем мне платье промочили!? Я не писуар! Как вам не стыдно!
Хоть «Все мы, бабы, - стервы.….», но не такие ж кобели, как вы, - на всё метки ставить.
«Девушка, простите, пожалуйста. Я не хотел. Не знаю, как это у меня получилось. Давайте я вам платье застираю в туалете», - лепетал „шустряк“.
«Я те сщас «застираю» по роже, хамло. И кто вас с такой культурой в Париж пустил? -
орала „ла худра“.
Распустивши уши свои, как эхолоты, я ловил все звуки из туалета Лувра, как будто для меня это было жизненно важно. У меня, наверное, фрейдовский механизм на подглядку и подслушку хорошо устроен, да я ещё и „Записючки“ в то же время делать успеваю. Если бы не это, я никогда бы не „написюкал“ в «Дневник» ни одной строчки, а так вот, как видите - экскурсию в Лувр запечатлел.
Хотел захлопнуть «Дневник», но тут в уши мои ворвался радостный глас из туалета женской половины:
«Машка! Ты ещё сидишь?»
«Сижу. Как тут клёво! Унитаз как кресло! Ты не спеши, давай ещё побалдеем. - отвечает та.
Толпа заволновалась. И вдруг слышу голос моей благоверной:
«Я тебе сейчас „побалдею„! А ну слазь и катись отсюда! Тут уже никакого терпежа нет, а они расселись тут».
Это то, что я услышал, а увидел - несколько женщин, которым, видимо, нетерпелось, бросились к кабинкам, где унитазы как кресло, и начали тарабанить кулаками в дверцы, голосом перекрывая общий шум Лувра:
«Выходите, сучки! Счас же выходите!»
А какая - то баба, лет семидесяти, имеющая, как я понимаю, опыт в жизни, пригрозила тем, в кабинках:
« А ну быстренько выметайтесь, не-то замочу вас, проститутки паршивые, в сортире!   
У меня это не заржавеет! - и бахнула кулачищем, как кувалдой, в дверцу кабинки, отчего та слетела с петель вместе с запором.
Желание „побалдеть“ у девах слетело вместе с дверцей, и они, напяливая трусы и джинсы, на скорости дали ходу на выход из Лувра. Вслед мужики им улюлюкали.
Я заострил своё внимание на той бабе и пришёл к выводу, что Леонардо да Винчи писать портрет с неё бы не стал. В ней отсутствует женственность и таинственность «Моны Лизы», которая ни коня на скаку остановить не сможет, ни в горящую избу войти. А вот женообразному Дюшану она бы „спозировала“ по башке, чтоб усы женщинам не прималёвывал, как в наших сортирах и на заборах. Хотел развить „писючку“ своих наблюдений, да Женечка вышла из туалета и приказала:
«Давай ноги в руки, и к автобусу! Если успеем, на Эйфелеву башню попадём».
Мы рванули, а за нами вся наша группа, даже те, кто не дождался очереди в туалет. 
Продолжение следует