Сказки про Лизу и её друзей и не только

 Пушкин

Преподавателем литературы у нас была симпатичная и чувствительная дама. Она была стройна, у неё было тонкое и скорбное лицо (как я узнал позже, такого рода скорбность часто возникает при неблагополучном браке), и она мне нравилась. Мне казалось, что, благодаря Борису Яковлевичу и своей жадности к чтению, литературу я знал намного лучше её, но относился к ней снисходительно, потому что она любила и хорошо читала стихи. Она делала эти часто (довольно нестандартное поведение для советской училки). Это качество, отсутствующее у меня, всегда вызывало мою симпатию. До сих пор, когда стихи хорошо читают вслух, я их воспринимаю гораздо лучше, чем при собственном чтении. Наверное, это уцелел светильник с могилы моей любви. 'Медлительно влекутся дни мои. И каждый миг в унылом сердце множит все горести несчастливой любви, и все мечты безумия тревожат….' – прочитала она однажды, и я подумал, что Пушкин и меня не обошёл вниманием. А встретиться лично с Пушкиным мне довелось только в Америке.
Это случилось после китайского ресторана. Вечером я почувствовал резь в желудке, потом заболели где-то ниже неизвестные мне органы, тянуло мочиться, и этот процесс был мучителен. Ночь я кое-как промаялся, утром стало немного лучше. И я поехал на работу. Время забуксовало, оно не только отказывалось двигаться вперёд, но и предательски останавливалось, когда я утрачивал над ним контроль. На мониторе торчали бессмысленные клочки программы, которую писал явно не я. Крэй брезгливо выплюнул мою задачу, меланхолически меня обругав. Мой пищевод натужно сокращался, осуществляя первые стадии моего превращения в карлика Черномора. Интерес к творчеству пропал начисто, и я отправился в мою клинику, носящую скромное название 'Император'. Все симптомы говорили, что я стал социально опасным типом, поэтому ко мне отнеслись с большой теплотой и назначили все необходимые анализы. После того как социально тревожный диагноз не подтвердился, я почувствовал, что Император потерял ко мне интерес. Боль не уменьшалась, но она стала моим личным делом. Я долго ждал приёма к врачу. Сам приём происходил своеобразно. Таиландочка сестра приходила ко мне и задавала вопросы. После чего убегала с квантами информации. В одном из рейдов она спросила мена, больно ли мне делать пи-пи, и во избежание непонимания показала – откуда. Врач Саваоф по-прежнему видеть меня не желал. В конце концов, старательная девушка прибежала ко мне для того, чтобы радостно объявить, что Саваоф определил рак простаты. Итак, со мной всё было ясно… Мне выписали лекарство от рака,  и я поехал в  аптеку, а потом в винный магазин для покупки психотропных средств – бутылку бренди, впрочем, небольшую, приехал домой, выпил лекарство, а потом бренди. Дух мой был взбудоражен перспективой неминучей гибели, но я заснул, и интерференция лекарства от рака с бренди привела к тому, что я очутился в раю. Точнее, это был не рай, а, так сказать, проход в минном поле перед райской диспозицией.
Вход в рай напоминал въезд в хороший кооперативный посёлок. У аккуратных ворот сидел старик в старомодном чесучовом костюме и читал газету. Он был лысоват, борода была белая, а лицо отличалось юношеской свежестью.
 - А, вот и ты, - сказал он и засунул газету в карман.
 - Простите, что задержался.
 - Ничего страшного, умирание – дело серьёзное, небось, когда ты с простой фабрики увольнялся, и то с обходным листом полдня бегал.
Он проверил мои документы.
 - А что же у вас такое безлюдье, -подивился я. Поди, много людей умирает, а вы вроде как бы меня поджидали.
Я оглядел красивые ворота, и сладкое предчувствие признания моей исключительности, пусть хоть и после смерти, меня кольнуло.
 - Я думал, у вас тут заторы, очередь.
 - А-а, брат, а это у нас новейшая система, - ответствовал старик. Что тут во время войны делалось, представить непостижимо. Уже и семафоров понавесили и регулировщиков поставили, и число полос учетверили – всё прут и прут. А ещё до войны от вас заладили, и всё пешие, и всё такие запущенные, одно слово – души, а всё равно как полумёртвые. Шеф уже стал кричать: -« Все, закрываем лавочку!» Хорошо, Эйнштейн, голова, помог, дай Бог ему здоровья. Почему бы вам, сказал, не учинить множественность пространства, так чтобы все КПП состояли из невзаимодействующих частиц. Ты же сам материалист, знаешь, материя не существует вовсе, так - частицы одни пустые, мираж, фикция, струны какие-то многомерные - поле, одним словом. Ну, идею-то он выдвинул, но как сделать это и сам не знал. Потом много физиков понаехало, они кричали-кричали, и до чего-то докричались. Курчатов ваш, я скажу, ну до чего энергичный мужчина, а ещё этот чёрт… как его – Гровс – без них до сих пор бы возились. Вот после этого нам и удалось внедрить индивидуальное обслуживание новопреставленных.
  - А можно посмотреть, как это работает? – закинул я удочку.
- Вообще-то не положено, ну, ладно, тебе, как новоприбывшему, покажу разок.
Он дёрнул за верёвку, и вдруг, как в двузеркалье, возник бесчисленный ряд КПП с одинаковыми апостолами.
- Видал? – хвастливо сказал Пётр. – И каждый день новую линию вводим в связи с расширением спроса. Ну, ладно, давай свою анкетку. Мы сейчас мигом покончим, у тебя, небось, всё чисто.
Я не был в этом уверен, Я всё-таки её предал. И точно. Он бежал по анкете тренированным глазом и вдруг нахмурился.
- Эх, милок, а это что? Ты чего же её бросил?
- Да я не бросал вовсе, так уж получилось…
- Оправдываться будешь в милиции. Она бросилась под поезд.
  - Какой поезд? – похолодел я – да это не она вовсе, это Анна Каренина.
- А разница какая?
Он меня убил. В самом деле, какая разница, перед кем мы трусим, кому лжём и кого предаём.
- Так, а дальше ещё хуже, - посуровел Пётр. Выходит, милок, придётся тебе в КПЗ посидеть, там комиссия соберётся, решит, что с тобой делать.
- Что ж, - подумал я, - КПЗ так КПЗ, мне спешить теперь некуда. В КПЗ было чисто и уютно, и я подумал, что впервые после смерти смогу отоспаться и отдохнуть. Но комиссия собралась на диво быстро. В комиссии я с удивлением увидел даму, редкостную дуру, которая однажды в Америке проверяла мою науку. Такие почему-то всегда попадают в комиссии. Я, ей, пожалуй, тогда нахамил.
- И здесь уже она, - подумал я обеспокоившись.
Но она была тихой, потому что там, видимо, присутствовали персоны поважней, может быть, даже бывшие члены каких-нибудь сенатских комиссий.
Надо отдать им должное, дело у них было поставлено хорошо. Они мне задали несколько вопросов, а потом председатель сухо предложил мне подождать в приёмной. Я приготовился к паре сотен лет концлагерей, и мне было всё равно. В приёмной сидела розовая секретарша, скрестив свои ангельские ножки под столом. Она явно мне симпатизировала, причём так энергично, хоть сейчас рули с ней в мотель. Впрочем, может быть, это была культура ангельского обслуживания, чёрт их разберёт. Мы с ней немножко поболтали о том о сём, потом прозвенел звонок, и она прижала к розовым губкам свой апельсиновый пальчик, советуя мне не спорить. Я вошёл и плюхнулся на стул, ожидая пакостей. Мне предложили подняться, и золотые очки мне зачитали приговор. Когда я услышал, то не поверил своим ушам. Мне предлагалось в качестве наказания выучить наизусть на выбор роман 'Молодая гвардия' или 'Материализм и эмпириокритицизм'.
Бог действительно милостив! Помня необычные свойства 'Молодой гвардии' (мой сосед, Борис Яковлевич' заметил, что эта книга волшебная: как только переходишь на следующую страницу, предыдущая начисто забывается), я выбрал в качестве наказания бессмертный труд пролетарского вождя, Всё-таки, некоторый исторический интерес… Здесь уж на выдумывании правдоподобных цитат, чем я прославился в институте, не выедешь. Превратности судьбы…
Пока оформлялись документы, мне разрешили погулять. Пётр несмотря ни на что был ко мне по-прежнему расположен. Я с удовольствием продолжил с ним беседу.
-Вы по-русски здорово говорите, - заметил я.
- О, я вообще полиглот, и знаю, - он стал загибать пальцы, - две тысячи двести тридцать два языка, не считая диалектов. Без этого нельзя, работа у нас такая.
- Ишь ты, - завистливо шепнул я, а потом спросил:
- А правда, что обитатели рая могут разгуливать по земле?
Он ответил, что это разрешается, но даже для неинтерактивного посещения нужна увольнительная, а получение выходной плоти заслужить совсем непросто.
- Ну как, например?
- Ой, непросто. Вот, попадёшь, к примеру, в четвертьфинал Всерайского чемпионата по гольфу, и – пожалуйста – можешь родных навестить.
Я задумался о неожиданных странностях райской  жизни, а потом решил похвастаться.
- А, знаете, ко мне в Америке Пушкин являлся.
- Александр Сергеевич? Во плоти? Врёшь!
- Ей Богу, не вру.
- Бога-то ты оставь, не положено это здесь.
У них были какие-то свои способы проверки, и он мне тут же поверил.
Я ему всё и рассказал.
Как-то, стоя в заторе на Арлингтон Хайвэй, я заметил молодого курчавого человека во фраке и цветном жилете. Он нетерпеливо оглядывался по сторонам. Лицо его мне показалось знакомым, и я понял, что это Пушкин. Когда я с ним поравнялся, я посигналил и открыл дверь. Он плюхнулся на сидение и сказал слегка раздражённо
- Спасибо, чёрт знает что такое, уже целый час жду бас. Глупо, что я даже не знаю, что такое – бас.
- Бас, это автобус, - разъяснил я.
- Простите, милый незнакомец, но я не знаю также, что такое автобус. Я в ваше время, признаться, впервые. Как-то всё между своими витал… Впрочем, про ваши… странности – извините – я наслышан. А вы, месье, неплохо говорите по-русски, - добавил он.
- Но я же и есть русский, - ответил я.
- О, простите великодушно за мою невольную оплошность. В таком случае, дорогой соотечественник, вы не откажетесь побыть у меня недолго в Вергилиях?
- Ни за что не откажусь, - ответствовал я.
- Вы бесконечно любезны.
Мы медленно пробирались по Джорджтауну.
- Я вы давно в Америке, Александр Сергеевич? – спросил я.
- Я-то? – переспросил он, блестящими глазами вглядываясь в толпу, - Да, пожалуй, что давно. Уже с час.
Потом он завертел курчавой головой и посыпал неожиданными вопросами: почему так много огней, и как они не гаснут, какая сила движет повозками, куда все едут и не трудно ли повозкой править. Я был так горд, объясняя ему все эти чудеса, как будто это я их придумал и создал. Смекал он мгновенно. Кончил он тем, что попросил разрешить ему вести машину. Я не мог этого ему позволить в городе, он взглянул на меня с упрёком, и мне показалось, что он немного надулся. Что я мог сделать? Попробуйте объяснить полиции, что за рулём моей машины сидит великий русский поэт, живший в начале девятнадцатого века, который час назад прибыл сюда из рая и ещё не успел получить водительские права. Он бы отвертелся, а меня опять отправили бы на какие-нибудь идиотские курсы для поправки ментальности. Что он смог бы вести машину, я не сомневался, но побаивался его темперамента.
Наше общение оборвалось вскоре и неожиданно, Он заметил какую-то очень красивую женщину на тротуаре и начал рвать ручку двери. Я остановился, а он устремился за ней, обернувшись ко мне белозубой улыбкой и небрежно махнул рукой. Мне показалось, что она ему здорово обрадовалась.
Что ж, и на том спасибо! А мне так хотелось увлечь его ко себе домой и за бутылкой вина неторопливо потолковать с ним. Чего я никак не мог в толк взять: у него – что, и в Америке есть уже приятельницы? Я к тому времени жил здесь уже семь лет, и так ни с одной дамой и не познакомился.
Пётр выслушал эти историю с вниманием.
- Большая же честь вам оказана, господин, коли Пушкин с вами говорил. Он ведь у Самого принят, - тут он поднял палец вверх, - и возлюблен Им как сын родной.
- Этого ещё не хватало. Не исключено, - помыслил я, что вскоре можно будет услышать по СНН сообщение: 'Пользуясь своим высоким положением в мировой литературе и близостью к Всевышнему Престолу, некто Пушкин пытался склонить к интимным отношениям сотрудницу Федерального Бюро Расследований, исполнявшую свой служебные обязанности по обеспечению безопасности его визита. Интересы истца.. ну и так далее…, ответчика представляет его поверенный -  стряпчий и поэт мистер Барков'. Надеюсь, что меня не упомянут, а то выпрут с работы как нежелательного иностранца, ходи потом, доказывай, что ты не верблюд.
После этого рассказа Пётр стал относиться ко мне с большим почтением, и, к моему смущению, уже в моём присутствии не садился.
И тут я сообразил.
- Послушайте, святой Пётр, вы не встречали здесь Бориса Яковлевича?
- Это который же?
- Ну как же, это мой сосед – профессор.
- Что-то не припомню… Надо в базе данных справиться.
- Пожалуйста, взгляните.
Он вошёл в сторожку, надел очки, застучал по клавиатуре и уставился на экран.
- Ну, что?
Он замахал руками, - Жив он, жив, книгу о Гёте в Германии издаёт.
- А как же…, - забормотал я, - ведь он… ему, значит, больше ста лет?
И тут лицо Петра стало расплываться, я проснулся и увидел сквозь слёзы, залившие мне лицо, что начинается рассвет, я лежу в своей спальне, почувствовал, что у меня сильный жар и вспомнил про свой рак.



Венецианская сказка

Я вошёл в номер, который заказал довольно давно, и огляделся. Уже давая на чай носильщику, я понял, что это не то. Номер был большой, с претензией на роскошь, но на всём лежала неуловимая печать пошлости: слишком новые красивые лампы у кровати, стоящие на полированных тумбочках, приглушённая и тоже новая обивка глубоких кресел, игрушечный письменный стол и, разумеется, телевизор. Я подошёл к окну, раздвинул тяжёлые занавески, да - внизу был обещанный канал, - и пошёл к портье, изысканно вежливому молодому человеку, одетому в смокинг.
- Никаких проблем, сэр, - сказал он на безукоризненном английском, - Вы заплатите за два дня и можете хоть сейчас уехать.
- Почему я должен платить за два дня, а хотя бы не за один? – спросил я.
- Сожалею, но у нас такие правила, сэр. Они вам были высланы. В сезон это обошлось бы вам намного дороже.
- Ну что ж, - буду радоваться, что мне так повезло.
Тут у меня мелькнула здравая мысль.
- Вы знаете, мне пришло в голову оригинальное решение проблемы. Я заплачу, конечно, за два дня и, пожалуй, эти два дня буду жить. Может быть, даже три.
- Как вам угодно, сэр, но тогда вы заплатите за три дня.
- Это я уже способен понять. Благодарю вас. Где у вас ресторан?
- Прямо за вашей спиной, сэр.
Я вошёл в ресторан, ко мне бросился официант.
- Я, пожалуй, не буду есть, посижу в баре.
- Конечно, сэр, спасибо, сэр.
Эко их отдрессировали, - подумал я и заказал виски со льдом. Бармен был приятный пожилой мужчина с добрыми глазами. Я покачивал и крутил бокал, и лёд в нём серебристо позвякивал. Скотч быстро кончился, я подумал, что учитывая вино, которое я пил в самолёте, одного мне достаточно. Это правильное решение доставило мне удовольствие, я заказал второй скотч и снова позвякал льдом. Третьего мне действительно не захотелось, я заплатил, поднялся к себе в номер и сел в кресло. На улице уже было темно.
  - Завтра уже пить нельзя, - решил я, - может быть только бокал – другой Шардонне.
Я лениво достал лаптоп, включил его и попытался работать. После скотча работа у меня, разумеется, не пошла, я с лёгким сердцем открыл почту и  начал читать прежние письма. Их было около шестисот. Я помнил их все: начиная читать письмо, я уже знал, что будет в нём дальше. Я перечитал несколько последних писем и закрыл лаптоп. Мне внезапно захотелось спать, я знал, что такой момент пропускать нельзя, но пока я в сверкающей ванне принимал душ и придирчиво разглядывал свой торс, сонливость прошла.
Я лежал, как кем-то забытая кукла, на краю необъятной постели, глядя на потолок, на матово светящиеся занавески и слушал как у меня поднимается пульс и начинает теплеть лицо. 'Осталось два дня', - подумал я. С улицы доносился женский смех и звуки гитары.
Спать не удалось, снотворное принимать не хотелось, я оделся и вышел на улицу. Было очень тепло, несмотря на февраль. Обычно, оказавшись в новом месте, я сначала недоумеваю, зачем я сюда приехал. В этот раз такого ощущения не было, но слегка давило что-то похожее на страх. Вот именно, - похожее, - подумал я, - а ведь это неточно, как сказать лучше? Беспокойство? Понял... конечно, и страх, и беспокойство о том, что вдруг что-то помешает.
Сначала было очень тихо, в канале нежно шептала вода под гондолой, пробирающейся между спящих лодок и катеров. На той стороне из-за белой каменной стены вытягивали шеи и опускали головы огромные красные розы. Чем дальше я шёл, тем больше попадалось людей, и увеличивался шум. Из открытых дверей стали доноситься музыка, крики и пение. Красивая молодая проститутка в короткой кожаной юбочке и сапогах выше колена проводила меня внимательными равнодушными глазами. Я шёл и привычно чувствовал себя лишним. Вдруг снова потянуло в бар, но я отшатнулся от сигаретного дыма, встретившего меня у входа, и повернул назад.
- Ну, погулял? – спросил  я себя. Доволен? Иди спать.
Я всё-таки выпил снотворное, и пока оно во мне всасывалось, приступая к своей таинственной работе, посмотрел телевизор, выключив звук. На всех каналах был тоже шум, которого я не слышал.  Красивые дикторши очень убедительно и беззвучно убеждали в чём-то зрителей, мелькала какая-то парадоксальная реклама и хроника, аудитории бесшумно покатывались со смеху, баскетболисты метались по экрану как большие кошки. Я незаметно для себя уснул, оставив телевизор беззвучно трудиться.
Проснулся я, как всегда в пять часов – сдвиг времени не оказал на меня никакого действия. Немного болела голова, и я пожурил себя за второй скотч, потом посмотрел на неугомонный экран – всё то же- ,  слегка разозлившись, выключил телевизор, оделся и поехал вниз. 'Осталось два дня', - думал я. 'Всё ещё два'.
Подтянутый портье сидел у компьютера с таким видом, как будто было пять часов вечера.
- Доброе утро, - сказал я, - у вас есть спортзал?
            - Доброе утро, сэр, конечно, у нас есть спортзал, пойдёмте, я вас провожу, сэр.
            - Да вы просто скажите, я сам дойду.
            - Нет, сэр, вы первый посетитель, я вам должен там включить свет.
Зал оказался маленьким, но оборудование было прекрасное.  Привычно преодолевая первую лень, я начал работать и постепенно вошел во вкус. Наконец, меня стало поташнивать, я с удовольствием закончил истязания, посидел в джакузи, принял холодный душ и пошёл снова к портье. 
- Дайте мне, пожалуйста, адреса всех гостиниц в Венеции.
            - Конечно, сэр.
Он вручил мне книжечку.
            - И вызовите мне такси к восьми часам.
            - Будет сделано, сэр.
Мне удалось немного поработать, потом я снова почитал последние письма и спустился вниз. Такси меня уже ждало. Я объяснил шофёру его задачи, по-моему он всё понял, во всяком случае сказал мне: - Си, сеньор, - и мы поехали. Гостиниц оказалось много, они все были разные, большие и маленькие, суперсовременные и старинные. Я всюду заходил в комнаты и убеждался – это всё не то. Только отель Джорджионе в Каннареджио показался мне близок к тому, что я хотел, но там было всё занято. От отчаяния я даже осмотрел пентхауз на верxнем этаже новой гостиницы в Местре и  с ненавистью нашёл его полное сходство с пентхаузом из фильма Pretty Women. Наконец, я обнаружил себя в местности, в которой было от Венеции не больше, чем у канадского Торонто, и я признал своё поражение. Шофёр, наконец, вник в мою проблему и на ломаном английском дал мне казалось бы  дельный совет -  нанять гондолу и поискать то, что мне нужно на каналах. Мы вернулись в гостиницу, я что-то ел в ресторане, куда пришёл портье и сказал, что заказанная мной гондола меня ждёт. Я удивился, потому что ещё ничего не заказывал, но потом подумал, что её вызвал любезный шофёр.  На задворках гостиницы был канал, где я и нашёл своего гондольера.
Это был высокий красивый парень в белой рубашке одетой поверх свитера, с шарфом, намотанным вокруг пояса. На голове у него была большая соломенная шляпа. Он спросил меня, знаю ли я, сколько стоят такие прогулки. Я не знал, но кивнул головой, и, чувствуя себя полным идиотом, залез в гондолу. Его английский был великолепен, много лучше моего. Это было неудивительно, потому что он оказался студентом Кембриджа, пишущим диссертацию по Чосеру.  Не очень понятно, что ещё можно написать по Чосеру.  Для своих диссертантов я выбирал более практические темы.
Романтическое водное путешествие началось. Я спросил, не может ли он мне показать какую-нибудь чистую старинную гостиницу недалеко от Гранд канала. Он подумал и кивнул головой. И опять началось то же самое. Я поднимался по мраморным лестницам и скрипучим деревянным лестницам, смотрел на комнаты с позолотой и лепными потолками, безликие комнаты и комнаты, похожие на гробы. Я устал, и у меня притупилось представление о том, что мне нужно, которое неясно мелькнуло утром. Наконец, я спросил себя – а знаю ли я, что мне нужно - и вынужден был признать, что не знаю.
 
- Сеньор, а вы знаете, что вам на самом деле нужно? – вдруг спросил гондольер. Я был поражен таким совпадением, но объяснять то, что я и сам не знаю,  был не в силах. И я ответил, что хочу почувствовать настоящую Венецию.
- Тогда вам просто нужно снять палаццо, - вдруг сказал он.
- Вы, наверное, думаете, что я миллионер? – раздражённо спросил я.
- Может быть, вы не миллионер, но довольно редко бывает, что один человек берёт гондолу чуть ли не на весь день, чтобы искать гостиницы. Вы могли бы нанять в вашей гостинице катер, или просто такси, это намного дешевле, а ещё легче – искать в интернете.
- Интернет мне не годится, я должен видеть своими глазами.
- Я вас понимаю. Открою вам секрет – шофёр такси – мой кузен. И поскольку у меня возникли угрызения совести, я вас обещаю возить целый день бесплатно, когда приедет ваша дама. Я даже возьму гондолу покрасивее.
- Откуда вы знаете, что ко мне приедет дама?
- Сэр, я всё-таки итальянец. Зачем же вы сюда приехали? Я знаю палаццо, которое стоит намного дешевле пентхауза, и уверяю вас, это именно то, что вы ищете.
Вспомнив, сколько стоил пентхауз, к которому я приценивался, я согласился посмотреть его палаццо. Он меня несколько взволновал своим всеведением. Я знал, что палаццо – понятие растяжимое, особенно для американцев, за которого меня явно принимали.
Мы начали скользить дальше по пахнущим свежестью и прелью каналам. Путь оказался не близкий. Мы снова вышли на Гранд канал.
Наконец мы подошли к лестнице, у которой мраморные ступени уходили под зеленоватую воду. Он привязал гондолу, ловко выскочил наверх и подал мне руку. Он явно недооценивал старого пирата, я отказался от руки и театральных прыжков и, переждав волну от проходящего катера, легко ступил наверх. Палаццо оказался на самом деле не палаццо,  а узким трёхэтажным домом, в котором было только две пары окон. Штукатурка местами отвалилась, обнажив старинные кирпичи, но массивная дубовая дверь, изукрашенная плашками, была снабжена массивными бронзовыми ручками, а оконные рамы выглядели тоже очень основательно. Окна были задёрнуты темными портьерами.
  - Это самое сердце Венеции, – сказал гондольер, здесь неподалёку жили Байрон, Роберт Браунинг, Генри Джеймс, Клод Моне, Тургенев и даже ваш Сарджент.
Он меня явно до сих пор принимал за американца.
- Извините, - подождите здесь минутку – сказал он, достал ключ из кармана штанов, отпер дверь и исчез за ней.
- Не собирается ли он мне сдать собственный 'палаццо'? - помыслил я.
Он быстро появился и пригласил меня внутрь. Мы попали в маленький вестибюль с мраморной лестницей, ведущей наверх, по которой, держась за перила, сходила вниз очень пожилая худая дама с белоснежными волосами. Сухо мне кивнув, она обратилась к моему спутнику с речью, на что он отвечал односложно: - си сеньора. После этого она нам с видом королевы-матери кивнула и немедленно начала свой путь наверх. Он сказал:
- Это моя бабушка.
- Я, кажется, угодил в семейный бизнес, - подумал я.
Мы с ним вошли в гостиную, щёлкнул выключатель, под высоким потолком зажглась люстра с множеством плафонов, похожих на тюльпаны, и я был сразу очарован. Во-первых, гостиная оказалась неожиданно высокой и большой, и я вспомнил Коровьева. Потолок был из тёмного дуба. Белые стены были разделены на квадраты дубовыми балками, и в этих квадратах висели картины в золочёных массивных рамах. Эти потемневшие картины с разнообразными и неразборчивыми видами Венеции были в гостиной очень кстати. У левой стены располагался огромный камин с мраморной полкой, на которой стояли мраморные же бюсты неизвестных мне мужчин. Заметив мой взгляд, гондольер сказал:
– Это какие-то старинные венецианские деятели, может быть даже родственники, никак не запомню их имена.
Перед камином был разложен потёртый настоящий ковер, на ковре стоял мраморный столик и два действительно огромных кресла золотистого цвета. В задней стене были прорезаны два высоких стрельчатых окна с цветными стёклами. А между ними была ещё одна дверь – видимо во двор. Ещё в комнате стояла древняя фисгармония и не менее древний шифоньер.
Увидев моё одобрение, гондольер сказал:
- Пойдёмте наверх?
Мы поднялись по мраморной лестнице на второй этаж. Там была крошечная кухня.
- Здесь вы найдёте всё, что вам нужно, -
сказал гондольер и ввёл меня в спальню. Я был опять в восхищении. Спальня была ненамного меньше чем гостиная, её стены были обтянуты шёлком, в ней стояли в беспорядке какие-то пуфики, у стены покоился красивый старинный секретер,  на стене висело огромное зеркало сложной формы, окружённое лампами-тюльпанами, перед зеркалом стоял туалетный столик, а на возвышении, как на троне, располагалась огромная кровать под балдахином. Всё это, включая занавеси, было выдержано в сложном сочетании золотистого и коричневого тонов. 
Невероятных размеров ванна в ванной комнате, окончательно меня убедила, но я не был уверен в цене.
- Сколько это стоит?
Гондольер назвал цену, которая слегка превосходила мою мысленную верхнюю границу, но я уже был не в силах отказаться. Меня утешила мысль, что пентхауз был всё-таки намного дороже.
- Теперь слушайте бабушкины условия: вы платите сейчас за всю неделю вперёд, вы всегда запираете обе двери и калитку в заднем дворе и вы никогда не поднимаетесь к ней наверх. В спальне есть электрический обогреватель, а дрова для камина я вам завтра  привезу. Если у вас будут какие-то вопросы, звоните мне по мобильному телефону.
Он дал мне номер телефона и три массивных ключа.
- Вам вовсе не обязательно путешествовать по воде, потому что через двор вы выйдете на улицу, где можете взять такси.  Ваш рент начинается с завтрашнего утра. Позвоните мне, я буду вас возить целый  день бесплатно, как обещал.
Я написал ему два чека, и мы дружелюбно расстались.
Вымощенный кирпичом дворик был окружен высокими стенами, сплошь увитыми плющом, и в нем стоял тоже мраморный столик и соломенные плетёные кресла. Я остановил такси и уехал в гостиницу, где решил за трудовой день вознаградить себя ужином с бутылкой Шардонне. Я пил вино и думал: 'Остался один день. Но какой длинный'.
Утром я перевёз свой чемодан и с удовольствием осмотрел свои владения. Нет, я не ошибся, это было как раз то, что нужно. Надо было убить день, я вышел через патио и пошёл - куда глаза глядят. Ходил я очень долго. Несмотря на то что был не сезон, попадалось много туристов, которые, таща на себе фотоаппараты и путеводители, спешили за своими гидами как цыплята за наседкой. Никогда не понимал смысла таких экскурсий. Для того, чтобы понять и запомнить нужны годы. Гораздо важнее не осматривать, а болтаться без плана и цели, чувствуя, как рождается твой собственный  чувственный образ города, состоящий из обрывков увиденного услышанного... и даже нанюханного – подумал я, потому что проходил мимо маленького ресторанчика, из которого восторженно пахло жареной рыбой. Я понял, что голоден, что со мной редко бывает.
  - Здесь в Венеции какая-то рыба особенная, - вспомнил я и спустился по ступеням вниз.
Каких-то небольших рыбёшек жарили прямо на виду у посетителей. Повар мне подмигнул и что-то спросил. Я показал пальцем на рыбу, а потом пальцами показал, что мне их нужно пять. Он кивнул головой и своим пальцем в резиновой перчатке указал на стол – садись, мол. На полках стояли бутылки вина. Благополучно объяснившись пальцами, я заполучил бутылку Шардонне и, наскучив запахом рыбы, вышел и уселся за столик на улице.
- Полдня осталось, – подумал я. А внутренний голос придирчиво добавил:
- И завтрашнее утро.
Принесли рыбу с овощами. Рыба была неописуемо вкусная.
- Надо бы сюда с ней придти, - подумал я.
Только вот где я сейчас, я не знал, а также не помнил, как называется рыба.
- Трудновато придётся, – подумал я, а потом себя успокоил:
- Может быть, это вообще другая рыба, не та – знаменитая.
После Шардонне появились мудрость и благорасположенность: балконы, мосты и готические двери трогали своей красотой, туристы куда-то враз подевались, в голову стали приходить мысли, которые стоило бы записать, но я решил быть в Венеции расточительным и небрежно швырял их в каналы, в открытые двери кафе и даже в баки для мусора. Наконец я оказался на давно знакомой по картинкам площади святого Марка, сразу её узнал и почувствовал, как у меня мурашки побежали по спине, что с ней всегда происходит независимо от интеллекта.
- Не пойду сегодня в музеи, посмотрю на базилику. Какая странная смесь Европы и Азии, ни на что не похоже, даже что-то русское есть... Ну конечно, сказанул – это в русском есть от Византии.
Я полюбовался базиликой, пофланировал по площади, привычно отметил, что красота женщин для меня оказывается только эстетическим впечатлением, поболтался по площади, выпил кофе и успешно убил ещё два часа. Потом вспомнил, что я тоже живу на Гранд Канале, и решил, следуя ему, двинуться домой. Но не тут-то было, улочки петляли, и я окончательно потерял направление. Гранд Канал тоже куда-то запропастился, но я не унывал, шёл и шёл, пока не дошёл до... площади святого Марка, которую под новым ракурсом узнал не сразу. Тут же, как ни в чём не бывало, появился и Канал. Вторую итерацию мне делать не хотелось, и я поймал такси. Естественно, я был спрошен, куда мне надо. Чувствуя себя полным идиотом, я позвонил моему гондольеру и сунул телефон шофёру. Они поговорили, посмеялись, шофёр мне сказал 'О-кеу' и отдал трубку.
- Неплохо бы знать на будущее, где я живу, - подумал я.
Приехали мы удивительно быстро, я дал ему щедро на чай и попросил записать мой адрес.
- Учи со мной языки, Димочка не пожалеешь... – вспомнились слова Б.Я., - а итальянский ты и сам выучишь, он лёгкий.
- Спать надо ложиться, вот что, – решил я, и стал уродовать артистически постеленную постель с какими-то необыкновенно мягкими и шелковистыми простынями.
- Завтра, – подумал я, и по мне пробежала судорога, - Не может быть! Неужели – завтра?
Я долго валялся, глядя в черноту, слушая гитару и далёкое пение за окнами, и никак не мог взять в толк -
– Неужели завтра? Разве такое может быть?
Временами меня охватывал озноб.  Наконец я уснул и проснулся с мыслью:
- Сегодня!
И разочарованно увидел, что стоит ночь. Посмотрел на часы – три часа ночи.
- Этого мне только не хватало! Буду теперь до утра в темноту таращиться. На улице где-то всё звучала музыка, но вставать и идти куда-то не хотелось. Я впал в прозрачную полудрёму, а потом вдруг заметил какое-то голубое свечение, со сна подумал, что я всё ещё в гостинице, где я забыл выключить телевизор, сел и увидел, что из старинной чернильницы, которая стояла на секретере, исходит как бы пучок голубой плазмы.
- Что за чертовщина, - подумал я, встал и босиком прошлёпал к огоньку. В самом деле, из чернильницы поднимался язычок пламени. Я провёл над пламенем рукой - оно оказалось совершенно холодным.
- Действительно, чертовщина!
Я придвинул пуфик, сел и, глядя на огонёк, стал перебирать физических кандидатов на такой эффект. Ничего не подходило. Я встал, наклонился и заглянул внутрь чернильницы. И вдруг из чернильницы вырвался целый пучок холодного пламени, я отпрянул, пучок поколебался из стороны в сторону, и в нём соткалась странная тощая фигура человека с длинным носом. Он покачивался в воздухе, молчал и смотрел на меня печальными глазами. Я совершенно психически здоров, поэтому был слегка обескуражен чудесным видением. Он качался и молчал, так что я его первый спросил по-английски:
- Простите, кто вы?
Он ответил:
- Я – Андерсен, памфлетист.
Мне его лицо показалось знакомым.
- Простите, вы – Ганс Христиан Андерсен?
- Да, это моё полное имя. Вы меня знаете?
- Помилуйте, кто же не знает ваших сказок?
- Да, мне уже говорили, это очень приятно было узнать.
- Извините, а почему вы оказались в чернильнице? Может быть вы просто трюк, аттракцион для гостей?
- Трюк? Верно – трюк, я стал объектом трюка.
- Ничего не понимаю.
- Все очень просто. Я когда-то жил в этом доме – он был совсем другим, пожалуй, даже более красивым. Я приехал на карнавал, но, признаться, даже пожалел об этом, потому что знаменитые венецианские маски показались мне недобрыми и зловещими. Меня примирили с карнавалом прелестные кукольные спектакли и чудесная музыка на улицах. А на маски я старался не смотреть. Однако, страшная маска, которая возвышалась над прелестной фигуркой с жёлтом платье, убегая от кого-то,  налетела на меня, маска упала – и я погиб. Я никогда не видел более очаровательной девушки, чем та, которая скрывалась под страшной маской. Она посмотрела на меня – видите, ничего хорошего она не увидела –  закричала
- Господи, какой нелепый!
захохотала, схватила маску и убежала. Я пытался следовать за ней, но куда мне за её быстрыми ножками. Я пришел в эту комнату глубоко опечаленный, принёс с собой бутылку кьянти и начал скорбеть по девушке так счастливо найденной и так быстро утерянной. Вино кончилось, и я собирался ложиться спать, потому что это же невозможно найти в толпе людей в масках одну единственную девушку, пусть даже и в жёлтом платье. А если бы я и нашел её, что бы я ей сказал? Она бы просто посмеялась надо мной. И тут случилось чудо – то же самое, что видели вы. В этой чернильнице началось свечение, и оттуда показалась голова,  а потом вся фигура, которая оказалась не очень симпатичным гномом (я эту публику хорошо знаю по Дании). Гном захихикал и спросил:
- О девушке мечтаешь?
Я решил с ним на эту тему не разговаривать, тем более что я не был уверен, что всё это происходит от немаленькой бутылки кьянти.
- Она была в жёлтом платье..., - опять он захихикал.
- Но откуда он знает? – подумал я.
- В маске – рот до ушей...
Наконец, мучимый любопытством, я спросил:
- Откуда вы знаете?
- Ещё бы мне не знать. Этой маской и был я, ха-ха-ха. 'Господи, какой нелепый' – не так ли она вскрикнула?
Тут у меня вспыхнула надежда, что он знает, кто она, и поможет мне её найти.
- Конечно, знаю, - закричал он, - и я тебе её подарю со всеми её – хи-хи - потрохами, но при одном условии.
- Я на всё согласен.
- Ну и хорошо, тем более, что тебе это ничего не стоит. Ты прямо в эту ночь должен написать новую сказку. Действие должно происходить в Венеции, и ты должен закончить её не выходя из этой комнаты. Согласен?
Я сдержанно ответил:
- Думаю, что я смогу это сделать,
А сам подумал – девушка моя.
- Вот тебе перо, бумага, а вот чернильница.
Он вылез из чернильницы
- А вот и чернила, -
и налил чернила из пузырька в чернильницу,
- За работу, сударь.
А сам сел на край секретера, сказав озабоченно:
- Люблю наблюдать за творческим процессом.
Я начал писать. Сюжет пришёл мгновенно, заплескалась вода в каналах, засияло переливчатое венецианское солнце, кипели розы поверх изгородей, звучала музыка, закачался Пьеро в белом балахоне, замелькали страшные маски. Перо скрипело, брызги чернил летели мимо чернильницы на бумагу и на стол, сказка летела к концу, за окном загоралась заря, и полетели птицы.
- Ты так чернилами-то не брызгай, - посоветовал гном.
- Отстань!
Я перешёл на последнюю страницу и уже мысленно держал маленькую и узкую, как её башмачки, руку девушку в жёлтом платье. Вдруг перо перестало писать. Я его макал и макал в чернильницу, но оно оставалось сухим.
- Быстро, налей ещё чернил, - сказал я.  – Видишь, перо не пишет.
- Перо не пишет? – скорчился гном, Ай-яй-яй, как жалко! Значит, сказка не будет закончена? Её самая главная часть про то, как кто-то держит за руку девушку в жёлтом платье останется в сухой чернильнице? У меня нет больше чернил, я вам, сударь, советовал, не брызгать ими. А ну - отдай сказку.
Он вырвал у меня листки, а я в отчаянии заглянул в чернильницу. И вдруг что-то случилось, все вокруг засвистело, и я оказался в глубоком медном колодце с крошечной лужицей чернил на дне. А в колодец заглянул гномий круглый глаз и послышался его скрипучий голос:
- Ты проиграл. Теперь ты до тех пор будешь сидеть в чернильнице, пока кто-то именно в этой комнате не напишет про Венецию и свою возлюбленную сказку до самого конца, где он её берёт за руку.
Андерсен сложил руки вместе
- Сударь, вы случайно не писатель?
- К сожалению, нет. Я, кажется, моряк.
- Опять мне не везёт, - простонал Андерсен, а потом спросил:
- Вы умеете писать сказки?
- Я не знаю, я никогда не пробовал, - соврал я, потому что написал уже целых три сказки.
- А вы попробуйте, это просто. Внимательно смотрите, слушайте, немножко фантазии, перо, бумага, и главное, – побольше чернил.
- Я не пишу, я печатаю на компьютере.
- А вот это, уверяю вас, совершенно не имеет значения. Главное, чтобы сказка имела счастливый конец. Вот прямо сейчас и начните.
Раздался лёгкий хлопок, и Ганс Христиан Андерсен исчез собственной персоной.

Я достал лаптоп, включил его и, не зная, с чего начать,  стал записывать, что со мной сегодня произошло в Венеции. Дописал эту строку и задумался. Дело в том, что у меня прекрасная женщина уже есть...

Мне казалось, что её всё устраивало: жизнь, муж, романтическая история в Интернете, благопристойность. Я поддерживал эту линию, пока не взорвался и не описал с подробностями, как я её могу любить… После моего безумного письма (которое я писал абсолютно трезвым, но в сильной лихорадке любовного возбуждения) я был на другой день в ужасе – что я наделал!. Я теперь уже не надеялся её сохранить хотя бы в качестве благопристойной интернетовской подруги. Но случилось настоящее чудо: она мне написала изумительно искреннее и красивое письмо, где разделила мою страсть.
После этого всё изменилось. Я стал писать письма не то чтобы разнузданные, но такие, которые подчёркивали наше глубокое родство. Я наконец, стал желать эту женщину, и очень скоро понял, что она – единственная женщина в мире, которую я могу желать. И вот мы должны завтра встретиться в первый раз…

Я заснул и проснулся в шесть часов. Самолёт прилетал в девять, и я всё рассчитал заранее, потому что ужас как не люблю опаздывать.
Я хотел заказать такси, но вспомнил, что не смогу объясниться, а как попасть на английскую линию не знал. Поэтому вышел заранее и на шаттле приехал в аэропорт за час до прибытия самолета. На мониторах против нужного мне рейса было написано – 'По расписанию', и я преисполнился нежности к мониторам.
Где-то уже не очень далеко, может быть, над Сербией, мчится со страшным воем в небе алюминиевое и стальное чудовище, неся в своём чреве маленькую фигурку, на которой сосредоточилась вся моя любовь, всё моё прошлое и будущее, весь мир.
- А вдруг не несёт? – похолодел я, -  нет, она бы позвонила.
Бар – верного товарища ожидания - я себе запретил, и чтобы время хоть как-то шло, стал обходить аэровокзал, по пути взглядывая на мониторы. Они были по прежнему благожелательны и тупо постоянны, а вот часы оказались заколдованными злобным гномом: следующие часы по моему маршруту показывали точно то же время, что и предыдущие. Я их возненавидел, однако мои часы тоже свидетельствовали о полной остановке мирового времени. Я изнемогал. С огромным трудом удалось отвоевать пятнадцать минут.
- Надо делом заняться, - подумал я, - Отыщу-ка туалет.
Туалет нашёлся предательски быстро, но всё-таки съел несколько минут.
- Ага, Таймс, - это идея, - почитаю.
Но в этот раз Таймс был написан на совершенно непонятном языке. Я знал, что это английский, но слова не складывались в предложения, получалась полная бессмыслица. Я выбросил газету и продолжил свой круговой путь, как червяк в кишечнике бедняка, по выражению датского принца.  Следующие пятнадцать минут наконец тоже проползли. Успех всё-таки.
Я вспомнил, что самолеты, подгоняемые струйными течениями, иногда прибывают раньше, и поспешил к нужным воротам. По пути, однако, сообразил, что струйные течения на этой широте направлены как раз наоборот и, замедлив шаг, взглянул на монитор. 'Посадка!' – резануло меня слово в нужной строке.
- Значит скоро... Пока выгрузят багаж, таможня, чёрт бы их всех побрал! – не так уж скоро.
Я снова стал метаться, как подопытная крыса. Время вообще куда-то пропало,... и тут я увидел её. Я её сразу узнал, у меня горло перехватило судорогой. Она шла в курточке и брюках, катя небольшой чемодан на колёсиках, и неуверенно оглядывалась по сторонам. Я оробел и не кинулся к ней, а просто несмело выдвинулся вперёд. Она меня увидела и остановилась, поставив чемодан. Наконец, на негнущихся и враз ослабевших ногах я пошёл к ней, приблизился и сказал сипло:
- Ты... Это ты?
- Это я, –услышал я нежный знакомый голос.
Я положил ей на плечи неживые руки и прижал к себе. Она ко мне прислонилась лицом и замерла.
- Боже мой, это же ты!
Я неловко поцеловал её в щёку, потом засуетился, отобрал чемодан, и мы пошли. Я всё время на неё поглядывал, (в профиль-то я её раньше не видал) чувствуя, что она мне нравится всё больше и больше.
- Как прошёл полёт? – неожиданно и с отвращением я услышал свой казённый вопрос и сразу обругал себя идиотом.
  - Нормально.
- Мы сейчас поедем на такси в наш отель, - слукавил я насчет отеля и снова обозвал себя идиотом, - что же мы иначе пешком туда будем шпандорить? Господи, помоги мне!
Мы недолго постояли в очереди на такси, и я сунул шофёру бумажку с адресом. Он взглянул и сразу поехал. Мы сидели рядом, я взял её руку, наклонился и стал целовать, сначала пальчики, а потом ладошку. Целуя ладошку, я искоса посмотрел на неё.
Она смущённо усмехнулась:
- Куда же мне теперь деться...
У меня всё внутри опять что-то оборвалось, хотя уже всё там вроде было оборвано ещё в аэропорту.
Мы приехали. Я светским голосом сказал:
- Вот наш отель.
И тут же снова наградил себя  'дураком'. Наш 'отель' с заднего входа выглядел слегка трущобами: штукатурка отвалилась и ранами зияли кирпичи. Я робко на неё взглянул, и понял что ей тоже не до кирпичей. В общем – приехали.
Я погремел ключами, мы через дворик вошли в залу, и я приободрился – через золотистые занавески проникал мягкий полусвет, комната выглядела великолепно.
- Как красиво, - сказала она. - Мы здесь будем жить? Но это же не отель.
- Ну да, не отель. Я дом арендовал.
- Это не дом, - сказала она, - это целый палаццо.
  - Пойдем, я тебе покажу спальню, - сказал я и потащил её чемодан наверх. Она вошла в спальню и остановилась.
- Это же просто дворец!
- Я рад, что тебе понравилось. Мне не хотелось жить в отеле.
Она подошла ко мне, обвила меня руками и поцеловала в губы.
- Какой ты хороший.
У меня всё внутри задрожало. Я ощутил её мягкие губы и вкус помады и её руки внезапно и легко положенные мне на плечи, и мне вдруг стало легче.
- Что мы будем делать? – спросил я уже немножко ободренный.
- Ты посиди внизу, я скоро выйду. Кажется, на улице совсем тепло?
- Да, восемьдесят градусов, ой, извини, это будет... двадцать пять.
- Совсем тепло, а я читала, что зимой в Венеции холодно.
- Всяко бывает, эта зима тёплая.
- Тогда я надену платье.
Я ждал её, сидя в кресле у камина, и постепенно у меня рассасывалось напряжение, и крепла радость. Она приехала, и, значит, я всё делаю правильно. Когда она вышла, я уже совсем приободрился и сказал ей светским голосом:
- Боже, какая ты красивая.
А потом неожиданно для себя совсем несветским и глухим
- Пойдём наверх.
- Прямо сейчас?
- Да
Она робко посмотрела на меня серыми милыми глазами и сказала
- Может быть, мы пойдем сначала погуляем и посидим в кафе?
Я взял себя в руки
- Да, конечно, мы столько раз обсуждали этот наш план...
- Ты обиделся? Пойдём тогда наверх.
- Нет-нет-нет, я совсем не обиделся, ты права, мне тоже надо немного придти в себя.
Мы спустились вниз, и вышли через главный вход на канал. Она оглядывалась по сторонам.
- Милый, не сомневайся, мы живём в настоящем венецианском палаццо. Как это мило с твоей стороны!
Я смотрел на неё, и у меня внутри что-то дрожало.
- Знаешь, давай всё-таки сходим наверх – сейчас.
- Хорошо, милый, пойдём.
Я её взял за руку, и мы поднялись наверх. Она встала напротив меня, опустив руки. Я привлёк её к себе, она прижалась и подняла ко мне лицо…
Потом спросил
- Почему ты не сразу захотела наверх?
- Я боялась.
- Меня боялась?
- Нет, не тебя, не знаю – чего, - что-то уж так сразу...
- Теперь не боишься?
- Теперь не боюсь.
- Тебе было хорошо?
Она молча поцеловала меня.
Потом она положила мне голову на руку, и я смотрел на неё. Господи, какое милое лицо! Я целовал ей лоб и щёки, а потом мы начали разговаривать и рассказывали друг другу о том, как тяжелы были последние дни. Оказывается, она тоже беспокоилась – вдруг я её не встречу
- Ну как же так могло бы быть? – спросил я,
- Я знаю, что не могло, но всё равно было страшно.
- Ты знай, если я тебя не встретил, значит, я умер.
- Никогда так не говори, пожалуйста.
- Не буду. Ты хочешь есть?
- Пожалуй, немножко попозже.
- А что ты хочешь?
- Я хочу с тобой, мой дорогой, гулять по Венеции.
- Ты хочешь сейчас покататься на гондоле?
- Прямо сейчас?
- А почему нет?
С видом волшебника я взял телефон и спросил:
- Джузеппе, я ваш квартирант,  вы не можете нас повозить?
- Никаких проблем, сэр, я свободен, я  буду у вас через час. Ваша дама приехала?
- Да.
            - Чудесно, ждите.
Через час мы вышли на набережную. Было тепло, канал переливался, и блики от него бежали по зданиям, воздух мерцал и дрожал, как на картине Ренуара. Она озиралась вокруг со счастливым видом, а потом доверчиво посмотрела на меня и сказала:
- Как хорошо ты сделал, что меня увёл в спальню. После этого стало всё так просто и легко.
- Мне казалось, что это не надо было откладывать. Мы бы думали об этом, и нам было бы неловко.
- Ты очень умный.
- Признаюсь, что в принятии решения в данном случае ум играл небольшую роль.

Гондола была великолепная. Она была выкрашена в красный цвет и в ней стояли два мягких кресла в точности такой же расцветки как наша спальня. Я ей представил Джузеппе, который, пожимая ей руку, посмотрел на неё с интересом. Когда она отвернулась, он знаком выразил мне одобрение, но я сделал вид, что этого не заметил. Она попросила воздвигнуть зонтик над её креслом.
- Я не выношу много солнца!
Мы двинулись по каналу. Джузеппе сказал:
- Я вам покажу места, которые сам больше всего люблю.
Стоя у нас за спиной, гондольер называл имена бесчисленных палаццо, их знаменитых владельцев, а позже - намного более знаменитых постояльцев: Джордано Бруно, Байрона, Пруста, Ренуара, Верди и многих других. Запомнить это всё было невозможно, и я отдался созерцанию.
- Видите на той стороне белое здание. Это театр Сан Анджело, где большую часть жизни провел Антонио Вивальди, Вы, конечно, любите Вивальди?
- Конечно, - ответили мы хором.
Потом мы двигались по совсем узким каналам, и это было ещё лучше. На нас надвигались, нависали над нами и уходили дома благородные и вычурные, блистающие отремонтированной новизной и старенькие, как наш палаццо. Наконец, она мне прошептала
- А мы есть когда-нибудь будем?
Я повернулся и спросил Джузеппе:
- Джузеппе, разрешите пригласить вас пообедать с нами в ресторане на ваш выбор.
- С удовольствием, сэр, ответил он без церемоний -  Тут как раз неподалёку есть очень хороший и не слишком дорогой ресторан.
Нам принесли большую миску салата, чудесный подогретый хлеб и бутылку кьянти. Она, как и я, восхищалась прогулкой, мы его благодарили, он говорил, что, наоборот мы ему сделали честь, потом я решил, что комплиментов достаточно и отключился. Потом они вышли на  английскую литературу и надолго в ней застряли. Они оживлённо болтали, а я, особенно не слушая, смотрел на неё, отводя глаза надолго, чтобы её не смущать. Я смотрел на причудливые изгибы узкого канала, на который напирали со всех сторон маленькие и не очень, но все красивые дома. По узеньким набережным шли люди, а я её непрерывно любил, и взглядывал на её оживлённое лицо, пока она что-то говорила, и всё время думал – это не сон, ты был с ней сегодня, она твоя. Это было, и это будет.
Наконец, я, уловив знакомое имя,  вмешался в разговор для приличия и сказал:
 - Голсуорси, по-моему, исключительно бездарен. Вроде Горького.
Оказалось, что я произнёс плоскую истину, они мне благожелательно покивали и снова что-то залопотали. Господи, Бог с ними, детьми, я лучше посмотрю на закат, полюбуюсь людьми, которые текут вокруг нас, а особенно маленькими детьми, которые держатся за ручки родителей или наоборот – независимо прыгают. Мне ужасно повезло: не только моя возлюбленная приехала ко мне, она обещает, что мы будем жить втроём – с её дочкой. Я думал обо всём этом и услышал, как он начал:
- Вы, американцы...
и спросил:
  - Кто американцы?
Он сказал:
- Но уж именно вы – точно американец
- Почему вы так решили?
- Ну... не знаю – чувствую.
- Даже не знаю, расценивать ли это как комплимент – сказал я.
- Вы принадлежите к американцам, которых мы любим.
- А каких вы не любите?
  - Мы всех любим, только в разной степени,  - дипломатично ответил Джузеппе.
- Я, правда, долго жил в Америке. Но я – чисто русский
- Пресвятая Мадонна, никогда бы не поверил. Тут к нам приезжает много русских.
- Так у меня же акцент
- Подумаешь, у трети американцев какой-то акцент.
- А кто, по-вашему, моя жена?
- Ну, уж она точно англичанка.
- Опять не угадали, она тоже русская.
Джузеппе покрутил головой ошеломлённо.
- Я, как и вы, училась в Англии, - сказала она и добавила. – Представляешь, Джузеппе пишет в Оксфорде диссертацию по Чосеру.
- Почему именно по Чосеру?
- Я хочу доказать, что английская литература родилась из итальянской. В Чосере явно прослеживается сильное влияние Данте, Бокаччо и Петрарки.
- Это было известно и до вас, - сказала она.
- Конечно, но я хочу это исследовать новыми средствами, на основе математической лингвистики.
- Боже, - сказал она, - это не ко мне, - вот с ним разговаривайте, – и указала на меня. Он повернулся ко мне
- Вы лингвист?
- Пожалуй, что лингвист. Я в совершенстве знаю полтора языка.
- Как это? – заморгал он глазами.
- Я шучу. На самом деле я всего лишь моряк и немножко математик.
- Он писатель, - сказала она.
- Так только она и считает, - парировал я.
- А что вы пишете?
- В основном скучные научные статьи, а также сказки для её дочери.
- Сказки? Как интересно. Кстати, вы знаете, что согласно семейному преданию в бабушкином доме жил сам Ганс Христиан Андерсен?
Тут у меня по коже побежали мурашки, и я пробормотал:
- Что-то слышал.
- Интересно, откуда? Мы бы хотели это точно выяснить.
Я брякнул:
- От него самого и слышал. В спальне вашего дома.
Воцарилось молчание.
- Вы шутник, сэр, - сказал Джузеппе, но её что-то насторожило в моей интонации, и она попросила:
- Объясни, почему ты так сказал.
Я решился и всё им рассказал, постепенно входя во вкус. Они замечательно слушали, глядя на меня как два больших ребёнка, смеялись в отведённых мной для смеха местах, а потом засыпали вопросами. Мне было приятно, что они оба мне сразу поверили.
- Разрешите в ваше отсутствие к вам зайти и посмотреть, - спросил Джузеппе.
- Конечно, - ответил я, - но у меня впечатление, что он появляется только по ночам.
- Он не опасен, как ты думаешь? - спросила она.
- Он опасно любопытен, - ответил я.
Джузеппе захохотал, а потом замолчал и извинился. Она выглядела слегка ошеломленной, а потом сказала
- Почему ты мне раньше не рассказал? Давай поставим ту чернильницу на шифоньер, внизу в гостиной.
- Разумеется, милая.
Джузеппе сказал:
- Я вас, конечно, могу довезти до дома, но к вечеру на воде становится прохладно, Анна может простудиться, и я вам советую пойти пешком, это недалеко. Я вам покажу дорогу.
Он рассказал, как идти, мы с ним попрощались, он под моим придирчивым взором поцеловал руку моей королеве и сделал это хорошо. Потом я крепко пожал ему руку, и он сказал:
- Я бы хотел пригласить вас на ужин к моим родителям.
Те, кто не был в Венеции, никогда не поймут, какая высокая честь нам была оказана. Я искренне поблагодарил и сказал, что ничего приятнее не мог бы от него услышать. И мы пошли. Я бережно обнимал её узкие плечи, но почувствовал, что она начинает дрожать.
- Давай тебе купим что-нибудь? - спросил я.
- Ерунда, мы скоро придём.
- Нет, ты ещё недавно так страшно кашляла.... помнишь -  по телефону?
Я её увлек в магазин. Это был изысканный магазин кожи.
  - Ты с ума сошёл, я не собираюсь надевать кожаную куртку поверх платья. Это, может быть, у тебя там, в Америке, так одеваются?
Я сказал:
- А мы найдём длинненькую-длинненькую куртку.
Я сразу увидел эту куртку, скорее короткий плащ, Она была длинная, сделана из мягчайшей кожи и у неё был кожаный же капюшон.
- Я могу, конечно, померить, но это нелепо – покупать одежду в Венеции.
- Конечно, конечно....
Он накинула капюшон, и её серые глаза смотрели из капюшона так сногсшибательно, что я пошёл кассу и заплатил.
- Сколько она стоит? - спросила она.
- Не знаю, предпочитаю не вникать, чтобы не расстраиваться. Ты замёрзла, и мы тебя одели, вот и всё.
- А почему ты от меня отворачивался в ресторане?
- Я не хотел тебя смущать страстными взглядами.
- А я уже подумала, что ты сердишься за то, что я так болтала с Джузеппе.
- Запомни, милая, ты вольна делать всё, что тебе хочется, я никогда не буду подозревать и ревновать тебя.
- Почему?
- Сказать – почему?
- Да.
- Потому, милая, что мы оба аристократы.
- Как ты хорошо сказал, мне нравится. Хотя, я не считаю себя никакой аристократкой.
Мы пошли дальше, и я уже обнимал кожаную тёплую гладкость, под которой таилась мягкая плоть и тонкие косточки моей возлюбленной жены.
Когда мы дошли до дома, она вспомнила про чернильницу, и я унёс её вниз.

Вечером, когда я выходил из ванны, прикрываясь полотенцем, она сказала
- Стой, я хочу на тебя посмотреть. Убери полотенце, что за фокусы.
Я сделал из полотенца набедренную повязку.
- Какой ты красивый. Убери полотенце.
- Нет, я стесняюсь.
- А почему я не стесняюсь?
- У тебя всё ровно и красиво, а у меня малоэстетические детали.
- Эстетику мы потом обсудим, и всё же ты очень красивый.
- Да. Коротконогий и большеголовый.
- Не выдумывай, ноги у тебя не короткие...
А я за неё закончил:
- А голова всё-таки большая, да?
Он в меня швырнула подушкой.
- Прошу моего мужа не критиковать
От слова 'муж' у меня сладко сжалось сердце. Я всё ещё стоял на полпути от ванны.
Она спросила
- А почему это у вас, сударь, совсем нет незагоревших мест? 
- Потому что я нудист – ты не знала?
- Нет, ты не можешь быть нудистом. А..., помню, - ты в какое-то учреждение ходишь загорать. Не ходи, пожалуйста– это очень вредно.
- Дорогая, мощность ультрафиолетовой радиации в высокочастотной части спектра у люминесцентных ламп намного ниже мощности солнечной ультрафиолетовой инсоляции.
- Запиши мне, пожалуйста, я выучу наизусть и где-нибудь небрежно брошу. И всё равно не ходи загорать... Слушай, а почему ты там всё стоишь?
- Ты велела. Красуюсь.
- Ладно, хватит, иди сюда скорей…
Потом я её спросил:
- Ты меня любишь?
И услышал тихое, как вздох
- Я тебя очень люблю. Спокойной ночи, милый.
Засыпая, я подумал:
- Этого не может быть. Разве бывает такое абсолютное счастье?

Утром я проснулся на рассвете. Зная, что она любит поспать, я её очень осторожно поцеловал в плечо, вылез, как разведчик, из постели и сел к лаптопу выполнять обещание. Тут я заметил чернильницу. Она оказалась на прежнем месте.
- Чудеса, - подумал я.
Чернильница сначала стояла смирно и никто оттуда не воспарял. Потом послышалось какое-то бряканье, и из неё высунулась полупрозрачная голова писателя.
- Ну как, - получается? – спросил он.
- Не знаю. Стараюсь. А как вы сюда попали, осмелюсь вас спросить?
- Не обращайте внимания, это сущие пустяки.
Он вдруг попросил:
- Вы не могли бы передвинуть чернильницу, чтобы я мог видеть экран?
- Извините, я не могу, тут есть очень интимные сцены.
- Как интересно... Но я же не личность, а так... эманация, можно сказать.
- Тогда почему вам интересно?
- М-да. Хороший вопрос... Ладно, покажите мне не интимную часть.
Я полистал страницы и открыл ему самое начало. Он прочёл и сморщился.
- Вы извините, но это скучновато. Ничего не происходит.
- Это авторский приём. Потом будет происходить.
- Подумать только, он уже о приёмах думает. Хорошо, покажите, что там будет происходить.
- А это как раз интимные сцены.
- Странные у вас приёмы, право. Как же я смогу оценить?
- А разве вы должны оценивать?
- Ну...
Было видно, что его аргументы кончились. Я его пожалел и показал самую целомудренную сцену в ванне. Он стал почти непрозрачным, и у него глаза заблестели.
- Гм..., это действительно – сказка!
  - С кем ты там разговариваешь, - спросила вдруг моя возлюбленная. Писатель прижал палец к губами скрылся. Я заслонил чернильницу крышкой лаптопа и подошёл к ней.
- А это я сам с собой бормочу, когда пишу.
- Ты пишешь очередную статью?
- Да, - соврал я.
У меня не было выбора. Если бы я сказал, что пишу обещанную сказку, она бы у меня всё вытягивала по кусочкам, пользуясь очень эффективными приёмами, а точнее – лаской и подлизыванием. А я хотел сделать ей сюрприз.
Я подошёл, снял халат и лег к ней.
              Она обхватила двумя руками моё предплечье.
- Господи, зачем тебе такие бицепсы для работы на компьютере?
  - А это, чтобы крепче обнимать тебя, моя голенькая Красная Шапочка.
  Она прижалась ко мне
  - Вот и обними, - 
и положила голову мне на грудь, подставив мне затылок. Я её погладил по голове,  а потом обхватил за талию.
Она положила руку на мой живот и сказала сонным голосом
  - Животы бывают выпуклые и плоские, а у тебя...
  - Впуклый.
Она засмеялась,
  - Именно - впуклый
Я чувствовал себя в полном блаженстве от лёгких её прикосновений.
- У тебя там есть что-нибудь внутри?
- Есть – ужин.
-  Извини, я не могу нащупать не только ужина,  но и органов.
- Что ты имеешь в виду?
  - Ну,... должно же где-то всё помещаться, кишечник, например,  что-то ещё, я  не знаю – не сильна в анатомии, а у тебя живот впуклый. Мне кажется, что через твой живот можно прощупать позвоночник.
  - Попробуй... Щекотно, между прочим... Эй, не шали, это не позвоночник! Сразу видно, что не сильна в анатомии... Иди ко мне...
Я её схватил за подмышки и подтянул к себе.  Она послушно легла на меня и, прикрыв мою голову волосами, прислонилась к  моим губам своими. Я пытался раздвинуть её губы, но она не давалась, шаловливо мычала, а потом оторвалась от моего лица, свесила голову мне на плечо и застыла, а потом прошептала:
  - Вот так бы и ещё поспать.
  - А что тебе мешает?
- Тебе тяжело.
  - Ты невесомая. Усни, пожалуйста.
  - Хорошо, я попробую.
Она расслабилась и распростёрлась на мне, прижавшись щекой к моей щеке и легонько посапывая носом. Меня щекотали её волосы, но я не смел двигаться и долго лежал, ощущая всем телом её блаженную невесомую тяжесть. Потом я тоже уснул, но ненадолго…
Утром я смотрел на неё, а когда она открыла глаза, спросил:
  - Ты хочешь есть?
  - Хочу.
  - Тогда давай вставать?
  - Полежи, я первая пойду в ванну.
  - А я с тобой.
  - А тебе нельзя.
  - Ну, вот ещё... Ну ладно, только ты поскорее, а то я начну скучать.
Она встала, накинула халатик и ушла. Я проводил её глазами и легко вздохнул. Во мне бурлила радость - на фоне печали. Вот как, оказывается, заниматься любовью с женщиной, которую любишь. Довелось-таки на старости лет.  Сколько времени потеряно! Я бы мог встретить её, когда ей было шестнадцать лет, влюбить в себя, и это счастье длилось бы долго, потому что она как раз такая, о которой я всю жизнь грезил. Я бы следил за каждым вздохом её души, был бы заботливым, нежным и бесконечно разнообразным и не дал бы себя разлюбить и никому бы не отдал. И у нас было бы три ребёнка, все три – девочки. Ладно, пусть один мальчик, причём старший – для охраны девочек. Я бы вырастил его смельчаком и драчуном. Может, всё-таки, три девочки? И один мальчик – ладно уж, как обещано.

Мы вышли, посидели в кафе, где выпили выжатого при нас апельсинового сока, ели тосты с повидлом и пили кофе, куда я, расщедрившись, вылил рюмочку коньяка. Я любовался ею, как она сидит, как скромная хорошая девочка с веснушками на носу, и кушает. Она посмотрела на меня и доверчиво и мило улыбнулась. У меня защипало в глазах.
- Что? – спросила она.
- Ничего, ешь, милая, я просто тобой любуюсь. Что будем делать?
- А ты что хочешь?
- Пока не знаю. Может быть, пойдем в Коррера музей?
- А что в нём?
- Всё. Он на площади Святого Марка.

Мы пришли в этот музей и бездумно и бессистемно бродили по великолепным залам, заполненным скульптурой и живописью, и отдыхали на мраморных скамейках. Наконец, я сказал:
- Все, хватит этого великолепия, представление получено, нам нужно обедать.
Мы побрели в сторону дома и наткнулись на маленький ресторан с верандой.
- Ни шагу дальше, - сказала она, - Мы обедаем здесь, я устала.
Мы сели, и я первым делом заказал бутылку кьянти-классико и спросил.
- Помнишь, сколько раз мы обсуждали, как мы будем сидеть друг против друга, разговаривать и пить кьянти? Ты никогда по-настоящему не верила, что это будет.
- Да, это твоя заслуга, я не спорю.
- Ну и как?
- Что – как?
- Хорошо?
- Очень хорошо.
Мы поели, не торопясь допили вино и побрели домой.
В спальне она стала раздеваться, я смотрел на неё.
- Не смотри на меня так.
- Как – так?
- Я хочу поспать.
- А я, что – мешаю?
- Нет пока, но предчувствую – будешь.
- Да ради Бога, мне надо поработать.
- Вот и хорошо, работай.
- Она надела халатик и легла.
- А поцеловать-то можно?
- Поцеловать нужно.
Я прилег к ней, поцеловал в щёку, положил ей голову на грудь и так полежал. Потом посмотрел на неё – она мирно спала, неслышно слез с постели и подошёл к секретеру и сказал.
- Так! - Это что такое?
Голова Ганса торчала над поднятым экраном лаптопа как голова дозорного над бруствером, и глаза у него были мечтательные.
- Вы что? Подглядываете за нами в спальне?
- Ну что вы, я только что появился размять кости, Вы бы посидели в этой медной дырке, узнали,  каково приходится иногда истинным писателям, когда им не хватает чернил.
- Что-то я вам не верю.
Вспомнив, что она раздевалась не полностью, я немного успокоился и сказал ему:
- Вот что. Либо вы мне даёте честное благородное слово, что носа не высунете из чернильницы пока мы в спальне, или я уношу вас вместе с чернильницей вниз в гостиную.
- А как же я буду следить за сказкой?
- Я буду вас приглашать на выход - с вещами.
Слово он мне дал, но я всё-таки решил за ним последить. Пытался что-то писать, но она меня очень волновала, и сказка не писалась. Она спала, я прилёг к ней, положив для надёжности на чернильницу большую книгу. Спать рядом с ней было в этот раз совсем невозможно, и я, не имея конкретных планов, начал ей мешать, что она, бедная,  и предсказывала. Сначала я отыскал под одеялом её маленькую ручку и овладел ею. На руке, как известно, есть пять пальчиков, так что руки мне хватило надолго. Потом я начал медленное восхождение к плечу. Путь был длинный,  я и не торопился. Она спала. Я добрался до спины и начал целовать ей спину…  Вдруг она стала поворачиваться, я вздрогнул, а она распахнула улыбающиеся серые глаза, протянула мне обе руки и сказала
- Ну что с тобой делать? Иди ко мне. Я лёг рядом с ней и крепко обнял её, а она меня. Потом я всё-таки велел ей поспать, и она моментально заснула. Я полюбовался ею, а потом пошёл к компьютеру писать обещанную ей и Андерсену сказку.
Вечером за нами зашёл Джузеппе, и мы поехали в гости к его родителям. Она надела длинное синее бархатное платье, которое я ей привёз. Платье было строгой формы, с овальным вырезом на груди и несильно расширяющимися рукавами с брызжущими из них чудесными венецианскими кружевами платинового цвета. На груди у неё висела подвеска из сине-зелёного австралийского опала. Родители Джузеппе оказались совсем молодыми, мама его была просто красавица. Мы долго сидели на террасе, за нами ухаживала горничная, мы очень вкусно ели, пили чудесное вино и разговаривали под негромкие звуки музыки, несущиеся из открытой балконной двери. Моя любимая была так прекрасна, что когда я взглядывал на неё, у меня начинало щемить в груди.

На следующий день мы опять бродили по городу, а вечером пошли на органный вечер в церковь Сан Джиакомо ди Реалто на Канале, которую венецианцы звали за малые размеры фамильярно Сан Джиакометто. Эта церковь была построена в 11 веке, и, несмотря на многочисленные переделки, в основном сохранила свой первоначальный византийский облик. Мы сидели на дубовых скамьях с прямыми спинками и слушали музыку Джиованни Габриели. Я знал, что она любит слушать музыку в одиночестве, но она легко прислонилась ко мне плечом и так и сидела, и я иногда разрешал себе взглядывать на её серьезное и очень любимое лицо.
Вечером было тепло, но я заставил её надеть кожаную куртку, и мы сидели во дворике, затянутом плющом, ели крошечные пирожные и пили - что? Верно, опять кьянти. Где-то недалеко прекрасно играли на рояле Мендельсона. На мраморном столике стоял большой и тонкий бокал, искусно выточенный из жёлтого мрамора, в нём горела свеча, и её тёплое мерцание волшебно и переменчиво освещало прекрасное лицо моей обожаемой королевы, на котором вспыхивали искрами, казавшиеся очень тёмными любимые глаза. Я был в ударе и что-то ей рассказывал смешное, а она всё время восхитительно смеялась.

Так проходили дни и вечера, - один лучше другого и, наконец, пришёл последний вечер. Она грустно глядела на меня, на её глазах показались слёзы, и она тихо сказала
- Всё кончается, вот кончилась и венецианская сказка.
Я грустно поддакивал.
Утром мы собрались и поехали в аэропорт.
- Зачем ты берёшь вещи, ты же улетаешь вечером. Побродил бы ещё по Венеции.
- Без тебя не хочу нигде бродить.
- Я тебя знаю, засядешь в баре – вечном приюте ожидания по твоему выражению – и, в конце концов, пропустишь свой самолет.
- Эка беда, на другом улечу.
Она всё время крепко держала меня за руку и вглядывалась в меня, а потом спросила:
- Что с тобой? Ты какой-то странный.
Изо всей силы стараясь себя сдержать, я сказал:
- Не знаю сам, что со мной.
Мы начали целоваться, и я подумал, что это никогда не лишнее.
- Потом она отошла, повернулась ко мне лицом, постояла, глядя на меня, отвернулась и ушла. Я подождал, когда она уйдёт далеко, и вынул свой билет. Я пришёл на посадку одним из последних, долго пробирался по проходу между креслами и суетящимися людьми пока не увидел её печальное лицо с опущенными ресницами, приблизился и спросил:
- Простите, у вас здесь свободно? - и сел рядом.
- Она смотрела на меня, её глаза расширились, а губы дрожали. Вдруг она сказала:
- О, Господи!... Разве можно так шутить? Ты летишь со мной? Правда, ты летишь со мной?
- Да, я лечу с тобой, -сказал я сильно пристыженный, - я, в самом деле, бревно и дурак, прости меня ради Бога.
- Она схватила меня за плечи, а потом начала целовать. У неё показались слёзы. Я целовал ей руки и всё просил прошения. Когда она немного успокоилась, я ей сказал:
  - А у меня для тебя есть подарок.
Она крепко держала меня за руку, я достал другой рукой лаптоп,  открыл Венецианскую сказку и увидел, что она стала длиннее, потому что кто-то приписал к ней конец.
  - Смотри, - сказал я.
Мы соприкоснулись головами и прочли:

Милый друг, я Вас обманул.

Не всё, что я Вам рассказывал, происходило на самом деле. Нет, карнавал и девушка в жёлтом платье были, и гном был, и сказка моя так и осталась недописанной. Гном очень рассердился и действительно заточил меня в медную чернильницу. Но сидел я в ней  недолго, потому что у меня был могущественный покровитель – король Дании Фридрих Шестой. Гораздо более интересные события происходили много позже.
Однажды Он сидел и раскладывал Великий Пасьянс Человеческих Судеб. Он долго смотрел на карты, а потом подозвал меня. Уже который раз, - сказал он – эти две карты выпадают вместе, они неразлучны, и казалось бы, эти два чудика должны быть вместе. Однако они не только вместе, у них нет никаких шансов встретиться. Он живёт почему-то в этом, как его... Вашингтоне, а она – в старинном провинциальном городе на юге России. Ты знаешь, мы редко вмешиваемся в естественный ход событий, но здесь происходит явное недоразумение, какая-то дисгармония. Мне это не нравится. Словом, ступай туда и помоги им, только без чертовщины, пожалуйста.
- Я не люблю ограничений при выполнении важных миссий, - пожаловался я сам себе, - но пришлось пользоваться легальными средствами. Мне, как литератору, пришла в голову мысль прощупать ваши литературные пристрастия. И мне сразу повезло, потому что я узнал, что вы оба балуетесь писаниями. Я сразу почувствовал себя в своей тарелке и быстренько внушил вам мысль послать ей сигнал через этот... как его, ну... этот гном в вашем компьютере... - неважно.  Дальше всё пошло как по маслу. Она откликнулась, и Играющий в Великий Пасьянс Человеческих Судеб дальше мог бы разыграть сам эту историю с обычным своим мастерством. Но, будучи облаченным чрезвычайным поручением, я не мог пустить дело на самотёк. Я выбрал Венецию, подыскал вам подходящего гондольера и поселил вас в этот дом, где когда-то жил сам... да... и чернильница, моя временная тюрьма, стояла на этом столе... и жёлтое платье когда-то небрежно валялось на полу в этой комнате... но я не об этом... Мне  очень неловко было чувствовать ваши подозрения, что я - шпион, но я должен был проследить, что все происходит согласно плану и отразить это в моём рапорте Ему. За основу я решил взять Вашу сказку. Вот почему я устроил круглосуточный дежурный пост в чернильнице и перлюстрацию вашей сказки. Кстати, она получилась неплохо – даже не ожидал.
Я вижу, что всё отлично удалось, дело сделано, но, всё же, я вас не покину, я хочу вас увидеть неразлучными. Это не только служебный долг и профессиональное самолюбие, я полюбил вас, дети мои, и желаю вам давно заслуженного вами счастья.                Ваш Ганс Христиан Андерсен.


Лиза

В некотором государстве, а может быть и царстве, жила-была девочка Лиза. Она была не очень большая, но уже и не маленькая. Всё у Лизы было хорошо, но, как у каждого человека, у неё были и проблемы, - некоторые трудности. Всё дело было в том, что Лиза родилась и выросла в другой стране, где люди говорили на простом и понятном английском языке. А когда Лиза приехала в это царство-государство, она увидела, что здесь люди не понимают, как хорошо и просто говорить по-английски и говорят по-другому. Самое удивительное то, что они хорошо друг друга понимают. Этот язык Лиза тоже немножко знала, но она его хорошо понимала только тогда, когда на нём говорила мама. Потому что мама говорила медленно и красиво. Когда же другие люди начинали очень быстро говорить, Лиза очень удивлялась, как они понимают  друг друга. Но ничего не поделаешь,  приходилось разговаривать и на этом языке, потому что по-английски никто ничего не понимал. В этом году Лиза пошла в школу, а там уж все дети говорили не по-английски. Очень трудно заводить друзей, если не можешь с ними разговаривать. Лиза очень старалась слушать внимательно и запоминала, как все говорят, но уж очень много разных слов было в этом языке, прямо как в английском.

Однажды Лиза с мамой шли по дорожке из школы и услышали страшный шум. Оказывается, шум устроили два воробья. Один из них держал корочку хлеба в клюве, а другой на него наскакивал и громко пищал что-то. Лизе вдруг показалось, что она услышала знакомые слова, и она подошла поближе. Воробьи, увлечённые ссорой, её не заметили. И Лиза  вдруг услышала:
 - Отдай! Отдай сейчас же – это я первый нашёл. Это не твоя!
Второй воробей ничего не говорил, потому что он крепко сжимал клюв.
Лиза, спросила маму на своём новом языке:
  - Мама, ты слышала, что он говорил?
 - Да, я слышала, - сказала мама, - только воробьи не говорят, они чирикают.
Но понятно, что они ссорятся.
- Нет, мама, один воробей кричал, что он что-то нашел и кричал:                - Отдай?
 - Видишь, как ты быстро всему учишься, уже даже воробьиный язык понимаешь.
Наконец, второй воробей наскочил на первого, корочка выпала, и воришка удрал, крикнув первому:
 - Грубиян!
 - Мама, а что такое грубиян? – спросила Лиза.
 - Грубиян – это очень невежливый человек, - объяснила мама. - А где ты слышала это слово?
Лиза подумала и сказала
 - Значит, грубиян - это очень невежливый воробей. Вон тот, который с корочкой улетел.
 - Ну что же, и воробей может быть грубияном, - сказала мама.

На другой день школы не было, и Лизе можно было поспать в своё удовольствие, но она проснулась, потому что за окном кто-то плакал. Она побежала к окну и увидела, что там сидит худая рыжая кошка с зелёными глазами и мяукает так, что кажется – плачет. Лиза вышла на улицу, и кошка вышла к ней из кустов и снова заплакала, да так, что даже было видно её розовый язычок. Из глаз у неё полились слёзы.
 - Что случилось? – спросила Лиза на одном из своих языков и вдруг услышала, как кошка прорыдала:
 - Атос испугал вчера моего сынишку, он залез на дерево – очень, очень высоко и теперь он боится слезать.
Лиза подняла голову и увидела высоко на дереве маленького рыжего котёнка, сидящего на суку. Иногда он открывал рот и тихонько пищал, - «мама».
 - Я не могу на это смотреть, - простонала кошка, - у меня сердце разрывается. Я к нему, конечно, залезла, но он и со мной боится слезать.
 - Погодите, не плачьте, - закричала Лиза. – Я знаю, что делать, у нашего соседа есть большая лестница. Я попрошу его снять вашего сыночка.

Лиза побежала к соседу, и скоро очень большой мужчина принёс очень большую лестницу, прислонил её к дереву и залез к котёнку. Котенок никак не хотел отпускать свой сук, но потом прыгнул на своего спасителя и вцепился в его плечо. Как только земля к нему приблизилась, он спрыгнул и помчался к своей маме. Рыжая кошка подошла к Лизе и сказала с достоинством:
 - Спасибо вам, маленькая леди. И вам спасибо, господин.
И тут только Лиза заметила, какая кошка красивая, и совсем не худая, и какие у неё блестящие изумрудные глаза.
Мужчина сказал:
 - Хорошая ты девочка, - спасла котёнка. Он сам бы нипочём не слез.
Лиза вежливо ответила
  - Это вам спасибо, потому что вы сняли котёнка.
  - Да я бы его и не заметил. Это ты его заметила.
  - Нет, это его мама пришла ко мне и всё рассказала.
Мужчина покрутил головой:
  - Вот выдумщица, - и понёс свою огромную лестницу.
Лиза задумалась. Нет, ей это не показалось, она действительно разговаривала с кошкой. А вчера она всё понимала, о чём ссорились воробьи. Чудеса.

За завтраком Лиза рассказала эту историю маме, и мама тоже порадовалась, что котёнок спасён. Она слышала, как утром мяукала кошка, но никак не могла по-настоящему проснуться. Лиза сказала
 - Я с ней утром разговаривала.
 - С кем?
 - С этой красивой кошкой.
 - Вот видишь, - сказала мама – как важно понимать кошачий язык.

После завтрака Лиза вышла во двор и увидела соседскую собаку Атоса.
 - Атос, как тебе не стыдно, испугал маленького котёночка.
Атос отвернулся и пробурчал:
 - Да я поиграть хотел, а этот дурачок на дерево полез. А потом – что я мог сделать? Собаки по деревьям не лазают.
Лиза уже не очень удивилась, что она может разговаривать ещё и с собакой, но решила пока маме этого не рассказывать, чтобы не удивлять её уж очень сильно.

Днём Лиза с мамой пошли в гости к маминой знакомой. Лиза там раньше не была и опасалась, что ей дадут книгу с картинками и скажут сидеть тихо. Но всё оказалось гораздо лучше:  в комнате у знакомой стояла огромная клетка, а в клетке на жёрдочке сидели два роскошных попугая.
 - Их как-нибудь зовут? – спросила Лиза по-английски, потому что мама почему-то говорила тоже по-английски.
 - Конечно, - сказала старая леди, справа – побольше - Эндрю, а слева – Софи.
 - Они муж и жена? – спросила Лиза.
 - Да, я их поженила, - ответила леди. – Поговори с ними, они обожают, когда с ними разговаривают.
Лиза подошла к клетке. Попугаи смотрели на неё круглыми глазами и молчали. Лиза стеснялась и не знала, как начать разговор.
Вдруг Эндрю повернул голову к жене и сказал:
 - А она – ничего.
 - Очень даже миленькая, - поддакнула Софи и прибавила
 - Похоже, что платьице от Кардена
 - Ну, вряд ли. Надо поближе взглянуть. Однако смотрится неплохо...
Лиза закричала:
 - Мама, что такое Карден?
 Мамина знакомая подняла большой журнал со стола. На обложке была нарисована очень худая и очень красивая женщина в блестящем платье.
 - Это журнал мод знаменитого модельера одежды Кардена, - пояснила мама.
А почему ты спросила?
 - Эндрю сказал, что у меня платье из этого Кардена.
 Обе женщины на минуту затихли и уставились на Лизу.
 - Непростой ребёнок, - наконец промолвила мамина знакомая.
 - Ужасная фантазёрка, - засмеялась мама. А Эндрю сказал жене:
 - Нас теперь до скончания века из клетки не выпустят, всё из-за тебя.
 - Почему это из-за меня?
 - Не надо было столько по мобильному телефону болтать. Я слушал, как хозяйка жаловалась, что за месяц ты на тысячу долларов наговорила.
 - У меня двадцать семь сестёр в Бразилии. И у всех день рождения. А ты тоже хорош! Кто у хозяйки все очки на шкаф утащил?
 - Ну, это мелочь. - Эндрю обиженно отвернулся. – Я просто хотел померить.
Софи надулась тоже, но потом её круглые глаза потеплели, и она сказала Лизе по-французски
 - Charmant!
 - Excuse me? - не поняла Лиза
 - You are charming, my dear. When you grow up, you will be as beautiful as your mummy.
 - Thank you, Mrs. Sofi – ответила Лиза. Она уже привыкла, что понимает попугайный язык, но удивилась, что Софи по-видимому умеет разговаривать на разных языках.
 - Наконец-то заговорили, -  сказала старая леди. – А то они на меня уже неделю дуются. Наверное, Лиза им понравилась. Приводи её ко мне чаще.

Женщины стали прощаться. По дороге домой Лиза не удержалась и рассказала маме всё: про воробьёв, про рыжую красавицу-кошку, Атоса и про смешных попугаев. Мама очень смеялась и сразу Лизе поверила. Она сказала:
 - Я слышала, что такие чудеса бывают, только очень редко и только с очень хорошими людьми. Ты счастливая, тебе необычайно повезло. Только я тебя прошу, пусть это будет нашей с тобой тайной. Никому об этом не рассказывай.
Потом она добавила:
 - А знаешь, у меня возникла хорошая идея. Давай сходим в зоопарк, ты будешь слушать, что звери говорят, и мне переводить. Я всю жизнь мечтала узнать, о чем они думают.
В воскресенье они пошли в зоопарк.

В большом вольере лениво слонялись, завтракали и спали олени.
 - Бедные, им здесь даже и побегать-то негде, - сказала мама.
Рядом возился служитель зоопарка. Он посмотрел на маму и сказал:
 - А зачем им бегать-то, мадам. Тут волков нет, а еда – вон она.
Мама рассердилась:
 - А может быть им как раз и хочется от волков побегать? Чтобы жизнь была интереснее.
 - Ну,... не знаю, вот её спросите.
К ним приблизилась хорошенькая девочка-олень и долго смотрела через решётку на Лизу. У неё были прекрасные большие глаза, нежные губы и стройные ножки. Только Лиза хотела её что-то спросить, как олениха фыркнула:
 - Подумаешь, у меня глаза все равно красивее.
И ускакала прочь, размахивая белым хвостиком.
 - Что она сказала? - спросила мама.
Лиза объяснила и мама захохотала:
 - Ох уж эти девочки. Ничего не поделаешь: 'Я ль на свете всех милее, всех прекрасней и белее', – так они про себя говорят.
 - А у меня красивые глаза?
 - Не беспокойся, у вас обеих очень красивые глаза. По-правде говоря, твои мне даже больше нравятся.

Неподалёку в клетке сидел на большом камне гордый орёл. Он был погружен в свои мрачные орлиные мысли и никого вокруг не замечал.
 - Ну, от этого джентльмена мы вряд ли слов дождёмся, - сказала мама.
И сразу после этих слов орёл раздвинул огромные крылья и заклекотал.
 - Ну, Лизочка, что он говорит?
Орёл, наверное, подумал, что он сказал всё, что хотел, огромные крылья вдруг сложились обратно, как большой веер, и он снова застыл как камень.
 - Ну, Лиза?
 - Сейчас, мамочка... Он сказал – Люди, люди,... потом что-то про горные вершины, которые спят... я не поняла...
 - Да, засунули его в маленькую клетку, и сиди вот тут на пенсии. А ему хочется летать в высоком небе и сидеть на горных вершинах, которые спят во мгле ночной. Бедный орёл...

После этой грустной встречи им захотелось чего-нибудь повеселее, и они пошли к обезьянам. Обезьяньему народу совсем не хотелось побывать на горных вершинах. Они весело скакали по клетке и обсуждали новости. Лиза пыталась пересказать маме их болтовню.
 - Посмотри, у неё вся спина полиняла. А сколько о себе воображает.
 - Когда же принесут бананы?
 - Ты и так уже растолстела.
 - На себя посмотри.
 - У тебя муж весь день спит вниз головой
 - Ты на своего взгляни. Только о еде и думает.
 Поднялся страшный крик и две обезьянки начали царапать и кусать друг друга. Лиза зажала пальцами уши и сказала:
 - Мамочка, уйдём отсюда скорее.
Мама тоже испугалась, что обезьянки могут сказать что-нибудь лишнее, и увела Лизу.

Они пришли к бегемотам. Бегемот и бегемотиха, стоя по животы в воде, задумчиво смотрели на Лизу с мамой и по привычке махали ушами. Было видно, что они никуда не торопятся, но, если присмотреться, оказывалось, что у них очень умные глаза. Бегемот пожевал большими губами и медленно заговорил. Успевать за ним было легко, и Лиза зашептала (говорить громко при этих серьёзных животных ей показалось неудобно).
 - Видишь ли, дорогая, конечно, люди очень некрасивы, по сравнению с нами бегемотами. У них тонкие ножки и тонкая кожа, и, потом - они же крошечные. Но после того как я долго наблюдал за ними, я понял, что в них что-то симпатичное есть. Посмотри на эту даму. У неё хоть глаза какого-то непонятного цвета, не то серые, не то синие, а не жёлтые, как положено, но, согласись, привлекательности она не лишена, хоть и мала чрезмерно.
 - Да, - сказал бегемотиха, - и у неё бусы к блузочке подобраны со вкусом. Ей бы, пожалуй, следовало волосы отрастить подлиннее. Я понимаю, что с точки зрения людей она очень привлекательна. Ты обратил внимание, что на неё все смотрят?
 - Лиза, неужели они всё это говорят? Ты не выдумываешь? – зашептала мама.
 - Нет, мамочка, не мешай... а то я пропускаю... Теперь про меня...
 - Посмотри на её девочку. Если бы я не был бегемотом, я бы сказал – прелестный ребёнок. Да... Пожалуй, я это могу сказать даже как бегемот.
 - Ты прав как всегда – очень милая девочка. Вот чего нам бегемотихам не хватает, это таких чудесных волос, как у этой маленькой девочки. Даже завивать не надо. И бантик бы мне не помешал... Кстати, что она шепчет своей маме?
 Лиза смутилась и сказала бегемотам:
 - Извините меня пожалуйста, но я маме пересказываю, о чём вы говорите.
 - Ну что вы, прелестное дитя, это мы должны перед вами извиняться за то, что мы так бесцеремонно вас обсуждали,  - сказал вежливый бегемот.  Позвольте вас спросить, где вы научились так превосходно говорить по-бегемотьи?
 - Я не знаю... Кажется, меня воробьи научили. И кошка.
 - Да? Ну... что ж, чего ни бывает на свете.
 - Скажи им спасибо, нам нужно идти, - сказала мама.
Бегемоты им вежливо покивали большими головами и закрыли свои большие глаза. Больше смотреть было не на кого.
А Лиза с мамой пошли домой и по пути обсуждали своих новых друзей.


Охотник

Как вы уже, наверное, знаете, в одном царстве-государстве жила не очень большая, но и не маленькая девочка Лиза. Однажды с Лизой случилось что-то  необыкновенное: она начала понимать зверино-птичьий язык и даже научилась на нём разговаривать. Лиза с мамой решили об этом никому не рассказывать, потому что люди всё равно не поверили бы и считали, что Лиза просто всё придумывает. А это не очень приятно, когда все думают, что ты говоришь неправду.
Лиза часто слышала птичью болтовню, понимала, о чём лает Атос и как рыжая кошка всё время зовёт своего рыжего глупого котёнка, которого ничему не научило его приключение на высоком дереве. Он всё время убегал, и его мама бегала вокруг дома и искала его. Всё это Лиза слушала, но старалась не очень прислушиваться, потому что у неё было много дел и мало времени, чтобы всё это обдумывать. Лиза училась в школе и была очень занята.
Иногда, правда, выдавались свободные дни. Однажды Лиза с мамой пошли гулять в парк. Они шли по тропинке, и Лиза слушала, как спорят между собой воробьи и рассказывала маме:
 - Ты куда полетела? И я за тобой.
 - А я может быть, не хочу, чтобы ты за мной летел. Летай за другими.
 - Ты мне больше нравишься, чем все другие.
 - Правда? Ну, тогда полетели вместе.
Высоко на дереве послышался свист, щёлканье, а потом зазвучала красивая птичья песня.
 - Лиза, о чём поет птичка на дереве?
Лиза прислушалась, а потом заговорила:
 - Птица поёт, что она сидит совсем одна на дереве, очень скучает и  хочет, чтобы другая птица прилетела к ней и они бы пели вместе.
 - Теперь я понимаю, - сказала мама, - наверное, поэтому песня такая грустная.
 - Мамочка, а почему к ней не прилетит какой-нибудь воробей? Вон их как много.
 - Нет, Лиза, там наверху, наверное, другая порода птиц, которые умеют петь и высоко летать. А воробьи очень милые и весёлые птички, но они летают  низко и умеют только чирикать.
Лиза задумалась. Неподалёку послышался весёлый собачий лай. Лай быстро приближался, но из кустов выскочили не собаки, а маленький серый кролик, который пробежал по лужайке, уткнулся прямо Лизе в ноги и начал кричать:
 - Поднимите меня скорей, пожалуйста! Они меня хотят съесть,
Лиза не поняла, кто кого хочет съесть, но наклонилась и подняла кролика. Оказалось, что это был не взрослый кролик, а маленький крольчонок, очень мягкий и тёплый. Он весь дрожал.
И тут из тех же самых кустов выскочили два фокстерьера. Они мчались по полянке к Лизе, низко наклоняя головы и нюхая траву. У них были весёлые глаза, из пасти торчали длинные розовые языки, блестели белые зубы, а коротенькие хвостики торчали, как морковки. Фокстерьеры подбежали к Лизе, подняли одновременно головы, увидели крольчонка и стали прыгать за ним на Лизу, щёлкая зубами и крича:
 - Ты не имеешь права его есть. Это мы за ним гонимся.
Лиза подняла кролика высоко вверх и закричала маме:
 - Мамочка, возьми его у меня скорей, а то они его отнимут.
Мама взяла кролика и подняла его повыше. Но невоспитанные собаки всё прыгали на маму, как на дерево и кричали
 - Это наш кролик! Отдай его сейчас же!
 - Мамочка, а зачем им нужен этот кролик? – спросила Лиза. Они с ним играют?
Мама, отворачиваясь от собак, объясняла:
 - Нет, Лизочка, боюсь, что эти игры для кролика плохо кончатся. Они поиграют и съедят его. Это охотничьи собаки.
В это время из тех же кустов, откуда выскочил кролик, а за ним собаки, вылез большой толстый мужчина. Он весь обливался потом, его лицо было красное, и он тяжело дышал. Он закричал:
 - А..., так вот вы где, негодники. А я за вами бегай? Ну, я вам задам!
Фокстерьеры сразу замолчали и сели, и один сказал другому:
 - Давай лучше убежим. Больно он сердитый, как бы уши нам не надрал.
 - Не стоит, - сказал второй, - хуже будет. И потом скоро ужинать. Где ты будешь в лесу ужинать?
Собаки, виляя всем телом, приблизились к хозяину, упали на спину, показав свои белые в крапинку пузики, и преданно на него уставились,часто дыша. Один из них всё косил глазами на спасённого кролика
  - Не оглядывайся, дурачок, на кролика. Может быть он не заметит, - тихо прошептал один другому.
Но хозяин заметил.
 - Ах, так это они за вашим кроликом гонялись, мадам? Я очень сожалею, но охотничьим собакам не объяснишь такие вещи. А вот за то, что они от меня убежали и не послушались, я их лишу ужина.
 - Ну вот? Где твой ужин?, - сказал один фокстерьер другому, - лучше бы убежали, может быть другого кролика  встретили бы подальше от этих дамочек.
 - Это не наш кролик, это лесной кролик, - объяснила мама. Мы его спасли от ваших собачек.
 - Ну что же, хорошо сделали, здесь охотиться нельзя, - сказал мужчина и взял собак на поводки.
 - А вы охотник? – спросила Лиза.
 - Да, - сказал мужчина, - я охотник.
 - А на кого вы охотитесь?
 - А на того зверя, на которого можно охотиться. Недавно даже на волков охотился.
 - Вы их убиваете из ружья?
 - Ну, конечно, из ружья. Не кусаться же я буду с волками. Они меня, пожалуй, закусают.
В это время на полянку вышла, отдуваясь, большая женщина в ярком платье и сказала:
 - Поймал? Слава Богу. Я едва за вами угналась.
Они все вместе пошли по дорожке. Лиза взяла кролика у мамы из рук, отстала и выпустила его в кусты. Кролик прошептал:
 - Спасибо вам, маленькая принцесса, - ткнулся розовым носиком в Лизину руку и убежал в кусты. Собаки на поводках шли рядом с хозяином, как хорошие воспитанные мальчики, и ничего не видели.
Когда Лиза выпускала крольчонка, ей показалось, что за кустом промелькнула серая тень. Она посмотрела в ту сторону, ничего не заметила, побежала за мамой и вдруг остановилась Прямо перед ней вышли два серых волка и уселись на дорожку. Даже сидя, они были ростом с Лизу. Лиза видала волков в книжках и в зоопарке, поэтому она их сразу узнала. Конечно, она немножко испугалась, потому что в книжках про волков было написано много нехорошего, но Лиза же не была обыкновенной девочкой, и она надеялась с волками как-то договориться. Тем более, что глаза у этих волков были не злые. Так и случилось.
Один из волков улыбнулся и сказал Лизе
 - Не бойся нас, маленькая девочка. Волки едят Красных Шапочек и их бабушек только в сказках.
 - Я знаю, – сказала Лиза, - они их не жуют, а глотают.
Волк страшно удивился.
 - Какая чепуха, -возразил он, - откуда ты это взяла?
 - Я читала эту историю, - сказала Лиза.
 - Ну-ка расскажи нам, - попросил Волк.
 - Хорошо, расскажу. Вообще-то эта история не про Красную Шапочку, а про маленького мальчика, которого кормила няня, а он не желал есть и ничего не жевал. Няня ему рассказывала сказку
 - Жила была Красная Шапочка с бабушкой, -  возле леса...
Тут няня прерывалась
 - Я не стану тебе рассказывать, если ты не будешь жевать… Пошли они в лес за грибами... Жуй, жуй хорошенько...
Сказка рассказывалась дальше, как положено.
- Ой, волк, какие у тебя большие уши... А это, чтобы лучше слушать тебя... Прожевал?
- Ой, волк, какие у тебя большие зубы... Жуй хорошенько!
- А это чтобы лучше съесть тебя! И проглатывал волк Красную Шапочку и Бабушку. Прожевал?
Волкам, сидящим на дорожке, стало неловко, и волк поморщился:
 - Сказка у тебя, девочка, какая-то неправильная, несовременная.
Лиза сказала:
 - Нет, вы дальше послушайте, Пришли охотники, разрезали волку живот, а из живота вышли Красная Шапочка и Бабушка, живые и невредимые. И знаете, что закричал маленький мальчик, которому няня рассказывала сказку?
 - Не знаю, – сказал волк сухо.
 - Мальчик закричал:
 - Вот! Не прожевал, значит, волк-то!
Волк сделал вид, что ему сказка понравилась, а потом озабоченно сказал
 - Очень весело. Но ты не рассказала, что дальше было с волком.
 - Ой, - смутилась Лиза, - я совсем забыла. Вызвали скорую медицинскую помощь. Волка увезли в больницу, зашили ему живот, вылечили и отпустили в лес.
 - Хэппи-энд, значит, - сказал волк, - Ну ладно, сказка и есть сказка. Теперь послушай, твоя мама уже далеко ушла и наверное беспокоится. Мы тебя быстренько к ней довезём, только предупреждаем – что бы потом ни случилось, не пугайся, и скажи маме . чтобы она тоже  не пугалась. Ясно?
 - А что вы хотите сделать?
 - Это пока секрет, увидишь, - сказал волк, - садись мне на спину.
Волки мчались так быстро, что деревья вокруг мелькали. Лиза изо всех сил держалась за жёсткую волчью шерсть. Вскоре показалась мама. Она возвращалась назад. Лицо у неё было очень испуганное и бледное. Волк тихонечко стряхнул Лизу и шепнул ей:
 - Мы с тобой договорились...
И скрылся со своей женой в кустах.
 - Лиза, куда ты пропала? - закричала мама, - я так испугалась.
 - Я рассказывала волкам историю про маленького мальчика и Красную шапочку.
 - Кому? – ещё больше побледнела мама.
 - Волкам, мамочка, ты не бойся, они добрые.
 - Какие волки, что ты мне говоришь?
И тут пришлось маме всё рассказать. Мама знала, что Лиза всегда говорит правду, но очень удивлялась это странной истории.
 - А почему нам не надо их пугаться?
 - Я не знаю, мамочка. Так они сказали.
Мама с Лизой догоняли охотника, его жену и собачек и скоро с ними поравнялись. Лиза приложила к губам палец, и мама покивала ей головой.
 - На волков больше охотятся зимой, - рассказывал охотник. Потому что зимой хорошо видны следы, и сами волки на снегу выделяются. Сначала их окружают флажками, оставляют проход, они туда бегут, а я прицеливаюсь – и бац! – нету волка. Волки же глупые, никогда не прыгают через флажки.
В это время послышалось страшное рычание, и перед ними на дорожку уселись знакомые Лизе волки. Мама задрожала, но Лиза крепко сжала ей руку и прошептала
 - Не бойся, это мои знакомые.
Охотник остановился как вкопанный и вытаращил глаза на волков. Его жена спряталась ему за спину, а фокстерьеры спрятались за неё.
  Волк прорычал:
 - Я попрошу Вас, маленькая принцесса, переводить то что я говорю на понятный ему язык. Кто-то тут говорил, что волки глупые?
 - Кто-то тут говорил, что волки глупые? – сказала на человеческом языке Лиза.
Охотник был так испуган, что даже не понимал, что это им Лиза, а не волк, говорит.
 - Я ничего такого не говорил, - стал заикаться охотник.
 - Вы, господин, что  - не знаете, какой у волков слух? Я шёл неподалёку и слышал про все ваши подвиги. А где же ваше ружьё, позвольте спросить?
 - До- до- дома,
 - Что же вы его с собой не берёте для храбрости? Ведь вы храбрый только тогда, когда у вас на плече висит ружьё и есть эти... как их – да, патроны, которые в ружьё засовываете, а они оттуда потом вылетают и летят в бедных волков. Недавно вы ранили из вашего ружья моего любимого брата. Но не будем спорить. Я, как честный волк, вызываю вас на дуэль. Посмотрим, кто кого.
 - Но..., я же не вооружён, - простонал охотник.
 - Откройте рот, - приказал волк, - О, да у вас прекрасные зубы, а вы  говорите, что вы не вооружены.
 - При чём здесь мои зубы?
 - Как это при чём?
Тут волк зевнул, и на охотника засверкали острые как ножи белоснежные волчьи зубы.
 - Всё справедливо. У вас зубы, и у меня зубы. Давайте кусаться, как вы недавно выразились.
Лизе стало жалко охотника, и она сказала
 - У вас зубы - вон - какие большие и острые. Это несправедливо.
 - Совершенно верно, моя дорогая, но вы когда-нибудь видели, чтобы зубы вылетали изо рта как пули, и летели со страшной скоростью в цель?
Лиза не знала, что сказать, она поняла, что волк немножко, но всё-таки, прав.
 - Так что же будем делать? – спросил волк, - Заметьте, что я не прошу мою жену беседовать с вашей супругой, она же не охотница. Так,... мы остановились на обсуждении волчьей глупости. Вы по-прежнему так думаете?
 - Нет, нет, нет, - вскричал охотник, -  я считаю, что волки очень-очень умны, а после встречи с вами, я думаю, что они гораздо умнее людей.
 - Ну, это вы преувеличиваете, может быть, я и вас не умнее, но уж гораздо храбрее. Почему вы дрожите? Смотрите, даже ваша жена лучше держится.
Ну, начнём, вперёд! Кусайте меня, милорд.
 - Я,... я не могу, - охотник вдруг заплакал, - простите меня, если можете, -  и стал вытирать большими кулаками слёзы на толстых щеках. Его жена, забыв про волков, стала осушать ему слёзы рукавом и гладить по голове.
Волк смотрел на эту сцену и качал головой. Его жена-волчица начала
хохотать.
 - Замолчи, пожалуйста, - сказал ей волк, а потом добавил:
 - Финита ла комедиа, - так и быть, я вас прощаю, но при одном условии. Вы мне дадите слово, что не будете охотиться.
 - Даю, даю честное благородное слово, что не буду охотиться на волков.
 - Что? Нет, давайте всё-таки с вами кусаться. Не на волков, а вообще ни на кого нельзя охотиться с ружьём. Приходите  в лес раздетый, без оружия, без собак, бегайте за зайцами, как делаем мы, поймаете зубами– ваше счастье. Можете и с волком покусаться, и с медведем побороться – он очень это дело любит, можете с лосем полягаться, только осторожнее, мне от него однажды досталось. В общем, у вас полная свобода. Ясно?
 - Ясно. Я теперь перехожу на ловлю рыбы.
 - Попробуйте. Только сначала всадите себе в губу большой железный крючок, а потом попросите жену вырвать его. Тогда вы поймёте, что чувствует рыба на рыбной ловле, и подумаете, стоит ли это делать.
 - Я и рыбу не буду ловить, обещаю.
 - Ну, вот и чудно, мы с вами обо всём договорились. Охотьтесь лучше с фотоаппаратом, как все хорошие люди делают. Кстати, волки не прыгают через флажки не потому, что боятся. Они не боятся. Волк не может, не должен иначе. Мой хороший друг сказал
Волк не может нарушить традиций
Видно в детстве слепые щенки
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали – нельзя за флажки
Потом волк вежливо добавил:
  - Благодарю вас, маленькая леди, for your assistance.
После этого волки исчезли, как растаяли в лесу. Вся компания пошла медленно обратно. Фокстерьеры всё жались к ногам хозяйки, почувствовав, что от хозяина мало толку. Хозяин всё ещё всхлипывал.
 - Мама, ты заметила, что он по-английски сказал? – спросила Лиза.
 - Ничего удивительного, Лизанька, ты от волнения вставляла иногда английские слова. Вот он и научился.


Цирк

Однажды Лиза с мамой решили пойти в цирк. Они приехали заранее, чтобы не встретить толпу у входа,  сели на свои места в первом ряду, немножко посидели, посмотрели по сторонам и вверх. Вдруг они услышали очень знакомый голос, оглянулись и увидели Охотника с его большой и доброй женой. Они тоже пришли в цирк и привели с собой двух мальчиков-близнецов. Близнецы были так похожи друг на друга, что их было невозможно отличить, тем более, что они были одеты совершенно одинаково, только шапочки с козырьками у них были разные: у одного белая -  с красным козырьком, а у другого красная -  с белым козырьком. Так наверное, придумали родители, чтобы их лучше отличать. Это была очень хорошая мысль, но беда состояла в том, что близнецы всё время менялись шапочками и хохотали.
  - Ты смотри, с кем мы сидим, - сказала удивлённо женщина, - ты помнишь эту девочку с мамой, с которыми мы вместе встретили в парке волков?
  - Здравствуйте, - сказала она.
Лиза с мамой поздоровались с ними и сказали, как их зовут. А охотник, его жена тоже назвали свои имена, а про мальчиков сказали:
- Одного из них зовут Вова, а другого – Вася, но поскольку их всё равно не различить, мы их зовём Вовася.
Родители сели, а близнецы уселись между ними. Потом они посовещались между собой и попросили папу пересесть к маме, чтобы оказаться рядом с Лизой, которая им, видно, очень понравилась. Они немножко повозились, споря за место, которое поближе к Лизе, а потом решили меняться не только шапочками, но и местами, чтобы всё было справедливо. Лиза подумала:
- Kакая им разница, кто из них где сидит, ведь они так похожи.
Лизина мама подумала, что лучше не вспоминать про события в лесу, где охотник вёл себя не лучшим образом, но он сам про это вспомнил и радостно сказал:
  - А я больше не охочусь с настоящим ружьём, вот моё новое ружьё.
И показал фотоаппарат с очень длинным объективом.
  - Увижу, например, волка, прицелюсь в него – щёлк – и у меня есть его портрет, потом хоть всю жизнь любуйся. К сожалению, мне сказали, что  в цирке фотографировать нельзя.
  - А звери не обижаются, что вы их без разрешения фотографируете? - спросила мама.
- Ну что вы, они это, наоборот, очень любят. Как только птицы видят фотоаппарат, они сразу начинают виться вокруг меня и спорить, кто будет первый фотографироваться. Однажды я сфотографировал красивую птичку на ветке, а после этого все птицы сели на дерево в очередь, для того чтобы сфотографироваться на этой ветке, я весь день их фотографировал, даже устал.
- Но, вы же им не показываете фотографии? – спросила Лиза.
- А их фотографии не интересуют, им нравиться фотографироваться, - объяснил Охотник, - oдни улыбаются в фотоаппарат, другие делают задумчивое лицо, но все они сидя в очереди, старательно приглаживают свои пёрышки, чтобы лучше на фотографии выглядеть. Может быть, они мечтают, что я пошлю их фотографии в какой-нибудь журнал, и их пригласят сниматься в кино. Все птички мечтают, наверное, стать киноактрисами. А недавно я видел, как по полянке пробегал волк, и поздоровался с ним. Он остановился, увидел мой фотоаппарат и сказал
- Поздравляю вас, у вас настоящий фотопулемёт. Я очень рад за вас. Теперь вы понимаете, что такое настоящая охота. А потом  вдруг добавил:
- Знаете, у меня к вам просьба. Не могли бы вы сделать наш семейный портрет? А то бабушка с дедушкой давно просят прислать фотографии внуков, а я всё никак не соберусь.
- Конечно, - ответил я
- Подождите меня, – обрадовался Волк, и умчался в лес.
Скоро он прибежал с женой-волчицей и тремя весёлыми волчатами. Мама усадила волчат, и только я на них навёл объектив, как мама закричала:
- Стойте, не снимайте, один пропал!
Мы посмотрели, и в самом деле увидели, что одного сыночка нет. Мы стали его искать, поймали, наконец, в кустах и довольные пришли на полянку, причём мама на всякий случай тащила беглеца зазагривок. Таким образом, третий волчонок нашёлся, но оказалось, что пропали первые два. Мама-волчица даже зарычала от досады и хотела бежать искать их, но Волк закричал:
- Стойте, мы так никогда не сфотографируемся. Ты сиди здесь и крепко держи этого, а мы с фотографом разделимся и поймаем остальных.
Так мы и сделали. Волк довольно быстро поймал своего, а мне пришлось побегать, потому что этот волчонок подумал, что я с ним играю, и залезал от меня под кусты, а мне это трудно. Вы видите, какой я большой. Я бегал за ним на четвереньках и наконец, я его поймал зубами и решил тоже его держать за шиворот, как это делала волчица, но вспомнил, что я не волк, просто взял его на руки и принёс на полянку, где два других волчонка висели в зубах своих родителей. Потом мы рассадили волчат, и волк им сказал:
- Если кто-нибудь из вас сейчас смоется, мама не даст ему пососать молочка, будет спать голодный. И повернулся ко мне
- Вы всё-таки снимайте быстро, а то опять кого-то не досчитаемся.
И я сделал эту фотографию, и они уже послали её Бабушке с Дедушкой, которые живут под Киевом.
- Ах, как жалко, - сказала Лиза – что я не увижу этой фотографию.
- Почему не увидишь? - удивился Охотник, - Вот она. И достал из сумки фотографию.
Фотография была замечательная. Впереди сидели три волчонка с весёлыми глазками. Изо рта у них вываливались набок розовые язычки, и блестели белые острые зубки. За ними сидела красивая мама, а рядом с мамой стоял гордый Волк, положив маме руку на плечо.
- Как вы хорошо фотографируете, - похвалила мама, - Они у вас просто как живые получились.
- Вот именно, -  сказал Охотник, - это самое приятное, что все получаются живыми, если охотишься с фотоаппаратом, а не с ружьём.
- Как бы я хотела, чтобы у меня была такая фотография, - вздохнула Лиза.
- Так бери её себе, я могу ещё напечатать, - сказал Охотник.
- Правда? – воскликнула мама.
А Лиза даже слова не могла сказать от радости.
- Лиза, поблагодари же господина, - сказала мама, - он сделал нам такой замечательный подарок.
- Спасибо, - сказала Лиза. Она просто глаз не могла отвести от фотографии.
- Вы очень добры, - улыбнулась мама охотнику, - лучшего подарка вы не могли бы сделать. Она всё время вспоминала про милых волков.
- Ну что вы, - смутился Охотник, - по настоящему, это я вам должен быть благодарен, вы меня вылечили от этой плохой привычки – стрелять в зверей.
А жена охотника напомнила:
-   Ты же хотел спросить, как Лиза разговаривала с волками.
- Правда, Лизочка, -  спросил Охотник, - ты разговаривала с волками, или мне это показалось от страха?
- Ты не испугался, - сказала жена, - просто это всё было очень неожиданно. Лизонька, ты действительно, понимаешь их язык?
- Да, понимаю, но я не знаю, как это получилось.
- Ты счастливая, - хором сказали Охотник и его жена, а близнецы даже рты разинули.
А мама спросила
- А как же вы с ним недавно разговаривали?
- О, я не разговаривал, это я вам так просто рассказал, а мы объяснялись знаками, всё было очень понятно.
Близнецы в это время затеяли страшную возню. Тот, что сидел подальше от Лизы, выталкивал своего брата, чтобы посидеть рядом с девочкой, которая умеет разговаривать с волками. Наконец он победил, уселся рядом с Лизой и  сразу начал разговор:
- Ты знаешь, как удобно быть близнецами. Когда в школе oдин из нас что-нибудь натворит, мы оба кричим друг на друга - Это ты сделал! - Нет –ты!.  Учителя боятся наказать не того человека и поэтому никого не наказывают.
- И папа с мамой тоже так делают? - спросила Лиза.
- К сожалению, они не такие осторожные. Они наказывают всегда обоих, не разбираются. Поэтому нет никакого смысла делать нам что-нибудь отдельно.
- А что вы такое делаете?
- Да,... ничего особенного. Недавно кошку хотели в стиральной машине постирать.
Лиза строго сказала
- Это нельзя делать. Кошка может умереть в стиральной машине.
- Вот так и мама говорит. А потом пришёл с работы папа, и знаешь, что он сделал?
- Что?
- Он нас обоих засунул в стиральную машину.
Лиза ахнула:
- И постирал?
- Да нет, он машину не включал. Но было неприятно. И стиральный порошок на вкус противный. А папа стоял рядом и кричал маме:
- Ты не знаешь, как долго стираются близнецы? Он, конечно, шутил, но когда слышишь такие слова, сидя в стиральной машине, становится как-то страшновато.
В это время на арену вышел конферансье и что-то громко торжественно и непонятно закричал. Мама спросила Лизу по привычке:
- Лиза, что он говорит? – И засмеялась, - Ой, он же человек, извини. Только я всё равно ничего не поняла.
И вдруг на сцену выскочили акробаты и стали так ловко бегать, прыгать и переворачиваться, что у Лизы даже голова закружилась. Потом зазвучала грустная музыка, и прожектор осветил человека в белом комбинезоне с круглым красным носом. Человек неуверенно вышел на арену и стал смотреть на акробатов. Он ничего особенного не делал, просто смотрел, но все люди в цирке начали хохотать над ним. Он обиженно огляделся, потом уставился на одного акробата. Когда акробат вдруг перевернулся в воздухе, клоун тоже отчаянно прыгнул, но не довертелся и упал на спину. Он лежал на спине, и вдруг у него из глаз забили фонтаны слёз. Конферансье помог ему подняться , и клоун, хромая, пошёл вокруг арены, поливая арену, акробатов и зрителей прозрачными струйками слёз. Все хохотали, кроме Лизы. Мама посмеивалась. На арене в это время что-то строили.
- Мама, почему все смеются? Он же плачет, - спросила Лиза.
- Он плачет не по-настоящему, Лизонька.
- А мне всё равно его жалко, может быть у него горе, - сказала Лиза, а потом спросил:
- Почему у него слёзы не кончаются?
- Значит, горе такое большое, - засмеялась мама.
Вдруг клоун подошёл к ним поближе, перестал плакать и стал смотреть на жену охотника. Глаза у него сделались большие, а рот открылся. Вдруг он упал на колени перед ней и сложил руки, как будто начал молиться. Все хохотали, а больше всех – жена Охотника. А клоун сделал вот что: он перепрыгнул через барьер, сел ей на колени, обнял за шею и положил голову ей на плечо. Все ещё больше захохотали, а жена Охотника, отстраняясь от него, даже стала вытирать слёзы платочком - так сильно она смеялась. Сам Охотник нахмурился, клоун это заметил, поднял голову и уставился на Охотника с ужасом. Все просто покатывались со смеха. Но тут мама близнецов тоже себя показала: она взяла клоуна за уши и звонко поцеловала его в круглый, красный пластмассовый нос. Все начали аплодировать, а клоун радостно взвизгнул, выскочил на арену и принялся делать сальто за сальто, и так ловко, что у него получалось, пожалуй,  даже лучше чем у акробатов. Вот как важен вовремя подаренный поцелуй!
Потом клоун подбежал к близнецам, схватил обоих поперёк живота и побежал с ними на середину арены. Что он там вытворял, даже трудно представить. Близнецы кувыркались у него через плечи, пролетали у него между ног и залезали по нему, как по дереву, а он так ловко и незаметно им помогал, что сосед сзади сказал
- Да это известно, это его сыновья, это просто всё подстроено.
Охотник повернулся назад и грозно ответил:
- Это для меня новость! Я думал, что это - мои сыновья!
Сосед сзади даже съёжился от страха. Охотник выглядел очень грозно, прямо как лев, совсем не так, как при встрече с волками. Правда, сосед сзади походил не на волка, а скорее на скунса.
Надо сказать, что близнецы ни капельки не испугались того, что с ними выделывал клоун, они визжали от восторга, когда ими, как тряпочными куклами, крутил клоун. Наконец он отпустил храбрых мальчишек, и они, очень довольные и запыхавшиеся сели на свои места, и опять немного поспорили, чья очередь сидеть рядом с Лизой.  Клоун подбежал к Лизе с мамой и стал любоваться ими, склонив голову набок. Все опять начали на всякий случай смеяться, но Лизина мама погрозила клоуну пальцем, он понял, что тут ничего не получится, громко вздохнул, развёл руки от горя, снова выпрыгнул на сцену и... начал раздеваться: снял прежде всего красный нос, потом рыжий парик, и, наконец, выскочил из белого комбинезона, оказался стройным юношей в трико, украшенном звёздами. Заиграла громкая музыка, и акробат вскочил на сетку батута, который уже установили, и показал, на что он способен. Он буквально летал в воздухе в своём сверкающем костюме, как жар-птица, по многу раз переворачиваясь и как будто застывая в полёте. Потом он внезапно соскочил, раскланялся и большими прыжками как олень, убежал за кулисы. Ему оглушительно хлопали, он прибежал обратно с цветами в руках и подарил настоящие тюльпаны жене Охотника,  Лизиной маме и Лизе, потом сделал вид, что очень боится Охотника, даже отпрыгнул в ужасе от него, подмигнул близнецам, снова раскланялся для всех и убежал.
На арену выбежали другие акробаты, и началось что-то невообразимое. Они все прыгали и летали в воздухе одновременно, и непонятно было, почему они не сталкивались. Представление продолжалось.

Наступил антракт. Близнецы пошептались с родителями и куда-то побежали. Когда мама с Лизой, Охотником и его женой вышли в фойе, близнецы их там уже поджидали и каждому вручили пышное мороженое в хрустящем рожке. Себя они, конечно, тоже не забыли: себе они купили по два мороженого.
Когда все вернулись на свои места, на арене была установлена большая клетка. К этой клетке вёл решётчатый коридорчик. И вдруг в коридорчике начало двигаться что-то большое и жёлтое, оно оказалось огромным львом с пышной расчёсанной гривой и внимательными янтарными глазами. Лев вышел на арену отгороженную клеткой, огляделся по сторонам и вдруг зевнул, показав огромные жёлтые клыки.
Конферансье прокричал в микрофон:
- Сейчас вы увидите, как этот величественный царь зверей подчиняется артисту.
Лев посмотрел на говорившего и ещё раз зевнул. В клетку вошёл стройный седой человек в смокинге и белой гвоздикой в петлице. Он громко щёлкнул бичом, и лев взошёл на тумбу. Ещё раз хлопнул бич, лев грозно зарычал и махнул мощной когтистой лапой, так что дрессировщик едва увернулся, а некоторые зрители даже закричали от страха. Лев снова зарычал, а потом стал тихо и грозно ворчать на артиста.
Лиза сказала:
- Ты знаешь, мамочка, оказывается, Лев разговаривает со своим хозяином.
- И что он говорит? - заинтересовалась мама.
- Сейчас я послушаю. Лев говорит:
- Надоели мне эти спектакли. Каждый день одно и то же. Рычи тут для них погромче, маши лапами, глазами сверкай. А мне просто хочется спать.
А дальше Лиза добавила:
- Ой, оказывается, и его хозяин может говорить по-львиному. Он говорит:
- Лёвушка, кошечка моя, не капризничай, работа есть работа, - отработай, а потом я тебе пузико почешу твоей любимой жёсткой щёточкой.
- Ладно, договорились, - ответил лев, - Чего ещё-то делать?
- Ещё раз махни лапкой, только не так быстро. Помнишь, ты меня чуть глаза не лишил? А потом, пожалуйста, напади на меня, только тоже поосторожнее, не очень быстро.
Лев начал махать лапой, страшно зарычал и, грозно глядя на дрессировщика жёлтыми глазами, слез с тумбы и начал к нему придвигаться. Все даже закричали от страха.
- Вот умница, прекрасно сделано, – сказал дрессировщик льву, и Лиза перевела маме:
- Вот умница, прекрасно сделано/
Дрессировщик громко захлопал бичом, лев сделал вид, что испугался, залез обратно на тумбы и неожиданно снова зевнул.
- Лёвушка, не зевай, пожалуйста, ты всё впечатление портишь. Ну, а теперь мы встанем на наши задние лапки…
- Не буду на лапки. Всё – спать!
- Лёвушка, у меня в контракте записано – на задние лапки.
- Вот сам и вставай. Я контракт не подписывал.
- Лев, пощади, я и так всю жизнь стою на задних лапах, меня же выгонят на пенсию.
- О, Господи, - сказал лев. - Чем плохо на пенсии?
- Мы это потом обсудим. На задние лапы, живо, хищник ты мой!
- А спину мне тогда тоже будешь чесать щёткой.
- Хорошо, хорошо, почешу. Только не забудь порычать.
- Знаем, не маленькие.
Лев поднялся на задние лапы , помахал передними, порычал, а потом так и застыл. Дрессировщик подошёл ко льву вплотную и встал под ним. Лев ему тихонечко сказал:
- Ей Богу, дураком себя чувствуешь на ваших представлениях.
- Людям это нравится, - прошептал артист, кланяясь публике.
Мама, ужасно удивлённая, спросила:
- Это они всё время так разговаривали?
- Да, мамочка.
- Ты видишь, Лизонька, оказывается, настоящие дрессировщики становятся друзьями своих зверей.
Лев упал на все лапы и стал тоже мотать головой вверх и вниз.
- Вот видишь? - можешь, когда хочешь, - похвалил льва его друг.
Заиграл марш, и зрители устроили льву овации.
А лев тихо спросил друга: ( а Лиза всё равно услышала):
- Ты зачем ко мне ночью приходил?
- Я? Приходил? Тебе приснилось.
- Если бы - приснилось. Ты пришёл, вошёл в клетку, начал пить какую-то дурно пахнущую жидкость из бутылки, не знаю, что это было, кажется, -  фанта, -  и говорил: - 'Я никому не нужен, все меня забыли…'  И даже заплакал. Наверное, так фанта на тебя подействовала. А потом уснул, положив мне голову на живот. Я всю ночь боялся пошевелиться, чтобы тебя не потревожить. Даже мяса не поел, хотя оно так приятно пахло в углу.
- Ерунду ты какую-то, лев, говоришь. Не приходил я к тебе.
- Ну, ладно не приходил, так не приходил, Пошли отсюда, что ли?
Дрессировщик сел на льва, и лев бережно понёс своего друга по коридорчику вон с арены.
По барьерчику побежали жонглёры, а клетка вдруг съёжилась и пропала.
Заиграла весёлая музыка, и на арену вышла высокая красивая дама с высокой красивой причёской, сделанной из красивых золотых волос. Дама вела за руки двух шимпанзе. Обезьянки весело оглядывались по сторонам и улыбались, показывая свои реденькие жёлтые зубки.
Началось представление с обезьянками. Люди - акробаты -   были очень ловкие, но они не могли сравниться с обезьянками: обезьянки перелетали с трапецию на трапецию, казалось, что у них есть крылья, их сильные руки и сильные ноги бросали их в воздух, они летали как птицы и переворачивались получше акробатов, а самое главное -  они никогда не забывали зацепиться за что-нибудь, чтобы не упасть на арену.
Когда одна обезьянка совершила уж совсем опасный трюк, Лиза закричала по-обезьяньи:
- Пожалуйста, будьте осторожны! (Лиза этот язык выучила в зоопарке).
Обезьянка долетела до площадки, ухватилась за верёвку, застыла на месте и спросила подругу:
- Ты слышала? Там где-то сидит наша сестра.
- Слышала, слышала... это вон та маленькая девочка в красивом платье.
Обезьянки спрыгнули со своих трапеций на арену и подбежали к Лизе.
- Как тебя зовут, девочка?
Не успела Лиза ответить, как обезьянки закричали:
- А нас – Дуки и Муки - дурацкие имена, но что тут поделаешь, - нас так  зовут. 
  Дуки, а может быть, Муки спросил:
- Лиза, может быть, ты хочешь стать цирковой артисткой?
Не успела Лиза что-нибудь ответить, как обезьянки, её новые друзья, подпрыгнули и, держа Лизу очень осторожно за ручки, начали её поднимать всё выше и выше, под самый купол цирка. Мама крикнула:
- Ах!... Лиза, не упади, пожалуйста..
И сверху донёсся счастливый крик:
- Мамочка, не беспокойся! Со мной всё в порядке.
Вы думаете, что это очень часто происходит, чтобы в  цирке артисты уносили зрителей так высоко, под купол цирка? Я думаю, так почти никогда не бывает, а, может быть, это просто вообще первый раз случилось, - и именно с Лизой.
Мама уже хотела бежать и лезть Лизе на помощь, но Охотник её остановил и показал вверх:
- Там найдутся люди, которые получше вас лазают. Сейчас они вашу дочку спустят вниз, не беспокойтесь.
По всем верёвкам наверх ловко поднимались акробаты спасать Лизу. Обезьянки на них посмотрели, схватили её за руки и запрыгнули на самый верх, где они посадили Лизу на маленькую площадочку, одели ей пояс и пристегнули пояс к перилам.
- Пусть твоя мама не беспокоится, теперь ты не упадёшь. Ну – давай разговаривать.
В это время один из акробатов подобрался совсем близко, но до обезьянок не дотянулся и сказал:
  - А ну, Муки-Дуки, спускайте девочку обратно. А то вам плохо будет.
- А как нам будет плохо? – поинтересовались обезьянки.
- Ваш хозяин сказал, что если вы его не послушаетесь, он вам не даст сегодня бананов.
- А может быть, для нас разговор с этой девочкой важнее любого банана? Тебя как зовут?
- Лиза.
- Вот - настоящее имя, а нас назвали как каких-то мышат – Муки- Дуки.
А кто из вас Муки?
- Это я, - сказала обезьянка гордо. Я - девочка, а он мой брат – Дуки.
Только нас никто не может различить. А всё из-за этих штанов.
На них были одинаковые красные клетчатые шорты
  - А я хочу платьице, вот как у тебя, - грустно сказала Муки и вдруг просияла:
  - Лиза, давай поменяемся. Я тебе дам мои штанишки, а ты мне своё платье.
- Что ты говоришь, - сказал Дуки, - не может же маленькая девочка переодеваться на глазах у всех зрителей.
А Лиза сказала:
- Знаете что? Мы с мамой подберём Муке платье и принесём.
- Правда? – обрадовалась Муки.
- Это было бы очень любезно с вашей стороны, - сказал вежливый Дуки.
В это время юноша, который изображал клоуна, крикнул. – Ап! ,  пролетел на верёвке через весь цирк и ловко вспрыгнул на площадку, где сидели обезьянки с Лизой. Увидев акробата, Муки просто покраснела от счастья и сказала:
- Ты, Шарль.  прыгаешь, как самая лучшая обезьяна. Даже ещё красивее.
И добавила тихо:
- Ах, как жалко, что на мне не одето красивое платье.
А акробат сказал строго:
- Всё, мальчики и девочки, расходимся в разные стороны. Он взял Лизу на руки, отстегнул её и перелетел на верёвке сначала в одну сторону, потом в другую, а потом ловко посадил Лизу прямо на её место. Человек сзади тотчас высказался:
- Да знаем, знаем, это не простая девочка, это артистка, дочка клоуна.
Мама обернулась:
- Это моя дочка, и клоун здесь ни при чём.
А Охотник даже зарычал, как его приятель-волк научил, и сосед сзади решил больше ничего не говорить вслух, а то ещё укусят, прямо тут, во втором ряду цирка.
Мама Лизу спросила:
- Может быть, ты теперь будешь обезьянкой в цирке работать?
Лиза увидела, что мама недовольна, и сразу стала рассказывать, как это важно принести для Муки платьице. Мама слушала-слушала и забыла, что ей надо сердиться. По правде говоря, она и не сердилась, а просто очень испугалась, когда какие-то обезьянки в красных штанах затащили Лизу так высоко.
- Я даже забыла поблагодарить этого юношу, - сказала мама.
И мама с Лизой стали обсуждать, какое платье надо принести обезьянке.

Тут погас свет, и заиграла таинственная индийская музыка, написанная известным индийским композитором Римским-Корсаковым. А на арену вышло что-то серое, ушастое и очень большое. Это был знаменитый учёный индийский слон Рабиндранат Тагор, а среди своих, цирковых артистов – просто Рабби – популярный одесский слон-гастролёр.
Рядом со слоном шёл человечек, одетый в белую просторную одежду и с тюрбаном на голове. В руках он держал бамбуковую палочку. Вдруг человечек начал хрюкать как свинка. Лиза прошептала:
- Кажется, я понимаю. Маленький с белой шапкой на голове говорит
- Тагорчик, сначала просто походим вокруг, только не забывай кивать головкой и хоботочек сверни, пожалуйста, колечком, так как-то симпатичней. Ты же у меня маленькая умница, я потом тебе целое ведро яблок дам.
Слон начал ходить по кругу, качал головой, хобот слегка искривил, но видно было, что он не очень-то старается. Глаза у него были скучные.
- Рабби, разве это колечко? Закрути хоботок покруче
Слон пробурчал ему:
- Да  отстань ты, надоел. Пусть просто смотрят на слона, небось не часто видят, как 'слона водили'. Пусть радуются, что я такой большой – и всё!
- Рабби, нам ещё пятнадцать минут работать. Если ты будешь в таком плохом настроении, вместо яблок я тебе картошки насыплю.
- Ну и пусть, - сказал Слон, - умру с голоду – картошку твою есть не буду.
- Хорошо. Как насчёт двух ананасов?
- Чищенные?
- Чищенные.
- Ну ладно, только не два, а четыре.
- Ты с ума сошёл. У меня зарплаты не хватит на твои капризы
- Ну ладно, - смягчился Слон, - тогда три.
- Ты не Слон, а просто грабитель, - прошептал дрессировщик слонов и добавил
- Работать будем?
Мама прошептала:
- Лизочка, а как по-слоновьи звучит слово 'ананас'?
- Хрю-хрянас. – сказала Лиза
- Интересно, - сказала мама – похоже на русский язык, только всё время какие-то хрю добавляются.
А Лиза объяснила:
- Это потому что у них такой нос длинный. Слон говорит носом и пока слова летят через длинный нос, они превращаются в хрю-хрю.
- Интересное объяснение, - улыбнулась мама и задумалась об иностранных языках. А потом добавила:
- Хорошо, что у нас с тобой носы короткие, а то мы бы так и хрюкали как свинки.
Тем временем, Слон, мечтая о трёх ананасах, встал на задние ноги и замахал передними ногами. В этот момент прожектор осветил дирижёра оркестра. Дирижёр заслонился руками от света, увидел Слона, вежливо поклонился Слону и отошёл в сторону. Слон улыбнулся и стал дирижировать оркестром, красиво двигая толстыми передними ногами и показывая хоботом, какой инструмент начинает играть. Оркестр играл вальс Штрауса 'Голубой Дунай'. Слон увлёкся и стал тихонько подпевать оркестру, он делал это удивительно ловко, как будто кто-то играл на очень большом саксофоне. Публика в цирке даже боялась хлопать, так красиво звучал вальс со слоновьим пением. Наконец, прозвучали последние аккорды, и Слон начал кланяться и прижимать переднюю ногу к своей большой груди. А потом спросил своего тюрбанчика:
- Ну что, идём в буфет к ананасам?
- Идём-идём, ещё пять минут чего-нибудь изобразим.
- Четыре ананаса, - сказал Слон.
- Слушай, - ответил человечек, и чуть не заплакал – ведь ещё ведро яблок. У меня нет денег на четыре ананаса.
- Ладно, три ананаса, яблоки на завтрак. Чего ты хочешь?
- Как? Ты забыл? А танец?
- Какой танец? Мы не договаривались.
- Тагорчик, не надо врать, мы каждые субботу и воскресенье танцуем танец.
- Не может быть. В субботу рабби вообще не имеют права работать.
- Хватит врать, Рабби, ты же мусульманин.
Мама спросила:
- Лиза, ты знаешь, что такое – мусульманин?
- Нет, мамочка, потом объяснишь...
А Слон продолжал:
- Я уже давно католик, мой друг. Ты забыл, я недавно самого Римского Папу катал по Одессе.
- Тем более. Танцуем...
Оркестр заиграл вальс Грибоедова, слон начал качать головой и ритмично переступать большими ногами. Дрессировщик попросил::
- Надо же покружиться по арене
Слон ответил:
- У меня высокое давление, голова кружится, кружись сам.
Наконец, слон, не дождавшись конца музыки, встал, отдуваясь через свой длинный хобот, и сказал
- Баста!
А дрессировщик умолял:
- Нельзя так сразу, один кружочек...
Лиза не выдержала и попросила:
- Один кружочек...
Слон замер и стал вглядываться в публику. А потом спросил:
- Там есть слонёночек?
Мама зашептала:
  - Лиза, молчи, а то он снова утащит тебя под купол цирка.
Лиза, хоть была и маленькая, но очень умная. Она спросила маму:
- Мамочка, ты уверена, что слон может залезть так высоко?
А мама ответила:
- Я не знаю, что в этом цирке творится, но мне теперь кажется, что и слон может летать.
А Слон увидел Лизу и сразу начал что-то шептать своему маленькому другу в белой одежде. Тот сначала отрицательно качал головой, потом махнул рукой. На арену вышел конферансье и громко объявил:
- Наш Слон может покатать кого-нибудь на хоботе.
Слон сделал удобное сидение на хоботе, и туда постелили мягкую попонку.
Лиза зашептала маме:
- Мамочка, я очень хочу, позволь мне покататься у этого милого слона на хоботе.
А мама тоже зашептала, но довольно громко:
- Хватит с меня мартышек. Я хочу привезти своего ребёнка домой целым.
- Мамочка, ну пожалуйста... Я буду целой.
Оркестр заиграл вальс-бостон, и хриплый голос запел:

- На ковре из жёлтых листьев в платьице простом
- Из подаренного ветром крепдешина...

Музыка звучала мерно и ненастойчиво. Слон смотрел на Лизу, покачивая своим хоботом как креслицем. Лиза выскочила на арену и побежала к Слону. Слон вежливо опустил до земли свой хобот, и Лиза уселась на мягкую попонку и взялась руками за хобот, чтобы не упасть. Странная музыка всё звучала:
- Танцевала в подворотне осень вальс- бостон,
- Отлетал тёплый день
- И хрипло пел саксофон...
Слон начал раскачивать хобот и вдруг сильно махнул им и посадил Лизу себе на спину. Лиза немножко испугалась, но потом увидела, что сидит на красивом ковре на широкой, как диван, спине Слона и увидела ручечки, за которые можно держаться, если станет страшно. Лиза на всякий случай схватилась за одну ручечку и тут увидела, как высоко она плывёт над ареной, и как все люди на неё смотрят снизу вверх, как на принцессу, и почувствовала как плавно под ней движется большое тело её нового друга, который бережно её нёс над ареной. Все люди смотрели на Лизу и удивлялись, почему ей не страшно.
А сосед сзади за мамой начал говорить:
- Да знаем, они тут перед нами все артисты.
Тут уже Охотник не выдержал. Он повернулся к соседу сзади, взял его за шею и за ногу и понёс прочь. Их осветил прожектор, и все люди начали хлопать, потому что подумали, что это два клоуна. Охотник скоро пришёл очень довольный и сказал:
- Наконец-то мы этого надоедалу сплавили. Я его засунул в такси.
Слон поднял  хобот себе на спину, и они с Лизой начали разговаривать. Слон тихонечко выдувал  слова из хобота, а Лиза говорила ему в розовенькую дырочку на конце хобота.
Слон спросил:
- А ты с кем пришла в цирк?
- С мамой. Вон она сидит в синем платье. У неё на рукавах кружева.
- Какая у тебя мама красивая, - сказал Слон,  а потом поправился:
- Но ты, конечно, тоже очень красивая.
Вдруг Лиза спросила:
- Слон-Слон, а ты не мог бы покатать нас с мамой?
Слон задумался:
- Понимаешь. мне было обещано три ананаса... Если я буду катать тебя с мамой, я получу только морковку.
 А голос пел:
- И со всей округи люди приходили к нам
Мама поглядела на Охотника, а он ей покивал головой. А голос дальше пел:
- И со всех окрестных крыш слетались птицы
Лиза вспомнила своих друзей - смешных воробьёв. Музыка звучала:
- Как часто вижу я сон
- Мой удивительный сон
Слон танцевал по кругу, а потом приблизился к маме, осторожно и решительно подхватил её нежным хоботом и посадил на спину рядом с Лизой. Мама вскрикнула и ухватилась за ручку.
- Мамочка, не бойся, он очень осторожно танцует, - сказала Лиза, а Слон пел:
- Не уходи, побудь со мной ты мой каприз
Мама прошептала:
- Какой каприз? Что он поёт?
- Мамочка, это просто песня...
а голос дальше хрипел:
- Опьянев от наслажденья, о годах забыв
- Старый дом, давно влюблённый в свою юность
- Всеми стенами качался, окна отворив
Тут слон плавно закачался, ловко переступая вперёд и назад своими толстыми ногами.
- И всем тем, кто в нём жил
- Он это чудо дарил...
Оркестр мягко  и грустно играл дальше:
- А когда затихли звуки в сумраке ночном
- Всё имеет свой конец, своё начало
Слон бережно нёс у себя на спине маму с Лизой, плавно кружился по арене. Его затуманившиеся глаза были полузакрыты, а длинный хобот раскачивался в воздухе, как верёвка. А голос заканчивал песню:
- Ах как жаль этот вальс
- Как хорошо было в нём...
- Знаешь, мама, - сказала Лиза, - мне кажется, этот слон очень хорошо танцует, но он очень грустный.
Музыка затихла, все люди вскочили и стали очень громко хлопать и радоваться. Слон осторожно снял Лизу и маму со спины и низко им поклонился, потом ушёл за кулисы. Занавес задвинулся, все шли по проходам между рядами, а Лиза оглядывалась, и ей казалось, что в щель между портьерами на них всё глядел большой слоновий глаз.
Они уходили от цирка, а в воздухе плавала песня:
- Как часто вижу я сон
- Тот удивительный сон...


Лягушка

Вы, наверное, уже хорошо знакомы с Лизой и её мамой. Они ведь главные герои моих сказок, а все остальные – воробьи, кошки, собаки и даже бегемоты и волки - их друзья. Сегодня я вам расскажу совсем новую историю про Лизу и её маму.
Однажды в воскресенье выдалась очень хорошая погода. Было очень тепло, но не жарко, ветер был слабый, и мама с Лизой поехали погулять в парк, в котором они недавно подружились с волками. Лиза очень хотела ещё поговорить с вежливым волком, но, к сожалению, волки им так и не попались. Мама сказала, что волки вообще-то не живут в парках, они живут в настоящем лесу, а в парк они прибежали специально поговорить с охотником об охоте и рыбной ловле. А потом они ушли к себе в лес, где их дожидались их дети - волчата.
Делать было нечего. Лиза с мамой шли по дорожке и вышли к красивому маленькому пруду, окружённому камышами. На берегу пруда были сделаны мостки, а неподалёку стояла скамейка.
В пруду громко квакали лягушки. Мама спросила:
  - Лизонька, о чём разговаривают эти лягушки. Лиза прислушалась и сказала:
  - Я пока ничего не понимаю, может быть у них другой язык, как ты думаешь?
 - Я совсем не знаю, - сказала мама, - это только ты у нас такая особенная. Но ты всё-таки послушай их, может быть, ты что-нибудь поймёшь и мне расскажешь. Видишь эти маленькие мостки, ты на них посиди и послушай, только, пожалуйста, держись подальше от края, а то еще упадёшь в воду, придётся мне тебя спасать, а я плавать не умею.
 - Хорошо, мамочка, - сказала Лиза, осторожно вошла на мостки и стала слушать. Оказалось, что лягушачий язык оказался нетрудным, и скоро Лиза стала всё прекрасно понимать. Одна лягушка пела
 - Как хорошо сидеть в пруду!
А другая продолжала:
 - Я никуда отсюда не уйду!
Третья квакала приятным голосом:
 - На свете нету лучше мира,
А потом все вместе они заканчивали громко:
 - Здесь так тепло и сыро!
Потом лягушки замолкали, немножко молчали и начинали всё сначала. Лиза побежала к маме и всё ей рассказала. Мама сказала:
 - Ну конечно, хоть прудик и маленький, но для них это целый мир. Они всю жизнь тут живут. Иди, послушай, может быть, они ещё что-нибудь споют.
Лиза снова уселась на мостках, но напрасно она дожидалась новой песни, лягушки громко и с удовольствием всё хвалили свой пруд, теплоту и сырость. Лиза совсем уж было собралась уходить, как вдруг она увидала большущую зелёную лягушку, которая сидела на огромном листе кувшинки. Эта лягушка не принимала участия в пении, у неё был очень задумчивый вид, и даже её голубые глаза были полузакрыты. Лизу эта серьёзная лягушка очень заинтересовала, но она боялась её потревожить и ждала, когда лягушка откроет совсем глаза. Этого она не дождалась, не выдержала и сказала:
 - Извините, пожалуйста...
Лягушка, не поднимая век, заквакала:
- Подожди, пожалуйста, немножко, маленькая девочка, я думаю.
Лиза подумала – странно, почему это все меня называют маленькой. Хоть эта лягушка и очень большая, всё же я гораздо больше её.
Лягушка вдруг сказала:
 - А разве ты считаешь себя большой?
Лиза очень удивилась, что лягушка может слышать её мысли и ответила:
 - Нет, я вообще-то не очень большая, но и не маленькая.
 - Ну, хорошо, договорились, - не стала спорить умная лягушка и добавила:
 - Ты, кажется, хотела что-то спросить?
 - Да. Вы случайно не знаете, где живёт лягушка-путешественница, про которую написал Ганс Христиан Андерсен?.
И вдруг лягушка засмеялась и смеялась так долго, что начала кашлять, отворачиваясь и закрывая свой большой рот задней лапой. Потом она  прокашляла:
 - Извини, уж больно я стала старая. Ну, девочка, тебе повезло. Ведь лягушка-путешественница и есть я. Только эту сказку написал не Андерсен, а другой писатель.  Андерсен её только придумал.
Лиза не выдержала и помчалась к маме, чтобы сообщить ей, с какой знаменитой лягушкой она познакомилась. По маминому лицу было видно, что она не очень-то поверила этой новости, потому что лягушки, как и люди, любят похвастаться своими подвигами, которых они на самом деле не совершали. Но, видимо, у мамы была интересная книга, и она сказала Лизе:
 - Что ж, пусть она тебе расскажет про свои путешествия. А ты потом мне расскажешь.
Лиза вдруг испугалась, что лягушка может уйти, не поговорив с ней, и побежала обратно. Мама крикнула:
 - Осторожно, не торопись, а то ещё упадёшь к лягушкам.
Но старая лягушка сидела на месте.
 - Вы не могли бы рассказать о ваших путешествиях.
 - Ну что ж, если тебе интересно, я никуда не тороплюсь, так что расскажу.
И она начала.
 - Ты слышишь, что поют эти глупые лягушки. Они думают, что это пруд и есть весь мир. Я в их годы была гораздо умнее, я смотрела на небо, где летают птицы, на Солнце и Луну, на далёкие деревья и я поняла, что наш пруд это маленький кусочек этого большого мира. И мне ужасно захотелось посмотреть на большой мир. Однако, как ты знаешь, лягушки летать не умеют, а если начать прыгать – далеко не упрыгаешь, обязательно кто-нибудь тебя съест, как съели путешественника Кука краснокожие дикари с острова Гавайи. Ты слышала про это? Да-да зажарили и съели. Не огорчайся, это было очень давно и может быть даже неправда. Но меня-то чуть не съела цапля в моём собственном пруду, едва я от неё унырнула. Так что никуда прыгать я не собиралась. Но у меня с детства, как и у тебя, была очень умная голова. На нашем пруду часто ночевали дикие гуси. И как ты, наверное, знаешь из сказки, я попросила их тащить меня с двух сторон за палочку, на которой я висела, держась посередине своим большим ртом. Гуси, к счастью,  не цапли – они лягушек на едят. Так вот я и отправилась в путешествие. Этот Ганс, который потом написал сказку даже не представлял, как трудно летать держась ртом за палочку и  не имея зубов. Я очень мучилась и однажды решила – хватит путешествовать, сейчас открою рот и полечу вниз. Однако парашюта у меня не было, и я решила не рисковать. А то могу так шлёпнуться, что от меня только мокрое место останется. Представляешь – вместо красивой лягушки останется только место, где она приземлилась, да ещё мокрое. Обидно. Наконец я придумала, что не обязательно держаться ртом, можно и руками и даже ногами. Когда мне стало легче лететь, я начала смотреть вниз. Ты знаешь, какая красивая земля сверху?
 - Да, я летала на самолёте, - сказала Лиза.
 - Что – ваши самолёты, - проквакала лягушка, - они летают так высоко и быстро, что ничего с них не увидишь. А мы летели низко и медленно, и я любовалась сверху зелёными лесами и снежными горами, которые поднимались гораздо выше нашего полёта. Самое красивое время было, когда мы летели над Средиземным морем, море было синее-синее, солнце садилось, по морю плыли парусные корабли, и их паруса были ярко-розовые, как драгоценные камни. Да... этого я никогда не забуду.
Лягушка помолчала, потом продолжила:
 - А вот про мою жизнь в Африке ничего хорошего сказать не могу. Дело в том, что там меня столько раз хотели съесть, что гуси. Наконец, дали мне двух гардов - охранников, которые охраняли меня день и ночь, чтобы меня какой-нибудь африканский гурман-крокодил не проглотил. Крокодилы, оказывается, очень любят заморские деликатесы, лягушка для них всё равно, что для вас с мамой - бельгийский шоколад. Гуси не только меня, они даже древний город Рим спасли: когда стража уснула, и враги захотели захватить Рим, гуси подняли страшный шум и разбудили охрану. Гуси не зря шумели. Если бы враги победили, они бы и всех гусей съели.
Весной мои благородные гуси понесли меня обратно. В этот раз мне было лететь гораздо легче, потому что я сплела себе корзинку из папируса и всю дорогу сидела в корзинке, смотрела вниз и направляла полёт гусей, потому что очень хотела вернуться в своё родное болото. Так и случилось. Гуси плавненько опустили меня в вот эти самые камыши, помахали крыльями и улетели. И началась снова спокойная жизнь, если считать спокойствием, что мне нужно было рассказывать каждый день всему пруду о своих впечатлениях. Я уже даже не помню точно, что на самом деле было, а что я придумала для интереса.
Однажды на берегу пруда появился худой высокий человек, который смотрел на пруд и всё время что-то записывал. Он увидел меня и на хорошем лягушачьем языке – таком же хорошем как у тебя, девочка – попросил меня описать, что делается под водой. Он много раз просил меня нырять и рассказывать про рыб, водяных жуков, про подводные растения и прочие вещи. Он был такой любопытный и так много хотел знать, что я даже устала нырять и рассказывать. Наконец, он ушёл, пообещав прийти завтра. Он ходил несколько дней, и я все время на него работала. В последний день он сказал мне:
 - Дорогая Жанна (это моё имя) вы так мне помогли, что я хочу вам сделать подарок.
 - Для меня это было большое удовольствие – помогать вам, - сказала я не совсем искренне, потому что, по правде говоря, он меня замучил. Я это ему решила не говорить, потому что мне понравилось, как ему всё интересно знать про наш прудик, да и сам он был приятный мужчина. А потом спросила:
 - Вы, наверное, учёный?
 - Нет, я не учёный, - сказал человек, - я писатель, и моё имя Ганс Христиан Андерсен. Я хочу написать сказку, в которой всё происходит под водой, в пруду.
 - А я не только про пруд знаю, - сказала я, и поведала ему всю мою историю про путешествие на гусях. Рассказывать этому человеку было одно удовольствие, тем более, что мой рассказ был много отрепетирован на лягушках.  Он смотрел на меня блестящими любопытными глазами, где было смешно – смеялся, а где было грустно, становился серьёзным. Иногда он так хохотал, что даже громко хлопал себя ладонями по коленям. Когда я закончила историю, он сказал:
 - Но это же изумительно. Никогда про такие чудеса не слышал,
и попросил у меня разрешения мою сказку записать. Я согласилась, потому что слава в одном маленьком пруду уже казалась мне незначительной.
Он потом добавил:
 - За все, что вы мне сделали, дорогая Жанна, я хочу вручить вам подарок.  Вот, возьмите это кольцо. Оно не простое, а волшебное. Стоит вам загадать желание и дунуть в колечко, как оно тут же исполнится. Учтите только, что в этом колечке поместилось три, только три желания, но зато любые. Будьте очень осторожны, это кольцо может всё, но его нужно употреблять только на добрые дела.
 - Спасибо, - сказала я, взяла кольцо и подумала, - какие у меня ещё могут быть желания? Я полетала над миром, побывала в Африке – спасибо, больше не надо Африки, и я прилетела в своё милое болото, где так приятно – тепло и сыро. Ладно, спрячу я кольцо под корягу на дне, на всякий случай.
Никогда бы не подумала, что как раз такой случай вскоре и случится.
Однажды мимо нашего пруда ехала кавалькада всадников на высоких стройных лошадях. У лошадей хвосты и гривы были заплетены в косички, а на лошадях сидели красивые, богато одетые молодые люди, которые весело разговаривали и громко смеялись. Среди них был юноша, который мне сразу понравился. Он высокий и сильный, у него голубые глаза, его шёлковые волосы опускались до плеч, а на голове  малиновый берет с пышными белыми перьями. Он один в этой компании был очень грустный.
 - Шарль, - крикнул ему один из товарищей, - ты чего грустишь, ведь у тебя завтра свадьба, и ты станешь самым из нас богатым.
 - Что ж – богатство, - сказал Шарль, - она очень милая девушка, но я не люблю её. А когда я встречу девушку, которую полюблю, будет уже поздно, я буду женат.
 - А ты скажи ей, что ты уже дал слово чести другой девушки, тогда твоя невеста, которая тоже не успела ещё в тебя влюбиться, даст тебе свободу.
Шарль сказал:
 - Но я никому не давал слова, я не могу врать.
 - А ты дай такое слово, Прямо сейчас – хотя бы этой красивой лягушке, которая с тебя глаз не сводит. Слушай, лягушка, ты – девушка?
 - Я ужасно испугалась и хотела поскорее нырнуть на дно, но у меня как будто лапки отнялись, - рассказывала лягушка.
 - Ну, кто же даёт такое слово лягушке – отбивался Шарль, но шутники настаивали:
 - Дурачок, это же самое лучшее. Ты не будешь врать – слово действительно дано, и при свидетелях. Никому и в голову не придёт, что ты дал слово лягушке. А лягушка не будет требовать, чтобы ты на ней женился.
 - Мне это не очень нравится, - сказал Шарль, - но, так и быть, дам слово лягушке.
Он направил лошадь ко мне. Я его увидела вблизи, он был такой юный и прекрасный, что я не могла оторвать от него глаз.  Он посмотрел на меня и сказал смущённо:
 - Лягушка, лягушка, будь моей женой.
Я вся покраснела от смущения, даже живот покраснел, и не смогла сказать ни слова, но почему-то кивнула головой. Все вокруг просто покатились со смеха. А он грустно на меня посмотрел и поскакал прочь. Вся компания со смехом и шумом понеслась за ним. Я понимала, что это всего лишь шутка, но мне стало грустно, потому что он мне понравился. Ну, в самом деле, не может же он жениться на прудовой лягушке, это просто смешно. Надо было выкинуть все мечты из головы.
Но успокоиться и забыть мне не удалось. Через несколько дней он приехал ко мне, сел на берегу пруда как Алёнушка на картине Васнецова, вот как ты сейчас сидишь, и грустно сказал:
 - Что я наделал! Хоть вы и лягушка, но я не могу нарушать своего слова, и теперь уже я никогда не смогу жениться на девушке, которую я когда-нибудь полюблю.
Мне его стало очень жалко, я не знала просто, что делать, и он мне ужасно нравился. И тут я вспомнила про кольцо. Я не очень-то верила обещанию Ганса, но решила попробовать, нырнула на дно, сунула лапку под корягу и с ужасом обнаружила, что кольцо пропало. Но оно не пропало: я порылась в тине, нашла его и выскочила на поверхность. Шарль с удивлением смотрел на меня.
 - Я выскочила на мостки и зашептала
 - Кольцо, кольцо, я хочу стать красивой и стройной принцессой, чтобы  Шарль меня полюбил и женился на мне.
И дунула в колечко. Мне показалось, что мостки улетели от меня вниз и меня снова несут куда-то гуси. Но это были не гуси, это у меня выросли длинные стройные ноги, я увидела свои новые прекрасные белые руки, я наклонилась над водой и увидела в отражении белокурую голубоглазую девушку. На мне было прекрасное голубое платье шитое жемчугом.
Шарль смотрел на меня открыв рот и не мог вымолвить ни слова. Я сказала ему:
 - Милорд, когда вы выполните ваше обещание жениться на мне?
Шарль закричал с восторгом
- Сегодня, сейчас! – посадил меня перед собой на лошадь и поскакал прямо в церковь, где нас обвенчали, а потом мы поехали в его замок. Родители любили Шарля, они ему сразу простили, что он их не послушался, и они полюбили меня, потому что видели, как Шарлю со мной хорошо.
Мы жили очень счастливо. Шарль был очень добрый, а я была очень нежной и умной. Но однажды к нам приехали шумные и грубые люди. Они выпили всё вино в доме, кричали, хлопали моего Шарля по плечу и сказали, что он, как честный рыцарь, должен ехать в с ними в Палестину воевать.
Мой Шарль не был трусом, он был сильный и храбрый воин, но ему совершенно не хотелось ехать в далёкую Палестину для того, чтобы там воевать неизвестно за кого. И ему, конечно, не хотелось покидать меня. Но он был рыцарь чести, и он уехал с этими грубиянами. Я сидела в высокой башне, смотрела ему вслед, пока его малиновый берет с пышными перьями не исчез вдали. После этого я много лет провела в этой башне и всё смотрела вдаль через узкое оконце, но мой дорогой Шарль в малиновом берете так и не появился на дороге. В конце концов, мне стало так плохо, что я решила вернуться в свой пруд, тихонько жить здесь и думать о Шарле. Я использовала своё второе желание, которое мне подарил добрый Ганс, и превратилась обратно в лягушку. Когда ты пришла, я как раз думала о нём и представляла себя с ним.
Лизе даже захотелось заплакать от этой грустной истории. Ей было очень жалко влюбленную принцессу-лягушку Жанну и бедного храброго принца Шарля, который пропал на далёкой никому не нужной войне.
Жанна задумалась, а потом задней лапкой вытерла слёзы с лица и сказала:
 - Знаешь, девочка, ты мне так понравилась, что я, пожалуй, тебе сделаю подарок – подарю тебе кольцо с третьим желанием. У меня нет никаких желаний, я люблю свой прудик, здесь так тепло и сыро, я больше не хочу путешествовать, и никто мне не заменит моего Шарля. Возьми это кольцо, только не торопись и очень хорошо подумай над своим единственным желанием. Лиза осторожно взяла драгоценное кольцо и сразу стала думать, что бы такое пожелать. Лягушка сказала:
 - Я тебе советую, не загадывай только стать красивой девушкой, потому что ты уже сейчас красивая, а когда вырастешь, будешь ещё красивее, и никаких колец тебе для этого не понадобится.
 - Может быть пожелать, чтобы мамина работа и школа переехали прямо к нашему дому, -подумала Лиза, - или подарить маме голубое платье с венецианскими кружевами? Или выиграть по лотерейному билету и поехать путешествовать, например, по Америке? А может быть Америку сюда поближе придвинуть, чтобы далеко не ездить? Это всё очень интересно, но как-то всё не то.
Вдруг Лиза посмотрела на грустную старую лягушку Жанну и у неё появилась идея. Она зашептала:
 - Кольцо-кольцо, преврати лягушку Жанну обратно в красивую молодую принцессу. И дунула в колечко.
 - Бултых! – раздался громкий звук, фонтан воды вылетел из пруда, окатил с ног до головы Лизу, а потом в воде показалась что-то голубое, светловолосая голова и белые руки, машущие в воздухе.
 - Лиза! - закричала мама и побежала к пруду. Она подумала, что Лиза упала в воду и ужасно испугалась.
 - Мамочка, со мной всё в порядке. Только помоги мне!... – крикнула мокрая Лиза, стараясь поймать девушку за руку. Вместе с мамой Лиза вытащила из пруда девушку-лягушку в голубом платье. По ней стекала вода, она дрожала от холода и к тому же начала плакать, так что неизвестно, воды или слёз было больше. Она приговаривала:
 - Что ты наделала, я не хочу быть принцессой! У меня всё равно нет моего Шарля, я хочу жить спокойно в своём пруду, среди моих родственников-лягушек. Что ты наделала, ведь у нас нет больше желаний в колечке!
И она ещё сильнее зарыдала.
Лиза была очень расстроена, она хотела сделать, как лучше, и совсем чуточку ей хотелось посмотреть на превращение лягушки в прекрасную царевну. Она никак не думала причинить Жанне такое горе. Но делать было нечего. Они усадили Жанну на заднее сиденье, включили отопление и поехали домой. С принцессы текла вода, она хлюпала носом, но, всё же, она была очень красивой. Они приехали домой и стали жить вместе с бедной Жанной. Она всё время грустила и однажды даже пропала. Лиза с мамой очень испугались за неё, они подумали, что с принцессой случилось какое-то несчастье. Мама позвонила в милицию и сказала, что пропала принцесса  в голубом платье, покрытом настоящим жемчугом. Потом мама послушала, что ей там ответили, выключила телефон и растерянно обернулась к Лизе:
 - Знаешь, Лизочка, они сказали, что если я ещё раз позвоню, они меня оштрафуют.
Ясно было, что милиция бесполезна, и мама с Лизой решили проводить поиски собственными силами. Для начала они поехали на знакомый прудик, и сразу увидели принцессу Жанну, которая сидела на мостках. Вокруг неё собрались лягушки, а Жанна им рассказывала про свою жизнь, про всякие чудеса: телефоны, компьютеры и стиральные машины. Когда Лиза с мамой приблизились, они увидели, что рядом с принцессой сидит очень хорошенькая девушка. При их приближении, девушка нырнула в воду, махнув стройным рыбьим хвостом.
 - Подумать только, - сказала мама, - да этот прудик просто волшебный, здесь даже настоящие русалки водятся. Лиза тоже удивилась. Она в первый раз в жизни увидела русалку.
Жанна рассказывала, лягушки ахали, удивлялись и хохотали, и Жанна выглядела совсем не такой грустной, какой она всё время была дома. Пришлось маме с Лизой возить принцессу на её любимый пруд каждую неделю.
Жанна была очень хорошей девушкой. Чтобы не быть никому в тягость, она, хоть и была принцессой, научилась мыть посуду и пылесосить пол. Маме с Лизой было очень неудобно, что принцесса всё это делает, но она всё равно делала. И всё же было видно, что принцесса тоскует и хочет обратно в свой прудик. Но жить в воде в человечьем виде было бы всё же неудобно, ведь Жанна была настоящей девушкой, а не русалкой с рыбьим хвостом.
 - Как-то маме пришла хорошая идея, и она научила принцессу пользоваться интернетом. Жанна очень быстро всему научилась, и главным её занятием было рассматривать портреты знаменитых  лягушек из разных стран мира.  Она даже пыталась выяснить нельзя ли установить компьютер в её любимом пруду, когда она туда вернётся.
Возвращение, однако, затягивалось, потому что никто не знал секрет превращения молодой красавицы в старую лягушку. Врачи над ними даже смеялись и советовали всем вместе пойти к психиатру. Вокруг их дома начали появляться юноши, которые поджидали, когда молодая красотка в голубом платье выйдет из дома. Но Жанне никто не был нужен, она вздыхала о Шарле и беспокоилась о своих лягушках.
Как-то раз, когда мама с Лизой приехали домой, принцесса выскочила им навстречу. Он смеялась, и её глаза сияли. Она потащила их к компьютеру и показала им на экране лицо худого и загорелого человека со смеющимися глазами.
 - Вы знаете, кто это? – закричала она, - этого человека зовут Ганс Христиан Андерсен. Это он мне дал кольцо, значит, он может мне помочь и в этот раз, и превратит меня в лягушку.
Услышав это, Лиза не очень-то обрадовалась, потому что Жанна была её лучшей подругой, только немного грустной. Не могла же Лиза жить с лягушкой в пруду.
 - Жанночка, - осторожно спросила мама, - ты уверена, что это тот самый Ганс Христиан Андерсен, который дал тебе кольцо? Ведь прошло столько лет, он всё-таки не волшебная лягушка.
Но Жанна стала говорить, что она хорошо помнит лицо Ганса, это тот самый человек, только одет по-другому, и она непременно хочет к нему пойти.
  Мама постукала клавишами на клавиатуре и заметила:
 - Туда не дойдёшь, это в Голландии, туда надо на самолёте лететь. А вправду, Лиза, давай съездим с Жанной в Голландию, мы никогда там не были.
 Всё устроилось очень быстро. Мама взяла отпуск, они купили билеты и полетели в голландский город Утрехт, где жил знаменитый Ганс или его однофамилец. На всякий случай мама послала ему письмо со всеми объяснениями. Удивительно,  что она сразу получила от него ответ, где он очень вежливо приглашал их остановиться всем в его большом доме. Но он ничего не написал о своих способностях волшебника.
В аэропорту их сразу оглушил громкий голос диктора:
- Лизу, маму и принцессу, прибывших к Гансу Христиану Андерсону, просим пройти на стоянку, где им подана машина.
Начинались чудеса...
Когда они подошли к машине, то глазам своим не поверили. Из машины выскочил не шофёр, а птица-грач, который сорвал с головы фуражку, церемонно растопырил крылья  и вежливо поклонился:
 - Прошу вас, дорогие леди, экипаж подан.
Леди в полном изумлении сели в машину. Даже привычная к чудесам принцесса была в изумлении от такого странного шофёра. Потом грач надел фуражку, сложил крылья и ловко прыгнул в машину. Они поехали с большой скоростью, и каждый полицейский, который их замечал, останавливал движение и отдавал честь.
 - Как вас здесь хорошо знают, - заметила мама.
 - Это не меня знают, - ответил грач, - это они машину моего хозяина Ганса хорошо знают.
 - Как вы хорошо говорите по-русски, - снова сказала мама.
 - О, мадам, я знаю все европейские языки. Повсюду, знаете ли,  летать приходится- ответил грач.
Они выехали за город и подъехали к чугунным воротам. Грач нажал кнопочку в машине, ворота бесшумно раздвинулись, и машина покатила по песчаной дорожке к дому. Сложенный из камня дом походил на маленький замок, к нему были пристроены башенки, а окна были из разноцветных стёкол, соединённых свинцовыми полосками.  Из дома вышел хозяин. Он был не молодой, но и не старый, худой, загорелый и добрый. Он сказал:
 - Милости прошу в мой дом, очаровательные леди. Вы мне оказали большую честь своим посещением. Надеюсь, вам у меня понравится. С грачом Карлом вы уже познакомились. Он у меня мастер на все руки: и шофёр, и повар, и садовник, всё умеет починить и хорошо разбирается в компьютерах. Это счастье, потому что я ничего в них не понимаю. Из-за его спины вышла улыбающаяся зелёноглазая девушка в белом передничке.
 - А это моя служанка Гелла. Расторопна и услужлива. Нет такой услуги, которую она не могла бы оказать. Она в вашем распоряжении, мне самому не так уж много надо. Она покажет ваши спальни.
Дом внутри оказался неожиданно просторным. Хозяин повел их по дому. Лизу больше всего поразила кухня с огромной электрической плитой, над которой висели сверкающие, как золото, медные кастрюли. Хозяин усмехнулся:
 - Старинные кастрюли - это его слабость.
Грач летал по кухне, и в его лапах и крыльях кипела работа – он готовил ужин для новоприбывших. Он строго сказал:
 - Ганс, уведи гостей, они мне мешают.
Хозяин сделал вид, что испугался, подмигнул Лизе и увёл её из кухни.
Спальни были небольшие, но очень уютные, декорированные в настоящем викторианском стиле. Пол был выложен из разноцветного дерева, повсюду стояли живые цветы и прекрасные лампы. На стенах висели старинные картины и даже один Ван Гог. Словом, дом был чудесный.
Они ужинали в столовой. Принцесса стеснялась и молчала, так что её грустную историю рассказывали Лиза и мама. Ганс, слушал очень серьёзно и
ничему не удивлялся, как будто история про принца Шарля и о всяческих превращениях были самым обычным делом.  Ужин был такой вкусный, пожалуй, самый вкусный в их жизни ужин - грач оказался великим кулинаром.
Когда Гелла принесла великолепный десерт, им могли уже только любоваться;  все пошли к камину и уселись в глубокие мягкие кресла. Лиза в кресле просто утонула, из кресла высовывались только её ножки и макушка. Было очень уютно, в камине пылали и потрескивали дрова,  на каминной полке сидел грач в очках и читал газету, мама была рядом, принцесса тоже, добрый волшебник Ганс внушал полное доверие -  всё было чудесно. И Лиза незаметно для себя уснула.
А для принцессы начиналась самая важная часть визита. Она сложила руки  на груди и повернулась к Гансу:
 - Вы мне поможете, вы мне, конечно, поможете, я знаю...
 - Вы имеете в виду помощь в превращении обратно в лягушку?
  Принцесса почему-то смутилась, но кивнула головой.
 - Что ж, сказал Андерсен, - я думаю, это дело нехитрое, я сам никогда этим не занимался, но остались прадедушкины книги, я в них посмотрю... Это я вам обещаю. Но вообще-то не торопитесь, поживите у меня, осмотритесь, походите по городу Утрехту, по музеям. Никуда ваш пруд от вас не убежит. Между прочим, сказку про лягушку вовсе не я написал. Всё не было времени, и я подарил сюжет другому писателю.
Они зажили чудесной жизнью: катались с грачом по окрестностям, он их даже свозил в старинный город Амстердам, прорезанный множеством каналов. Они ходили по музеям, слушали знаменитый орган в знаменитом утрехтском соборе, а вечером сидели с хозяином у камина, уставшие и довольные. Лиза с принцессой пили гранатовый сок, а мама с Гансом – итальянское вино кьянти-классико. Ганс рассказывал им сказки или тихонько играл на рояле. А когда Лиза засыпала в своём любимом кресле, Ганс осторожно брал её на руки, уносил в маленькую уютную спальню и клал на высокую белоснежную кровать под балдахином, где мама её окончательно укладывала спать. Вскоре отправлялась спать и юная принцесса, а мама с волшебником сидели далеко заполночь, пили кьянти, разговаривали и смеялись. Иногда Ганс, надев очки, что-то читал вслух, размахивая руками, а мама серьёзно смотрела на него своими большими серыми глазами.
Ганс очень полюбил Лизу и принцессу, которую он называл почему-то Ваша Светлость-лягушка. Принцесса не обижалась, она была добрая девушка и всё ждала обещанного чуда. И чудо совершилось.
Однажды грач Карл попросил хозяина отпустить его на пару дней в Париж, где у него жила мама-грачиха.
 - Возьми машину, если хочешь, - предложил ему Ганс.
 - Спасибо, мастер, но я уж по старинке – полечу. Пора крылья размять, да и трафик в воздухе получше.
И грач улетел.
Ужин готовить было некому, и хозяин заказал по телефону пиццу. Все сидели у камина и ждали пиццу. Вскоре зазвучали бодрые шаги, и в комнату ворвался стройный юноша, неся в руках большую коробку с пиццей. Мама посмотрела на принцессу и увидела, что та открыла рот, побледнела и прижала руки к щекам, глядя на разносчика пиццы. В нём не было ничего особенного, у него были весёлые глаза и длинные волосы до плеч. Правда, на голове у него был малиновый бархатный берет с белыми перьями на макушке. Пожалуй, и джинсы у него были примечательные – они состояли из одних дырок. Но Жанна смотрела не на джинсы, она смотрела на лицо юноши так пристально, что у неё на глазах выступили слёзы. Юноша получил деньги, поблагодарил, а когда он собирался уйти, то кинул очень внимательный взгляд на принцессу, которая к этому времени уже успела покраснеть как морковка.
Ганс всё видящими смеющимися глазами наблюдал за ними. Он остановил юношу:
 - Месье, простите, как вас зовут?
 - Шарль – ответил просто молодой человек, ещё раз посмотрел на принцессу, которая уже начинала медленно сползать с кресла, и убежал.
 - Это он, - прошептала принцесса-лягушка, всё ещё прижимая ладони к щекам.
 - Ну что вы, милая девушка, - сказал хозяин,  - неужели так похож?
 - Это он! - вскрикнула принцесса и хлопнулась в обморок, а Лиза совсем расхотела спать. Принцессу, конечно, быстро привели в чувство, но она молчала и всё смотрела на дверь, как будто ожидала, что Шарль принесёт ещё одну пиццу.
Шарль в этот день больше не пришёл, но он пришёл на следующий день и вежливо попросил Ганса отпустить Принцессу с ним в кино.
 - Отпустим? - спросил Ганс у Лизы. Жанна стала делать знаки Лизе – мол, отпустим, отпустим…
Лиза строго спросила:
 - А когда вы её обратно приведёте?
 - В десять часов, - ответил Ганс.
 - Ладно, - сказала Лиза, - можете идти, но не опаздывайте.
Принцесса выбралась из  кресла и подошла к Шарлю. Очень смешно выглядели её бальное платье с жемчугом рядом с дырками Шарля. Но его это не смущало. Он дал руку принцессе, и они ушли.
После этого Шарль стал приходить к принцессе ежедневно. Однажды мама, Лиза и Ганс завтракали, а принцесса задерживалась. Вдруг в комнату ворвалась незнакомая девчонка с рюкзаком за спиной, у неё из-под рубашки торчал пупок, на джинсах было больше дырок, чем у Шарля, а в руках она держала теннисную ракетку. Девчонка озабоченно спросила:
 - Шарль не приходил? Мы в Университет опаздываем.
И тут все поняли, что это принцесса. На улице послышался велосипедный звонок, принцесса понеслась к выходу, и все почему-то побежали за ней. Принцесса выскочила из дома, а там стоял весёлый Шарль с велосипедом. Она вскочила на другой велосипед, и они помчались рядом. Она неслась, сверкая жемчужными коленками из джинсовых дыр, а её волосы, связанные на затылке в хвостик, летели за ней золотой волной.
 - Лягушка, стой, я, наконец, узнал рецепт, как тебе стать настоящей лягушкой, – закричал им вслед Ганс.
Принцесса оглянулась и показала ему язык.
А он захохотал и спросил Лизу:
 - Теперь ты веришь, что я – настоящий волшебник?
Лиза с мамой вскоре уехали домой. Им очень не хотелось уезжать, но у них были дела. Они знали, что скоро приедут назад, и волшебник им будет очень рад. И грач будет весело летать по кухне, и Гелла будет петь, стеля постели и стирая бельё. А волшебник будет сидеть в своём большом кабинете с книгами и окном в сад и думать. Он очень радуется, когда Лиза или мама или они обе входят к нему в комнату, сразу выключает компьютер и начинает читать им сказки.


Зимняя сказка

Лиза заснула на заднем сиденье, положив голову на подушечку. Я предложил её маме тоже поспать, но она отказалась- сказала, что будет мне помогать. Наверное, она боялась, что я могу заснуть за рулём. Честно говоря, этого со мной никогда не бывает, но мне было приятно, что она сидит рядом со мной, всматривается внимательными серыми глазами в заснеженный путь и иногда озабоченно взглядывает на меня. Дорога в самом деле оказалась нелёгкая: мы сначала мчались много часов по шоссе на север, потом свернули на дорогу поменьше, там лежал снег, а потом снег стал падать сверху, и мы, глядя на карту, стали медленно пробираться к маленькой станции, куда должен был приехать на поезде наш друг. Мотор славно урчал, и мы иногда покачивались, пересекая наметённые ветром сугробы.
Я забыл объяснить, почему и куда мы едем по этим сугробам. Дело в том, что незадолго до Рождества мне позвонил мой старинный приятель из Санкт-Петербурга и спросил, не хочу ли я встретить Рождество и Новый Год на даче в лесу. Он сказал, что арендовал эту дачу для своей семьи и друзей, но неожиданно так случилось, что он должен был срочно уехать в Антарктиду, и дом оказался никому не нужным.
- Я за всё заплатил, - сказал мой друг, - обидно будет, если красивый дом останется совсем один на Рождество в глухом лесу, без гостей и без веселья. Может быть, ты с друзьями приедешь туда? Дом будет очень рад, он любит гостей, это единственное удовольствие в его жизни. Увидишь, там будет чудесно, только ничего не пугайтесь.
Меня удивило, что приятель вспомнил про меня, но его предложение меня заинтересовало. Я вообще-то никогда не пугаюсь, но подумал о моих спутницах, а потом решил, что им будет интересно испугаться, пожалел этот гостеприимный дом и подумал, что, действительно, было бы очень хорошо пригласить туда Лизу и её маму. Но ещё я подумал, что было бы очень удачно - тайно пригласить на праздники нашего замечательного друга Ганса из города Утрехта в Голландии. Я ничего не сказал об этих планах Лизе с мамой, потому что не был уверен, что Ганс сможет приехать. Конечно, я хотел им сделать замечательный сюрприз, потому что они давно не видали своего друга-сказочника.
И вот я вёл машину в снегу по ночной дороге и ничего не знал. Во-первых, я не  знал, правильно ли я еду, потому что карты были очень плохие. Я также не знал, сможет ли Ганс приехать и я не был уверен, что я еду в сторону нужного нам города. Единственное, что я знал точно, что в этот неизвестный мне город мы приедем как раз вовремя. Хорошо бы в этом городе оказалась железнодорожная станция, где мы должны были встретиться с Гансом. Все эти опасения меня ужасно мучили.
Наконец вдали на низких облаках показалось белёсое зарево, я понял, что мы приближаемся к городу, и стал молиться, чтобы этот город оказался как раз тем городом, куда может приехать Ганс. Мне повезло – город оказался правильным, но заколдованно безлюдным: темны были улицы и ни одного окна не светилось в маленьких домах. Мы быстро нашли железнодорожную станцию и остановились. Лиза проснулась.
- Лизочка, ты можешь ещё поспать, - сказала мама, но Лиза тотчас возразила:
- Нет, я хочу погулять
Мама намотала на Лизу шарф, одела ей шапочку и мы вышли на перрон. Падал снег, и перрон казался белоснежной дорогой убегающей в ожерелье заснеженных деревьев в никуда. На снегу совсем не было следов, только те, которые оставляли Лиза с мамой – одни маленькие, другие – побольше, но тоже маленькие. Я шёл следом смотрел на эти следы,  на круглые фонари, расплывающиеся в снежных кружевах, и был счастлив - оттого, что Лиза с мамой были со мной (их следы это подтверждали),  и я чудом попал в правильный город. Скоро должен был прийти поезд. Мы уговорились с Гансом, что он приедет этим поездом или не приедет совсем. (Совсем – неприятное слово, я хотел сказать, что не приедет в этот раз.)
- Что ж, -  у каждого человека бывают дела поважнее, чем встреча со старыми друзьями, - подумал я, а сам решил, что нет- это неправда, старые друзья важней всего на свете.
Мобильный телефон в этой глуши, конечно, не работал, и я положился на Провидение. Наконец, вдали истерически свистнула электричка и вскоре зелёные вагоны загремели мимо нас, вздымая облака снега на перроне. Двери открылись, мы стали глядеть взад и вперёд, но никто из вагонов не выходил. Когда уже раздался свисток к отправлению, рядом с нами из вагона выскочила какая-то девчонка в белой кроличьей шубке, а за ней вывалились двое высоких мужчин в нелепых тулупах. На головах у них были  солдатские треухи, причём у одного из них торчало вверх правое ухо, а у другого – левое. Они тащили на себе разнообразные пёстрые сумки, потом кинули их в снег и стали оглядываться. К нам никто не приехал, а их никто не встречал. Совпадение.   Но нам они были не нужны. Двери поезда закрылись, и поезд задвинулся в метель и мрак. Делать было нечего, надо было уезжать. И вдруг я увидел нос...
Из-под солдатской ушанки торчал совсем не солдатский – длинный нос. По обе стороны этого носа блестели умные весёлые глаза. Глаза уже давно всё поняли, они смотрели на нас, а рот растянулся в усмешку:
- Что, не узнаёшь?  - спросил солдат с носом.
Я человек простой, но сообразительный, поэтому я сразу кинулся к нему, схватил за отвороты полушубка  и спросил:
- Ганс, это ты, что ли?
- Я, я – не беспокойся.
- А что за маскарад такой?
Ганс снял ушанку, любовно её погладил по синтетическому меху и сказал:
- Раритет! Я подарю эту шапку Историческому музею, или, пожалуй, музею современного искусства. Будет там висеть, красавица, неподалёку от Ван-Гога.
Остальные новоприбывшие скромно стояли рядом, наверное ожидая, когда их представят. Я оглянулся на них и совершенно обомлел. Из беличьего капюшона на меня приветливо глядели голубые глаза лягушки Жанны, а длинная фигура с гитарой за спиной оказалась весёлым принцем Шарлем.
- Ну и чудеса, - сказал я потрясённо, - вы что – все вместе приехали?
- Как видишь, - произнёс Ганс, - неужели ты мог подумать, что мы пренебрежём вашим приглашением?
И что тут дальше началось! Все начали кричать, обниматься и целоваться. Если учесть, что все хотели поцеловать маму с Лизой не один раз, это затянулось надолго. Я, правда, не целовал мужчин, а только два раза Жанну, потом заодно поцеловал Лизу и её маму, хотя, честно говоря, они приехали со мной в машине, а не на поезде. Шарль тоже, видно по ошибке, целовал Жанну. Но какая разница, если всё равно все целуются.
Наконец все перестали здороваться, и я предложил пойти на вокзал выпить чаю. В небольшом зале не было ни души, не было также и чая, даже кассир за решётчатым окошечком отсутствовал. Зато в зале стояли большие деревянные скамейки, а в углу  в круглой металлической печи весело горел огонь.  Мы подтащили одну скамейку поближе к огню и расселись. 
- Как же это я так опростоволосился? - пробормотал Ганс.
- А что? – спросил я.
- Так у вас же снег. А мои ребята приехали в кроссовках, и кроссовки у них  уже мокрые.
- А где обещанный чай? – спросила меня Лизина мама. - Им бы сейчас очень хорошо горячего чая выпить.
- Что же они так и будут всё время пить чай и сушить кроссовки? А жить когда? Вы что думаете, у вас только один Ганс-волшебник есть? – спросил я и пошел к машине.  Из машины я принес огромный термос с чаем, кружки и пакет с бутербродами. А ещё я принес большой мешок, развязал и высыпал из него всё, и всё что там было весело поскакало в разные стороны. Жанна взвизгнула: она подумала, что это разбежались какие-то зверьки. Но это были не зверьки, это были валенки, которые я с запасом купил на всю компанию, надеясь в глубине души, что Ганс привезёт с собой Жанну и Шарля.
Валенки вызвали всеобщий восторг, потому что их никто кроме меня никогда раньше не носил. Мама, Лиза и Жанна надели свои беленькие валенки, а все мужчины – обыкновенные серые.
- Ну вот, теперь вы на людей похожи, - сказал я, - особенно, если эти ушанки снимете. А  то вы как будто из тюрьмы сбежали.               
- Какой ты умный – сказала мама и поцеловала меня в щёку.
- Да, я очень умный – в смысле валенок,- сказал я  и пошёл гулять с Лизой на улицу, потому  Лизе очень захотелось побродить по глубокому пушистому снегу в новых валенках. Это было, в самом деле, очень интересно. Она загребала снег валенками и проложила на перроне целую дорожку.
Потом мы пили чай, к которому я, конечно, припас сливки, сидели, разговаривали, съели все бутерброды, а Шарль брал аккорды на гитаре и тихо пел что-то по-голландски. Никто нас не беспокоил на этой загадочной безлюдной станции, было очень уютно. Но всё-таки после чая мы погрузились в машину, я достал карты и мы опять поплыли по сугробам неизвестно куда. Машину всё время заносило, и, наконец, мы сползли в кювет и застряли.
- Ну что, зовём, на помощь? - спросил Ганс.
- Кого позовёшь? - с досадой сказал я. - Даже мобильный телефон не работает. Да и кто сюда поедет?
На нас смотрели заколдованные ели, низко опустив свои тяжёлые заснеженные лапы. Снег сверкал в свете фар, и впереди простиралось бесконечное снежное ущелье между белыми великанами.
- А мы никуда и не будем звонить, - сказал Ганс, - мы сейчас посмотрим, что у нас спрятано в этом рюкзачке.
Он достал рюкзак, расстегнул его и вынул из него золотую клетку, в которой на жёрдочке мирно дремала чёрная птица.
- Грач, - закричала Лиза, – это же наш Карл!
Грач, не открывая глаза, сказал:
- Ну... – Карл…. Дайте поспать. Смена временных поясов, понимаете.
- Сон отменяется, - сказал Ганс, - у нас неприятности.
- ГАИ? – зевнул грач.
- Если бы. Мы застряли.
- Всего-то? Ладно, сейчас проснусь.
- У нас теперь не ГАИ, а ГИБДД, - сказал я, а грач ответил сонным голосом
  - Красивое слово, надо запомнить. Напоминает заклинание из Каббалы.
Потом он помахал чёрными крыльями, поморгал круглыми глазами, совсем очнулся  и спросил озабоченно:
- Бензина хватит? ГИБЭДЭДЭ!
- Какой хвастун, - подумал я, - даже если я не могу вести машину, что может сделать эта птичка?
- Позвольте, милорд, - сказал мне вежливо грач, и я каким-то чудом очутился сразу на заднем сиденье между Лизой и Жанной, а он уселся за руль. Машина тронулась и поплыла. Удивительно, что нас не трясло и не качало. Я выглянул в окно и увидел, что мы плывём по воздуху над верхушками деревьев, а рядом с нами заботливо бежит луна, освещая нам дорогу.
- Всем  пристегнуться, ГИБЭДЭДЭ! - скомандовал Грач.
- Чудеса! – подумал я, а Ганс сказал спокойно
- Всё-таки наш Грач – профессионал, ничего не скажешь.
- Знаем мы таких профессионалов, - читали, - подумал я завистливо.
Мы летели недолго.
- Куда сворачивать? -  спросил Грач.
- Сейчас... , - заторопился я, - следующий поворот налево. И там очень близко.
Моя бедная машина, которую Грач заставил летать, сделала плавный вираж и начала снижаться. Наконец она села на полянку и стала фыркать и отряхиваться.  От нас в свете фар во все стороны неторопливо разбегались олени и зайцы, и все показывали нам свои одинаковые белые хвостики. Только заячьи хвостики подпрыгивали пониже. Они убежали недалеко, сели и уставились на нас, так что хвостики погасли и появились глаза, которые светились от любопытства в темноте как жёлтые и красные фонарики. Мы вышли из машины и увидели поляну, погружённую в глубокое ущелье между елями. По поляне бежал быстрый незамерзающий ручей, а каждый камень в нём был украшен ледяным венецианским кружевом, сверкающим в свете фар. Подоспевшая, наконец, Луна тоже старалась вовсю и освещала дом, который стоял посреди поляны.
- Славно, славно, так я и думал, - одобрил Ганс, глядя на дом.
Дом был похож на терем. К нему вело большое крыльцо с узорчатыми деревянными перилами, над крыльцом возвышалась многооконная башенка, а сам дом таинственно молчал своим большим окном в первом этаже и уютными спящими оконцами  по обе стороны башенки. Прямо перед домом стояла высокая стройная ель.
Я пошарил под ступенями и вынул большой медный ключ. Двери открылись, и вся компания ввалилась в темноту.
Ничего не видно, - сказал голос Шарля, но тут же засиял свет, потому что Ганс нашёл в темноте выключатель. Во всех концах большой гостиной загорелись низенькие лампы, освещая диваны, вазы и потолок, укреплённый дубовыми балками. Самое удивительное было то, что в вазах повсюду стояли свежие цветы. Все разбежались по дому, и со всех сторон слушались восторженные крики и аханье. Дом состоял из большой гостиной в первом этаже. Наверху вокруг гостиной проходила большая галерея, на галерею вела дубовая лестница, а на самой галерее двери вели в маленькие уютные  спальни.
- Славно, славно, - опять загадочно промолвил Ганс, когда оглядел дом а потом вдруг стал смеяться. Оказывается, изо всех окон на нас смотрели оленьи глаза, а на спинах у оленей сидели любопытные зайцы, которые тоже изо всей силы подглядывали.
- Смешное местечко, - опять не очень понятно сказал Ганс.
В этом доме было воздушное отопление, мы его включили, повсюду загулял тёплый воздух, стало уютно и всем захотелось спать. В башенке тоже была спальня, но мы никак не могли решить, кто в ней будет спать, поэтому башенку разыграли, и она досталась Лизиной маме. Ганс бродил по гостиной, оглядывался по сторонам и почему-то заглядывал под диваны. Потом сказал
- Наверное, твой друг очень богатый?
- Совсем нет – не богатый – ответил я. -  Он всю свою жизнь исследует Антарктиду.
- Ну вот, хоть какая- то польза от Антарктиды , сказал Ганс миролюбиво и стал разжигать камин. Все разбрелись по спальням, воцарилась тишина, только из спальни Шарля и Жанны слышался весёлый смех и болтовня. Но вскоре и они угомонились.
  Мы с Гансомя  сидели у камина и разговаривали о том, как мы давно не виделись, и как всё изменилось с тех пор, и всё к лучшему.
- Ты сказки пишешь? - спросил Ганс
- Пытаюсь, - скромно ответил я.
- Пиши-пиши... Это самое лучшее, что ты можешь делать.
Я немного обиделся.
- Я и про сумасшедшие волны много чего знаю.
- Знаешь-знаешь, кто же спорит... Надо нам завтра ёлочку принести.
- Я тоже об этом подумал, - сказал я, - но нам нужна  пила. Как же это я забыл!
- Давай посмотрим на чердаке, - сказал Ганс.
Мы залезли на чердак, и вдруг Ганс показал мне знаком замереть и прижал палец к губам.
На чердаке слышалось заунывное пение, хлопанье в ладоши и притопывание, а потом хрипловатый голос запел:

А дубы колдуны,
Что-то шепчут в тумане,
У поганых болот,
Чьи-то тени встают.

Косят зайцы траву,
Трын-траву на поляне
И от страха все быстрее
Песенку поют.

А нам всё равно
А нам всё равно
Пусть боимся мы
Волка и сову.

Дело есть у нас
В самый жуткий час.
Мы волшебную
Косим трын-траву.

Голос прокричал ещё раз последние слова 'Косим трын-траву', а потом послышались кашель и какое-то бульканье.
- Всё ясно, - сказал Ганс и усмехнулся
- Что – ясно? – спросил я. Мне, например, было ничего не ясно.
- А ну-ка вылезай, - крикнул Ганс.
Всё затихло, как будто ничего не было.
- Ты что? Будешь со мной в прятки играть? – крикнул Ганс улыбаясь.
Что-то зашевелилось, и в углу чердака появилась странная фигура.
- Вы полюбуйтесь на него, - засмеялся Ганс. – Ты зачем в Никулина превратился?
- Юрий Никулин – мой кумир, сказал гордо бездомный. Потому что это конечно был бездомный, который облюбовал себе чердак. Потом он добавил
- А вам что, господин? Вы ведь не из милиции.
И вдруг он открыл рот, вытаращил глаза и забормотал:
- Ой, простите великодушно, Ваша светлость, в темноте не разобрался. Позвольте ручку облобызать.
- Пожалуй, потом, А то от тебя сильно пахнет какой-то жидкостью, кажется – фантой.
- Совершенно верно, Ваша светлость, совсем немножко Фанты позаимствовал в вашем буфетике.
- Верю! Так немножко, что там, поди, уже ничего не осталось от этой фанты.
- Кто это? – спросил я, озадаченно глядя на Юрия Никулина.
- Домовой, - кратко ответил Ганс
- А почему – Никулин?
- Вошёл в образ
Я ошеломлённо замолк, а Ганс спросил:
- Эй, как тебя?.. Ах, да... Юра, тут есть где-нибудь пила?
- Какую желаете, Ваша светлость? Бензопилу, электрическую или обычную из шведской стали. Или.. эту.. как её ..., вот! – лазерную, с дистанционным управлением? Правда, руководство к нему толстющее, но можно и так кнопки потыкать, авось зателепается.
- Не прикидывайся более глупым, чем ты есть, - сурово сказал Ганс, - нам надо ёлочку срезать.
- А зачем же самому-то трудиться, Ваша светлость? Я враз сгоняю.
- Спасибо, не надо. Я тебя знаю, принесёшь такую ёлку, что у дома придётся крышу снимать, чтобы она поместилась. А разве ты не боишься встретиться в лесу с Лешим?
- Ох, правда, Ваша светлость, уж такая  пакость в лесу завелась. Это когда ещё советскую власть разогнали, так все неудачники в лес сунулись. И тут бесчинствуют. Ровно опричники. И начальник у них – не приведи Господи, во сне приснится – плюнешь.  Зовут – Суслов.
- Понимаю. Ладно, охраняй дом, мы сами справимся.
Ганс взял пилу, и мы спустились вниз. Я был сильно озадачен
- Лешие же только в сказке бывают.
- Дорогой мой, - засмеялся Ганс, и его глаза вдруг засветились, - а мы и есть в сказке, не удивляйся ничему и не пугайся, как сказал твой мудрый антарктидянин.
- Интересно, откуда он знает, что сказал мой антарктический приятель, - задумался я, но потом решил не ломать себе голову.
Ёлочка была намечена на завтра, и Ганс ушёл в свою спальню, задумчиво напевая:
- А нам всё равно, а нам всё равно...
Мне спать не хотелось, я спустился вниз в гостиную, выключил электрический свет и сел на диван. Свечи полусонно мерцали в стеклянных бокалах, огонь засыпал в камине, иногда вспыхивал потрескивая, и его сполохами освещалась уходящая таинственно ввысь дубовая лестница. Мне очень хотелось подняться по этой лестнице наверх, но я всё сидел. Олени ещё смотрели в окно, но глаза у них слипались, а зайчики просто уснули на оленьих спинах, потряхивая иногда ушами. Грач спал, нахохлившись на своём любимом месте – каминной полке. Откуда-то лилась тихая музыка. Я прислушался и услышал мелодию из фильма 'Красная мельница'. Потом зазвучала мелодия 'As time goes by’ из фильма Касабланка.
Я сидел в нерешительности, но когда зазвучала пленительная 'Лунная река' из фильма 'Завтрак у Тиффани', я встал и подошёл к окну. Совершенно круглая и спокойная  луна увидела меня, стала улыбаться мне через стекло и делать знаки, как будто говорила:
- Ну чего ты - иди, она тебя ждёт, не сомневайся.
Уговоры меня приободрили, и я медленно пошёл вверх по лестнице и заглянул в комнату к Лизе. Лиза спала. На столике мирно светилась ночная лампа. Полюбовавшись спящей Лизой, я начал тихонько открывать дверь в соседнюю комнату. Она лежала, отвернув темноволосую голову к луне. Лунный свет струился и затапливал комнату.
Я замер, а потом вдруг услышал шёпот:
- Я знала, что ты придёшь. Сядь, посмотри, какая луна.
Я сел на край кровати. Она повернула ко мне голову, глаза у неё казались совсем тёмными, в них блестел отражённый от простыней свет луны. Она тихо заговорила:
- Ты знаешь, в детстве меня сильно притягивала луна, и мама говорила, что даже закрывала плотно шторы, чтобы я  ее не видела. Луна меня тревожила – я не могла глаз от неё оторвать, но мне становилось немного не по себе. Я смотрела на её узоры, сотканные из  серебра, и думала – неужели Луна - это просто круглый камень, вращающийся вокруг Земли. Не могу поверить и сейчас. Не может быть, чтобы всё было так глупо и просто... Хорошо, что ты пришёл, здесь слишком много лунного света.
Я сидел на краешке кровати и не смел к ней прикоснуться.
- А ты любишь луну? – спросила она.
- Люблю, - прошептал я, - она меня точно так же как  тебя притягивает к себе и вселяет тревогу. Я даже уже не удивляюсь тому, как мы с тобой похожи.
   - Задёрни занавески, если сможешь.
Я стал шарить по стенам и задвинул занавески одну за другой. Луна по-прежнему просилась в дом, но занавески матово рассеивали её сияние во все стороны, и в башенке замерцал жемчужный полумрак. Резкие тени исчезли, её лицо с темнеющими глазами мягко выделялось на фоне розовой подушки. Я взял её невесомую руку и стал медленно целовать пальцы. Она доверчиво протянула мне другую руку, и я поцеловав ей обе ладони прижал их к своим щекам, а потом сказал:
- Мне так хорошо, что страшно пошевелиться. Я как будто пришёл в храм. Хочется на тебя помолиться, право.
- Я тебя очень, очень люблю, - услышал я тихий голос.
- И я тебя – очень-очень.
Я наклонился к ней и положил голову ей на грудь прикрытую одеялом. Она нежно перебирала мне волосы, а я слушал, как бьётся её сердце. Не знаю, как долго мы оставались в таком положении. На меня снизошёл невиданный покой: все тревоги и беды, преследовавшие меня совсем недавно, исчезли, растаяли в этой удивительной лунной башне, и я ясно чувствовал, как во мне съёживается словно шагреневая кожа и бледнеет вся моя прошлая жизнь, а настоящая наоборот становится необъятной и сияющей.
- Тебе не кажется, что этот дом заколдован? –спросила она.
- Да, он заколдован, но каким-то очень добрым волшебником. Может быть, это ты его заколдовала?
  - Нет, я не умею колдовать. Наверное, это сделал Ганс.
- Ганс всегда был добр к нам. Ты знаешь, я совсем не помню моего приятеля, который пригласил нас в дом и не понимаю, почему он про меня вспомнил.
- А я догадываюсь – почему.
- Ну,  скажи.
- По-моему, никакой это не приятель, это всё сделал Ганс.
- Ты думаешь?
- Я уверена. Это как раз в его духе.
- Боже, как же это я не догадался - ведь всю дорогу удивлялся. Мой друг употребил такие странные слова: 'Дом будет очень рад, он любит гостей, это единственное удовольствие в его жизни.' Хоть мой друг и петербуржец, но... как-то с ним не вяжется. Конечно,  ты права.
- Только ты не говори ему. Он не любит благодарностей.
Я наклонился над ней. Её лицо в рассеянном свете луны казалось фарфоровой чашей, а глаза темнели и и загадочно искрились.
- Ей Богу, мне хочется тебя поцеловать, но никак не могу решиться.
- Решись, пожалуйста, - засмеялась она тихим смехом.
Я приблизился к ней и слегка прикоснулся губами к её губам, которые нежно шевельнулись, отвечая на мой поцелуй. Я тихо сказал:
- Как хорошо...
- Да, очень хорошо, - серьёзно ответила она, и после паузы прошептала волшебные слова, которые заставили громко стукнуть моё сердце:
  - А теперь иди ко мне.

Потом она  уснула, а я лежал, обнимая её  и слушал, как стучит у меня сердце, мощно разнося ликующую кровь по артериям, и незаметно для себя уснул.  Под утро я проснулся и стал осторожно подниматься с постели. Она схватила меня за руку и сонно спросила:
- Ты куда?
- Мы же, милая, пока соблюдаем конспирацию.
- Как жалко. Ну... иди, раз тебе надо.
Я засмеялся одеваясь
- Хитрая ты всё таки – 'раз тебе надо'. Мне - не надо, давай расконспирируемся.
- Нет, - иди, иди...,– сказала она, а когда я выходил, добавила, рассмеявшись,– раз  тебе надо, милый.

В доме уже хлопали двери, слышался смех, Ганс снова растапливал камин, а грач Карл гремел кастрюлями в кухне. На улице сияло солнце, а зимнее холодное небо было ярко-голубого цвета.
- Сверху спустились Лиза с мамой, и мама сказала:
- Мы пойдём пока погуляем.
- Никаких гуляний – закричал грач, - всё готово! Всем мыть руки и за стол!
Любой король позавидовал бы нашему завтраку. Ганс сказал обиженно:
- Меня одного он так не кормит.
- Неправда, Мастер, - с достоинством возразил  Карл, - всё дело в том, что я не могу отучить вас читать за завтраком. Вы не замечаете, что едите, ГИБЭДЭДЭ! Недавно я положил вам в тарелку вместо омлета ваш домашний тапочек, так вы съели, и добавки попросили.
- Так... И что же ты мне дал в качестве добавки? – поинтересовался Ганс.
- Ну, разумеется второй тапочек.
Все захохотали, а грач сказал серьёзно:
- Это был единственный раз Мастер, когда вы завтрак похвалили. Я после этого сделал большой запас таких тапочек в холодильнике.
Ганс сказал
- Не слушайте его, он просто обижается, что я читаю, когда ем.
Мама подозрительно посмотрела на свою пустую тарелку и на всякий случай спросила:
- Я надеюсь, сегодня были не тапочки?
- Ну что вы, мадам, как можно, - любезно ответил грач, - сегодня был пудинг из еловых шишек и берёзовый пенёк в собственном соку.
- Все стали испуганно нюхать свои тарелки, а Ганс покачал головой.
-  , Карл, когда ты перестанешь пугать людей, шутник. Не слушайте его, это были никакие не еловые, а настоящие сосновые шишки и натуральный дубовый пенёк.
Мама сделала большие глаза и старалась удержаться от смеха, принцесса Жанна держалась за живот и уже была готова заплакать, Шарль так хохотал, что упал со стула.  Лиза удивлённо на всех оглядывалась и, наконец, спросила Ганса:
- Вы наверное шутите? Завтрак был очень вкусный и шишек я в нём не заметила.
Наконец, все, даже Жанна,  поняли, что их разыгрывают и стали смеяться.
- Лиза, какая ты умная, - сказал мама с облегчением, И все стали благодарить Лизу, как будто это она приготовила завтрак.

      - Мы идём в лес за ёлочкой, - громко объявил Ганс, и все сразу стали искать свои валенки. Валенки Ганса куда-то пропали. Ганс громко вздохнул и пошёл на чердак. Вернулся он без валенок  и сказал:
- Ноги у него на чердаке мёрзнут.
- У домового? – спросил я.
- Ну да, - ответил Ганс, - пришлось валенки ему подарить.
- Ганс, - сказал я торжественно, у меня есть ещё запасные валенки, - и пошел к машине за валенками для Ганса.
- Вы гений, мой дорогой, - сказал Ганс, - я вообще-то не мёрзну, но не хочется выделяться.
Вскоре мы весёлой толпой вывалили на крыльцо.
И тут случилось что-то странное. На полянке перед домом сам собой вырос небольшой снежный бугорок, стал быстро двигаться и уехал в лес.
Все очень удивились, кроме Ганса. Ганс нахмурился и крикнул куда-то вверх
- Юрий Владимирович! Это ваши шуточки?
- Чердачное окно открылось, и никулинский хриплый голос просипел:
- Я тут ни при чём, Мессир. Подснежник это.
- Где ты видел, бездельник, чтобы цветы бегали? – рассердился Ганс.
- Ваша светлость, вы же сами заказывали Подснежника, забыли нешто?
- Какого ещё подснежника, - рассердился Ганс, и вдруг спохватился
- Ах, да... помню. А почему он не показывается?
- Очень пугливый попался Подснежник. Всё бегает под снегом, а наружу не вылазит. Извините великодушно, Ваша светлость. Холодно. Больно много фанты выпил. А нам всё равно, а нам всё равно. – пропел голос Никулина, и окно в чердаке захлопнулось.
Все вопросительно смотрели н Ганса.
- Сторож там, просто сторож, - объяснил Ганс, а мне подмигнул.
Мама удивилась:
- А разве сторож должен жить на чердаке? Ему же там холодно.
Ганс серьёзно ответил:
- Ему не бывает холодно, - а потом спохватился
- У него там электрообогреватель.
- Мама, а что такое подснежник? - зашептала Лиза.
- Подснежник вообще-то весенний цветок, - сказала мама, - он вырастает прямо из снега. Но я никогда не слышала, чтобы подснежники были пугливыми и моли бегать под снегом.

Мы все тоже ничего не поняли, но немного подождали.  Снежный бугорок больше не появлялся, и мы отправились в лес выбирать ёлочку. Грач Ганс вылетел из форточки и улетел вперёд.
- Это он хочет первым самую красивую ёлку найти, - усмехнулся Ганс.
Мы шли, проваливаясь в глубокий снег. Лиза оглянулась и стала дёргать маму за рукав.
- Посмотри, посмотри, он бежит за нами.
Мама оглянулась и увидела, что снежный бугорок двигается за ними. Как только мама его заметила, он сразу остановился.
- Чудеса! Ничего не понимаю, - сказала мама.
- Там, наверное, какой-то зверёк, - предположила Лиза.
- Нет, Лизочка, зверьки под снегом не бегают, - возразила мама.
Они пошли дальше, стараясь попадать валенками в оставленные перед ними следы. Лиза опять оглянулась.
  - Он опять бежит. Только ты, мамочка не оглядывайся, он тебя пугается. Ты иди вперёд, а я его подожду.
Лиза встала, а бугорок приблизился к ней и остановился, как будто задумался. И вдруг из бугорка вылетел сверкающий фонтан снежной пыли, что-то  мелькнуло в воздухе и шлёпнулось перед ней. Лиза увидела, что на снегу лежит длинненький зверёк с пушистым хвостом. У него была шелковистая голубая шкурка, большие уши с синими кисточками, он тряс головой  и тёр розовыми лапками свои совершенно голубые глаза с длинными тёмно-синими ресницами.
- Я ничего, ничего не вижу, - простонал жалобно зверёк, моргая своими удивительными, большими как у лемура, глазами, только не красными, а голубыми.  - Я опять потерял свои линзы. Я ужасно близорукий.
Тут он как-то увидел Лизу и хотел было бежать, но понял, что Лиза совсем нестрашная и стал жаловаться ей. А Лиза заговорила на подснежном языке
- Может быть, для вас здесь свет слишком яркий от солнца и снега.
- Нет, я ничего не вижу без моих линз – продолжал плакать зверёк .- Как я их найду в снегу?
Вдруг он замолчал и уставился на Лизу.
- Ой,.., а я тебя хорошо вижу.
- Вот видите, - обрадовалась Лиза, - я же вам говорила, здесь слишком много света, даже для меня, а я ведь не бегаю в темноте под снегом. А теперь ваши глаза привыкли к свету.
  И тут она всё поняла и спросила:
- Так это вас зовут Подснежник?
- Откуда ты знаешь? Да, Подснежник это я, - гордо сказал зверёк, встал на задние лапки и вытянулся, чтобы Лиза увидела, какой он стройный, и продолжил:
-  Очень редкое и интересное животное. Можно сказать – волшебное. Свободно бегаю под снегом. А где ты научилась подснежному языку?
- Не знаю, - честно призналась Лиза, - так само получилось.
И тут Подснежник тоже всё понял и спросил:
- А ты, конечно, Лиза?
Лиза удивилась:
- А откуда вы знаете?
- Во-первых, про тебя уже все звери слышали. А во-вторых, Ганс сказал, что мы будем с тобой дружить. Ты хочешь со мной дружить?
- Очень хочу, - обрадовалась Лиза.
- И я хочу, - сказал Подснежник, - ты мне ужасно понравилась.
- И вы мне понравились.
Лизина мама стояла в отдалении и не знала, верить ли ей своим глазам. Потом она направилась к Лизе с Подснежником. Он её заметил и хотел юркнуть в снег, но Лиза взяла его за крошечную розовую лапку и ласково  сказала:
- Пожалуйста, не пугайтесь, это моя мама.
Подснежник внимательно взглянул на маму и решил в снег не прыгать. Мама смотрела на Подснежника с восхищением. Он это заметил, ещё больше выпрямился и втянул животик.
- Пошли с нами, - сказала Лиза
- Пошли, - согласился он, нырнул в снег и помчался вперёд в виде снежного холмика. Мам с Лизой быстро догнали всю компанию и рассказали всем про удивительного Подснежника. Никто, конечно, им не поверил, но тут все увидели, как вокруг них кругами носится бугорок снега.
- Милый Подснежник, покажись всем, пожалуйста,- сказала Лиза на подснежном языке, - а то никто нам с мамой не верит.
Снежный бугорок замер в нерешительности, а потом в фонтанчике снега выскочил  голубой Подснежник и опять начал тереть свои голубые глаза и хныкать.
- Так плохо без линз! Опять ничего не вижу.
И тут вдруг Ганс на чистом подснежном языке проговорил:
- И зачем ты выдумываешь, у тебя никогда не было линз, и видишь ты прекрасно.
Подснежник услышал голос Ганса и сказал:
- Ой!
А потом отнял кулаки от глаз и испуганно пропищал
- Ох! Извините, Мессир, но линзы были. Честное слово.  Красивые линзы тёмно-синего цвета – как раз в цвет моих кисточек и ресничек.
- Ах, вот в чём дело, - засмеялся Ганс, - так бы и сказал.
И Ганс вынул из кармана коробочку, а в коробочке оказались как раз нужные синие-синие линзы. Подснежник ловко вставил их в свои большие как блюдечки глаза, и, сияя от счастья, повернулся к компании. Все так и ахнули, - настолько Подснежнику новые глаза. Прежние голубые глаза тоже были красивые, но с голубой шёрсткой оказывалось слишком много голубого.
- Вот почему ты был такой стеснительный – покачал головой Ганс, - хотел всем показаться во всей красе – с новыми синими глазами? 
- Ваша светлость, - с достоинством ответил Подснежник, - а разве есть закон запрещающий быть красивым? Нет такого закона!
Вдруг Жанна тоже вмешалась в разговор:
- Ганс, такого закона вправду нет.
Ганс сделал вид, что рассердился:
- Молчи, царевна-лягушка, - к тебе это не относится. Ты как начнёшь себя украшать, сразу портишь. Зачем ты такие чёрные ресницы себе приклеила?
Жанна посмотрела на Подснежника:
- Ваша правда, Ганс, лучше бы синие.
В это время вдали зазвучали какие-то отчаянные крики.
- Помогите! Помогите!
И все побежали на помощь в сторону криков. Там в глубоком снегу ковыляла какая-то фигура. Когда она приблизилась, оказалось, что это Юрий Никулин. Он нёс на плечах что-то большое, жёлтое и ужасно тяжёлое и задыхался от усталости.
- На тебя кто-то напал? – спросил Ганс. - Лешие? Почему ты кричал – помогите? Ты же, кажется, вооружён.
- Никто на меня не напал, -  ворчливо оправдывался  домовой, - Я кричал – «Помогите мне нести это жёлтое, больно уж оно тяжёлое, это оружие». Замаялся...
- А что это - жёлтое?
- Как - что? – удивился домовой, - вы же за ёлочкой идёте?
- Идём..., и что?
- Так это ж лазерная пила с дистанционным управлением.
Все стали хохотать, потом Шарль отобрал у старика его тяжёлый прибор и взвалил его себе на плечи.
- А инструкцию к этой пиле я не принёс, - она ещё тяжелее пилы, - поведал домовой.
- Ничего, Шарль разберётся, - утешил его Ганс.
- Ну, я тогда пойду до дому, - сказал Никулин.
- Нет уж, Юрий Владимирович, - твёрдо сказал Ганс, - идёмте с нами, а то ещё на леших нарвётесь, будет вам Рождество с Новым Годом.
- И то, правда, тем более я фанту с собой прихватил для интересу...
Никулин вынул фляжечку с фантой, глотнул и бодро заковылял за Шарлем, напевая: 'А нам всё равно, а нам всё равно...'.
Долго мы бродили по лесу. Честно говоря, все ёлочки были очень красивые. Если они были не пушистые, то очень стройные, и необычайно гордились своей стройностью. Если они были пушистые, но не очень стройные, то  они всячески показывали, как они добры. Кривобокие ёлочки очень старались повернуться самой красивой своей стороной. Никто из них не знал, что у людей есть не только пила, но и лазерное чудовище, которое может не задумываясь срезать весь лес, а не только отдельных красавиц.
Вдруг Ганс закричал:
- Вот он где, - показал на ёлку и поднял из снега очки. . На самой макушке ёлки сидел грач, причём сидел так давно, что успел уронить свои очки и уснуть.
Конечно, эта ёлка была самой красивой в лесу. У неё была острая гордая вершина и широкий подол, заметающий снег. Он была невысокая, но гордо устремлялась к небу, как церковный крест. На её тонких опущенных вниз руках лежали кружева снега, а между ветвей угадывался стройный и гибкий ствол, глубоко уходящий в землю к своим таинственным корням.
Домовой Никулин закричал:
- Шарль! Налаживай прибор! Счас мы её ухватим.
Шарль посмотрел на нас, пожал плечами и стал устанавливать никулинскую лазерную пушку. Установил, прицелился... и – случилось чудо. Елка вдруг осветилась белыми искрами, плавно закачала снежными руками и запела Ave Maria голосом Марии Каллас.
Никулин зашипел:
- Шарлуша, ты не ту кнопку нажал.
А Шарль недовольно ответил:
- А ты сам нажми. Здесь знаешь, сколько кнопок? Тащи инструкцию. Впрочем, не торопись. Ёлка  очень хорошо танцует и ещё лучше поёт.
Ёлка пела так хорошо, что Жанна начала всхлипывать, да и у Лизиной мамы с глазами стало что-то не в порядке. Лично у меня защипало в носу.
Ганс, как ни в чём не бывало, сказал:
- Да ладно, ребята. В конце концов, у нас есть обыкновенная пила. Зачем нам эти электроника?
И он стал внимательно смотреть всем в глаза. Лиза с мамой на него не смотрели. Они стали что-то очень интересное обсуждать между собой шёпотом, а потом Лиза подняла руку:
- Можно я скажу?
- Конечно, Лизочка, - отозвался Ганс, как всегда улыбаясь.
- Мы с мамой решили, что не хотим срезать никакую ёлочку в этом лесу. Мы, конечно,  очень хотим украсить свой праздник, но для срезанной ёлочки праздник будет совсем испорчен.
Ганс обвёл всю компанию глазами и спросил:
- Какие ещё будут мнения?
Все молчали. Никулин порывался что-то сказать, но посмотрел на остальных и решил промолчать.
- Ну что же, - заговорил Ганс, - быть по сему. Ёлочка – живи!
Елочка перестала петь и поклонилась нам. Мы все обрадовались, закричали «Ура!» и пошли по глубокому снегу обратно. Я приблизился к Гансу и зашептал ему:
- Это всё конечно, очень хорошо, но ёлка нам всё равно нужна.
- Тихо, - сказал Ганс, - у меня идея. Дай мне ключи от машины.
Я отдал ему ключи, и после обеда Ганс с грачом Карлом таинственно исчезли, сказав, что у них дела. Их не было до самого вечера, но к ужину они заявились торжественные и довольные. Ганс меня отвёл в сторону и спросил:
- Ты не заметил, на чердаке есть лестница-стремянка?
- Не заметил
- Тогда пойдём, посмотрим. Впрочем – нельзя, все это заметят и сюрприз пропадёт.
Он поднёс руку ко рту и тихо в неё спросил:
- Юрий Владимирович, вы там?
Я сказал:
- Ганс, телефон же здесь в лесу не работает.
Раздался голос Никулина:
- Мессир? Я тута.
Ганс улыбнулся мне.
- У кого не работает, а у кого работает. У вас там лестница на чердаке есть? Ага – спасибо.
И, обернувшись ко мне, сказал:
- Вот что: ты сегодня ночью не заблудись снова, - тут он на меня хитро посмотрел, - когда все лягут спать, я к тебе зайду - у нас есть работа.
- Хорошо, но... как же ты с Никулиным разговаривал? У него что – есть мобильный телефон?
- Нет у него телефона и у меня нет. Да и не нужен в этом доме телефон. Сожми руку в кулак и позови его.
Я, чувствуя себя полным дураком, сказал в кулак:
- Юра!
И тут в кулаке что-то засветилось, в нём показался зевающий Никулин, и недовольно пробурчал:
- Мессир меня беспокоит на ночь глядя, это ещё туда – сюда, всё-таки начальство, а тебе –то чего надобно?
Я смутился, шепнул: Извините, - и разжал кулак. Никулин из кулака пропал, как будто и не был.
- Понял? – спросил Ганс, - хоть в Америку звони, гамбургер в Макдональдсе заказывай. Они привезут, только не скоро, к следующему Новому году.
Я ничего не понял насчёт кулака и Макдональдса, но решил больше вопросов не задавать.
Она, оказывается, всё слышала и спросила меня после ужина:
- Что это Ганс задумал?
- Это такой секрет, что он и мне не сказал. Сказал только, что ему надо ночью помогать.
- А я догадываюсь. Ты всё-таки приди ко мне в комнату, посиди со мной, ладно?
- Конечно, приду.
Вскоре я зашёл к ней. Глаза у неё слипались, но она мне нежно улыбнулась:
- Сядь, пожалуйста.
Она подвинулась, а я сел рядом с ней, наклонился и поцеловал её в щёку. Она взяла мою руку обеими руками, положила её к себе на грудь  и сказала сонным голосом
  - Поговори со мной.
  - Ты уже почти спишь.
  - Всё равно – поговори. Расскажи мне что-нибудь.
    - Знаешь, когда ты вот так прямо просишь что-то рассказать, сразу какое-то затмение находит... Ну ладно, слушай, расскажу тебе на сон грядущий коротенькую, но страшную историю.  Не боишься?
Она покрепче ухватила меня за руку и пробормотала:
- Не боюсь.
- Слушай... Однажды мы с моим другом -  ювелиром Павликом жили в глухой деревне Бурмакино под Тихвином в избе принадлежащей колдунье местного значения. Стены избы были увешаны пучками трав имеющих волшебные свойства. Колдунью звали баба Саня. С нами были несколько штук разнокалиберных детишек, две дамочки и брат Павлика Андрюша, длинннорукий и длинноносый юноша. Вечером мы открывали оконце в сад и сидели при свете полной луны у окна, попивая чай из самовара. Во тьме протяжно стонали коровы, гукала сова, в озере тяжело плескалось какое-то чудовище. Баба Саня сидела с нами, выпивая свою чекушку водки, которую мы ей ежедневно презентовали в виде платы за гостеприимство. Она утверждала, что в её административном округе водилось много разнообразной нечистой силы, а мы с Павликом рассказывали  страшные истории, которые не имели, впрочем, успеха у наших материалистических дамочек.  Как-то Павлик дошёл до страшного финала
- И тут через окно просунулись волосатые лапы, схватили самовар, и горячий самовар исчез в окне.
    -Скучно, - зевнула одна из наших образованных подруг, -  Так не бывает.
- Бывает – убеждённо сказал я, но доказать не мог.
На другой день рассказы начали повторяться, дамочки запросились на танцы в местный Лас-Вегас, а Андрюша пошёл спать на лавку.
- Ну, конец-то дослушайте, - возмутился Павлик.
- Да слышали, слышали... Вон Андрей уже не выдержал ваших ужасов – упал в обморок до утра.
- А что, вы знаете продолжение? – поинтересовался Павлик.
Дамочки запели насмешливым хором
- И тут через окно... просунулись волосатые лапы...
Вдруг их пение сменилось пронзительным визгом. Ухватившись друг за друга, дамочки пронзительно вопили, широко открыв рты и вытаращив глаза на то, как длинные зеленоватые лапы, в самом деле, утаскивают в окно кипящий самовар. Дети, разумеется, тоже создавали замечательный шум. Я оглянулся на Андрюшу – тот спал, укрывшись спальником. Баба Саня спокойно крестилась. Павлик закричал громовым голосом
- Ну что – материалистки несчастные, допрыгались до беды! А ну, догоните этого зелёного уголовника и отнимите у него самовар.
Материалистки, не отпуская друг друга, отчаянно замотали головами, а у одной из них началась икота.
-  Пошли, отнимем, - сказал мне Павлик, - а вы курицы неверующие запритесь, пожалуй. А то ещё и вас в окно утащат шаловливые ручонки. Ищи вас потом.
Мы вышли, а за нами загремели крючки и засовы. Это дамочки запирались от того, чего не бывает. Мы прошли несколько шагов и наткнулись на Андрюшу, который сидя у самовара покуривал.
- Слышал? – гордо спросил Павлик.
- Эффектно, - признал Андрей.
- А ты - молодец, незаметно слинял.
- Я ещё тулуп вместо себя подсунул.
- Блеск, - оценил Павлик, и скомандовал:  Теперь – обратная операция – ставим самовар на место.
Андрюша поднял самовар. У него руки до плеч были обмотаны водорослями.
Павлик закричал страшно
- А ну – не балуй, а то колом осиновым угощу, ставь самовар взад! -И шепнул Павлику
  - Ставь, быстро – пока не расчухали.
И под аккомпанемент новой волны истошного визга кандидатов наук самовар торжественно въехал обратно в горницу.
Нас долго не пускали в избу, хорошо, баба Саня в конце концов нам  открыла. Лицо у неё было довольное.
- Тайну операции не открывать никогда, - распорядился Павлик.
Андрюша, проскользнувший незаметно в избу, откинул спальник, сел и зевая спросил
- О чём шумим?
- Да ерунда, леший самовар спёр.
- И только то – опять зевнул Андрюша. - А я его вчера ночью в туалете в огороде встретил. Захожу – сидит, любезный, с газетой. Девочки, вы его не бойтесь – он не опасный, только щекотаться горазд, шалун. Ну, укусит пару раз с перепуга. Не сильно. У него и зубов-то нет.

Лизина мама сонно захихикала.
- Ну, как,- страшно? – спросил я её.
  - Спасибо, очень милая история, я бы хотела в ней принять участие. Только без щекотки.
- Не волнуйся, раз нравится – я тебе что-нибудь такое устрою без предупреждения.
    - Договорились. А теперь, поцелуй меня, дождись, пожалуйста, когда я усну и иди, если тебе надо.
Она быстро уснула, держа меня за руку, а  я, грустный и счастливый, с трудом оторвался от неё и пошёл к себе в спальню, где решил почитать на ночь очень смешной учёный трактат всезнайки Аристотеля. Трактат мне утром подсунул, как всегда посмеиваясь, Ганс. Только я открыл трактат, как он ко мне заглянул и прижал палец к губам.
- Тссс..., - пошли.
Всю ночь мы с Гансом и Шарлем работали, лазили по высоченной лестнице и истоптали всю поляну перед домом. Полная луна не гуляла по небу, а застыла на одном месте и светила нам вовсю. Когда мы закончили, Шарль сказал:
- Жалко, что мы столько следов на поляне оставили.
- Это поправимо, - утешил его Ганс, - мы природе поможем.
Он помахал Луне рукой, и Луна быстро перебежала на то место, где она должна была  стоять в это время ночи. Потом Ганс пощёлкал пальцами, пошептал, после чего начал падать пушистый снег и валил до утра. Утром накануне Рождества снова было солнце, и наша поляна сияла нетронутой белизной.
Мы позавтракали, а потом весь день гуляли и играли на улице. Лиза с мамой катались на больших санках с высокой, но некрутой горы по-над рекой. Они улетали далеко вниз от меня в искрящихся клубах снега, а я съезжал за ними на широких охотничьих лыжах, подбитых мехом медведя, которые мне нашёл Никулин-домовой на чердаке. Потом я вёз в гору санки с Лизой, а мама шла рядом вздыхая и клялась, что это – последний раз. Но когда она поднималась наверх, ей снова хотелось прокатиться вниз. Я не спорил. Один раз они опрокинулись, лежали в снегу и хохотали, а я обтирал тающий снег с их розовых рожиц и делал вид, что сержусь из-за того, что они не хотят вставать из снега.
Словом день прошёл чудесно. Я разжёг камин, мы съели очередной королевский обед, а после обеда мама с Лизой рухнули на диван и пригревшись у камина уснули. Я принёс плед, велел остальным не шуметь, накрыл спящих пледом, а потом сидел в кресле, потягивая красное вино. На коленях у меня лежала книга, но я смотрел не в книгу, а на спящих девочек.
Праздник начался в Рождественский Сочельник. Уже с середины дня наш грач Карл так суетился в кухне, что даже перестал ходить – всё время слышалось громкое хлопанье его крыльев – это Карл летал от холодильника к плите, от плиты к столу, напевая 'ГИБЭДЭДЭ, ГИБЭДЭДЭ…' на мотив пугачёвского  шлягера ' Ах, вернисаж, ах вернисаж…'. Наконец, он заявил, что он ничего не успевает, и велел Жанне с Шарлем помогать ему.
Ужин удался великолепный. Мало того, что на столе в аккомпанементе поистине волшебных соусов лежали горы устриц и очищенных Шарлем омаров и креветок, мало того, что на тарелках фыркали, остывая, воздушные бифштексы и нежно розовела лососина, мало того, что стол был уставлен вазами с фруктами, винами и соками со всего света и даже из Австралии, но посредине стола высилось что-то действительно необыкновенное. Это был кремово-шоколадный рыцарский замок, окружённый рвом. В освещённых окнах замка мелькали фигуры, играла музыка – там начинался бал. Над замком развевались флаги, на стенах замка стояли часовые, а маленькие пушки всё время стреляли конфетами, которые на парашютиках медленно опускались вниз. Жанна с Шарлем бегали по гостиной, ловили конфеты ртом и хохотали.
Словом, всё было чудесно, но всё-таки не совсем.
- А вот ёлочки у нас нет, - вздохнула Лизина мама, - это я виновата.
Ганс переглянулся со мной и с Шарлем и торжественно сказал
- Ёлочки у нас вправду нет. Но у нас есть Ель! Лизочка, нажимай на кнопку!
Лиза, ни о чём не подозревая, нажала на кнопку, которую ей заранее дал подержать Ганс, и в комнату как будто ворвалось северное сияние. Но это было не сияние, это большая ёлка за окном вдруг осветилась разноцветными огнями, она мигала, переливалась и вспыхивала, огни бежали по спирали вокруг неё вверх и улетали с её вершины в небо фонтанами разноцветных искр. Блеск и сияние отражалось в больших шарах, припрятанных между густыми ветвями ели, а от её подножья несся вальс из 'Травиаты'. У ёлки был очень гордый, но немного растерянный  вид она сама не ожидала, что получится так красиво. Елка начала даже раскачиваться  в такт музыке, но потом увидела, что с неё сползает снеговое бальное платье, и решила стоять смирно. Вокруг ёлки в такт музыке ловко выпрыгивал и нырял в снег Подснежник. Тут со всех сторон к ёлке прибежали олени и зайчики, уселись вокруг неё  и стали зачарованно глядеть на эти  чудеса. Ёлкино сияние отражалось в прекрасных оленьих глазах и олени стали ещё красивее. Подснежник совсем расшалился и стал прыгать через оленей и зайцев. Зайцы не выдержали и начали за ним гоняться. Никто не мог поймать ловкого Подснежника, но вся эта кутерьма была очень весёлой и смешной.
Мы сидели за столом, шутили, смеялись и любовались прекрасной ёлкой и беготнёй вокруг неё. Из-за плеча ёлки  выглядывала улыбающаяся полная луна.
А потом мы вручили друг другу подарки. Жанне Ганс подарил волшебное серебряное зеркальце из сказки Пушкина, а Шарлю, который очень любил антикварные вещи – старый дырявый носок, когда-то принадлежавший знаменитому прадедушке -  Гансу Христиану Андерсену. Жанна не могла оторвать глаз от зеркальца и шептала ему:
- Свет мой, зеркальце, скажи... Я ль на свете всех милее, всех прекрасней и белее?...
А Шарль с восторгом гладил дырку у носка и говорил, что у него как раз для этой драгоценности есть шкатулка из розового палисандрового дерева.
Я подарил Лизиной маме серьги сделанные из сине-зеленого австралийского опала. Она их сразу надела и стала ещё красивее.
Лиза получила подарки от всех. Там были платья и костюмы для Барби, кукольная мебель, посуда и замечательные книжки.
А Гансу мы все вместе торжественно преподнесли старую рукопись знаменитого романа 'Мастер и Маргарита' – ту самую рукопись, которую по преданию читала сама Раневская самой Ахматовой, а Ахматова, согласно тому же преданию всё время вскрикивала:
- Правда же, он гений?
Оказывается, даже Ганса можно удивить. Он бережно принял рукопись, понюхал её и сказал растроганно:
- Настоящая.... Друзья, вы не могли бы сделать лучше подарка.
Наконец, подарки все кончились. И тут-то мы услышали покашливание и оглянулись. На галерее стоял в валенках и ватнике домовой Юрий Никулин, Увидев, что на него все смотрят, он сказал:
- Я понимаю – Рождество и всё такое... На чужом пиру, стало быть... Однако отец Василий из соседской церкви давно мне говорит, что я – святой.
Ганс хлопнул себя по лбу.
- Как же это я забыл?
И вынул из шкафа красивую синюю толстого стекла бутылку, украшенную вензелем, и понёс её наверх.
- Это, Юрий Владимирович, - сама лучшая фанта, сорок лет выдержки.
- Благодарствую, Ваша светлость, пожалуй, сразу попробую.
Домовой наскоро отдал честь Гансу и временно испарился.
Потом мы играли в живые картины – надо было изобразить какого-нибудь литературного героя, и все должны были угадать – какого. Я выпил немало вина, у меня от него проснулось неизвестное мне ранее актёрское мастерство, и потому я получил первый приз за исполнение роли Стёпы Лиходеева в московской квартире и на пирсе в Ялте. Громче всех хохотал домовой на галерее, прихлёбывающий фанту из волшебной синей бутылки.
Картины подошли к концу, зазвучала тихая пленительная музыка. Лампы были выключены, и мы танцевали между кресел и диванов при свете камина. Шарль танцевал с Жанной, которая за его спиной всё держала зeркальце, я танцевал с Лизиной мамой, а Ганс танцевал с Лизой на руках. Так на его руках Лиза и заснула. Мама уложила её спать, мы ещё все вместе посидели перед гаснущим камином, тихо поговорили и посмеялись, погасили за окном ёлку и разошлись.
Следующий день выдался очень спокойный. Ганс превратил обыкновенный телевизор в компьютер и весь день занимался своей почтой, Жанна с Шарлем, после того как их заставили помыть посуду, удалились кататься на санках, Карл решил отдохнуть на своём любимом месте, Лиза уселась на ковре рассматривать свои подарки, а я пошел с её мамой гулять.
Мы вышли из дома и пошли по бесконечной аллее, окружённой высоченными заснеженными елями. Был лёгкий морозец, стояла тишина, яркое солнце искрилось на сугробах и снежных еловых лапах. На ней была одета шубка, голову покрывал  белый шерстяной платок, щёки у неё порозовели, а глаза светились как бирюза.
- Тебе здесь нравится? – спросил я.
- Да, очень нравится. Хорошо бы это никогда не кончалось.
- А это никогда и не кончится.
- Правда?
- Честное слово, этот праздник будет всегда с нами, вот увидишь.
- Как было бы хорошо... Хочешь, я тебе прочту стихотворение?
- Конечно, хочу.
- Сейчас...
Мы остановились, повернулись друг к другу, и она, глядя мне в глаза, начала читать:
 
Старый филин сидит на сосне,
Бродит полночь седая во сне,
Снег танцует всю ночь напролет,
На престол возведен новый год.

Бледен свет от огарка свечи,
Только ты не молчи, не молчи,
Не смотри на метельную муть,
Не забудь, ничего не забудь.

Стынет прорубью черная высь,
На меня, не забудь, оглянись,
Белой варежкой снег отряхну,
Улыбнусь и о чем-то вздохну.

В синей вазе дрожит канитель,
Дремлет фавн, забросив свирель,
Ты попробуй на ней мне сыграй,
Отвори свой заброшенный рай.

Там проказники-эльфы живут,
Детский смех и блаженный уют,
Мы на елку повесим шары,
Свой секрет сбережем до поры.

Там чугунная печка красна,
И нам будет совсем не до сна,
Пляшет ветер с метелью вдали,
Постели мне постель, постели.

Старый филин бормочет в лесу,
Я твой рай в эту жизнь принесу,
Заметает снегами наш путь,
Не забудь эту ночь, не забудь.

Мы остановились и она спросила
- Тебе понравилось?
- Понравилось. Немного только грустное. Почему?
Она отвела глаза.
- Не знаю... Так получилось. Оно грустное вначале, а в конце не грустное.
- Да, в конце оно очень...
Она снова взглянула на меня.
- Что – очень?
- Ты знаешь, что - очень. Очень... многообещающее. Как долго мы будем беречь наш секрет?
Она усмехнулась
- Секрет Полишинеля.
- Ты думаешь, все знают?
- Не уверена насчёт домового, но думаю, что и он знает.
- Ну уж если все знают,, то он-то первый узнал – можешь не сомневаться.
Я притянул её к себе, обнял, прижался щекой к её тёплому лбу и закрыл глаза. Мы так долго стояли прислонившись друг к другу посреди пустынной аллеи. Ветки с шорохом освобождались от снега, искрящийся снег неторопливым дождём плыл вниз и совсем припорошил нас.  Мы стояли и мне совсем никуда не хотелось идти.
- Я слышу, как бьётся твоё сердце, - сказал я.
- Я тоже слышу, только это твоё.
- Хорошо – наши.
- Наши, согласна.
Мы пришли домой. В гостиной никого не было. Я сказал
- Ты почитай что-нибудь, а мне нужно поработать.
Она ответила утвердительным тоном
- Ты всё-таки на меня рассердился.
- С чего ты взяла? Ни капельки. Во всяком случая, слово 'рассердился' уж никак не подходит. Мной овладели другие чувства.
- Ясно, - сказала она, отошла от меня и села на диван.
- Вот и хорошо. А теперь иди ко мне.
Она села мне на колени и обвила мою шею руками.
- Мир?
- Мир.

А наутро начался день рождения Лизы. Лиза очень хорошо помнила, что у неё день рождения, и она спускалась вниз по лестнице, ожидая, что все сразу начнут её поздравлять. Но ничего такого не случилось, все бегали по лестнице вниз и вверх, все говорили – «доброе утро! , мама тоже сказала ' доброе утро' и улыбнулась, Ганс мимоходом отметил: -
- Лиза, ты какая-то особенно красивая сегодня,
а Шарль с Жанной крикнули:
– Лиза, привет, мы тебя очень любим! – и убежали кататься на своих любимых санках.
Лиза немножко удивилась и решила, что все забыли про её день рождения.
- Что ж, это бывает, - подумала Лиза, - но мама-то не могла забыть.
Однако мама опять улыбнулась Лизе и уставилась в свою книжку. На губах у неё пряталась улыбка, но она на Лизу больше не смотрела.
Лиза немножко постояла, поудивлялась, а потом вспомнила про свои подарки, пошла к себе в комнату и принесла их вниз. Она села на ковёр неподалёку от камина и стала подарки рассматривать.
Вдруг над ней послышался шум крыльев, и её обвеяло воздухом. Над ней медленно пролетел грач, потом он вернулся и сел Лизе на плечо.  Она повернула голову и увидела вблизи блестящие круглые глазки Карла. Он её некоторое время сочувственно разглядывал а потом спросил:
- Are you ОК?
- Спасибо, монсеньор Карл, мне очень хорошо. – ответила Лиза.
- Тебе не скучно?
- Нет, мне никогда не скучно
  - Ну, хорошо, - сказал Карл и улетел на кухню, где всё урчало и пахло и красное пламя полыхало в плите как в маленьком радостном аду.
Наконец, все сели завтракать. Лиза пила апельсиновый сок и ела совершенно воздушный омлет с шампиньонами, Карл, сидя на краю стола, неохотно клевал и ворчал
- Вот, где эта молодёжь – Жанна с Шарлем? Несерьёзные люди, ГИБЭДЭДЭ. Повалятся в сугроб под ёлкой и хохочут там целый час. Пусть сами себе завтрак греют.
- Карл, не ревнуй, - сказал Ганс. Он знал, что Карлу в глубине души очень нравилась красотка Жанна.
- Вот ещё глупости, - возмущённо застрекотал Карл. Что Жанна – грачиха? У меня традиционная ориентация – я люблю грачих.
- Ну ладно, ладно, - я пошутил, - миролюбиво сказал Ганс и углубился в местную газету под названием 'Верхнепоганские новости', а потом мечтательно проговорил:
- Может быть мне стать мэром этого Верхнепоганска?
Тут уж я не выдержал.
- Ганс, не чудите. Вас даже в муниципалитет Утрехта не выбрали. У вас несерьёзная профессия.
- Как знать, как знать…, - задумчиво промолвил Ганс и посмотрел на Лизу, которая пыталась открыть малюсенькую сумочку для Барби.
- Лизочка, не старайся, - сказала мама, - там ничего нет.
Но в этот момент сумочка открылась, и из неё выпало красивое колечко. Ганс удовлетворённо хмыкнул и снова уставился в газету. Мама посмотрела на Ганса и погрозила ему пальцем, но он ничего не заметил.
Время шло не очень медленно и не очень быстро, в общем - как обычно. Лиза немножко забыла про свой день рождения, потому что все про него забыли. И только мама иногда загадочно поглядывала на Лизу.
Подошло время обеда, и опять никто не вспомнил про день рождения. Обед был очень вкусный, но Лизе было немножко обидно.
Время тянулось к ужину. Грач на кухне, казалось, сошёл с ума. Он громко хлопал крыльями, что-то бормотал и даже иногда ругался – не очень грубо. Все сидели и скучали, даже розовые от мороза Жанна с Шарлем стали клевать носом. И вдруг Ганс не выдержал:
- Всё, хватит притворяться! Сегодня вечером у нас главный праздник. Кто знает – какой? Лиза, ты знаешь?
Лиза неуверенно сказала:
- Вообще-то, у меня день рождения.
- Верно! – подтвердил Ганс и громко объявил:
- Музыка!
Изо всех углов в гостиной зазвучала музыка, кресла и диваны начали двигаться в такт музыке, люстра раскачивалась, а из камина полетели золотые искры. Домовой вышел на галерею и тоже притопывал валенками.
Прилетел из кухни грач и торжественно откинул белое покрывало со стола. Ни один король не видел таких пирожных, конфет и фруктов, желе и напитков, какие были на столе. Даже Ганс удивился и сказал
- Карл, ты наверное опустошил все магазины для новых русских в округе.
- Обижаете, шеф, им такое и не снилось- сказал с достоинством Карл, - мне пришлось слетать в Италию, Алжир, Бразилию и Сингапур и даже в эту…, как её – республику Соха, ГИБЭДЭЭ!. В честь такого случая хотелось выбрать продукты высшего качества.
- Карл, что бы я без тебя делал! - с чувством сказал Ганс, а потом хитро сморщился и спросил
- А что это ты так старался?
  - А вы не знаете, милорд, вы не знаете... Сегодня день рождения нашей принцессы, которая первая догадалась, что я не кормлю вас деревяшками и шишками.
Все засмеялись, а потом дружно подняли вверх бокалы с вином, соком и квасом и торжественно запели:
- Happy birthday to you, happy birthday to you…и так далее, а потом
закричали:
- С днём рождения!
И стали Лизу целовать. Лизе было очень приятно, что оказывается про её день рождения никто не забыл и её все любят.
                А потом все понесли Лизе подарки. И чего там только не было. Там даже была коллекция брошек, приколотых к синему бархату и велосипед… с одним колесом. Жанна укоризненно сказала:
                - Ганс, ты потерял по пути одно колесо. Так нельзя дарить.
                - Ничего подобного, уважаемая царевна-лягушка: на трёх и на двух колёсах кто угодно может научиться, а наша принцесса будет ездить на одноколёсном велосипеде и пусть все вокруг удивляются.
                Лиза немножко сомневалась, что она когда-нибудь научится ездить на одном колесе, но ничего не сказала, чтобы не обижать Ганса. Она уселась на ковёр разглядывать свои новые богатства, но Ганс позвал её к окну. За окном высовывались оленьи и заячьи мордочки, они дышали в стекло, так что стекло оттаяло.
                - Помаши им рукой, -засмеялся Ганс, - они знают, что у тебя день рождения.
Лиза помахала рукой, и олени начали кивать головами, а зайцы кувыркались от радости на оленьих спинах. Потом Ганс дал Лизе маленькую пластинку с кнопкой посредине и сказал:
- Нажми эту кнопочку
Лиза нажала, и вдруг раздался хлопок и от ели взлетела одинокая ракета, засвистела и рассыпалась. Олени замерли и тревожно подняли уши, а потом все сразу плавно побежали и скрылись в лесу. Зайцы, подпрыгивая, умчались за ними.
- Это они правильно сделали, потому что сейчас начнётся большой шум, - сказал Ганс - Ну-ка, Лизочка, нажми ещё раз кнопку.
Лиза нажала... и произошло чудо. Весь  снег засветился, и из него начали вылетать хвостатые ракеты. Они шуршали, звенели и свистели. Они взрывались и расцветали в воздухе как пионы, рождали радуги и цветные шары. Поляна, тесно окружённая заснеженными великанами – деревьями, вспыхивала разноцветными огнями, цветные сполохи метались по снегу, свет сиял повсюду и улетал в небо, где желтела и моргала большими глазами толстощёкая луна.
Я оглянулся. Здесь, в доме, фейерверк показался мне ещё красивее. Разноцветные огни прыгали по стенам и потолку и сверкали в хрустальных бокалах. Но красивее всего огни отражались в глазах Лизы и её мамы. Они обе меня не видели, а я любовался их широко открытыми удивлёнными глазами, которые переливались и сияли как австралийские опалы.
Лиза спросила:
- А почему салют?
Ганс важно ответил:
- А ты не поняла? Салют  - в честь королевских высочеств – тебя,- потому что ты родилась в этот день, и в честь твоей мамы, которая тебя в этот день родила.
- А я совсем не королевское высочество, - удивилась Лиза.
- Лиза, - сказал серьёзно Ганс, - мы с тобой об этом потом поговорим. Ты и твоя мама – обе принцессы, только я ещё не знаю, какого королевства. Я это сейчас выясняю.
Лиза с любопытством спросила:
- А вы нам скажете, когда выясните?
- Конечно, скажу, скажу не только вам, но и жителям этой страны, чтобы они знали, как им повезло с будущими королевами.
Ракеты все взлетели. Олени и зайцы снова столпились у окон.  Ганс принёс из кухни корзиночку с морковью, Лиза собрала туда остатки пирожных, надела шубку и вышла на крыльцо. Олени с зайцами доверчиво подошли к ней и она кормила зайцев морковкой, а оленям давала с руки пирожные. У них были совершенно шёлковые губы и шершавые горячие язычки. 
Вдруг Лиза почувствовала, что  засыпает, она вошла в дом, собрала в охапку все свои подарки и пошла в свою комнату, потому что уже было очень поздно. Все помахали ей руками. Мама помогла Лизе раздеться, потому что она так бы и уснула одетая. Потом она легла на подушку и успела  подумать:
- А ещё мы будем праздновать Новый Год.
И тут же заснула.
Все ещё немножко посидели, поговорили и посмеялись. Я молча сидел на ковре лицом к камину привалившись спиной к ее ногам, которые двигались и вздрагивали от смеха, слушал её мелодичный негромкий голос и мне казалось что её колени переливают в меня тепло и радость, которые меня переполняют. Её рука лежала у  меня на плече. А потом она положила мне руку на голову, запрокинула её назад, поцеловала меня в губы и сказала
- Идём спать, милый.
И мы пошли в башенку. Самое удивительное, что никто не обратил ни на её поступок, ни на наш уход никакого внимания. Однако когда я с лестницы оглянулся, то увидел, что все смотрят на нас добрыми глазами и улыбаются. Тут Жанна всё-таки хихикнула и помахала нам рукой.
Все следующие дни протекли в весельях и удовольствиях. В доме обнаружилась небольшая библиотека: на полках стояли все тома Пушкина, Лермонтова и Чехова. На русском языке, конечно. Чего вам боле? По крайней мере, для Лизиной мамы и меня это оказалось ужасно приятным сюрпризом. Мы завладевали разными томами и вразнобой читали стихи.
- Ты послушай, - говорил я, - 'Редеет облаков летучая гряда...'.  Начинаешь анализировать – смысла особенного нет, и слишком много 'р' для летучести, а всё вместе..., сама понимаешь...
А она читала:
Я видел сон: прохладный гаснул день
От дома длинная ложилась тень.
Луна, взойдя на небе голубом,
Играла в стёклах радужным огнём
.
- Замечательно, кроме 'радужным'. У них в окнах что? – слюда была вставлена? Лучше сказать 'Застыла в окнах красненьким серпом'.
- Не кощунствуй. Это Лермонтов.
- Прости, привычка такая – кощунствовать...
Лиза надела на пальчик своё новое колечко и с ним не расставалась. Как-то она спросила маму
- Мамочка, ты помнишь как Ганс подарил лягушке колечко с желаниями? Может быть это колечко тоже с желаниями?
Мама испугалась. И вправду, колечко появилось как-то неожиданно, и уж больно у Ганса был хитрый вид, когда это колечко выпало из барбиной сумочки.  И мама поспешно сказала:
- Нет, Лизочка, это красивое колечко обыкновенное. Дуй в него – не дуй – никаких чудес не случится.
А сама подумала:
- Дай-то Бог!
Лиза, конечно, поверила маме, но всё-таки у неё оставалась слабая надежда, что кольцо окажется волшебным. Лиза помнила, что в кольце могут быть только три желания, и поэтому решила очень хорошо подумать, прежде чем дунуть в колечко. Если же колечко окажется не волшебным, дуй в него – не дуй – никаких чудес не случится, как сказала мама, так что колечку это не повредит.
Лиза каждый день ходила гулять вокруг дома вместе с Подснежником. Он бегал вокруг неё под снегом, вздымая снежные холмики, а потом внезапно выпрыгивал как пружинка, посыпая Лизу искрящимся снегом. Она хохотала, отмахивалась от снега и пыталась поймать Подснежника за хвостик, но он был очень ловкий и каждый раз увёртывался.
А потом они отдыхали, сидя на крылечке. Подснежник сворачивался голубым комочком у Лизы на коленях и смотрел на неё с обожанием, моргая светло-голубыми глазками. Лиза, наконец, заметила, что у него голубые глаза и спросила:
- Подснежник, тебе же Ганс подарил новые синие глаза. Почему ты их не носишь?
Что тут случилось! Подснежник сразу зарыдал, утирая длиннющие слёзы
- Я очень быстро потерял те красивые линзы. Ты попробуй бегать под снегом, не только линзы, но и свою шубку потеряешь. Ты знаешь, как это трудно?. Подснежник – очень редкое создание, таких больше нет. Может быть я просто один, совсем один, более одинокий, чем синий кит. А самое главное – я действительно очень плохо вижу на свету. Представляешь, выскакиваю подышать – дышать иногда надо -  а там – волки. А ты их не видишь. Волки подснежников не едят, но могут принять за белку и по ошибке схватить. Знаешь, как это больно, когда тебя сжимают огромные волчьи зубы. Они потом очень извиняются, да от их извинений мало пользы. Лапа-то всё равно болит, ходи потом по врачам. А я ненавижу врачей.
Лизе стало очень жалко Подснежника, и она стала думать, как ему можно помочь. Ничего в голову не приходило, и Лиза загрустила. И тут она вспомнила про колечко. Конечно, надежды было мало, но Лиза решила попробовать утешить великую печаль своего друга. Подснежник спал у неё на коленях. Лиза стала рассматривать колечко. Колечко было хорошенькое, но, честно говоря, совсем не выглядело волшебным.
- Дуй, не дуй, - опять подумала Лиза, и заговорила скороговоркой:
- Я хочу, чтобы Подснежника вернул свои синие глазки и чтобы он видел ими так же хорошо, как я вижу его сейчас.
И Лиза дунула в колечко.  Разумеется, ничего не произошло. Подснежник как спал, так и остался спать у Лизы на коленях, иногда пофыркивал, протирая лапками глазки. И вдруг Лиза заметила, что его глаза изменились. Раньше они были светло-голубые, а теперь вместо голубого что-то- синело. Лиза толкнула Подснежника:
- Эй, ты кажется получил то, что хотел!
Подснежник проснулся и застонал:
- О, не беспокой меня, у меня завтра рано утром намечен визит к окулисту. У них всё равно нет линз для бегания под снегом. Никто мне не может помочь, - и он снова зарыдал.
- Лучше бы он дальше спал, - подумала Лиза и спокойно сказала:
- Ты сначала посмотри вокруг.
Подснежник оглянулся и замер... Вокруг него стоял изумительно отчётливый мир: снег был там, где и должен быть снег,  а там, где снега не должно было быть – его и не было,  и Подснежнику это уже не казалось что всё перепутано. Он потёр глаза, не нашёл там линз и спросил Лизу:
- У тебя есть зеркало?
Лиза вспомнила, что у неё есть зеркальце, но подумала, что оно маловато.
- Ну как же так? – разочаровался Подснежник, - я очень хочу посмотреть на себя в зеркало.
Лиза подумала и предложила:
- Хочешь, я тебя отнесу в ванную комнату? Там есть большое зеркало.
- Вообще-то я в дома не хожу, - скал Подснежник, но раз у тебя нет зеркала… А в доме много людей?
 - Нет,  немного, - ответила Лиза, -  одни люди спят, другие гуляют.
 - Ну ладно, - согласился Подснежник и прыгнул Лизе на руки. Она удивилась, какое у него тоненькое тельце под пушистой шёрсткой. Подснежник доверчиво прижался к Лизе и ухватился маленькими розовыми ручками за её свитер. Она понесла его в ванную комнату. В гостиной сидел один Ганс с толстой книгой и он не заметил, как тихо прошла Лиза. Она посадила Подснежника на мраморный столик с раковиной посредине, он уставился в зеркало, увидел, что у него появились изумительного цвета, не то синие, не серые, не то цвета морской волны совершенно новые глаза и заверещал:
- Ну это как раз то, что мне нужно! Я о таких глазах мечтал всю жизнь!
Потом повернулся к Лизе и спросил:
- Ну, как ты  меня находишь?
Лиза честно призналась:
- Ты, Подснежник, ужасно красивый. У тебя глаза очень большие и блестящие, и они как раз того же цвета, что и кисточки на ушах. А потом озабоченно спросила
- А ты этими глазами хорошо видишь?
Подснежник смутился:
- Видишь ли, Лиза, я, по правде говоря, и раньше хорошо видел. Но мне ужасно надоели мои старые голубые глаза, они были такого же цвета, что и моя шкурка. Если бы не ресницы, получалось, что у меня вовсе глаз нет. А теперь я себе очень нравлюсь. Ведь это так важно – хоть немножко нравиться самому себе. И Подснежник влюбленно посмотрел на себя в зеркало. Лиза подумала, что он себе нравится не немножко а очень даже сильно, но ничего ему не сказала. Подснежник бросился Лизе на шею и воскликнул:
- Это ты, принцесса, всё сделала!  Спасибо тебе! А теперь отнеси меня на улицу, я должен показаться оленям.
Лиза опять подхватила Подснежника, выпустила его на полянку и он  прыгая как мячик убежал в лес.
- Лиза подумала
- Как удачно я истратила своё первое желание.
Пришла мама, и Ганс, усмехаясь, сказал ей:
- Какая Лиза добрая девочка. Потратила целое желание на такое важное дело, как дать подснежнику новые синие глазки.
Мама так и не поняла, смеется Ганс или говорит серьёзно.

Прошло ещё несколько дней с разговорами, шутками, весельем и катанием на санках. Однажды Жанна заинтересовалась, что скрывается за задней дверью в гостиной под галереей. Она попыталась её открыть, но дверь была заперта. Жанне стало ужасно любопытно, и она спросила Шарля:
- Куда ведёт эта дверь?
А Шарль засмеялся и посоветовал:
- Обойди дом вокруг, и ты там увидишь, что за ней - простая терраса, заваленная снегом.
Жанна не поленилась выскочить на улицу и убедиться, что за дверью снег и темнота.

И вот подошёл Новый год. Лизе так повезло, что у неё на этой неделе было три праздника: Рождество, день рождения и Новый год.
С утра начались приготовления. Шарль пылесосил пол, Жанна помогала Карлу на кухне, и он всё время на не ворчал:
- Ты, Лягушка, брось свои королевские замашки, ГИБЭДЭДЭ! Картошку надо чистить чисто, а капусту резать тоненькими длинными полосками.
  Я не лягушка, - обижалась Жанна, опасливо поглядывая на Шарля. Но Шарль танцевал с пылесосом и ничего не слышал.
- Нет, Жанночка, ты не лягушка, ты – студентка, но картошку ты чистишь по-лягушачьи, - успокаивал Жанну коварный Карл.
Новый Год приближался неудержимо.
Наконец, все сели за праздничный стол. Стол вдруг раздвинулся, на нём появились хрустальные вазы с цветами и фруктами, бутылки с  шампанским и какие-то невиданные никем блюда и напитки.
- Ну вот, зачем я овощи чистила, - обижалась Жанна.
- Лягушоночек ты мой, - скрипел грач Карл, - всё использовано, всё использовано как материал.
- Но ведь их и не видно.
- В том-то и дело, что не видно, в том-то и дело, это же не картошка фри, ГИБЭДЭДЭ! Если уж цветы могут вырастать из всякого сора, что говорить о шедеврах древнего искусства кулинарии, мой симпатичнейший лягушоночек.
Жанна опасливо взглянула на Шарля, - не слышал ли он про лягушоночка. И – о ужас – Шарль услышал и завопил:
- Гениально, Карл! Я всегда думал, что в Жанне есть что-то от очень милой лягушки.
- Ну, Карл, - прошептала Жанна уголком рта, - теперь я тебе точно хвост выщиплю.
- Дорогой Шарль, - церемонно скал Карл, ты посмотри на свою невесту, в ней нет ничего лягушачьего,- она просто стройная высокая девушка с золотыми волосами… Даром, что лягушка.
- Карл, - строго сказал Ганс поглядев на покрасневшую и готовую заплакать Жанну, - прекрати.
- Молчу, сир, молчу. Я же просто шутил.
- Шутить надо уметь, - строго сказала Лиза
Все замолчали.
- Вот, - сказал Ганс, - теперь понял?
- Понял.
Прозвучали куранты.  Они били ровно двенадцать раз, и с последним ударом все встали, закричали, начали чокаться и целоваться. Ганс очень серьёзно сказал:
- Может быть, я ничего не понимаю в жизни, но этот год должен быть необыкновенно счастливым для всех, кто сидит за этим столом и, надеюсь,  для всех хороших людей на свете.
Праздник продолжался. Шарль целовал Жанну, приговаривая:
  - Лягушоночек ты мой.
А Жанна ни капельки не обижалась. Я положил под столом руку на колено моей возлюбленной, и мне тоже было очень хорошо.
И вдруг Ганс заговорил тихим голосом так таинственно, что все сразу замолчали:
- Вот , скажите, как по вашему, что скрывается за этой дверью? Говорите по очереди.
Жанна не задумываясь выпалила:
- Что за вопрос. К сожалению, за дверью только снег и темнота.
- Так, ясно, - сказал Ганс, - следующий.
Шарль поддержал Жанну:
 - Я тоже знаю, что за дверью, к сожалению, ничего нет кроме холодной террасы. А так было бы хорошо, если бы за ней играл хороший джаз.
- Оркестр? Хм… - это идея, - сказал Ганс, - Учтём. Следующий.
Грач Карл сварливо проскрипел:
- Оркестр – это идея, как сказал Мастер. Вот пусть оркестр и моет посуду после праздника.
Умная Лизина мама сказала осторожно:
- Я не знаю, что там за дверью, но чувствую, что совсем не то, что мы все ожидаем.
А Лиза воскликнула:
- Я бы хотела, чтобы этой дверью оказались наши друзья.
- Ладно, Карл, кричи, - дал команду Ганс.
И Карл оглушительно крикнул:
- ГИБЭДЭДЭ!!
Двустворчатые двери покрылись позолотой и начали медленно открываться. Из них пополз благоухающий туман, освещённый розовым светом льющимся снаружи. Вдруг в этом тумане возникла стая бабочек. Они подлетели ближе, и стало ясно, что это не бабочки, а маленькие человечки, которые смеялись и махали крошечными ручками. Это были эльфы. А по полу побежали маленькие гномики в полосатых чулках и красных камзолах. Они деловито засновали между людьми, трубя в золотые трубы. А в дверях появился важный гном во фраке и торжественно объявил:
- Добро пожаловать на бал!
Все как заколдованные пошли к распахнутым дверям. А Ганс остался сидеть, глядя на своих друзей с доброй усмешкой.
Первой в дверь вошла Лиза и остановилась. За дверью открылась вовсе не заснеженная терраса, а большой зал с колоннами. В высоких светильниках горели ароматные свечи, в их розовом свете переливалось перламутровое полярное сияние. Посреди зала крошечные балерины танцевали вальс из Лебединого озера.
Где-то высоко виднелись антресоли, и там играл оркестр. Жанна вгляделась и не поверила своим глазам – да, в оркестре играли одни лягушки а дирижировал оркестром не кто иной . как Подснежник. Он обернулся, посмотрел на Лизу и подмигнул ей синим глазом. Вдруг первая скрипка закричала:
- Жанна!
Жанна всплеснула руками и тоже закричала:
- Это вы, мои милые лягушки из моего милого пруда?
- Мы, это мы, принцесса- заквакали лягушки и встали, продолжая пиликать на крошечных скрипках.
  - А разве вы умеете играть? - удивилась Жанна.
Первая скрипка заквакала:
- Ну вот, теперь умеем. Ваш Подснежник замучил нас репетициями.
- Как это мило, что вы все пришли, - растрогалась Жанна.
Жанна так обрадовалась, что у неё по синим ресницам побежали слёзы, и на щеках появились синие тропинки. Она вытерла слёзы ладонями и стала вся голубая, как подснежник.
Балерины и гномы внезапно все разбежались, свет  погас, и в луче откуда-то взявшегося прожектора появилась фигура домового с видом Никулина, в валенках, тулупе и драной шапке. Было очевидно, что он попал в зал случайно, он растерянно улыбался, моргал от света и переступая валенками двигался вбок, старательно изображая, что его здесь нет и никогда не было. Все захихикали а Жанна аж покатилась от смеха.
- Юрий Владимирович, - откуда-то сзади загремел голос Ганса, - куда же вы? Нет уж, раз вы появились здесь в таком знаменитом обличии, вы уж не подводите свой оригинал, изобразите нам хоть что-нибудь простенькое.
- Ну, шеф, Ваше высочество, это ты зря, право зря, - забормотал домовой. - А что я Никулина надеваю, так он меня греет – душа был человек. В прошлом годе я никулинского дружка Плятта примеривал, хороший был мужик, гордый, правда, чересчур, но согласитесь: Плятт на чердаке – это нонсенс, чистый нонсенс, Ваше превосходительство.
- Не заговаривай нам зубы, мошенник, - сурово сказал Ганс.
Все слушали эту трепотню с большим интересом. Жанна непрерывно хихикала, прикрывая рот ладонью.
Никулин ещё что-то неразборчиво бормотал, но глаза у него уже светились ласковым огнём. Наконец он  сдался:
- Ну ладно, так и быть, спою вам государственный гимн России, - и звучно объявил
- Песня про зайцев!
Заиграл оркестр и домовой Никулин никулинским голосом  и с никулинской пластикой спел, нет - исполнил - бессмертный гимн – не гимн, скорее романс про легкомысленных зайцев.
Заканчивая, он взмахнул как дирижёр руками, и мы все дружно запели:

- А нам всё равно, а нам всё равно…

Песня кончилась, и раздались шумные аплодисменты.
- Я вам говорил, - он может, - сказал Ганс – какие будут ещё пожелания? У него большой репертуар.
Вы можете спеть что-нибудь Вертинского? – тихо спросила мама.
Осмелевший от похвал Никулин подтянул штаны и лихо ответил:
- Делов-то! Сейчас сбацаем, - и позвал, - « Карлуша!»
Откуда ни возьмись, за его спиной появился белый рояль. За роялем сидел строгий грач в смокинге и перебирал ноты.

Исполнитель небрежно опёрся о рояль. Его брови сдвинулись домиком как у Пьеро, лаковые туфли сверкали, зачесанные назад волосы блестели, он был одет в дивный фрак, а удлинённое лицо с капризной губой белело как маска. Он разрешительно кивнул Карлу головой, Карл заиграл вступление,  и артист томно запел:

Не покидай меня
Скажи, что это шутка
Что ты по-прежнему пока моя
Не покидай меня
Мне бесконечно жутко
Мне так мучительно
Так страшно без тебя

У меня от неожиданности сдавило горло. Я посмотрел на Лизину маму, она посмотрела на меня, я ей на всякий случай погрозил пальцем, а она покивала мне головой, как бы говоря: 'не буду, не буду'.
Потом худенький Никулин превратился в монументальную Клавдию Шульженко, изображал неистового и доброго пирата Паваротти с красным платком на шее и даже голосил как Има Сумак.
- Спойте лучше Высоцкого, - попросил я.
С гитарой на плече, в свитере, из тумана выдвинулся Владимир Высоцкий, мрачно глядя в никуда трагическими глазами. Он взял несколько аккордов и… превратился в Никулина. Никулин вытирал ладонями слёзы и бормотал
- Хоть режьте, Высоцкого не могу, и не просите.
Мы тактично помолчали. Никулин, наконец, пришёл в себя и сказал:
- Вот кого могу, даже с удовольствием
На глазах он начал чернеть, толстеть и держа в больших руках трубу, шлёпая красными губами запел голосом охрипшего саксoфона:
- And the skies are blue…
Я замер от наслаждения, и у меня перед глазами встали очаровательные особняки Французского квартала в Новом Орлеане, потекли толпы весёлых людей…. И вдруг страшно зашумела вода, и город, и голос захлебнулись и пропали. Я затряс головой и увидел, что передо мной уже  появилась бандитская физиономия Синатры в заломленной на затылок шляпе
- I got you under my skin… - порочно мурлыкал он, а потом я увидел большие очки и глумливое худое лицо:

-Слышу -  Пласидо Доминго где-то разоряется,
 Ох, культурная картинка, в общем, получается…
.
Лицо мне, лично мне подмигнуло и исчезло, и я понял, что это несравненный Шаов.
Перед нами выросли кусты, из них высунулся величественный нос, и Сирано де Бержерак стал читать страстным низким голосом не своей возлюбленной о своей любви. Потом он совсем разошёлся и виртуозно дрался на дуэли 'Я попаду в конце посылки…', непостижимым образом изображая обоих дуэлянтов. И он таки убил своего противника, который, обливаясь кровью, упал на пол и растаял как дым.
В клубах поднимающегося пара возник, наконец, Никулин в больших валенках. Мы хлопали, а он вытирал лицо треухом и отдувался. Видно не просто далась ему дуэль. Мы бешено хлопали и кричали 'Бис! бис!' , но он заворчал:
 - Да будет вам! Шеф, у тебя фанта осталась? Поправиться бы надо.
 - Заслужил, заслужил, - засмеялся Ганс. Тебе какой именно фанты
 - А что у вас, разная есть? Ну, тогда мне ту – с фавном.
 - Лови!
Ганс кинул бутылку, Никулин ловко её поймал и зашаркал прочь.
Опять запорхали эльфы, разбегались деловитые гномы, и начались танцы.
Шарль танцевал со своим лягушонком, который буквально лишился чувств от переживаний. Я танцевал с Лизиной мамой, а Ганс взял на руки Лизу танцевал с ней.
Вдруг мы услышали какой-то топот и бормотание. В дверях появился домовой Никулин. Он притопывал валенками, качался и размахивал синей бутылкой, на которой кривлялся оживший фавн. Вокруг него кружился Карл и ловко поддерживал своего друга с разных сторон. Танцы продолжались.
В конце концов Лиза уснула. Мы с мамой взяли её на руки и отнесли спать. Зал начал съёживаться, свечи погасли, и мы тихонько вышли в гостиную.  Золотые двери сами собой за нами затворились и скромно превратились в обыкновенные деревянные.
Всё кончилось…, но оказалось, что не всё. В закрытые двери кто-то забарабанил. Ганс усмехнулся и щёлкнул пальцами. Дверь приоткрылась, и в неё просунулась рука с бутылкой.
 - Ну, ваще – меня забыли. На террасе, поди, холодно,- проворчал домовой и потопал на свой чердак.
А я взял Лизину маму за руку, и мы тоже пошли наверх.