Дорогой науки

– Предисловие.
– Проба сил.
– Стройбатовские страдания.
– Поворот судьбы.
– Зелёный угол. Коллектив единомышленников.
– Рабочие будни. Наука и практика.
– Низкие широты.
– Послепоходовые испытания.
– Медицинская лаборатория.
– Новые должности и новые испытания.
– Новые идеи (городская СЭС)
– Наконец-то у Брехмана.
– Не у дел.
– И всё-таки валеология (?)


Предисловие

Когда я пишу свои воспоминания о прошлом: будь то моё детство, юность, учёба в академии, семейная жизнь и т.д., – меня всегда охватывает какой-то внутренний трепет. Будто я вновь и вновь наяву возвращаюсь в ту счастливую, заветную эпоху, полную светлой радости и нежной грусти. Будто я снова живу в ней, радуюсь встрече с прежними друзьями с Железнодорожной улицы, школьными товарищами, однокурсниками, с любимыми уголками природы. Как приятно снова переживать это свидание со своим прошлым, перемещаться в него из настоящего, уже далеко не такого радостного и безмятежного.

Десятилетия работы и творчества тоже были счастливым периодом моей жизни. Изучение проблем здоровья человека (не болезни!), вскрытие особенностей его динамики в зависимости от условий, его окружающих, характера воинского труда, разработка способов и средств оптимизации трудовой деятельности и укрепления здоровья личного состава Флота, было основной задачей «физиолого-гигиенической службы», функционировавшей в своё время на базе санэпидотряда (ОСПО), и медицинской лаборатории подводного плавания (МЛПП)  Тихоокеанского флота (ТОФ).

 Мне выпало огромное счастье трудиться в должности врача-физиолога гигиенической лаборатории ОСПО – единственной должности подобного рода со столь же уникальными исследовательскими задачами. Работа продолжалась затем в стенах МЛПП. После же ухода в отставку была сделана попытка использования флотской методологии контроля за здоровьем уже в системе гражданского здравоохранения. Тогда на базе городской СЭС была создана инициативная группа физиологии труда, объединившая в организационном плане поликлиники, санэпидслужбу города и около десяти кафедр ВГМИ – Владивостокского государственного медицинского института в борьбе за здоровье жителей города.
«Перестройка» не позволила широко развернуть данную программу. И тогда работа была перенесена в стены Дальневосточной академии наук, в отдел профессора И.И. Брехмана, где она продолжалась в направлении развиваемой им общей теории науки о здоровье – валеологии.

 Активно развивающееся у нас в стране в 60-80-ые годы профилактическое (валеологическое) направление явилось ярким примером заинтересованного, государственного подхода в борьбе за здоровье населения и, безусловно, имело успех. Хотелось бы, чтобы и в настоящее время силы медицинской (валеологической) науки были брошены прежде всего на дальнейшее развитие профилактики, и борьба за здоровье не ограничивалась одними лишь, пусть и ультрасовременными, лечебно-восстановительными мероприятиями...



Проба сил

Почему я решил заниматься наукой? Это не было страстным желанием исследований, познания нового, открытий. Мои желания в то время (а было это на 3-ем курсе академии) устремлялись в увольнение, в город, в клубы, на танцплощадки, летом – на природу, за город: в Озерки, в Парк Победы, в Пушкино, Павловск. Иногда хотелось сходить в музей, Академию художеств, поиграть на рояле, записаться в новую спортивную секцию. К спорту я относился весьма положительно. Однако ни в лёгкой атлетике, ни в плавании, ни в волейболе у меня ничего путного не получалось. В бокс я не решался идти, опасаясь за сохранность хрящей и костей своей и без того не привлекательной физиономии. А когда увидел, как кувыркался на полу ринга доблестный Аширка (Аширов), после солидной плюхи справа от своего более опытного соперника, попавшей точно в незащищённый нос, то и вовсе потерял всякий интерес к этому виду спорта.

 Из секции самбо меня выгнали уже на третьем занятии, поскольку за всё это время я не смог выучить ни одного путного приёма, ни в стойке, ни в партере. Меня же катали по ковру во всех направлениях даже младшие соперники. В общем, я быстро понял, что до рекордов и побед мне не добраться, и для меня остаётся одна лишь физкультура – прежде всего бег. И я несколько лет ходил в секцию лёгкой атлетики, где вместе с Савушкой (Геной Савельевым), Питом (Робертом Питиримовым), Витей Шостаком и великолепным «Конём» (Славкой Филипцевым) семенил по беговой дорожке спорткомплекса Бронетанковой академии, а летом – на открытом, уже нашем академическом стадионе.

 Положительным моментом посещения спортивных секций было ещё то, что нас отпускали в увольнение, а это было великим счастьем для курсантской братии, одурманенной казарменными условиями жизни, суточными дежурствами, постоянным присмотром со стороны начальников и командиров, а также многочасовыми занятиями на кафедрах и в академических клиниках.

 Периодически, один-два раза в месяц нас отпускали в увольнение и на выходные (если на них не выпадало твоё дежурство), и это было для нас самым большим праздником того времени. Обычно я проводил это время у старичков Квашонкиных, знакомых моего деда, которые приняли меня в свою стариковскую обитель, как родного. И я отдыхал у них душой и телом, музицируя на прекрасном старинном рояле, или занимаясь рисованием (такая страсть на меня периодически тоже нападала), или же свободно гулял по городу, переоблачившись в гражданскую одежду.
 Частенько на отдыхе я проводил свободное время вместе с Чинкиным (моим другом Толиком Овчинниковым). Ходили в кино, летом ездили на природу, порой заходили в кафе-мороженое на Невском, у Московского вокзала, где отводили себе душу, вкушая невероятные вкусности в виде ассорти-пломбира, удовлетворявшего самые изысканные вкусы тогдашних ленинградских гурманов.
 Ну, это всё так, между делом. Главное же – это была работа. Нудная, но совершенно необходимая. Зубрёжка латыни, названий мышц, костей, органов и т.д. по анатомии, проникновение в смысл совершенно непонятных биохимических реакций, физических формул, выяснение исторической истины на семинарах по истории партии и марксистско-ленинской философии. Сколько лишнего, трудоёмкого, порой отталкивающего! Но мы старались, наполняя свои мозги знаниями. Зубрили и днём, и даже ночью – на лестничной площадке, при тусклой лампочке после отбоя – на столь дорогой в воспоминаниях «Рузовке».

 А были ещё и выматывающие дежурства: по четыре часа днём и ночью у столика дневального; по два часа через четыре – по стойке «смирно!» у знамени; патрулирование по территории академии. Не знаешь, что и труднее. Выдерживали не все. У знамени были случаи, что теряли сознание... А потом, через сутки, снова лекции и практические занятия. Ужасно хотелось спать. Но это удавалось только на лекциях, под монотонный голос профессора и мерное похрапывание твоих соседей.

 А ещё неурочные работы. То уборка территории, то разгрузка дров, которые укладывали штабелями около камбуза, то очистка ремонтирующегося бассейна, или территории, прилегающей к будущему метрополитену... Скучать и отсыпаться было просто некогда.
 Несмотря на старания, нам всё равно периодически ставили двойки и «неуды» на занятиях. А в нагрузку оставляли «без берега», лишая единственного счастья, доступного нам на первых курсах. Правда, было ещё счастье в столовой. Но оно было неполным и весьма кратковременным, поскольку всем постоянно хотелось есть, а наше трёхрублёвое курсантское «жалованье» не давало никакой возможности удовлетворить ваши аппетиты...

... Итак, разговор о науке начался у нас на третьем курсе. Кто-то стал заниматься анатомией, как Славчик Караганов и Слава Филипцев, создававшие прекрасные анатомические препараты лёгких, почек, венозной и лимфатической систем. Кто-то выбрал нормальную физиологию и пошёл ставить опыты на бедных кроликах и кошках под руководством тогда ещё майора Ивана Акимовича Сапова на благо здоровья будущих поколений. Кто-то устремился в микробиологию и эпидемиологию. Некоторые стали заниматься даже хирургией, узрев в этой дисциплине будущее великой медицинской науки. Туда, в частности, отправился и Толик Овчинников, надеясь к окончанию академии сделать пару открытий в области гематологии у доцента Карташевского.

 Меня не прельщало ни то, ни другое, ни третье. Из всех направлений великой медицинской науки я выбрал французский, (ещё на первом курсе!), и направился к любимому педагогу – «товарищу преподавателю» (не военному) Костельянцу Б.Л. вместе с Петей Тереховым и Толиком Баранчиковым – нашим ведущим «французом», которого обожал преподаватель.
 Какое-то время Борис Леонидович пытался привить нам навыки французской разговорной речи, которую воспринимал только Толик, оставляя нас с Петей в отстающих. Вскоре Толик решил, что он уже превзошёл Костельянца в области французского диалекта и ринулся на кафедру английского языка, где поразил всех своими способностями, и уже вскоре читал английскую литературу. По крайней мере, с томиком Байрона (в подлиннике) он не расставался некоторое время.
У Костельянца мы с Петей продержались около семестра, и по каким-то причинам прекратили занятия. То ли поняли, что французский нам не потребуется в жизни.

 То ли педагог вовремя узрел нашу бестолковость. В память же о нём и об этом непродолжительном периоде у меня осталась маленькая серенькая книжечка поэтической французской классики XIX века, изданная в 40-х годах с дарственной надписью самому Костельянцу. Подарил ли он мне её тогда, или просто дал почитать, прозорливо уловив моё юношеское стремление к поэзии, за давностью эпохи я сейчас припомнить не могу. Но глубоко благодарен ему, поскольку эта книжечка послужила в последующем мне путеводной звездой для знакомства с поэтической французской классикой, а в последующем и привлекла к занятиям французским моих сыновей и внучку. Стоит уточнить, что по-настоящему прониклись красотой французской поэзии только я и внучка, которая выучила вместе со мной добрый десяток стихотворений Поля Верлена, Виктора Гюго, Теофиля Готье, Ламартина, Лафонтена, Шарля Бодлера, Шарля Леконт де Лиля и др. авторов.  И говорила, что это ей помогло в освоении французского, когда она уехала с семьёй за рубеж... Так что, безусловно, этот подарок сыграл свою роль в нашем, семейном культурном просвещении. В настоящее время эти стихи, большинство из которых я помню наизусть, позволяют знакомить с французской классикой школьников и студентов во время уроков красоты, которые мы в последние годы проводим в школах.

 1957-ый год. Первые лекции и занятия по фармакологии. Николай Васильевич Лазарев – полковник, профессор, начальник кафедры. Потрясающая эрудиция, обширные знания, кажется, во всех областях медицинской науки (да и не медицинских наук тоже). Идеи, выдвигаемые на лекциях, далеко выходящие за рамки чисто фармакологии. Способность увлечь, заворожить, убедить, заинтриговать слушателей. Он, как настоящий гипнотизёр, очаровывал и увлекал нас своими удивительными лекциями и перспективами фармакологии и других наук на будущее. И как тут было не поддаться его обаянию и убеждениям!

 Конечно, я с первых же дней занятий устремился к нему на кафедру с надеждой всерьёз заняться фармакологическими исследованиями (на будущее), а на начальном этапе пройти без осложнений экзаменационный фармакологический барьер – либо у самого профессора, либо у кого-нибудь из его доцентов: Ивана Фомича Греха, или у Михаила Ивановича Розина, проводивших с нами практические занятия и безжалостно ставивших нам двойки за нежелание, или неспособность освоить эту, столь важную для будущего врача науку.
 Особенно старался в этом отношении Грех со своими непременными «щичас» и «чичаз». И, будто специально, вызывал каждый раз меня: «а «чичаз» рецепт выпишет, ...  выпишет ... курсант Бердышев... Меня он запомнил одним из первых – когда я приходил на встречу с профессором. Я уже сожалел, что допустил такую оплошность, придя на кафедру. Однако было уже поздно. И я продолжал получать периодические минусы во время занятий и приходить после занятий на кафедру – брать кровь у подопытных кроликов, окрашивать маски и считать формулу лейкоцитарной крови в опытных и контрольных исследованиях.

Порой я проводил за работой целые воскресенья, и к концу года накопил «значительный материал», из которого вырисовывались уже определённые выводы. Однако началась весна, ярко засветило солнышко, зацвела сирень, и я уже не в силах был сдержать себя в неудержимом порыве свиданий с моей любимой природой. Ко всему, экзамен был успешно пройден (даже у самого Греха!), и удерживающих меня на кафедре моментов уже почти не осталось. Я расстался с ней без особых угрызений совести. Да на кафедре, думаю, обо мне не сожалели. Конечно, я был не первым и не последним несостоявшимся «фармакологическим» исследователем на её базе из числа курсантской братии. На этом мои научные изыскания в стенах академии в период учёбы были закончены. Последующее проходило уже вне её пределов, хотя, при необходимости я всякий раз получал из её стен нужную консультативную помощь.

Анализируя сейчас свои годы учёбы в академии, я прихожу к выводу, что наделал за эти шесть лет такое количество ошибок, что их хватило бы и на половину всей моей жизни. Во-первых, меня по-настоящему не заинтересовало ни одно из направлений широкой медицинской науки, точнее, я сам не мог выбрать для себя ничего приемлемого. Единственное, что я точно знал, так это то, что мне не быть хирургом. Ибо стоять за операционным столом я не мог. И это обнаружилось уже на четвёртом курсе, на первых операциях, где мы стояли ассистентами. Нас же готовили прежде всего, как врачей подводных лодок и надводных кораблей. И что бы я делал там, каким бы был, окажись в автономном плавании?! Надо было основательно задуматься уже с четвёртого курса о будущей профессии и думать о профилактическом направлении: гигиене, эпидемиологии, бактериологии, а не о лечебных дисциплинах. А что греха таить, даже будучи на первых курсах усовершенствования в госпитале ТОФ в 1962 году, я и тогда выбрал поначалу невропатологию?!..

Нельзя сказать, что я не увлекался чем-либо в академии. Я вообще был увлекающимся человеком. Но увлечения мои касались не медицины, а музыки, живописи, поэзии – то есть прежде всего художественного творчества. Последние десятилетия жизни показали, что именно искусствоведение могло бы стать моей любимой профессией. Но это обнаружилось слишком поздно, и я так и остался в искусстве на уровне дилетанта.

Учился в академии я весьма прилежно. Однако, как и в школе, не связывал приобретённые знания с будущей работой (профессией). Более того, я совершенно не задумывался о том, что на флоте существуют такие воинские учреждения, как ОСПО, МЛПП, где ведётся планомерная научно-исследовательская и очень важная практическая работа. Поэтому, естественно, не стремился на эти должности и даже не думал о них.
Совершенно не думал и о том, что буду делать на флоте с больной спиной. Конечно, надеялся, что серьёзного ничего не будет. Обращался к специалистам. Однако академическая медицина ничего не находила у меня в позвоночнике. И даже на кафедре ортопедии и травматологии, где мы занимались на последнем курсе и когда у меня вновь началось серьёзное обострение.

Теперь-то я понимаю, что повинен в моих позвоночных и иных недугах (непрерывные на первых курсах ангины, затем постоянный хронический бронхит, боли в суставах и др.) был морской, ленинградский климат с высокой влажностью воздуха. Именно он приводил к обострениям в осенне-зимнее-весеннее время года. Тоже самое возобновилось и в Приморье, и в чрезвычайно резкой форме.

В последующем, после окончания академии, мне просто повезло. Вначале попал в Военно-строительный отряд (на берегу!). Затем, случайно, или уже не случайно, – в санэпидслужбу флота. И это оказалась моим спасением. И там началась настоящая моя научно-практическая деятельность. Однако первые мои научные исследования начались двумя годами раньше, – ещё на острове Русском, в 613 ВСО.




Стройбатовские страдания

Итак стройбат, 613 ВСО, на острове Русском. Расположен на Подножье, «на отшибе». Личный состав работает на кирпичном заводе. Рядовых более четырёхсот человек. Офицерский состав: командир-подполковник Иван Иванович Самуилов, три командира роты, замполит, начальник штаба, зам по МТО – майор Болтянский Михаил Дмитриевич, и начальник медицинской службы. Это моя должность. Личный состав – те, кто не прошёл по здоровью, или по уровню образования в другие рода войск. Много больных. По-соседству расположена Дисциплинарная рота (ДР), пополняемая в основном рядовыми из нашего подразделения. Гауптвахта – в городе. Там же гарнизонная поликлиника и госпиталь флота. На острове тоже госпиталь. Расположен в районе Церковной. Там же баня, куда за пять километров приходится ходить стройбатовцам. На острове, в районе ДР размещалась санэпидлаборатория флота, которая расформировывалась ко времени моего прибытия в часть.

 Сам остров прекрасен. Сопки покрыты лесом. В лощинах и по берегам великолепных бухт густые луга, масса полевых цветов, которые в европейской части страны можно видеть только на клумбах и в палисадниках. В отдельных местах встречаются целые плантации дикого лука, черемши. Чистейшие бухты полны морской живности: рыба, креветки, ракушки, крабы. В лесах: дикий виноград, лимонник, маньчжурский орех, актинидия, калина, дикая яблоня, малина, ... грибы. Богатая фауна: бурундуки, белки, лисы, фазаны, совы, вороны, ... много перелётных птиц, прежде всего уток.

 Летом природа цветёт и зеленеет. Потом целых два месяца стоит удивительная золотая осень. Зимой – бесснежные стопки из-за сильнейших северо-западных ветров да покрытые пылью грунтовые дороги, опоясывающие весь остров и ведущие от одного жилого массива к другому.
На вершинах сопок и по берегам бухт расположены развалины прежних фортификационных сооружений: ДОТы, канониры: с оставшимися ещё массивными стальными дверями, мощными железобетонными перекрытиями, ходами сообщений, заросшими кустарником амбразурами. На одной из сопок размещена действующая «Ворошиловская» батарея. С ней мне удастся вплотную познакомиться через несколько лет – при выполнении работы по изучению обитаемости подземных сооружений флота.

Знакомство со здоровьем коллектива не сулило мне ничего радужного и не обещало положительных эмоций на будущее. Много хронических больных, высокая инфекционная заболеваемость, вспышки дизентерии, кожные, простудные заболевания. Длительное течение болезненного процесса. Травмы, и даже смертельные случаи на производстве. Работа в основном ручная, не механизированная, с низким уровнем техники безопасности. Казарменный быт налажен. Дисциплина поддерживается. Питание однообразное. Помогают дополнительная витаминизация, местные дикоросы да дары моря в виде корюшки, наваги и селёдки, вылавливаемые по необходимости силами отрядовской рыболовной бригады.

Периодически в отряд наведываются проверяющие – представители санэпидслужбы флота: капитан Дардымов, майор Лебедев, подполковник Виноградов. Дают много ценных советов, особенно значимых для меня, совершенно не сведущего в работе молодого представителя медицинской службы. Советуюсь с ними по поводу профилактики, лечения основных нозологических форм. Рекомендуют проанализировать течение болезней и обобщить наблюдения в годовом отчёте. Это было и важно и интересно, и с этого практически и началась моя творческая работа.

Что может сделать врач, даже начальник медицинской службы военно-строительного отряда, в области научных исследований? Когда у него нет никакой исследовательской аппаратуры, за исключением приборов для антропометрических исследований и аппарата для измерения кровяного давления. Нет даже микроскопа, чтобы сделать элементарный анализ мочи и крови. Если ты не владеешь научной методологией подобных исследований, не приобретя её во время учёбы в академии? Остаются просто наблюдения, логика рассуждений и врачебная интуиция, и ещё желание заниматься этим.
Главное – было желание. Были люди, которые занимались наукой и с которыми можно было посоветоваться, была литература (в медицинской библиотеке). И был огромный, почти не изучёный контингент военных строителей, которые толпами приходили ко мне на приём два раза в сутки и чаще.

Прежде всего обратил внимание на инфекционные заболевания, с которыми в отряде велась непрерывная борьба. Почему возникают вспышки? Где очаг этих заболеваний? Почему опасность заражения резко возрастает в осеннее время года – вроде бы, при самых благоприятных для человека погодных условиях? И такая динамика заболеваний повторяется из года в год и, как я узнал позднее, в других коллективах тоже.

 Вторыми по значимости, а по распространённости первыми, были кожные заболевания. Причина их массовости было видна, исходя из характера работы, – кирпичная пыль на заводе, на всех рабочих местах в большей или меньшей степени. Помню, как во время практики на тральщиках («угольщиках») в 1956 году я не выдержал работы с угольком и уже через неделю подхватил распространённый фурункулёз, от которого не мог избавиться в течение целого месяца. По крайней мере, сейчас я знал, что и как надо делать в подобных случаях. Но беспокоило другое – вялое и длительное течение болезненного процесса, частые осложнения его, присоединение вторичной инфекции. И видимое отсутствие своей собственной защиты организма, когда любая незначительная царапина осложнялась гнойной инфекцией.
Обращали на себя внимание необъяснимо низкий уровень кровяного давления у большинства рабочих отряда, а также сравнительно редкий пульс. И что было не менее интересно (как стало ясно для меня позднее) – выраженные сезонные изменения этих показателей у строителей. Это не нарушало самочувствия личного состава и не приводило к явному снижению их работоспособности. Особенно высокая заболеваемость была среди новобранцев – лиц первого года службы. Случалось, что все вновь прибывшие, особенно из южных районов страны (Кавказ, Средняя Азия), заболевали простудными заболеваниями в течение первого месяца службы. И это, несмотря на проводимые медицинской службой и командованием профилактические мероприятия. Перечисленное было мне совершенно непонятно и требовало действительно научных объяснений.
Я искал ответы на возникшие вопросы в медицинской литературе. Расспрашивал врачей местного госпиталя. Консультировался у моих проверяющих из СЭЛ флота. Последние подтвердили наблюдаемые мною факты, сказав, что они давно известны и что медицинская служба флота проводит активные исследования по выяснению причины подобного. Сказали, к кому надо обратиться по этим вопросам – в ОСПО и Медотделе флота.

Возможности активного общения с учёными из медицинской службы флота появились у меня через полтора года, когда завод был закрыт и отряд был переведён во Владивосток. Подразделения отряда разбросали по всему Приморью для строительства военных объектов флота. Начались мои постоянные командировки, и деятельность приобрела в основном профилактический характер. Основная часть отряда базировалась на Эгершельде. Там же была и наша санчасть – под обрывом, у самого побережья Амурского залива. Тут же располагался и медпункт 612 ВСО с начальником медслужбы старшим лейтенантом Логойко, с которым мы часто встречались на общей территории.

 Разместившись в городе, я получил возможность чаще бывать в медицинских учреждениях флота: в госпитале, поликлинике, в медотделе, познакомился со специалистами медицинской службы. Стал бывать и на регулярно проводимых конференциях врачей гарнизона, проводимых в госпитале флота. Всё это расширяло мой врачебный кругозор, наполняло новыми знаниями.

Резкий поворот в моих взглядах на жизнь, на науку, на службу произошёл в мае того же, 1962 года, после присутствия на Всесоюзном Симпозиуме по элеутерококку и женьшеню, проходившем в стенах Дальневосточного отделения Академии наук СССР – в зале Президиума Академии. Каким-то чудом мне удалось убедить своё новое стройбатовское начальство в необходимости знакомства с академической наукой, и я целых три дня слушал научные выступления и дискуссии по интереснейшим вопросам, касающимся здоровья человека, его приспособительных реакций, влияния местных растительных адаптогенов на адаптационный процесс. Вёл Симпозиум не кто иной, как мой кумир по стенам Ленинградской академии – Николай Васильевич Лазарев! Оказывается, он с давних пор курировал нашу научную медицинскую дальневосточную школу, поддерживая тесные научные связи со своими любимым учеником, доктором медицинских наук Брехманом Израилем Ицковичем, тоже выпускником академии, 1945 года.

Я был в восторге от выступлений учёных академии. Но ещё больше меня поразили доклады представителей медицинской службы флота: подполковника медслужбы Маянского, капитана медслужбы Дардымова (который неоднократно был у меня в отряде с проверками) капитана медслужбы Голикова – с которым я познакомился ещё в академии, на кафедре Лазарева, где Пётр Петрович дорабатывал свою диссертацию.

Так, значит, вон как развивается флотская наука! Вон сколько учёных связано с ней. Значит, есть, с кем посоветоваться о своих проблемах! Николай Васильевич Лазарев! Но как к нему обращаться после того, как я сбежал с его кафедры!
Поговорить удалось только с Петей Голиковым. Но и этого для первого раза было вполне достаточно. Пётр Петрович, на моё удивление, сразу заинтересовался моими стремлениями к научной деятельности, пообещал помочь мне в этом и, главное, представил меня профессору, как желающего заниматься исследованиями. Николай Васильевич сразу вспомнил меня: «А, беглец! Вы ещё не потеряли желание заниматься наукой?!» Было страшно стыдно, но вместе с тем радостно, что я снова могу влиться в его (профессора) творческую бригаду. Николай Васильевич посоветовал держать связь с доктором Брехманом – «ведущим специалистом здесь, на Дальнем Востоке по адаптогенам» и с Петром Петровичем, который уже заканчивал кандидатскую диссертацию и тоже «кое в чем разбирался в области медицинской науки».

Петя не обманул меня. Уже через день мы с ним снова встретились, и он дал мне ряд методик, с помощью которых можно было существенно объективизаровать исследовательский процесс. Немного рассказал о своей работе и вообще о перспективах научных исследований здесь, в Приморье. Упомянул и Маянского, и Дардымова, и Матюхина, и Федорца, с которыми в последующем тесно переплелась моя научно-практическая деятельность.

А пока, по совету Голикова, я подключился к изучению проблемы стресса – «состоянию напряжения» у личного состава моего подразделения, использовав единственно доступную мне методику подсчёта формулы крови, в частности эозинофилов в мазках, что было вполне реально даже в отдалённых гарнизонах. Отсутствие у меня микроскопа не позволило использовать методику прямого подсчёта этих элементов, как я делал Петя, но это я оставил на будущее, надеясь приобрести хотя бы этот прибор. Подключил методики оценки тонуса вегетативной нервной системы (дермографизм, орто– и клиностатические пробы), а также оценки степени С-витаминной обеспеченности и общей реактивности с помощью лингвальной («языковой») пробы Яковца и внутрикожной пробы Роттера (с краской Тильманса).

Петя сказал, что все эти показатели в местных условиях существенно меняются в зависимости от времени года, что свидетельствует об изменении внутриорганизменных процессов. Я сразу подумал, что подобные исследования помогут мне пролить свет на этиологию и патогенез кожных и иных заболеваний среди моих военнослужащих.

Последующие несколько месяцев я непрерывно проводил исследования во всех точках, где были сосредоточены наши подразделения. Ходил в санэпидотряд флота, где под микроскопом считал формулу крови в мазках, взятых у личного состава. И к октябрю имел уже значительный фактический материал для предварительного, посезонного анализа (весна, лето и осень). По просьбе Пети, отдал ему часть материалов («для сравнительного анализа»), показал все результаты Дардымову и Федорцу в санэпидотряде флота.

Борис Александрович Федорец, тогда ещё капитан медслужбы, также вёл исследовательскую работу в этом плане, связывая общую резистентность (реактивность) организма с заболеваемостью дизентерией в Приморье. Использовал свой комплекс оценочных методик: бактерицидность кожи и сыворотки крови, лизоцим слюны, общий белок и белковые фракции крови и др. В последующем мы объединим наши усилия в этом направлении исследований, добавили новые методики и в течение нескольких лет будем работать совместно по изучению сезонной (и суточной) динамики реактивности организма военнослужащих в местных климатических условиях.




Поворот судьбы

Знакомясь с офицерским составом медицинской службы флота, с условиями, в которых они ведут свою творческую практическую деятельность, я всё больше чувствовал всю примитивность моих рабочих условий в отряде и полную неспособность что-либо изменить здесь к лучшему. Все мои попытки приобрести для более эффективной работы хотя бы микроскоп, разбивались о категорические противодействия со стороны командования. Пришедший на смену Ивану Ивановичу Самуилову подполковник Терехов (из лётного состава) вообще со мной много не разговаривал, и только отдавал приказы, подключая меня порой даже и к немедицинской работе в отряде. Слава богу, от дежурств по отряду мне каким-то образом удалось отбиться.

Поэтому совершенно неожиданным для меня явилось разрешение на повышение квалификации на курсах усовершенствования медицинского состава (КУМСы) при госпитале флота, куда я уже давно просился у командования. И это было для меня настоящее счастье. Не важно было, по какой дисциплине я буду специализироваться. Важно было окунуться в атмосферу медицинской жизни, встретиться со своими однокашниками по академии, вновь начать мечтать о более светлом будущем. Я всё ещё готовил себя к будущей работе в клинике и выбрал невропатологию, как бы предчувствуя трагическое будущее своего физического состояния и предвидя клинику, в которой мне в течение многих лет будут оказывать посильную помощь.

В начале шли общемедицинские (и строевые!) занятия. Мы слушали лекции ведущих специалистов флота, участвовали в непременных семинарах по марксистско-ленинской подготовке, сдавали зачёты по общим дисциплинам, радовались встрече друг с другом (однокашниками). На данные курсы попали и Игорь Кравченко и Толик Ободов, и даже ребята с младшего курса: оказался на КУМСах (впервые!) и капитан медслужбы Виталий Константинович Ястребов, выпуска 1955 года, будущий главный психиатр флота и мой сосед по квартире – уже в девяностых.

 Всё шло своим чередом. Я уже готовился переходить на занятия по специальности в руки главного невропатолога флота Льва Исаковича Левина – полковника медицинской службы, как вдруг случилось уж совсем неожиданное. Как-то, после очередной лекции по токсикологии, ко мне подошёл Г.М. Маянский, отозвал в сторону и спросил – «Вы хотели бы работать у нас, в ОСПО?» Это было настолько неожиданно, что я смог только открыть рот, но закрыть его был не в состоянии. Маянский сразу уточнил, приняв моё молчание за глубокое раздумье: – «Освобождается должность врача-физиолога в гигиенической лаборатории. И. В. Дардымов переводится на время в лабораторию госпиталя флота, а потом увольняется и идёт в академию наук к Брехману. Гигиена и физиология – это как раз по вашей части».

– А как же невропатология? – туго соображаю я. Да и меня не отпустят из отряда.
– Последнее пусть Вас не беспокоит. А с невропатологией решайте. Но решение должно быть завтра. Завтра надо докладывать командиру отряда. Встретимся здесь же на лекции, и Вы скажете о своём решении.

Для нас с Таней это было потрясение! Сразу менялись все мои планы. Я и не думал о такой возможности. Однако сейчас я уже знал, что такое ОСПО, был знаком со многими офицерами отряда, видел условия, в которых ведётся там работа. Смогу ли я сразу переквалифицироваться на физиолога и гигиениста? Да и что это будет за работа, каковы будут мои задачи? и т.д. Уйма вопросов, на которые пока не было ответа. Однако времени на выяснения обстановки и раздумий не было. И мы с женой решили – надо идти! И искать здесь своё будущее: и в работе, и в службе, и так полюбившейся мне науке.

Переход состоялся без особых проблем. Только подполковник Терехов больше часа поливал меня в своём кабинете трёхэтажной стройбатовской грязью, смешанной с междометиями, взятыми из авиагарнизонной службы. Грозился задержать меня в отряде да ещё посадить на гауптвахту за незнание положений воинского устава. – Я действительно ничего не сказал ему о возможном переводе, как посоветовал мне командир отряда полковник медслужбы Дьяков Николай Васильевич. Но всё же меня пришлось отпустить, поскольку приказ о переводе уже был подписан командованием ТОФ, и Терехов был бессилен препятствовать этому.




«Зелёный Угол».  Коллектив  единомышленников

Так называлось то место, где располагался санэпидотряд флота вместе с химической службой флота, авторотой и небольшим жилым районом из нескольких трёхэтажных домов, на самой окраине Владивостока, недалеко от Уссурийского залива. По соседству строились корпуса ТЭЦ-2 и уже вовсю работали асфальтовый и фарфоровый заводы. Отряд располагался на юго-западном склоне сопки, защищающей здание от сильнейших зимних ветров. К нему вела в гору грунтовая, вечно пыльная дорога. Городской же транспорт в виде трамвая ходил лишь до конечной остановки у ТЭЦ-2, но и то только с конца шестидесятых.

В то время, когда я перешёл в отряд, «Зелёный Угол» полностью оправдывал своё название. Кругом стояли покрытые лесом сопки. В укромных уголках сопок, за отрядом, кое-где ещё сохранялись местные реликтовые растения: элеутерококк колючий, лимонник китайский, аралия маньчжурская, актинидия, дикий виноград и др. Об их расположении досконально знал Никонор Кузьмич Казаков, капитан медслужбы, фельдшер, верный помощник Маянского, наладивший чуть ли не промышленную заготовку дикоросов и приготовление из них чудодейственных настоев и экстрактов, которые шли на экспериментальные исследования в токсико-радиологической лаборатории.

Я любил гулять по этой территории. Любовался местной флорой и фауной: большими яркими ирисами, лилиями, кое-где встречающимися ещё ландышами и лесными фиалками, лужайками, заросшими ромашками и колокольчиками. Здесь впервые я увидел в весенних лужах тритонов, а также огромных филинов, созерцавших меня с высоты могучих дубов. По всему лесу бегали вездесущие бурундуки, мелькая полосатыми спинками по стволам и веткам деревьев, иногда слышались отдалённые крики фазанов. Однако мне казалось, что у нас, на Патрокле, и флора и фауна были богаче. По крайней мере, здесь я не мог найти ни грибов, ни ягод, ни лимонника с актинидией, приморских орехов – лещины, которые в изобилии росли в ту пору на Патрокловских сопках.

Санэпидотряд флота был единственным подразделением в пределах Владивостокского гарнизона, где была сосредоточена вся наша «профилактическая» медицинская служба – гигиена, эпидемиология, бактериология, вирусология, дегазационно-дератизационный отдел. Его специалисты проводили огромного объёма работу по оказанию соответствующего вида помощи частям и подразделениям флота. Начальники лабораторий в большинстве в своём являлись главными специалистами флота по своим направлениям и выполняли ещё работу организационного и образовательного плана.

Основной для всех нас, естественно, была практическая работа в частях и подразделениях. Но она всегда носила творческий, исследовательский характер. Изучались новые, специфические для Приморья, формы заболеваний (псевдотуберкулёз), кишечные, вирусные инфекции. В гигиенической лаборатории проводились исследования витаминной обеспеченности пищевых рационов личного состава, биологической полноценности питания в целом, изучалось содержание витамина С в местных дикоросах и овощах, выращенных в прибрежной зоне. В токсико-радиологической лаборатории отрабатывались методики экспресс-индикации ОВ и РВ (отравляющих и радиоактивных веществ). Подвижная лаборатория совершенствовала свои «укладки» и варианты ускоренного санитарно-гигиенического и эпидемиологического обследования отдалённых частей и гарнизонов.

В отряде сложился удивительный коллектив врачей-единомышленников, специалистов высокого уровня знаний и навыков, преданных своей работе, друг другу, творчески подходящих к выполнению задач медицинской службы. Удивительно доброжелательные, всегда готовые тебя поддержать, помочь, принять на свои плечи часть ответственности, не терпящие праздности, халатности в работе, безответственности. Это были люди высокой культуры, общение с которыми всегда доставляло мне радость и звало к творческому самосовершенствованию.
Хочется перечислить хотя бы некоторых из них, чтобы оставить о них память нашим потомкам, как пример преданности своему делу, присяге, творчеству в науке.

Дьяков Николай Васильевич, полковник медслужбы, командир отряда. Твёрдый, решительный, знающий, выдержанный человек, сумевший организовать и сплотить коллектив, придать работе отряда творческий, исследовательский характер. Ко мне относился весьма доброжелательно, но привилегий никогда не давал, требуя выполнения всех моих функциональных обязанностей.
Шапиро Марк Исаакович, подполковник медслужбы, начальник бактериологической лаборатории, доктор медицинских наук. Интеллигент и интеллектуал. Он знал, казалось, всё и с удовольствием делился своими знаниями.

Виноградов Владимир Яковлевич, подполковник медслужбы, кандидат меднаук, начальник подвижной лаборатории. Досконально знал обслуживаемые объекты и коллективы. Свободно и легко писал любые служебные бумаги и научные статьи. Первым увидел у меня аналогичную способность и ещё в 1963 году предсказал мне «писательское» будущее:
– Товарищ Бердышев! когда мы увидим вашу первую монографию?
Кирилл Нацкий, гражданский, энтомолог, кандидат меднаук.
Левцов Николай Павлович, подполковник интендантской службы, начальник дегазационно-дератизационного отделения. Прекрасный специалист. Удивительный лектор.

Дардымов Игорь Васильевич, капитан медслужбы, кандидат меднаук. Врач-физиолог гигиенической лаборатории. Передал мне дела, напутствие заниматься наукой и блюсти традиции лаборатории. Проверил мои общеобразовательные знания, как вступительный пропуск: «А кто такой Цербер?» Здесь я не ударил в грязь лицом, хорошо зная древнегреческую мифологию.

Федорец Борис Александрович, капитан медслужбы (в 1962 году), эпидемиолог. Прекрасный специалист, постоянно приглашался в медотдел для работы, параллельно с главным эпидемиологом флота. Именно он стал моим главным компаньоном в научных исследованиях и организатором наших первоначальных научных изысканий. Трудно складывался начальный этап его службы. Из-за претензий женщины он лишился золотой медали при окончании Военно-морской медицинской академии (ВММА), получил низкую должность при назначении. Но быстро завоевал себе доверие командования своими знаниями, самоотдачей в работе, навыками. Дьяков его очень любил и уважал. И, по-видимому, был рад, что мы начали работать вместе.

Слободин Александр Зиновьевич, майор медслужбы, начальник гигиенической лаборатории (естественно, и мой прямой начальник). Безусловно, много знал в области гигиены и санитарии. Удивительно легко ориентировался в любой обстановке, всегда принимал правильное решение. Свободно держался на трибуне, интересно рассказывал, читал лекции; знал массу анекдотов. Обожал работу в отделе, среди начальства. Не любил писать бумаги – это было настоящее страдание. Довольно скоро перевёлся в Караганду, оставив меня под опекой Виктора Николаевича Баенхаева, майора медслужбы, перешедшего в гигиеническую лабораторию из лаборатории Маянского.
Баенхаев Виктор Николаевич. В 1963 году ещё капитан медслужбы. Возвратился в ОСПО после окончания санитарно-гигиенического факультета. Прекрасный специалист, чрезвычайно ответственный, отлично знающий аппаратуру, любящий практическую работу. Мы вместе много работали в частях, выполняя программы по изучению обитаемости надводных кораблей, интенсивности электромагнитных излучений на кораблях и в авиагарнизонах, по изучению обитаемости подземных объектов и сооружений флота. Признавал мои знания и значимость работы в области физиологии военного труда. Поощрял проводимые мною на кораблях и в частях дополнительные исследования. Помогал мне и в работе, и в жизни. После демобилизации мы вместе работали в городской санэпидстанции по реализации программы «Здоровье».

Знаменский Владимир, майор медслужбы, эпидемиолог. Разработал новые методики идентификации микробиологических объектов. Открыл возбудителя скарлатиноподобной лихорадки (псевдотуберкулёза). В стационарных условиях академии применил самозаражение. Защитил диссертацию. Был удостоен сразу докторской степени. Сожалел по поводу «моей физиологии» – что она «не даёт» возможности делать подобного рода открытия».
Лебедев Николай Фёдорович, майор медслужбы, начальник вирусологической лаборатории. По моим эскизам изготовил ряд приборов для физиологических исследований. Вместе с ним стали лучшими рационализаторами отряда, а я в одно время – и в медслужбе ТОФ. В сорок лет выглядел всего на двадцать пять – тридцать.

Фролов Геннадий, капитан медслужбы, фельдшер. В основном заведовал аптекой. Прекрасно писал таблицы. Написал мне к моей защите. Лучший теннисист (настольный теннис) отряда. Много времени проводили вместе за теннисным столом.

Савватеев Виктор Иванович, капитан медслужбы. Гигиенист подвижной лаборатории. Прекрасный лабораторный работник. Очень много помог мне в исследованиях. Вместе работали по программе изучения витаминной обеспеченности организма военнослужащих. Часто бывал вместе со мной на кораблях и в частях, выполняя гигиеническую исследовательскую программу. Судьбы наши, как и с Баенхаевым В.Н., переплетались и в последующем – совместная работа на Военно-морской кафедре Владивостокского мединститута.
Селиванова Людмила Ивановна, врач-биохимик гигиенической лаборатории. Вместе работали, изучая витаминную обеспеченность личного состава флота и содержание витамина С в овощах и дикоросах Приморья.

Галина Ивановна, санитарочка гигиенической лаборатории. Удивительно добрая и требовательная старушка. Долго гонялась за мной с тряпкой после того, как Саша Слободин устроил в комнате «костёр» и серьёзно повредил вытяжной шкаф – во время моего дежурства… Но быстро меня простила.

Много добрых слов можно сказать и о других сослуживцах – тех, которые прибыли в отряд уже после меня, таких как Лёша Вадов, Гена Курилкин, и, конечно, о командире отряда, пришедшем после увольнения Дьякова, – подполковнике медслужбы Игнатовиче Владимире Осиповиче. Он, правда, вначале шибко за меня взялся, как за самого молодого и неопытного. Однако быстро переменил своё мнение после моего первого отчёта по обитаемости, выполненного в отсутствие Слободина, и стал полностью доверять и моим исследованиям и бумагам, выходящим из-под моего пера.

Да, отряд был прекрасной кузницей медицинских кадров. Такого количества и такого уровня учёных – исследователей, как в ОСПО, не было ни в госпиталях, ни в медицинской лаборатории подводного плавания флота. Чего стоит один только перечень имён блестящих учёных, вышедших из стен отряда в сороковые-пятидесятые годы: Сомов Георгий Павлович, академик, директор, а потом и почётный директор института эпидемиологии и микробиологии, доктор меднаук; Брехман Израиль Ицкович, подполковник медслужбы в отставке, доктор меднаук, заведующий лабораторией, а потом и отделом регуляции биологических процессов в Институте биологии моря и в Океанологическом институте ДВО РАН, автор сотен научных статей, многих монографий по валеологии и по изучению биологически активных веществ, прежде всего, приморских растительных и животных адаптогенов; Матюхин Владимир Александрович, полковник медслужбы, доктор меднаук, академик АМН СССР (ныне РАМН), академик Национальной Академии Наук Беларуси. Директор Института физиологии Сибирского отделения АМН СССР. Автор 240 публикаций, в том числе 7 монографий, а также нескольких великолепных поэтических сборников.




Рабочие будни. Наука и практика.

Вступление моё в должность прошло очень быстро. Игорь Васильевич за час передал мне всю числящуюся за физиологом аппаратуру, затем я доложил прибывшему из медотдела командиру о своём прибытии в его распоряжение. И сразу же Дардымов отправил меня в соседний стройбат (62 ВСО) с проверкой санитарного состояния. Я от природы не спринтер, и любая гонка даётся мне нелегко. Но тут пришлось поднатужиться. Зато на следующий день я мог уже спокойно заниматься доставшейся мне аппаратурой, знакомиться с функциональными обязанностями, с сотрудниками лаборатории и планировать свою работу на квартал.

Приборы были в основном для гигиенических исследований: термометры, психрометры, гигрометры, виброграф, шумомер и др., притом в нескольких экземплярах. Но были и для физиологических исследований: аппарат для измерения кровяного давления, капилляроскоп, большой и малый аппарат Холдена (для изучения энергообмена), газовые часы, с десяток градусников для измерения температуры тела. Все «физиологические», по всей очевидности, какими-то путями раздобыл Дардымов для своих исследований, которые он в недавнем времени проводил совместно с Матюхиным, возглавлявшем здесь токсико-радиологическую лабораторию. Был ещё микроскоп – в лаборатории. Вся биохимия была в распоряжении Людмилы Ивановны.

Я не хотел бросать начатую в ВСО работу по изучению сезонной динамики здоровья и, в частности, реактивности организма военнослужащих. Дардымов посоветовал проводить её пока вне лабораторного плана, поскольку специфических задач у нас было предостаточно. Эту работу в скором времени мы обсудили с Федорцом, выбрали для неё ближайший коллектив, 62 ВСО, согласовали план работы с командованием отряда и начали работать над методиками. К методикам из арсенала Федорца, добавили мои внутрикожные пробы, методику исследования ультрафиолетовой обеспеченности организма, затем переняли у Пети Голикова методику оценки сосудистой резистентности, сконструировав прибор позволявший подключать к нему одновременно до десяти обследованных. Запланировали анализы биожидкостей на С-витаминную обеспеченность (с помощью Людмилы Ивановны). Помимо этого, я исследовал функциональное состояние кардио-респираторной системы и физическую работоспособность. Получился довольно широкий комплекс, позволявший оценить состояние организма с разных сторон. Постепенно, из года в год, мы расширяли объем исследований, подключая всё новые методики, по мере их освоения.

Этой работой пришлось заниматься по воскресеньям, и мы проводили её ежесезонно в течение нескольких лет. Собранный материал позволил Федорцу добавить пару глав в его диссертацию. А мне – дать достаточно глубокую характеристику состояние организма переселенцев по сезонам и особенности адаптации в зависимости от климатических условий прежнего места жительства. (Кавказ, Средняя Азия, Сибирь, Европейская зона).

Работа в отряде в этот период касалась в основном проверок санитарно-гигиенического состояния и оказания помощи коллективам кораблей и частей. Пришлось срочно научиться методологии таких обследований и написанию актов обследования – убедительных для командования обследуемых коллективов.
На первой же неделе командир отправил меня вместе с подвижной лабораторией на обследование частей острова Русский, в одной из которых проходил службу Петя Голиков. Было интересно подключиться и мне к его программе, пусть и на время. Посоветовался с Дардымовым, составили план работы, подключили к ней Людмилу Ивановну с её биохимией; утвердили план у Дьякова и на следующий день отправились в путь под командованием В.Я. Виноградова.

Зная о наших лабораторных планах, Владимир Яковлевич не особенно загружал меня посещением отдалённых от выбранной базы (как раз в части, где служил Голиков) объектов, и я имел возможности в полную силу трудиться с контрольными группами, приводимыми на обследование Петром Петровичем. В результате за две недели работы удалось получить много интересных данных по оценке функционального состояния (состояния здоровья) чуть ли не двух сотен курсантов школы (Школы связи?). Это была уже настоящая работа, позволившая сделать вполне определённые выводы. И результаты её были опубликованы совместно с Дардымовым, Голиковым и Селивановой в очередном сборнике научных работ медицинской службы ТОФ. Но уже в 1964 году.

Петя Голиков тогда вполне оценил мою «исследовательскую ретивость» и посоветовал не забывать и в будущем русскоостровные коллективы. Сам же он в скором времени сумел уволиться из рядов Вооружённых Сил и перейти к Брехману, в Академию наук. Незадолго до этого, в период своего отпуска, он защитил кандидатскую диссертацию в медицинской академии. Так лаборатория Брехмана пополнялась флотскими специалистами.

Постепенно я овладел и другими направлениями гигиенической работы. Участвовал в приёмке объектов флота, ходил в Дальвоенморстрой на согласование проектов, проверял флотские продовольственные склады, участвовал в работе Морского Совета, изучал условия труда и быта на индонезийском крейсере «Ириан» – бывшем отечественном крейсере, 56 проекта. Были и дежурства в отряде, порой весьма запоминающиеся. То приходилось тушить горящую траву вокруг отряда. То бороться с пожаром в собственной лаборатории. То меня одолевали многотысячные рои мух, влетавших через открытое окно в комнату дежурного. То вдруг брал на абордаж свирепый генерал – начальник автотранспортной службы флота. То меня пугал неистовой силой ноябрьский циклон, грозящий разнести здание в пух и прах. Именно на моём дежурстве случилось ЧП куда более серьёзного масштаба – во время Военно-морского парада разбились два военных самолёта, столкнувшись в воздухе над Амурским заливом. Всё это нашло отражение в отдельных воспоминаниях («Ледовый переход») и мало связано с моей научной деятельностью.

Первой серьёзной темой, которой пришлось заниматься мне вместе с Виктором Николаевичем Баенхаевым, была тема, связанная со сверхвысокочастотными электромагнитными полями (СВЧ), оценка их интенсивности на кораблях и в авиагарнизонах флота. Она была спущена с самых высоких инстанций, рассчитывалась на два года и требовала проведения конкретных замеров плотности потока мощности (ППМ) СВЧ-излучений с помощью только что разработанного и выпущенного прибора ПО-1 «Медик», который был выделен в отряд специальным назначением. И мы с Баенхаевым носили на себе его, вместе с семнадцатью приставками, а также с другими гигиеническими приборами на корабли и суда, брали в командировки в отдалённые авиагарнизоны, куда мы направлялись вместе с сотрудниками ЛАМ – лаборатории авиационной медицины.

Я только-только начал вникать в эту работу, как, совершенно неожиданно, в феврале 1963 года получил приказание от командира – срочно убыть в трёхмесячную командировку в нашу ленинградскую академию, на кафедру Ивана Акимовича Сопова с целью изучения методологии оценки обитаемости надводных кораблей, а заодно и в спецлабораторию по изучению СВЧ-полей. И это всего лишь через три месяца после поступления в отряд. Сколько событий за последние полгода! Однако было существенное «НО»! Две недели назад родился второй сын. Как оставить жену с двумя малыми детьми одну? Нет ни родственников, ни близких. Кто поможет в случае необходимости? Всё же решились. А как же иначе! Это был приказ! Значит, впереди передо мной стоят некие серьёзные задачи. Командование знает, что делать.

И вот я уже в Ленинграде. Можно себе представить, что я испытывал, остановившись на Рузовке, где прожил в курсантских погонах целых шесть лет, когда пришёл на кафедру к Ивану Акимовичу, нашему бывшему преподавателю по физиологии. Сейчас он уже полковник. А потом многочисленные встречи с однокашниками, посещение знакомых кафедр и лабораторий, знакомство с совершенно новыми, работа в научной и секретной библиотеках. Совершенно свободная жизнь! Отдых на Рузовке; посещение любимых музеев. Кратковременный визит к Николаю Васильевичу Лазареву! Какой поток чувств и информации!
А на Рузовке проживание вместе с Борей Федорцом, уже майором, находящимся на пятимесячной учёбе на КУМСах. Знакомство ещё с одним офицером из нашего ОСПО – Исааком Ильичом Любаревым. Совместный отдых по воскресеньям. Встречи с нашей сотрудницей – Людмилой Ивановной Селивановой, откомандированной в НИЛ питания к профессору Васюточкину, тоже нашему бывшему педагогу.

Я работаю в основном в библиотеках, пытаюсь собрать максимум информации по надводным кораблям, по их обитаемости, по методологии её оценки. В библиотеке встречаюсь с Гдалем Осиповичем Оксенгендлером, однокашником Федорца, совсем недавно выпустившим методическое пособие по изучению функционального состояния организации корабельных специалистов. Он рассказал мне о методологии физиологических исследований, о методиках и приборах, которые можно сконструировать своими руками.

На кафедре Ивана Акимовича мне не смогли дать нужную информацию по надводным кораблям (НК). Зато открыли путь в наш специализированный институт, к специалистам, непосредственно занимающимся этими вопросами. Встречи на этой базе с полковником медслужбы Дерновым, а потом с Антониной Ивановной Вожжовой дали мне очень много ценного для будущей работы.

Столь же полезна была моя работа и по проблемам СВЧ-излучений. В НИЛ-5 удалось проштудировать не только основную литературу по этому вопросу, но и познакомиться с незнакомой мне методикой оценки иммунной системы – фагоцитарной активности лейкоцитов крови. Её в последующем я постоянно использовал в своих экспресс-исследованиях.

Измученный наукой, вернулся во Владивосток в начале июня. Дома всё было в порядке, и я мог спокойно заниматься своей служебной деятельностью. Командир встретил меня приветливо. Расспросил о Ленинграде, об академии, о его однокашниках, о которых я слышал. А потом вызвал Слободина и сообщил, что вскоре нам предстоит очень важная работа по изучению обитаемости надводных кораблей ВМФ. И она будет вестись специалистами отряда, параллельно с уже проводимой работой аналогичного характера на подводных лодках, которой занимается МЛПП. Задача чрезвычайно важная, поскольку наши корабли стали нести боевую службу в океане и надо создавать условия для поддержания необходимого уровня работоспособности личного состава. Здесь нужны будут и гигиенические и физиологические исследования. Так что работы хватит всем. Работа же по теме СВЧ-излучений должна продолжаться. На кораблях её легко проводить параллельно, общими силами. В конце следующего года необходимо будет отчитаться по обеим программам. И наши отчёты должны быть не хуже, чем с других флотов.

Вскоре из медслужбы ВМФ пришла соответствующая бумага, определившая основные объекты и направления исследований, и работа закипела. Именно закипела, потому что мы ринулись навстречу полной неизвестности с огромным энтузиазмом. Работали и днём, и по вечерам, и даже ночью (когда приходилось изучать работоспособность личного состава в период ночных вахт). Использовали для её развития все возможности.

Многое удавалось сделать в базе, при стоянке кораблей у стенки. Но основную информацию получали в период ходовых (заводских, государственных) испытаний, в условиях реальной учебно-боевой деятельности корабельного состава. В результате давали полную санитарно-гигиеническую характеристику условий труда и отдыха специалистов боевых частей и служб, а также оценку уровня их здоровья и работоспособности с помощью различных методик физиологического обследования.
В этот период какой-либо специальной (универсальной, заводского изготовления) аппаратуры подобного рода на флоте (да и в Вооружённых Силах в целом) ещё не было. Приходилось конструировать её собственными силами. В этом отношении мне очень помогло руководство по физиологическим исследованиям у подводников, выпущенное Г.О. Оксенгендлером в 1963 году, где описывалась соответствующая аппаратура. Мы с Н.Ф. Лебедевым взялись за её конструирование и даже усовершенствование. И вот через несколько месяцев у меня были уже рефлексометр (для измерения времени реакции), тремометр, аппарат для изучения РДО (реакция на движущийся объект), водный динамометр (для определения выносливости к статическому усилию), аппарат для измерения критической частоты слияния световых мельканий (КИСМ).

Эти приборы для изучения умственной и физической работоспособности личного состава, оценки динамики утомления и восстановления функций использовались мною постоянно. Дополнительно я исследовал сосудистую резистентность (как показатель общей неспецифической резистентности организма), ФАЛ – фагоцитарную активность лейкоцитов крови, функциональное состояние сердечно-сосудистой системы и дыхания известным способом. Иногда удавалось провести капилляроскопию с помощью нашего прибора, оксигемометрию (прибор мне давал Юра Марков, возглавлявший в госпитале флота лабораторию функциональных исследований), термометрию (электротермометр мне на время давал Игорь Васильевич Дардымов). Ещё реже удавалось провести аудиометрию с прибором, взятым в МЛПП. Из более простых, и менее трудоёмких методик частенько использовал «теппинг-тест» и расстановку чисел (вместо таблиц Платонова). В целом получался весьма широкий комплекс исследований, позволявший всесторонне оценить состояние организма в динамике наблюдений.

Изучалось состояние организма личного состава практически всех боевых частей и служб во время отдыха, во время вахт и работ, в динамике в период выходов и походов. Особое внимание уделялось наиболее тяжёлым условиям труда: ночным вахтам, вахтам в условиях полной герметизация боевых постов, работам в аварийных ситуациях – при ремонте выходящий из строя аппаратуры, в условиях особенно сильного эмоционального напряжения – при артиллерийских стрельбах и ракетных пусках.

Подобные исследования требовали постоянного нашего присутствия на боевых постах, огромного напряжения сил и большой исследовательской бригады, которая формировалась под моим руководством из фельдшерско-врачебного состава данного корабля.
Естественно, полный объём перечисленных исследований являлся исключением. Чаще всего приходилось подбирать комплекс самых простых, достаточно информативных методик – «методик массового обследования», которые можно было использовать одновременно в большой группе лиц. Именно эти методики были использованы нами в последующем при массовых «донозологических» обследованиях воинских коллективов, а ещё позднее – при попытке внедрить эту методологию в практику поликлинических обследований трудящихся в системе городского здравоохранения.
Одновременно с физиологическими мне приходилось проводить и гигиенические исследования – замеры температурно-влажностного режима, интенсивности воздушного шума, вибрации, степени загазованности корабельных помещений. Использовали и ПО-1 «Медик» для замеров плотности потока мощности СВЧ-излучений от корабельных РЛС (радиолокационных станций). Эту работу проводил в основном Виктор Николаевич, порой принимавший вместе со мной участие и в других гигиенических исследованиях.

От начальников медицинских служб кораблей или соединений начали поступать отчёты, в которых, помимо анализа заболеваемости личного состава в кратковременных и длительных походах, давалась санитарно-гигиеническая оценка этих проектов (кораблей). С ними я, естественно, знакомился в Отделе медслужбы и сопоставлял с нашими наблюдениями. Через какое-то время была разработана специальная программа исследований для врачей кораблей в походах, которая была разослана соединениям за подписью Начальника медслужбы флота.
Одним из направлений нашей деятельности явилось участие в госприёмке боевых кораблей: противолодочных, малых противолодочных, ракетных кораблей, тральщиков и др. Часть рекомендаций медслужбы по улучшению обитаемости реализовывалась здесь, на месте. Многие же отправлялись в медслужбу ВМФ для их рассмотрения на стадии проектирования. Нередко приходилось давать наши рекомендации по обитаемости различных проектов в специальной комиссии при Штабе Флота. И лестно звучали выводы адмиралов, что медицинская служба знает корабли не хуже, чем специалисты боевых частей и служб.

Да, и в настоящее время я хорошо помню эти проекты: ПЛК-159, МПК-204, РК-205, ТМ-57. Но были ещё старые, но действующие: эсминцы, крейсера 56 проекта, сторожевые корабли. И они ходили на боевую службу в тропические широты. Однако вскоре стали приходить на флот и новые, куда более совершенные боевые единицы: ракетные корабли, ракетные крейсера, десантные корабли, корабли-спасатели, корабли на воздушной подушке, потом и авианосные корабли и др. Так, ракетный крейсер «Варяг» до сих пор является флагманом Тихоокеанского флота.
Мы успешно завершили данную работу в течение положенного срока, своевременно представили необходимые отчёты в вышестоящие инстанции. Получили весьма похвальные отзывы. И продолжали работать дальше.

К этому времени в медслужбе ТОФ произошли существенные кадровые перестановки. Ушёл со своего поста прежний начальник медслужбы генерал-майор Синельщиков. На его место прибыл подполковник медслужбы Горбатых (с Черноморского флота). Быстро произошла смена руководства отделений госпиталя флота. Ушли полковник Левин (неврологическое отделение), Лившиц (стоматология), Плоткин (терапия), Гинзбург (урология). Быстро сняли с должности Дьякова, и на его место к нам прибыл новый начальник – подполковник медслужбы Игнатович Владимир Осипович (тоже из Севастополя). Будучи неплохим организатором и знающим специалистом, он ничего не изменил в работе отряда, только поначалу уж очень сильно взялся за моё перевоспитание. Ему очень не нравились мои пыльные ботинки, которых я не успевал вычистить по прибытии, а также моя улыбчивая гримаса, с которой я встречал его, будучи дежурным, с докладом. Избавиться от последней я так и не смог в ближайшие годы, а вот ботинки стал чистить ещё при подходе к отряду, заблаговременно беря с собой соответствующие принадлежности.

Отношение Игнатовича ко мне в корне изменилась после написания мною первого отчёта по обитаемости и рецензии на него ведущих специалистов ВМФ, свидетельствовавших, что я уже «созрел» как специалист, и что на меня уже вполне можно положиться в работе. А это было самое главное. И моя извечная улыбчивая физиономия уже не портила настроение командиру.

Летом 1964 года произошло ещё одно событие, резко повлиявшее на ход моей службы и всей научно-практической деятельности. Во время отпуска окончательно «рванула» моя поясница и с этого момента не оставляла меня в покое в течение всех последующих лет жизни. Частичные параличи ног, кишечника, всех сфинктеров, непрерывные, порой нестерпимые боли, резкое ограничение движения сделали меня фактическим инвалидом, нарушили психику, привели к потере веры в себя и, безусловно, отразились на моей трудовой активности. Жизненная целеустремлённость и постоянная работа над собой давали определённые результаты. Однако трудиться в рядах Вооружённых Сил я смог только до 1980 года и ушёл в отставку в возрасте 44 лет, не сумев сделать многое из всего задуманного…

Ну, а после первой поясничной «катастрофы» работа продолжалась – и текущая и исследовательская. Фактически, на надводных кораблях по настоящему она только-только начиналась. По мере учащения выходов наших кораблей в океан (где службу приходилось нести в чрезвычайно тяжёлых условиях, на совершенно неприспособленных для этого кораблях и судах) требовались всё более глубокие научные разработки и рекомендации по вопросам питания, водообеспечения, труда и отдыха экипажей, продолжительности и сменности вахт в условиях экстремальных температур боевых постов, исследования возможности работы в комплектах защитной одежды, переносимости подобных условий и обоснования продолжительности всей боевой службы на конкретных проектах кораблей. Возникал практически значимый вопрос о выяснении закономерностей кратковременной и длительной адаптации моряков к подобным условиям походов, о сроках и закономерностях восстановительного, реадаптационного процесса, о разработке способов и средств ускорения адаптации и повышения работоспособности личного состава в походах. Всё это, и многое другое, приходилось изучать немедленно, как можно глубже, непосредственно в условиях несения боевой службы.

1965 год. Январь. Запланированы сборы при начальнике медслужбы ВМФ, в Ленинграде. Слободин срочно готовит доклад Горбатых. Мне поручено подготовить свой, собственный. И тут же поступает приказ начмеда – откомандировать меня на шестимесячные курсы усовершенствования по гигиене в академию, притом срочно – курсы начинаются в феврале. Слободин против – «слишком рано». Игнатович – просто выполняет приказ. Я, безусловно, рад. Однако, как же семья? Притом за несколько дней надо успеть написать и отпечатать свой доклад. Конечно, не успеваю. Договорились с Владимиром Осиповичем, что доклад доработаю в Ленинграде. Даю ему название и основные тезисы. Игнатович уверен во мне.
Летим в Питер всей семьёй. Устраиваемся в посёлке Левашово, недалеко от города, по Финляндской дороге. Я добираюсь на занятия электричкой. Всё хорошо. На кафедре все знакомые преподаватели: Николай Иванович Бобров – начальник кафедры, Николай Николаевич Алфимов, Пётр Назарович Яговой, Виктор Петрович Чвырёв – уже все полковники. Наша группа состоит из четырёх человек. В их числе Слава Тихомиров, на год моложе нас выпуском. Он уже с материалами кандидатской диссертации – по адаптации в условиях Севера. Работает под руководством Боброва.

Я работал над освоением гигиенических наук без особого напряжения. После занятий спешил домой, в Левашово. Много отдыхал с детьми. Ходили на прогулки в окрестностях посёлка. Иногда всей семьёй ездили в город. Посещали любимые музеи. Не было особого желания заниматься и собственной наукой – работать в библиотеке, или на кафедре в неурочное время. Тем более, что у меня в то время не было конкретного плана своей диссертационной работы. Одни советовали разрабатывать тему по СВЧ-излучениям – тем более, что материалов было собрано предостаточно. Смущало то, что отдифференцировать эти воздействия от всего остального комплекса негативных факторов среды в условиях корабля было совсем не просто. Что касается надводных кораблей, то мне казалось, что ничего нового я пока не сделал. На старых проектах кораблей подобные работы уже проводились, пусть и куда менее глубоко в физиологическом плане. С Дерновым разговора на эту тему конкретного не было. Он бы мог посоветовать многое. Интересные перспективы сулила работа в плане биоклиматологии, – по сезонной адаптации в Приморье. Но тут ещё предстояло многое сделать. Так что я оставался на перепутье и ... продолжал работать.

Теперь-то я вижу, что тот, первый отчёт по обитаемости уже представлял собой почти готовую работу. Оставалось только привести литературу, придать материалам диссертационную форму и добавить физиологические данные по работоспособности и характеристике функционального состояния организма кабельных специалистов. Оценка сосудистой резистентности, ультрафиолетовой обеспеченности, фагоцитарной активности лейкоцитов, энергообмена и сосудистого тонуса у личного состава до наших работ ни на одном из флотов не проводились. Анализ этих показателей в динамике давал возможность с иных позиций взглянуть на здоровье и работоспособность обследуемых категорий корабельных специалистов, делать более обоснованные выводы и давать конкретные рекомендации. В личном плане я, как всегда, был нерешителен. А судьба в скором времени сыграет со мной злую шутку, лишив меня на длительное время диссертационных амбиций. К этому времени мне так и не удалось напечатать ни одной работы в Военно-медицинском журнале (ВМЖ). Опубликовали лишь одну в виде краткого реферата – о методике исследования сосудистой резистентности (совместно с Федорцом). Темы по климато-физиологии для журнала оказались неактуальными. Публиковать же что-либо по обитаемости можно было только в закрытой печати, а сборников таких у нас на флоте не издавалось. Отправляемые материалы доходили только до «Высших инстанций» и использовались ими по назначению (конечно, с пользой для дела). Но это было не самое главное. Главный удар обрушится на меня потом, в 1966 году, по возвращении из академии. А пока я продолжал заниматься на кафедре.

После окончания КУМсов я на несколько месяцев вернулся во Владивосток, оставив семью в Левашово. Успел за это время пролежать 40 суток в госпитале с очередным обострением со стороны поясницы. А потом, получив очередной отпуск, вернулся в Ленинград, к семье, и с целью работы над диссертацией. Но предстоял ещё запланированный доклад на сборах Медслужбы ВМФ.

Конечно, первое «научное» выступление на «учёных» сборах целиком осталось в памяти. Волновался страшно. Но собрался. Вёл эту часть заседания наш Павел Иванович Горбатых. Вёл прекрасно – чётко, уверенно. Также уверенно сделал и свой доклад – весьма отличный от Слабодинского текста. Александра Зиновьевича на сборах не было – не было его доклада. Докладывали наши офицеры из МЛПП – Солодков Алексей Сергеевич и Бабурин Евгений Фёдорович. У последнего был частный, но важный вопрос об использовании элеутерококка подводниками. У северян подобных положительных результатов не получалось. Завязалась дискуссия. Горбатых прервал её: «Не хотите элеутерококка, не дадим – сами будем его использовать!»
Мой доклад был единственным по надводным кораблям. Я оттенил этот момент. Доложил в тезисном порядке об обитаемости и её воздействии на здоровье и работоспособность личного состава. Продемонстрировал динамику работоспособности специалистов БЧ-V и, БЧ-II и РТС в период отдельных вахт и в экстремальных условиях. Для всех это оказалось откровением, ибо больше докладов по физиологии военно-морского труда ни с одного флота (Северный, Балтийский, Черноморский) не было. Времени мне всё-таки не хватило, и Горбатых дослушивал мои последние выводы уже стоя.

Павел Иванович не расхваливал меня – всё-таки со своего флота. Зато сиял Игнатович, также прибывший на совещание. А в перерыве между заседаниями ко мне подошёл незнакомый полковник с прямым вопросом: хочу ли я перейти на работу в их институт, и передал наилучшие пожелания от Дернова.
– Конечно хочу! Но я всего два года работаю в ОСПО и только-только начинаю осваиваться.
– Мы все знаем о Вас по вашим отчётам с ТОФ. И Вы нас вполне устраиваете. Тут условий для научного творчества несравненно больше. Вы сами это понимаете. Главное... есть ли у Вас возможность на время прописаться в Ленинграде? Квартиры в ближайшие годы не будет.

Последний вопрос сразу вернул меня на землю. Таких возможностей я не видел. Никто из ленинградских родственников не пошёл бы на это. Обращаться к Квашонкиным – тем более бесполезно. А о маминой ленинградской подруге, Зине Волковой, сокурснице по Первому ленинградскому мединституту, я тогда просто не знал. Не подумал, что можно попробовать прописаться за городом, в том же Левашово. И вообще, я был совершенно непрактичный человек в решении «практических», жизненно важных вопросов.

Собеседник посочувствовал мне, сказав, что лишаю себя весьма перспективной карьеры, и в последующем вопросов подобного рода в Институте ко мне не возникало. В последующие десятилетия, посещая НИИ, будучи проездом в Ленинграде, я видел в его стенах и своих однокурсников (Леву Морозова, Витю Логинова), и офицеров с нашего флота (Ю.Н. Егорова, В.В. Полонского), а также более молодых специалистов – Славу Тихомирова и шустрого парнишку выпускники 1969 года, вместе с которым мы в 1960 году плавали в бассейне. Видимо, у них у всех была возможность прописаться в Ленинграде...

Возвратились во Владивосток уже зимой, и жизнь вернулась в свою колею. Работа наша с Виктором Николаевичем активно продолжалась. Готовили итоговый отчёт по СВЧ. Гром грянул неожиданно – в начале апреля. Вызывает меня лично Начальник медслужбы флота и отдаёт приказ: отправиться в автономный поход с группой боевых кораблей с целью оценки обитаемости и изучения вопросов санитарно-гигиенического обеспечение экипажей в конкретных условиях плавания в низких широтах... Под конец Начмед добавил, что материалы надо собирать особенно тщательно, ибо они пойдут в очередной «твой»отчёт, а также в «мою» диссертацию: – «Разделы по обитаемости и санитарно-гигиеническому обеспечению писать будешь ты... Как писать, тебе Солодков подскажет»...




Низкие широты.

О своих планах приходилось забыть и срочно готовиться к походу. Конечно, это было очень интересно, и я чувствовал, что могу собрать столько и такого материала, что его с лихвой хватит не на одну диссертацию. Надо было только организоваться и скомплектовать за неделю необходимую аппаратуру.
Я сразу отверг идею Горбатых о постоянной смене места своей дислокации в походе, переходя с корабля на корабль, а потом и на подводную лодку. Необходимо было провести как можно более полное динамическое наблюдение за одним коллективом, естественно, на надводном корабле, изучая все виды деятельности корабельный специалистов в походе. Динамика кратковременной адаптации (два с половиной месяца в тропиках), возможные нарушения адаптационного процесса, уровень работоспособности специалистов при разных режимах труда и отдыха, состояние организма при работе в условиях экстремальных температур и высокой влажности воздуха, в частности в химкомплектах при ликвидации последствий условного применения противником оружия массового поражения, использование средств экстренного повышения работоспособности (витаминов, экстракта элеутерококка, лимонника), курсовое использование адаптогенов и витаминов для облегчения адаптации – вот примерный перечень вопросов, на которые хотелось дать ответы с помощью предстоящих исследований. Вопросы организации питания, использование различных питьевых режимов – были тоже весьма актуальны для тропической зоны. Ни в открытой, ни в закрытой литературе ответов на эти вопросы пока не было. Помимо этого, предстояло ещё досконально изучить показатели обитаемости на всех боевых постах корабля и в жилых помещениях. То есть аппаратурой пришлось загрузиться ad maximum.

Боевая группа кораблей была небольшой, два эсминца 56 проекта – «Веский» и «Вызывающий» и танкер обеспечения «Алатырь». По каким-то причинам, кажется, по совету моего однокашника Володи Некрасова, находившегося в базе по-соседству на ракетном корабле «Упорный», я выбрал «Веский», где начальником медицинской службы был старший лейтенант медслужбы Королёв Владимир. Помощниками у него были фельдшер, санинструктор и два санитара. Все они и влились в нашу творческую исследовательскую бригаду. Выход планировался из бухты «Стрелок» в самом начале апреля, куда я и прибыл в полном зимнем обмундировании.
Прибыл за несколько дней до выхода, чтобы успеть снять фоновое, допоходные показатели и сориентироваться с организацией всей работы на время похода. Командование пошло мне навстречу, в плане выделения контрольных групп, места работы и допуска на все необходимые боевые посты.

Первую, допоходовую часть намеченной программы мы выполнили «на отлично», обследовав по всем показателям практически весь личный состав корабля. Работать приходилось почти круглосуточно. Так что показатели у разных групп специалистов снимались в разное время суток. И это надо было учитывать при последующих, динамических наблюдениях. В первые дни похода мы продолжили обследования, получив суточную динамику фоновых показателей (в условиях отдыха), что полностью соответствовало требованиям современной физиологической науки.

Работа затормозилась на третий день похода, что было вызвано восьмибалльным штормом, который вывел из рабочего состояния не адаптированную к этим условиям часть экипажа. Мой желудок и вестибулярный аппарат, на удивление, выдержали эту трёхдневную перегрузку. Однако подкачала спина (locus minoris resistencie – слабое место), уложив меня в горизонтальное положение. Остальная часть нашей исследовательской бригады функционировала нормально, и мы не добрали на этом этапе лишь часть функциональных показателей у небольшой части специалистов. Мне всё же на третий-четвёртый день удалось добраться до кубриков и полусидя-полулёжа продолжить снятие наиболее важных показателей (оксигенация крови, сосудистая резистентность, ФАЛ, С-витаминная обеспеченность, тесты на работоспособность). До боевых постов я добраться не мог, и там активно работали мои помощники по изучению тяжести и напряжённости вахтенного процесса.
Каким-то чудом (а возможно, и стараниями начальника медслужбы) через три дня мне стало лучше, и я смог быть во всеоружии к наиболее ответственному этапу работы – переходу в низкие, субтропические и тропические широты.

Это обострение чуть было не нарушило все мои планы. Стоило пропустить в работе какой-либо этап, особенно в начальном периоде плавания, и ценность её была бы потеряна. И я ещё раз убедился в том, насколько стал зависим от воли судьбы, насколько непредсказуемой стала вся моя жизнь, служебная, в том числе и научная деятельность. За прошедшее после первого обострения годы я уже два раза лежал в госпитале, а ещё дважды «отходил» от обострений дома, находясь в отпуске. И ведь мог не успеть выздороветь до момента своего доклада в Ленинграде. Как бы тогда на меня смотрели и Игнатович и Горбатых?! И каждый раз я начинал задумываться над нашим, семейный, будущим – смогу ли обеспечить нашу жизнь, смогу ли продолжать службу? И что будет с моей наукой?
Но пока самая страшное проходило мимо меня. Я не терял веру в себя, надежду на лучшее будущее, а также веру в возможности нашей медицины, которая всегда шла на помощь в лице Льва Исаковича Левина – начальника неврологического отделения, а после его ухода – и Кадочникова, его заместителя. И я, как подарку судьбы, в тот момент радовался возможности продолжать работу и выполнять намеченную программу.

Постепенно шторм стал стихать, море успокоилось, и все радостно вздохнули в предвкушении более благоприятного этапа плавания. С облегчением вздохнул и я, получив возможность избавиться от боли, заниматься хоть какой-нибудь разминочный гимнастикой и даже греться на солнышке. А оно всё ярче и ярче сияло на небосклоне, прогревая и воздух, и воду, и наши, привыкшие к зимним холодам, белые телеса, блаженно подставляемое под его живительные лучи. Небо почти полностью очистилось от туч и светило нежно-голубым оттенком, отражаясь в спокойной глади волн и перекрашивая их в синие и голубые тона.
Да, море стало совсем другим, но таким же приветливым, как и у нас, в Приморье в тихую и спокойную погоду. А может, это уже не море, а океан. Ведь позади целых семь дней пути со скоростью 20 узлов и более. И что скрывается в глубине его, в морской пучине?

Недалеко от корабля резвится стая дельфинов. Не отстают от нас, плывут тем же курсом. Выныривают из воды, крутятся в воздухе – будто играют, забавляются, как и мы, у себя, на суше. Всё чаще стали залетать на палубу летучие рыбки. Небольшие, как наша приморская зубатка. Только с плавниками – крылышками. Порой взвиваются в воздух целыми стайками и проносятся невысоко над водой сто и более метров.

Надеемся увидеть акул, или ещё что-либо экзотическое. Володя Некрасов рассказывал, что в своём походе им посчастливилось поймать даже огромную луну-рыбу, такую тяжёлую, что не могли затащить её на палубу. Ловили они и кальмаров. – Это для нас было ещё впереди.
Акулы появились через несколько дней. Точнее, всего одна. Хорошо просматривалась в прозрачной воде на глубине 10-15 метров. Командир попытался подстрелить её из карабина – хоть бы хны! – через толщу воды никакая пуля не возьмёт. Тогда он запустил в неё гранатой. Такое мутное облако в воде возникло – метров пять в диаметре! Ну, думаю, теперь ей не выбраться, всплывёт брюхом кверху. Смотрим, а всплывают одни только лоцманы. Сама же страшенная что есть духу в глубину удирает, и без видимых повреждений – вот живучее создание!

Наружная температура постоянно растёт. Провожу ежедневные замеры + 27, + 28, + 29, + 30 С! Температура воды держится на постоянном уровне + 30 С. Беру воду на анализ – с поверхности, с разной глубины – как договорились в лаборатории. Во внутренних помещениях ещё жарче. В каютах от 30 до 35 С, в помещениях боевых постов, где провожу обследования + 40, + 45, + 49 С! А в машинном и котельном отделениях + 55 С и более.

Кондиционированием корабль не обеспечен – старый проект, рассчитанный только на наши, приморские погодные условия. Как же жить и тем более работать здесь, в тропиках?! Работают ребята. Несут четырёхчасовую вахту с последующим восьмичасовым отдыхом. Да ещё работа в ночную смену. А порой и в полностью герметизированных (без вентиляции) постах – при учениях в условиях АБХЗ (атомной, химической и бактериологической защиты).

Выдерживаю и я вместе с ними тепловые нагрузки. Сочувствую, обследую, размышляю. Пытаюсь по ходу дела анализировать материалы. Чем ещё можно облегчить эту работу? Витамины, адаптогены, особые питьевые режимы? За сутки с потом теряют 5-7 и более литров жидкости! Из резиновых химкомплектов выливают до литра! И это за полтора часа работы! Сколько же необходимых биологически активных веществ теряет в этих условиях организм с потом? Каковы должны быть дополнительные нормы их потребления в тропиках? У нас есть только витамины и клюквенный экстракт в небольшом количестве. Но напиток помогает. Постоянно беру пробы пота (и мочи) на анализ, консервирую по специальной методике в стерильных пенициллиновых флаконах. Ответы на вопросы появятся только после возвращения.

А пока надо решать, какой режим водопотребления использовать. Ограничивать, не ограничивать? Рекомендации весьма противоречивые. Касаются в основном сухого климата (пустынь, полупустынь). У нас же влага! Влажность воздуха – за 90 процентов. На боевых постах пониже – в связи с более высокой температурой. Но абсолютная-то влажность ещё выше!!

В МКО (машинно-котельном отделении) без воды работать совершенно невозможно. Вахтенные стоят под воздушным факелом и непрерывно употребляют воду – в основном дистиллят!?! Другой просто не хватает. Это уже может быть совсем опасно. С командованием срочно решаем этот вопрос.

Из напитков в скором времени появился квас, приготовленный самим зам.начальника продовольственной службы Тыла Флота, который вместе с медслужбой (то есть со мной) откомандирован в данное «путешествие». Оказывается, этот поход специально спланирован Штабом ТОФ с целью разработки рекомендаций по совершенствованию медицинского и других видов тылового обеспечения для условий боевой службы. Здесь же ведёт активную работу и сотрудник нашей флотской газеты «Боевая вахта», и представитель особого отдела, а также десятка два специалистов различных боевых частей с целью облегчения работы штатного корабельного состава в походе.

Условия размещения, конечно, не улучшаются. Однако порой можно коротать ночь и на верхней палубе – на вертолётной площадке, или даже под орудийной башней?! Негласное разрешение от командира на этот счёт было получено, и десятки моряков с матрасами и подушками выплывали по ночам из перегретых и наполненных миазмами кубриков на палубный простор, где охлаждались под дуновением тропического ветра энное количество времени. Порой к ним присоединился и я, один из немногих представителей офицерского состава, находя кусочек свободного пространства палубы среди уже разложенных матросских матрасов.

Однако долго наслаждаться красотой и негой тропической ночи удавалось нам не всегда в связи с особенностями местных климатическо-погодных условий. Очень часто именно по ночам начинался тропический ливень, сразу сметающий с палубы отдыхающую матросскую братию. Поэтому я предпочитал подбашенное пространство – у кормового орудия, где был защищён от погодных катаклизмов.

Подобные счастливые возможности были у меня достаточно редкими. Чаще всего я проводил ночное время на боевых постах, изучая условия и характер ночных вахт специалистов БЧ-II, БЧ-III, БЧ-V, радиотехнической службы. И в дневное время отдыхать приходилось лишь урывками, в кратковременных промежутках между обследованиями.

Конечно, все эти наши исследования отнюдь не радовали корабельных специалистов, поскольку отнимали у них и без того недостаточное для отдыха время. В период же фактических стрельб и боевых тревог наблюдения были вообще невозможны, поскольку отрывали бы личный состав от выполнения боевой задачи. Приходилось придумывать всяческие ухищрения, чтобы проводить обследования «без отрыва от производства».

Это потом, через несколько десятилетий, появится возможность дистанционного контроля за состоянием обследуемых (обвешивая их всевозможными датчиками). Появится возможность моментального анализа системы крови и иных биожидкостей прямо на месте, чуть ли не в самих рабочих помещениях. Будет разработана и унифицированная, многоканальная аппаратура для многофакторных исследований и многое другое. Тогда же приходилось всё изучать почти «вручную», имея лишь небольшое количество аппаратуры заводского производства. Приходилось постоянно находиться на рабочих местах, рядом с каждым обследуемым, проводя непрерывные физиологические и гигиенические исследования на выбранных объектах.
Подобная работа выматывала до предела и самого исследователя. Выматывала в физическом и психологическом плане. Работа по 12 и более часов в сутки (личный состав нёс вахту всего по 8 часов в сутки), в тех же условиях боевых постов, что и корабельные специалисты; при чрезвычайно сложной организации обследований.

Конечно, в походе я обследовал и себя и нашу бригаду. И надо сказать, что динамика и физиологических и психологических показателей порой у нас была менее благоприятной, чем у других категорий специалистов. В этих случаях приходилось брать «огонь на себя», предоставляя дополнительный отдых «собратьям по науке».

Первая неделя в низких широтах, как и ожидалось, оказалась самой тяжёлой для большинства из нас – «острый период», «фаза напряжения» адаптации. Сколько она длится в тропиках? Как протекает? Какие изменения происходят при этом на физиологическом, биохимическом, иммунологическом уровне, в регуляторных системах, в психоэмоциональной сфере? Удастся ли выявить их с помощью используемых методик? Какое влияние они окажут на самочувствие, на работоспособность, на здоровье моряков в целом? Как это отразится на боеготовности кораблей? и т.д.

Надо было работать и работать. И мы работали: в кубриках, на верхней палубе, на боевых постах. Использовали время, отводимое для политбесед, занятий, совещаний, нарушая в какой-то степени обычный жизненный стереотип в походе, но неуклонно идя к поставленной цели.

В чём сложность подобного рода исследовательских работ, в отличие от лабораторных исследований? Здесь чрезвычайно сложно создать идентичные условия для «опытных» и «контрольных» групп – по контингенту, по времени обследования, по условиям рабочей обстановки. Сложно собрать группы в нужном качественном составе. А если думать ещё о сроках службы, о месте прежнего (до призыва) жительства, о сезоне прибытия в Приморье и т.п., то исследования могут показаться вообще невозможными. Приходилось ещё учитывать суточную динамику наблюдений, суточные биоритмологические особенности обследуемых, периодические пересменки вахт, разную физическую и психологическую активность в период вахт в динамике наблюдений, а порой и иные моменты. Часто подобные нюансы исследователи пытаются нивелировать путём увеличения численности обследуемых в группах с применением методик так называемых «массовых обследований». В данном же случае нужна была максимальная методическая и методологическая точность, максимальный учёт всего комплекса внешних и внутренних факторов при обследовании, а также надежда на кропотливый анализ, в том числе статистический, всего объёма полученных данных.

Но уже здесь, в тропиках, на основании анализа одних только физиологических показателей, можно было сделать вполне определённые выводы. Прежде всего о том, что процесс адаптация к жаркому и влажному климату у наших моряков протекает достаточно сложно, порой с нарушениями регуляции функций, с отклонением от нормы отдельных параметров внутренней среды, с развитием в целом состояния выраженного напряжения функциональных систем, а в ряде случаев и дизадаптации – срыва адаптационных процессов. Субъективно это проявлялось в отрицательной динамике самочувствия и падении работоспособности личного состава на боевых постах. У старшего офицерского состава отмечались случаи обострения хронических заболеваний. У большинства членов экипажа наблюдались серьёзные нарушения водно-солевого обмена, следствием чего было развитие отёков и пастозности нижних конечностей.

В последующем мы пытались и дальше проводить столь же динамические наблюдения, однако с каждой последующей декадой это становилось всё труднее и труднее. Коллектив постепенно уставал от постоянных обследований, отрыва от отдыха или работы, даже от приёма препаратов (витамин С, комплекс витаминов и экстракт элеутерококка). Приходилось всё больше сил тратить ещё и на беседы с личным составом, разъяснением и убеждением в их необходимости... В этом ещё один негативный нюанс «физиологической» работы в организованных коллективах.
С огромным трудом и организационными сложностями программу удалось довести до конца, оставив только послепоходовые обследования в базе, чтобы уяснить динамику реадаптациионного, восстановительного процесса. Далась она мне с огромным трудом – при полном напряжении сил. И не обошлось без негативных последствий. На фоне явной дезадаптации и истощения моих собственных внутренних резервов, что в полной мере подтверждалось объективными показателями уровня функций (снижение показателей на 15-64 процентов, по сравнению с фоном) на последнем этапе плавания у меня развилась флегмона левого бедра, которую удалось ликвидировать только в условиях госпитального стационара. Уже в этом, очень неприятном состоянии пришлось работать почти целую неделю, и все на тех же боевых постах, в тех же тяжёлых условиях внутренней среды. Но главное было сделано. Я отлично знал цену собранного материала. Это в определённой степени утешало меня и звало к преодолению дальнейших трудностей.

Этот поход, безусловно, явился событием не только для меня, но и для всего флота, для всей Тыловой службы. Руководящий состав на личном примере убедился в возможностях наших боевых единиц, в возможностях наших экипажей в совершенно непривычных (экстремальных) условиях несения боевой службы. Этот опыт глубоко анализировался, делались серьёзные выводы, принимались срочные решения. Раздавались награды и благодарности её активным участникам, вплоть до орденов и медалей. Медицинское начальство не обошло и меня в этом отношении. Начальник медслужбы даже представил меня к ордену, – кажется, Красной Звезды. Видимо, он учёл все сложности моей почти трёхмесячной исследовательской деятельности, полученные результаты и последствия похода для моего здоровья: при докладе ему после выписки из госпиталя я вкратце обрисовал ситуацию. Однако моё непосредственное начальство не смогло найти обоснований моего «боевого подвига», посчитав мою работу естественным продолжением моей береговой службы. В целом это было действительно так. Все мы трудились, не считаясь со временем и со своими физическими и психологическими возможностями. Однако,... то была настоящая боевая служба, в тяжелейших условиях, при постоянном контакте с вероятным противником в лице американских авианосцев и «Арионов»– разведывательных самолётов, ежедневно прилетавших на свидание с нами; были и американские буи, и баржи, взять «на абордаж» нашими кораблями; были и боевые стрельбы, а также ракеты, наводимые на нас с Филиппинского побережья. И была наша колоссальная работа, уже в походе дававшая свои результаты. По крайней мере, руководители других Тыловых служб посчитали это чем-то близким к подвигу – пусть и в мирное время. А у нас разговор об ордене вскоре прекратился, и наградить меня обещали именными часами. В последующем и они где-то затерялись, не дойдя до адресата, а до меня дошла только благодарственная грамота за подписью Начмеда флота, да одобрительные слова Игнатовича на одном из отрядовских собраний. И это тоже было приятно.

Послепоходовые испытания.

После операции я долго долечивал последствия флегмоны в поликлинике, приезжая сюда на перевязки. Потом приспособился делать это в домашних условиях. Продолжалась текущая работа в отряде. Вместе с тем требовалось как можно быстрее предоставить отчёт по санитарно-гигиеническому обеспечению экипажей в походе. Это было сделать несложно, поскольку материалов в этом направлении также было собрано немало. И они были весьма интересными. Отчёт был одобрен начмедом, и тот написал на нём резолюцию (как всегда зелёными чернилами): Игнатовичу, Солодкову – к исполнению; включить в работу. Что это такое «работа», объяснил мне Алексей Сергеевич: писать главу для диссертации и плюс ещё главу по обитаемости кораблей в тропиках.

Естественно, это не приводило к какому-либо очередному моему творческому порыву – на неопределённое время откладывалась собственная диссертационная работа. Но всё было совершенно справедливо. Начальник сам планировал эту, весьма важную для флота, работу. Привлекал к её выполнению своих подчинённых. Теперь вот обобщает её в виде диссертации и даже сам пишет вступительную главу по организации медобеспечения надводных кораблей (НК) в тропиках. Кстати, над другими главами работали Солодков (Заболеваемость личного состава в низких широтах), Виноградов (Противоэпидемическое обеспечение экипажей в походах) и Черноусов (Организация медицинского обеспечения экипажей в походах).

На завершение этой работы нам дали несколько месяцев, и я писал свои главы, будучи уже в МЛПП, куда меня перевели приказом Начмеда для развёртывания работы по надводным кораблям, а также с целью получения очередного, майорского звания (моя должность в ОСПО была капитанской). Ко всему, в МЛПП и оклады были немного выше, так что особых возражений я не имел. Жалко было, конечно, уходить из любимого коллектива. Но и в мед.лаборатории все сотрудники мне были хорошо знакомы: Солодков А.С., Бабурин Е.Ф., Егоров Ю.Н., Елизаров Э.Н.; фельдшера Майсак и Шлёнкин, а также машинистка – делопроизводитель Вовняк Валентина Сергеевна.

Перед тем, как перейти в МЛПП, мне предстояло выдержать ещё одно серьёзное испытание – постгриппозную пневмонию, возникшую у меня в начале зимы (1966 года). Видимо, организм мой был так ослаблен и походом и другими испытаниями, что защитных сил уже не оставалось, а я продолжал активизировать свою деятельность. Работал со своими материалами дома, отводя этому почти всё своё свободное время. Кроме того, стал заниматься сбором литературы по своей теме, что делал по воскресеньям в научной и медицинской библиотеке. Отдыха совсем не было. Но уже стали высвечиваться первые результаты.



Медицинская лаборатория.

Медицинская лаборатория подводного плавания в те годы была также ведущим центром научных исследований на флоте. Из её стен уже вышли и перевелись в другие научные центры страны доктор меднаук Фокин А.П., кандидат меднаук Подкин В.В. В момент моего перехода туда в её стенах трудились над кандидатскими диссертациями все сотрудники лаборатории, за исключением начальника, Солодкова А.С., который заканчивал докторскую. Видимо, там были не против моего перевода, зная меня по отчётам и докладам на флотских медицинских сборах. Знали и о моём походе в тропики и догадывались о собранном материале по физиологии. Я заблаговременно не раскрывал все карты, поскольку требовалась огромная работа по статистической обработке и анализу материала.

Должен сказать сразу, что в то время не было специальных калькуляторов с программными возможностями, и все расчёты приходилось проводить вручную. Можно себе представить, какого это требовало труда, если у тебя были сотни цифровых рядов и тысячи отдельных показателей. У меня в походе было в динамике обследовано около двухсот человек, по 20-30 функциональным показателям, по 5-8 раз за поход, да ещё в период вахт и работ, а у многих ещё и с суточной динамикой функций. Плюс отдельные группы, принимавшие витамины, элеутерококк, занимавшиеся активной физической тренировкой. Да ещё послепоходовый период. Это может показаться невозможным, но ведь это свершилось! И вот теперь передо мной в огромной папке лежали многочисленные черновые протокольные страницы, с многочисленными цифровыми рядами (что я уже успел сделать) и бесчисленным количеством цифр, число которых приближалось к многим десяткам тысяч! Конечно, всё это обработать было абсолютно невозможно – я «увяз» в материале. Предстояло вначале выбрать самое главное и постепенно начинать обработку.

В лаборатории меня приняли весьма доброжелательно. Вообще здесь царил дух согласия и взаимопомощи. Была общая заинтересованность в работе, хотя каждый работал по своему плану со своими методиками. Мне предстояло продолжать и организовывать работу по надводным кораблям по своему плану, но теперь уже в стенах лаборатории. Единственным для меня негативным моментом явилось здесь то, что офицеры лаборатории обязаны были дежурить в Отделе, у Начальника медслужбы. И это было для меня серьёзным испытанием.

Зато рабочие условия были прекрасными. Главное – здесь не было той постоянной «текучки»– непрерывных проверок санитарного состояния частей, как в ОСПО. Из текущей работы в основном были проводы и встречи экипажей, несущих боевую службу, проверка степени готовности медицинской службы и самого корабля в санитарно-гигиеническом отношении. Обычно они проводились сводной бригадой Штаба или Тыла Флота. Периодически меня включали также в комиссию по приёмке боевых кораблей (строящихся или ремонтирующихся на наших заводах). Но тут оставалось время и для своей работы. Чаще всего я использовал заводские и государственные испытания для продолжения своих «натурных» исследований, вновь и вновь приходя на боевые посты со своей аппаратурой. Важны были подобные исследования и на прибывающих на флот новых, уже современных кораблях, – в продолжение работы по оценке их обитаемости.

В развитие программы оценки обитаемости, а также медицинского обеспечения экипажей в походах на мне стояла задача оказания помощи в этом плане начальникам медслужб кораблей, несущих боевую службу. Была разработана типовая инструкция по всем вопросам гигиенических и физиологических исследований в походах. Созданы портативные укладки для подобных исследований в плавании. В поход выдавались приборы и аппараты из резерва ОСПО и МЛПП. До и послепоходовые обследования проводились силами МЛПП и ОСПО. В лаборатории у меня не было помощников в данной работе. Приходилось использовать прежние связи, привлекая к обследованиям (в плановом или неплановом порядке) знакомых с подобной работой специалистов.

Чаще всего к этой работе подключался Виктор Иванович Савватеев, врач-гигиенист, прекрасно знавший всю нашу гигиеническую программу. Помимо прочего, он был и великолепным лаборантом, освоившим методики оценки неспецифического иммунитета (используемые Б.А. Федорцом). Мне оставалось только забрать биожидкости и доставить их в лабораторию. Активно работала по нашей программе и Л.И. Селиванова, давая характеристику фактической витаминной обеспеченности обследуемых. А я с корабельной медслужбой брал на себя всю остальную часть исследовательской программы. В походе, на разных этапах, врачи повторяли обследования, хотя и по сокращённой программе, а также брали на анализ биожидкости (пот, мочу), хорошо сохранявшиеся при правильной консервации.

Дополнительно ко всему, мы отработали ещё и анализ 17-котостероидов в биожидкостях. Это дополнило наши представления о динамике адаптационных процессов, степени напряжения организма в тропиках. В целом, в большинстве наблюдений удавалось применять и комплексный, и системный подход, что соответствовало требованиям современной науки.

Основной работой на начальном этапе службы в МЛПП у меня, естественно, было обобщение результатов в «обобщающей» диссертации. Однако первоначально мой «научный стиль» не соответствовал требованиям высокой науки – я привык писать отчёты: коротко, ясно, в тезисном варианте. Это сразу увидел Алексей Сергеевич и дал мне соответствующие указания. Второй проблемой оказалось отсутствие необходимой литературы по данным разделам. По гигиене я ничего не собирал, не догадываясь о возможном будущем; собранное же по обитаемости часто не имело ссылок на авторство и т.п. Это тоже мне никто не подсказал в своё время.

И тут я сделал ещё одну большую ошибку. Необходимо было хотя бы на несколько недель попросить командировку в академию, поработать основательно в секретной библиотеке и ликвидировать этот пробел. И это было бы вполне реально. А заодно я собрал бы литературу и по физиологии – уже для своей работы. А возможно, составил бы конкретный план диссертации (уже по тропикам). Эта тема была бы наиболее актуальной в сложившейся ситуации.

 Я в то время, к великому сожалению, ещё не был готов к такому предварительному анализу и многократно раздваивался в своих намерениях. Специалисты по СВЧ, по старой памяти, тянули меня к себе. Профессор Брехман, зная о моих наблюдениях в тропиках с элеутерококком и лимонником, торопил меня с обработкой этих данных. В.А. Матюхин поощрял разработку проблем климатофизиологии, что мы продолжали делать совместно с Борисом Александровичем.

Следует отметить, что, будучи на КУМСах, я уже читал закрытые отчёты по боевой службе, знакомился с серьёзными обобщениями соответствующих отделов и кафедр по этой проблеме. И видел, что глубокой физиологической оценки степени тяжести и напряжённости вахт и работ нет. Тем более, нет никаких сведений о закономерности кратковременной адаптации моряков в тропиках. Совсем не было данных по состоянию иммунитета, неспецифической резистентности у специалистов в плавании. Не было глубокой динамики наблюдений. Только-только начинали изучать С-витаминную обеспеченность экипажей в походах (НИЛ питания), гормональную регуляцию, выраженность общего напряжения организма неадаптированных моряков в плавании. Не было и глубокого анализа обитаемости кораблей в тропиках. Здесь свободно можно было выбрать любую из десятков актуальных тем, уже имея на руках ответы на все вопросы с гигиенической и физиологической точек зрения.

То, что в последующие десятилетия стало публиковаться в ВМЖ по этим вопросам, в том числе и с нашей подачи, уже лежало передо мной в виде цифр и графиков. Надо было только определиться и выбрать – наиболее интересное, наиболее важное, но вполне конкретное. «Особенности кратковременной адаптации личного состава в низких широтах», «Физиология и патология моряков в тропиках», «Состояние организма и работоспособность личного состава в период вахт в тропиках – отдельно в экстремальных условиях», «Комплексный и системный подход в оценке здоровья и работоспособности моряков в плавании», «Пути, способы и средства сохранения здоровья и повышения работоспособности моряков в плавании» и т.д. Вполне могла быть диссертационной тема «Состояние напряжения, здоровье и работоспособность личного состава в тропиках», – материалы, которые мы представили с Солодковым в ВМЖ уже позднее, а статья была признана лучшей статьёй года. В течение года я вполне мог доработать каждое из этих направлений. Причём в любом случае, в каждом из них было бы масса совершенно новых исследований, и, которые позволяли сделать вполне определённые выводы и предложения. Практика мед.обеспечения экипажей ждала их научного обоснования. Было где и под чьим руководством производить эту защиту – конечно, у И.А. Сопова, или у Дернова. Все были заинтересованы в такой работе и в её продолжении.

Да, но это сейчас, исходя из накопленного опыта, анализа и логического предвидения, чувства нового и главного, своих рабочих возможностей я могу говорить обо всём этом. До этого было ещё так далеко. Так много должно было произойти: и со мной самим, чтобы появилась вера в себя, и с возможностями статистики – чтобы появились калькуляторы (а теперь уже и компьютеры), и в окружающий меня обстановке, потребовавший в какой-то период совсем по-иному взглянуть на всю нашу науку и её перспективу. А тогда я просто выполнял приказ, исходя из имеемых возможностей, и тратил на это всё своё время.

Через месяц или два работа была закончена. Получила одобрение, и даже особую похвалу Горбатых в присутствии всей остальной «творческой бригады», и я мог уже полностью браться за свою собственную работу. Но опять-таки я не выбрал правильного направления. Диссертация почему-то казалась мне недостижимой задачей. А ещё надо было сдавать кандидатские экзамены! Иностранный – ещё куда ни шло, но вот обязательный марксизм-ленинизм! Для меня нудная и отталкивающая наука. Я и в мыслях не мог допустить, чтобы снова взяться за учебники.

С другой стороны, хотелось продолжать анализ накопленных фактов. Взять хотя бы один момент, – актуальный, который может заинтересовать науку. Хотя бы отдельные симптомы общего дезадаптациионного синдрома у личного состава при переходе в тропики – те же отёки и пастозность нижних конечностей?! Это интересно! У надводников об этом пока никто не говорил, хотя у личного состава ПЛ отёчный синдром отмечался постоянно. Но до сих пор основательно не анализировался. А у меня появились данные влагопотерь и водопотребления в тропиках, солевого баланса (мне уже подсчитали данные по содержанию натрия и калия в биожидкостях), функций кожи на основании внутрикожных проб Олдрича, Кавецкого, резистентности кожных сосудов (проба Нестерова), сосудистого тонуса (капилляроскопия); показателей состояния сердечно-сосудистой системы. Были также данные двигательной активности обследованных (шагометрия). Всё это вместе с жалобами специалистов, собранными посредством специального анкетного опроса, позволяло делать и вполне глубокие выводы и предлагать комплекс профилактических и восстановительных мероприятий.

За полтора месяца закончила работу. Привёл графики, таблицы с цифрами. Подробно описал явление, динамику его развития. Закончил развёрнутыми выводами и рекомендациями. Не хватало литературы, которой не было ни в открытой печати, ни в закрытых флотских сборниках. Получился солидный отчёт, возможно, и с претензиями на нечто большее. Действительно, можно было дать анализ отёков по группам специалистов, в зависимости от условий несения вахт и отдыха, в зависимости от характера питьевого режима (неограниченной, ограниченный питьевой режим), от приёма профилактических средств (витаминов, разных доз одного витамина С, элеутерококка); привести всю динамику наблюдений, – и это была бы актуальная диссертационная работа. Но обработать детально все материалы я тогда ещё не успел.

Радостный завершению хоть какой-то части работы, показываю её Солодкову. Тот читает, одобряет, думает. А на следующий день говорит, что такой труд должен выходить под маркой всей лаборатории, с обязательным дополнительным разделом, касающимся проблемы у подводников, чем Бабурин уже начал заниматься.

Это было для меня настоящим шоком! Почему я не имею права выдавать собственные материалы от своего имени? Направлять их туда, где их ждут, где в них заинтересованы? Разве недостаточно диссертации Горбатых, куда я и без того выложил много своего материала? В ОСПО всё было по-другому, там ценился индивидуальный труд каждого специалиста. А этот труд внеплановый, по моей собственной инициативе! Правда – время на него я тратил рабочее – МЛПП!?

Вот так, ещё существенная часть собранного материала ушла в неизвестность. И им явно воспользовались в вышестоящих инстанциях. Или, по крайней мере, увидели направления исследований, по которым можно собрать уже свои собственные материалы.

После этого у меня пропало всякое желание работать. Наступил сильнейший психологический срыв. Развилась длительная депрессия. Я просиживал целые часы на работе и приходил в себя только дома, встречаемый любящими женой и сыновьями. Только здесь я находил покой и умиротворение. Перепрограммировал себя на работу с детьми. Плюнул на свою диссертацию и на всю медицинскую науку. Мы стали больше заниматься тренировкой, – ходить, а затем и бегать на бухту Патрокл, играть в настольный теннис, футбол, волейбол; занимались французским, музыкой, учили стихи. Создали домашний музыкальный ансамбль: мандолина (младший сын, Дима), гитара (это мой инструмент) и пианино – у старшего, Жени. Он к тому времени как раз стал заниматься музыкой.

Нельзя сказать, что до этого мы с женой мало занимались детьми. Семья всегда стояла на первом месте в наших жизненных приоритетах. Но до этого момента часть своего домашнего времени я уделял и науке, занимаясь статистикой и анализом до поздней ночи. Сейчас же отбросил в сторону всю эту математику, занимаясь на работе только тем, что положено мне было делать по службе.

Так прошёл год, ещё полгода. Защитил докторскую диссертацию и перевёлся в академию, к И.А. Сапову Солодков А.С. Перебрался в Космическую медицину Бабурин Е.С. В НИИ на Рузовке обосновался Елизаров Э.Н. место начальника занял Егоров Ю.Н. В лабораторию прибыли новые специалисты: капитан медслужбы Осипов Александр Петрович, старший лейтенант медслужбы Куликов Владимир Ильич и капитан медслужбы Гончаров Валерий Петрович.

Юрий Николаевич поставил передо мной задачу возможно быстрой защиты диссертации. И предоставил мне возможность три месяца работать над ней, не отвлекаясь на иную, текущую деятельность. Я же вновь не смог настроить себя на конечный результат. Интерес к анализу, вроде бы, и появился – но не больше. А тут как раз позвонил профессор Брехман с просьбой обработать и дать ему мои результаты по элеутерококку для планируемой монографии.

Это было уже что-то конкретное. И я снова погрузился в хаос цифр и графиков. Дело оказалось чрезвычайно трудоёмким. Приходилось анализировать динамику каждого показателя функций в опытной и контрольных группах на всех этапах обследования. Да ещё в период отдельных вахт и работ – как при однократном, так и при курсовом употреблении. Только со статистической обработкой бесчисленного множества цифровых рядов я провозился несколько месяцев. Меньше времени ушло на анализ. Но всё равно к сроку я опоздал, и монография Брехмана «Элеутерококк» вышла без моих данных. Однако, увидев результаты, профессор попросил оформить их в виде отчёта, чтобы в варианте ДСП (для служебного пользования) отправить их в Высшие инстанции Науки и ВМФ. Он вначале предлагал мне оформить их в виде диссертации, но потом решил, что при существующем противодействии ВАКа – Высшей Аттестационной Комиссии – во всём, что касается адаптогенов, этого делать пока не стоит.

Отчёт опять (внеплановый!) я оформил до своего отпуска и получил восторженный отзыв от профессора – «Я и не думал, что Вы так хорошо пишете! Удивительно ёмкие и информативные материалы». От Юрия Николаевича отзыв мог быть совсем иным. Но я ему ничего не показывал и продолжал работать над материалами.

Продолжалась практическая работа и на кораблях. Моя «научная база» наполнялась всё новыми и новыми материалами. Это была уже целая система научных знаний, которая требовала своего признания. Довести их до командования флота можно было только посредством научных публикаций, или же на научных конференциях медслужбы флота. Сборники научных работ к этому времени перестали выходить в свет. Оставались конференции.

Однако продемонстрировать весь объём работы, проводимой на надводных кораблях силами медслужбы, в одном моём сообщении было невозможно. Написать же что-либо в научном плане мои помощники были не в состоянии. Приходилось писать все доклады мне самому. В целом тематика сообщений по надводным кораблям выглядела неплохо. Хуже обстояло дело с докладчиками, пока ещё недостаточно знакомыми с методологией исследований, с получаемыми показателями (я добавлял в их доклады и значительную часть своей работы). Приходилось их тщательно готовить заранее, даже приводить возможное вопросы специалистов. Но порой и они имели успех.

Помню, как на одной из таких конференций – сборах при Начальнике медслужбы флота, блеснул выступлением Володя Королёв – начмед эсминца «Веский», с которым мы проводили совместную работу в походе. Я ему предложил выигрышное сообщение по особенностям водно-солевого обмена у личного состава в походе. Привёл данные по влагопотерям, водопотреблению, содержанию солей и других элементов в биожидкостях. Связал с отёками и пастозностью тканей, а также в целом с динамикой адаптации и стрессом в тропиках. Доклад вызвал живой интерес, особенно у специалиста медслужбы ВМФ, прибывшего к нам на сборы. Володя с пониманием дела ответил на вопросы, и был взят на заметку Вышестоящей инстанцией. А вскоре он перевёлся с корабля в Главный госпиталь флота, невропатологом в неврологическое отделение.

Всё это было хорошо. И свою работу для нужд флота я выполнял своевременно и даже с перевыполнением плана. Но личная работа так и не продвигалась. Единственное, что мне удалось сделать, – это сдать кандидатский экзамен по французскому языку. И это было несложно, так как я продолжал заниматься им с сыновьями.

Безусловно, я был доволен работой в лаборатории, условиями работы, выбранным направлением, хорошем, дружным, целеустремлённым коллективом, который сложился в МЛПП, и продолжал с удовольствием работать по избранной теме. Мне интересно было проводить обследования, выявлять скрытые закономерности жизнедеятельности нашего организма, его связи с внешней средой. Интересно было работать с людьми, в коллективе. Лабораторная работа меня меньше привлекала, и я предпочитал поручать её своим коллегам.

С некоторых пор появился интерес к обобщениям материала – в виде статей, тезисов, рефератов. Хотелось публикаций в ВМЖ, в других журналах и сборниках. Стал привыкать к выступлениям на сборах, научных конференциях. Меня интересовал сам процесс научного творчества, обмен идеями, научными данными, интересовал творческий поиск и возможность использования его результатов на пользу людям. Между тем совсем не интересовало кандидатское звание, до которого было так далеко – достижение которого нарушало бы весь ход сложившегося творческого процесса.

Меня совершенно не интересовали и продвижение по служебной лестнице, и очередные воинские звания. Но ...это давало прибавку к окладу и в общем-то было обязательным в Вооружённых Силах. Сама по себе служба меня тяготила. Я страшно не любил все наши обязательные сборы, ненужные конференции, вечные политинформации и семинары по марксистско-ленинской подготовке. Всё это было настолько политизированным, что порой принимало уродливые формы. И ... отрывало от интересующей тебя работы.

Я готов был оставаться в МЛПП до конца своей службы. И до поры, да времени ничего не мешало этому. Единственно, всё чаще и чаще возникали обострения моего основного недуга (остеохондроза), да иногда возникали очередные обострения пневмонии, которая в конце концов перешла в хроническую форму.

Юрий Николаевич чувствовал моё психологическое состояние и оберегал меня от эмоционально тяжёлых работ в Медотделе и в Штабе Флота. Однако порой он отбывал в продолжительные командировки, а также в отпуск. И за начальника несколько раз приходилось оставаться мне как старшему по званию и более опытному в лаборатории. Я справлялся и с этими задачами. А однажды, в его отсутствие, предложил внедрить на флоте метод экспресс-контроля за состоянием здоровья специалистов флота – во время очередной предпоходовой комплексной проверки экипажа. Использовать для этой цели анкету-опросник, баночную пробу, теппинг-тест, пробы с задержкой дыхания – то, что можно было делать в большой группе одновременно. Сравнивая эти данные с местной нормой уже выведенной нами для данной возрастной группы лиц по сезонам, можно было быстро, на месте, делать определённые выводы.

Новый начальник медслужбы флота – полковник медслужбы Потёмкин Николай Терентьевич одобрил начинание и внедрил его в практику предпоходовых обследований: опять-таки проводимых только нашей врачебной бригадой.

В 1973 году я так и не выложил на стол начальника свою диссертацию. И он был вынужден потребовать от меня хотя бы итогового отчёта по теме. Что ж! Отчёты-то я писать умею. И я принялся за дело. Сроками меня особо не ограничивали, и можно было всесторонне осветить проблему с гигиенической и физиологической точки зрения.

Правильно я поступил, или не очень – не знаю. Но я постарался выложить в отчёте все материалы, которые я сумел обработать и проанализировать. Частично представил даже данные по элеутерококку, отданные Брахману. Получился солидный труд в несколько сотен страниц машинописи, масса цифрового материала в таблицах и рисунках, с анализом, выводами и предложениями. Ждать отзывов на него из Медслужбы ВМФ и из НИИ на Рузовке долго не пришлось. Первым, кто познакомился с ними в Отделе, был Валера Гончаров, который радостно сообщил мне об этом.

Потом, через много лет, когда я, наконец, решился одолеть мою треклятую диссертацию и прибыл на кафедру Сапова, сотрудники сказали мне, что многое из моего отчёта использовали по назначению («Нельзя же пропадать таким материалам!»). И потом – никто не думал, что я когда-либо решусь на защиту! Это совершенно справедливо!




Новые должности и новые испытания.

1974 год. Я уже несколько лет «перехаживаю» в майорах. Николай Терентьевич пытается что-то придумать и переводит меня в Отдел на должность старшего офицера по контролю за физкультурой и спортом, в обязанности которого входило и распределение путёвок по гарнизонам. Вот где для меня началась настоящая «тоска зелёная», несмотря на самые благоприятное отношение ко мне со стороны начальства и сослуживцев. Вот когда начались настоящие душевные терзания – в связи с моей абсолютной неспособностью оперативной работы и службы в «столь высоких» (для меня) инстанциях! Но какая должность! Отсюда, до меня офицеры скакали вверх в ВМФ, в ЦВМУ, на самые высокие медицинские должности. А я страдал, даже после получения очередного воинского звания. Выслуга всего лишь 20 лет. С моей болезнью можно было бы уволиться в отставку. Но с минимальной пенсией. Семья не выдержит. Детям ещё столько учиться: в школе, в ВУЗе.

Нет, не «службист» я и не оперативный работник. Ничего не помню, не могу принимать быстрые решения. Не верю в себя, опасаюсь всего... Откуда всё это?! Неужели, болезнь сделала меня таким никчёмным? На самом деле, опасаешься каждого своего шага, тем более, каждой командировки. Сколько раз бывало, что после перелёта в Иваново в отпуск валялся там целые месяцы? А на учениях в Славянке. Вырубило в первый же вечер. Хорошо, что работа моя не понадобилась – о ней командование просто забыло. А то бы пришлось на боевой технике преодолевать под водой водную преграду с высадкой на необорудованном побережье. Кому я на флоте такой нужен? Поручить ничего нельзя. Начмед флота (кстати, прекрасно ко мне относился) предлагает и то, и другое, и третье. А я не в состоянии ни на что решиться: ни в Таллин, ни даже в Севастополь ехать не могу – в полную неизвестность. Возвращаться назад, в лабораторию? Тоже нельзя. Там уже совсем иные задачи. В основном практическая работа по организации боевой службы НК и ПЛ. Непрерывные проверки и походы (вместо корабельных врачей). С наукой кончено. Всё оценено, выяснено, – надо работать.

Предложили работу на Военно-морской кафедре мединститута (ВГМИ). Снова новая программа. Да ещё преподавательская должность. Смогу ли я стать педагогом? Преподавать организацию и тактику медицинской службы? Но там мои бывшие сослуживцы: Б.А. Федорец, В.Н. Баенхаев. Планируется переход и В.И. Савватеева. Будет время, можно и наукой заниматься. Наука в институте поощряется, социально планируют её работу... Но... как трудно добраться до института! С Тихой бухты, почти через весь город, с пересадкой. Транспорт отвратительно ходит. На дорогу теряешь порой по полтора часа по утрам. А ещё ехать в переполненном транспорте. С моей-то спиной! И опять спина! Как можно в таком состоянии работать? Срывы после любого физического напряжения, после любого эмоционального стресса. Боря успокаивает: – «Ничего. Всегда сможем подменить на занятиях. Да и госпиталь рядом»...

И начались институтские будни. Конечно, это было не моё! Возможно, потому, что такова была наша дисциплина. Но адаптировался. И даже время на науку оставалось. На базе института проводились Всесоюзные симпозиумы по адаптации – по климатофизиологии. Сделал несколько докладов по тропикам и местным условиям. Материалы уже все обработаны. Пошли публикации в институтских и академических сборниках. Наконец, «прорвался» через незримые преграды и в ВМЖ. Там заинтересовались исследованиями по тропикам. Снова возник вопрос о защите. Борис Александрович и Учёный Совета Института торопят. Дают три месяца отпуска на доработку диссертации. Я не могу приступить к ней психологически. За это время пишу монографию по тропикам. Естественно, открытую. О многом говорить открыто нельзя. Может ли она сойти за диссертацию? И где защищаться? В нашем институте Учёного совета по физиологии нет. Тяну ещё два года. Работать уже совсем не могу. Не в силах ни сидеть, ни стоять. Какое-то время пытаюсь работать за трибуной. Но окончательно «ломаю» поясницу. Всё, это конец. Слава богу, что выдюжил до 25 лет выслуги. Госпиталь не смог помочь. Не выдержал и я сам; даже 26-дневное полное голодание в условиях госпиталя не помогло (в 1975 году) Немного помог Хмельник-украинский санаторий с радоновыми ваннами. После него целый год держался.

 Эксперимент с голоданием – это тоже была наука. Исследовал себя, сколько мог. В том числе лёжа, на фоне сильного обострения в первую декаду голодания. В отделении создали все условия для «эксперимента», даже выделили отдельную небольшую палату для этих целей. Содействовал всему Геннадий Фёдорович Григоренко, начальник госпиталя. Удивительно энергичный, умный, знающий, творческий человек. Зато досталось повозиться со мной моему лечащему врачу – Володе Королёву, взявшему меня по старой памяти под свою госпитальскую опеку. Каково ему пришлось – при столь нестандартном методе ведения неврологического больного?! В конечном итоге выдюжили все. И Володя – без каких-либо порицаний свыше. И я – «не давший дуба» в процессе своего «творческого эксперимента», и начальник отделения – Юра Доронин, не так давно прибывший на эту должность откуда-то с запада, после факультета.

 Но вот материалы я собрал солидные. Очень интересные. Несмотря на то, что госпитальная биохимическая лаборатория ничего ни на одном этапе голодания не смогла у меня обнаружить – никаких отклонений со стороны углеводного, водного, жирового, белкового, водно-солевого обмена!(?) Объяснить с научной точки зрения этот феномен мы с Григоренко не могли. По крайней мере, лично я не чувствовал в глубине себя тех тайных сил, которые бы свидетельствовали об абсолютной норме всех изучавшихся показателей. Состояние моё говорило как раз о противоположном – о полном разложении моей внутренней материальной структуры. Зато то, что я исследовал сам, открывало весьма интересную картину динамики происходящего внутри меня процесса.

Через неделю голодовых страданий аппетит пропал полностью и уже не беспокоил меня желанием наброситься на любые пищевые остатки в нашей столовой, вместе с приблудным котом Васькой, регулярно прибегавшим к нам на прокорм. Уменьшились боли в пояснице, хотя двигаться было по-прежнему трудно. Появилась выраженная физическая усталость и неспособность выполнять любую физическую работу – в противовес всей научной литературе, приводящей массовые примеры подвигов подобных мне страдальцев, подымавшихся без особых усилий чуть ли не на сам Эверест. Но в голове, действительно, здорово просветлело. Появилось желание творчества, умственной работы. И я работал, наблюдая над собой, по 12-15 часов в сутки, поскольку время сна резко сократилось – до 5-6 часов в сутки – без всяких отрицательных последствий для моего состояния и творчества. Свободным стало дыхание, совершенно не беспокоил живот. Казалось, что рассосались все липомы на теле и иные нежелательные образования, беспокоившие меня ранее. Прекратились постоянные поперхивания, вызываемые хроническим процессом в лёгких. Пульс замедлился до 48-50 в минуту. Кровяное давление упало до 90-100 / 50-60 мм рт. ст. На 40-60 % выросли показатели времени произвольной задержки дыхания (пробы Штанге, Генча). Повысились тесты умственной работоспособности (время сенсомоторной реакции, показатели РДО, тесты с расстановкой чисел и др.). Значительно понизилась экспреция витамина-С с мочой, хотя внутрикожная проба Роттера, с той же краской Тильманса, свидетельствовала о повышенном содержании этого витамина в коже (возможно, и об интенсификации окислительно-восстановительных процессов в коже). Параллельно резко (с 2, 2-3 до 0) повысилась сосудистая резистентность. Возросли все без исключения показатели естественного иммунитета (фагоцитарная активность лейкоцитов крови, общий белок, белковые фракции, бактерицидность сыворотки и др.). Повысились бактерицидные функции кожи. В несколько раз уменьшилось выведение из организма солей натрия и калия.

 Рассмотрение всех перечисленных показателей в динамике давало весьма интересную картину происходящих в организме процессов. И всё это заслуживало публикации, хотя бы в виде реферата. Но я не стал этого делать, хотя можно было бы привести и статистику (благодаря большой динамике наблюдений). Всё это так и осталось только в моей памяти да вот в таких, далеко не научных откровениях.

В конце концов, эксперимент прошёл относительно благополучно. На какое-то время мне стало легче. Я смог даже провести несколько циклов занятий. Но в марте – новое обострение, и только санаторий Хмельник смог вернуть меня в учебный процесс. 1979 год был сплошным кошмаром. Я видел, что дослуживать осталось недолго. Надо было взять волю в кулак и срочно доработать диссертацию. Она давала на будущее определённые перспективы. Да и видит бог, все мои научные изыскания заслуживали эту степень.

Научный Совет института в лице Нонны Степановны Мотавкиной, в виде исключения, с учётом моего состояния, дали мне ещё несколько месяцев на окончательную доработку материала, Борис Александрович благословил меня, и я отправился к Ивану Акимовичу Сапову, на кафедру, где меня ещё помнили и ждали моего прибытия.
Несмотря на то, что к этому времени у меня было уже достаточно публикаций в центральной печати, была написана целая монография по тропикам, подготовлена диссертационная работа, по-настоящему моё научное мышление в то время только ещё начинало формироваться, и я только начинал отличать главное от второстепенного, значимое от менее значимого, интересное (в научном плане) от менее интересного. И только с этого периода я стал направлять в ВМЖ наиболее актуальные работы, прежде всего по вопросам медицинского обеспечения экипажей в низких широтах.

Диссертация моя была «сырой». Мне хотелось выложить в ней максимум собранного материала, дать обоснование всем выводам, которые я сделал по тропикам, изложить все рекомендации по улучшению условий труда, быта, отдыха специалистов флота. В заключительной главе я замахнулся даже на развитие теории кратковременной адаптации человека в этих условиях, изложив свои взгляды на биоритмы физиологических процессов и их связь с работоспособностью. Конечно, важно было показать особенности работ в экстремальных условиях среды и, естественно, всё, что было связано со способами повышения работоспособности корабельных специалистов. Каждый из этих разделов мог бы иметь самостоятельное диссертационное значение. А в результате получился такой сумбур, который, скорее всего, оттолкнул моих оппонентов – как в период защиты, так и в ВАКе. Правда, меня предупредили, что защита будет трудной, что у Сапова много научных противников, и с этим следует считаться.

Должен сказать, что на кафедре мне много помогли на конечном этапе. Рецензировали, консультировали, убеждали в совершенстве работы и её высокой практической значимости. Помогали Алексей Сергеевич Солодков (заместитель Сапова), Юра Бобров (однокашник по академии) и Виталий Щёголев. Последний непосредственно отвечал за меня и мою работу и проводил со мной многие часы, в том числе и по выходным дням, давая советы и формулируя вместе со мной основные положения диссертации. Он, как никто другой, оценил всё богатство собранного материала, видел его значимость в практическом и теоретическом плане. Видел новизну теоретических положений, выдвигаемых автором. Полагал, что по масштабам и глубине исследований эта работа должна заслуживать докторской научной степени; что в плане кандидатской она должна быть наполовину сокращена. Но заниматься существенной переработкой было уже недосуг, и работа была оставлена в прежнем варианте. В результате она оказалась переполненной цифровым (фактическим) материалом при сокращённом, возможно, и недостаточном его анализе: в связи с лимитом страничного объёма текста. И ещё одной нашей тактической ошибкой было то, что, по совету Сапова, был сделан всего один обобщающий, хотя и развёрнутый вывод, не дающий представления о масштабе и значимости работы. Об этом говорили выводы, приведённые в каждой отдельной главе... Но кто из членов Учёного Совета будет читать (хотя бы листать) всю работу? Об этом я даже и не догадывался в ту пору.

Можно было бы сейчас и не говорить обо всем этом. Но это тактика и стратегия рассуждений каждого диссертанта, естественно, не желающего никаких осложнений. И об этом нужно задумываться с самого начала диссертационной работы, начиная с её планирования. У меня же всё шло совершенно стихийно, на основании только определённых знаний в области физиологии, выполненнных натурных исследований и огромного желания изучения не изученного, выявления новых закономерностей (того же адаптационного процесса), интуитивного стремления к максимально широкому объёму исследований (комплексному и системному подходу) с расчётом на последующие возможности глубокого анализа и обобщений. И это было правильно! Но надо было на время остановиться в исследованиях с целью частичного анализа наиболее важных фактов и оформления их в диссертационную работу. И это, в моём случае, необходимо было сделать ещё в шестидесятых, сразу после похода. То, что не хватило ни физического здоровья, ни духовных сил не оправдывает мою научную нецелеустремлённость, а свидетельствует просто о моём неумении (в то время) планировать и проводить долговременные научные исследования. Всё в жизни могло бы сложиться более благоприятно и с куда меньшими для меня функциональными затратами.

Утверждение работы в ВАКе проходило долгие полтора года, через «чёрного» рецензента. Вот тебе и материалов на докторскую! Оказывается, автор и кандидатской степени не заслуживает! Неспроста, значит, мой кумир Н.В. Лазарев говорил о неких «темных силах» в науке, которые любой ценой пытаются сдержать её поступательное развитие. С ними постоянно приходилось сталкиваться и профессору Брехману, работы учеников которого также задерживались и не пропускались в ВАКе. А только ли в науке такое? По-моему, во всех сферах: экономике, политике, и даже культуре. Таковы, видимо, законы развития нашего общества, или, наоборот, патологические отклонения от них. Таковы законы нашей психологии, оставшиеся от наших давних предков и всего животного мира – законы естественного отбора и выживания приспособленных, законы всеобщей борьбы за существование. Человек разумный вполне мог бы от них избавиться, с помощью своего разума, однако, не может (или не хочет) этого сделать, гонясь за личными, сиюминутными успехами. Отсюда раздоры в семье, в коллективе, в стране, в обществе в целом. Но как они противоречат здравому смыслу! Насколько тормозят всеобщее развитие. Насколько могут быть опасны для будущего! Неужели, чтобы избавиться от подобного, пагубного, необходим ещё один виток в нашем развитии, в нашем сознании, во всем нашем духовном внутреннем мире?! Неужели, надо ждать, пока Homо Sapiens не разовьётся до уровня Homо Spiritus - Человек Духовный? А дождёмся ли мы этого момента; сумеем ли пережить все внешние и внутренние испытания, постоянно обрушивающиеся на наши, ещё недостаточно окрепшие плечи? Сумеем ли, в конце-концов, понять самих себя, вместе с нашим историческим предназначением в жизни? Вот в чём вопрос...

Да, но в конце концов, всё свершилось и закончилось положительно. К этому времени я уже был уволен со службы, вовсю занимался своим здоровьем, продолжал анализировать научные материалы и публиковать статьи. И начинал задумываться о своей дальнейшей работе и новых научных поисках.

Был ряд предложений по временному трудоустройству, «ради денег». Но они меня не удовлетворяли. Хотелось творчества, чего-то нового, новых исследований, новых «открытий», новых практически значимых разработок. Уже не на флоте, а в практическом здравоохранении. Возраст позволяет – всего 44 года, здоровье немного укрепил, по крайней мере, теперь знаю, как быстрее восстанавливаться. Научных идей хоть отбавляй! С Григоренко готовим к изданию методическое пособие по тропикам – для гражданских экипажей. И это будет первая моя серьёзная публикация.

А что если внедрить нашу флотскую методологию контроля за здоровьем и его сохранением в систему гражданского здравоохранения? Создать небольшую физиологическую бригаду (пусть нештатную), подключить к работе поликлиники, кафедры мединститута, санэпидстанцию? Разработать долговременную программу (хотя бы на 5 лет) с конкретными целями и задачами, внедрить её на нескольких крупных промышленных предприятиях города, посмотреть эффект...

Но что это будет за группа, на какой базе будет она размещаться, кто и как будет её финансировать, ... где взять диагностическую аппаратуру?... Как встретит эту идею городское здравоохранение? Найду ли я сподвижников в этом деле среди городской медицины?.. И целая куча других вопросов.

Обратился с идеей к своему главному советнику, стратегу и вдохновителю Геннадию Фёдоровичу Григоренко. Обратился и к Брехману. Израиль Ицкович идею одобрил – ему, как воздух, нужны были результаты массового использования разрабатываемых в его лаборатории препаратов, и мне он полностью доверял в этой работе. Возможно, поэтому он и не прикладывал особых усилий, чтобы принять меня в свой отдел для чисто научной работы, отказав мне в этом после моей демобилизации.



Новые идеи (городскаяСЭС)

Геннадий Фёдорович сразу нашёл путь реализации предложенной программы. Он был Депутатом Горсовета и отлично знал всю городскую медицинскую службу, её организацию, был близко знаком с многими руководителями. Он познакомил меня с Заведующей Горздравотделом Дубовик Галиной Григорьевной, главным врачом городской санэпидстанции Сухачёвой Нелли Александровной. Рассказал им о теперь уже нашей общей идее и сразу получил полное одобрение. Решили принять меня на должность гигиениста в санитарно-гигиеническую лабораторию горСЭС с предоставлением полной свободы действий по детально разработанному плану. А в ближайшей перспективе – организовать на той же базе нештатную группу физиологии труда, придав мне в помощь 4-5 человек врачебного состава санэпидстанции. Благоприятствовало развитию идеи на базе СЭС ещё и то, что возглавлял санитарно-гигиеническую лабораторию не кто иной, как Виктор Николаевич Баенхаев, возглавивший её сразу после увольнения из рядов Вооружённых Сил. После нескольких лет работы со мной в ОСПО он был уверен, что задуманная идея будет обязательно реализована.

И работа закрутилась. Вначале, правда, в основном вертелся я один, разрабатывая положение о группе, планы работы, добывая возможную аппаратуру, проводя подготовительные занятия с врачами, которых передавали в моё распоряжение на период работы. В работе сразу заинтересовались заведующие и сотрудники нескольких кафедрах ВГМИ и в последующем активно примкнули к нашей бригаде (кафедры общей гигиены и гигиены труда, ЛОР– и глазных болезней, госпитальной терапии педфака, нервных болезней, цикл профпатологии, а также ВМК, в лице Виктора Ивановича Савватеева, с его лабораторной программой). Работа планировалась совместно с поликлиниками города, а также с отделениями и лабораторией городской санэпидстанции (лаборатории гигиены труда, коммунальной гигиены, гигиены питания).

На первом этапе запланировали обследование коллективов Инструментального завода, Фарфорового завода, ТЭЦ-2 и Швейного объединения «Заря» и, не откладывая дело в долгий ящик, мы принялись за дело. Началось всё зимой – в конце 1981 года.
Все планирования и всю организацию работы в коллективах пришлось взять на себя. Все совещания в горздравотделе, в районных поликлиниках и в санэпидстанции – ложились на мои плечи тоже. С другой стороны, никто в практическом здравоохранении в то время и представления не имел о подобных работах. И далеко не все воспринимали её положительно. Действительно, она резко увеличивала объём лабораторных исследований, объём работы цеховых врачей на производстве и не предусматривала существенного увеличения заработка специалистов. То же самое касалось и моих помощников в горСЭС, которых трудно было убедить в необходимости трудиться сверхурочно только за моральное вознаграждение. Вот и получалось, что значительную часть физиологической программы приходилось выполнять самому, работал порой по 10-12 часов в сутки.

Я радовался, что и в данном случае удалось сконструировать (в усовершенствованном варианте) необходимую аппаратуру для физиологических исследований, получить на время несколько стандартных приборов подобного рода, освоить на базе лаборатории СЭС ряд биохимических исследований. В конечном итоге набор методик мало чем отличался от того, что я использовал в условиях Флота. Более того, здесь подключались к работе и лаборатории поликлиник, способные делать клинический и биохимический (в случае необходимости) анализ крови, мочи и другие исследования. Помимо всего прочего, специалисты ВГМИ брали на вооружение современные методы исследований по своей специальности. И все они были заинтересованы в самом глубоком обследовании коллективов. Учитывая то, что параллельно проводились углублённое изучение условий труда, режимов труда и отдыха на производстве, а также детальный (поквартальный) анализ заболеваемости и трудопотерь трудящихся в коллективах, можно себе представить, какую глубокую и разнообразную информацию можно было иметь для разработки научно-обоснованных рекомендаций администрации предприятий. Естественно, обследовать весь коллектив предприятия по столь широкому комплексу методик было физически невозможно. Поэтому для углублённого обследования отбирались специальные, контрольные группы. Остальные обследовались по сокращённой программе.

Я отлично понимал, что охватить подобными обследованиями все коллективы города совершенно нереально в связи с недостатком сил и средств медицинской службы. Поэтому планировал на первом, экспериментальном, этапе провести отбор наиболее информативных методик для этой цели («экспресс-методов диагностики), чтобы попытаться внедрить их в будущем в поликлиническую, а возможно, и «физиологическую» практику. Я лелеял надежду, что система физиологического контроля за здоровьем гражданского населения, рано или поздно, может быть реализована в городском масштабе. Планировал собрать первоначальные данные, обобщить их и выйти с рекомендациями в Министерство здравоохранения.

Последующие события показали, что подобная идея зрела не только у меня в голове. Она вызревала в Москве и в Новосибирске, в Тольятти и в Норильске - в крупных научно-исследовательских медицинских центрах. А пришедший в середине 70-ых на смену академику Чазову новый, молодой Министр здравоохранения (кстати, пришедший из Вооружённых Сил!) даже сделал попытку реализации этой программы в масштабе страны в целом. И тогда, в конце 80-ых разрабатывается «Всесоюзная программа охраны здоровья населения» – просто «Программа здоровье», в регионы идут указания путей её реализации на местах. Предлагаются различные методологии оценки здоровья. И даже публикуются первые «экспериментальные» данные по большим коллективам и целым регионам. Состоятся многочисленные научные конференции по этой проблеме публикуются научные статьи и целые монографии. Но... серьёзных результатов эта программы не даст. Заболеваемость и трудопотери, смертность и инвалидность населения останутся на прежнем уровне, и восторженное на первоначальном этапе отношение к программе сменится неудовлетворённостью и полным разочарованием.

А могло ли быть иначе? Государство не смогло обеспечить поликлиническую службу аппаратурой экспресс-диагностики. Не ввело дополнительные должности, специально для реализации программы. Не выделило средств для оплаты сверхурочной работы специалистам, не создало хотя бы группу физиологии труда с соответствующими задачам. Я встречался с теми, единичными физиологами, существующими в те годы в горСЭС Москвы и Ленинграда. Это были молоденькие девушки, не имевшие представления о физиологическом направлении исследований, диагностической аппаратуры, не владевшие соответствующими методами и ... не желавшие работать по такой, незнакомой им программе. Работа их ограничивалась чисто гигиеническими исследованиями и проводилась совместно со специалистами соответствующих лабораторий. Отсутствие общей системы, конкретных программ, штатного, материального и финансового подкрепления обрекало программу на безусловное фиаско. Однако, всё это произошло в конце восьмидесятых. Мы же, в самом начале этого десятилетия были полны грандиозных планов и радужных надежд.

И действительно, работа развёртывалось весьма успешно. Мы приходили на производство к началу работы, ещё затемно. Размещались в здравпункте и в других соседних помещениях. Администрация «строем» приводила группы рабочих – по 40-50 человек к строго определённому времени. Те приносили с собой собранные по инструкции биожидкости, и работа начиналась.

Вначале с группой работал я. Всем раздавались карандаши, бумага, анкеты. Проводился небольшой инструктаж. Анкеты заполнялись сразу, на месте. Затем коллективно проводились пробы с расстановкой чисел, теппинг-тест, пробы с задержкой дыхания на вдохе и выдохе и др.Затем группа распределялась по кабинетам. Я проводил баночную пробу – сразу по десять человек одновременно. Физиологи определяли время простой и сложной сенсомоторной реакции, тремометрию, КЧСМ  (критическую частоту слияния световых мельканий), показатели кожной термометрии; проводилась аудиометрия (вместе с ЛОР-специалистами). Лаборанты брали кровь на клинический анализ, а также на ФАЛ и эозимофилы крови. Моча анализировалась по общей схеме, плюс на содержание в ней витамина С и 17-кетостероидов. Отдельно забиралась кровь на показатели неспецифического иммунитета. Клиницисты работали каждый по своей программе. Администрацией предприятия организовывался транспорт для развоза врачебных бригад с аппаратурой и взятыми для анализа пробами. И так продолжалось один-полтора месяца.

По завершении работы, материалы анализировались, в основном мною, составлялся развёрнутый отчёт для предприятия, с выводами и рекомендациями по отдельным цехам и участкам. Обязательно коллективу проводилась курсовая профилактическая витаминизация, использовались адаптогены (экстракт элеутерококка), витамин С в профилактических дозах. По цехам готовились специальные тонизирующие напитки. Внедрялась функциональная музыка, производственная гимнастика и физкульт-пауза. Большая работа проводилась гигиенической службой по улучшению условий труда и борьбе с профессиональными вредностями. Выявленные больные ставились на учёт, и им проводились комплексные лечебно-восстановительные мероприятия.

Конечно, и администрация, и рабочие были заинтересованы в этой программе и всесторонне помогали нам в её проведении. Интерес к ней ещё более повысился после года-полутора наблюдений, когда в коллективах наметилось существенное (на 15-20%!) снижение заболеваемости и трудопотерь, а также был выявлен серьёзный экономический эффект – в сотни тысяч рублей. Тогда это были значительные деньги.

После завершения первого этапа работы на предприятии, мы (физиологи) не покидали его и организовывали ежегодные контрольные обследования коллектива с целью изучения динамики состояния здоровья – уже по сокращённому комплексу экспресс-показателей. В течение года проводились также беседы с рабочими, им читали лекции по теме здоровья и профилактики, в частности, рассказывали о тех профилактических программах, которые проводились у них в коллективах. В этой работе принимали активное участие специалисты ВГМИ, а также (одно время) и сотрудники отдела Брахмана. Последний всячески поощрял наше начинание и отводил этой работе особое место в науке о здоровье, которую он только что начал разрабатывать и назвал валеологией, называя практическую её часть «валеопрактикой».

О положительных результатах официально было доложено в городское здравоохранение и в гор СЭС администрацией всех без исключения задействованных в работе предприятий. И что примечательно, – эффект во всех коллективах был примерно одинаковым, что свидетельствовало об объективности результатов. Повторные динамические наблюдения за контрольными группами, проведённые физиологами, также выявили положительные изменения в состоянии функций организма и обеспеченности трудящихся биологически активными веществами, в частности витаминами. Улучшилось функциональное состояние сердечно-сосудистой и дыхательной систем, органов слуха и зрения, функция выделительной системы; повысились показатели иммунитета и сосудистой резистентности, улучшился витаминный баланс. Выше стали все косвенные показатели умственной и физической работоспособности обследованных. Заметно снизилось число жалоб и улучшилось субъективное состояние рабочих. Статистический анализ показал в большинстве случаев высокую степень достоверности полученных результатов.

Полученный итоговый массив данных (многие сотни человек по десяткам функциональных показателей) позволял в случае серьёзной математической обработки (методом многофакторного анализа) дать куда более глубокий анализ конкретного производственного процесса с оценкой основных причинно-следственных отношений в динамике здоровья и развитии конкретных форм патологии (в частности, профпатологии) у рабочих конкретных производств. Это было бы математическим подтверждением пока что чисто субъективных выводов, что делали гигиенисты на основании анализа заболеваемости и данных санитарно-гигиенических исследований. Однако существующие в то время «научные калькуляторы» не давали возможности провести такую работу, и я в большинстве случаев ограничивался лишь методом парной корреляции и вычисления достоверности различий в группах в динамике наблюдений.

Уже первые результаты работы вызвали глубокую заинтересованность как со стороны работников здравоохранения, так и партийных и государственных органов города. Приходилось докладывать результаты как на совещаниях, так и на научных конференциях. Я едва успевал писать доклады и тезисы научных сообщений, которые публиковались в основном в местных научных изданиях.

Из-за недостатка времени на этом этапе пришлось прекратить дальнейшее осмысление материалов по тропикам, а также в области местной, приморской, климатофизиологии. Хотя член-корреспондент АМН доктор мед.наук Матюхин В.А. настаивал на ускоренном завершении мною этих работ. Владимир Александрович в это время возглавлял Институт Физиологии Сибирского Отделения АМН СССР и, как я потом узнал, имел планы предложить мне в ближайшем будущем более тесное сотрудничество. А пока – готовить диссертационную работу по адаптации человека в условиях влажных тропиков (и Южного Приморья). Эти мои материалы он постоянно помещал в виде статей и тезисов в своих академических, институтских изданиях.

Активная работа в области физиологии и гигиены труда не остались без внимания и со стороны научных кругов ВГМИ. И в 1982 году мне официально предложили возглавить кафедру гигиены труда в этом образовательном учреждении. Это было вполне реально, ибо конкурентов практически не было. К счастью, я вовремя одумался, приняв во внимание своё состояние и сложность преподавательской работы.

Поразительный факт! Всё это время: 1980, 1981, 1982, а потом и последующие (до 1984 года) у меня не было серьёзных обострений заболевания. Не было, несмотря на интенсивную работу, недосыпание, постоянные психологические стрессы – всевозможные ответственные выступления перед учёными и администрацией города. В этот период я ни разу не лежал в госпитале. Правда, в горСЭС мне всегда шли навстречу и давали отпуск в летнее время и дополнительно около месяца за свой счёт, необходимые мне для реабилитации в среднеевропейской зоне. Каждое лето я ездил на родину, в Иваново, где находил отраду в общении с так любимой мною природой. Интересная работа и режим восстановления до поры до времени давали свои положительные результаты.


Зимой 1984 года меня телеграммой вызвал к себе в Новосибирск Матюхин с официальным предложением перейти к нему в институт на должность заместителя директора. Вызвал – со всеми материалами чернового варианта докторской диссертации. Познакомил меня с его лабораторией, членами Учёного Совета, с программой работы института. Познакомился сам со всем, что я успел сделать по тропикам, и остался доволен: – «Работы осталось примерно на год. Она вполне диссертабельна и очень интересна. Пока что в этой области нет ничего подобного. Однако надо спешить. Положение может измениться.» Под конец моего пребывания академик сделал для меня экскурсию по заснеженному академгородку (возможно, и для проверки моих физических качеств). Однако главный вопрос (с переходом) решён не был. Квартиры здесь не было – жилой фонд только начинал строиться. В денежном отношении я почти не выигрывал. Будущая работа, связанная в основном с научным обоснованием «вахтенного метода трудовой деятельности», при постоянных командировках в северные районы страны, меня не очень прельщала – я не забывал о существующей у меня патологии. Жалко было терять ещё одну отличную возможность приблизиться, наконец, к большой науке, но выбора у меня не было. Я не мог жертвовать семьёй, учёбой сыновей в Владивостокском университете, да и нашим здоровьем в связи со всеми естественными при таких перемещениях мытарствами. Пришлось дать отказ.

Последующие события показали, что решение было правильным. Ибо в конце этого года у меня снова начались обострения. А в 1986 году, после трагических событий в Чернобыле, академик Матюхин перевёлся в Белоруссию, где стал заниматься радиационными проблемами. В последующем был избран академиком Национальной Академии Наук Беларуси и академиком-секретарём отделения Международной академии организационных и управленческих наук... Как бы все эти перипетии отразились на моей судьбе, известно лишь одному Всевышнему.

Нельзя сказать, что командировка в Академию Медицинских Наук ничего не дала мне. Я познакомился с Институтом физиологии, тематикой перспективных исследований, уровнем инструментального оснащения лабораторий, с людьми, занимающимися высокой наукой. Успел за эту неделю подготовить несколько тезисов на очередную научную конференцию по адаптации. ещё больше заинтересовал в своей работе по тропикам Матюхина, увидевшего в ней несколько совершенно новых идей. Для меня лично очень важно было знакомство с Новосибирской программой «Здоровье»– по типу нашей, только с детальной и комплексной проработкой вопросов совершенствования всей системы жизнеобеспечения населения. Естественно, разрабатывалась она значительным творческим коллективом, с привлечением к работе учёных АМН СССР. В последующем она мне в определённой степени помогла в работе по нашим районным программам города.

1984 год. Находясь в очередном летнем отпуске, я сделал сообщение о нашей городской профилактической программе на Учёном Совете Ивановского мединститута. Приобрёл много друзей из числа местных учёных, связь с которыми поддерживал длительное время. Затем общегородская трагедия – смерч 9 июня. Прошёл по его следу километров двадцать. Сделал (скрытой камерой) снимки разрушений в деревнях, на садовых участках, на кладбище Балино, в лесных массивах. Через какое-то время почувствовал ухудшение состояния. С чем это было связано? С психологическими перегрузками этого года? Может быть, с самим смерчем, увиденными последствиями действия безжалостной стихии? Может, какие-то ещё неизвестные факторы остались после него по пути движения, подействовавшие на мою сверхчувствительную поясницу?.. Я думал обо всем этом. Но нужны были конкретные исследования.

По прибытии во Владивосток сразу окунулся в работу. Всё шло хорошо, по плану. В моё отсутствие работа не прекращалась. Через какое-то время с Баенхаевым решили поделиться промежуточными результатами работы с сотрудниками санэпидстанции. О ней в СЭС было много разговоров, но конкретно никто ничего не знал. Хотелось показать оценку её со стороны руководства предприятий и наши, собственно физиологические данные, которые характеризовали объём и глубину исследований.

Конечно, обо всём знала, по моим регулярным докладам, Н.А. Сухачёва, её заместитель, заведующая санитарным отделом. За ходом работы постоянно следила и Дубовик Г.Г., периодически приглашая меня с главврачом в горздравотдел для беседы. Так что Нелли Александровна запланировала моё сообщение на очередной конференции, и я стал готовить доклад. Пригласил ли я кого-нибудь из мед.института, из отдела Брехмана, – не помню. Но хорошо помню, как все они стали решительно защищать программу в последующем, когда на неё, и, особенно, на её инициатора вдруг началось яростное гонение со стороны отдельных представителей старшего поколения работников санэпидстанции.

Видимо, недовольство у зав. санотделом зрело уже давно. И она готовила почву для атаки на нашу программу. Готовила исподтишка своё, особое мнение. Настраивала против нас парторга, заведующих отделениями. Поводом явился доклад и положительные результаты работы. Пусть «промежуточные», пусть «временные». Но как можно за год-полтора какой-то группе физиологии (пускай и с помощью других) достичь таких положительных результатов?! Достичь, когда вся огромная система санэпидслужбы за десятилетия работы не может этого сделать? И что это за программа у них такая? Она совершенно не свойственна санэпидслужбе. Что за методики? Какое право они имеют использовать нестандартную аппаратуру? Какая-то ещё статистика! Отнимает столько времени, отрывает гигиенистов от положенной им работы! И вообще эта физиологическая группа, если и должна, то должна базироваться в поликлиниках. И работать на штатной основе. И как аттестовать её сотрудников? И все эти идеи никому не нужны и не имеют под собой материального обоснования. И т.д. и т.п.!!!

Действительно, многое в сказанном было правильно. И я отлично знал об этом, планируя и организуя работу. Знали и вышестоящие инстанции. И мы пошли на такую программу, зная о предстоящих трудностях, и об определённых нарушениях при формировании нештатной группы. Однако, методологию научных исследований я знал несравненно лучше практических работников, которые и понятия не имели о математической статистике и динамических наблюдениях, руководствовались только чисто гигиеническими нормами, с использованием точной (проверенной) стандартной аппаратуры для гигиенических исследований. А у нас ещё была профилактическая витаминизация, да ещё экстракт элеутерококка с целью профилактики. – «Да разве можно избыточно витаминизировать трудящихся? Кто выдумал эти нормы? Элеутерококк! Откуда он взялся? Кто такой Брехман! Два миллилитра спиртового экстракта! Да вы споите коллектив, в то время, как вся страна с пьянством борется. Надо заслушать у нас и этого Брехмана. Пусть расскажет о ваших экспериментах с людьми!»

Ну, что нам с Виктором Николаевичем было делать? Как убеждать таких людей в правильности выбранного нами направления? Да и можно ли было вообще рассчитывать на убеждение, если они были «страшно далеки» от науки, от научных исследований, от физиологии и биохимии нашего организма, от математической статистики; если они даже не знали о проводимой в стране профилактической витаминизации. И где уж им знать об адаптогенах, о теории адаптации, и, хотя бы, о методах оценки работоспособности. И что для динамических исследований отнюдь не обязательно иметь только стандартную и точно выверенную аппаратуру, когда нужен «стандарт» только этого прибора (или любой методики) и точная методология проведения исследований (по времени, месту, подбору групп, внешних условий и т.д.)…

Вкратце попробовал убедить «неверующих», но это явно не удалось. Чувствовалась какая-то внутренняя ревность ко всему происходящему и неуёмное желание уничтожить и программу и их создателей. Да, это «чисто женский коллектив». И я впервые столкнулся с особенностями его внутреннего мира, с его психологией. Тогда я сразу не понял этого, видя причину развивающегося процесса только в непонимании нашей методологии. Однако вскоре убедился в куда более серьёзных последствиях данного обсуждения.


Через неделю, или две после случившегося, в отсутствие по каким-то причинам Баенхаева, к нам в кабинет является зав.саноделом, секретарь парторганизации и председатель профсоюзного комитета с задачей – «углублённой проверки всей нашей деятельности», якобы по поручению главврача. Ничего сверхъестественного я в этом не увидел. Выложил им все наши документы: положение о группе, функциональные обязанности, квартальные и годовой планы, планы конкретных обследований, описание применяемых методик исследования, саму аппаратуру, ещё раз показал документы, пришедшие в СЭС от администрации предприятий и т.д. – всё, что потребовала высокая комиссия «на первый случай».

После полуторачасовой работы с ними появились первые замечания: точки, запятые, отсутствие отдельных росписей, утверждений. И чем дальше, тем больше. – Где у вас право на проведение подобных исследований в коллективе? Баночная проба? Да вы перезаразите всех вашими банками! Бактерицидность кожи? – ещё чище!! Анализ крови (из пальца) – разве можно это делать в условиях здравпункта! А ваши самодельные приборы! Кто их тестировал? Где отметки? Какое вы имеете право руководствоваться такими данными. И т.д. и т.п… Мои аргументы были бессильны.

Поняв, наконец, истинный смысл происходящего, я забрал назад все документы, сказал, что «на сегодня хватит», в следующий раз придёте только в присутствии заведующего лабораторией и с письменным указанием Сухачёвой. И, несмотря на гневные протесты и даже угрозы членов комиссии, пошёл на обед – время было уже давно послеобеденное. Сказал своим взволнованным сотрудницам, что всё пока в порядке и что сегодня больше не приду, пошёл в ВГМИ, на всякий случай выяснять обстановку.

На следующий день сказал Сухачёвой о прекращении работы группы и о моём увольнении из СЭС и стал ждать, заранее зная, что меня никто не уволит – этого не допустит зав.горздравотделам, да и сама Сухачёва. В общем, так и случилось. Меня оставили в покое, и в последующем не мешали работать. Правда, местные «тёмные силы» всё же сумели отомстить мне, выбрав секретарём нашей парторганизации.

Страшно неприятная и, главное, совершенно бесполезная работа, отказаться от которой в тот, советский период было невозможно. Правда, и в этом качестве я пытался придать работе творческое, более эффективное направление, в частности, в плане контроля за здоровьем жителей района. Однако все предложения встречались в штыки, или даже подымались на смех. Никто из местных партийных властей даже и не помышлял о внедрении в жизнь чего-то нового, нестандартного. И лишь через год, случайно встретившийся мне на партийном пути заместитель Первого секретаря Советского райкома КПСС А.П. Латкин проникся нашими идеями и привлёк меня к разработке и реализации программы «Профилактика» в их районе и активно участвовал в её реализации.

Постепенно мы подключали к работе всё новые коллективы и непременно получали положительные результаты. Вместе с тем, год от года работать становилось всё тяжелее. Накопилась усталость от чрезмерных усилий. Мои милые помощницы в гор. СЭС чувствовали себя на перепутье, не зная, что их (гигиенистов) ожидает в будущем. Спутала карты Всесоюзная программа «Здоровье», – нереальная и абсолютно невыполнимая, но обязательная для реализации во всех регионах страны. А тут ещё пресловутая «Перестройка» окончательно лишила нас творческой инициативы и надежд на будущее. Реализовать что-либо в создавшейся обстановке было уже невозможно.

Выручил меня И.И. Брехман, оценивший ситуацию и, наконец, добившийся для меня должности «исполняющего обязанности научного сотрудника» в своём отделе. И даже это было для него нелегко сделать. Он со своими сотрудниками совсем недавно ушёл из Института биологии моря в Океанологический институт, куда его взяли невесть по каким соображениям. Там не хватало свободной площади, и пришлось размещаться в помещении бывшего вивария. Но этого хватало лишь для половины коллектива, остальные сами подыскивали себе места для работы: кто в других академических институтах, кто в ином месте. Сам профессор большую часть времени работал у себя «на дому», приезжая в отдел лишь раз в неделю, для проведения планового совещания с сотрудниками. В какой-то момент его даже сняли с заведывания отделом, оставив лишь научным консультантом. Пришлось пережить и это унижение.




Наконец-то у Брехмана.

Меня приняли в отдел как раз в тот момент, когда профессор находился в поисках дополнительных помещений для сотрудников. Была возможность завершить своими (академическими) силами строительство какого-то здания в районе «шестого километра», и руководство завода железобетонных изделий ЖБИ-1 обещало нам предоставить необходимые строительные материалы, но при условии, что мы развернём в их коллективе оздоровительную программу. С тайной надеждой на мою инициативу в этом вопросе Израиль Ицкович и пошёл на соглашение с администрацией завода. Но что мог сделать я один, без кого-либо из помощников, без клиницистов?! Но отказываться было нельзя, иначе меня бы просто не приняли в институт. Удивительные повороты судьбы! Совсем недавно отказался от должности зам. директора института у Матюхина, сейчас изо всех сил стараюсь устроиться на должность всего лишь и.о. научного сотрудника!

И опять нам (скорее, мне) повезло. На ЖБИ нагрянула творческая врачебная бригада учёных из Новосибирска с предложением развернуть оздоровительную работу по договорному обязательству. Кажется, за 300 тысяч рублей (огромная по тем временам сумма). Но группа была большая, включавшая и учёных и врачей-клиницистов. Вместе с гигиенистами гор. СЭС они, действительно, могли кое-что сделать. Конкурировать с ними нам с Брехманом было абсолютно невозможно. Пришлось оправдываться в кабинете директора института и предлагать собственные (пусть и нереальные) планы и программу действий.

В какой-то степени выручило то, что профессор в это время работал над разработкой выдвинутой им теории по валеологии. И во многом использовал собранные мною на флоте и в системе Гражданского здравоохранения материалы. И я был для него первым помощником в этом деле, и не только как «валеопрактик». На меня он рассчитывал и в плане теоретических обобщений, уже уверовав в мои возможности и в этом направлении работы.

Его замыслы в последующем полностью воплотились в жизнь. Ну, а до этого всем нам пришлось пережить пару особенно тяжёлых лет нашего общеперестроечного процесса. В самом начале девяностых институт завершил строительство нового корпуса для лабораторий, и произошло «великое переселение народов». Мы радостно покинули стены вивария и разместились в прекрасных, вместительных апартаментах многоэтажного белоснежного здания. Вскоре и профессора вернули на свою должность, и отдел вернулся к своей прежней творческой жизни.

Я застал ещё в отделе его прежних сотрудников, с которыми был знаком с шестидесятых годов, когда сам начинал свою творческую деятельность, и доклады которых я с восхищением слушал на симпозиумах по элеутерококку и женьшеню. Однако ряды отдела постепенно редели. Ушёл Пётр Петрович Голиков в какой-то из Центральных НИИ, возможно, к своему старшему брату, большому учёному кардиологу, который ещё в нашу курсантскую бытность был уже в майорском числе и преподавал на кафедре госпитальной терапии. Правда, Петя, находясь у Брехмана, работал не совсем в его направлении, а больше занимался климато-физиологией, изучая реактивность организма в местных условиях в зависимости от сезона и иных внешних факторов. Эта потеря была вполне восполнима для профессора. Но вот почему ушёл О.И. Кириллов, мне было не совсем понятно.

Олег Иванович поразил меня ещё в 1962 году своим докладом на симпозиуме. Восхитил умением говорить, логически развивать свою мысль, даже не заглядывая в текст сообщения. Поразил научными данными, касающимися оценки ОАС – общего адаптационного синдрома (стресса), – темы, в то время весьма далёкой от нашего всеобщего понимания. Он развивал эту тему (в опытах на животных) и всё последующее время и выбрал ОАС как модель для выяснения механизма действия адаптогенов. Его последующие монографии восхищали меня глубиной исследований и логикой анализа. И вообще, Кириллов, вместе с Дардымовым, составлял фундамент профессорского отдела. Поговаривали, что его уходу способствовали какие-то внутренние разногласия, возникшие в отделе в последний период с приходом в отдел новых кадров, уже с иной психологией научного творчества, с иными научными (скорее, псевдонаучными) стремлениями и бульдожьей хваткой в борьбе за лидерство и приоритеты в отделе.

Одного такого «товарища» я хорошо знал, ещё по ВГМИ. Брехман планировал брать его к себе на высокую должность и дал ему (кандидату меднаук) рецензировать подготовленную мной монографию по элеутерококку и по тропикам. Последующие научные и ненаучные беседы с ним открыли для меня всю сущность этого человека, уничтожающего всё на своём пути ради достижения своей, далеко не бескорыстной цели. В конечном итоге работу он полностью забраковал, выдвигая аргументы, свидетельствующие о далеко не «научном» уровне его «физиологических» знаний.

Конечно, ни о какой публикации монографии в то время не могло быть и речи, тем более, что «перестройка» перевернула научную жизнь с ног на голову и била учёных по всем частям тела, не считаясь ни с их должностями, ни с их учёными званиями. Наступил период выживания наиболее приспособленных. И такими приспособленными оказались как раз те, кто мало смыслил в научном поиске, а умел развязно болтать, требовать, подавлять, кто был лишён человеческой морали и нравственности, у кого не было ни друзей, ни товарищей, а только сослуживцы по работе, которых можно было использовать в своих интересах, а потом выбрасывать за борт, как ненужный, отработанный материал.

Как Брехман вовремя не увидел у этого человека всех его нечеловеческих качеств (помимо его «организационной хватки»)? Почему не прислушался ещё тогда к моему мнению о моём «рецензенте»? Почему не подумал о других сотрудниках отдела, об отделе в целом, его настоящем и будущем?

Приняв проходимца на должность своего заместителя, он дал ему в руки все бразды управления отделом, возможность подбирать новые кадры, даже планировать научную деятельность. И тот моментально воспользовался предоставленными ему шансами. Завязал широкие связи в верхах институтской власти, принял в отдел новых, столь же амбициозных работников, даже докторов наук, чья творческая деятельность совсем не была связана с программой отдела. Все они и «творили» науку – где хотели, как хотели, и невесть по каким планам. Уезжали в длительные командировки. Приезжали и порой даже появлялись в отделе, чтобы сказать профессору, что они уже стали академиками! (невесть каких наук) и скоро будут заведовать целыми институтами. Безусловно, все они имели поддержку со стороны руководства ТОИ (нашего института) и действовали в полном соответствии со своей, новой, моралью, психологией и далеко идущими амбициями.

Я ни разу не слышал, чтобы эти лица делали научные доклады перед нашей аудиторией. Не видел их серьёзных научных публикаций, тем более в наших валеологических сборниках. Но зато чувствовал и видел весь внутренний раздор, вносимый ими в мирную, творческую жизнь отдела.

Не все готовы были выдерживать сложившуюся обстановку. Ушёл Кириллов – в Институт Биологии моря. Ушёл С.Е. Ли – с перспективой организации нового направления лечебно-терапевтической деятельности. Страдал от всей этой обстановки И.В. Дардымов, пытавшийся наконец-то защитить докторскую диссертацию и издать монографию. Профессор продолжал без устали работать на дому, выпуская всё новые статьи и монографии по вопросам адаптогенов, пищевых добавок и валеологии. Как воспринимали происходящее другие сотрудники? Они продолжали работать: Ю.И. Добряков, А.И. Добрякова, И.Ф. Нестеренко, М.И. Положенцева – проверенная старая гвардия отдела.

Коллектив ветеранов отдела принял меня радушно. Они давно знали меня по публикациям и выступлениям на конференциях. Вновь прибывшей учёной гвардии до меня не было никакого дела – «такая мелкая, ничего не значащая пешка!» Но всё же, для острастки, устроили мне обструкцию при первом моём выступлении в отделе. «С чем он пришёл? Какими методиками располагает? Разве его работа может носить научный характер?! Необходимы глубокие, научные исследования с «проникновением в самую суть биохимических процессов». В условиях академии наук надо делать открытия, открывающие дорогу в перспективу. А тут методы 50-х годов!! И т.п.»

Отвечать на претензии и вопросы мне фактически не дали, непрерывно прерывая меня и отвергая все аргументы. Действительно, никто из них не занимался с людьми, – ни в качестве врача – клинициста, ни в целях научных исследований. Естественно, они не смогли ответить уже на мой вопрос – каким образом использовать всю их «глубокую биохимию» для разработки и реализации оздоровительной программы в большом коллективе, и можно ли с их помощью дать комплексную, интегральную оценку уровня здоровья индивидуума и, тем более, коллектива… Здесь необходима своя, особая методология, как раз и разрабатываемая в настоящее время Минздравом страны, нужны методы быстрой и массовой диагностики, которые, к тому же, не требовали бы больших финансовых затрат, сложной, дорогостоящей аппаратуры и реактивов. Особенно для сложившихся в данный момент условий, когда ни того, ни другого, а также и всего остального нет, и многие научные исследования прекращаются.

В мою защиту выступили верный флотским традициям И.В. Дардымов, Инна Фёдоровна Нестеренко, Юрий Иванович Добряков. Брехман же только сказал, что «этот товарищ сделал для развития валеологии во Владивостоке больше, чем все остальные учёные, работающие в этом направлении» и что «без него вся наша местная валеопрактика практически остановится». А над методологией работы в стенах академии наук мы ещё подумаем и, возможно, используем отдельные биохимические методики в комплексной программе работы. Профессор предложил и остальным подумать над такими возможностями и подключиться к реализации (с научных позиций) городской программы «Здоровье».
Конечно «большим учёным» было совершенно недосуг заниматься такими «мелкими» проблемами. Поэтому они сразу забыли и обо мне, и о программе по валеологии, а вскоре разбежались кто куда, найдя более привлекательные места для своего высоконаучного творчества. Улетел в Москву и поразительно деловитый заместитель профессора, создавший там что-то наподобие своей фирмы и развернувший работу по производству то ли жёлтого сахара, то ли напитков из виноградных косточек. В любом случае, ни о профессоре, ни о его отделе, ни о сотрудниках он больше не вспоминал.

Ну, а остальные продолжали работать. Мне, конечно, было нелегко. Одно время я продолжал начатую работу на предприятиях, формируя временные, нештатные бригады из сотрудников ВГМИ и горСЭС (по старой памяти). Потом жизнь заставила всех искать дополнительные заработки, чтобы выжить и прокормить семью. Были попытки работать по хоздоговорам. В конце концов, в валеопрактике я остался один и какое-то время обследовал коллективы по сокращённой программе с целью получения хотя бы минимальных данных о здоровье в самый тяжёлый период нашего перестроечного процесса.

Профессор пришёл к выводу, что в данных условиях лучше тратить силы на обобщение собранных данных, и стал требовать от меня максимального количества статей в сборники «Валеология», которые стали издаваться издательством «Наука» с 1993 года. – «Главное, – надо сейчас писать, – говорил он мне. – Всё написанное останется для будущих поколений… Надо только успеть написать о главном… У меня уже мало времени. Ты должен успеть сделать больше…»

Больше профессора сделать в науке было просто невозможно. Но я с данными по адаптации, работоспособности и адаптогенам тоже мог сказать кое-что интересное научному миру. Поэтому принялся ещё раз анализировать все ранее собранные материалы. Сначала обобщил самое ближнее – опыт реализации нашей «горсэсовской» оздоровительной программы в трудовых коллективах города. По крайней мере, о ней и её практических результатах узнают заинтересованные лица. Узнают и о тех, кто занимался её исполнением и организацией. Опубликовал также развёрнутую статью по вопросу ускорения адаптации и повышению работоспособности моряков в плавании (элеутерококк, физическая тренировка, витамины, разные питьевые режимы). Прежние публикации обо всём этом были лишь в тезисном и реферативном вариантах.

Потом сделал попытку дать физиологический анализ механизма действия адаптогенов (элеутерококка и лимонника) – по данным динамических наблюдений в тропиках. Здесь же попробовал объяснить отдельные относительные неудачи использования препаратов в походах подводных лодок в высоких широтах.

Затем рассказал об особенностях нашей методологии оценки здоровья в процессе массовых обследований, в том числе при скрининговых, донозологических обследованиях. Постарался сделать возможно более глубокий анализ значимости показателей сосудистой резистентности в этом плане – как интегрального показателя состояния здоровья индивидуума (а не только одного уровня С-витаминной обеспеченности организма).

После этого вернулся к самому раннему – к вопросам климатофизиологии в условиях Приморья и закономерностям адаптации в тропиках. И тут, и там была масса фактического материала, и я вначале занялся анализом всего, что касалось местных климатических условий. Рассчитал средний уровень показателей, использованных нами при обследовании здоровых молодых мужчин (стройбатовцев) – ещё в шестидесятые годы. Рассмотрел их динамику по сезонам года, а также в зависимости от разных погодных комплексов. Распределил контингент по группам здоровья – в целом, а также по годам проживания в местных условиях. А затем детально рассмотрел показатели здоровья жителей города по результатам всех скрининговых обследований. Особое внимание при анализе уделил годам перестройки, когда подобные обследования резко сократились.

1994 год – оказался траурным годом для нашего отдела в связи с безвременной кончиной генератора всех наших идей, стойкого организатора, вдохновителя и вместе со всем очень чуткого и отзывчивого человека Израиля Ицковича Брехмана. Отдел пытался идти по пути, проложенному им в области валеологии. Подготовили к печати и выпустили ещё два академических сборника по валеологии. Начали собирать материалы для следующих. Но,… будучи в Иванове, в 1995 году я окончательно потерял способность двигаться и работать, и, как следствие, уже не в силах был вернуться во Владивосток и продолжать реализовывать наши валеологические идеи. В моё отсутствие был издан ещё один сборник, под редакцией Юрия Ивановича Добрякова, но он оказался последним. И центр валеологической науки стал смещаться в другие регионы страны.




Не у дел.

Итак, в плане науки, я остался с этого момента не у дел. Что можно было сделать, находясь в положении лёжа, на раскладушке. Или потом, имея возможность сидеть за столом по несколько десятков минут. И даже потом, когда стал понемногу ходить, но с огромным трудом, преодолевая и боль, и свою физическую немощность, и душевную депрессию. Настала пора анализа своего творческого пути, всего сделанного и несделанного за прошедшие несколько десятилетий, значимости личных скромных «вложений» в физиологическую науку, размышлений о её будущем.

Наши исследования пришлись на этап самого расцвета науки «физиология труда», и в частности «физиологии военно-морского труда» – для наших флотских коллективов. Разрабатывались и развивались методические подходы в ней, а также вся методологическая основа науки. В этих условиях многое в работе зависело от собственной инициативы в работе, от творческого поиска, от способности интеграции методик из разных областей медицинских знаний для формирования комплексного и системного подхода в реализации исследований, а в последующем и многофакторного анализа полученных данных.

Удалось ли нам сделать что-либо ценное в этом отношении? В методическом и методологическом плане, безусловно, да. Удалось проанализировать, а затем и отобрать широкий комплекс методик, характеризующих состояние различных систем организма (кардио-распираторной системы, высшей нервной деятельности, вегетативной, гормональной регуляции, двигательной активности, неспецифической резистентности, иммунной системы, витаминной обеспеченности организма, водно-солевого обмена, степени оксигенации крови, терморегуляции, сосудистого тонуса, косвенных показателей умственной и физической работоспособности). Применение столь широкого комплекса функциональных исследований в достаточно больших группах обследованных, в многомесячной и многогодичной динамике наблюдений позволило дать глубокую, многостороннюю характеристику состояния организма обследованных и вскрыть целый ряд закономерностей в динамике адаптационного процесса при плавании моряков в низких широтах, а также при переезде новобранцев в Южное Приморье из других климатических зон страны. Параллельно была дана физиологическая оценка тяжести и напряжённости отдельных вахт и работ моряков, в том числе в экстремальных условиях. Даны рекомендации по режиму труда и отдыха личного состава кораблей в плавании, в период вахт и работ, на разных этапах адаптации к непривычным условиям тропического плавания.

Подобный методологический подход в исследованиях позволил глубоко обосновать рекомендации по укреплению здоровья и повышению работоспособности личного состава флота в походах и послепоходовом периоде, в частности, использование адаптогенов, витаминов, различных питьевых режимов, целенаправленной физической тренировки. Показана также возможность использования ряда из перечисленного комплекса методик в массовых донологических обследованиях организованных коллективов, а также высокая эффективность принятой в Вооружённых Силах методологии контроля за здоровьем военнослужащих – при использовании её и в системе гражданского здравоохранения, в частности при проведении первичной и вторичной профилактики.

В плане гигиенического контроля за условиями труда и быта личного состава флота заслуживают внимания все наши закрытые данные по оценке обитаемости надводных кораблей и других объектов флота, а также исследования по изучению плотности потока мощности СВЧ-электромагнитных излучений на кораблях, в авиагарнизонах и других частях ВМФ. В процессе работы на ТОФ и в ВМФ было реализовано много конкретных предложений, выдвинутых медслужбой ТОФ по результатам этих исследований, воплотившихся на новых проектах боевых единиц, а также в организации всех форм медицинского обеспечения кораблей в плавании.

В этом отношении работу можно считать практически завершённой, ибо она получила реализацию, в том числе и в виде научных докладов на самых серьёзных научных форумах («Симпозиумы по элеутерококку и женьшеню», «Симпозиумы по адаптации», научные конференции при АН СССР, АМН СССР, конференции при институтах ДВО РАН, ВГМИ и др.), в виде статей и рефератов в сборниках работ АН РАН и АМН СССР, в Военно-медицинском журнале, многочисленных закрытых докладах и научных отчётах в системе медслужбы  ТОФ и ВМФ. Только в открытой печати было опубликовано более 70 статей, в том числе, более десяти в ВМЖ. И самой приятной для меня оценкой были официальные отзывы из ВМЖ и признание нескольких статей лучшими статьями года. А самой дорогой неофициальной оценкой работы по тропикам было негласное признание последующих поколений научных тружеников Бердышева В.В. – ведущим специалистом (из числа флотской медицины) по влажным тропикам… Но это было уже так давно: в 70-х и 80-х годах прошлого столетия.

Сейчас я не слежу за развитием военно-медицинской науки, в том числе и по тропикам, не читаю статей в ВМЖ (за последние два десятилетия). Думаю, что научный уровень исследований за это время существенно вырос. Изменились и условия походов, в какой-то степени и задачи плавания. Однако, общие закономерности функционирования человеческого организма в тропиках вряд ли изменились, в том числе и на начальном этапе адаптации в этих условиях. Так что значимость некогда выданных нами рекомендаций и сейчас должна оставаться в силе.

С точки зрения значения исследований по тропикам для большой науки мне жаль лишь одного – что я не успел обобщить все материалы в теоретическом плане: то, что я начал делать по совету В.А. Матюхина, и чем прекратил заниматься, целиком переключившись на валеологическую программу, сначала в гор. СЭС, а потом у профессора И.И. Брехмана. Диссертационная монография так и осталась выполненной в черновом варианте, но уже с весьма серьёзными выводами и предложениями. Масса цифрового материала ещё требовала значительной статистической обработки и последующего анализа. Но уже среднестатистические показатели исследованных нами функциональных систем организма корабельных специалистов вскрывали интересные закономерности реагирования неадаптированного человека на условия тропиков, не только количественно, но и качественно различные в зависимости от сезона перехода в тропики, от условий труда и отдыха специалистов (наличие или отсутствия кондиционирования воздуха в помещениях), от климато-географических условий постоянного местожительства моряков, от биоритмологических особенностей функционирования их организма и т.д. Анализ соответствующих групповых выборок мог много дать для более глубокого понимания данного адаптационного процесса. Многое должны были показать результаты пусть немногих биохимических исследований (витаминный, белковый, углеводный водно-солевой обмен) и в первую очередь закономерности изменений концентрации соответствующих веществ и ингредиентов в поте на разных этапах адаптации.

Академик Матюхин, ещё в 1984 году даже при беглом взгляде на цифры и предварительные графики сразу уловил их значимость для теории адаптации, в частности, по тропикам. Я-то видел их с самого начала – ещё непосредственно в тропиках. Видел и предчувствовал их будущее значение, поэтому и пытался собрать как можно больше данных по всем направлениям исследований. После встречи с Матюхиным я опубликовал эти материалы в виде кратких тезисов в одном из его институтских сборников. Но там не было ни цифрового, ни графического материала. А как хотелось изложить все рассуждения подробнее, с обоснованием выводов и предложений. Попытка представить эти материалы в виде статьи в ВМЖ («Некоторые особенности и закономерности адаптации моряков в тропиках») потерпела фиаско. В какой-то степени потому, что в ней были в основном теоретические обобщения (все практические рекомендации я уже выдал в предыдущих статьях). Но главное, в чём я потом убедился, – был отрицательный отзыв рецензентов из НИИ на Рузовке, придравшихся к некоторым словесным формулировкам и явно незнакомых с теорией адаптации в целом. Так что для медицинской службы эти данные и рассуждения оказались вне досягаемости. И очень жаль, так как в этот период вопрос адаптации больших групп личного состава в низших широтах (Вьетнам, Куба, Южная Африка и др.) приобретал всё большую актуальность.

Физиология труда. Эта научная, и очень важная в практическом отношении, дисциплина, безусловно, развивается в общей системе военно-медицинских наук. Но вот сохранилась ли она в гражданском здравоохранении, в практической медицине? Сохранились ли специалисты подобного рода, её структура, материальная база? Если да, то где? В санэпидслужбе таких специалистов давно нет. Да и раньше польза от них пребывания в санэпидстанциях была минимальной. В институтах охраны труда? В НИИ Гигиены Труда и профессиональных заболеваний? В условиях, когда нет такого полного государственного контроля за характером и условиям труда на производстве, их оценки, исходя из функциональных затрат организма в процессе производства.(?) А может, это всё существует и развивается с неудержимой силой?! Как бы хотелось, чтобы это было так.




И всё-таки валеология (?)

Находясь длительное время в горизонтальном положении здесь, в Иванове, я долго думал над тем, как и чем могу в моём положении быть полезным и физиологической и валеологической науке и практике. Какое-то время писал разработки, методички по просьбе местных специалистов данного профиля. Консультировал их у себя «на дому» по вопросам методологии наших исследований, по возможным направлениям дальнейшей работы. Включиться в преподавательский процесс или, тем более, в практику исследований было абсолютно невозможно. Оставалось писать мемуары об этой работе и грустные воспоминания о людях, некогда участвовавших в ней. Трудившихся ради воплощения в жизнь благородных идей о светлом будущем наших потомков.

Стал писать. И не только о медицине и валеологии, а вообще обо всём светлом и радостном, что волновало и радовало меня в жизни: о природе, о детстве, о животных, о прекрасных людях, рядом с которыми мне посчастливилось жить и трудиться. Потом стали выпускаться мои книги (конечно, только самиздатом). Затем узнали о них в библиотеках, в школах; стали приобретать. Стали организовываться мои встречи со школьниками, с ветеранами. И постепенно у меня стало складываться впечатление, что в книгах заключена не только информация о тех или иных явлениях, или событиях. Читатели общаются с ними прежде всего, чтобы встретиться с красотой: красотой человека, возвышенностью его помыслов, стремлений, благородством человеческих отношений; красотой природы, с её животными и растительным миром; счастливым периодом нашего детства; встретиться с нашими добрыми чувствами – любовью, добродетелью, сочувствием, состраданием, о которых мы стали забывать в жизни. Встретиться, чтобы самим испытать ещё и ещё раз это чувство прекрасного и вместе с тем такого близкого нам, земного. Наполнить свою душу этими благородными чувствами, испытать при этом радость и успокоение, даже некое умиротворение, от всего как бы вновь увиденного и скрытого от нас новым образом жизни и новыми человеческими отношениями. Попереживать вместе с автором, поразмышлять о настоящем и будущем.

Большинство читателей говорили мне об этом. И не тогда, когда я спрашивал их о впечатлениях от прочитанного, а сами, по своей собственной инициативе, при случайных встречах в школах или библиотеках, или просто на улице…
– А нам с бабушкой так нравятся ваши книжки… про собачку, про Маньку, про природу…
– А я, когда читала про собачку, плакала.
– А мы всей семьёй про животных читаем.
– А я все места в Ломах узнаю, описанные вами… И собак на сторожке тоже.
– Ещё о природе пишите… Она облагораживает нас в жизни.
– У меня давление нормализуется, когда книги ваши читаю.
– А мне никаких лекарств не нужно,.. книги о жизни, о природе их заменяют.
– Мы вам выражаем благодарность за книгу «Чистые души». – Весь класс, 5 а, вместе с учителем (звонок из Москвы).

Знакомясь с этими высказываниями, проникаешься мыслью о том, что удалось в книгах достичь нечто большего, чем просто дать информацию о своей жизни и жизненных приоритетах. Удалось показать окружающую нас красоту, передать читателю переполняющие меня чувства. А разве это не есть главное – то, чем должно заниматься художественное творчество: наполнять души людей чистыми и светлыми чувствами, повышать их настроение, облагораживать их поступки?.. И даже непосредственно воздействовать на здоровье?!

Так, значит, и эти книги обладают определённым валеологическим эффектом, значит, и они способны оказывать определённое терапевтическое воздействие, подобное музыкальной терапии. Значит, передо мной открываются реальные возможности творить в области валеологии и дальше, правда, уже в другом «валеопрактическом» направлении?

А может, это только мои необоснованные желания? И читатели преувеличивают свои чувства? Или говорят это из чувства благодарности, добавляя ко всему и эффект наших «уроков красоты», которые мы проводим в школах вместе с певцами? Там действительно, эффект безоговорочный. Но об этом отдельно.

Ещё и ещё раз размышляю над всем этим, вспоминаю разговоры с читателями: в библиотеках, на школьных уроках, на встречах в музеях, просматриваю ещё раз отзывы на сайте «Проза.Ру Бердышев». Нет, действительно в книгах что-то есть. Пусть не во всех, но в тех, в которых удавалось раскрыть душу животных, душу всей нашей среднерусской природы. Мне самому доставляет удовольствие их читать. Вспоминать любимые места детства, юности, уже взрослого человека. И эти почти реальные (для меня) образы радуют и волнуют меня, наполняют душу детским восторгом, юношеским трепетом, помогают мне самому бороться с недугами и превратностями нашей жизни.

Так значит, всё-таки валеология? Значит, некая «прозотерапия» и «прозопрофилактика» – по аналогии с лиротерапией? Нельзя отрицать благотворного воздействия искусства на человеческую психику: живописи, музыки, литературы, фотографии… Значит, следует продолжать работать и в этой области. И благодарить судьбу, что она дала возможность оставаться полезным обществу, открыв в тебе совершенно новое, ранее не известное, необычное, но тоже обладающее силой эмоционального воздействия.

Откуда и почему всё так случилось, остаётся для меня абсолютной тайной. Ведь всё возникло совершенно внезапно, как бы одномоментно. В тяжелейшем состоянии вдруг возникло неудержимое желание писать. Начал писать (лёжа), и всё сразу стало получаться, по крайней мере, в эмоциональном плане. Будто открылись некие тайные каналы в твоей душе, и она стала наполняться удивительно яркими и чёткими воспоминаниями, которые свободно можно было «рисовать»– описывая словами. И чем дальше, тем ярче! Сидишь за столом, и фразы будто сами льются в тебя мощным потоком. Только успевай записывать. Вот и строчишь без перерыва, сколько выдержишь физически: час, полтора (вначале), а потом и 5-6 часов кряду(конечно, с перерывами). Пятнадцать-двадцать и даже тридцать рукописных страниц за день! И это не предел, позволяла бы спина, можно было бы ещё больше.

Конечно, это черновой вариант. Его многократно приходится дорабатывать. Но это уже текст. И ни у кого, даже у великих гениев не получается сразу. Лев Толстой по восемь раз переписывал рукописи. А сколько начёркано у Пушкина, у Лермонтова – и не разберёшься. Вдохновение даёт главное – открывает дорогу к Истине: к Красоте и Совершенству. И какое счастье, что оно существует! Остальное суждено дорабатывать самому. И это тяжкий и долгий труд… Как в любом искусстве, как в науке, как в спорте, – во всех видах деятельности, где присутствует творчество. И тем, кто творит и трудится, плоды труда возмещаются сторицей – хотя бы теми же откликами благодарности от твоих читателей.

Теперь об «Уроках красоты». Они возникли тоже стихийно. Когда я вновь научился ходить и смог снова заниматься музыкой. Тогда же познакомился с хорошими певцами и отработал с ними значительное количество музыкальных, а затем и литературно-музыкальных программ. Вначале этой красотой услаждали только себя, но вскоре поняли, что она дана и для других слушателей, и стали выступать перед ними и в библиотеках, и в музеях, а затем в школах, в высших и средних учебных заведениях: как перед педагогическим составом, так и перед школьниками.

И это тоже была валеология. Валеопрактика, причём реальная, действующая. О ней я относительно подробно рассказал в своих музыкальных «откровениях»– «С музыкой по жизни». Здесь же хочу ещё раз подтвердить на нашем собственном опыте, что музыкальная терапия (лиротерапия, лиропрофилактика, лирореабилитация и т.д.) является одним из мощных и эффективных способов воздействия на наше здоровье, общее состояние, на нашу трудоспособность. Конечно, в терапевтическом и реабилитационном плане музыку эффективнее всего использовать для взрослых коллективов, в группах больных, подверженных эмоциональному стрессу, для реабилитации детей, страдающих рядом нервных и психических заболеваний и т.д. Для здоровых школьников это в первую очередь уроки познания красоты, знакомства с ней, знакомства с искусством, как важной составной частью нашей общей культуры.

Этот метод «камерных музыкальных встреч» мы использовали ещё раньше, во Владивостоке, вместе с прекрасным Маэстро – баритоном Евгением Андреевичем Абаскаловым, моим однокашником по медицинской академии, по возможности включая его в профилактическо-реабилитационную программу при работе с трудовыми коллективами города, а также с группами больных (в больницах) и выздоравливающих (в санаториях Владивостокской курортной зоны). К сожалению, там он не приобрёл системного характера, поскольку далеко не во всех коллективах имелись музыкальные инструменты (фортепиано).

Я пытался заинтересовать профессора Брехмана И.И. этим направлением нашей практической валеологической работы, и даже подключить к ней коллективы наших академических институтов. Однако, это не вызвало у него повышенного энтузиазма, и сеансы послеобеденной музыкальной профилактики пришлось заменить предпраздничными концертами в отдельных институтах.

В своих научных публикациях, в лекциях и беседах по вопросам здоровья и валеологии профессор в то время не уделял особого внимания значению искусства и общей культуры – как направлений лечебной и профилактической работы, вероятно, оставляя всё на будущее. Но будущее осталось только в мечтах, и, видимо, современным валеологам в какой-то степени придётся развивать и дорабатывать общую валеологическую концепцию.

Что касается моих собственных мыслей на этот счёт, то они в самом общем плане изложены в книге воспоминаний о профессоре: «Пять лет рядом с профессором Брехманом», Иваново, 2009, а также в книге «Жизнь через боль», Иваново, 2009, 2011 гг. Более глубокое изложение своего представления о валеологической науке будет сделано позднее, и уже в другой публикации.