Записка Ежова

ПРОЛОГ
Сталину не спалось. Он поднялся с дивана и, облачившись  в тулуп и шапку-ушанку,  вышел на холодную веранду. Стекла  веранды ближней дачи  заиндевели:  декабрь 1937 года выдался морозным.
 
Сталин  с невнятным чувством внутреннего беспокойства перебирал в памяти детали вчерашнего разговора с Ежовым.  Этот недоумок, вспоминал Сталин,  желая, видно, польстить хозяину, ляпнул что-то вроде того, что  «ежовые рукавицы» ничего бы не стоили, если бы они не были надеты на руки  гениального вождя.

«Нет, Николай Иванович, здесь ты ошибаешься, -  жестко сказал тогда Сталин,  – ежовые рукавицы надеты на твои, именно  твои, Ежова,  руки.  И вся ответственность за все, что совершается сотрудниками НКВД,   в том числе за промахи и прямые преступления - лежит исключительно на тебе».

Согласно информации с мест,  которая доходила до Сталина,  чистка партийных рядов, задуманная им как кампания по обновлению и  омоложению кадров, приобрела под руководством  назначенного на должность главы НКВД Ежова поистине угрожающие размеры. Щупальца спрута, именуемого  народным комиссариатом  внутренних дел,  неустанно вытягивали расстрельные списки из всех областей гигантской страны.
 
И, надо сказать,  партийные органы  на местах активно сочиняли эти списки, проявляя незаурядную инициативу, перевыполняя спущенные Ежовым разнарядки,  при этом  избавлялись от конкурентов и неугодных,  сводили  между делом какие-то личные счеты,   и  явно  включали  в списки порой ни в чем не повинных людей. Счет только расстрелянных шел уже на сотни тысяч,  а сотрудники комиссариата, получая оклады  в четыре раза более высокие, чем при бывшем наркоме Ягоде, казалось, все более входили во вкус.

Нет, - думал Сталин, - эту машину пора притормозить.   Да и структура кадров  в ведомстве Ежова уже не соответствуют новым задачам. Теперь, когда Великая чистка в основном завершена,  на местах  требуются не слепые полуграмотные исполнители, которых  набирал Ежов, а люди с юридическим образованием, способные достойно следить за соблюдением законности в государстве. Что касается самого Ежова, - он сделал свое дело, и, похоже,  не ему,  безграмотному дураку с инициативой, как про себя называл его Сталин,  решать эти новые задачи.

Полчаса спустя Сталин вернулся в теплую комнату, снял тулуп и раскурил  трубку. На минуту  он остановился перед  вырезанной из «Огонька» репродукцией картины, на которой запорожцы сочиняли письмо турецкому султану. Ему нравилась эта картина, а соленый текст письма он любил при случае процитировать гостям, -  во время мужского застолья, когда бывал в настроении.

Как это там? «Какой ты лыцарь,  если не можешь голой ж…  ежака убить?»  Господи,  «ежака»  - надо же, какое забавное совпадение!
 
Ежака убить,  если потребуется,  -  дело нехитрое, - размышлял Сталин, -  и даже «лыцарская» задница для этого найдется, стоит только намекнуть кому надо, хотя бы Лаврентию.
 
ЗАПИСКА НАРКОМА

Утром Ежов проснулся с тяжелой головой,  вспомнил о вчерашнем разговоре с вождем. Он мучительно пытался сообразить, кто мог настроить Сталина против него,  еще недавно могущественного и так, казалось,  любимого страной «железного наркома»? Разве не про него писал Джамбул:

        «В сверкании молний ты стал нам знаком,
        Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
        Великого Ленина мудрое слово
        Растило для битвы героя Ежова.
        Великого Сталина пламенный зов
        Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов».

 Как вышло, что руководимый им комиссариат перестал устраивать вождя?  И еще – эта фраза Сталина насчет того, что только он лично, Ежов, должен отвечать за все промахи и преступления  его сотрудников…  Конечно, дров кое-где наломали, и немало, так  ведь, как говорится -  лес рубят…  Только разве это он, Ежов,  задумал Великую чистку? Он был лишь исполнителем воли вождя!

Сталин, конечно, прав насчет того, что рядовые, и не только рядовые сотрудники НКВД имеют низкий уровень образования. Но ведь это дело поправимое! Будем учить понемногу и продолжать  беспощадно чистить ряды комиссариата, обновлять состав. Хотя, честно говоря, с теми, кто шибко образован,  мороки больше. Но раз надо, - значит надо!
Николай Иванович налил из хрустального графинчика, что стоял на тумбочке возле кровати,  полстакана перцовки и выпил залпом, закусил заранее приготовленным  соленым огурчиком.  В голове немного  прояснело.

Ежов нутром чуял, что над его головой собираются  тучи. Он вспомнил анекдот, приведенный в одном из бесчисленных доносов, поступавших  в НКВД,  – о том, что самым великим химиком является товарищ Сталин: он любого государственного деятеля может превратить в дерьмо, а любое дерьмо может превратить в государственного деятеля. Анекдотец этот потом негласно так, шепотом,  пересказывали друг другу сотрудники в аппарате наркомата.

 Что касается первого превращения  - тут сомнений быть не может, - размышлял Николай Иванович,  - прошедший год Великой чистки  доказал это полностью, мне ли этого не знать!  Об обратном химическом чуде Ежов если и задумывался, то на себя лично этот феномен старался не  примеривать.

Через час, сидя в своем кабинете на Лубянке, Ежов машинально мастерил бумажные самолетики из листков, вырванных из красного блокнота с тисненой надписью «Народный комиссар внутренних дел» и продолжал думать о  словах, сказанных Сталиным.

 С чего-то надо было начинать. Он знал свои кадры. Трудно было представить его костоломов за школьными партами, а тем более – в студенческой аудитории. Кого учить? Разве что сотрудников  аппарата, занятых технической работой, ну, еще оперативников, по выбору, конечно. И медлить с этим нельзя. Начинать действовать надо быстро, сейчас же, и доложить о первых результатах вождю.

Ежов позвонил  секретарю и приказал соединить его с начальником охраны.

- Слушаю, товарищ народный комиссар!

- Пришли-ка ко мне этого твоего, новенького, как бишь его..  Самобаев, что ли? Ну, того, который у тебя на учебу просился..

- Самохвалов, товарищ народный комиссар!

Минут через пять позвонил секретарь и доложил, что младший лейтенант Самохвалов ожидает в приемной.

- Пусть войдет,  - сказал Ежов и, когда приглашенный вошел,  запустил самолетик, целясь в Самохвалова.  Вошедший коренастый широкоплечий парень внезапному нападению авиации не удивился (об этом странном увлечении самолетиками, появившемся недавно у Ежова,  все в наркомате знали), только  чуть уклонился, чтобы не мешать свободному пролету наркомовской модели.

- Вызывали, товарищ народный комиссар?

- Вызывал. Пиши заявление. В университет.

- Товарищ народный комиссар, как в университет?!  У меня же только четыре класса…

- Я сказал -  в университет. Выполнять.  Я тебе рекомендацию напишу.

Ежов написал несколько строк в том самом блокноте, из которого вырывал листки для изготовления самолетиков,  и протянул бумагу Самохвалову.

- Так ведь там осенью прием, - растерянно сказал тот.

- Кру-гом! Доложишь после поступления. И не трусь! Глядишь, еще великим химиком станешь, вроде… - тут Николай Иванович малость замешкался, потом закончил:  - вроде Менделеева.

Самохвалов вышел. В приемной он прочел записку, написанную Ежовым. Там значилось:
«Директору МГУ. Прошу зачислить  во внеочередном порядке младшего лейтенанта Самохвалова М.И. на первый курс МГУ. Рекомендую его как инициативного и проверенного в деле сотрудника НКВД.  Н. Ежов»

В ХРАМЕ НАУКИ НА МОХОВОЙ

Младший лейтенант Самохвалов, направляясь к зданию МГУ, размышлял над превратностями собственной судьбы. Кажется, не так давно было то время, когда он служил «в мальчиках» в Елисеевском магазине в Петербурге.  Вспомнил, как на празднование 100-летия дома Елисеевых супруга Григория Григорьевича подарила Мише золотые часики, которые хранятся у него до сих пор.

Потом  революция, он – революционный матрос, работа в ВЧК. Вспомнилось, как в ноябре 1917 года сопровождал в тюрьму, стоя на подножке автомобиля, арестованного Пуришкевича. Потом – служба в Красной армии, участие в гражданской войне. Кончилась война – работал наладчиком на шерсто-прядильной фабрике в Петрограде.  И теперь вот  – снова служба, на этот раз в охране, в аппарате НКВД.

Директор МГУ (ректором он стал именоваться с 1939 года) Алексей Сергеевич Бутягин, худощавый элегантно одетый мужчина лет 55,  отложил в сторону бумаги, над которыми работал,  снял золоченое пенсне и,  поднявшись из-за стола, протянул руку вошедшему младшему лейтенанту госбезопасности.

- Чем могу служить?

Самохвалов, не найдя, что сказать в ответ на это церемонное обращение,  молча протянул директору записку Ежова.

Бутягин предложил Самохвалову присесть, сел сам, нацепил пенсне,  несколько раз перечитал бумагу, потом внимательно посмотрел на Самохвалова.

- А у вас, простите, какое образование?

- Четыре класса…

Вид у директора был явно озадаченный. С одной стороны – чушь какая-то, несуразица,  с другой стороны – записка-то от самого Ежова!

- Давайте поступим так, - сказал он наконец, - на каком факультете вы хотели бы обучаться?

- Да я, честно говоря, не знаю, - отвечал Самохвалов.

- Давайте поступим так, - повторил директор, – я вас направлю на кафедры математики, физики и химии для собеседования. А там, по результатам, уже будем принимать  решение. Согласны?

- Как скажете, - кивнул Самохвалов.

- Вот и чудесно.

Бутягин написал что-то в верхнем левом углу записки Ежова и протянул ее Самохвалову. -  Как найти руководителей кафедр, вам расскажет секретарь. Желаю успеха!

СОБЕСЕДОВАНИЯ

Мой отчим, директор трикотажной фабрики Михаил Иванович Самохвалов по прошествии многих лет рассказывл мне про эти его собеседования с юмором:

"На кафедре математики декан прочитал записку наркома с резолюцией Бутягина и озадаченно почесал затылок.

- Простите, а у вас образование какое?

Я говорю ему – четыре класса. Он еще подумал и спросил:

- А не могли бы вы мне сказать, к примеру,  как простую дробь превратить в десятичную?

- Что-то там надо числителя на знаменателя… - говорю.

- Всё! – кричит, - достаточно, блестяще! У вас несомненные способности к математике.
Помечает что-то на записке внизу и расписывается.

Иду к физику. Показываю мою записку с резолюциями, говорю про четыре класса и уточняю, что физику нам не преподавали.

- Нет такого человека, который не знал бы физики, - говорит он так ободряюще. – Скажите вот, как,  по-вашему, - воздух вес имеет?

- Я думаю, имеет, - отвечаю.

- А чем его измерить можно, не скажете?

Тут я подумал немного и отвечаю:

- Барометром.

Он аж просиял и говорит: отлично, у меня других вопросов нет. И тоже отмечает что-то в записке.

Иду к химикам. Опять же рассказываю про четыре класса и про то, что химии там нас не учили.

- Это не беда, - говорит профессор, - вы слышали что-нибудь про периодическую систему элементов? Не скажете кто создатель этой системы? Даю подсказку: это великий русский химик.

Тут я вспоминаю про напутствие Ежова и говорю:

- Ста.. то есть, простите, наверное, как его, - Менде..

- Браво! - кричит, - верно, Менделеев, Дмитрий Иванович, - и тоже что-то помечает в записке.

Одним словом, прихожу в приемную директора.  Бутягина нет, - вызвали его в академию наук, что ли, но -  оформляют меня в университет и без него.

Иду я домой, и по дороге встречаю друга своего, Лешку Трифонова, тоже из нашего наркомата. Рассказываю ему, что вот – в МГУ поступил. А его, оказывается, тоже учиться направили, только не в МГУ, а в текстильный институт.

Он мне говорит: Мишка, а чего это ты в МГУ намылился? Ты же текстильщик, и опыт у тебя фабричный есть.  Айда к нам!

Я думаю, - а ведь он дело говорит. Пошел на другой день опять в МГУ к директору. Бутягин на месте оказался. Я ему рассказываю: так, мол,  и так. Разрешите мне забрать документы. Хочу попробовать в текстильный поступить, у меня опыт есть работы – наладчиком работал четыре года на шерсто-прядильной фабрике.

Бутягин позвонил секретарше и попросил принести мое дело с запиской Ежова, с которой я на собеседования ходил, - она уже в папку была подшита.

Почитал он отметки, которые мне на кафедрах поставили, и говорит:

- Жаль мне, Михаил Иванович, вас отпускать: во-первых, у нас есть задание по рабочей прослойке среди студентов, а вы, если уйдете, мне этот показатель подпортите. А во-вторых - результаты собеседований-то у вас отличные!

Тут я возьми, да и расскажи ему -  про то, как эти собеседования проходили, какие вопросы мне задавали, и как я на них отвечал.

Бутягин хохотал – прямо до слез, а потом и говорит, - иди, милый человек, куда хочешь. Думаю, что с запиской Николая Ивановича тебе в любой ВУЗ дорога открыта.

Я его поблагодарил и ушел. И прав он оказался: в текстильный меня тоже без проволочек приняли. Поначалу трудно было,  но закончил я его успешно.

- А что дальше было? – спросил я рассказчика.

- А дальше было так: из НКВД меня уволили, и пошел я уже по текстильной, так сказать, стезе. В войну, которая вскоре началась, я уже работал директором подмосковной трикотажной фабрики. Не легко тогда на фабрике всем нам было, но... это уже рассказ отдельный".


Рецензии
Нет. Он там только начинал работу.

Владимир Микин   16.03.2021 21:11     Заявить о нарушении
На это произведение написано 9 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.