Вышел Хохлев на крыльцо...

     Некоторое время назад вышла в свет новая книга стихов Владимира Хохлева «Уставший поэт». Редактор книги Вячеслав Овсянников заметил, что эти «стихи  – уже явление», и заверил, что в книге есть «строчки-жемчужины». И эти строчки, например, в стихотворении «Баня», «заслуживают достойной оценки знатоков».
    
     Любитель, заинтригованный столь лестными оценками поэтического творчества, может самостоятельно оценить творчество В. Хохлева, начав, хотя бы с «Бани». И тут искушенный читатель с удивлением узнает, что «жар поёт в коленях», но при этом «в баньке тепло »;уже. Не знаю, может, у какого-нибудь любителя парилки в коленях (?!) жар и «поёт», но уж, во всяком случае, не когда «в баньке тепло». Поэтому «достойную оценку» названным перлам, думается, может дать лишь обитатель какой-нибудь Сахары, слыхом не слышавший про настоящую русскую баню.
    
     Впрочем, мировосприятие В. Хохлева весьма оригинально выражается и в других стихах, наверное, приходя к автору с очередным вдохновением.
    
     «Лучом лизнула по окну
     Луна...
     Ко мне ночное вдохновенье пришло».
    
     Кому-то может показаться, что лучи более сродни солнцу, а луна лишь сияет, светит (например, как в романсе: «В лунном сиянье снег серебрится»). Но только не В. Хохлеву. Луна, оказывается, лижет. И обязательно лучами. Вот отсюда и «вдохновенье», понимаешь ли.

     К свету, надо сказать, у В. Хохлева вообще отношение особенное, складывающееся из оригинальных рифм вроде «поэт» и «свет», «витает» (это тоже о свете) и «отличает». Свет, оказывается везде:

     «Отовсюду, из щелей
     Светит свет вещей, предметов
     Тот, который для поэтов».

     С тем же успехом к написанному, пожалуй, можно бы добавить нечто вроде:

     "Взглядом я окинул мир:
     Лезет свет из черных дыр,
     Лезет свет из ниоткуда
     Свет везде – какое чудо!"

     Надеясь на лучшее, хотелось бы предположить, что речь идет, скажем, о щелях закрытых ставень. Но, выясняется, что нет. Свет по Хохлеву, лезет именно из темных мест. Во всяком случае, в другом опусе.

     «Свет комнаты свечу зажег.
     Собрался
     Из всех щелей, со всех углов».

     Всё же, думается, со светом В. Хохлев чуть погорячился. Но, выясняется, что у поэта не просто свет, а весь

     «Мир течет сквозь пальцы как вода...
     И скрытый от рассудка навсегда».

     Эти замечательные строки, пожалуй, могут хоть как-то объяснить мировосприятие автора, хотя он и уверяет, мол «На меня весь мир клюёт».
Кстати, о поклёвках.

     Дождь холодный тоже клюнул,
     Снизу в тучу метко плюнул», –

уверяет В. Хохлев, судя по всему, нисколько не задумываясь, как описанное может произойти «снизу». И подобных «строк-жемчужин» в книге хоть отбавляй. Вот
     «Я выхожу на крыльцо...
     Свежие брызги в лицо...
     Размялся – солнце взошло».

     Полет читательской фантазии живо подсказывает, чем именно занимался поэт, «разминаясь» на крыльце под солнцем. А в голове крутятся забытые детские стишки: «Вышел Вася на крыльцо почесать своё (хм-м!) лицо». Впрочем, у В. Хохлева свои «жемчужины»:

     «У фонтана мальчик со свирелью
     В точку неба собирает землю».

     Ну, если небо – точка, то образность языка автора просто грандиозна. Кажется, что у него весь мир перевернут, что, впрочем, сам поэт и подтверждает.

     «Вниз крышами провисли
     Тяжелые дома!
     Текут по небу мысли
     Из каждого ума».

     Или:

     «Вижу снежные поля,
     Сверху новая земля...
     Дождик затекает в зонт».

     До знакомства с творчеством В. Хохлева думалось, что земля все-таки под снегом, а дождь может падать лишь на зонт. Ну, разве что, исключая случай, когда этот зонт перевернут.

     Вообще, к воде у автора отношение трепетное. Хотя и скромное. У него даже

     «...течет ручей стиха...
     ...Чудо
     Вновь растеклось из-под пера».

     Или другой перл: «Под ромашками роса». Я бы только добавил: «Вот такие чудеса»! И продолжил бы строками из нового сборника:

     «Я пойду спиной назад,
     Забреду в увядший сад».

     С не меньшим успехом, думаю, эти строки можно было бы заменить на нечто подобное:

     Я пойду спиной вперед,
     Тихо открывая рот!

     Действительно, любит автор погулять.

     «Я шел среди овса. Кудрявы
     Росли стога из облаков».

     Стогов на овсяных полях видать не приходилось. Кудрявых стогов – тем более. Но, если следует понимать, что кудрявые были именно облака в небе, то при чем здесь стога?..

     Чудеса В. Хохлев наблюдает и на Карловом мосту в Праге. Здесь, оказывается,

     «На Карловом мосту с утра
     Ни гидов, ни гостей.
     Суббота, ранняя пора
     Отсутствие вестей.
     Жара, июль...
     Храм Вита в небесах плывет.
     В звенящей тишине».

     Боюсь, что любой турист, побывавший в Праге, знает, что в июльскую «жару» по Карлову мосту пройти трудно именно из-за наплыва туристов. Правда, рано утром жары там не бывает. По той же причине Собор Святого Витта, находящийся не у Карлового моста, а в старом городе на горе, не может плыть «в звенящей тишине».

     И в Петербурге В. Хохлев делает удивительные открытия:

     Стоит могучий город,
     Уверен, величав,
     Три сотни лет... Но молод –
     Волною бьет в причал».

     Да, бьет именно город, а не Нева. Бьет именно в причал. Вроде как в набат. Потому что величав. И потому что «Святые люди бродят под дланью вековой».

     Но, надо отдать должное самокритичности автора, который признается:

     «Не отличаю холод, тепло...
     Запахи будто ветром смело...
     Все рухнуло прахом».

     Поэтому уже не удивляют очередные «погодные» перлы из творчества поэта:

     «Сидим над пропастью...
     ...море –
     Огромный, единый до горизонта,
     солнечный блик...
     Сидим, смотрим, беззаботно болтаем ногами...
     Ветер – порывами до пятнадцати –
     играет волосами...
     Вытянешь руку – зацепишь за облака».

     Тут возникают определенные сомнения:
     Во-первых, согласно русскому языку, блик – световое пятно или отблеск света на темном фоне. Во всяком случае, так полагают известные филологи, например, С.И. Ожегов. Поэтому море, как описывает В. Хохлев, никак не может «бликовать». Даже столь поэтически. Тем более, что в последних строках стиха выясняется, дескать, небо-то вовсе не солнечное («вытянешь руку – зацепишь за облака»).

     Во-вторых, довольно сомнительно, что, сидя над пропастью, да еще при ветре «порывами до пятнадцати», можно «беззаботно» болтать ногами. При этом, кстати, ветер лишь «играет» волосами.

     И, в-третьих, гора Ай-Петри, описываемая автором, как уверяют люди, бывавшие в тех местах, имеет достаточно пологие склоны, по которым можно доехать вверх даже на обычной машине. Затем - покушать в одном из многочисленных татарских кафе. И без пропастей над морем. Пожалуй, единственный крутой обрыв на Ай-Петри находится у канатной дороги. Но с этой стороны гора достаточно капитально ограждена, дабы никому в голову не пришло болтать ногами на краю...

     И тут налетает на поэта «Осенняя грусть», когда

     «...Осень дождливой слезою
     Размывает дорожную хлябь...
     Под туманную сырость небес».

     Но, позвольте, если сия слеза дождлива и, действительно, способна размыть дорожную хлябь, то откуда одновременно взялась «туманная сырость», неужели лишь для красного словца? А если речь идет лишь о тумане, то как умудрилась «дорожная хлябь размыться»? – Неясно. Хотя последующие поэтические «погодные» находки пиита просто восхитительны.

     Оказывается, «на зорьке ясной... смотрит Боженька на тучи... под зонтом сырых небес». Жаль, не удалось узреть воочую одновременно ясную зорьку с тучами и сырыми небесами. Такое, видно, может лишь В. Хохлев. И такое тоже: «Хочу... зарею ночной упасть в тишину». Пусть все думают, что заря бывает лишь утренняя или, на худой конец, как у А. Розенбаума, тоже прославившеегося образными выражениями, вечерняя. Наш поэт считает иначе. Он способен видеть «фиолетовый закат» или как

     «на востоке полоской белою
     Заря ленивая вползает в ночь»
     Еще замечательная «жемчужина»:
     «Вся под снегом майским вишня,
     Облетают лепестки...
     Пробивается трава.
     – За зиму земля устала,
     Ей оттаять бы сперва».

     Надо ли в этой связи замечать, что вишня – не черемуха, отцветает, когда трава, как говорится, в полный рост, а земля достаточно прогрелась?.. Ну, да зачем поэту обращать внимание на подобные мелочи, если он считает, что «небо распилилось на снежинки», а «с пруда летит удачный всхлип ночного рыболова». Еще замечательный пассаж: поэту слышен «петуха призывный плач». За то комариный рой у автора вьется «под истошный вой».

     Понимаю, когда у М. Лермонтова «...кони люди и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой». Но чтобы комары пищали (звенели, гундели) подобным образом – понять трудно. Во всяком случае, человеку, владеющему русским языком.

    У В. Хохлева чудо, а не язык! Исключительно образный. Вот и получается, что
     «Заснеженные ели
     Как будто на пеньках
     Передохнуть присели».

     Или:

     «...В темно-синем закате...
     Клонились к... земле тополя».

     Напиши подобные вирши некий «негр преклонных годов», можно было бы осведомиться, видел ли он вообще стройные ели, вроде бы присевшие на пеньках или высокие тополя, клонящиеся к земле? Что касается цветов зари и заката – тут автору нет равных. И В. Хохлев, судя по всему, дока в природных катаклизмах:

     «Иду по воде, ни за что не держась,..
     Упруга поверхность и пленка прочна,
     Кругами расходится морем вода».

     - Ну, это точно о последствиях техногенной катастрофы или о последствиях подводного ядерного взрыва. И про пленку на воде, и про волну, расходящуюся на море кругами. Но катаклизмы, кажется, продолжают преследовать воображение поэта:

     «На Руси невероятный воздух
     Наполняет легкие небесным
     Плавно истекающим огнем».

     Тут, конечно, можно вспомнить либо о божественной карающей деснице, либо о происках американских империалистов, поливающих джунгли напалмом. Или – усомниться в поэтических строках. Впрочем, как не верить В. Хохлеву, уверяющему: «Я не вру – настрой не тот»?! – Верю. Верю и тому, что он – истинный поэт:

    «Мать моя – Ахматова
    Пушкина – отца
    Свято полюбила... Так,
    Как земля Христа».

    - Ну, просто божественные стихи. Как и другие:

    «Христос сидел у храма...
    Визжала за оградой пилорама...
    Христос устал, Он был уже не молод».

    Чтоб не заработать обвинений в богохульстве оставим эти строки без комментариев. Тем более, что над В. Хохлевым, кажется, уже светится нимб:

    «Он... шлет людям Ангелов своих.
    Он молча над землей парит,
    Диктуя мне вот этот стих».

    Тут некстати вспоминается пушкинское: «...чтоб Золотая рыбка была у меня на посылках».

    А тем временем поэт вообще отождествляет себя со Всевышним:

    «Я...
    Как будто бы ночью последней распят...
    Пробитые руки и ноги саднят,
    Ребро кровоточит, шипы леденят».
    В детстве слышал похожий стишок:
    «Звездочки, косточки сложены в ряд –
    Трамвай переехал отряд октябрят».

    Но никогда не слышал, чтобы острый предмет, впивающийся во плоть, (у В. Хохлева, видимо, терновый венец) «леденил».

    Вообще в хохлевском творчестве немалое место занимают человеческие отношения. Такие трепетные, нежные, интимные (по словарному значению – душевные, сокровенные).

    Куда там А. Пушкину («Я вас любил, любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем...») до поэтических высот В. Хохлева!

     «Я вас любил, а вы меня не очень.
     Я вас хранил от непогод и бед.
     Я мог за вас погибнуть...
     Впрочем,
     Вкусить других мне суждено побед».

     И, действительно, нашему поэтическому мачо побеждать и побеждать. Так у него «Незнакомые женщины ластятся к телу» (неужели все сразу?!). А «Она - «твердый шар из двух спаянных тел». Ничего подобного, пожалуй, не найдешь даже в иллюстрациях к Кама сутре.

     Любовь по В. Хохлеву,

     «Она, как ёрш кефирную бутылку, меня скребёт...».

     При этом

     «Я иду по Риппербану,
     В голове пустая блажь,
     Денег полные карманы,
     В теле молодой кураж».

     Подобный «кураж», судя по всему, заканчивается весьма успешно:

     «Мы в городе найдем обитель
     Одну, вмещающую двух...
     А утром в свете чистоты
     Мы выйдем в город – я и ты».

     Говорят, в порядке эксперимента упомянутое стихотворение А. Пушкина «Я вас любил» несколько раз переводили с русского на английский и снова на русский. В итоге получилось: «Вот и ты, вот и я, я вся твоя, ой-ля-ля»!». Честно говоря, любовная лирика автора сборника напоминает такой перевод. А меж тем, оказывается, В. Хохлев умудрился читать свои стихи даже в Великобритании в течение трех часов к ряду. При этом восторженная публика, по собственному признанию поэта, требовала: «Читайте дальше»!

     Что ж, почитаем и мы:
     «Я принесу тебя домой,
     Мой дом не твой – а твой не мой…
     Я так и не пойму – кто ты».

     Нет, в очередном шедевре поэт все-таки понял это. Или, по крайней мере почувствовал:

     «Ты пришла теплая, лохматая после сна...
     Обошла молча...
     Постояла и ушла...
     Вошла и вышла...».

     Ну, хорошо, дама оценила поэта по достоинству, судя по всему, даже не прикоснувшись к нему и не подходя близко. Но каким же шестым чувством надо обладать, дабы понять, что сударыня была не только лохматая, но еще и «теплая»? Какой полет фантазии! Впрочем, это пытается оценить и сам поэт:

     «Как мысль шальную приструнить?..
     За талию хотел схватить –
     Не удержать... как утром *ляди».

     Поэтому не удивляет, что

     «Жених и невеста на брачном ложе.
     Влагающий влагаемое
     Во влагалище...
     Оплодотворение энергией смерча, Беременность языка».

     В другом стихотворении, посвященном некоей (?) «А.С.» – еще интимней:

     «Он тут, совсем недалеко –
     Я чувствую – стоит,
     И что-то тихо, глубоко
     Проникнув, говорит».
     Очень трогательно звучат такие строки:
     «Шорохом, шепотом, стоном открыла
     Жизнь свое новое место».
     Еще в одном опусе выясняется, что
     «Для хранения Божьего семени
     Человек Божьего племени
     Должен тоже уметь истреблять»,

     Что В. Хохлев, кажется и пытается старательно делать, хотя и очень образно, но слишком красиво:

    «Поэт – меч, пластующий язык». Пластовать, как уверяют специалисты по русскому языку, – резать, накладывать пластами. Мечом же можно рубить, колоть, наконец, ударить противника. Но пластование – функция совершенно другого предмета, скажем, ножа для разделки рыбы.

    Или другой, холодящий сознание, пассаж:

    «Вдруг оборот
    Медленный головы», -

    Кто бы мог представить, как голова медленно «оборачивается», вокруг собственной оси, градусов, надо полагать, на 360? – Чудо (если только это – не изощренный способ убийства). Впрочем, голова В. Хохлева способна и на более простые движения: «И голову к ней пригнул». – Да-да, не склонил, наклонил, а именно пригнул, словно ветер былинку – такие вот дела. Но ведь поэзия продолжается. И нет ей ни конца, ни края:

     «Ты кладешь на плечи руки
     и целуешь горячо,
     Я тебя целую тоже...
     И слеза, щеки коснувшись,
     Льется на твое плечо».

     Не знаю, каким образом В. Хохлеву удалось достичь подобной позы, но что слеза может капнуть, упасть и т.п., а уж не как не «литься» в единственном числе, кажется очевидным. Хотя и о позе где-то уже было, воспетое позднее поэтами-юмористами. Ах, да: «Что ты, милая, смотришь искосо, низко голову наклоня?».

     Поэтому не приходится удивляться, когда выясняется, что:
     «От поцелуя теплыми губами
     Я вздрогну...
     Меня ты обовьешь руками».

     Дрожи, поэт, трепещи, поэт, когда тебя обвивают! Хорошо еще, если женщина, а не спрут.

     Но более удивительны дальнейшие описания женщин. Вот, скажем:

     «Ваш нежный взгляд, огромные ресницы,
     И тень от них на розовых щеках».

     - Это какой же длины должны быть ресницы – как локоны на голове, не слишком ли разыгралось воображение? – Хоты нет, в других строках В. Хохлев, наоборот, движется куда-то в микромир, словно в известном шлягере об этаких поросячьих глазках «как два карата»:

     «Ты смотришь черными точками
     Из-под прищуренных век».

     В другом случае кажется, что люди для В. Хохлева сродни каким-то инопланетянам. Он пишет:

     «Я на скамейке под сосной
     Лежу, смотрю наверх,
     А на суку, что надо мной,
     Как будто человек.
     Уперся выстрелом в меня –
     Стеклянным черным взглядом, Двумя вселенными маня».

     Ни за что не догадаетесь: речь идет о белке. Это ее взгляд-выстрел, уверен В. Хохлев похож на человеческий. Это у маленького грызуна манят глаза – две вселенные. И столь замечательные наблюдения удалось сделать, лежа на скамейке под сосной. Хороша белочка!

     А поэт, тем временем, задает очередную загадку, уверяя, что «на гумус давим, как шляпки грибов». Хотя, может, тут корректоры виноваты, влепив «на» в другое место? – Загадка. Хотя она может решиться просто, если обратиться к иным поэтическим находкам В. Хохлева:

     «Я оделся в брюки клеш».

     Или:

     «И готов распрямиться в прыжок».

     Выходит, что у поэта просто не лады с русским языком. Или, во всяком случае, в восприятием окружающей действительности. Иначе как прикажете понимать:

     «Холодный халат, его обнимая,
     Скрыл под собою холодный висок».

     Тут неясно кто кого скрыл: висок – одежду или наоборот. Если висок – ну и умище должно быть в подобной голове! А если халат – то как же в него так удалось облачиться?! Впрочем, ничего удивительного, если довольно стройный С. Есенин у В. Хохлева «Тут он собою проем заполнил». Речь, судя по всему, идет об окне «Англетера», «заполнить» которое могут разве что Робин Бобин Беримбек или Гаргантюа.

     Но вернемся к мозгам. В творчестве В. Хохлева и им уделяется место:

     «Грецкий орех мозговит,
     Тоже извилист, накручен.
     Чей ум более плодовит?
     Мой? Или орехов кучи»?

     Вообще-то известно, что в подобных случаях количество не может перейти в качество. Разве что как у В. Маяковского: «Но, если в партию сгрудились малые – сдайся враг. Замри и ляг!». Но В. Хохлев должен же убедить читателя в своем превосходстве: «Незрелый орех безмозглый. И ничего он не может создать». Орех не может, а поэт – легко.

     Вот и В. Хохлев справедливо замечает:
     «Я рисую – нет, пишу,
     Взглядом медленно машу».
     А в другом месте:
     «Я ничего не могу понять
     В том, что я пишу»…

     Боюсь, неискушенный читатель, насладившись «Уставший поэтом», тоже мало что сможет понять. Увы...