16. Месть

Кем бы он ни был, но трусом – ни в коем случае. И то, что он в момент трагедии не находился в штабе, не давало повода для инсинуаций - потому что он в этот момент был на передовой, под пулями фашистов.

Франсиско ощутил приступ дурноты, когда ординарец доложил ему о трагедии в штабе. Теперь к нему переходила роль главы сопротивления.

- Не сдаваться. Ни в коем случае не сдаваться, - проговорил он, пытаясь придать голосу наибольшую твёрдость. Это было главным его приказом – а что ещё было делать?

Пиночетисты теперь наступали из самого центра, от взорванного ими Католического университета, продвигаясь к юго-западу. Пулемётные выстрелы взрывали землю под ногами сухими фонтанчиками, раздавались самые разнузданные ругательства, а главная заваруха кипела на кладбище Парке дель  Сендеро. Живые сновали между могил, жалили из-за памятников короткими очередями - и злорадно усмехались, видя, как вражеский солдат с неслышным в перестрелке стоном оседает под плитой с чужими именами. Ещё порция удобрения для здешних цветов.

В иное время топтание могил тяжёлыми ботинками казалось бы кощунством. Но теперь главным заданием живых было не присоединиться к мёртвым, а остальное не имело особого значения.

Командование высоко отзывалось о Франсиско Пратсе, отмечая его ум, самообладание и твёрдые убеждения. Отдельного упоминания заслуживал его профессионализм как артиллериста, хотя полковник Лагос считал его больше тактиком, чем стратегом. Вообще, он ещё мог бы отступить с честью и даже собрать силы для нового наступления на город. Если бы его не припечатало изо всех сил к земле, больно иссёкши спину осколками мрамора; земля качалась перед глазами, когда он приподнял голову.

- Вы целы, майор? – донёсся встревоженный голос ординарца.

- Кажется... – промычал Франсиско. В груди отдалось острой болью, когда он осторожно разогнулся и присел на корточки, вжимаясь в стену часовенки. Рядом он заметил чью-то оторванную ногу, достранного неестественную в своём одиночестве.

- Вам нужно в безопасное место, - нахмурившись, решительно заявил ординарец. – Мы не можем рисковать вами, - почти жалобно увещевал он, осознавая, что по субординации не может отдавать распоряжения или давать советы.

- Отставить, Бараона! Отступаем все вместе!

- Но вы пролежали так пять минут, мы отрезаны… - вполголоса, со стыдом и болью выдавил ординарец.

Франсиско понял, что дело плохо.

- Где наши?

- Вон там, - оживившись, махнул рукой Бараона между могил. – За мной, мы сейчас проскочим...

Он схватил командира за руку и потащил за собой, подозревая, что тот ещё контужен и не может ясно соображать. Они юркнули в узкий сырой проход между стенами склепов, что стояли рядами вдоль двух параллельных аллей. Вот тут-то Франсиско и охнуть не успел, не то, что подумать о предательстве – его настиг размашистый, тупой удар прикладом по затылку.

Франсиско не знал, сколько времени он провёл в беспамятстве. Он лежал на каких-то ящиках, на расстеленной сверху рогоже. Из мутного окошечка под потолком подвала сочились жидкие лучики света. Однако они освещали лишь пыльный пятачок, остальное помещение было погружено в полумрак – пустое, только несколько штабелей с ящиками, вроде тех, что стоят на фруктовых лотках.

Снаружи не проникало никаких звуков, только смутно угадывались разрывы снарядов и лязг гусениц – но и тут даже не было уверенности: не мерещится ли?

На полу рядом с кроватью лежал пакетик с двумя бутербродами и стоял остывший чай. Он машинально подобрал еду и столь же бездумно начал жевать, чтобы делать хоть что-то, чтобы подкрепиться – невзирая на железистый привкус во рту и общую подавленность.

Затылок ныл и гудел от удара. Но внутри ныло ещё сильнее: Франсиско изошёл досадой и яростью от сознания того, что его предали. Точнее, поймали на крючок – этот исполнительный Бараона морочил ему голову уже два месяца. Подослали или завербовали? Раздумья его были прерваны: залязгал нервно отодвигаемый засов, заедающий от краски – железная дверь распахнулась.

Два солдата с автоматами без лишних слов рывком поставили его на ноги и наградили парочкой хороших ударов: в ухо, под рёбра, в голень кованым ботинком – наверное, чтобы связать руки без проблем, хотя Франсиско пока не собирался сопротивляться: это было бесполезно. Затем, постоянно тыча дулами в спину, погнали из подвала – вверх по бетонным ступенькам, по коридорчику, затем по ещё одному коридору – официозно-чистому, пустому. Конвоиры ни разу не ругнулись – только в беглом блеске их глаз в подвале, в их ударах и тычках, топоте ботинок, в сопении читалась злоба. Сдержанная – вот это как раз было плохо.

Всё развивалось по стандартной схеме. Он даже успел горько усмехнуться, насколько всё банально. Однако, похоже, вели не на расстрел – иначе зачем было оставлять ему перекус, почему не вывели на улицу?

Это оказалось здание муниципалитета. Как ни странно, оно почти не пострадало. Его ввели, точнее, втолкнули в кабинет.

Жалюзи были полузакрыты, так что свет казался зеленовато-приглушённым. Он не сразу разглядел фигуру за дальним столом, стоявшим в тени.

- Так-так, - послышался насмешливый женский голос.

«Значит, это и есть враг», - мелькнуло в голове у Франсиско. Он присмотрелся со смесью настороженности, глухого гнева и любопытства.

Из-за стола выбралась рослая длинноногая девка с немецкими щёчками. Её породистое тело было запаковано в подогнанный по фигуре китель и галифе.

- Майор Франсиско Куадрадо Пратс, если не ошибаюсь? – резковатым кошачьим голосом спросила она, взглянув ему в глаза.

- А вы, я полагаю, капитан Маргарита Контрерас де Пиночет? – спокойно парировал Франсиско. Насмешливой ноткой он слегка подчеркнул слово «капитан». Она уловила.

- Вот и познакомились, - холодно ответила она.

На пару секунд зависла тишина. Она словно думала, что с ним делать – хотя это-то было более-менее ясно, вопрос заключался в том, с чего начать. Может, перед тем, как избить и изувечить, она захочет предаться занудству?

- Мне даже нечего вам сказать, - обезоружила она первой фразой. Но продолжила: - Вы прекрасно понимаете, кто мы и откуда, и чем здесь занимаемся. Но скажу сразу: это вы во всём виноваты.

- Кто «мы»? – бросил Франсиско. Солдаты его почему-то не тронули.

- Левые.

- «Мы» – чилийцы.

- А мы, значит, нет? – угрожающе переспросила Контрерас. – Вы хотели бы стереть с лица земли половину населения страны? Да даже сорок, сорок три процента, если брать по референдуму 1988 года? Чтобы мы не мешали вам наслаждаться триумфом? Упиваться чувством своей правоты и безнаказанности? О нет, скорее, именно триумфом – ведь победитель всегда прав! – Её прорвало. – Вы хотите, чтобы мы перекроили историю в соответствии с решениями ваших «комиссий лжи и раздора» (1). Знаете, в чём ваша проблема? В том, что вы сами сеете ненависть и свару, хаос и разрушение... Вы постоянно нарываетесь. А потом корчите из себя невинных жертв! Двуличные, лживые насквозь ублюдки. Я знаю всё о ваших «комиссиях» и методах расследования – с извращением фактов, наскоро, тяп-ляп, на голословных утверждениях и – как я могла забыть о «компенсациях»! За пожизненную пенсию каких только душещипательных историй не расскажешь, правда?

Её лицо должно было изображать праведное негодование, хотя получилась перекошенная мина злобного подростка.

- Благодарение Богу, я смогла сразиться с вами. А как бы я хотела добраться до этой Бачелет и укоротить ей язык...

Она забылась, упиваясь своим гневом.

Пользуясь паузой, Франсиско насмешливо спросил:

- Прекрасно, а чего вы добиваетесь лично от меня?

- А того, - неожиданно быстро среагировала она, - что вы, Франсиско Пратс, обвиняетесь не только в неудачной родословной и – вследствие её – в принадлежности к отбросам нации. Вы обвиняетесь в нанесении оскорбления бывшему президенту Республики Аугусто Пиночету и членам его семьи! Личинка другого коммуниста, Мишель Бачелет, выставила внука генерала Пиночета из армии за речь на похоронах. Видите ли, он сказал, что считает деда великим человеком, то есть посмел любить и уважать его и не побоялся о том заявить! И за одну только речь выгнан из армии, как собака. А вы – плюнули ему на гроб, и ничего. Но это не останется безнаказанным, - прошипела она, - вы сами не желаете успокоиться и забыть...

Франсиско осточертел её трёп и мыслительная мастурбация. В нём уже с первых слов медленно, но верно поднималась ярость.

- Думаете, я не имею право на любовь! Право на честь! – взревел он, рванувшись из рук бойцов. – Я-то плюнул! А разнести моего деда на кровавые ошмётки – это нормально?! Крыса, предатель, урод, уголовник – вот кто ваш генерал!

- Молчать! – завопила Контрерас, и лицо его ожгло болью. Она откуда-то выхватила хлыст – наверное, из-за пояса – и полоснула его по лицу, попав по глазу. По левой щеке Франсиско непроизвольно хлынула противно-тёплая слёзная жидкость.

- А вот это уже сопротивление и буйное поведение, - издевательски процедила она, - займитесь им, ребята. Только не слишком старайтесь.

Чего и следовало ожидать. Франсиско не стоило корить себя за вспышку – всё равно этим бы кончилось. Дверь открылась, и серая фигура тягуче, задерживая шаг, исчезла за нею.

- Готовьтесь, капитан, - произнесла Маргарита Контрерас чуть подрагивающим голосом, входя в кабинет.

Капитан Хоффман Суньига шумно вздохнул и встал, сползая со стола, на краешек которого присел.

- Ничего себе, тут чайник в целости. Надо чаю выпить, что-то нервничаю, - улыбнулась она, нажимая кнопку. – Вы не хотите? Я вам сейчас тоже пакетик кину.

Капитан вежливо отказался. Его мысли витали совсем в другом месте. Они были обращены к тому действу, в котором он должен был принять участие через полчаса. «Странно, перед боем я не очень волнуюсь. Наверное, так себя ощущают начинающие тореро», - подумал он.

- А я буду! – воскликнул майор Бланко. – Отметим наш успех хотя бы чаем.

- Полноте, мы уже отмечали шампанским.

- Я имею в виду, успех частной операции, - многозначительно произнёс Бланко.

- Ах, это, ну да, ну да... – отозвалась Марго.

Во многих случаях ей приходилось действовать по наитию – и пришлось смириться с этим. Если хочешь быть боевым офицером, привыкай к недостатку информации, переменам и необходимости проявлять инициативу. Поэтому у Маргариты даже не имелось точного плана конкретных мелких операций, связанных с разведкой. Она просто «на всякий случай» внедряла своих людей в ряды армии противника или, что реже,  вербовала новых агентов там же. И – ждала, как паук в своей сети. В последнее время ей пришлось внять выразительным намёкам начальства и прекратить активную самодеятельность, а действия оставшихся разведчиков координировать в согласовании с генералом Одланьером Меной. Тот считал, что она неопытна, но осторожна, в целом обладает здравым смыслом, и притом у неё всё же имеется определённая шпионская жилка. Поэтому её предложение установить наблюдение за майором армии легитимистов Франсиско Пратсом, с перспективой возможного проведения диверсионной операции, было принято и одобрено.

Проще всего было убить его. В первые минуты после зарождения идеи перед глазами её вспыхнуло пламя, брызнула кровь, повалил дым: она видела, видела, что мог сделать Кимбли, её лучший диверсант – в этой расправе проявился бы настоящий чёрный юмор. Но не в её намерениях было прихлопнуть его и забыть. Нет, она долго предвкушала.

В главном зале муниципалитета слышался едва слышный ропот, как рябь на воде – но вот он умолк. Серые спины выпрямились и подтянулись.

- Встать, суд идёт!

Офицеры двух полков встали стальным частоколом, невольно и неизбежно загремев стульями – тем чётче слышался в наступившей тишине резкий стук высоких каблуков по паркету. Марго Контрерас с каменным лицом прошагала к импровизированной кафедре. За нею встали майор Бланко (по правую руку) и майор Гарретон (по левую). Она сделала знак рукою, и в залу ввели пленного.

Тот держался прямо под любопытными, хищными, удивлёнными, гневными, нетерпеливыми взорами – всё равно, хотя было ясно, что с ним немного поработали. Впрочем, лицо его было невредимо. Только наискось протянулась багровая ссадина да на лбу, на щеках блестела испарина, а на виске билась жила. Но издали этого было не различить, лично Марго неприятно поразил его усталый, злой, но всё равно какой-то наглый взгляд.

- Заседание суда объявляется открытым.

Маргарита обвела взглядом ряды напряжённых лиц, однообразные мушки шевронов, взблески пуговиц. Она говорила, отмеряя фразы и слоги, как метроном, ставя только необходимые акценты. Но почему-то слова её заставляли пульс учащаться.

- Я рада видеть вас здесь. Уважаемые товарищи... Братья по оружию... Нам предстоит вершить суд. Праведный и неумолимый. Потому что правосудие не знает ни уловок, ни отсрочек, и всё равно настигает злодея. Хотя сразу же обращаюсь к вам и оглашаю: возможно, происходящее здесь покажется неконституционным и противоречащим современным правовым нормам. Но нас интересует не формализм, а справедливость. Во-вторых, я прибегаю к вашему присутствию, потому что это касается каждого. В-третьих, мы все собрались здесь, потому что совершаемый суд имеет не столько юридическое, сколько историческое значение. Наполеон сказал бы о столетиях, взирающих с пирамид. А я говорю: солдаты, наш генерал смотрит на нас! Чили смотрит на нас!

По рядам прошёл чуть слышный глухой ропот.

- А почему мы должны миндальничать? – продолжала она. – Вам известны все эти имена: Мануэль Контрерас, Мигель Краснов, Одланьер Мена, Альваро Корвалан, десятки и десятки военных. Они осуждены за то, что боролись за мир и безопасность Родины. К ним применялись международные нормы, к которым Чили не присоединялась, фабриковались формулировки преступлений, иногда вообще отсутствовали доказательства. Было запрещено применять к ним закон об амнистии 1978 года и принцип срока давности – а левые, убийцы и террористы, гуляют сейчас на свободе именно благодаря этим двум законам! – издевательски воскликнула она. – Довольно ли вам этого?

Кто-то украдкой задвигался на стульях, кто-то сжал кулаки.

- Говорят, сын за отца не отвечает, но левые решили играть по другим правилам, взять хотя бы преследование семьи генерала Пиночета - почему мы должны отставать? Сейчас перед вами Франсиско Куадрадо Пратс, знатный живописец и знатный левак, верный заветам предков. В частности, своего деда Карлоса Пратса, одно имя которого позорит звание чилийского солдата. Его дед был паладином преступного и лживого президента, и не поколебался бы начать гражданскую войну, услышь он тогда прямой приказ, а в изгнании получал советские деньги, чтобы организовать из ссыльных чилийцев в Аргентине сопротивление военному режиму. Довольно ли вам этого?

Снова послышался скрип стульев и слабое, приглушённое гудение, как в улье, но оно схлынуло слабой речной волной.

- Нет, куда там. Пратс-младший занялся воплощением того, чего не сделал его дед. Сейчас страну терзает кровавая гражданская война. Одержимые жаждой реванша, леваки мечтают уничтожить нас. Навсегда убрать со своих глаз наши лица. Навсегда заткнуть наши рты. Стереть наши следы и дальше наслаждаться своим господством. Созидание? Процветание? Благо страны? Власть – вот единственное, что их интересует. Карлос Пратс продался марксистам и СССР – и предал Родину. Он говорил о гражданской войне, которая уничтожила бы до миллиона чилийцев. Франсиско Пратс ведёт эту самую войну. Агрессивную, разрушительную, ослабляющую нашу безопасность. И тем самым – тоже предаёт Родину. Довольно ли вам этого?

- Но я вижу, что вы устали. Вы уже нервничаете! Я утомила вас своими пустыми речами... Так перейдём к главному. Франсиско Куадрадо Пратс обвиняется в оскорблении генерала и верховного главы нации, Аугусто Пиночета Угарте и его семьи. Когда наш главнокомандующий после долгих преследований со стороны недругов, болезней и невзгод скончался и покинул Тот мир, находясь в состоянии Перехода, когда его семья была раздавлена горем, когда тысячи людей явились в Военную академию попрощаться с героем, который верно служил своей земле и народу, когда люди хотели почтить его память – он явился тоже. Посмотрите в его лицо. Он сейчас стоит гордо – так же гордо он вошёл в зал Военной академии, ничуть не стесняясь множества людей. И осквернил гроб нашего генерала. Он плюнул на него.

Всем прекрасно была известна эта история, однако в зале заворчали, ноги стали шаркать громче, а кулаки сжиматься сильнее.

- Он знал, что его поступком будут восхищаться. Он был уверен в своей правоте. Он ликовал. Наши спецслужбы его деда и пальцем не трогали, и вам это известно. Но даже если бы это были наши? Разве красный командир Пратс не заслуживал наказания? Но Франсиско был, конечно, не согласен. И он пришёл вершить месть. Своими гнусными выделениями.И он знал, что уйдёт безнаказанным! Но не тут-то было. Офицеры! Разве вы не понимаете, что это был плевок в лицо каждому из вас?! Разве вы не отстоите честь своего генерала и свою собственную честь?! Разве вы не согласны, что он виновен?!

И тут плотину прорвало: офицеры повскакали с мест, словно по единому знаку и, потрясая кулаками, сыпля бранью, скандировали:

- Виновен! Виновен! Виновен!..

Маргарита слегка раскраснелась: она сама не ожидала такого эффекта. Ей было не по плечу тягаться с Эвитой Перон, и у неё никогда не было славы прирождённого оратора. Но говорить сейчас было невозможно, а стучать по кафедре или делать знаки ещё рано – она кинула взгляд через плечо сначала на Бланко, потом на Гарретона, затем неторопливо стала наливать воду в стакан. Офицеры шумели, выкрикивали, возмущались. Звучали самые разнузданные ругательства и самые кровожадные угрозы. А она мелкими глотками пила воду, глядя на колышущийся зал исподлобья. И когда волны гнева начали немножечко утихать, Марго резко подняла руку:

- Тишина!

Гомон ещё катился по инерции, как бочка с камнями под уклон, но спадал и в конце концов стих.

- Ваше мнение я уже услышала. Благодарю вас. Что скажет майор Маурисио Гарретон?

- Виновен, - сдержанно произнёс майор, кашлянув.

- Что скажет майор Рохелио Бланко?

- Виновен, - звонким голосом отчеканил тот.

- Я, капитан Маргарита Контрерас, наделённая чрезвычайными полномочиями главнокомандующим чилийской армии Аугусто Пиночетом, говорю: виновен, - произнесла она.

Упоминание чрезвычайных полномочий было блефом. Но она так себя поставила, что никто не мог и усомниться. И слово её упало, как нож гильотины.

Марго бегло обвела взглядом зал, через полсекунды продолжив:

- Но расправа – это слишком примитивно. Правосудие не только карает, но компенсирует ущерб. Каждому по заслугам. Это и есть справедливость. Поэтому... я попрошу выйти сюда капитана Аугусто Пиночета Молину.

Он вышел откуда-то сбоку, пробрался с галёрки, едва не споткнувшись в узком проходе, и слегка деревянно, подняв голову, прошагал к кафедре, встав подле неё и чуть спереди. Послышался возбуждённый шёпот. Марго и для него снисходительно сделала паузу.

Как они могли не заметить? Ведь он же служил и сражался с ними бок о бок! Сейчас всем просто стало ясно, что никакой он не немец и зовут его не Хоффман.

Франсиско Пратс стоял слева от кафедры между двумя конвоирами, а Пиночет-младший – справа. Сейчас они окидывали друг друга изучающими взглядами, полными холодной враждебности, словно говоря: «Ну-ну... так вот ты какой».

- Итак, мои дорогие братья по оружию. Суд постановил, что деле об оскорблении важным является акт восстановления поруганного достоинства, и посему между офицерами противоборствующих армий, полковником Франсиско Куадрадо Пратсом и капитаном Аугусто Пиночетом Молиной, состоится поединок чести. Означенные офицеры будут драться на саблях до первой крови в нашем присутствии.

Майор Гарретон нерешительно, одними губами шепнул Бланко: «Но ведь дуэли в военное время запрещены...» и неуверенно стрельнул глазами. Тот не успел даже шикнуть - Маргарита продолжила, едва сдержав усмешку, искривившую левую сторону рта:

- Несмотря на обычный запрет дуэлей в военное время данный поединок подлежит исключению, потому что является актом символическим и метафизическим. Кроме того, от его результата никоим образом не будет зависеть исполнение приговора.

Франсиско угрюмо, глухо молчал. Он не пытался возражать, перебивать, сопротивляться – он не унижался до этого, понимая, какой прекрасный объект развлечения может представлять для фашистов. Пратс-младший снова бросил взгляд на противника, участвующего в этом фарсе: тот, белобрысый, был ниже и хлипче его. Но в этом поединке ему, Франсиско, явно не дадут одержать победу – хорошего можно не ждать.

И вот снова куда-то вели – его не били и не пихали в шею, создавалась иллюзия, будто он сам идёт – направляется из зала судилища, выходит наружу, в освещённый хмурым кислым солнышком дворик, где между бетонными плитами робко проглядывает травка, такая же хилая, как надежда с честью выйти из ситуации. А вот и враг, бледный горе-оратор, выходит такой же смятой спешащей походкой из другой двери. Принесли длинный синий футляр и раскрыли. Двое мужчин подошли к этому ящику, медля, как будто от стыдливой боязни приблизиться друг к другу – точно опасаясь броситься на противника раньше времени, животно и низко.

Но они протянули руки и взяли сабли.

Франсиско посмотрел налево: юная хищница вальяжно расселась на стуле в окружении приспешников. Один рыжий фат вообще не отходил от неё. Она желала полюбоваться этой дракой. Что ж, он постарается испортить ей удовольствие. Если « до первого ранения», он уж постарается, чтобы оно оказалось достаточно серьёзным. Неужели она надеялась, что эта бледная немчура окажется ловчее?

Аугусто посмотрел направо: его боевой товарищ, капитан Маргарита Контрерас, села на стул, не выходя из роли судьи, и сейчас по странной иронии напоминала спортивного арбитра. Но она собиралась не развлекаться, а преподнести урок. И он должен был помочь ей в этом – Аугусто увидел, что она ободряюще улыбнулась ему, будто рыцарю на турнире. «Всё будет отлично». Ага, легко сказать. Странность происходящего давила его, хотя, казалось бы, исполнились и его тайные желания...

Бой продолжался девять минут сорок семь секунд – это засёк на своих часах майор Бланко.

Первые пару секунд противники стояли в нерешительности, словно никто не хотел выглядеть «агрессором» - но Пиночет-младший всё же атаковал первым. Франсиско отразил его поспешные выпады и попробовал сломить его напор несколькими решительными, сильными ударами. Однако показная горячность оказалась провокацией. Аугусто решил сделать ставку на ловкость и уклонение, чтобы измотать соперника. Тот разгадал его ход, но, сам того не желая, озлился – уж очень это напоминало фабианскую тактику его деда перед переворотом.

Франсиско теснил противника, он был сильнее, несмотря на дни, проведённые в плену, а злость придавала ему сил – но Аугусто был просто грамотнее. Он уклонялся от выпадов, но сам пока ничего не предпринимал. Такое метание по выщербленному бетонному дворику в окружении серого каре бойцов продолжалось ещё несколько минут. Только лязг сабель нарушал тишину. Они скакали, рубили, кололи, накачанные адреналином машины – то же состояние, что возникает у большинства бойцов на поле боя, только здесь оно казалось неестественным, потому что не было слышно ни взрывов, ни очередей, ни даже выкриков.

Оба противника на миг налетели друг на друга, точно споткнувшись. Они извернулись на миг в невероятной фигуре, и тут же отскочили друг от друга с невольными возгласами. Мундир на левом плече Аугусто был разодран и начинал быстро цвести кровавым пятном; на боку у Франсиско набрякала жирная черта короткого разреза. В строю тоже послышались приглушённые восклицания: такой ситуации и нарочно не придумаешь – одновременное ранение противников. Чувства её смешались, и Маргарита медлила целую секунду. Спохватившись, она подняла пистолет и пальнула в воздух, давая знак о завершении дуэли.

- Кто первый? - выкрикнул Бланко.

- Какая разница, - тихо, сквозь зубы процедила полковник Контрерас.

По её знаку несколько рядовых вышли к дуэлянтам. Она сама поднялась со стула и приблизилась к сражавшимся. Оба обливались потом и зверски зыркали из-под мокрых бровей.
- Я полагаю, ничья, - глухо пробормотала она. – Вы очень достойно сражались, - обратилась она к Франсиско.

- Солдаты, вы видите, что произошло?

Её восклицание осело на их плечах невидимой пылью. Бойцы молчали.

- Это «теория ничьей». Никто не может победить. Но даже это – спекуляции, это невозможно – и мы видим это каждый день: когда победители вершат судьбы нашей страны и распоряжаются нашими жизнями. Слава Богу, здесь всё по-другому. Здесь нет никаких теорий. Здесь есть справедливость.

- В две шеренги становись! – громким, каким-то надломанным голосом скомандовала полковник Контрерас.

            Послышался топот ботинок по бетону, и от одного конца двора к другому протянулись две шеренги на дистанции нескольких шагов друг от друга.
- Капитан Хоффманн, займите место в строю.

Аугусто-младший отошёл в сторону.

 - Взять его. – К Пратсу-младшему подошли двое солдат с автоматами, один выбил у него из рук саблю, а другой сквозь зубы, хотя без злости коротко бросил: «Снимай рубашку». Пленник медленно подчинился: который раз за эти пару дней в голове у него с невообразимой ясностью и быстротой прокручивались разные варианты поведения и развития событий – но ни один, ни один не был хорош.

Между шеренгами зашагали двое или трое рядовых, торопливо вручая каждому из своих товарищей некий предмет. Над строем пронёсся едва различимый мимолётный ропот, неподвластный ни команде, ни искусственному воодушевлению. Солдатам раздавали шпицрутены. Пленнику скрутили руки за спиной, привязав их к длинной палке, за концы которой его подвели к шеренгам.

Аугусто стоял странно бледный, хотя от дикой схватки должен был пылать. Майор Гарретон улыбался вслед за Маргаритой, немного принуждённо; стремясь рассеять его смущение, она пригласила его снова сесть рядом с собою.

            Солдаты, стоявшие первыми в строю, словно нарочно были подобраны задавать тон: били смачно, с оттягом. С губ Франсиско сорвались ругательства – и его настигли новые удары. На спине проступили багровые полосы. Они на глазах наливались кровяным соком, темнели, пока под следующими ударами не лопнули. Брызнула кровь. Майор Бланко злобно усмехнулся. Его взгляд с благодарностью поймала Маргарита и усмехнулась в ответ.

            Когда Франсиско Пратса прогнали через строй, спина его напоминала месиво. После второго и третьего раза Маргарита поднялась, оправляя на себе мундир, и неспешным шагом направилась к пленнику, поманив за собою Бланко и Аугусто-младшего. Она остановилась напротив Франсиско и сухо бросила ему:

- На колени.

            Двое солдат пригнули его к земле, хотя ноги и сами внезапно ослабели.

            Глаза у Франсиско налились кровью, волосы слиплись от пота и падали на лицо мокрыми прядями, воздух вырывался из лёгких с чуть слышным хрипом. У спины его был кричащий, неестественный цвет, как из галлюцинаций - но это всё-таки была его собственная спина: просторный кусок сочащейся плоти. Маргарите показалось, что в воздухе запахло солоноватым и железистым, она резко втянула воздух ноздрями и, кажется, уловила. Солдаты стояли с лихорадочным блеском в глазах, словно желая, но стыдясь сделать то же самое – молча стояли одуревшие. Она почему-то почти взбесилась из-за своей глупой рассеянности: как же она забыла соль? Такие приготовления, и испорчены такой мелкой деталью!

- Проси прощения.

            Всё время Франсиско неотрывно смотрел на мучительницу.

- Никогда.

            Она среагировала на удивление беззаботно, пожав плечами.

- Ну и подумаешь, не очень хотелось, - прошепелявила она. И, всё так же не отводя прямого, наглого взгляда, плюнула ему в лицо.

            Слюна попала на переносицу, начала стекать по носу, паутинками расплескалась в сторону глаз. Издалека не было видно, что произошло, но всё заволновалось, майор Гарретон подскочил, желая видеть. Плевок сполз по носу пленника и свис там жирной каплей с кончика, как сопля.

            Пару секунд царила тишина.

- Будь ты проклята! – заорал Франсиско не своим голосом. На его голову немедленно обрушился приклад. На бетон тотчас стали сеяться бордовые кружочки тихих капель, сливаясь в пятнышки.

            Марго коротко, неприятно хохотнула. За ней засмеялся майор.

- Такое чувство, что ты слюну полчаса собирала, - неожиданно ясно выговорил он, даже не замечая, что перед солдатами называет её на «ты». Она посмотрела на него долгим, выразительным взглядом – но не в укор развязности; она насмешливым, тяжёлым тоном отвечала:

- Бланко. Я собирала эту слюну семь лет.

            Аугусто, названый Хоффман, стоял неподвижно, молча, сжав зубы. Только на секунду его губы тронуло подобие усмешки. Марго небрежно бросила:

- Продолжайте.

            Франсиско гоняли через строй (а он был длинен), пока перед глазами не поплыли алые круги, а плевок на лице не разъело потом. Но к этому времени капитан Контрерас, майор Бланко и майор Гарретон поднялись и ушли со двора; капитана Хоффмана они также забрали с собою, предоставив дело сержанту.

            Маргарита потом сидела в кабинете, слушая закипающий чайник, и думала о происшедшем. Ей три минуты назад доложили, что Франсиско Пратс умирает. Это на неё почему-то никак не подействовало. Рассеялось даже чувство тугого, возбуждённого, болезненного торжества: адреналин рассасывался. Она и ушла тогда, когда почувствовала, что «трезвеет».

- Это печенье с чем?

- С какао, - ответил майор, натянуто, аккуратно кладя на стол открытую пачку.

- Довольна?

- Довольна.

            Аугусто-младший тщательно помешал сахар в пластмассовом стаканчике и заговорил:

- Простите, полковник, вы уверены, что такая крутая мера оказалась оправданной?

            Видимо, он тщательно формулировал фразу.

- Уверена? Всегда была уверена, - отозвалась Маргарита. – Нужно идти до конца. Хватит уже этого виляния, «нет, это мы демократы, это мы за свободу». Да бред же полный! Нетушки. До них дойти должно, что мы на их языке вообще не разговариваем. Что нас их речами и давлением вообще не проймёшь...

- ...и что с нами шутки плохи, - ввернул Бланко.

- Или вы имеете в виду другое? – переспросила Марго. Хоффман не ответил, просто выразительно кивнул куда-то вбок.

- Ну и что, - как можно равнодушнее произнесла Маргарита, откусывая печенье. – Если умирает – значит, туда ему и дорога. А мне его куда девать? Ещё сбежал бы. Или не сбежал - всё равно не пришей к стене рукав.

Так окончилась жизнь и боевая карьера майора Франсиско Куадрадо Пратса.
______________________________________
1. Комиссия правды и примирения – орган, созданный в Чили в 1990 г. президентом Патрисио Эйлвином для расследования случаев серьёзного нарушения прав человека в период с 11 сентября 1973 г. по 11 марта 1990 г. Также для неё существует неофициальное название «комиссия Реттига» (по имени председателя, юриста Рауля Реттига). Впоследствии такие органы создавались для расследования преступлений во время военного режима неоднократно.