Берега городов

Юджин Дайгон           Берега городов
Часы на ратуше пробили тринадцать – очевидно, они ошиблись. Последнее время они ошибались все чаще и чаще, и никто уже не мог знать точно, который час, не говоря уже о половинах и четвертях; часы в городе остались только на ратуше, все прочие, включая солнечные и песочные, оказались в костре. Горит ли время? Можно ли расплавить минуты и секунды? Вряд ли кто ответит. Зато прекрасно ясно, что цыфирблаты лопаются, а стрелки гнутся. Конечно, остались звезды, их кружение вечно, но мало кто способен обращаться с этим самым надежным хронометром – ночным небом. Тем более, что днем, когда точное время нужнее всего, звезд не видно. А Солнце и Луна? Они гуляют по небу, вдоль и поперек, туда и обратно, поворачивая вдруг  под прямым, или другим углом, раздваиваясь, расстраиваясь, иногда и вовсе исчезая. От этих исчезновений свет нисколько не менялся, оставался тем же: невидимо светило – видимы лучи. После заката начинался сразу же восход – но красный круг всходил на западе и двигался на восток. Так что и тем, кто умел читать время по звездам, это не очень-то могло помочь. Однажды Светоносец остановился, замерев в зените и длился чуть ли не бесконечный день. И сумерки, и ночь, и зори – все могло безмерно затянуться. Никто не знал, который день недели, которое число, который месяц, год – понятия эти бесследно испарились. Лишь звезды оставались те же, и тот, кто видел их и днем и ночью, знал о течении времени и смене календарных дат, но все это держал в секрете.
Страна была окружена цепью высоких острых скал. В долине имелось несколько сбегающих с вершин рек, впадающих в озеро, и пропадающих в нем. Дальше вода, быть может, и текла, но разве что под землей. Вода в озере всегда стояла на одном уровне. Берега его покрывали песчаные дюны. Рядом с восточным берегом располагался остров, на большую сушу с него вел мост, мост в долину. Наш город на этом острове, хотя были и другие, большие, лесистые, каменистые, целые архипелаги. Нашему городу не нужны рвы. Наш город – единственный в этой стране, а значит, является столицей.
Конечно, в скалах, на островах, да и меж деревень долины есть замки. Тридцать лет назад в Королевском (или Тронном, Престольном) замке, расположившемся в самом центре долины (озеро тяготеет к его юго-западной части), жил король, и замок считался столицей.
А город так и называется – Город, потому что в этой стране никто не знает о других городах. Здесь есть крупные деревни, но город - со стенами и площадями, мостами, башнями, ратушей, горожанами – один. О других странах здесь тоже ничего не знают, поэтому долину называют просто – Страной. Ни один купец, разбойник или бродяга еще не сумели проникнуть в эти места.
О скалах жители Страны думают не больше, чем другие люди – о крае света; мир у них кончается, поэтому их вроде бы и нет. Многие и о замках горных не ведают, лет двести назад о замках этих забыли и вспомнили только через век. Обитатели замков тоже забыли о долине, считая ее миражом или сказкой. Воссоединение произошло после семилетних битв.
Небесная механика сломалась только над Городом, все остальные здешние люди живут под мерность Солнца и Луны, ночей и дней, годов и их времен – сам Город для них то пропадает вместе с островом, тогда они в недоумении взирают на плескание волн, заполнивших то место, где недавно поднимались стены. Мост часто следует за Городом, но иногда остается с берегом. И когда он остается, то по нему можно пройти – на последних шагах из марева явится пропавший Город – в ворота войти вполне возможно. Но тот ли это будет город? Он может населяться мертвецами, любой нечистью, мыслимой и немыслимой, ангелами, тенями, пустотой и тишиной, пепелищами – чем угодно, хоть руинами домов внутри новехоньких стен, хоть людьми, живущими в отличных постройках среди развалин башен, лестниц, акведуков. И даже если в Городе обнаруживались люди, они вполне могли оказаться не людьми, совершенно другими – с иным языком, кожей, одеждой, обычаями, занятиями, нравами, утварью. Из такого состояния Города родной деревни можно не увидеть, а вместо нее – опять же непредсказуемо что. Пару раз кто-то дошел до конца моста, и мост не привел в Город, а оборвался.
Призрак Города был способен очутиться в любом месте Страны, чаще всего на озере, или в скалах, или даже с другой стороны скал (тогда его можно было наблюдать из скальных замков), заменить собой Город, или, при наличии самого Города на положенном месте, встать с ним рядом, точной копией (или не копией, например, иметь на стенах ящеров и змеев, осьминогов и чертей). Призраков Города  могло быть одновременно несколько, и никому еще не удалось попасть в призрак Города.
Когда Город исчезает, то долина для него преображается – то в страну драконов или других гадов, то в герцогство чародеев, то в часть Великой Империи, то в подобие Страны, населенное вроде бы крестьянами, усеянное замками и деревнями, но вроде бы население ее – вампиры, оборотни, злые духи, притворяющиеся людьми. Если на берегу Рай, то не замаскированный ли это Ад? Именно Ад в большинстве случаев и попадался. Если мост следовал за Городом, то горожане выходили на новый берег, иначе – плыли к нему на лодках. Бывало, что отряд высадился – а Город пропал. Тогда оставалось ждать, пока он появится снова. Но не всегда он появлялся снова. Город исчезал внезапно. Все его исчезновения и появления, разумеется, были связаны с изменениями в небе, и более того – ими обусловлены.
Перепрыгнуло Солнце через половину небосвода – из земли кровососущих прячущихся в тумане дубов Город перенесся в окружение великанов, пьющих лаву из вулканов, или к нечисти, которой все равно, свет или тьма стоит над миром, к нечисти, сразу же начинающей штурм. И от падения Город спасает перемещение в иные берега.
Да и для остальных людей Страны Город (вернее, его двойники), появлением своим частенько приносил несчастье. Появляется, допустим, он, ворота открываются, и нечисть устремляется в набег на не ожидавших нападения скотников, пахарей, виноградарей и кузнецов.
Где-то Город мог задержаться на месяц, где-то на пару часов. Не все отряды, отправляемые из него, пропадали. Диковины и редкости, товары в Город доставляли разнообразные и это было важно. С иными берегами можно было и торговать, когда было чем. Бывало, что склады были завалены припасами и всякой всячиной. Бывало, они пустовали и голод бродил по улицам, стучался в двери горожан.
Случалось и такое – три года Город скитался у разных берегов. Все началось с затмения. Для Страны оно продлилось год, с его началом им явился город, похожий на исчезнувший. Из города хлынули носители тьмы и страха – уродливые подобия человека, по-разному отвратительные, кое-кто из них имел вместо рук змей, всего не перечислить. И три года властвовали они над Страной. В другой раз из возникших над волнами стен вырвались оборотни, вампиры, колдуны.
Но со Страной Город тоже торговал, когда возвращался домой – в свою Страну.

При последнем короле имелся кардинал. Для Страны кардинал – это слишком много, для этой долины за глаза хватило бы и епископа. Честь оказалась настолько велика, что кардинал вершил суды. Карал и миловал, и властью заправлял, король же, по существу, был при нем одним из придворных, не последним, но и далеко не первым.
Во времена трехлетнего владычества тьмы и страха  на месте Города стояли одни и те же стены – Города Владык, владык нечистых, порождений мрака и ужаса, летавших по воздуху на парусных кораблях – только главные паруса их фрегатов сшивались, как мешки и наполнялись волшебным дымом.
Горожанам и такие корабли не раз встречались, но никто им этих кораблей не продавал – просили за них очень много.
И вот, Город остался в Стране на три месяца. Смекнув, что это надолго, мэр, посоветовавшись с согражданами, начал войну с кардиналом. Город победил – благодаря наемникам-драконам и скорострельному оружию – мэр выторговал мушкеты, выпускавшие сразу по нескольку пуль, но не так, чтобы сразу, а несколько по очереди, на них он истратил половину казны. Заряжались мушкеты очень долго, сыпался порох, закатывались свинцовые пули. В Стране стреляли из луков и арбалетов. Впоследствии у горожан появились настоящие автоматы и пулеметы, и летающие корабли, и корабли, проникавшие сквозь небосвод, и даже корабли, плывущие сквозь время. Именно последние и помогли спасти пропавшие отряды, причем сначала на покинутых они натыкались случайно. Удалось проникнуть в города, похожие на Город, и, с огромным трудом, в призраки Города – в одном из таких призраков, навестившем Страну, наблюдали команду времяплывущего корвета. Двойники Города оказались самим Городом – прошлым или будущим. Никто не помнил, когда возник Город и кто его основал.
Появляясь в Стране после тяжелой полосы неудачных перемещений, Город направляет карательно-продовольственные экспедиции – теперь Страна подвластна Городу и незачем торговать с ней – все можно отобрать и так. А налоги не имеют смысла – Город попадает в Страну нерегулярно.
Крестьяне и обитатели замков сражались, сопротивляясь экспедициям, и не только из-за того, что горожане могли оказаться не людьми – нерегулярность и непостоянность проявлений власти грозна, но воспринимается, как беззаконие. Часть населения Страны считает Город неизбежным, всесильным и неотвратимым злом. Не зная счета дням, горожане способны три раза за неделю собрать годовую дань, а словам своих поданных они не верили. Другие жители Страны верят, что однажды Город, во всех своих ипостасях, не появится никогда. Все жители Страны не отличают экспедиций горожан от набегов вурдалаков или ящеров – любителей человеческого мяса. А вурдалаки часто и вовсе прикидывались горожанами.
И горожане жестоки из-за того, что не видят разницы между крестьянами-вурдалаками или оборотнями и жителями Страны. Они не могут отличить явно, на какой берег ступают. Обнаружив, что они в Стране, вспоминают, что они – ее властители. И тогда они грабят и жестоко расправляются с непокорными.
Несколько семей из Города улетели, теперь они где-то по другую сторону небосвода, там ведь тоже есть места, пригодные для жизни. Три или четыре корабля с той стороны небосвода прибывали в Город – они и увезли пожелавшие покинуть Город семьи. Все решила родовая месть – на любом из берегов беглецы не почувствовали бы себя в безопасности.
Когда Город стал обладателем кораблей, способных проникать сквозь небосвод, горжане посетили берега, что по другую сторону небосвода, навестили земляков, вернее, их потомков. Кажется, после этого кого-то из внуков беглецов похоронили, если только люди по ту сторону небосвода не живут вечно.

«…В чистом поле – стены светло-серые. Град в великом голоде. А вокруг – деревни озлобленные, прячут снедь, зерно, скотину от отрядов горожан. Горожане все съестное отбирают и везут в Город. У горожан – быстрострелы (полиогнестрелы), моноогнестрелы. У крестьян – рогатины и луки, редко – арбалеты. У горожан бомбы. И обирающие, и обираемые – жестоки так, как может быть только между людьми, ибо самый страшный и беспощадный зверь – человек, брат твой. Пожелай добра дальнему своему и убей ближнего своего. Некогда град был великой столицей этой страны, единственным городом. Он и сейчас – единственный. Горожане восстали на короля и убили его. Бароны и герцоги, поочередно и все вместе, осаждали Город, но взять не смогли. Каждый штурм стал битвой, каждая вылазка – побоищем. В перерывах между осадами горожане грабили крестьян – на то они и горожане, они крестьян не разумеют, рабов безмолвных. Крестьяне были б рады жить со всеми в мире, да лопнул мир, как детский бумажный слон, набитый сладостями. Мир ушел. Как прошлогодний снег. От прошлогоднего мира даже воспоминаний не осталось, потому что не было мира в прошлом году. Как, впрочем. И в позапрошлом. А были штурмы и грабежи. Грабят рыцари – грабят граждане. Все сразу стали господами. Каждое восстание прибавляет новых господ, не убавляя старых. Одним котом двоих волков не накормить – не выйдет ничего, кроме визга, воя и шипения. И тогда последний кот стал волком. Волки едят друг друга, особенно, когда некого больше есть. Страшна же трехсторонняя война!»

Врач провел рукой перед глазами раненного. Боль оставила несчастливо вернувшегося с берега. Подземная змея, выпрыгнув из норы, укусила хвостовыми зубами. На хвосте у нее всего два зуба, но укус их опасен. Когда пораженного несли обратно, на отряд напали вальтиски – волки-великаны. В замешательстве раненного уронили, оставили, а когда спохватились и нашли, он оказался порядком ободран. И на самом берегу – сначала перевезли шкуры драконов, оставшиеся от их линьки и острые самоцветы-сосульки из дальней пещеры. А потом уже пострадавшего. Пока он лежал на берегу, его чуть не доконал холод и кровососущие жабы. Но из сброшенных драконами шкур выходят лучшие доспехи, а из острых самоцветов – лучшие наконечники для стрел, бьющих саламандр. Любой неосторожный огонь в Городе – и вспыхивает пожар, в огне появляются саламандры, их свет ярче пламени. И изгнать этих захватчиков можно только самоцветными стрелами. Тогда они уходят в запределье и вместе с ними исчезает огонь. Они живут в огне, он для них – как воздух.
Взглядом целитель держал несчастного во сне. И резал, отделяя отравленную ядом зубов вальтисков и их слюной плоть от здоровой. Зубы этих чудовищ скользки, покрыты слизью – смертельной влагой.

Подвешенная к трем заполненным газом, не очень большим шарам и оснащенная двумя правыми и двумя левыми кормовыми и носовыми мачтами с парусами, лодка скользила над камнями, и слоны-людоеды, прыгая, вставая на задние лапы, не могли достать ее, только напрасно тянули хоботы, трубили, хлопали ушами и мотали бивнями.
Небо этого берега было полосато, как бело-голубой, питающийся нектаром и листьями, тигр. Свет рассветной густоты лился сверху. Но Солнца нет – зато есть две круглые Луны, желтая и розовая. Никаких гор и морей на лунах не видно – они точь-в-точь, Солнце на закате, только не приплюснуты и не красны.
Слоны серые, камни сизые (иногда оранжевые), Город позади… С каждого берега он выглядит по-разному. С этого – вечерним, с густой темнотой и огнями фонарей и окон, лимонными и коричневыми стенами, острыми шпилями – как один дворец.
Впереди – гора с золотой вершиной. Вершина искрится и пускает блики, манит, завораживает. На мгновение весь мир закрывает ласковый женский глаз – один глаз, без всего остального, зеленый, с густыми черными ресницами. И тут же постепенно меняется на злой, поражающий: белок темнеет и прорезывается сетью сосудов, зелень становится огнем. В зрачке – нечеловеческая маска, яростно смеющаяся, отрывисто и резко. Смех ее уступает место звездам. Звезды на дне глаза еще страшнее, чем маска.
Команда корабля, начиная с капитана, трансформируется в собственные изрядно разложившиеся трупы.
И лодка уже не плывет, а стремительно срывается, летит, ускоряясь еще быстрее, к золотой вершине.
И тот же яростный отрывистый смех.
Город потерял еще один отряд.
А может, команда и вернется, внешне вполне благополучно, с богатой добычей, народит детей. Разве что больше убийств станет в Городе, особенно таинственных и непостижимых, и ужас встанет в глазах их близких. И, в лучшем случае, пустота в их собственных глазах. Пустота механических заводных людей, ключ которых – Глаз, он их заводит на всю оставшуюся жизнь. У большинства из них не пустота в глазах, а ненависть.

Однажды Город оказался в тумане. Мост соединил Город с близнецом. По другую сторону моста тоже жили люди. Многие горожане нашли своих двойников, кто-то не нашел, зато обнаружились двойники давно умерших, или даже вовсе неизвестных людей. Одним из последних был Гомандр, ученый, облик которого то становился благообразно-умудренным, то яростно-одержимым, так что насчет его граждане Города засомневались, человек ли он. Но огонь в глазах ученого горел, не вырываясь из орбит, и он ни в кого не превращался. Зато он создал жидкий состав, сам Гомандр утверждал, что этот состав – эликсир философского камня. Эликсир растворялся в чем угодно, даже в воздухе и камне, и в металле, мог принимать любую форму, обладал разумом, неуничтожимостью и способностью двигаться. Хранился он в специальных, не вступающих с ним в реакцию, зачарованных колбах. Отведавший его обретал дар летучести, неуязвимости, невидимости, прохождения сквозь стены и виденья кладов, а также предвиденья будущего. Сколько не пили эликсир, его не становилось меньше. Эликсир взял власть, представляясь то великаном, то толпою карликов. Пившие его стали принадлежать ему, но не как рабы, а как ученики. Новая власть истребляла непокорных не по словам и делам, а по самим мыслям. Тогда Гомандр создал эликсир молнии, имевший все свойства первого эликсира и повелевавший огнем и любыми энергиями. Битва между эликсирами и их свитами чуть было не разрушила Город-близнец. Победа досталась новому эликсиру. Победитель с обращенными улетел, пламенея ярче солнца. Еще Гомандр оживил трупы, захороненные на городском кладбище, когда жители Города-близнеца хотели сжечь его за колдовство. Мертвецы нагнали страху. Извел их Гомандр одним заклинанием – и то после тог, как ему пообещали никогда не трогать ни его самого, ни его лабораторию.
Ему же принадлежала честь создания Часов, отмерявших каждый день по два раза. Мастер надеялся, что в повторенном дне люди не совершат тех же ошибок. Исправят плохие дела и преумножат добрые. Но вышло все совсем не так. Вор, зная, в котором часу в богатом доме будет пусто, забирался в особняк и крал.  Преступник успевал укрыться от суда и казни и вдобавок совершал еще пару убийств. Бык вырывался на улицу до того, как его забивали и многих увечил в буйстве. Обиженный заранее мстил обидчику, обманутый старался обставить проведшего его, со своей стороны обидчик и обманщик также держали ухо востро – ссоры, драки и побоища по сравнению с первым вариантом дня возрастали. Перенесший мучительный приступ, не в силах вынести его повторно, умирал. Везде, во всех углах, воспроизведение дня не улучшало его, а совсем наоборот, делало гораздо хуже, усугубляло все зло, всю гадость, всю мерзость.
И тогда Гомандр разбил свои Часы молотом. Бросил их с высокой башни и они разлетелись вдребезги, на сотни обломков, частиц и кусочков, которые растаяли, словно мираж.
Неделю города простояли вдвоем. А на восьмой день раздался гром и у каждого из них. В трех башнях появилось по мосту, а на конце каждого моста – еще по городу.
Туман рассеялся и изумленные двойники узрели бесконечность городов, встающих из стелющихся, очевидно над водой, клубов белого тумана. Не было числа градам, составившим Лабиринт и невозможно было дойти до последнего города в нем.
Посланные мэрами разведчики обнаружили, что грады – это наблюдавшиеся ранее призраки Города и якобы-Города. Где-то лазутчики нашли себя и своих сограждан, где-то якобы-себя и якобы-сограждан, как во власти света, так и во власти тьмы, и даже власти холода.
«И свет и тьма – два огня, они объединятся против холода», - так говорилось в древних книгах.
С некоторыми своими близнецами Город установил союз, а от некоторых пришлось отбиваться, перегораживать мосты, ведущие к ним, стенами. С якобы-людьми, явными не людьми (нечистью и хладью) и зверями отношения у горожан не сложились, вместо отношений установилась стабильная вражда, то есть изолированные пытались прорваться за оградившие их стены, но не посягали перебраться через клубы белого тумана, все усилия их сосредоточились на мостах.
Города. Населенные истинными людьми, собрались в Гильдию Городов Людей, устроили союз мэров. Когда у Гильдии появились летающие корабли, к ней присоединились людские города, прямо не соприкасающиеся с ее членами. Летать в них приходилось через враждебные территории, некоторые корабли над которыми даже сбивали.
Время от времени горда, то один, то другой, пропадали – отправлялись к берегам. Происходило это произвольно, но возвратившийся город становился источником товаров и диковин, а в первую очередь съестного. Конечно, ученые и кудесники обеспечили людей сосудами, из которых сколь ни лей масло, или вино, или молоко, все не выльешь, и котлами, из которых сколь ни черпай суп, или похлебку, или кашу, все не вычерпаешь, но лилось и черпалось всегда одно и тоже. А сласти, пряности, разносолы… Из горшочка с конфетами конфеты эти можно вынимать бесконечно, но только одни и те же конфеты, или одно и те же печенье. И с яблонь и груш – одни и те же плоды, хоть полностью оборванное дерево за ночь вновь обвешивается ими, зрелыми и спелыми…

«В человеке все три начала равны и все поступки питаются от трех сил, а если сделал добро, то следом сделаешь зло, а после зла – хлад. Иное соотношение к людям не соотносимо».
« И пришел к нам Зверь Сияющий, и воззвал к нам, к свету нашему, и ломал он стены крепкие, и влезал он в очи мнящие. И в кого он влез, тех мы ему и сбросили со стены, они стены не пролетели – все исчезли. И взревел тот Зверь Сияющий, и ломал он крыши мощные, и влезал он в уши вящие. И в кого он влез, тех мы ему и сбросили со стены, и все они до половины падали. И завыл тот Зверь Сияющий, и затопал он ногами, замахал лапами, забил хвостом. И полез он в нас через то, о чем не ведаем. И в кого он влез, те сами к нему бросились, прямо в пасть его разверзнутую, и глотал их Зверь Сияющий, только те из нас, кто остался на стенах, расстроились, не уменьшилось число защитников. Зверь стрелял в нас шарами слепящими – солнцами, осыпал нас рвущимися лунами. И дрожали кирпичи и камешки, и тряслись все башни, шпили. Зубчики. Убивал нас Зверь лучами жгучими и плывучим разжижающим маревом. Те, в ком крепости не хватало, те от марева стали студнями и расплылись киселем нам под ноги. Но оставшиеся вновь утроились, не уменьшилось число защитников. И усталость на троих раскладывалась, ничего от нее не оставалось.  И дождем ядовитым, и ветром взять пытался нас Светоносный Враг, и от взгляда его мы падали, а не падали, так на своих бросались и крушили братьев и их резали – велика была сила вражьих глаз. Уж остались из нас только самые сильные. Только лучшие. Только первые. И пошли на стены Зверя воины – из него они выходили, от него отделялись, из его светлой плоти пылающей сотворялись. И из той же материи снаряжение имели, оружие – все сияло на них одинаково. Все они из света слеплены, все они – убийцы полдня ясного, и давал каждый одно сияние, но не тень. Светило спряталось, но светло было ночью, как днем. А от Зверя не убывало все и пред стенами бесновался он. Уж мы с воинами схватились-то, уж мы их с высоты поскидывали, уж они улетели обратно в Зверя своего, в ноги, в хвост и в брюхо ненасытное. И пропал тот Зверь Сияющий, отступился от нас, не справился. А за ним пришел Зверь Черный, мрачный. Ночи безлунной темней. И ни он, ни воины его не смогли сломить нас, и ушел он, сгинул.
Навестил нас и Холодный Зверь, то ли из воды, то ли изо льда исполненный. Но и этот с нами не совладал.
Так от трех Зверей мы отбились и от слабых себя избавили. Если Зверь есть, есть и тот, кто Зверю подчиняется – так на каждого из нас свой найдется Зверь, просто Звери не все еще дошли до нас. Ну а тот, на кого Зверь не сыщется, тот сам тоже Зверь и опаснейший».

С одного из берегов въехал в Город рыцарь на единороге. Никто не смог остановить его – стрелы летели мимо, копья ломались об него, а он и не покачивался, мечи промахивались. Сам он разил без устали, и точно – направо и налево. А прямо бил единорог – и рогом, и копытами стальными. И кровавая пена текла изо рта у скотины. Кто-то увидел белого единорога и светлые доспехи, кто-то – черного и черные. Иные узрели голубого, красного, серого единорога с золотым, серебряным, бронзовым, стальным, хрустальным рогом. И доспехи усмотрели по-разному. А одному отроку пригрезилось, что на единороге блестящем, переливающемся, восседал сперва сотворенный из хлад-огня дракон, а затем – белый осьминог, но отрок промолчал.
Часть граждан не смогла вспомнить боя. Да, въехал прекрасный юноша на единороге. От обоих исходил свет. Сошел пришелец со своей скотины волшебной у лучшего дома и посватался к самой красивой девушке Города. И тут же увез ее прочь. С тех пор никто о девушке ничего не слышал, и кое-кто даже сомневался – была ли она вообще?
Но тот отрок, что промолчал. Углядел не юношу, увозившего невесту, а страшную птицу, уносящую жертву. Вылетевшую в городские ворота.
Некотрорые же люди понять не могли, о чем идет речь, о каком посетителе, о каком бое, о каком юноше? Не было ничего подобного, и все – был нормальный спокойный день. «Был, был, да никто не сражался на этой площади в полдень, я в это время пса своего здесь выгуливал».

Пролетали над шпилями и флюгерами облака и в каждом что-то таилось. Из окон  и с крыш заметны долины. Леса, реки и страны, просвечивающие изнутри дымных островов. Странны и необычны эти видения. Манят они и завораживают. Но недоступны. И даже если лестница от двери воздушного дворца спускается прямо  к твоему окну, то ты не посмеешь ступить на призрачные ступени – ты разобьешься, твое тело  разлетится вдребезги о камни мостовой. Как стеклянная ваза, на осколки. Аромат же, заключавшийся прежде в надежно запечатанном сосуде, вырвется и воспарит. Те ступени – для него.

«И появился муж со щитом, исполненным в подобие двухкончного двухрадужного глаза, то голубого, то зеленого, то серого, то темного, то искрящегося радужным кольцом, а во тьме зрачков горели звезды и тьма стояла в зрачке глубокая, бездонная, как будто и не нарисованная. Глаз на щите – щитоглаз,  и смотрит он не так – повернут поперек. В шлеме мужа, пришедшего пешком, не сделано ни щели, ни отверстия – как смотрит он, как дышит? Когда же он снял шлем, то ничего на лике не сущее – только очи. Очи те же, что и на щите».

Безвестный безымянный часовой мастер создал себе отряд из старых и громоздких рыцарских доспехов, пружин, колесиков, цепей и рычагов. Часовики, не зная страха и гибели, сомнения и сострадания, жалости и скорби, ворвались в ратушу, в собор, на рынок, перебили всех сопротивлявшихся, богатства натащили мастеру своему и граждан запугали. Стал мастер Городом и править, и помыкать, и заново творить его, как новые часы. Уже «людей», не отличимых внешне, создал он из тех же пружин, колесиков зубчатых, цепей и рычагов. И «люди» мастера способны были говорить, ходить, писать, считать, работу делать. Собак, и тех он сделал точно так же. И двери, ставни в его доме сами открывались и закрывались, вертел поворачивался в камине, и флюгер вставал против ветра.
И, наконец, себя тот мастер переделал, и с той поры весь город клацает и тикает и повторяет движения одни и те же – ведь на новые нет ни пружин, ни шестерен. И мастер вместе с ними, от всех других неотличим. Когда-нибудь все эти поделки заржавеют, сломаются и встанут разом.
В другой легенде мастер был часами с самого начала. Всегда тик-такало в его премудрой голове, холодной и бесстрастной.
Иначе можно это рассказать – один старик остался (ибо мастер-часотворец состарился), один – живой. Сел на мостовую и заплакал. И умер. Смерть его никто из созданных им и не заметил – ведь часы идут лишь так, как их сработал часовщик.
И вот еще – часовики весь покорили Город. Но через день и ночь завод их кончился и мастер враз лишился и власти, и отряда – он поспешил, и, подводя свои создания, пружины все испортил. Люди его изгнали. Или сам он исчез? Должно быть, слился с тенью, растворился в лунном свете или встал в глухой и пыльный угол и замер, замер на века, степенно обрастая паутиной и не меняясь с чередой годов.

«Глаз может стать щитом, коль поперек его ты повернешь. И символ этот рисуй на панцире – и на груди, и на спине, на стяге, на гербе. Глаз, нарисованный подобно, способен видеть. И тогда слепой, не прозревая, обозрит одновременно сотнями очей мир этот, если только, по праву старшинства он будет властелином глаз. Глаз, видящих не только то, что видно, не только то, что есть, но многое и сверх того; глаз, испускающих приказы, не подчиниться коим невозможно; глаз, мечущих огонь и молнии; глаз, рекущих, не нарушая тишины и задающих безмолвные вопросы, ответы на которые не утаить – глаз всесильных. И не Небо, и не Ад, и не Хлад, и не Огонь – ни одна из этих стран богов не властна над глазами этими. Человеку не дано постичь, кто покровительствует властелину глаз. Быть может, старший брат Близнецов – Бога Света, Бога Тьмы, Бога Холода и Бога Пламени?»

«Есть существа – не люди и не звери. Они равны с людьми, разумны и сметливы, имеют поселения, свои или иные способы устройства, характеры, обычаи и нравы, мысли и напевы, своих ученых, мастеров и мудрецов, своих безумцев, пьяниц и глупцов. Четверке наших Близнецов-богов они не подвластны, своих имеют, но таят, каких, и мы своих таим от них….»

«А в полдень мы сжигали кошек. Все кошки – оборотни, ведьмы, они несут разврат и обольщение. Их топишь, и в момент успения они, глотнув воды в последний раз, становятся девицами без жизни. Кое-кто из них и под водой мурлычит и ходит, как по суше – тех сжигаем.
Черный кот сливается с сутаной настоятеля. Настоятель держит кота на руках, ведь кот – богоугодное животное, коты зализывали Богу раны, когда висел он на пяти лучах звезды, распятый, весь избитый и изрезанный своими палачами».

«Монахи, те служили сразу всем Четырем Богам и привечали перевертышей-котов. Коты (особо черные) являлись им в облике юношей прекрасных и совращали праведных отцов. Служенье Четырем Богам замысловато – то, что грешно по одному учению, по другому как раз и делать надлежит. Идя по всем четырем дорогам сразу не заблудиться… особенно, когда дороги идут совсем отлично друг от друга, даже противоположно.
Но сами отцы рекут – наш храм стоит на перекрестке. Нельзя из света четырех сторон одну какую-то превозносить, другие проклиная, и то же – с четырьмя стихиями и сутями. Коль состоит наш мир из них из всех, то все они равны, мы всем им равно рады».

«Остановилось Солнце и висело неподвижно очень долго. На нем виднелась черная фигура в развивающемся на ветру плаще. А потом светило внезапно исчезло, и воздух наполнился звездами. Как снежинки, они повисли, но недвижимо. Они спустились к нам и заняли наш город, нам не мешая. Одних они страшили, других пугали, третьих ужасали. Я же был рад им, и дети все пришли в восторг от этой сказки».

На одном из берегов мы обнаружили монастырь, стоявший в глубоком ущелье. Монастырь мертвецов. Мертвецы одевались, как монахи, служили службы и считали себя вполне обычными людьми. Они и нас довольно радушно приняли. Они не согласились с нашим утверждением, что они мертвы. Они друг друга видели живыми.
Но ночью мы подсмотрели, как в подвале они вершили тайный обряд, нечистый и вели себя, как мертвецы и как сомнамбулы они ходили кругом, а в центре стоял труп карлика, надевший детскую, почти что клоунскую маску. На карлике были одежды епископа, сшитые по его размеру. Едва его увидев, мы поняли, что он не порождение жизни, он никогда не умирал, он был таким всегда. Вокруг него ходили черные фигуры с настоятелем во главе, державшим над собой золотое распятие. Нечисть (да и то не вся) боится только серебра, а золото – ее металл, и у иных чертей глаза блистают златом.
Бегом мы бросились из проклятой обители, притона тьмы, нелепости и страха.
По возвращении наш пастор крестил нас заново, а после объяснил нам, что мертвых оживили злые духи для целей своих – об этих целях лучше нам не говорить. Карлик же в багровом епископском платье, несомненно посланец этих духов – управитель мертвецов.
Наш отец призвал нас помолиться, чтобы берег этот пропал. Как можно скорее. И чтобы к нему нас больше судьба бы никогда не привела».

«Однажды стоял туман – и на небе, и на земле. В мире остался только туман и наш город. Да и наши дома стали подергиваться дымкой, пеленой и между ними летали серые густые клочья. Обычные туманы (зеленые, синие, фиолетовые) останавливались над стенами и Город был чист от них.
Но этот туман сливался с низким слоем облаков, похоже было, что наш город вознесся в небеса. Тогда, должно быть, облака спустились со своих высот и взяли нас с собой, забрали. Опустят ли они нас?
В недолгом просвете, не в вышине, а там, где всегда показывается берег, мелькнула Луна. Желтая Луна.
Обычно мы не обращаем на туманы никакого внимания, и сегодня все по старой привычке занимались своими делами, но постепенно, один за другим становились наблюдателями.
И Желтую Луну увидели многие. Потому что больше всего наблюдателей собралось у ворот. Прочие бежали через весь Город, но опоздали.
Луна смотрелась гораздо лучше, чем обычно, мы даже различили многие горы и кольца на ней, те, о которых постоянно твердил нам наш астроном. Луна увеличилась раз в пять. Так происходит с предметами, когда к ним приближаешься.
Астроном утверждал, что Желтая Луна очень далеко от нас, но не знал. Чем заполнено пространство до нее. Теперь стало понятно, чем – воздухом. Значит, можно летать на Желтую Луну. Желтая Луна – наш новый берег.
Про другие луны астроном говорил нам. Что в телескоп он их не видит, или вместо них замечает непонятные блики. Все остальные луны, кроме Розовой, не настоящие, заявлял астроном.
Теперь из самого бесполезного в Городе человека он превратился в одного из наиболее важных для всех граждан. Ведь нам понадобятся карты Желтой Луны.
Но про Розовую Луну сохранилось предание, что ее красноватые леса и рубиновые города в них, населенные вишневыми обезьянами в остроконечных колпаках и пустыни с длинными, как реки, змеями, пустыни розовые и оранжевые – все это существует где-то, а то, что мы видим – не то всего лишь отражение, не то изображение этой луны.
Возможно, наши предки уже пытались покорить и этот далекий берег, но у них ничего не вышло, они обнаружили, что это мираж.
На Желтую Луну же стали собираться немедленно, пока она так близко. Но, едва показавшись нам, она опять пропала. И Городской Мерлин предостерег лететь в том направлении – Город мог продолжить свой облачный путь, мог вращаться (туман слегка крутился вокруг наших стен, и плоть его, проникая за наши стены, колебалась.
И, чтобы не потерять людей и корабли, решили, что полетят они к Луне, когда мы снова где-то будем, и она станет видна, иначе наш флот не сможет ее найти.
Внезапно с противоположной башни раздался крик. Все бросились туда.
На том конце без чувств лежало трое, на вершине башни. Еще на той же смотровой площадке стояли, застыв столбами, семеро. Снизу, из толпы, кричали нам, взобравшимся: «Что видно?» А мы ответить не могли, не в силах рты раскрыть. Из тумана возвышался огромный, больше нашей башни, каменный крест, его верхушка терялась в облаках, а основание – в тумане. В центре перекрестья устроился закрытый каменный же глаз. И он открылся. Страшный глаз, сосуды которого чернели сеткой, а радужное окольцовье меняло цвет – то синее, то голубое, то зеленое, то карее, то серое.
В черноте зрачка светился будто бы стеклянный череп. Сначала череп только намечался, затем был полупрозрачным, а после вошел в свою немыслимую силу и засиял злым колдовским переливающимся светом.
Те, что лежали без сознания, исчезли, стоявшие столбом рассыпались, как пересохший мрамор.
В одно мгновение исчез и крест, и облака с туманом, и один из старых мы узрели берегов».

Когда явилась Желтая Луна, мы корабли отправить поспешили.
А Мерлин рассказал нам древнюю легенду.
…Когда-то город наш имел почти такую силу, как сегодня. Затем он растерял ее.
И вот, в дни предыдущего расцвета, случилось с предками все то же, что и с нами – их Небо вознесло на облаках. Когда же клубы расступились в одном из направлений, они открыли круглую великую дыру. И в ней виднелась Желтая Луна, гораздо ближе, чем мы ее недавно наблюдали.
Но никто не думал к ней лететь – один смельчак нашелся, уговорил друзей, и вот – единственный корабль из многочисленного флота, самый малый, приблизился к Луне – не прямо, а загибая вверх, так видели со стен. Корабль же просто падал, и команда выровняла его перестановкой мачт и поворотом всех парусов плашмя.
Так, над поверхностью Луны кораблик медленно снижался, остановился, лишь коснувшись высочайшей из окрестных лунных гор. Все наши корабли причаливать стараются к вершинам – от вершин им легче начинать полет. Да и у нас они стоят в особых зданиях, высокими колоннами подпертых. Каждый корабль – в здании своем, как в доке. Возвращаясь, каждый пристает к одной из башен, освобождается от груза и встает в свой вознесенный док.
В одном из городов все корабли покоятся в глубоком подземелье, особые машины поднимают их в одну из четырех могучих взлетных башен, устроенных как исполинские колодцы с крышей на столбах. На каждой крыше – маленькая крепость, из которой огонь несет железо и железо пламень мечет. Но этот город прочно держит власть над многими им посещенными берегами, на некоторых он даже всю Страну к рукам прибрал и бьется с из-за гор пришедшими врагами, имеющими тоже свой летучий флот. Другие его враги летят от звезд и с Черной Луны, которую ни разу мы не зрели. Этот город имеет крепости на важных берегах, и гарнизоны в них. Все жители его – солдаты.
Луна желта из-за необычной желтизны песка и цвета листьев всех растений – лимонного. Горы же не столь желты, сколь серы. С гор спустившись, смельчаки столкнулись с отрядами стражи лунного царя. Царей на Желтой Луне множество, и все друг с другом враждуют. Луна – как шар, и вся поверхность – страны, всего на ней сто восемь царств.
Жители Луны отличны друг от друга – в каждом царстве живут другие. В одном – большие пауки, в другом – черепоглавые медведи.
Стражники напоминали обезьяну с мордой крокодила. Мех – серебристый, кожа морды тонкая и серая. На стражниках – доспехи из стекла. Оружие тоже из стекла – щиты овальные и мечекопья (обоюдоострые мечи на длинном древке). Стекло их прочнее стали.
Стража наших предков отвела во дворец.
Никто из этого народа не знал одежды. Только царь завертывался в белые покровы. На многих смельчаки заметили цепочки из алмазов, хрусталя, жемчужин. В этом царстве с камнями обращались так же, как мы с железом – плавили, заливали в формы. На голове царь имел кольцо из льда, оно на нем лежало, как венец. Лед на Луне не тает. Царь расспросил доставленных к нему, решив, что быть им не пленными и не рабами, а гостями. Сам дворец, стоявший одиноко посреди пустыни, не сильно отличался от наших строений. Царю необходим покой, поэтому он живет вдали от шумных поселений и базаров. Для вершения великих дел, как воздух нужна тишина.
Царь повелел корабль нагрузить оружием и доспехами стеклянными – их даже молния бессильна взять. Особенным успехом у предков пользовались мечекопья с коротким древком, шлемы (полусфера с маской для лица), панцири, щиты и стрелы. Стекло не тупится с годами, не тускнеет, не теряет прочность, не ржавеет, его особой силой можно зарядить, тогда удары вашего врага отскочат от щита и шлема, а стрела без промаха вонзится в незащищенное место того, кому вы ее наметили. Но лука лунного никто из наших предков натянуть не смог. Дал царь алмазное и прочее литье, плодов целебных лунных и трав.
С богатым и невиданным товаром друзья вернулись в Город. Тотчас целый флот с товарами отправился к тому царю и произвел обмен товарами хороший.
Щедрей же всех вознаградили смельчаков за их повторный полет. Они царю доставили трон и доспехи изо льда.
И жители из царства этого наш город тоже посетили.
Но скоро Город вернулся к берегам знакомым и с той поры никто Луны достигнуть больше не смог».

«Через некоторое время наши корабли вернулись – с поломанными мачтами и страшными пробоинами в днищах. На палубах лежали обезображенные трупы граждан. А вверх от кораблей метнулись две неясные крылатые тени.
Много времени прошло и много разного произошло на Желтой Луне. Не скоро вновь отправимся мы к ней».

«Дьявол снизошел на нас. Он вездесущ. Он вселяется в тысячи людей и обладает ими, воплощается в них один в тысячах. Чаще всего он входит в монахинь и монахов. И в детей. Если между обоими Небесами идет война, то он отбил нашу землю у Четырех Богов. Теперь он – бог нашей земли.
Небеса… Одно из них – истинное, а второе – только отражение истинного. Но какое из них истинное?
Он – в тысячах своих рабов. Они – рабы Дьявола. Одного из дьяволов. Сколько их всего? Один из них идет в тысячах своих рабов, рядами и шеренгами, по улицам и площадям, в воинах и мастерах, через все города. Из города в город, из города в город, из города в город.
Он пришел. Ад стал нашим Раем. Рай теперь – Ад для нас. Все перевернулось, все вывернулось наизнанку. Мы распинаем на крестах тех, кого недавно считали святыми. Теперь они – еретики. Пусть они повторят судьбу Беса. Беса Бесов, самого страшного Беса из всех возможных…»

«И пришел Изгоняющий Дьявола, муж с лицом ребенка и глазами мудреца. Сорок дней изгонял он бесов. Семь недель до него нами властвовал Дьявол. Сперва появился один одержимый им, от очей его заразились и многие остальные. И слова Сатаны стлались в воздухе, хоть никто не говорил их, они возникали сами по себе.
Сорок дней длилась битва в сердцах и душах. И новый пришелец победил.
Но вместо изгнанного беса вселил он в каждого трех своих. И, изгнав из последнего человека Дьявола, он взял нас еще сильнее, чем тот, прежний Царь. Царства их не от мира сего, их царства – в наших душах, мы рабы их.
В свой срок опять поменяется Царь, и новые бесы прогонят из нас старых. Сколько бесов можно поместить в одного человека? Они знают. Мы – нет.
И восстанет бред на бред, мираж на мираж, и правая рука сцепится с левой. И когда-нибудь бесов в нас окажется столько, что не поместятся они, а разорвут нас на части и будут называться тогда: Бес Левой Ноги, Бес Правой Кисти, Бес Зубов, Бес Уха, Бес Языка. Каждая кость получит своего беса.
Так случится, потому что бесов больше, чем людей. Иногда они сливаются в Царя, и он идет искать землю себе и воюет ее».

«Рассказали мне притчу о городе, что стоит ни на одном из наших берегов. В чистом поле, стеной обнесенный стоит. А вокруг – городки и поселки, что поссорились с ним и замуровали его, от себя отделив. Жизнью своей он живет и торговлю с иными мирами ведет. Времена те миры. Отгорожена столица от страны, будто нет ее вовсе. Стена глуха и прохода в ней нет. Но вот туча незримо зависла над ним, и замкнулся он в мире своем. И тогда горожане отрядами вышли в страну, вооруженные, и, разграбив, в пустыню превратили ее. Она стала великим Хороном, а люди, как волки, рыскали по богатым недавно посевам. Вместо злаков же выросла жуть. Кровь ростки удобряла обильно, и они к ней привыкли. И созрели хищники – и не спасся никто. За стеной одичали несчастные, выродились, но и Смерть не взяла их в могилу – камень доступ к земле закрывал. Так и бродят там вечные трупы, тоскуя, не в силах друг друга понять – каждый на своем языке говорит. Они даже убить друг друга не смеют».

«И снова Святая Церковь победила всех.
И поймали лже-антихриста, и пытали его, изгоняя беса наглого, самозваного. Ибо имя сие свято для всех святых.
Но огонь не мог причинить вреда ему. И иглы не могли проколоть его кожи. И щипцы не ломали костей, а ломались сами. Под водой он, не дыша, целый час сидел. И сидя, знаками глумился над святыми. И в петле без вреда он висел, и опять же глумился. Кони пали, надорвавшись, не в силах разорвать его. Палач свой разум вверил Господу и плюнул на топор, который отскакивал от шеи самозванца. Самозванец же при этом суду и толпе подмигивал. И смеялся сотрясающим души хохотом.
И решили тогда – он антихрист истинный. И раскрестил он всех святых и их помошников. А после снова окрестил всех, но по-черному. И глаза их враз переменились – тень для них стала светлой, Солнце – темной дырой. И остались для них из всех сотен цветов только два, да и то местами поменялись они.
И остались они с нами, но и в мир ушли иной. Ибо мир их, вывернутый, не наш, а мы. Какими они видят нас – не мы. И ночь для них светла, а день для них мрачен. И мрак его несется на города из черной дыры – мракотворца по имени Солнце. Луна для них мракотворец более слабый, да и дыра ее время от времени то закрывается, то открывается».

На пустой площади стояла виселица. За ней – плаха, а за плахой пылал костер. Полная Луна смотрела из зенита своей полночи в запертые окна с прибитыми на ставни боевыми щитами, отслужившими свое в битвах и походах; на полустертые, исцарапанные гербы на щитах; на палачей в черных монашеских одеяниях с низко надвинутыми капюшонами. Как они смотрели из-под них? Были ли у них глаза? Или глаза их сгнили давным-давно, еще прежде, чем их тела, но прах их оказался вечен, и они вернулись из своего последнего монастыря. Вернулись, чтобы совершить казнь. Казни, пытки, охота на человека – их занятие. Все черные дела – в их дланях. Недаром они ходят в черном – никто и никогда не видел их лиц. Они – гнев господен. И да свершится эта полночь  гнева. Полночь свершения гнева. Пославший их сейчас взирает на слуг своих немигающим желтым глазом – самым страшным из всех глаз. Этот глаз достанет везде, от него не спрятаться.
Полночь зенита Луны. Луна в зените? Возможно ли такое? В полночь свершения гнева господня возможно все.
Как тиха эта ночь… Только призрачно слышимый звон стоит, а то и струится (стелется? Бог знает, как распространяется этот звон), он проникает в меня и омывает все мои клетки, и дрожитв них, а еще сильнее – между ними.
«Это время не твое, - говорит он. – Ты забрался слишком далеко от своего времени. Каждый должен найти свое время и хранить ему верность».
Он изгоняет меня из вечности городов. Изгоняет в мое время. И правда, города – это слишком далеко от моего мира. Они не в прошлом и не будущем. Они – там, где палачи-монахи, восставшие из могил, распяли демона. Случилось это тоже в полночь гнева.
Вообще, структура темных и светлых сил сложна. Младшие бесы являются одновременно и младшими ангелами. Ангелы рангом выше  с точки зрения Тьмы стоят чином ниже бесоангелов. Все похоже на отражение отражения. Бог Света – последний во Тьме. Бог Тьмы – последний в Свете и даже помошники его оцениваются ангелами как более важные персоны.
Вот палачи-монахи приволокли из переулка жертву – не в меру благородного пажа. Сначала его повесили, затем ему отрубили голову, расчленили, а расчлененное тело сожгли, о обгоревшие куски утопили.
Милостивый Бог наш даровал пажу возможность испытать все это.
. И голова, горя отдельно от туловища, чувствовала, как жарятся бока и пятки. А она еще и захлебнулась в воде проложенного как нельзя кстати, точно специально для полночи гнева, канала.
Эта площадь – площадь страшной казни. У страшного суда и судья страшен.
И еще она – берег. Волны накатывают, делая все вокруг нереальным, призрачным. А более всего нереален звон. Но в следующий миг волна отливает из подчерепной пустоты, из всех органов чувств, и площадь с домами и священной расправой становится настоящей. И запах дыма вдруг берется, и мозги заполняют мой череп, и ветер шевелит мои волосы, а цвета уже мягкие, объемные, ощущаемые, глубокие, а не белесо-голографические. Все реально – мостовая давит на ноги через подошвы сапог, и звон сути почти не слышен, да и «почти» относится скорее к воспоминанию, то есть звенит не в этом, а в другом, далеком мире. И шарканье, и кашель монахов, скрип блока, треск угольев – все взаправду. Но и волна реальности не задерживается долее одной секунды, уходит. И опять все превращается в колдовскую свою параллельность.
Они идут ко мне – медленно, потому что я не бегу. Бессмысленно бежать от них. Свернешь за угол – и столкнешься с ними, хотя они не сделают и шага лишнего. И более того – те, что сзади. Тоже не пропадут. Непонятно, как они могут раздваиваться. Да если бы только раздваиваться – однажды один-единственный монах обратился бесчисленным войском. Воистину, бесова рать бесчисленна.
И они вешают меня – и я чувствую все, что положено. И умираю, но дух мой не отлетает – длань господня держит его в теле, дабы он не избег положенной ему муки.
И мне отрубают голову, и я чувствую это. И как обугливаюсь, и как пальцы мои рассыпаются золой, все чувствую – и жар нестерпимый, и ожоги. И умираю. Умираю, умираю. Пламя поселяется во мне. Бог этой вечности пытать умеет, никто не может в этом с ним сравняться.
И когда меня несут к каналу, Луна надвигается на меня, вытесняя звезды, которых не видно, но в призрачном приливе я мыслью осязаю их за мраком неба (мрак сей – лик господний), и вот она одна висит, висит ко мне вплотную, я вижу. Что она на самом деле – глаз. Вот щель зрачка, вот что-то в нем блеснуло, но смутны, смутны контуры его! И я плюю в него, вернее. Я пытаюсь плюнуть, но нечем мне плевать. Ты отнял у меня и это право, так будь ты проклят!
На площади огонь разводят прямо под виселицей – Ему наскучило однообразие. Он смеется надо мной. Он топит и того, кому суждено быть повешенным. Он дает повеселиться тем, кому суждено жить долго и счастливо – повеселиться во славу божию. Он безумен! Бог этой вечности безумен!
Я отомщу тебе, когда вернусь в свой мир. Я убью тебя в себе, а значит и во всем своем мире. Во всех своих мирах! Во всех своих вселенных. Во всех своих вечностях. Во всех своих вечностях я убью всех богов. Я распну их обратно. Я сложу их вместе – темных и светлых, и они станут людьми. Я соединю разделенное, и они самоуничтожатся. Кто сказал, что они ненавидят друг друга? Они дополняют друг друга, они не могут друг без друга и могущество одних усиливает власть других. Они безумны – убейте их во всех своих вселенных, во всех своих вечностях. Распните их обратно.
Горящий труп висит в петле, и свет от него затмевает тающую, отсутствующую, бледно гаснущую Луну зенита.

«Мы ждали чуда, но бледный единорог оказался людоедом. Особенно любил он маленьких детей – их нежное мясо…»

Все, я съел все свои драгоценности.

-Что, ваши художники все так же бедны?
-Ах, сир, все наши художники смахивают на сутенеров, а их соблазнительные подружки-натурщицы – на проституток.

«Страшнее только пятирогий черный бык, а он – единорог с желтыми змеиными глазами и серо-зеленой чешуей, он тоже людоед, но ест он поверженных воинов. Желтые круги – как луны, располовиненные вертикальной щелью зрачка. Рог его – стальной.
Этот зал – зал вечной ночи. И, если угодно, дождя. Он имеет окна, но окружен глухими стенами галереи и стен этих не заметно, есть только тьма, создаваемая ими, их же словно нет. Если сверху лить воду, отведя ее из водопада, то вся жизнь станет слякотным поздним вечером, когда так приятно посидеть у камина… И не знать дня, забыть о Солнце – как прелестен этот уют, правда, для него необходима особая свита. Многие. И из достойных, не долго выдерживают нескончаемый дождливый вечер и вечную проповедь пламени…»