На чердаке

Треск. Мне был слышен лишь треск, доносившийся из-под обуви. Я ступал своими тяжелыми ботинками на холодное стекло. И оно, не выдерживая напряжения, лопалось, стоило лишь слегка поднажать. Подняв ногу, я обнаружил миллионы осколков, и в каждом из них отражение моего лица. И еще больше глаз. Глаз, наблюдающих за мной. Моих глаз.

На чердаке не было ничего. Лишь старые обугленные книги, по всей видимости, сохранившиеся после пожара, произошедшего по человеческой неосторожности, давным-давно. Толстый слой пыли ровно лег на всех предлагавшихся горизонтальных поверхностях. Никто не поднимался на чердак уже верно лет сто. Однако кто-то опасно оставил стекла на полу. Хотя, быть может, они сами попросту рухнули от усталости, попытавшись тем самым закончить своё блеклое существование.

Внезапный шорох, вдруг заставил мое сердце уйти в дальнейшую точку груди. «Птица», - подумалось мне тогда. Сюда частенько залетали пернатые, оставляя за собой свой помет. Да, только сейчас я понял, что за отвратительный запах тревожил мой слух.

Вновь раздался треск. Ничего не поделаешь, чтобы пройти к окну, вдохнуть свежего воздуха, придётся немного пошуметь. Порой, для того, чтобы больше не дышать, не мучится искрометным запахом, приходится жертвовать новыми ботинками и любимой курткой, пробираться сквозь цепляющуюся к коже, к одежде пыль.

Зачем я взобрался так высоко, на чердак отцовского дома? Пожалуй, и сам не смогу ответить на этот вопрос. Возможно, меня тянуло к неизгладимым мягким воспоминаниям, что услащали временами горькую действительность, в которой нам всем пришлось оказаться.

У самого окна стоял небольшой ящик. Сердце вновь забилось в медленном темпе. Кровь, должно быть, окрасилась приятным коричневым оттенком – сепией.

Маленький мальчик открыл ящик. Теперь всё стало иначе. Никакой пластмассы и твердых металлов, оседавших в легких вместе с никотиновым дымом сырых будней. Мальчик перебирал игрушки, пытаясь найти свою любимую, неаккуратно разбрасывался ими, словно ни одна не заслуживался траты его бесконечного времени. Я видел его раньше, но сомневаюсь, что мы, когда-то были знакомы. Детская улыбка, задор, смех, слегка морщащийся нос, радостные карие глаза, цветущего желтого солнца. Не знаю, где мог видеть его раньше.

Наконец мальчик остановился. Мне даже самому стало интересно, куда был направлен весь его прошедший энтузиазм. Однако заглянуть из-за его спины мне не удалось.

Он резко повернулся ко мне, всё так же сидя на холодном полу. Только сейчас я понял, что он сидел на осколках стекла, оставленных мной. Всё это время, что мы находились на чердаке. От осознания мое сердце вновь ушло в глубину.

Карие счастье желтого солнца больше не озаряло глаза мальчики. Теперь они лишь тускло светили, смотрели на меня, бездушно, бессмысленно, будто бы принадлежали слепцу, ни разу, не видевшего белый свет, а потому представлявшего весь мир немного иначе. Однако даже без глаз человек с легкостью может отличить треск стекла от треска, раздавшегося из самой глубокой впадины груди.

Да. Я вспомнил, почему знаю его, но кто он, и откуда явился – нет. Воздух вокруг вдруг стал невыносимо тяжелым, его будто наполнили свинцом. Твердым металлом начал оседать в бронхах, усугубляя положение вещей до своего зернистого предела.

Из последних сил я сделал заветные два шага в сторону окна. Защелка уже отработала свой век, век назад, а потому, даже не смотря на всё упорство, не должна была крепко зацепиться за деревянную раму. Но мои пальцы тщетно соскальзывали с маленькой пластмассовой ручки, и противный хлипкий затвор отказывался поддаваться. Моя ладонь сжалась в кулак. Сконцентрировав остатки сил в хлёсткий удар, я разбил стекло в последний раз.

Холодный воздух подобно морскому ветру, спасительному для моряков, оставшихся посреди безграничного океана, бил мне прямо в лицо и заполнял, словно паруса легкие. На чердаке остался только я один. Мягкая сепия растворилась. Однако поток свежего воздуха обернулся не спасением, скорее наоборот гибелью, моментально я опьянел от него, ноги подкосились, и вот глаза уже уставились в потолок.

Я больше не чувствовал ничего. Маленький мальчик, улыбаясь, показывал свою любимую игрушку, нарочно тыкая ею мне в лицо. Но я не мог ничего ему сказать, его здесь больше нет. Он остался в памяти, окрашенной мягкой сепией.

Внутрь через разбитое окно влетела черная птица.