Глава 5 Её мужчины Из книги Я вам устрою Сталингра

ЕЁ МУЖЧИНЫ

  Первый раз она увидела его в сентябре 198… года, когда весь заводской техотдел отправили в «колхоз». Так называлось ежегодное веселое мероприятие по уборке картофеля на полях пригородных сельских хозяйств. Она всего день назад пришла устраиваться на завод после института. Пришла в шляпе и кожаном пальто, вся такая – растакая…
  Но шляпа не спасла её от всеобщей трудовой повинности, и, не успев оглянуться, уже на следующий день в сапогах и штормовке она «на карачках» ползала по бескрайним бороздам. Жили они в летних корпусах базы отдыха, по восемь-десять человек в номере. Погода была отличная, середина сентября, и Анне нравилось всё – и физический труд на воздухе, и компания, которая подобралась в комнате. Обед привозили в поле, и если быстро поесть, то можно было успеть даже немного поспать в траве под деревьями.
  Туалет был по-русски огромным, размером с весь лес, а так как лесов было тоже много, то, чтобы не запутаться, с мужчинами сразу договаривались, где «Ж», а где «М». В тот день после обеда они со Светой пошли в «Ж» и наткнулись на спящего в траве человека. Это явно был «М», но спал он на территории «Ж»! Анна не стала его рассматривать, мало ли кто в обед спит по окрестностям, но Света остановилась, и, показав на него, сказала:
– Это Ярый. Такой мужик хороший, но пьёт. Вечером услышишь, как он поёт и играет на гитаре.
  После такого сообщения Анна присмотрелась к мужику. Он лежал в траве, как оброненный мешок, по-видимому, был пьян. Брови и усы у него были черными, а волосы уже наполовину седыми. Густые ресницы лежали на задубевших от солнца щеках, пот выступил на висках и на лбу. Мухи кружились над ним и гудели, собираясь совершить посадку. «Как над кучей дерьма, – подумала Анна. – Интересно, какие у него глаза?», и они пошли дальше. Никто не знает своего будущего, но в тот момент рука Судьбы остановила её на минуту, чтобы показать предназначенного ей мужа. Кто бы сказал тогда, что это реально!
  Вечером после ужина она услышала гитарный перебор, смех, и пошла по направлению этих звуков. На скамейке у столовой сидел Володя по кличке «Ярый» и пел матерные частушки. Вокруг него собрались почти все обитатели базы: женщины сидели и рядом на скамейке, и на земле у его ног, мужчины чуть подальше. Видно было, как они все его любили, женщины особенно, его обаяние было несомненным. Голос и манера пения у него были, как у Высоцкого, очень похожи. Но он не подражал ему, было заметно, что всё получалось у него естественно. Лицо, всё составленное из несимметричных и не совсем правильных черт, тем не менее, было приятным, ему нравилось петь, нравилось это всеобщее внимание. С чувством юмора у него было всё в порядке, взрывы смеха это подтверждали. Но Анна не выносила мата, и ей пришлось уйти. Все последующие вечера проходили почти так же – где был Володя, там собиралась весёлая компания.
  На базе был установлен такой порядок – в корпусе каждый день должен оставаться один человек, чтобы помыть пол в коридоре и помочь на кухне. В тот день осталась она, но не по графику, а потому что заболела – отчего-то поднялась температура. Она лежала в комнате на своей кровати и скучала. Девчонки просили помыть пол, если сможет, и она думала, что надо бы попробовать. В дверь заглянул Володя, он как раз оставался дежурным. Увидев её, он удивился, спросил, в чём дело. Через десять минут вернулся с чашкой горячего чая, присел на кровать и дал ей конфетку и кусочек сахара.
– Раз уж я сегодня здесь, то подежурю и у постели больного. – Глаза у него были чайного цвета, яркие, от его взгляда исходило тепло, смотрел он на неё с интересом и нескрываемым любопытством, а заботился трогательно.
– Ну, я же не тяжёлая больная! Сейчас вот пойду за водой, девчонки просили пол помыть, а потом на улице посижу, а то здесь тоскливо, – поделилась своими планами Анна.
– Знаешь, ты лучше сейчас иди на улицу, посиди у столовой, там ветра нет. А воды я тебе принесу, потом помоешь, – предложил он. – Я тебе свою фуфайку дам, она тёплая, и даже не очень грязная!
Она вышла на улицу в его фуфайке, пошла к столовой и села на лавочку. Голова кружилась, но в целом она чувствовала себя нормально. Потом встала и пошла в глубь леса по дорожке. «В сто раз лучше, чем в городе», – думала она. «Почему все так не любят эти «колхозы»? Считают, что здесь здоровье гробится. А в городе оно, наверное, только крепнет!».
  Анна гуляла долго, пока не выветрились последние болезненные симптомы. Когда она вошла в свою комнату, не поверила глазам: пол был чисто вымыт, обувь и все вещи аккуратно разложены.
«Кто это сделал? Кто-то из наших приехал, что ли? Или… ну не может быть», – подумала она и пошла в столовую. Володя был там, чистил картошку.
– Слушай, кто у меня в комнате пол помыл, ты не видел? – спросила она и внимательно посмотрела на него.
– Не знаю, а что, помыто? Ну и дела! Я всё время был здесь, вот только собирался воды принести. – Он улыбался, и Анна всё поняла. Теперь всегда, когда он на неё смотрел, его лицо расплывалось в улыбке, и улыбка эта была какая-то дурацкая, но приятная и очень тёплая... Что такое есть в человеческой улыбке, отчего сердце радуется и душа поёт? В его улыбке была искренность чувства, в этом она не сомневалась, и это грело.
Как потом вспоминала Анна, именно в те минуты зародилось и стало непреодолимым их взаимное притяжение. И перед ним уже ничто не могло устоять.
  …Где-то высоко-высоко в небе, в неведомых пространствах, уже засветилась, затеплилась, как маленькая свечечка, душа их будущей дочери. Они ещё только разглядывали друг друга и были в полном неведении относительно своего будущего, а она уже готовилась прийти в Мир, требовала воплощения. Настал её черед, подошёл её срок… Что можно было сделать против Божьей воли? Они сделали самое разумное – они ей последовали!

  Анна посидела в столовой, поговорила с ним, потом увела его в лес погулять. Говорить им было интересно обо всём, но когда бригады вернулись с поля, они расстались. В тот вечер гитары не было слышно, и народ довольствовался танцами под магнитофон. Как она узнала потом, Володя весь вечер стирал свою одежду, от носков до шапки, чем страшно удивил своих соседей по комнате. Обычно он делал две операции со своей одеждой: сушил и проветривал.
На следующий день он принёс Анне свою чистую рубашку и попросил зашить на ней прореху. Пока она зашивала, он тихо играл на гитаре, потом запел: «На Соловецких островах дожди». Она слушала его завораживающий голос, и с первых же звуков очень ясно увидела и Соловецкие острова, и дождь, мелкий и холодный. Прорезая его туманную завесу, в море выдвигалась громада Соловецкого монастыря. Сырые и холодные валуны лежали у воды, а массивные каменные башни вершинами уходили в низкие тяжелые облака… Вот так действовал на неё этот голос.
  Когда она закончила работу, он взял рубашку и на вытянутых руках понёс по коридору.
– Надевать не буду, на стену повешу и буду любоваться, – говорил он всем, и все стали догадываться. В свои тридцать четыре года Володя не был женат, у него не было детей, и все привыкли, что он принадлежит друзьям, всегда пьяный, веселый, душа компании. А тут с ним начали происходить необъяснимые вещи: он приковал своё внимание к одной женщине, перестал материться, пить, постирал свою одежду и вообще изменился! Вечером он стоял с Анной в коридоре и, не скрываясь, влюблено смотрел ей в глаза, не обращая внимания на многочисленные приглашения. До её слуха донеслось: «Повезло же ей!» И произнес это тихий и завистливый женский голос…
Потом они ушли в лес, долго бродили среди сосен и берёз, а когда совсем стемнело, зашли на усыпанную желтыми листьями веранду пустого корпуса, сели на лавочку.
  Он смотрел на неё и мучился от желания. «Кто я? – думал он. – Пьянь, слесарь с девятью классами образования и без перспектив, а она – инженер, с далеко идущими планами профессионального роста и участия в общественной работе». Но он уже любил её. Анна же думала, глядя на него: «Он добрее и великодушнее, чем я, он меня никогда не предаст, и что мне до его образования, ведь я знаю, что он не дурак».
  Она приблизила своё лицо к его лицу, заглянула в глаза, полные смиренной, горячей мольбы, рукой обняла за шею и обреченно прошептала «Пусть будет всё, чему быть суждено».
  А потом случилась любовь, и Володя по кличке Ярый был потерян для компании навсегда, а Анна поняла, о чём шептал завистливый женский голос. …
И первой постелью им было ложе из золотых берёзовых листьев, и пологом, осенявшим их, было бесконечное тёмное небо, усыпанное мерцающей звёздной пылью, а благовонием, услаждавшим их, был прекраснейший запах осеннего леса и остывающей земли. И не было, и никогда не будет разницы для Любви, в каких декорациях будет пылать этот Божественный огонь!
  Каждый следующий день был для неё теперь праздником. Их бригада занималась сбором картофеля, который ссыпался в контейнеры. Бригада грузчиков, которой командовал Володя, грузила эти контейнеры в телеги. И не раз в течение дня он находил время и появлялся рядом с ней. То внезапно выйдет из леса, соберёт с ней несколько вёдер, отнесёт их и снова исчезнет, то машина, гружённая картошкой, вдруг сделает крюк по полю и подъедет к ней, и он выйдет из кабины поговорить пару минут. Каждый раз Анна предчувствовала его появление по одной ей известным признакам: как-то вдруг среди других мыслей вдруг вырастала одна – о нём, и вытесняла все остальные, а в районе сердца появлялись какие-то приятные и теплые ощущения. Она поднималась, оглядывалась, и видела его.
  Сладкий морок, жар и дрожь, трепет сердца и звёзды в глазах, среди жёлтых листьев и глубокой небесной синевы! – никогда больше не повторились в её жизни… Остаться бы там навсегда!
  Друзья и подруги уже перестали обсуждать эту ситуацию, бесполезно было что-либо говорить; они же ходили, не чуя под ногами земли, и светились оба. Он сделал ей предложение. Необходимые слова были сказаны таким безнадёжным тоном, с таким отчаянным неверием в какую-либо возможность осуществления, что она согласилась, однако, поставив условие: он должен был бросить пить.
– Не хочу, чтобы меня называли «Жена алкоголика», – говорила она ему.
– Мне теперь есть, ради чего жить! Это раньше было всё равно, никому моя жизнь не была нужна. Теперь есть смысл, и пить мне уже незачем, – отвечал он убеждённо.
  В послеобеденный отдых он приходил к ней, лежал в траве рядом и держал её за руку. Когда на поле не хватало контейнеров, рядом с бригадой сборщиц ехал грузовик, и они подавали вёдра наверх, стоящему в кузове парню. Пока машина стояла, водитель шёл спать. Однажды, когда машина осталась уже далеко позади, а его не могли найти, Анна заглянула в кабину. Ключи были в замке зажигания. Теоретически она знала, как водить машину, правда, ей никто не давал попробовать, а тут шанс был верный… Она взобралась на сиденье, завела двигатель, включила первую передачу и двинулась по полю. Звук мотора разбудил водителя, он выскочил из кустов и побежал к машине, думал, наверное, что она сама завелась. Рядом бежал Володя. Девчонки смеялись над этой картиной, а Анна, высунувшись из кабины, кричала водителю:
– Где тут у тебя вторая передача?!
Володя, который уже обогнал водителя, кричал ей в ответ:
– Подожди, постой, она у меня в кармане!
  Анна остановила грузовик, мужчины подошли, и она легко договорилась с водителем, что тот может спать хоть весь рабочий день, машину она будет подгонять, когда будет нужно, – ей страшно нравилось водить машину. На следующий день, когда она опять почувствовала присутствие Володи рядом, она его не увидела. Но она же точно знала, что он здесь, и даже направление на него определила! И тут он вышел из-за деревьев… Что-то несуразное было в его фигуре – плечи, что ли? Точно, плечи были почему-то такие широкие и угловатые, что куртка почти трещала по швам. Анна уставилась на него в недоумении, и, пока он подходил, улыбаясь, ничего не могла понять. И только, когда он подошёл вплотную, она рассмеялась: у него сзади на плечах лежала палка, концами заходившая в рукава!
  Он всегда старался её насмешить, и это у него всегда получалось. То они с мужиками взяли у пастуха лошадь без седла и стремян, и стали делать из лошади и Ярого конную скульптуру. Все уже были слегка поддатые, двое держали лошадь, а пятеро запихивали его наверх. Володя специально не помогал им, а вёл себя, как мешок с отрубями, поэтому сначала на лошадиный круп закинули одну ногу и руку, потом, держа их с другой стороны, стали одновременно тянуть и толкать. Возня закончилась и он, наконец-то, оказался наверху. Но почему-то лицом к хвосту! Лошадь отпустили, она, недоумевая и оглядываясь, медленно пошла. Всадник, честно изображая памятник, вытянул одну руку вперед и вверх, другой вцепился в хвост… Картина была невиданная для сельской местности, и смеха такого окрестности тоже не слышали.

  Сентябрь подходил к концу: похолодало, и по утрам на земле уже лежал иней. Леса стояли прозрачные и тихие, медленные птичьи косяки проходили высоко над головами на юг, вслед за ушедшим летом. Был назначен день отъезда, и все стали собираться. Анна с подругами жила в общежитии, и Володя хотел в первый же день познакомить её с матерью, тем более что общежитие было рядом с его домом.
  В городе она ещё раз убедилась, что природа способствует любви, а городская среда как-то старается её приглушить. Здесь трудно было найти такое желанное уединение – в комнате общежития их жило четверо, на улицах всегда было людно. Володя приходил к ней в общежитие два раза и на третий раз просто взял её чемоданы и перенёс через двор в свою квартиру.
– Что мы, как подростки, будем ходить друг к другу в гости! Раз уж решили, так давай уже жить вместе, – заявил он.
Мать его, Мария Петровна, приняла Анну, как родную дочь. Она не могла скрыть своей радости: наконец-то сын женится! Уж и не чаяла она, что доживет до этого момента.
  Но их квартира неприятно удивила Анну. Была она такой запущенной, заброшенной, мебелишка была в ней вся такая старая, – чувствовалось, что никогда никто её не ремонтировал, ничего для неё не приобретал. «При его образе жизни ремонт квартиры – вещь немыслимая, – подумала она. – А мать уже старенькая, ей не потянуть. Но ничего, я быстро здесь всё устрою».
Первые месяцы жизни с Володей она запомнила, как один, бесконечно повторяющийся день. Работали они на одном Заводе, только он приходил с работы на полчаса раньше. Когда она открывала ключом дверь, он со счастливой улыбкой встречал её в прихожей. Помогал раздеться, вел на кухню – там на столе стояла в тарелке уже разогретая еда. Она ела, он кружился вокруг, наливая чай, подавая посуду и приборы. Потом она мыла посуду, они разговаривали, шли в свою комнату. Первый раз Анна даже вздрогнула, когда увидела в комнате уже разобранную ко сну постель, – это в шесть-то часов! Сесть было некуда, кроме этого разложенного дивана, они садились… и, в общем, когда они с него поднимались, то была уже пора действительно ложиться спать.
  Анна от природы была стыдлива, но считала, что любить человека и наслаждаться любовью – не грех. Грехом в её глазах было другое: унижать, причинять боль, быть эгоистом в таких отношениях.
Володя был лучшим мужчиной в её жизни: сразу отмеченное в нём великодушие и альтруизм распространялись на всё, что он делал…
  Медовый месяц продолжался бы ещё, но беда стояла у дверей и никуда не собиралась уходить. Анна видела, что он продолжает пить, не так много, не так часто, но всё-таки. В январе она обнаружила, что беременна. Этот факт был воспринят без особых эмоций, беспокоила её только будущая семейная жизнь. Теперь об этом надо было думать серьёзно, позорное звание «жена алкоголика» потенциально ещё висело над ней, и вполне могло приклеиться. Он должен был протрезветь! Много, много говорили они об этом, и однажды он попытался бросить. Именно эта попытка показала Анне, насколько запущены были дела…
Володя лежал на диване, его била дрожь, пот струился по лицу, он был бледен до синевы. Она ужасалась его состоянию, ходила вокруг и не знала, что делать. Он пил воду, снова ложился, потому что стоять и сидеть не мог, так ему было плохо. На следующий день он выглядел получше, но был страшно раздражён. Анна видела, что, протрезвев, он стал совсем другим человеком – злым, нервным, суетливым, боялся выходить на улицу, не обращал на неё внимания, отчего ей просто не было места в доме. В таком состоянии он не вызывал в ней никаких чувств, кроме жалости, и она в растерянности думала: «Если он будет ТАКИМ, сможем ли мы жить вместе?»
С большим трудом она уговорила его показаться наркологу. В наркологический кабинет они пришли вместе. Врач – пожилая женщина с усталым и жестким лицом – бегло оглядела их обоих, и попросила Володю пройти в другую комнату.
– Послушай, девочка, – заговорила она быстро, – беги от него, пока не поздно, посмотри на него и на себя! Это очень трудный случай, я тебе говорю, мне опыт подсказывает. Беги, не трать время зря, себя потеряешь!
– Нет, я не могу, я хочу ему помочь, он будет стараться, мы вместе преодолеем это, – Анна пыталась убедить в этом врача, но видела, что слова не оказывают на неё никакого действия.
– Я предупредила тебя, и мне будет жаль, если ты потратишь на него свою жизнь, – сказала она уже равнодушно и вышла.
Слова её запали Анне в душу, и она часто о них думала.
В какой-то момент Володя и сам засомневался в себе. Однажды он не встретил Анну с работы. Она сама разделась, и прошла в комнату. Он сидел на диване, обхватив голову руками и едва взглянул на неё.
– Что с тобой? – заволновалась она.
– Знаешь, не надо нам, наверно, встречаться больше, не стою я тебя, всю жизнь тебе испорчу, я сам в себя не верю… – он закачался из стороны в сторону.
– Да ты что, как теперь назад вернуться? Ты ведь уже пробовал – у тебя получалось! Врач говорила, год надо продержаться, и все последствия пройдут. Я тебя поддержу, не оставлю, не бойся, ты сможешь! – она видела, что сомнения не отпускают его. Обняла его голову, через сопротивление прижала к себе, и он расслабился. Потом он тихо плакал на её плече, сознавая: либо ему нужно будет пройти через невероятно тяжкие испытания, либо потерять семью, и он сам не знал, хватит ли у него сил на борьбу, и что ждало его впереди.
  Опыт – горький, жестокий профессиональный опыт – оказался правее в этой жизненной драме, и чаша весов в конце концов склонилась не в их сторону… Вместо реальной борьбы с привычкой Володя избрал другую тактику: он изощрённо врал, притворялся трезвым, изображал обиду, когда она укоряла его. Он никогда не напивался на улице, не валялся, он приносил спиртное домой и умудрялся незаметно от неё «надраться».

   Мать была плохой союзницей, она по-простому считала, что тот не мужик, кто в выходной не выпьет, хотя иногда лупила его веником за этот грех. Анна надеялась, что рождение ребёнка поможет ему остановиться, наполнит жизнь смыслом и радостью. В марте они зарегистрировались, организовали посиделки с друзьями за столом. Как он готовился к свадьбе! Купил костюм и галстук-бабочку, надел и пошёл к зеркалу. Анне показалось, что отражение ему понравилось до чрезвычайности, он радовался, как ребёнок. В его жизни это был первый настоящий костюм, выглядел он в нём солидным и приличным человеком, и очень понравился ей самой. Его друзья говорили ей потом, после свадьбы, что они ещё ни разу в жизни не видели его таким счастливым. Фотографии сохранили это его блаженное выражение, и всякий раз, когда Анна смотрела на них, у неё сжимало горло. «Почему, почему мы не смогли стать счастливыми, ведь у нас всё для этого было!» – думала она с горечью. Где-то была и её вина, и в этом предстояло разобраться.
  Муж хотел, чтобы у них родилась дочь, Анна же хотела сына, ей казалось, что она может его хорошо воспитать. Володя шутил:
– Дочка чем хороша? В восемнадцать лет отдал замуж – и свободен, а пацана всю жизнь из тюрьмы жди!
Родилась дочь и, как и все родители на земле, Анна быстро приняла этот факт, сразу же забыв о предполагаемом сыне. Володя радовался несказанно, бегал босиком по двору и всем сообщал, что у него теперь есть дочка.
  Вначале он побаивался к ней прикасаться, только внимательно рассматривал. Когда Анна кормила дочь грудью, он старался не присутствовать, но однажды остановился, как вкопанный, сел на стул и несколько мгновений смотрел на них с непередаваемым выражением любопытства и восхищения.
– Ты сейчас, как Богородица на иконе! Это такая картина, такая… – он не находил слов. – Жаль, что ты не можешь это увидеть!
  Он всегда очень хорошо чувствовал такие моменты, как поэт или художник, да он и был поэтом, – ранимым, эмоциональным. Неправда, что таким людям нет места в этом мире. Место есть для каждого, кто сюда пришёл. Без поэтов мир наш был бы скопищем волков, грызущихся из-за добычи, и многие бы ещё не нашли в нём места.
  Когда она показала ему портрет Нефертити, он долго смотрел на него, потом ушёл с ним на кухню. И только через несколько дней Анна обнаружила на обратной стороне четверостишье:

В портрете этом вижу отраженье,
Как синь листвы над розовой водой,
И прихожу в немое изумленье:
Ведь это ты, не кто-нибудь другой!

  Ей, конечно, польстило это сравнение, но она знала, что он увидел сходство не внешнее, а такое, которое мог увидеть только человек глубоко чувствовавший, любящий, и оценила это.
Дочь подрастала, ходила уже в садик. Она унаследовала от отца глаза, такие же яркие и горячие, и от них обоих – исключительное жизнелюбие. Володя как-то незаметно переселился в комнату матери, потому что постоянно был под градусом. Вел он себя всегда прилично, но сам вид медленно опускающегося, деградирующего человека, бывшего совсем недавно таким близким и родным, был тяжел.
  Она вспомнила, как в начале их совместной жизни они толклись на кухне, и Володя готовил яичницу, – единственное, что умел. Анна тоже не блистала тогда кулинарными способностями: умудрилась засыпать мороженые пельмени в холодную воду! На его непомерное удивление она ответила:
– А что ты хочешь? Я всю жизнь пельмени лепила на большую семью, оглянуться было некогда, кто и как их варил!
 Так вот, когда он жарил яичницу, на нём была рубашка в красную клеточку, и Анна смотрела на неё и думала: «У моего отца была точно такая же рубашка, он её любил носить. Он как-то жарил сало на сковородке, и был в ней».
В этот момент муж повернулся от плиты со сковородкой в руках, и острое, как укол, чувство пронзило её.
– Ты сейчас такой родной мне, в этой рубашке, ну прямо как отец! – сказала она взволновано. Володя поставил сковородку на стол и подошёл к ней. Не вставая со стула, она уткнулась ему в живот лицом и замерла. Он погладил её по голове… Только с ним у Анны бывали мгновения такого абсолютного родства душ, и только он гладил её по голове так, что хотелось умереть от счастья.
Свекровь продолжала периодически лупить сына веником, но Анна видела, что это имеет нулевой воспитательный эффект, только веники приходилось покупать чаще. Он пил её лекарства и, к своему ужасу, Анна как-то наткнулась на спрятанные глубоко в антресолях флаконы из под клея БФ и стеклоочистителя. Уследить, когда он всё это употреблял, было невозможно.
  Она старалась, чтобы Володя почаще оставался с дочерью, которую так любил! Он послушно водил её на мультики в соседний ДК, и честно спал рядом весь сеанс, если только она не толкала его в бок локтем и не шипела «Папа, не храпи, я ничего не слышу!». Часто ходил вечером с ней по улице, крепко держа за руку и гордясь. Однажды в сквере, когда он сидел на лавочке, а дочка ходила вокруг куста шиповника и нюхала все его цветы по очереди, ей залетела за шиворот оса. Так, как умела орать она, не орал никто из детей. Володя испуганно вскочил, ничего не понимая.
– Что, что случилось?
Она продолжала прыгать и извиваться, пытаясь вытряхнуть насекомое.
– Оса-а-а-а! Оса-а-а-а-а! – наконец расслышал он. Засунул руку ей за шиворот и попытался нащупать там осу, но дочка вертелась, как ужаленная.
– Снимай платье, пока она тебя не съела! – прикрикнул он и одним рывком сдернул с неё платье. Но оса была под майкой, пришлось снять и майку. Освобождённая оса мгновенно скрылась в кустах, а со стороны дороги приближалась новая, непредвиденная опасность: оттуда бежали к ним четверо мужиков. Лица их были свирепы, а сжатые кулаки обещали сеанс незапланированного и жестокого массажа на всё тело.
– Представляешь, если бы меня Мишка не узнал, они бы меня убили! – со смехом рассказывал он Анне. – Говорит: «Смотрим, в кустах мужик раздевает маленькую девочку, а та орёт и вырывается. Ну, мы мочить тебя уже собрались, точно бы наваляли сначала, а потом разбираться стали!»
  Анна пыталась отвлечь мужа какими-то хозяйственными работами, он соглашался ей помочь и старался, но что из этого выходило? Сплошная комедия. Как-то она попросила его прибить ручку входной двери, снаружи ручка болталась на одном гвозде. Он взял молоток, гвоздь и вышел на лестничную площадку. Раздалось несколько уверенных ударов молотка, а затем – стук в дверь. Она подошла к двери:
– Ты что ли стучишь?
– Я. Гвоздь оказался сильно длинный, не туда пошёл, я дверь забил. Ты давай, маленько надави на неё, чтоб она оторвалась.
Анна надавила на дверь сначала легонько, потом сильнее. Дверь не поддавалась, гвоздь торчал из двери сантиметров на пять. «Зачем такой большой гвоздь взял – непонятно», – подумала она, а вслух сказала:
– Давай я отсюда его пробью, он к тебе назад и вылезет!
– Давай, – глухо пробубнил он из-за двери, – да только молоток-то у меня.
– Тогда я сейчас ногой попытаюсь пнуть дверь, может, поддастся, – неуверенно предложила Анна. – Ты только отойди подальше.
  Но и он не был уверен, что у неё получится, поэтому не отошёл, а наклонился и стал прислушиваться. У неё, как назло, получилось с первого раза. Дверь отлетела, поставив внушительную печать на лбу у несчастного ремонтёра. И больше уже Анна его не просила «подремонтировать» что-либо.
Ремонтировать пришлось ей – его лоб, руку, по которой он попал молотком, а потом и дверь: маленьким гвоздиком она аккуратно прибила ручку и отколовшуюся от двери щепку.

  Летом Анне дали путевку в санаторий. Когда она пришла домой и сказала, что едет в отпуск, Володя совершенно уверенно и с отчаянием сказал «Всё! Ты оттуда вернешься не одна!» Его эта перспектива ужаснула, он почуял опасность, но удержать её около себя было нечем. Анна не поняла его отчаянной уверенности и страха, так как планов никаких не строила. Но он как в воду глядел, потому что понимал в жизни больше…

  Наступил день, когда он ушёл с Завода, какое-то время был без работы. С трудом устроился на соседний завод, благо заводов только на их улице было пять. Там на удивление хорошо платили, и он бы мог даже профессионально вырасти, но через полтора года его уволили – попался на пьянстве. Ещё один завод принял его в свои объятия, и тоже ненадолго – меньше года. Потом он уже нигде не работал…
  Когда Анна получала алименты, она старалась всё до копейки потратить на дочь, чтобы у Володи не возникали сомнения. Она раскладывала купленные вещи на диване вместе с кассовыми чеками, и звала его. Когда муж первый раз увидел такую картину, он смутился, но оценил её желание исключить всякие ненужные подозрения. Второй раз смотреть «выставку» он уже отказался.
Со временем Анне пришлось врезать в свою комнату замок, так как он начал выносить из дома и продавать её вещи. Потихоньку ушли книги, которые она собирала и очень любила, новые посуда и бельё. Так как он все деньги пропивал и был голоден, в холодильнике ничего нельзя было оставить. Было жалко и его, но нужно было кормить дочь и кормиться самой, и Анне пришлось поставить холодильник в свою комнату. Было тошно и мерзко от собственных действий, но иначе жить не получалось.
  Однажды она получила его деньги, пошла в магазин и накупила на все продуктов – яиц, сахара, молока, чего-то ещё и отдала ему. Он съел всё это за два дня… Всю свою жизнь Анна корила себя за его голод, надо было его подкармливать: она же видела, как он собирает отходы. Испытывать голод – большое унижение для человека, и очень многие не могут сказать: «Я голоден, дайте мне поесть!» Дать голодному тарелку супа или кусок хлеба – святое дело.   Но тогда ситуация была тяжкой – он уже воровал у неё вещи самым наглым образом. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал случай, когда она пришла с работы домой на обед. В прихожей сняла новые красные лаковые туфли, прошла в комнату. Когда, пообедав, она вышла, то не поверила своим глазам – туфлей не было! Она выбежала в тапочках на улицу, стала спрашивать, не видел ли кто Володю, и куда он пошёл. Никто ничего не видел! В такой ситуации очень трудно было сохранить в сердце доброту, ведь туфли были единственными…

* * *
  Из той поездки в санаторий Анна вернулась одна, но её рабочий телефон остался в записной книжке у одного человека.
Через несколько дней пребывания на отдыхе, куда она поехала с Любкой, в столовой к их столику подсел мужчина лет пятидесяти, и безо всяких церемоний сказал, что ему понравилась Анна и он хотел бы с ней познакомиться. Анне импонировала такая прямолинейность – во всяком случае, это было по-мужски. С первого раза знакомство не получилось, так – поговорили, и всё. Но теперь они постоянно встречали Игоря то на пляже, то во дворе санатория, то в столовой, и Анна всегда ловила на себе его изучающий взгляд.
Рядом с санаторием был пионерский лагерь, и Анна каждый раз, когда они ходили на озеро, тянула Любку на «пионерский» понтон, всегда пустынный в сончас. Там они и встретили Андрея, работавшего физруком в лагере. Это был высокий, симпатичный парень лет около двадцати семи. Надо сказать, что Любке по жизни нравились мужчины гораздо моложе её самой, Анне же – наоборот. Так что это была потенциальная «жертва» Любкиных чар.
  Они пригласили его в санаторий на танцы, попросили покатать на лодке. Андрей с удовольствием выполнял их желания, но придерживался нейтральных, дружеских отношений, не оказывая ни одной из них особого внимания. Прошло несколько дней, Андрей вечерами приходил на танцы, заходил к ним в комнату на чай. Заметно было, как Любка пыталась его «охмурить», но он не поддавался. В очередной раз на танцах Анна из чувства соперничества что ли, даже не отдавая себе в этом отчёта, «увела» парня, разрушив этот не совсем нормальный тройственный союз. Он и сам был рад, говорил: «Я думал, что вы договорились так дружить». Когда Анна вернулась после полуночи, её ждал скандал.
– Ты бы хоть предупредила, что придёшь поздно, я переживала! – говорила ей подруга истерическим голосом, нервно ходя по комнате и размахивая полотенцем.
– Люб, ну мы же взрослые люди, ты же видела, с кем я ушла! – удивилась такой встрече Анна и тут же поняла, что истерика происходит как раз по поводу того, с кем она ушла.
  Андрей был ещё слишком молод, он находился в тяжёлом периоде развода с женой, постоянно говорил об этом, и, похоже, ни о чём другом не мог думать. Анне не хватало тепла, огня, поэтому она и не загорелась сама. Походили вечерами по лесу, на этом всё и кончилось.
  Зато от Игоря огонь и жар исходили постоянно. Анна могла идти по дорожке и вдруг ощутить, как песок под ногами раскаляется, а воздух вокруг начинает разогреваться. Она оглядывалась, и видела, как Игорь смотрит на неё. Да, так было всегда и, выбирая между «молодой и красивый» и «старше и чуть красивее крокодила», она отдала предпочтение второму варианту.
Однажды они с Любкой лежали на санаторном пляже. Подошёл Игорь и предложил Анне ласты, чтоб она поплавала. Она обрадовалась, потому что любила плавать с ластами, и отправилась в озеро. С воды она видела, что Игорь о чём-то разговаривает с Любкой. Та, как верная подруга, на его заинтересованные расспросы отвечала, что Анна замужем, всё у неё в порядке, и Игорю ничего не светит. Но он не отступился, ходил вокруг да около и грел её глазами. Как-то она зашла к нему в номер, он угостил её земляникой – сам собрал в лесу. Они сидели на противоположных кроватях, и смотрели друг на друга: она с прохладным любопытством, он – со сдерживаемой страстью. Тогда она и дала ему свой заводской телефон.
  В первый же рабочий день Анна получила от него звонок и пока ещё робкое приглашение в гости. Был у неё определённый страх перед этим визитом. «От него так просто потом не уйдёшь. Готова ли я к новым отношениям, ведь это значит кардинально менять жизнь?» – думала она. Но дома было всё то же – каждый день Володя к вечеру напивался, и она с тоской смотрела на перспективы такого совместного сосуществования. Игорь был разведён, жил с двумя сыновьями в трёхкомнатной квартире и без всякой осторожности предлагал ей сразу переехать к нему. Анне было страшно, и совсем не напрасно она боялась. Нужен был третий вариант, но его не было, а надо было выбирать между плохим и худшим.
  Анна поехала к Игорю в гости через две недели его постоянных звонков и уговоров. Он встретил её ещё на трамвайной остановке, привёл в дом. «Ну что такое! – удручённо подумала Анна – опять то же самое!» Квартира была сильно запущена, как бы в стадии подготовки к ремонту. «А говорил, что всё умеет делать своими руками».
  Но чем Игорь поразил её сразу, так это умением готовить и накрывать стол. Он попросил её пройти в зал и посидеть, пока не закончит приготовления. Но из кухни так сильно и вкусно пахло, что она не стала ждать в зале, а сразу же пошла на запах. Он делал «цыплёнка-табака», на столе уже стояла ваза с фруктами, зелень и овощи, стояла бутылка вина. Делал он всё как-то аккуратно, быстро, и главное – красиво. У него были хорошие руки – руки мастера и художника одновременно.
  Почему-то Анна сразу обращала внимание на руки мужчин, ей нравились руки выразительные – хорошо вылепленные, с выраженными буграми и линиями. Они замечательно посидели и поговорили, а потом неизбежно случилось то, что должно было случиться, и отношения их стали совсем другими.
  Почти год они встречались у Игоря, но такое положение вещей не устраивало их обоих. Если бы не мучительно беспросветная обстановка у себя дома, Анна бы не осмелилась переехать к нему. Но ситуация только ухудшалась, не обещая впереди ничего хорошего, и она решилась. Во второй класс Соня уже пошла в другую школу.
  Жизнь на новом месте не задалась с самого же начала. Анна ждала, что Игорь как-то представит её сыновьям, продемонстрирует перед ними их отношения, чтобы и они относились к ней с уважением. Сама же она сразу предупредила Игоря:
– Может случиться, что я не смогу полюбить твоих сыновей. Но что я могу тебе гарантировать, так это спокойное и доброжелательное к ним отношение.
Его это устраивало. Но помогать ей выстраивать отношения с детьми он не стал, оставил ей самой с этим разбираться. Сыновья были для Анны уже большими – тринадцати и семнадцати лет, и жили своей жизнью. Она была для них просто помехой, которую надо было терпеть ради отца. Старший отнёсся к этому более спокойно и сдержанно, а с младшим были проблемы. Дочь старалась никому не мешать, и по своей природной незлобивости пыталась сблизиться с мальчишками. Но это был такой дом и такая семья, где никто посторонний, чужой, не приживался, им никто не был нужен. Мать у детей была, и очень скоро Анна с ней познакомилась.
  Она, Валентина Павловна, довольно часто приходила к сыновьям. Эти визиты были похожи один на другой как две капли воды. ВП приходила в дом, и мальчишки сразу же собирались и убегали на улицу, находя всякие неотложные причины.
  Анна очень удивлялась вначале такому раскладу, а потом поняла – они просто не хотели с ней видеться: по большому счёту – они в ней не нуждались. ВП проходила на кухню, Игорь предлагал ей чай, и она начинала долго и нудно «бухтеть» ему, как надо воспитывать сыновей. Анна вначале старалась уходить вообще из дома, потом в другую комнату… Визиты удручали своей регулярностью, она приходила к детям почти как на работу. Однажды Анна на улице увидела ВП, когда та шла к ним домой и решила погулять немного, пока визит не закончится. Она видела, как сыновья вышли из подъезда и ушли куда-то. Было морозно, и вскоре Анна замёрзла.
  Вдруг, как всегда внезапно, до неё дошло: эта «кукушка», получается, приходит совсем не к детям, а к своему бывшему мужу. И по часу учит его воспитывать детей. Придёт, такая вся надушенная, с маникюром, и отнимает у них время. А в ванной стоит таз с бельём, которое надо перестирать, надо ещё сготовить, и вообще – она, жена, ходит по улице, задницу морозит, а та сидит в тепле и учит их жить!
  Анна решительно повернулась и быстро поднялась по лестнице в квартиру. Кровь вскипела в ней и ударила в голову. Пора было выяснить, кто в доме хозяйка. Не раздеваясь, она прошла в кухню. Игорь явно мучился от бездействия и присутствия ВП, и был бы рад избавиться от неё любым способом.
– Ты что это сюда зачастила как на работу?! Что, тебе больше делать нечего по вечерам? Зато у нас есть – и постирать надо, и сготовить, а ты время у нас отнимаешь! Ты же не постираешь за своими детьми, тебе легче учить нас, как жить! – начала Анна в сильном возбуждении.
– А почему Вы мне «тычете»? Я к своим детям прихожу! – ещё не почувствовала опасности ВП.
– Потому что ты этого заслуживаешь! А твои дети из дому бегут, как только тебя увидят! Кукушка чёртова! Им никто не запрещает к тебе ходить, но они не ходят! И тебе нечего к моему мужу приходить! Когда он был твой – так хуже его никого на свете не было! Сами знаем, как нам жить, и давай, давай – сумочку в руки – и сваливай отсюда, а то я тебе помогу! – Анна разгорячилась не на шутку.
ВП поняла, что ещё немного – и её красиво уложенную прическу могут серьёзно потрепать, и торопливо засобиралась. Уже в прихожей, надев пальто, она резко изменившимся тоном ядовито сказала:
– Я знаю, что ты здесь ищешь, – тебе квартира нужна!
  У Анны аж дыхание перехватило. Она уперла руки в бока и двинулась вперед, как танк:
– По себе судишь? Только мелковато как-то. – Анна решила подразнить её: – Не только квартира, но и гараж, и машина, и дом в деревне будут моими!
– Ну-ну, не радуйся, не думай, что он такой добрый. Ты ещё столкнёшься с его женщинами! – прошипела ВП напоследок, уже спускаясь по лестнице.
«Ну и дура! Она даже не узнала, что у меня своя квартира есть, что мы с Игорем не зарегистрированы, и я прав ни на что не имею», – подумала Анна.    После ухода ВП она почувствовала значительное облегчение. «Надо чаще разряжаться, а то лопнуть можно от внутреннего напряжения», – решила она.
ВП после этого в доме не появлялась, но жизнь легче не стала. Игорь приходил с работы поздно, он в то время подрабатывал где-то.

  Странный человек! Чего Анна никогда не могла в нём понять – так это его настроения, с которым он переступал порог. Ведь дом – это твоя пристань, место, где ты отдохнёшь после трудов, где тебя ждут и тебе радуются. Он же, казалось, весь день копил в себе раздражение, чтобы привезти его домой, не расплескав ни капли. В дверь входил с уже готовым вопросом, и вопрос этот всегда начинался с «почему». Он мог с порога начать: «Почему тряпка у дверей сухая?!.» Или: «Почему шарф лежит здесь (а не там, или там, или там)?»
Вопросов был миллион, выражение лица было суровым, а потом и просто раздражённым. Ни тебе «здравствуйте», ни «как вы тут без меня»… Настроение у Анны сразу портилось, радость от встречи убивалась мгновенно, и оставалось только терпеть, когда он заснёт и этот кошмар кончится… Она уже ушла бы от такой жизни, но дочь училась в ближайшей школе, ей нравилось, и в любом случае, надо было дождаться окончания учебного года.

  Сыновья видели такое отношение, и младший в подражание отцу начал срывать своё недовольство на дочери. Однажды, возвращаясь с работы, Анна увидела дочку играющей во дворе. Та кинулась к ней с радостными возгласами и объятиями. Потом взяла портфель и пошла с ней в дом. Анна остановилась, глядя на портфель… Дочка училась в первую смену, около полудня занятия заканчивались. Анна приходила с работы в начале шестого. Получается, что Соня не заходила в квартиру почти пять часов, а ждала её прихода на улице?! Не ела, не ходила в туалет?! Анне стало плохо.
– Ты почему в дом не заходила, как ты здесь столько времени провела? Ты же проголодалась, замерзла? – со слезами на глазах стала спрашивать Анна.
– Я играла с подружками, я не устала. А домой не хочу заходить, там Витя на меня ругается, – отвечала она.
– Как он на тебя ругается, что говорит?
– Говорит «живёте здесь, как в гостинице, а мы вас обслуживаем!». Мама, я тебя на улице лучше буду ждать!
  Гнев охватил Анну, но она понимала, что Витя ещё ребёнок, и разговаривать с ним надо было, помня об этом. Она взяла дочь за руку, и они вошли в квартиру. Витя вышел им навстречу как ни в чём не бывало. Анна строго спросила его:

– Ты зачем свои претензии высказываешь девочке? Она ни в чём не виновата. Твой отец решил, что мы будем здесь жить, выскажи ему своё недовольство. Если вы продолжаете мыть пол, так вы здесь и сами живёте. Мы тоже не батрачками сюда пришли. Я готовлю, стираю, делаю всё, что нужно. Не думай, что вас освободят от всякой работы по дому. Если ты стараешься выжить нас отсюда, то у тебя получится! Но лучше ли будет твоему отцу?
  Витя выслушал это молча, опустив голову и носком ноги чертя по полу. И с этого момента Анна с дочерью стали ждать окончания учебного года, как выхода из тюрьмы. Анну не отпускало чувство беспокойства, с работы она, никуда не заходя, торопилась домой. Однажды, это было уже весной, она открыла дверь, и дочь сразу с плачем бросилась к ней, обняла и прижалась к телу. Дома они с Витей были одни.
– Что случилось? – в страхе спросила Анна.
– Мама, он меня напинал, – рыдая, говорила она. – Давай уедем домой!
– Да, моя хорошая, мы сейчас уедем, не бойся, я тебя в обиду не дам!
Анна испытала что-то похожее на ненависть. Дочку никто никогда не бил, не считая материнских шлепков, а тут чужой мальчишка, старше её на пять лет! Это было оскорбительно, и они, быстро собравшись, уехали в свой Ленинский район.
  Поздно вечером приехал Игорь. Анна вышла к нему, села в машину и они стали обсуждать ситуацию. Витя был копией отца – маленький тиран, и ждать, что он станет ангелочком, не приходилось. Игорь просил их вернуться, но Анне нужны были гарантии, и он их давал. Она сходила за дочерью, теперь они сидели в машине втроем и двое взрослых уговаривали маленькую, чтобы она вернулась в чужой и ненавистный дом. Она долго сопротивлялась, но потом, тяжело вздохнув, сказала, глядя на мать:
– Только ради тебя.
  Привезя их в свою квартиру, Игорь закрылся на кухне с дочерью и Витей, о чём-то недолго разговаривал с ними. Когда Анна на другой день спросила дочь, о чём они говорили, та ответила:
– Дядя Игорь говорил со мной так, как будто это я обидела Витю. Говорил, чтобы я вела себя правильно.
– А Вите он что-нибудь говорил?
– Нет. Витя врал, что я первая начала, и он ему поверил.
  Ненависть полыхнула внутри Анны с новой силой, и она с трудом подавила её. С тех пор ненависть, как маленькая чёрная змея, свившаяся клубком, лежала где-то на дне её души, и периодически поднимала голову. Анне не нравилось её существование внутри себя, но, появившись однажды, она уже не уходила, потому что их отношения постоянно давали ей богатую пищу.

  Легко любить! Даже если мучаешься, всё равно свет в душе, надежда, радость и крылья за спиной. Тяжело для сердца человеческого ненавидеть – ни света, ни радости, ни удовольствия, – только мрак и отчаяние…
Последний день учёбы в школе был для них обеих праздником. Анна отпросилась с работы после обеда, собрала вещи. Витя крутился рядом, но она ему ничего не говорила. Дочка пришла из школы, они забрали сумку, пакет с вещами и молча вышли из ненавистной квартиры. Навсегда.
Дома Соня, уже раздевшись, прошла в комнату, села на свой маленький диванчик, и с неописуемым выражением облегчения и счастья произнесла:
– Слава Богу, наконец-то мы дома!

  Анна стояла напротив, смотрела на дочь и думала: «Никогда больше не буду ставить таких экспериментов. Пусть живет и учится в своём доме. Ребёнок должен чувствовать себя в безопасности, под надёжной защитой, – это главное».

   В год, когда они жили у Игоря, умерла свекровь. Она под конец своей жизни очень плохо видела, и, проходя по двору, споткнулась и упала. Это и стало началом болезни, которая очень скоро привела её к могиле. В больнице, куда её отвезли, беспомощную пожилую женщину не стали долго держать и отправили домой. Когда Анна приходила на обед, а её дом был напротив работы, в трёх минутах ходьбы, она заставала ужасную картину: бедная старуха лежала в беспамятстве на кровати; в пустом доме был только её пьяный сын… Ни поухаживать за ней, ни помочь чем-то он был неспособен.
Рядом, через два дома, жила его сестра, она приходила кормить мать, и быстро потом уходила. Анна рвалась после работы на другой конец города, где её ждала дочь, и тоже ничем реально не могла помочь…
  На скромных похоронах Анна была единственной, кто плакал. Ей было жаль, что тяжело прожитая жизнь свекрови так плачевно, так одиноко и бесприютно закончилась. Она чувствовала и свою вину, ведь свекровь так хорошо приняла её в своём доме, как дочь. И, хотя у них частенько были трения, Анна прощала ей всё. МП была великой труженицей, на её долю выпала война, эвакуация с заводом в Челябинск, неустроенность и бытовые тяготы того времени. Но она всё-таки, вырастила двоих детей, нянчила внуков. Анна была ей чрезвычайно благодарна за то, что дочка гуляла во дворе целыми днями под её бдительным присмотром. И в конце жизни такое одиночество, ненужность…
  По всему получалось, что человеческие отношения, родственные связи – это очень, очень важно, их надо строить, укреплять, дорожить ими, беречь, как самую большую ценность. Их не купишь, как не купишь любовь, сочувствие, сострадание. И без них не выживешь в наше время, как убедилась Анна.
   Теперь, когда она прибегала с работы на обед, Володя в квартире был один. Заметно было, как это непривычно для него, он выглядел совсем беспомощным и потерянным. Как-то он перехватил её в прихожей, и робко, как тогда, в «колхозе», сам не веря в свои слова, сказал: «Теперь нам никто не мешает, оставайся здесь, со мной».
  На короткое мгновение он приблизился, склонил к ней свою голову и затих. Острое, жгучее чувство сострадания, жалости и родства затопило её. «Ну сделай же что-нибудь для этого!!!» – промолчала она, с грустью погладив его по седой голове…
   И он и она понимали, что это невозможно. Не поднимая головы, он повернулся и скрылся в своей комнате, плотно прикрыв за собою дверь, а Анна зашла в ванную, открыла воду и под её шум горько разрыдалась…
  После возвращения в свою родную квартиру Анна сделала ремонт в комнате свекрови, и они с дочерью туда переселились, так как она была больше и просторнее, а Володя переселился в маленькую. Дочь ходила в третий класс, Анна работала, а Володя жил своей жизнью: зарабатывал и пропивал всё, что заработал… Анна поражалась, каким здоровьем он обладал – ведь мог выпить за два дня восемь бутылок водки и остаться живым! Его никогда не выворачивало, только ходил он с трудом и выражение лица становилось бессмысленным. Она постоянно боялась его смерти, по утрам со страхом заглядывала к нему в комнату. И часто его там не находила – он уже был на улице, и выглядел в целом неплохо!
  После того, как он однажды признался Анне, что пить бросать не хочет, она оставила попытки его образумить. Она чувствовала, что втягивается в какой-то бесконечный, бессмысленный процесс, отнимающий у неё силы и само желание жить. Он падал в пропасть, и тянул её за собой, он не хотел цепляться за отчаянно протянутую ему руку, за кусты и выступы, которые могли бы его задержать.
  «Он сам выбрал такую судьбу, пусть живёт, как знает», – решила она и попыталась успокоиться на этот счёт. Как жаль, что она тогда не умела молиться! Потому что совсем ничего не делать и смотреть, как он погибает, было невыносимо тяжело.
  Между смертью свекрови и его таинственным исчезновением прошло четыре года… Дочь росла, Анна работала и встречалась с Игорем. По выходным они с ним ездили к друзьям, родственникам, и она немного отвлекалась. Если не жить с Игорем постоянно под одной крышей, то два дня в неделю ещё как-то можно было терпеть его. Но разве это была жизнь! В доме алкоголик, в квартире Игоря, так и не дождавшейся ремонта, даже находиться было тяжело: ни одной своей вещи, все углы завалены стройматериалами. Полкомнаты занято нераспечатанной новой кухонной мебелью, а в кухне стоит такое барахло, что глаза бы не глядели. И всё без изменений, годами ничего не делалось.

  В это же самое время Игорь занимался отделкой дома своего друга; в выходные они вместе ездили к нему в коттедж на озере, и Анна со слезами на глазах отмечала, как быстро идёт работа, как красиво и аккуратно делает всё её муж… Потом он сделал своему другу баню, потом другому – тоже баню. А в его квартире по-прежнему обои, уже почерневшие от старости, висели лохмотьями, придавая помещениям унылый, просто-таки нищенский вид. Анна сама уже дважды делала мелкий ремонт в своей квартире, ей нравилось этим заниматься, а Игорь помог ей отремонтировать кухню, ванную и туалет. Она готова была терпеть временные неудобства из-за красоты и чистоты будущих интерьеров.

* * *
  Человеческое терпение всегда имеет свой предел, и чем дольше терпишь, тем сильнее бывает взрыв. Дошла до своего предела и Анна. Она обычно даже не заглядывала в комнату Володи, а тут в его отсутствие зашла и внимательно осмотрелась…
  Кресло-кровать, на котором он спал, было чрезвычайно грязным, стол в углу был завален какими-то старыми журналами, крошками от еды. Под ним стояли бутылки, пол был затоптан до предела, на стенах красовались многочисленные следы от убитых комаров. Стоял тяжёлый, затхлый запах.

  «И мы рядом с этим живём?!. – ужаснулась она. – Не могу больше, не хочу!» – решила она и взялась за дело. Открыла широко дверь в комнату и стала выносить на мусорку всё, что там находилось. Всё подчистую – ни одной старой вещи не должно было остаться в доме. Дочь присоединилась, она радовалась, что в комнате будет порядок. Последним они вынесли кресло-кровать. Когда бросили его к мусорке, оно развалилось, и оттуда побежали клопы… В комнате осталась голая тахта и стол. Анна налила в ведро воды, плеснула туда хлорки, надела перчатки и принялась мыть потолок, стены, тахту, стол и пол. Она мыла их на три раза, постоянно меняя воду и через пару часов комнату было не узнать: всё было чисто и пахло только хлоркой. Оставалось дождаться хозяина и посмотреть на его реакцию. Хозяин пришёл вечером, и замер на пороге своей комнаты.
Объяснение было недолгим, но тяжелым. Анна предложила Володе такой вариант их дальнейшей жизни: она отказывалась от алиментов, а он уходил из квартиры на срок, оставшийся до 18-летия дочери, – на пять лет. Квартира к тому времени была приватизирована на всех, никто и ничего не мог у него отнять. По совершеннолетию дочери они вернулись бы к этому вопросу снова. Анна предлагала ему помощь в поисках съёмного жилья, предлагала устроить его на работу дворником, чтоб на хлеб он себе зарабатывал. Она убеждала его в том, что он сможет приходить к дочери всегда, когда захочет, и даже призывала его делать это почаще. Десять раз повторила, что этот дом не перестает быть его домом, и в любой момент он может вернуться сюда. Но просила понять и её…

– Не думай, что Игорь сразу придёт и станет жить в нашей квартире. У него, во-первых, своя есть, во-вторых, он сам этого не хочет, он мне говорил! Если честно, то и я этого не хочу, – добавила Анна.
Но на все её уговоры и мольбы Володя ответил отказом. Анна ушла в свою комнату и села за стол. Она озлобилась: все предыдущие десять лет их жизни стояли сейчас у неё за спиной, и оглянуться на них было страшно. Надо было действовать, и действовать решительно. Она взяла ручку, бумагу, и пол – ночи сочиняла заявление в милицию, где перечисляла всё, что он вынес из дома и пропил, и требовала привлечь его к ответственности, а также взыскать с него алименты…
  Он должен был уйти, она понимала, что жизнь в чужих людях хоть ненадолго, но встряхнет его, замедлит путь к пропасти. Он уже давно не стеснялся их, но перед другими ему ещё будет стыдно. Надо что-то изменить в его жизни, направить его по другой дороге, насколько это возможно. Это будет лучше и для него, и для неё. Рано утром она с этим заявлением зашла к нему. Володя сидел на тахте, и, опережая её, заговорил:

– Я не спал всю ночь, думал… Пусть будет так, как ты хочешь. Только где я буду хранить одежду, ведь скоро зима?
Он уже обдумал всё, раз заговорил о таких будничных вещах. Анна почувствовала резкую смену настроения: если вчера вечером она готова была его размазать по стене, то сейчас испытывала искренне сочувствие и желание помочь ему устроиться.
– Ты в любой момент можешь прийти сюда – это твой дом, – сказала она, – и взять всё, что нужно. Я твои вещи сложу в кладовке, приходи, бери, что надо, без проблем. Ты же будешь к дочери приходить?
Он как-то неопределенно мотнул головой.
– Давай я тебе помогу жильё снять, – это сейчас стоит дешевле, чем твои алименты! – предложила Анна.
– Нет, не надо, я у Женьки поживу пока. У него мать умерла, так он один живёт в квартире, даже рад будет мне.

  Он медленно стал собираться. Собирать-то, собственно, было нечего… Огляделся грустно, отчего у Анны сжалось сердце, и вышел. Ей что-то хотелось сказать ему, что-то ободряющее, доброе, чего он, наверняка, ждал. Но во рту пересохло, слова не нашлись, а момент был короткий, очень короткий.
Несколько последующих дней были такими праздничными, такими яркими и ослепительными! Каким тяжким грузом лежало на душе постоянное присутствие деградирующего, спивающегося человека, с которым ничего нельзя поделать, Анна поняла только тогда, в первые дни своей свободы.
Вопреки ожиданиям, Володя не приходил к дочери, он вообще не приходил в свою квартиру, но она почти каждый день видела его около дома. То он стоял с друзьями, разговаривал, то проходил мимо. Он как будто охранял их, постоянно кружа вокруг и держа их в поле зрения. Но близко не подходил, не пытался разговаривать.
  Анна с радостью и облегчением заметила, что он немного взбодрился, выглядел лучше, чем в последнее время. «Сработало, сработало!» – думала она. «Что там будет через пять лет – никому неизвестно, до этого срока ещё надо дожить. Причём и ему, и мне». Но думать, что снова всё вернётся к старому, она не могла.
  «Пусть он где-нибудь пристроится, может у какой-нибудь сердобольной женщины. Не жалко – я не смогла с ним справиться, так может другая сможет, отдам его ей, только бы жил. Но возврата этого кошмара не хочу, ни за что!» – такими были её постоянные мольбы в то время.

  За год один только раз он зашёл в квартиру с просьбой – ему нужна была маленькая кастрюлька. Анна отдала ему одну из своих кастрюль, и он спросил, можно ли будет приходить, чтобы сварить картошку. И тут Анна сделала глупость, о которой потом жалела всё время, глупость бессердечную. Ему так хотелось хоть изредка бывать в доме, видеть их, он, наверное, долго придумывал повод! Но она ответила: «Тебе же проще это сделать у Женьки, чем сюда ходить». После этих слов он молча повернулся и вышел. Анна почувствовала, что поступила жестоко… Всего лишь несколько секунд было у неё, чтобы исправить ситуацию, и так много вместили эти секунды! Она пошла за ним, выглянула из дверей, увидела, как торопливо он спускается по лестнице.
– Конечно, приходи, я просто думала, что там тебе удобнее, – сказала она ему вслед. И пока она произносила эти слова, сердце её сдавило, словно тисками.
«А ведь он уходит НАВСЕГДА, он больше сюда НЕ ВЕРНЁТСЯ» – вдруг совершенно ясно промелькнуло в сознании. Надо было выбежать за ним, удержать, сказать – «приходи в свой дом, мы тебя любим и ждём!». Не побежала, не удержала, не сказала, хотя порыв был, и понимала всё. И больше он уже не приходил.
Гордый, ранимый и великодушный, несмотря ни на что. Он-то простил её сразу…

  Через год, в сентябре, он перестал попадаться ей на глаза. Какое-то время беспокойство не появлялось, но вскоре тревога закралась в душу и она стала спрашивать его друзей о нём. Все говорили одно – что давненько его не видели. Спросила его сестру – та тоже ничего не знала. Какая-то пустота образовалась в мире, в том месте, где должен был быть он. Анна обратилась с заявлением в милицию. Следователь добросовестно отработал все контакты, а потом стал расспрашивать Анну о приметах пропавшего, чтобы проверить в морге неопознанные трупы… К такому повороту дела она не была готова совсем, чего она ему не желала и не хотела – так это смерти. В страхе и напряжении она прожила несколько дней, до того момента, когда следователь сказал, что никого похожего на Володю среди «постояльцев» городских моргов нет. Анна испытала облегчение, ведь надежда оставалась. Выходя из дома, она каждый раз осматривалась – не появится ли Володя, но он не появлялся. Ей очень, очень хотелось, чтобы он снова появился…

   Однажды они вместе с ним пришли вечером в садик за дочерью. Обычно договаривались, кому её забирать, но в тот раз не договорились. Соня выбежала им навстречу и, видя обоих родителей вместе, сильно обрадовалась, засмеялась. Она тогда сблизила их так, как они никогда ещё не были близки. Дочь просто взяла их за руки, встав посередине, и в тот момент, когда они втроем соединились, по этой неразрывной цепи пошло ясно ощутимое тепло, живой, горячий поток. Счастье ребёнка переливалось через край, оно перетекало к матери и к отцу, снова возвращалось к ней, обозначая замкнутость и самодостаточность этой маленькой ячейки. Те пять минут, что они шли к дому, держась за руки, Анна была счастлива. Счастливы были все трое.
Им нужно было быть вместе, ведь они совпадали идеально, на уровне невидимых энергетических, чувственных полей. И когда Анну, довольно часто, кстати, спрашивали – как она могла выйти замуж за «такого алкаша», она всегда говорила: «Разве я могу сейчас жалеть о случившемся? В тот момент от меня ничего не зависело, просто этот ребёнок д о л ж е н   б ы л   родиться, и всё! А для этого Бог закрыл мне глаза».

  Сестры тоже переживали Володино исчезновение, они хорошо к нему относились, видели, как он мучился сам. Ольга первая предложила: «Давай мы сходим к нашей деревенской ведунье, и спросим, не знает ли она, где он, жив ли вообще?». Анна, немного поколебавшись, согласилась.
Чего ждала она? Узнать, что его нет, – это было бы ужасно, непоправимо. Чувствовала бы она свою вину? В какой-то степени – да, но он выбрал себе дорогу сам, дорогу вниз, по наклонной плоскости. Не смогла спасти – значит, не любила? И тут Анна задумывалась надолго… Она не влюблялась быстро: увидела – и всё. Любовь вызревала в ней медленно и незаметно, как прорастает под землей посаженное семя – пускает ветвистые корни и тянет к свету свой пока ещё слабый стебель, чтобы потом окрепнуть и расцвести. Зато она не смогла бы предать, была бы верной опорой и поддержкой, выходила и вылечила бы его, случись что. И никогда не променяла бы его ни на кого другого.
Она уже начинала его любить, ей так хотелось родить ему сына, чтобы он был такой же умный, талантливый, чтобы он понёс дальше его такие нужные для общества гены, – гены великодушия, альтруизма, доброты. Но этому цветку не суждено было украсить мир…

  Когда через несколько месяцев сестры, Оля и Надя, приехали в гости, Анна со страхом ждала их рассказа о визите к знахарке. Они все сидели на кухне за столом, пили чай.
– Она сказала, что его нет в живых, – Ольга решила не тянуть с этими сведениями, а выложить всё сразу. – Его убили, его дружки, с кем он пьянствовал. Ножом зарезали, забрали деньги. И ещё она сказала, что его последние слова были о тебе и о дочери. Любил он вас, и всем об этом рассказывал.
… Глаза у Анны широко раскрылись и медленно заполнились слезами, брови сдвинулись, обозначив две глубокие поперечные складки. Она встала, молча вышла из кухни и заперлась в ванной. Сестры переглянулись и остались на своих местах. В квартире зависла тишина.
  Анна сидела на краю ванны, закрыв лицо руками. «Это так похоже на правду! Он действительно всем рассказывал, какая у него дочь. Это единственное, чем он мог гордиться, и он гордился ею. Про себя не знаю». Она ещё несколько минут была в шоке, но постепенно до неё доходило: «Но ведь это только слова знахарки, которые нельзя проверить. Почему я должна принимать их за правду?». Немного успокоившись, Анна вышла из ванной и вновь села за стол с сестрами.
– Да, это похоже на правду. Но он такой человек, что его все любили. Не могу представить, чтобы его кто-то мог убить. Он совсем не агрессивен, а наоборот – добр и великодушен, последним поделится. Да и потом, – ну откуда у него деньги?! Анна вслух перебирала все доводы против однозначного заявления знахарки.
– Ты по себе судишь, а у алкашей свои представления. Им человека пырнуть ничего не стоит, – убеждала её Ольга.
– Да он не водился с такими людьми, которые пырнуть могут! – отчаянно защищалась Анна.
– А ты знаешь, с кем он последнее время водился? Ты видела? – Ольга хотела, чтобы Анна поверила привезенной информации. Но та не хотела верить, а удивлялась настойчивости сестры, не оставлявшей ей даже капельку надежды.

* * *
  Ей вспомнился рассказ женщины, с которой они коротали время в очереди одного учреждения. Женщина назвалась Светланой, была она светловолосой, крупной и красивой, и только какое-то внутреннее напряжение накладывало на лицо жесткий отпечаток.
Как бывает в долгой очереди или в вагоне, когда совсем незнакомые люди открывают друг другу душу, так и здесь, – слово за слово, и Светлана рассказала ей свою беду. Её дочь была наркоманкой. Небесное создание с белокурыми локонами и большими голубыми глазами, смотревшими на мир по-детски невинно, сидело «на игле» уже около трёх лет. Мать узнала об этом поздно, слишком поздно, чтобы ситуацию исправить. Дочь успела, без отрыва от «иглы», выйти замуж и родить сына.
Зять тоже ничего с ней не смог поделать, и вскоре ушёл. Светлана теперь жила с мужем, дочерью и внуком в одной квартире. «Небесное создание» начинало с кражи денег у родителей и мужа, а потом стало выносить из дома всё, что попадало под руку, и уследить за ней было невозможно… Очень быстро семья заметно обеднела и деньгами, и вещами. Часть их была перенесена к соседям, благо, те отнеслись с пониманием. Дочь перестала заботиться о сыне, получала на него пособие и тратила его на очередную дозу. Жизнь для родителей превратилась в ад: даже холодильник перекочевал к соседям, постельные принадлежности тоже. В квартире оставались голый стол и голые кровати – то, что нельзя вынести и быстро продать. В суде Светлана стала добиваться лишения дочери родительских прав, чтобы забрать ребёнка, получать на него пособие и воспитывать его.

  И вдруг дочь пропала. Пропадала она и раньше, на два-три дня, но всегда возвращалась. Теперь же её не было уже 2 недели. Светлана обзвонила друзей дочери, позвонила зятю в соседний город – никто ничего не знал. Чувство тревоги уже готово было отступить перед нарастающим ощущением свободы и облегчения. Чтобы хоть немного развеять мрак неизвестности, Светлана решила сходить к экстрасенсу, ей говорили, что он может «увидеть», где находится пропавший человек. Она пошла.
Экстрасенс был худым, даже щуплым, усталым молодым человеком. «Наверное, не ест ничего, чтобы яснее видеть», – подумала тогда Светлана. Он посмотрел на фото, расспросил её о случившемся, потом взял шар из хрусталя и стал водить им по лбу, в районе «третьего глаза». Светлана напряглась в страхе. Когда парень заговорил, речь его полилась свободно и без запинки, словно он читал написанный текст.

  По словам экстрасенса выходило, что девушки нет в живых. Она ехала в электричке к мужу в компании молодых людей, тоже наркоманов. Во время ссоры они вытолкнули её из вагона… Светлана заплакала, – всё-таки свой ребёнок, но опять не смогла задавить в себе чувство облегчения. Неужели всё кончилось?! Внука они с дедом воспитают в нормальной обстановке, и жизнь снова войдёт в обычное русло.

  Она попросила экстрасенса указать место, где это случилось, и тот на удивление подробно описал его. Это случилось на таком-то километре железной дороги, недалеко от столба с указателем. Ещё он сказал, что она лежит, уже припорошенная снегом, на спине, и зайцы глодают её лицо… Тут Светлана залилась слезами, заплатила экстрасенсу и заторопилась домой. Рассказав мужу всё, что узнала, она позвонила зятю, описав место нахождения своей доченьки. Нужно было срочно найти её, и похоронить по-человечески.
Светлана нашла место на кладбище, заказала могилу, стала думать о поминках. Зять собрал своих друзей, они выехали на указанное место и стали искать. Вечером Светлана звонила ему, одновременно желая и боясь услышать, что дочку нашли. Два дня поиски были безрезультатны, а на третий день зять сам позвонил ей.
– «Мама, сыночек у вас на руках?» – «Да, а что?» – «Сядьте на стул».
Светлана уже приготовилась услышать печальную весть и опустилась на стул, прижимая к себе внука. В трубке, между тем, послышался беспечный, и даже веселый голос её дочери: «Мама, что вы все переполошились, я с друзьями ездила на базу отдыха, там мы встречались с одноклассниками».
Светлана некоторое время находилась в шоке, и шок был от того, что она не могла понять, – радует или огорчает её «воскрешение» дочери. Все прежние проблемы навалились на неё с новой силой, и первое, что она сделала после того, как шок прошёл, – решительно собралась и поехала к экстрасенсу.
Она шла к его дому от остановки и возмущенно повторяла про себя:
  «Вытолкнули из вагона! Зайцы глодают лицо! Урод трёхглазый! Мать-перемать! Куда я теперь могилу дену?»
  Экстрасенс впустил Светлану, вернулся в комнату и снова сел за свой маленький столик, вопросительно глядя на неё.
– Значит, лежит, снегом припорошенная?! – начала она, закипая. – А зайцы-людоеды – то откуда выпали? Из третьего измерения, что ли? Жива она, б…, жива и здорова!!!
Экстрасенс немного смутился, потом стал защищаться, выставив вперед руки:
– Но я так вижу, мне такая информация пришла!
«Ах, так он ещё и не виноват!» – Светлана не стала сдерживаться более, и в сердцах своим мягким кулаком ткнула экстрасенса в лоб, аккурат в район «третьего глаза». Тот не ожидал такого развития событий и опрокинулся назад вместе со стулом, нелепо задрав вверх худые и длинные ноги.
– Чтоб ты ослеп на два своих глаза, циклоп поганый, чтоб тебе самому зайцы обгрызли кое-что за ненадобностью, бездельник! – сказала она, и, выходя из квартиры, так хлопнула дверью, что подъезд чувствительно тряхнуло. Вот и верь после этого экстрасенсам. Если нельзя проверить, надежда остаётся.

* * *
  Был один удивительный момент, когда и Анне, и Соне, одновременно снились почти одинаковые сны. Они обе видели Володю: он приходил к ним в квартиру, интересовался их жизнью, разговаривал, и вновь уходил. Они рассказывали эти сны друг другу, и они оказывались подозрительно похожими.
В одном из снов он встретил Анну на улице и передал для дочери гостинец – зефир в красивой упаковке. Утром Анна, словно на «автопилоте», зашла в ближайший магазин, где она вроде бы видела такой зефир. Увидев точно такую же упаковку, она даже не удивилась, купила его и принесла дочери. Как ни фантастически это звучало, но она сказала Соне – «Это тебе от папы».
Ещё более фантастично прозвучал её ответ: «Я знаю, он мне сегодня во сне говорил об этом». Он был, был где-то рядом, их души соприкасались, но ни увидеть его, ни дотронуться до него было невозможно – хоть плачь, хоть локти кусай!

  Анна понимала, что она не была щедрой на любовь, не было в ней этого безудержного, опаляющего огня, не дано было ей этого. В её чувствах было больше нежности, чем страсти, и по большей части ей приходилось только отвечать на любовь. Или не отвечать.
«Может быть, – думала она, – мне не хватило чувства, чтобы удержать его, пересилить вредную привычку»? Она винила себя, а тысячи и тысячи не менее сильных, добрых и умных спивались по всей стране, и не спасала их горячая любовь, любимые ими дети, и сама жизнь…
Анне казалось, что способствовало этому многое, и главным из этого многого было количество несправедливости, приходящейся на один человеко-день. Жить с ней было трудно, а бороться – всё равно, что бодаться с танком. Маленькая зарплата? Маленькая, конечно! Человек старается, выкладывается на сто процентов, восемь часов жизни отдаёт производству, гробит здоровье, – а денег хватает только на еду. Нормальный отдых недоступен – свои родные санатории отгородились от людей заоблачными ценами, и даже добраться до них невозможно. Страна огромная, а в гости к родственникам или друзьям за тысячу километров не доехать. Машину не купить, мебель – тоже. Слишком, слишком много таких людей, кто добросовестно работает, а ничего позволить себе не может, кроме самого необходимого. Зарплаты же – восемь-десять тысяч рублей – совсем не редкость. Иди, собирай документы, что ты «малоимущий», – унижение-то какое! Человек ещё полон сил, не глуп, – а места ему нет в жизни. Но рядом наслаждаются жизнью другие – те, кому повезло занять государственную должность, к кому в карманы деньги текут. И они же учат жить тех, для кого таких должностей не хватило.

  Но это же недостойно человека – работать за еду, – так работают рабы, а не граждане великой державы. Если человек не может чувствовать себя значащим, необходимым и нужным для государства, ему со временем становится всё равно. Всё равно, что будет с его семьёй, детьми, Родиной, со всей этой грёбаной жизнью, потерявшей всякий смысл.