Дед Илларион

Мой покойный дедушка по отцу – Илларион Фёдорович Кульгавов – происходил из старинного казачьего рода Кульгавовых, который восходил к роду калмыцкому, а тот, в свою очередь, как повествуют семейные предания, к роду ногайскому.

В эпоху царствования Петра Великого наш давний предок, будучи за особую храбрость представлен пред Государевы очи, на вопрос: «Как тебя звать?», ответил: «Кульгавый» - это была его кличка, на неведомо каком наречии (может, калмыцком, может – ещё каком, не знаю) означавшая «Хромой», каковым он и был от рождения, оттого и в седле держался лучше, чем ходил по земле.

От сего-то дня и часа и берёт своё начало наша фамилия.
Проживал дед Илларион на одной из тех окраинных улочек нашего города, где ещё и поныне сохранился старый, добрый, патриархальный, станичный дух, почти не тронутый временем.

Теперь уж не скажу точно, когда пристала к нему кличка «Дед Ларёк». Так за глаза величали его соседи. Причиной тому послужил, по правде сказать, довольно прижимистый норов, бывший у деда в крови.
- Скупость – не глупость, - нередко приговаривал он. И, стоит заметить, был по-своему прав.

…Если и ненавидел кого Илларион Фёдорович по-настоящему, так это соседа Гришку Голоцвана, который стащил у него бутылку водки ещё в 46м году. Ненавидел самозабвенно. Не смотря на то, что Гришка помер лет за двадцать до моего появления на свет. Вспоминал Гришку по каждому поводу. А чаще – вообще, без повода. Особенно, будучи в подпитии. Вспоминал так часто, пересыпая «тройным трёхэтажным матом», что вся округа успела выучить наизусть и год, и месяц, и все мельчайшие подробности той давней истории с кражей той злополучной бутылки.

Нередко навещал я дедушку Иллариона на его работе. Работал он в кочегарке. Работать он там начал, когда только вернулся с войны. Был кочегаром. Позднее, с переводом отопления на газ, переквалифицировался в газооператора, проработав здесь до глубокой старости.

На всю жизнь остался в моей памяти звук газовой печи, чем-то неуловимым напоминавший шум вольных ветров над полынной, древней степью, зовущей в туманно-звёздную неизвестность, которая, впрочем, была совсем рядом – за каменным забором начиналась ровная степь,  город здесь обрывался.

Когда же приходил я к дедушке Иллариону домой, то больше всего боялся Волчка – старого, матёрого дворового пса.

Иной раз, в разгар семейных ссор дедушки Иллариона с бабушкой Пашей – его второй женой, первая его жена – бабушка Клава – умерла задолго до моего появления на свет – начинал Волчок самозабвенно лаять, заходясь до икоты. Баба Паша оборачивалась в его сторону и бросала:

-Ишь, разошёлся, злыдень! Весь в своего хозяина пошёл!

Обитал Волчок в конуре, выстроенной для него собственноручно дедом Илларионом из настоящего кирпича и покрытой сверху остатками черепицы. Из брусков дед соорудил ему «прихожую» наподобие беседки. Говорил: «Вот Волчку и веранда – чем он нас хуже?».

Однажды всё-таки Волчок сорвался с цепи… И пришлось же мне тогда походить с забинтованной рукой…

Шло время. Волчок дряхлел. Почти перестал есть. В морозные, зимние ночи подолгу скулил на Луну.

Поговаривали, что на стройке, в нескольких минутах ходьбы, ощенилась ничейная, но зато породистая собака. Дед присмотрел там щенка. Белого. С шоколадными пятнами. Вскоре перенёс его в дом, за пёструю расцветку дав кличку Рябчик.

Потом я серьёзно заболел, и навестить дедушку довелось лишь почти через год. За время моего, столь долгого, отсутствия здесь мало что изменилось. Но, каково же было моё удивление, когда вместо Волчка, в его конуре я увидел Рябчика, выросшего до таких размеров, что издали его можно было принять за хорошего, породистого телёнка!

- А где Волчок? Помер, что ли?, - поинтересовался я у бабы Паши.

- Если бы… Ирод этот удушил, - она кивнула в сторону летней кухни, куда только что удалился дед, и со вздохом продолжила:

- Уж сколько Волчок ему служил верой-правдой! А под старость… Видит плохо. Слышит ещё хуже. Нюх совсем пропал. Даже пищу рядом с собой не чуял. А глаза жалобные-жалобные. Бывало, как человек смотрит. Будто сказать что-то хочет. Ты думаешь, отчего Волчок прежде такой злющий был? Дед твой его кнутом стегал чуть ни каждый день. Всё говорил: «Злее будет!».

- Да, - протянул я, с трудом подбирая слова, - жалко Волчка. Хоть и сволочная была зверина, что об этом говорить…

Впрочем, Рябчик был совсем не такой. Всё играть с гостями норовил. Бывало, забавлялся с ним и дедушка. Правда, при этом недовольно бурчал:

- Не сторожа вырастил, а нахлебника. Больше меня вымахал, а ума – с гулькин нос.