Пробуждение Саломеи

Растрепав кисти затейливо собранных штор, августовский ветер обласкал обнажённое тело молодой женщины, распластавшейся на скомканной постели, поиграл прядями густых волос, прикоснулся к таинству улыбки и вылетел из спальни.

Женщина натянула на себя лёгкое атласное покрывало и позволила выскользнуть в новый день первым ленивым мыслям: «Сквозняк. Этот безумный мальчишка забыл закрыть за собой дверь…».  «Посплю ещё… немного…». Она уткнулась лицом в ткань и вдохнула терпкий запах страсти. «Пауль… Па… уль… Па… — нараспев прошептала женщина имя любовника, и камертоном томящим нотам зазвенело её тело, пробуждая аккорды ощущений ушедшей ночи, ритмичные вспышки гаснущего в самозабвении сознания и кричащее сияние ошеломляющего блаженства, когда мгновения превратились в вечность. «Так вот как это бывает?», — удивилась она — и проснулась.

Несколько минут женщина лежала без движения, гоня будоражащие воспоминания, затем  сладко потянулась и, решительно скинув с себя покрывало, поспешила к окну — остудить голову и ожоги от горячих ладоней ненасытного юноши…


…Из окна веяло свежестью остывающего лета и запахом цветов. Плетущиеся розы обрамляли арку над тропой к дому, узорными рапо'ртами украшали высокий каменный забор и островками царили между деревьями. Розы были единственной страстью недавно овдовевшей женщины. Она ухаживала за ними рьяно и упоённо круглый год, ибо всё красивое требует тщательного ухода и бережного обхождения. Приходилось не только прикладывать руки к каждому побегу, но и шпалеры плести самой, удивляя соседей причудливостью их форм.  Труд этот нелёгкий, кропотливый, но чуткие на заботу розы щедро платили пышным цветением, и сад стал гордостью, а заодно и утешением хозяйки, прозябающей в недоумённом браке.

Нет, никто не неволил её, не гнал замуж за стареющего торговца Якобсона. Сама пошла за него, приняла предложение настойчивого ухажёра, потому что дала в том клятву у смертного одра матери. А куда было деваться сироте? Ведь отец умер на год раньше — сгорел от лёгочной болезни, заработанной в молодости в солеварнях Зальцбурга. И это счастье, что судьба привела парня в Вельс, на ярмарку, и там он с первого взгляда влюбился в юную модистку Лауру. Влюбился, да и остался в городе, где родилась его любовь, и который сразу ему понравился уже тем, что тут доживала в изгнании свой век скандально известная Саломея Альт — та самая, которая свела с ума архиепископа Вольфа Дитриха фон  Райтенау. Легенды об их романе более двухсот лет с восторгом пересказываются в Зальцбурге. Именно там, в сказочном замке, построенном Его Преосвященством для любимой женщины, обосновалась восставшая против всех канонов церкви влюблённая пара.

Отец открыто восхищался этой романтической историей любви, и потому никого не удивил, когда именем любовницы епископа назвал единственную дочь. Что касается самой Саломеи, то всё, что делал папочка, принималось ею безоговорочно, как единственно верное решение. Как же он любил их с мамой! Своих ясноглазых девочек… Они и музыка, доставляющая отцу неописуемую радость, были главным смыслом его жизни. Музыка, да. Ведь отец рос в городе, где родился Моцарт. Папа, папочка… па…

Мысли об отце с матерью и о страстной любовнице архиепископа всколыхнули эхо пылкой ночи, и Саломея застыла с блаженной улыбкой, вслушиваясь в ожившие ощущения. И неизвестно, как долго бы она простояла в самосозерцании, если бы новый порыв ветра не напомнил ей об открытой двери, творящей сквозняк. Стряхнув любовное наваждение вкупе с лёгким ознобом, она приспустила шторы и направилась, было, к выходу, но мелькнувшее над туалетным столиком отражение напомнило обнажённой женщине о правилах приличия. Прыснув смехом, Саломея поискала глазами платье и, не найдя его, встала перед зеркалом и принялась рассматривать себя, розовея стыдливым румянцем.

Образ, мерцающий в резном серебряном овале, был узнаваем, и всё же это была незнакомая ей женщина: не та, на которой не остыли ещё следы липких и торопливых объятий престарелого супруга, не избегающая любых прикосновений к напряжённым округлостям неутолённого тела фрау Якобсон и не подавленная частыми похоронами сирота.  Нет! Эта была совсем другая женщина, истинная Саломея, ради которой идут на безумства и нарушение канонов и которая жаждет любить…

«Так вот как это бывает…», — снова, как при пробуждении, прошептала Саломея, не осознавая скрытого смысла фразы, поскольку не поняла ещё, что этой ночью она раскрылась как бутон розы, расцвела и превратилась в настоящую женщину,  способную повелевать и управлять обстоятельствами. Ибо в минуты блаженства соприкоснулась с небесами…

В предчувствии грядущих изменений Саломея с удивлением и радостью разглядывала своё тело, время от времени оглаживая ладонями округлые формы, как скульптор выверял бы их совершенство.  Так вот какой её видел любовник! И вспомнила вдруг как отец, рассказывая о библейской Саломее, называл ту искусительницей.
 
«Саломея из Нового завета, погубившая Иоанна Крестителя, Саломея, сведшая с ума архиепископа, и Саломея — я… Искусительница?». Отражение в зеркале согласно улыбнулось этой догадке, и новоявленная искусительница, широко открыв глаза, замерла в созерцании своего образа. Мысль то опережала взгляд, то удивлённо задерживалась на деталях: «Неужели это я… да, это я, Саломея Якобсон. Это мои глаза, мои плечи, руки, грудь, живот… а ноги? Столик закрывает ноги! Я должна их увидеть другими глазами!».

Внезапно нахлынувшее возбуждение толкнуло Саломею к стоящему у стены креслу и, двигая его, она обнаружила  пропажу: платье, в котором она была вчера вечером. Скомканное оно лежало на полу и было похоже на клумбу, расцветшую на небесах. Эту голубую ткань, расписанную розами, подарил ей ещё отец незадолго до смерти, а платье она шила сама уже будучи замужем. Шила и жаловалась папочке на своё одиночество…

Мысли об отце отогнали все остальные и согревали её, пока Саломея отряхивала, расправляла и надевала платье — любимое платье, которое она считала своим талисманом. В нём её и увидел Пауль. Позавчера, когда она вышла из церкви после торжественной службы по случаю приезда в их приход нового пресвитера…

И Саломея снова предалась воспоминаниям. Нет, не о службе, которая, несомненно, была особенной! Она перенеслась в позавчерашний полдень и увидела горящие как угли глаза юноши, чуть не уронившего крутобёдрую скрипку при виде освещённой августовским  солнцем и сияющей внутренним светом вкушённой проповеди женщины. От жара этого взгляда по всему её телу разлилось тепло и вспыхнули румянцем щёки. Кажется, она не удержалась от улыбки, но, поборов в себе желание остановиться, прошла мимо …

Да, от смущения ли, от нахлынувшего волнения или из осторожности молодая вдова прошла мимо оцепеневшего парня  и мимо дома Саломеи Альт, стоящего напротив прихода. Она шла не спеша и не оглядываясь,  уверенная, что музыкант следует за ней. Так и было. В этом она удостоверилась, когда, пройдя через длинную Штадтплац, свернула в свой переулок…

Ах, Пауль! Всё-таки он осмелился подойти к ней и представиться — уже у самых ворот её дома. О чём они говорили, Саломея не помнит. Да это и неважно! Важно, что поздно вечером он стоял под её окном со скрипкой и играл чудесные вальсы Штрауса — играл настолько вдохновенно, что она танцевала, позабыв обо всём на свете… пока не испугалась, как бы  юноша не всполошил всех соседей, и не опомнилась: дурная слава ей не нужна! Она прогнала поклонника и сожалела о том весь день, и томилась предчувствием, что тот вернётся. Так и случилось. Вчера. И на этот раз молодая вдова открыла ворота под первые такты музыки…

Музыка, музыка, музыка! Саломея вытянулась в струну, зажмурилась… и закружила по комнате. Как же она любит вальсы Штрауса! Все без исключения, но особенно «Голубой Дунай». Впервые она услышала этот вальс ещё в детстве, благодаря отцу и его старенькой скрипке. Конечно, он не так виртуозно владел смычком, как Пауль, служащий в театре, но достаточно хорошо, чтобы влюбить в музыку свою дочь.

И не только в музыку, но и в Дунай, особенно после того, как отец устроил им с мамой праздник и свозил в Линц. Когда это было? Ах, да, десять лет назад, сразу после обряда конфирмации дочери.

Напевая и не переставая танцевать, Саломея припомнила ту поездку, их с матерью радость и удивление при виде знаменитой Церкви святого Мартина и то, как она немела от страха и восторга, глядя на Дунай с высокой скалы, на которой стоял старинный замок императора Фридриха III. «Он и вправду голубой, — подумала она, — голубой и серебристый. И широкий. Шире и длиннее Штадтплац… и их речки по имени Траун, которую она тоже любит». И Пауля она любит. Наверное…

Мысли о молодом любовнике потекли как Дунай — широко и… фривольно. Саломея рассмеялась и ускорила темп вальса, творя ветер, победивший неугомонный сквозняк. «Безумный вечер, безумная ночь, безумный скрипач!». Развязавшийся в танце бант, украшающий ворот платья, облепил пылающую щеку и заставил Саломею остановиться. «Ах ты проказник, — усмехнулась она то ли ветру, то ли фантому любовника, — порвал декольте. Надо зашивать… нет! Приколю пока булавкой. Потом, после того, как схожу к источнику, починю. Безумно хочется родниковой воды…».

Рядом со шкатулкой с булавками и иными мелочами из арсенала любой модистки, стояла другая — старинная инкрустированная потемневшим серебром и украшенная бисерной сканью. Обе шкатулки достались ей от матери, и во второй хранились все сбережения фрау Якобсон: изрядно похудевшая за год вдовства пачка ассигнаций, вырученная от продажи отчего дома, и золотые и серебряные монеты, унаследованные от мужа.

Перебирая флорины, крейцеры, кроны и дукаты, Саломея подумала, что источник её существования иссякает, и вздохнула: зря она так бездумно потратилась на переустройство дома, чтобы тот стал уютней, а главное, светлее. А как же её мечта поехать в Вену и снова увидеть Дунай? Говорят, там он и шире, и величественней. И театры там лучше. А ещё в Вене можно встретить Штрауса. Случайно, конечно. Модисткой Саломея, как ни старалась мать, так и не стала, розы продавать не хотела. Неужели снова идти замуж… по расчёту?! О, нет! У неё есть Пауль, и он поможет ей увидеть Вену! Саломея решительно открыла мамину шкатулку и, достав булавку, искусно сколола ею прореху в декольте, задрапировав ту бантом пышного ворота. «Теперь к источнику!» — велела она себе, облизывая пересохшие губы.

Дорога к источнику, обустроенному в торце дома ростовщика Фабиана Майера, была короткой, и Саломея преодолела её легко, не чувствуя тела и подставляя разрумянившиеся щёки прохладе. Жажда глушила и спутавшиеся мысли, и интерес ко всему, кроме сверкнувших впереди брызг воды. Она подбежала к источнику и, поставив кувшин у стены, подставила ладонь под струю.

— Добрый день, Саломея! — окликнул её знакомый голос. — Летишь, ничего не замечаешь вокруг. Ты чего такая заполошная? Случилось что?

Успевшая напиться из горсти Саломея повернулась на голос:

— Добрый, Магдалена, очень добрый день, — ответила она замершей в воротах своего дома торговке яблоками. — И у меня ничего не случилось. Всё прекрасно, просто я вся пересохла от жажды.

Не желая продолжать беседу, Саломея наклонилась за кувшином и услышала новый вопрос, озвученный скрипучим мужским голосом,  смоченным елеем:
 
— Фрау Якобсон, вы не боитесь, что булавка расстегнётся и поранит такую красивую… женщину?

«О, гер Майер собственной персоной! — усмехнулась фрау, и подхватила кувшин — Не ждите от меня ответа на столь скабрезный вопрос…».

Но ростовщик, по-видимому, ничего от неё не ждал. Придерживая монокль, он с вожделением уставился в декольте красавицы, отчего та замаковела и, едва сдерживаясь от дерзости, поспешила подставить горло кувшина под струю. Созерцатель женских прелестей затаил дыхание, и всё будто замерло, обостряя внимание и чувства.

Краем глаза Саломея подметила ухмылку не успевшей спуститься с лестницы Магдалены, почуяла её любопытство и затаённую зависть — и горделиво улыбнулась. Склонив голову набок, она внимала журчанию воды, и вдруг услышала: вдовец… богатый… бездетный…

Не стремясь установить источник соблазна, Саломея попыталась призвать на помощь страстного любовника, но вместо имени музыканта, неожиданно для себя мысленно воскликнула: «О, Мадонна! Ты женщина, ты должна меня понять!».

Не успев удивиться такой метаморфозе, красавица, подхватила юбку и кокетливо выставила на обозрение алчному старцу стройную ножку…



Иллюстрация: художник Хамса Йохан – «Красавица у источника»