Заоконная явь

Юлия жила в большом южном городе. Город соединил в себе европейские ритмы и восточные напевы. Вдоль широких улиц и проспектов журчали арыки, даря людям прохладу, а деревьям живительную влагу – в знойные дни.
По утрам, в свои самые  неспешные минуты, она ставила  на плиту чайник и  ожидая, когда закипит,  раздвигала шторы на окне. Вдали белели снеговыми шапками вершины гор - вечность, которой не было дела до людской суеты у  подножья.
 Двадцать пять лет назад город был чужим. Они приехали сюда по направлению после окончания института. Не хватало родных и друзей, но рядом любимый муж, а она так молода, что смущалась слова - муж. Легко, играя,  обустраивала дом. Нравилась роль хозяйки и то, что окружающие принимают  на равных, как взрослую.
Когда родилась дочь, «понарошку» закончилось. Город стал родиной дочери. А вскоре умерла мама, приехавшая понянчить внучку. Приехала в гости, а осталась навечно. Радость, а потом и горе сблизили  с городом. Он перестал быть  чужим. Появились друзья, знакомые. Ощущение оторванности исчезало. Часто приезжал отец, который мучился одиночеством в родном Камышине, но  решиться на окончательный переезд в Алма-Ату не мог. Не мог поверить, что они обосновались здесь навсегда. Когда  выговаривал  за очередную громоздкую покупку: «Без этого вполне можно обойтись, при переезде лишние вещи - обуза» - они с Антоном украдкой переглядывались, пожимая плечами. Напрасно, вообще-то. Отец оказался пророком.


              Как они обросли вещами! Двадцать пять лет назад  приехали сюда с  чемоданом книг, двумя подушками, одеялом и рюкзаком с вещами. Тогда  хватало этой малости   для счастья. За прожитые  годы «корабль» оброс ракушками. Потребовалось два месяца на очистку его «корпуса» и выправку необходимых «лоций». Разбирая и упаковывая вещи, Юлия вспоминала  отца: «Без этого вполне можно обойтись. При переезде лишние вещи – обуза».

                Наконец получены последние справки - о прививках Норду и коту Ваське.
Всё упаковано. Квартира плачет гулким эхо,  из каждого угла смотрит на неё смотрит укоризна: «Покидаете. Зачем? Там, куда вы уезжаете, у вас не будет такой, как я. Вам было удобно, уютно и тепло в моих стенах. Я привыкла к заботливым рукам хозяина и твоим фантазиям. Мне нравилось всё, что вы со мной делали. Я буду скучать о мальчиках. Посмотри, здесь Серёжа сделал первый шаг. Так неожиданно и трогательно. Я радовалась вместе с вами. В этой  комнате он, раскатывая на велосипеде, сказал отцу, наклонившемуся, чтобы поцеловать велосипедиста: «Папа, ты такой колючий. Как собака».  Неизвестно откуда взявшиеся  слова, правильно связанные между собой, передавались  «из уст в уста».  Мои стены бережно хранят  все ваши радости, но они не нужны чужим людям, которым вы меня оставляете. Уезжаете в полную неизвестность, а вам не по двадцать. Неужели тебе не страшно и не жаль всего, что оставляешь здесь?»
                И страшно, и жаль. До того, что она, оставаясь одна в квартире, выла с причитаниями, как в старину выли  прабабки  в горестную минуту расставания.

Горы за окном равнодушно смотрели   из–под  нахлобученных на вершины  снеговых шапок. Она прощалась с ними  навсегда.


                Деревня вытянулась двумя улицами. Одна – вдоль леса, вторая-
вдоль Хопра. Улицы,  прогалами между домов,   напоминали старческие дёсны.  Середина марта. Промозглый пасмурный день. Под колёсами машины – грязное месиво. Тёмно-серые бревенчатые избы, напитавшиеся мартовской влагой, смотрели,   насупившись, но палисадники с белоствольными берёзами высветляли  мрачноватый пейзаж.    
                УАЗик, тараня льды в огромных лужах, прорвался, наконец, на окраину деревни, к лесничеству.
Контора – большая изба  с четырьмя просторными кабинетами и огромным красным уголком, в котором было самое интересное для неё - деревенская библиотека. 
Здание шишкосушилки, куда свозили шишки из всех лесхозов области, ряды складских помещений.  Рядом с шишкосушилкой  раскинулся  питомник, на нём будущий лес  уже прочертил, раздвинув  макушками  снег,  ровные тёмно-зелёные ряды. Сосна однолетка  посапывала под снежным одеялом, ей некуда спешить. Она ещё год будет расти и набираться сил на питомнике. Двухлетке же этой весной предстояло переселение на постоянное жительство - на лесные площади, и она, торопясь, освобождалась от снежных пелён. Отряхивала, расправляла пушистые ветви. Юлия, любуясь  их трогательной беззащитностью,  подумала о том, что ей, как и этим сосенкам на новых площадях, предстоит укореняться и  приживаться.
              Потом было знакомство с домом. Она вошла в него с бешено бьющимся сердцем. Какой он? Здесь предстоит обосноваться надолго. Возможно до последнего путешествия на погост, охраняемый строгими  соснами.
              В доме оказались только комната и кухня, треть которой занимала русская печь. Обшарпанные стены, грязь, запустение. Маленькие подслеповатые окошки и во всех разбитые стёкла, соединённые жирными полосами пластилина.  От открывшегося  убожества сжало сердце. Отвернувшись, чтобы не заметили набухших слезами глаз, Юлия вышла на крыльцо. Двор был просторным, перед домом берёза. В саду несколько яблонь, одна из них раскинула ветви шатром недалеко от крыльца. Юлия мысленно поставила под ней стол, скамейку… понемногу  успокоилась. Появилось самое главное – дом и работа. Дальше всё зависит  от них. Антон затопит печь, будут потрескивать дрова, дом прогреется, а её руки, за месяц скитаний стосковавшиеся по домашним хлопотам,  наведут  порядок.
Юлия белила, красила, отмывала, вешала занавески, а ночами ждала – вот сейчас, застучит за окном на стыках рельсов первый трамвай, и она выйдет на кухню, поставит на плиту чайник, раздвинет шторы и, стряхнув ночное видение, увидит, раскинувшийся до подножия гор, город. Но за окном тишина и тёмная стена из сосен. Вместо привычных  многоэтажек -  серые бревенчатые избы за дощатыми палисадниками. Надо было привыкать к этой яви.