Пьяная кляча

 "А денёк то сегодня замечательный. Лето, что ни на есть " - подумалось мне. Детским, радостным взглядом окинул я старорусский пейзаж, представший предо мной..

Протва мирно, неспешно несла свои воды меж берегов, будто бы разомлев от жаркого, июльского солнца. Раскидистые ивы, в поисках прохлады, протянули свои ветви к речной глади. Птицы, лягушки, насекомые и люди всех возрастов барахтались, плескались, резвились в прохладной толще воды. Светило, застывшее в зените, своим жаром  принуждало всё живое стягиваться к артерии жизни.

Под его лучами грели свои маковки и мы: я, Стас, Демон и Друзь. Слегка уже под мухой, после нескольких стаканов джина, а может быть и дешёвенького виски, замешанного с тоником, мы развалились на травке, со стороны напоминая тюленей, своей леностью и придурковатым выражением пьянеющих лиц.

Наш диалог то затухал, то разгорался с новой силой, подобно костру, сложенному из сырых дров.

Стас, в принципе, как и всегда, сводил все разговоры к одной из своих излюбленных тем - теории мирового заговора.

-Да нас людей, всех работать заставили целыми днями, чтобы нам и думать некогда было: как? зачем? и почему? чтобы мы и на небо глянуть не могли! Ведь мы рабы! Рабы, вы понимаете? А доллар, доллар то этот дутый? А ФРС? А невидимые руки рынка? Они ведь нас всех за горло взяли! И тебя, и меня! Всех вообще! Людей с рождения идиотами делают, и все молчат ведь!

Я изредка начал спорить с ним, в принципе, отчасти соглашаясь с большинством его высказываний, несмотря на весьма странную  аргументацию, опирающуюся на древние предсказания, ныне не существующие языки  и идею легализации спайса для всеобщей связи с высшим разумом.

Паша Друзь в это время пытался делать рэп фристайл, умело рифмуя русский мат со словами : «тема, движуха, парни, братуха, район» и им подобными.

Третий участник нашей пьяненькой конференции, на берегу Протвы - Демон. Человек перекати-поле, лёгкий как пушинка, постоянно уносимый ветром судьбы. Я не знаю, за что его наградили таким зловещим прозвищем, но уж если и обитал в нём чертяка, то он был смертельно весёлый и до жути музыкальный. Демон был одержим ритмом и звуком, он мог часами стучать на барабане,  а при его отсутствии мог с таким же задором барабанить по собственным коленкам под мелодию, доносящуюся из его плеера.

Именно этим он и занимался, тем летним днём, когда происходили вышеописанные события. А я? Что я? Я четвёртый идиот среди трёх уже упомянутых. Непутёвый писака, наиный мечтатель, умело сочетающий в себе манию величия с неуверенностью в собственных силах. Сижу и наблюдаю за происходящим, попеременно переводя свой взгляд с плескающегося в маленькой лужице воробья на Друзя, прыгающего "бомбочкой" в воду с небольшого мостика.

Неожиданно погода, подобно мужику, который слишком долго хохотал и неожиданно опомнился от этой ребяческой эмоции, осёкся, насупился и усилием воли согнал улыбку со своего лица, взял да и нахмурил брови, заглядел сурово и вот вот  готов собаку какую-нибудь так сапогом пнуть, чтоб всякий дух из неё вышибить. Подобно ему небо как-то неестественно быстро заволокло солнце тучами, в деревьях на берегу загуляли сильные порывы ветра, а первый ещё слабый раскат грома нарушил умиротворённое спокойствие вокруг.

Всё живое куда-то резко  начало собираться, предчувствуя надвигающиеся проявления стихии. Исчезли всюду порхавшие птицы, замолкли насекомые, ну и само собой люди, взглянув на чернеющее небо, стали спешно покидать берег реки.

За хмельным угаром мы не сразу заметили резкую смену погоды, а когда опомнились и оглянулись вокруг, не увидели ни одного живого существа, а в лицо уже начинал накрапывать, пока ещё мелкий дождик. Чёрное, будто ночное небо, разрезала вспышка молнии, а ветер с силой ударил грозовой мощью.

Мы вчетвером переглянулись и поняли, что предстоящий дождь, навряд ли пройдёт быстро и нам не представится возможности переждать его под одним из деревьев.

Быстро покидав остатки пищи и мусор в рюкзаки, мы прыгнули на велосипеды и покатили по направлению к Обнинску. Дождь постепенно набирал силу, перейдя с мелкой капели на крупную, которая в свою очередь  через несколько минут ускорилась и забарабанила по нашим спинам. Футболки на нас быстро намокли, а сухая грунтовая дорога под ногами начала превращаться в глиняное месиво, мечущее грязь из под колёс.

Коллективно было принято решение не ехать сейчас в город, а переждать непогоду в деревенском магазинчике. И вот под струями ливня мы проносимся мимо местного клуба, он же дискотека, и залетаем под пластиковые навесы, расположенные у магазина.

Всего навесов четыре, и под тремя из них сидит мужичьё. В основном местные синяки и несколько случайных прохожих, которых дождь застал врасплох. Усаживаясь, я замечаю привязанную рядом гнедую лошадёнку. Кто-то подсказывает: "Это Лёхи-могильщика кобыла, она у него тут всегда пасётся"

Один из нас остаётся следить за велосипедами, а остальные идут внутрь за свеженьким пенным.

Внутри магазина, у прилавка, топчутся несколько малолеток, лет около 14-15. В коротеньких шортах и топиках. В них уже начала прорисовываться женская сексуальность, ещё самим им непонятная, но интересная, как для них, так и для окружающих их мужчин. Они слишком долго задерживают взгляд на мне, улыбаются, шепчутся и затем разрождаются оглушительным хохотом.

Взяв по паре пива, мы выходим на улицу и сразу же вбегаем под укрытие пластикового навеса, по которому дождь барабанил, словно горох, ссыпаемый в банку.

Вдруг из под одного из навесов вынырнула тёмная фигура с тростью в руках.  Когда она приблизилась, я узнал в ней того странного блаженного мужичка, который получил от меня и моих знакомых несколько прозвищ: "Странник, Монах, Заратустра, Старец, Отшельник". Он всегда появлялся внезапно, будто бы из ниоткуда, в самых неожиданных местах, обыкновенно в лесу или на реке. Казалось, что он возникал из воздуха, и также неожиданно исчезал в никуда.  Одетый в некое подобие мантии или рясы, напоминавшей монашескую, с огромной почти до пояса бородой, с виду он представлял собой смесь из православного старца и буддистского монаха. Интересной особенностью в его внешности  являлось то, что его возраст не мог определить никто из видевших, предположения разнились в диапазоне от 30 до 60 лет.

Лучезарные, добрые глаза его, глядели  внутрь тебя, без всякого осуждения, с пониманием и принятием всех твоих глубоко сокрытых страстей и грехов. Словно зная всё о тебе, он предпочитал молчать.

Подойдя к нам, он произнёс, тихим, до крайности спокойным, мягким голосом: «Разрешите посидеть с вами ребята, а то затем столом пьют уж больно горько, душе там тесно». «Конечно, садись отец», - сказали мы хором, освобождая место на лавке под навесом. Сев, он опёрся на трость руками в районе груди, положил на них голову и устремил свой взгляд куда-то вдаль:  в поля, в дождь, в бушующую стихию, полностью погрузившись в неё, наслаждаясь каждым мгновением проведённым на земле. Он как будто мысленно растворился в своём взгляде, не замечая происходящего вокруг.

Хорошенько поддатые, мы впятером весело галдели, посасывая бутылки с хмельным напитком. Дождь не прерываясь, всё сильнее и сильнее барабанил по пластиковой крыше, и от этого нам становилось всё веселей, всё хмельней, всё задорнее. «Эка бушует-заряжает.. а нам нипочём».

Время шло.. Периодически кто-то захаживал в магазин. Какие-то парни, приехавшие на газели, завели на пивной добродушной волне с нами  базар-вокзал на тему грузоперевозок на газелях.

Если попытаться сравнить погоду в тот день с типами человеческих темпераментов, то она, несомненно, получила бы от оценивающего тип холерика, так как соизволила в очередной раз кардинально измениться в течение одного дня.

 Постепенно её ярость начала  угасать, небо перестали резать вспышки молний, оно начало медленно светлеть, пропуская сквозь свои  тёмные покровы солнечные лучи. Ослабли струи дождя, ещё недавно с бешеной силой бьющие с небес. Вскоре ливень перешёл в лёгкую морось, а лучи солнца спрыгнули на землю, заиграв зайчиками по свежим лужам.

Одинокая, позабытая хозяином лошадёнка, сиротливо вжавшаяся под крону дерева во время дождя, вышла погреться под солнце, фыркнула, почти как собака завертела хвостом, и завибрировав всем телом сбросила с себя дождливую морось.
Недолго постояв в отдалении, она подошла к веранде магазина и протянула голову через небольшое железное ограждение. Смешно зашлёпала губами, потянулась к рукам, видимо приученная к подачкам от незнакомых людей, скорее всего не в первый раз тут кинутая, забытая хозяином, местным алкоголиком, не вспомнившим о ней даже в такую лютую распутицу.

В её огромную пасть тут же провалились несколько ломтей хлеба, остатки сладкой булки, горсть сухариков и что-то ещё, попавшееся под руку.  Лошадка, весьма довольная, завертела радостно хвостом и продолжила тянуться к нам мордой, будто бы улыбаясь, фыркая и обнажая зубы из под массивных губ.

Кто-то из шаныг под соседним навесом гаркнул: «Пацаны! Да вы ей пивка отлейте, она на похмелах небось мается». На эту шутку их компания разразилась забористым, безудержным взрывом хохота. И слышались в нём отголоски тех лет, что провели они здесь рядом с сельпо, распивая да закусывая, смоля дешёвые папиросы, сплёвывая себе под ноги и гогоча над подобными шуточками друг от друга. Вся их жизнь по сути своей представляла собой месиво из харчи, семечной шелухи, пыли, окурков, сальных ухмылочек и пивных пробок, приправленное запахом перегара и застарелой мочи. Их бытие буд-то тот самый зассаный угол за родным магазином, куда они бегали по нужде столько лет. В нём копилась и множилась эта тошнотворная смрадная вонь, выжигая своим ядом всё светлое и живое, разрастаясь, становясь привычной нормой. И в конце концов эта мерзость брызнула через край и поспешила заполнить собой мир вокруг.

И один из них действительно взял, налил пива в стакан и протянул лошади. Она не задумываясь, сразу же потянулась губами к стакану и стала жадно пить. Все присутствовавшие повскакивали со своих мест и с невообразимым ликованием окружили животное.

-Гляди что творит, - горланил один.

У нас в деревне, даже кобылы хлещут, - вторил ему другой.

Какой-то необыкновенный восторг охватил всех; гогоча, толкаясь, радостно что-то вопя, смотрели они на животное, быстро опустошившее стакан с пенным. И вот последние капельки коснулись огромной бездонной лошадиной пасти.

Трухлявый мужичонка с видом Коперфильда, выполнившего невообразимый трюк, торжествующе поднял пустой стакан из под пива над головой, демонстрируя его собравшимся, а потом с придыханием гаркнул «Хаааааа».

Гнедая фыркнула, как-будто давая понять, что стакан пива для неё является сущей мелочью, так заурядным пустяком посреди дня.

Довольно загудели все, наблюдавшие эту сцену:

-Ого! Между первой и второй перерывчик небольшой, - прокомментировал толстый рыжий мужик, заливаясь хмельным хохотом.

-Вроде не конь - кобылица! А пьёт по нашему, по мужицки, - слышалось со стороны.

Этот подлый, первобытный восторг заразил и меня. В хмельном угаре, я тоже скалил зубы и гоготал до одури,  тоже собирал мелочь на пиво для лошадёнки и орал: «третья пошла», тоже пытливо, с наслаждением выжидал, когда же лошадь напьётся до пределов и во что это выльется.

Кто-то уже отработанным ударом об край стола, срывал с новой бутылки крышку и аккуратно подносил к лошадиной пасти. Скорости, с которой, пиво исчезало в ней, мог позавидовать даже самый закостенелый алкоголик, казалось, что объём в пол-литра для огромного животного был столь несущественен по сравнению с его размерами, что она могла опустошать пивные бутылки сколь угодно времени.

-Да, такого в «Мире животных» не кажут. Мне моя всё нудит, мол пьёшь, как лошадь, так вот её бы сюда, дуру, я с роду так шустро не пивал, - слышались отрывки диалогов от зрителей, неотрывно следящих за происходящим представлением.

Ещё пол литра были влиты в лошадь, буквально за несколько глотков, она всего лишь  пару раз успела поднять и опустить желваки на огромной шее, а в руках уже очутилась пустая пивная тара.

Ах, сколько восторга, неподдельного интереса, возбудило происходящее во всех собравшихся.

-Она ведь, как мы, как человек, ей тоже выпить хотца.  Жизня небось не сахар, судьба лошадиная, вот и пьёт. А что? Кто сейчас не пьёт то? Жизнь такая! У нас вон и лошади пьют, и собаки с кошками кабы поумнее были, тоже б пили, - сипел кто-то из пьянчуг.

Коварный человеческий мозг, с вечной тягой к подражанию и сравнению, мозг который вывел нас из тьмы пещер, но так и не смог освободить из тьмы моральной.  Глумлива, ехидна, зла бывает человеческая натура, а алкоголь, словно катализатор, разгоняет и увеличивает эти тёмные, человеческие свойства.  Доказательная оскомина превосходства человека над природой, его интеллектуальное превосходство, на самом деле превратившееся в его унижение самого себя на фоне животного. Ни у кого не дрогнуло руки! Никто не задумался!

Уже успели сбегать за большой двухлитровой баклашкой Очаковского и хмельной напиток хлынул рекой в нутро животного. Появлялись всё новые персонажи с новыми пивными ёмкостями, Звучали тосты: «На посошок, за Кривск! За Родителей!»

Вдруг посреди этой вакханалии с обезумевшими людьми, теряющими свой человеческий облик, в тот момент, когда уже сложно различить, где осталось больше человеческого в этой лошади или в животных, бегающих ей за пивом, я заметил грустный взгляд Монаха, печально следящего за происходящим.

Он не пытался это остановить или осудить, он просто с какой-то необъяснимой вековечной жалостью наблюдал за людьми. Казалось, что он видел подобное бесчисленное количество раз, но так и не смог до конца с этим смириться.
Лошадь, на манер, уже подвыпившей бабы, податливо тянулась к стаканам губами, довольно подфыркивала и как будто даже улыбалась во все зубы, обнажая их желтизну.               

Вспомнилось мне одно из таких же существ, так похожих на животное, однако представшее в людском обличии.

Люся, Ирочка, или ещё как-то.. её имя стёрлось по прошествии времени.. хотя нет, помню всё таки, её звали Юляша.
                Оставленная подругой, она тогда сама подсела к нам, много пила, и ещё больше болтала языком. Хорохорилась, блестела глазками в этом обрыганном кабачке, а потом увязалась за нами во дворы. Тогда я благодушно зацепил полторашку виноградного дня в ближайшем ларьке и стал с усердием потчевать даму изысканным коктейлем. Сами же мы успешно сливали его на землю из своих стаканов исходя из соображений безопасности, но она этого не замечала и продолжала пить.
Потом когда наш кутёж и глумление переросли во что-то совсем невообразимое: я танцевал лезгинку и кричал: «ЮЛЯША – БОГИНЯ КРАСОТЫ», изо всех сил стуча подошвами по асфальту, Борода тыкал в неё пальцем, тоже слегка приплясывая и приговаривал с адской ухмылочкой:  «Девочка ляса, ну посмотрите же на неё». А Андрей молча зловеще улыбался, держа в руках бутылку с виноградным днём. Если честно признаться, мы думали про её телефон.

В какой-то момент, она иначе взглянула на нас и что-то поняла, не умом нет, а своим бабьим звериным чутьём смекнула, что её тут могут не то что изнасиловать, а просто отмудохать, избить, лишь ради общего праздного веселия, наступления чада кутежа и особого извращённого удовольствия.

Внезапно она ни с того ни с сего сказала: «ну я пошла», вывернулась из уже хватающих её рук и побежала к автостраде что-то крича. В след ей полетели ругательства, обещание неотвратимой скорой расправы и недопитая бутылка виноградного дня.

Но взволнованный лошадиный гогот возвратил меня из воспоминаний к деревенскому сельпо..

Я оглянулся на лошадь, всасывающую очередную порцию пойла и заметил, что на этот раз проглотить ей его было не столь просто как раньше: желваки на шее двигались уже с трудом, с каждым глотком она напряжённо вздрагивала и слишком глубоко вздыхала.

Вдруг она с силой зафырчала, забила копытами об землю, из пасти вырвался гневный гогот, вперемешку с отрыжкой, её будто бы берёзку  ветром на несколько секунд пригнуло к земле. Глаза налились нездоровой краснотой, и она начала озлобленно ржать, вся взъерошившись будто ёрш, выкинутый на берег.

Отскочив от людей, на всю длину привязи, она яростно начала биться, то пытаясь встать на дыбы, то просто со всей силы натягивая верёвку. Видимо, испуг и отвращение к этим существам, напоившим её этим ужасным количеством алкоголя, гнали её прочь.
 
Что-то внутри у неё вспенилось, взбунтовалось, рвануло подобно бомбе и в один момент, она вложила всю свою ярость в освободительный рывок, напряглась каждой мышцей, каждым сухожилием, и привязь со звоном лопнула, а лошадка, неожиданно для самой себя, освободилась из пут и с огромной скоростью, едва не упав, поскакала прочь, всё также дико гогоча.

Едва лошадь скрылась из виду за чередой деревенских построек, в миг угасло неугомонное мужичьё, ещё несколько минут назад бешено хохотавшее и бушующее. Затылком я ощутил на себе взгляд Монаха, резко обернулся, но нигде не наткнулся взглядом на бородатую фигуру в тёмном одеянии. Лишь еле видимая тень мелькнула где-то на мгновение вдалеке и исчезла.