Книга о прошлом. Глава 16

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
ЧЕЛОВЕК БУДУЩЕГО.


1.
Парень на фотографии улыбался так широко, взгляд его лучился таким оптимизмом, словно на них смотрел образцово-показательный комсомолец с плаката сталинских времён. Взъерошенные ветром светлые волосы, весёлый прищур зорких серых глаз. На первый взгляд, вылитый аспирант Аверин – такой же невысокий и тонкий, как подросток, но энергичный, подтянутый, спортивный. Под рубашкой ясно виден рельеф мускулов, плечи расправлены – понятно, что сохранять идеальную осанку для него естественно и привычно.

- Коля спортивной гимнастикой серьёзно занимался, – с лёгкой грустью делился воспоминаниями Мюнцер. – Мог отжаться хоть на одной руке, хоть на кулаках, хоть с переворотом. А уж что он на брусьях творил! Летал, просто летал! – Глаза Исаака Израилевича восхищённо блеснули, но тут же подёрнулись поволокой и тяжёлый вздох вырвался из его груди.

Фотографию Мюнцер прислонил к вазочке с конфетами, и сразу возникло ощущение, что они втроём собрались в этой кухне на поминки.

- М-да… – Радзинский перевёл оценивающий взгляд с фотографии Аверина-старшего на тоненького, как былинка аспиранта, и задумчиво потёр подбородок. – Ресурсы-то, оказывается есть. Надо бы из тебя, Коля, человека сделать. Зарядка с гантельками, пробежка по утрам – немного мышечной массы нарастить тебе не помешает…

Аверин глянул на него с опаской и выразительно выгнул бровь, словно пытался оценить, насколько реальная угроза его спокойному существованию исходит сейчас от Радзинского.

- Как Вы наивны, мой друг! – Мюнцер поспешил отрезвить размечтавшегося доброхота. – У папы не получилось приобщить Коленьку к спорту, а Вы полагаете, что Вам это удастся?

- Кстати, – Радзинский внезапно осознал очевидную несуразность такого положения вещей. – Почему твой отец, Коля, не привил тебе любви к физкультуре? – Он пощупал аверинскую руку в том месте, где, по идее, должен был находиться бицепс, и скептически хмыкнул: ручки, как у балерины – двумя пальцами обхватить можно.

Николай дёрнулся с нервным смехом и отодвинулся от Радзинского на безопасное расстояние.

- Щекотно, – смущённо запротестовал он.

Мюнцер ласково погладил Николая по плечу и сказал, лукаво улыбаясь:

- У Николая Николаевича с юных лет обнаружилась редкая способность к саботажу. Если он чего-то не хочет, он не станет этого делать, как бы его к тому не принуждали. Если давление чрезмерно усиливается, он из обычного воздушно-газообразного состояния плавно переходит в жидкое и тихо утекает.

- Предупреждён, значит, вооружён, – захохотал Радзинский, полностью соглашаясь с определением обыденного состояния аспиранта. – Хотя странно, конечно. Учитывая, что папа, как я понял, намеревался вырастить из нашего Коли сверхчеловека.

- Человека будущего, Викентий, – мягко поправил его Мюнцер.

- Хорошо, человека будущего. Но разве в это понятие не включается автоматически определённый уровень физического совершенства?

- Не в такой степени, как Вы это себе представляете, Кешенька. – Мюнцер задумчиво отодвинул от себя чашку. – И потом – Коля был уверен, что у него впереди ещё целая жизнь…

Повисло неловкое молчание. Стоит помянуть безвременно ушедших, как присутствующие мгновенно начинают чувствовать себя виноватыми в том, что до сих пор живы.

- Ладно, – прокашлялся Радзинский и покосился на аспиранта. Тот отрешённо созерцал плавающие в солнечном луче пылинки. – Допустим, что этот аспект воспитания не слишком сильно Николая Алексеевича волновал… Коль, тебе чаю ещё налить? – Заполучив в свой дом Николая, Радзинский испытывал теперь настоятельную потребность о своём квартиранте беспрестанно заботиться. А уж после того, как тот напугал его своей поистине бездонной и необъятной депрессией, так и вовсе с трудом подавлял в себе желание, фигурально выражаясь, положить аспиранта в карман и всегда носить с собой, чтоб точно знать, что с ним всё в порядке.

- Давайте в гостиную перейдём? – вместо ответа предложил Аверин. Он очень быстро освоился в чужой квартире и радовал Радзинского тем, что не зажимался и не мучил тем самым своего гостеприимного товарища.

- Спасибо, молодые люди, но мне нужно идти, – спохватился вдруг Мюнцер. – Жду Вас, как и договорились. – Он выразительно глянул на Аверина. – Будем Николаю Николаевичу присягу на верность приносить…


2.
- Я и половины ему не рассказывал. – Аверин, даже не оборачиваясь, понял, что Радзинский зашёл в комнату.

Аспирант стоял у окна и солнечные лучи обнимали его, истончая и без того хрупкий силуэт. Мысленно сравнивая его с Авериным-старшим, который был позитивнее, активнее, взрослее, в конце-то концов, Радзинский недоумевал, почему этот мальчик, которым аспирант, по сути, являлся, кажется намного значительнее и сильнее своего отца. Откуда взялось в нём это поистине королевское достоинство, с которым он двигался и говорил, откуда ощутимая сила и власть, с которой смотрел?

Он, Радзинский, почти на десять лет старше, но с самого первого мгновения он готов подчиняться, служить Николаю Аверину-младшему. За всё время их знакомства его ни на секунду не покидало ощущение, что аспирант – единственное настоящее, что было в его жизни, что если он исчезнет, то вместе с ним сразу закроется – на этот раз навсегда – та самая дверь, в которую Радзинский безуспешно стучался долгие-долгие годы.

- Мне ты не рассказываешь и сотой части. – Радзинский щёлкнул зажигалкой, медленно прошёл через всю комнату и опустился в объятия мягкого кресла.

- Кеш… – Аверин был поражён этими словами и обеспокоен. Он сразу же подошёл и нерешительно остановился рядом. – Я не хочу, чтобы ты думал, будто я что-то нарочно от тебя скрываю. – Он страдальчески сморщился и попытался рукой разогнать табачный дым, который уже окутывал Радзинского удушающим плотным облаком.

Тот, прищурившись, задумчиво разглядывал аспиранта, не торопясь продолжить разговор. Неизвестно, когда снова выпадет шанс спросить у Аверина что угодно.

- Садись. – Радзинский недвусмысленно указал аспиранту на стоящее напротив кресло и, когда тот послушно выполнил его указание, придвинулся так близко, что их колени соприкоснулись. Сигарета тлела в его руке, пока он молча разглядывал Николая, не сводящего с него полных смятения и тревоги глаз. – Значит, тебе повезло с отцом? Так можно сказать? Он знал о твоих… особенностях с самого начала?

- Он не знал. – Аверин особо выделил интонацией это «не знал» и пытливо посмотрел на товарища. Словно хотел взглядом передать все нюансы данного конкретного незнания. – Он не хотел знать. Поэтому замечал только то, что ему было удобно.

Радзинский был заметно озадачен. Он затушил сигарету и наклонился к Николаю, внимательно всматриваясь в его лицо, как будто надеялся найти там чёткие, ясные ответы на все свои вопросы.

- Он был неверующим – так? – Аверин согласно кивнул и нервно поправил упавшую на лоб чёлку. – И он официально занимался исследованием экстрасенсорных, ну или там паранормальных возможностей человеческого организма? – Снова молчаливый кивок. Только теперь непослушную чёлку, усмехнувшись, аккуратно отвёл в сторону Радзинский.

- Для него это была научная проблема, – заторопился Николай. – И те методики, которые он на мне, скажем так, опробовал, в них, в том, как они работают, с его точки зрения, не было ничего необъяснимого. Я не отрицаю, что техники, которым он меня научил, дали мне новые возможности. Но отец не предполагал, что видеть я начал раньше, чем он «открыл» мне «третий глаз». Что лечить меня научил дедушка, который к тому времени уже умер, но с которым я общался чаще, чем с отцом, пропадающим в институте с утра до вечера.

- То есть он считал тебя… удачным экспериментом… – Радзинский произнёс это почти утвердительно и заранее проникся неприязнью к Аверину-старшему, который вначале показался ему таким симпатичным малым.

- Ты что, Кеша?! Нет!! – возмущённо замотал головой аспирант. – Он же не был монстром! Он любил меня! И он бесконечно верил своим теориям! Поэтому и одаривал меня тем, что другим было недоступно – он хотел для меня самого лучшего. Хотел, чтобы я стал счастливым человеком будущего. Он никогда не испытывал, скажем, мою выносливость – для этого у него была масса добровольцев в его лаборатории. Я не был для него экспериментом. Никогда! В этом и суть – понимаешь? В том, что, по его мнению, те же способности можно открыть и у других – нужно развить в каждом. Он не считал меня уникальным. Мои успехи были для него доказательством правильности его теории…

- А ты его не разочаровывал, – довольно жёстко подытожил Радзинский.

Аверин опустил ресницы и судорожно сцепил побелевшие от напряжения пальцы.

- Да, – сухо подтвердил он. Губы его подозрительно дёрнулись, как будто он старался не заплакать.

- Коль, – у Радзинского вдруг пропал голос, и ему пришлось прокашляться, чтобы продолжить. – Коль, а мне ты тоже правды не скажешь, если вдруг я буду принимать желаемое за действительное… в отношении тебя?

- Не надо сравнивать! – разозлился Аверин. Он попытался отодвинуться, но по ковру тяжёлое кресло переместить было не просто. Так они и остались сидеть лицом к лицу. – Меня никто не спрашивал. Я был ребёнком. – Аверин холодно чеканил слова. –  И с моей стороны не было обмана. Я считаю, что он прав. По сути. Я уже говорил тебе. Все устроены одинаково. У всех одна задача, один путь. Просто можно ползти по нему миллионы лет, а можно завершить его в течение одной жизни.

Изо всей этой суровой отповеди Радзинский радостно ухватил только самое для себя важное.

- То есть ты думаешь, что я не такой как твой отец? Прости, конечно… Что я всё-таки поинтересуюсь тем, что у тебя на душе?

- Ты постоянно «интересуешься». – Смутившись, Аверин сразу сбавил тон. – Ты меня просто наизнанку выворачиваешь, так активно ты стремишься точно знать, «что у меня на душе».

Радзинский расхохотался и обнял зардевшегося от такого внимания аспиранта. Это тоже стало потребностью – тискать Николая по поводу и без. Хотя бы для того, чтобы удостовериться, что он здесь, что он на самом деле существует. Во плоти. Что это не очередной сон или виденье.

К тому же Аверин, как никто другой, заслужил это – чтобы его любили. Просто ради него самого. И обнимали, и по головке гладили. Как обожаемое чадо. А у Радзинского сердечного жара было с избытком – он всех смог бы обогреть. И грел. Пока не нашёл того, кому это изначально было предназначено – человека, который показал ему небо в алмазах. И превратил его бесцельное существование в служение. Указал ему Путь.


3.
- Вот, смотри. – Аверин даже не пытался достоверно изобразить силуэт человека. Наметил только голову, плечи и условное туловище в виде незаконченного овала. – Вот энергетические центры. – Николай вписал в силуэт неровные маленькие кружочки. Радзинский обратил внимание, что начал он сверху и первым нарисовал центр, расположенный над макушкой головы. – Духовная практика – религиозная в первую очередь – способствует тому, что энергия, которая постоянно давит на нас сверху, проникает внутрь и начинает работать: очищает и просветляет центры, а значит, и все уровни нашего существа в правильном порядке. Понимаешь? Не снизу вверх, как в буддистских практиках, не насильно, не грубо, а так, как задумано. Потому что человек устроен именно таким образом в соответствии с той задачей, которая перед ним стоит – перед каждым – преображать, просветлять, интегрировать все планы своего бытия. Благодарю чему плоть человека и – шире – весь материальный мир, материя вообще – претерпевают те же благие изменения…

Радзинский был счастлив. Он прилежно слушал, глядел внимательно, кивал сдержанно, стараясь не взлететь при этом под потолок от охватившей его эйфории. Конечно, они с Олегом читали Андреева. Разумеется, они «изучали» Шри Ауробиндо. Но и мысли не возникало, что индийский революционер и христианское учение толкуют об одном и том же – о нисхождении Духа, стяжание которого является смыслом христианской жизни. Что, вообще, всё духовное знание может быть выстроено в определённом порядке и всему найдётся своё место – такое, что противоречия исчезнут совершенно и взамен какофонии раздастся полнозвучный величественный аккорд и польётся божественная музыка. И только когда появился в жизни Радзинского аспирант, все кусочки мозаики сразу легли как надо. И проявилась картина мира – совершенное произведение гениального Художника. Словно радужный мальчик был волшебным зеркалом, в котором мироздание отражалось в своём истинном виде, а без него – искажённые, наползающие друг на друга образы, сбивающие с толку и ввергающие в тоску.

- В чём наша задача? – строго спрашивал аспирант.

- Да, в чём? – старательно валяя дурака, преданно таращился Радзинский.

- Неужели мы хотим банально облагодетельствовать человечество?! – патетически восклицал Николай.

- Это пошло, – качал головой Радзинский. – В новом сезоне это не модно.

- Мы наш, мы новый…

- Безнадёжно устарело.

- Викентий, я тебя люблю. Ты понимаешь всё с полуслова. За это надо выпить.

- М-м-м?!!

- В холодильнике молоко осталось, родной?


4.
- Другого пути нет. Эволюция постепенно подводит человечество к тому, что социальное устройство нужно менять. Что оно должно быть подчинено единственной цели – воспитание нового человека, человека будущего. Ещё недавно это сознавали единицы, теперь – миллионы…

Когда Николай Алексеевич увлекался, от него глаз нельзя было отвести – таким он становился красивым. Не симпатичным и привлекательным, как обычно, а божественно прекрасным. На него хотелось любоваться и соглашаться со всем, что бы он ни говорил.

Даже природа, казалось, подпала его обаянию. Осеннее золото листьев, сияющая, ликующая синева неба, солнечный ветер – всё вокруг, словно хор в эллинском театре, подпевает ему, подтверждает своим великолепием его дерзкие слова о светлом будущем.

Мюнцер – худой и нескладный, непривычно молодой, но такой узнаваемый со своим выдающимся носом – шагает рядом, улыбается, молчит. Высоченные вековые деревья степенно стоят вдоль аллеи, почтительно склонившись все в одну сторону. Их необъятные стволы словно отлиты из позеленевшей от времени бронзы. А земля под ними усыпана медью – тонкие рыжие листочки, с сухим шелестом перекатываются от легчайшего движения воздуха.

Перчатка с шорохом падает в ворох жёлтых листьев. Коля первым нагибается и хватает её. Отец сверкает белозубой улыбкой, обнимая за плечи светлого, как Ангел, грустного мальчика, который протягивает оброненную вещь.

Перчатка. Перчатка – это защита. Отец её чуть не потерял. Слишком много совпадений, знаков, нехороших предчувствий. «Как жаль, папа, что ты не видишь главного – что весь этот мир живой. И он пытается предостеречь тебя. Остановить. Уберечь от ошибки. Многие слепы. Сочиняют себе вселенные и свято верят в свою ложь. Им можно. Но не тебе. С тебя спросят».

- Коль, не плач. – Радзинский своим рукавом вытирает мокрые аверинские щёки и требовательно заглядывает ему в глаза. – Сам же говорил, что смерти нет. Ну?

- Нет, – всхлипывает аспирант. – Но у него была такая жизнь – чистая, правильная. А он не смог её прожить.

- Не смог?

- Его забрали.

- Забрали… Зачем?

- Чтоб себе не навредил…