Мой отец - офицер. Глава 1

Художественно-публицистическая повесть.

Посвящается моему отцу - подполковнику, ветерану Вооруженных сил СССР.



Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие. Бескорыстная мысль, что внуки будут уважать за имя, нами им переданное, не есть ли благороднейшая на - дежда человеческого сердца?
А.С.Пушкин

Но до окраины Вселенной
Лежит, его не зачеркнуть –
Мой офицерский, мой военный,
Мой жертвенный, но славный путь.
В.А. Сорочинский

Глава 1. Медведь.


  Звездные ночи августа стали прохладнее, но все еще звенят, как и в июле, цикадными трелями. Чуть-чуть светает. Серое утреннее покрывало сменяет черный ночной бархат ночи и накрывает огород, дом, улицу. На огуречных грядках заблестела роса. Бревенчатая пятистенная изба, баня, стоящая за огородом, темнеют сквозь туман. За окнами становилось меж тем все светлее. Вдали осветились верхушки соснового леса, робкие лучи рассвета побежали по деревенской улице, поблескивая на закрытых окнах изб. Деревня еще спала. Но вот прокричал первый петух. Спросонья в чьем-то дворе тявкнула собака. Застучало ботало одинокой коровы. Деревня просыпалась.
  Сквозь сон Саня услышал перестук пастушьего барабана, но вставать не хотелось, и он еще крепче прижался к теплому боку брата. Вот стук усилился – это пастух гонит мимо окон избы дремлющее стадо. Громко прозвучала первая деревенская музыка и стала медленно удаляться. Увеличивающееся деревенское стадо мычало, блеяло и уходило в сторону заливных лугов и пойменного леса Ветлуги. Оно растворялось в тумане и поднимало легкую золотистую пыль.
«Сыно-ок, вставай, хватит нежиться, да и Рыжуха-то мычит во все горло» - мать тормошила его крепкой рукой.
  Ночь еще не прошла, но уже уверенно превращалась в серое туманное утро. Открыв ворота коровника, пристроенного к избе, Саня еле успел отскочить. Резвая корова сама побежала в сторону уходящего стада, ее и подгонять не пришлось. Саня не стал провожать корову, хотя стадо уже скрывалось за первыми елями недалекого леса. Знал бы он, что в то утро видит свою Рыжуху в последний раз.
  Саня взял пустые ведра, стоявшие на крыльце и пошел к колодцу, который находился около двора, недалеко от деревенской улицы. Взялся за шест и опустил «журавля» с ведром почти на всю его длину. Дважды зачерпнув воды, налил полные ведра. По одному отнес их в избу.
Мать, высокая, широкая в кости женщина, стояла напротив устья печи и ставила хлеба на выпечку. Из жерла русской печи шел жар и хлебный дух, и она раскрасневшаяся, вспрелая и довольная своей работой, улыбнулась ему, и опять закопошилась у шестка. Печь стояла направо от входа и занимала с кухней почти треть избы. В противоположной стороне, вдоль двух бревенчатых стен, сходясь к переднему углу, шли высокие деревянные лавки. Передний угол был занят большой иконой Николая Святителя. Правая рука Николая Угодника была приподнята со сложенными перстами в благословении, левой рукой он держал Евангелие.
  Саня, поставив ведро, сглотнул слюну от вкусного хлебного запаха, и посмотрел на мать. «Сейчас придет отец, и будем завтракать», - сказала она, даже не оборачиваясь, поняв желание сына.
Старший брат Иван с фырканьем умывался возле двери из носика большого медного рукомойника. Мишук, самый младший из детей, которому не было еще и двух лет, завозился в зыбке.  Она висела на оцепе, который был подвешен к потолку. Пятилетняя Валюшка завеньгала на печке. Мишутка, услышав ее, тоже захныкал, и мать подошла его успокоить.
В сенях что-то стукнуло, и в избу вошел отец. Высокий, он, нагибаясь, втиснулся в дверь. С порога, оглядев ребятишек, негромко сказал:
«Ну, мать, давай на стол, да пойду еще немного поработаю кирпичей, замеса два – три осталось и яма будет полной», - и сев за стол, он положил перед собой на некрашеные доски стола большие натруженные руки, на которых буграми вен были обозначены годы тяжелого крестьянского труда.
Почти вся семья Лебедевых уселась за деревянный, сколоченный когда-то дедом Сергеем, стол. Отец ласково посмотрел на детей, притихших за столом. По правую сторону от него на всю семью Лебедевых с иконы благословенно смотрел Николай Святитель.
  «Жаль, что нет старшего – Павла, а то бы вся семья была бы в сборе» - подумал Николай, сидя во главе стола.
  Старшему сыну Павлу минуло двадцать лет. Что бы помочь семье, да и о женитьбе задумываясь, он ранней весной ушел на смоляные промыслы. В соковое время много разного вырабатывали в лесах: снимали мочало, лыко и бересту, гнали березовый деготь. Вестей от Павла не было все лето.
Николай пришел домой, оставив неоконченной начатую засветло сегодняшнюю работу. Под горой, недалеко от леса, было у него что-то вроде кирпичного промысла. Это - вырытая в глине-кирпичевке большая яма, которую он заполнял высушенным на солнце сырцом - сырыми кирпичами, перекладывая ряды кирпичей сухими березовыми поленьями. Рядом была сделана другая яма, где он месил ногами глину до мягкости. Тут же около ручья, стоял небольшой бревенчатый сарай, спасавший Николая от дождя. В нем деревянные клетки – станок для набивки глины, да струганная дощечка для выравнивания. Вот и весь «кирпичный завод». Но за лето Николай на этом заводике в одиночку вырабатывал до десяти тысяч штук красного, добротного, звенящего от удара кирпича.
  Кирпич всегда пользовался спросом в большом селе Варнавино, все дома, в котором непременно ставились на высокие кирпичные фундаменты. Да и так, в Варнавине было кое-что понастроено из кирпича, правда, еще в царское время – трактир, аптека, почта, тюрьма, женская и мужская гимназии.
Мать поставила на стол похлебку - щи из зеленой капусты с солониной. Отец, взглянув на мать, сказал:
  «Давать, Дарья, свежего хлеба. А то сегодня не обедамши, может, придется. Работы много. Саню возьмешь с собой на жатву, пускай там за маленькими смотрит, не оставлять же их одних дома. А мы с Ванюхой домесим глину и наделаем остатнего кирпича, чтобы уж через неделю запалил я обжиг. Тогда и Саню на кирпич возьму, за огнем следить дело не хитрое, может и одного пора оставлять. Как-никак десять лет стукнет через два месяца».
Дарья положила на стол каравай ржаного хлеба, отец ножом отрезал каждому по большому ломтю, дал детям и жене прямо в руки. Потом молча, перекрестился и начал хлебать. Все дети и Дарья вслед за ним застучали деревянными ложками. Наконец отец стукнул о край миски своей ложкой, первым потянул кусок мяса, а за ним и остальные.
  Семья Лебедевых была средней руки в деревне Югары, относилась к так называемым середнякам; корова, лошадь. Животинка кой-какая; свинья, овцы, куры. Кроме того, кустарный промысел кирпича давал неплохой доход. Кроме того, и Ветлуга всегда была кормилицей для югаровских мужиков, еще ни один с реки без рыбы не возвращался. Да и лес подступает к самой деревне. А в нем грибные, ягодные места. Земляничные поляны, заросли малинника, черники – только собирай. Ближе к осени, если переправиться на лодке через реку, можно в один присест набрать лукошко клюквы или брусники. В общем, семья не бедствовала, но и богатства особого не нажила. Хлеб в доме есть, дети сыты, и то хорошо.
Поев, отец перекрестился и взял в руки газету. Это была «Северная Правда» месячной давности. Орган Костромского Губкома ВКП (б). И хотя вот уже семь лет прошло, как в 1922 году Варнавинский район перешел в Нижегородский край, но газеты из Костромы иногда попадали в село Горки, а уж оттуда рассылались по близлежащим деревням сельсовета: в Югары, в Корелиху, в Поляки, в Коровиху.
  «Послушай мать, что пишут костромские–то. «Несколько дней назад, накануне Троицы, в селе Саметь поп устроил подворный обход села. Не с молебном, не со сбором «праздничных», а с агитацией. Поп говорил: «Граждане, вы идете в колхоз, значит, расстаетесь с родимой землицей, которую ваши деды и отцы поливали трудовым потом. Вы граждане, принимаете на себя печать антихристову. Ну, делать нечего, идите. Только покайтесь и причаститесь в последний раз».
  Николай замолчал и задумался о чем-то своем. Наконец, заговорил:
«Намедни уполномоченный был у Михаила Соловьева, агитировал его за колхоз, грозил отобрать обеих коровенок, да лошадей, ежели не надумают. Хлебные излишки, говорит, изымать будем. Последний пуд хлеба - это они считают излишком у нежелающих вступать в колхоз. Скоро, пожалуй, и к нам наведается эта «кожаная куртка». Добра, наверно,  не ждать нам от ихнего колхоза».
«А что мужики бают по Югарам-то?» - спросила Дарья. И тут же продолжила, как будто вспомнив что-то: - «Шалухин-то Василий с семьей из Бархатихи выселен. В соседях у отца-то он был. Справный мужик. Пригласил весной на помочь мужиков, так ему сразу мироедство навесили, в кулаки, да и поминай, как звали. Ночью под конвоем отправили в Варнавинскую тюрьму. Семья со скарбом направилась до станции Ветлужская. Погрузили в вагоны, да в Сибирь. Страхи-то какие».
  «Да, у всех югоровских голова набекрень, настроение выжидательное. Но видно, хошь не хошь, а заставят нашего брата колхоз организовывать. В Варнавине бают уже кое-кого и арестовали. А сам уполномоченный рассказал на вчерашнем сходе, что в Вотской области в каких-то деревнях по постановлению крестьянского схода публично выпороты «вичками» 176 крестьян-бедняков. В Кологривском уезде Костромской губернии почти год назад убили через окно председателя колхоза, так нашли убивцев-то, да к расстрелу приговорили. Вот так, мать, война идет с народом за вступление в колхозы. Уполномоченный договорился до того, что крестьян назвал паразитами, грабящими землю. Пролетарий – это, вишь ли, человек труда, а мы хотим уморить город и пролетария голодом. Вот как вопрос поставлен, если в колхоз не вступать».
«Батя, а где это Вотская область такая?», - спросил Николая Иван, сидевший за столом и вырезавший из куска дерева иглу для вязки рыболовных сетей.
« Так на севере, где удмурты живут. Их раньше вотяками называли. Ижевск у них главный город », - ответил Николай.
  «А еще я слыхала от наших-то баб, Анна Соловьева говорила, у нее Ванюшка-то приезжал на побывку из Нижнего, что в городах-то церкви рушат, да колокола снимают. Консомольцы какие-то. На престольные праздники около церквей под гармошку, да балалайку поют и пляшут», - опять с тревогой сказала Дарья.
  «Да, и в газете-то пишут, что костромской горсовет постановил закрыть лазоревское кладбище. А церковь решили использовать под холодильник. Доберутся и до наших Горок, церковь-то Святителя Николая Угодника уж точно могут сломать, а кирпич-то на постройку храма еще мой отец обжигал».
Дети со вниманием слушали разговоры родителей. Притихли за столом. Совсем недавно приходил священник к Соловьевым, что жили через улицу, напротив. Приглашали его Соловьевы, как зажиточные хозяева, на престольный праздник деревни Югары. Второго августа был Ильин день, и в этот день в поле никто не работал. Считалось, что Илья Пророк сожжет работающих крестьян своими молниями. Священник принес из церкви в деревню праздничную икону, с нею и отслужил молебен. После которого, все разошлись по домам, угощались пивом и брагой. Гуляли. Все югаровские дети бегали смотреть на попа. Было им это интересно. Ведь не каждый день приходил он из Горок, где стояла белая каменная церковь.
  Саня помнил, что видел он в просторном, светлом и высоком храме. Там было пышное убранство, серебряные и позолоченные кресты, чаши, подсвечники, живописные иконы в богатом исполнении. Узорчатые светильники, подсвечники с зажженными свечами освещали иконы. И заполнялась церковь запахом воска и ладана. Мать часто брала его по воскресеньям на службу. И вся эта атмосфера - с пением хора на клиросах создавала в его душе торжественность. А душевный настрой молящейся матери звал к любви, доброте, наполняя детскую душу чувствами, пока еще не понятными, но приятными.
Вспоминалось и первое причастие. Когда ему было лет пять, мать впервые взяла его с собой в церковь. Уже совсем устав от стояния, прислушиваясь к непонятным словам священника, Саня начал дергать мать за подол и звать домой. Но она погладила его по голове и сказала, что сейчас начнется причастие и потом уже они отправятся в обратную дорогу.
Всех детей собрали перед Святой Чашей, и они по очереди стали подходить к священнику. Как научила Саню мать, он громко назвал свое имя, священник протянул к его устам ложечку, и в открытый рот Сани попало что-то приятное, сладковатое на вкус. После этого ему дали другое питье, теперь уже теплое, которое он заел кусочком просфоры.
  Когда мать вышла из церкви после своей очереди причастия, Саня, схватив ее за руку, сказал, что он еще хочет попробовать сладкого причастия. Дарья легонько подтолкнула сына рукой в затылок и сказала, что в один день можно причащаться только один раз. Больше нельзя.
***
  Лебедева Дарья родом была из Бархатихи, деревни, находившейся на левом берегу Ветлуги. Поэтому ее очень волновали все новости про родную деревню. Помнил Саша и рассказ матери о бывальщине, который однажды услышал от нее прошедшей зимой. Из этого рассказа он и узнал, откуда пошло название деревни - Бархатиха.
  В один из зимних вечеров, прислушиваясь к вою метели за окном и укладывая детей спать на печи, начала Дарья рассказ о бывальщине. Дарья помнила рассказ еще с детства со слов своей бабушки*.
«О тех временах, когда в наших лесах водились разбойники, даже старики знают только по рассказам своих родителей. Вот, как давно это было. Давным-давно недалеко от Ветлуги, на горе, покрытой соснами, появились разбойники.   Атамана звали - Ляля. С той поры и гора названа Лялиной. Издалека видна Лялина гора, такая она высокая. Разбойники грабили купцов, которые плыли по Ветлуге мимо горы, а бедных не трогали.
  Был у атамана помощник Бархотка, большой силы и красоты. А недалеко от горы, среди дремучего леса, стоял починок. Жила в нем девушка Шалуха, прозванная так за озорство. Девка красивая, смелая: одна с рогатиной на медведя ходила.
  Когда Бархотка в первый раз увидел Шалуху в лесу, заиграла кровь в жилах молодого разбойника. Понравилась ему девка. Он подошел к ней и захотел, было, обнять. Она же такую ему затрещину отвесила, что он чуть с ног не свалился. Осерчал Бархотка, обидно, вишь, ему стало, что баба оплеуху дала. Взялся он за нож. А у Шалухи в руках рогатина, смеется она:
«Полезешь, брюхо распорю». Понял Бархотка, что девка не из робких, и полюбил ее. Она его тоже полюбила. Бархотка стал похаживать к Шалухе. Ляле это не понравилось, завидовать стал. Невзлюбил атаман своего помощника и всякую неудачу в разбойных делах валил на него. Разбойники, видя такую ссору между ними, разделились, одни за Лялю, другие за Бархотку. Понял атаман, что дело плохо, собрал ватагу: «Раньше мы с Бархоткой дружно жили, не ссорились. А как появилась проклятая баба, так и пошло все кувырком. Я хочу помириться. На Шалуху кинем жребий, кому достанется, тот и хозяин». Разбойники молча ждут ответа помощника. Бархотка взглянул на них, да и говорит.
  -Не гоже браниться из-за бабы. Мы поссорились, нам и мириться. Не придем к согласию, тогда и вас соберем. И уж, как вы решите, так и будет.
Разбойники разошлись, а атаман и помощник остались одни.
-Знаешь ли ты, что у князя Лапшангского жена красавица? – спросил Бархотка Лялю.
-Слышал, но видеть не приходилось.
-А если я привезу тебе княгиню-красавицу?
-Если ты это сделаешь, Шалуха твоя. Но у князя большая охрана.
-Ну, это моя забота. Ты-то сдержишь слово свое?
-Коли так, то я согласен.
  Бархотка с дружками нарядились в богатые одежды, сели в лодки и поплыли к селу Лапшанга, где жил князь. Тайно пробрались в усадьбу ночью. Княжескую охрану связали. Бархотка вошел в спальню княгини. Жарко натоплено в спальне. Одеяло свалилось с кровати на пол. Княгиня лежала посередь кровати. Проснулась и глядит на него красавица, и так им залюбовалась, даже забыла об опасности. Залюбовался и Бархотка, глаз не сводит с княгини. Закружилась голова у Бархотки от ее красоты. В глазах туман, как облако. И показалось Бархотке, будто из облака на него недовольно смотрит Шалуха. Тряхнул он головой, и тумана как не бывало. Вынул нож из-за пояса и говорит:

          -Одевайся быстро и не пикни, а то вот, - показал нож.
Княгиня оделась. Бархотка завязал ей рот, глаза, схватил за руку, и давай Бог ноги.
Доплыли до горы, сошли на берег. Бархотка снял повязку с глаз княгини. Она смотрит на него.
-Что же ты будешь делать со мной, молодец?
-Отдам атаману в жены …
-Добрый молодец, если уж у меня такая судьба, - взмолилась княгиня, - так возьми меня себе. Я согласна быть твоей женой.
Задумался Бархотка. Любуется красавицей, ее слова в душу заползли, растревожили его сердце. «Что же делать? – думает он. – Такая полюбит крепко, но я дал слово атаману». И показалось ему, что будто вместо княгини стоит Шалуха, и опять недовольно глядит. Решил он быть твердым в своем слове.
Пришел Бархотка на поляну. Ляля стоит высокий, страшный, с одним глазом. Бархотка подошел к нему.
-Я слово свое выполнил. Вот тебе княгиня.
Ляля подошел к ней и хотел взять за руку, она как закричит: «Уйди, чудище! Лучше убей меня!», и упала. Стали ее отхаживать, облили лицо холодной водой. Открыла она глаза, увидела Лялю и опять закричала: «Уйди, чудовище!». Ляля осерчал.

-Снимите с нее сапожки и водите босиком по лесу, покуда она не перестанет дурить.
Водили княгиню по лесу день, другой, третий, а она все свое твердит.
Разозлился разбойный атаман Ляля, отвел ее на самую вершину горы и убил ножом булатным. Схоронили красавицу под самой большой елью. Зимой вьюга ее баюкает, волки подпевают; весной кукушка над ней грустит.
А Ляля этой же ночь ушел с разбойниками в другое место. Говорят, много кладов зарыл на горе, да утопил на дне Ветлуги.
Бархотка остался жить в починке с Шалухой. Они поженились, и жили долго, любя друг друга. Много детей у них было. От Шалухи пошел большой род Шалухиных. Починок с той поры прозывается деревней Бархатихой».
Уставший за день от зимних игр Саша тихо посапывал на печи. Рядом Валюшка спала в обнимку с кошкой, поющей свои рулады. Мать, ласково улыбнувшись, поправила на них одеяло.

***
К вечеру деревенское стадо под тот же стук пастушьего барабана возвращалось в деревню. Но напрасно стояла Дарья у ворот, поджидая Рыжуху. Стадо, пыля и мыча, прошло мимо ворот, но корова домой не вернулась. Дарья смотрела вдаль и все гадала, когда же придет? А она так и не вернулась домой. Уже скоро ночь - полночь, а коровы все нет. Стало у Дарьи на сердце неспокойно.
«Саня, беги за отцом, скажи, что нет Рыжухи-то, пусть с Иваном по ельнику поищут. А то ночь скоро, где ее в темноте увидишь?».
Сашка хоть и устал за день от жары на жатве, но быстро скатился с деревенского бугра, пробежал лесной тропкой через редкий сосновый лес, между одинокими осинами, через приземистые кусты можжевельника, и очутился на поляне, где отец с Иваном складывали высохшие кирпичи в огромную яму. Запыхавшегося, его не сразу поняли, а он все твердил, что нет Рыжухи. Не пришла со стадом.
«Ну, будя молоть, Емеля, не твоя неделя», - остановил его Николай, - «говори, что стряслось?»
«Стадо пришло, а Рыжухи нет» - наконец выпалил Саня, сдерживая частое дыхание. Подумав, отец сказал: «Баяли мне мужики, что третьего дня видели медвежьи метки в ельнике. Хотя рано медведю к зиме готовиться, да кто его знает, может и его это дело. Ну, даст Бог, обойдется. Ты беги домой, а мы с Иваном пройдем ельником к болоту».
Сашка стремглав бросился бежать в деревню. Мать ждала сына на крыльце, с тревогой поглядывая в сторону леса. Он выпалил ей, что тятя с Иваном пошли в ельник, а ему велели бежать домой. Потянулось долгое, томительное время ожидания. Дарья возилась у печи, но нет-нет, да прислушивалась, и посматривала в окно на дорогу. Смеркалось быстро. Заплакал маленький Мишук, мать его успокоила и уложила спать в зыбку. За окнами совсем стемнело.
Дверь избы широко распахнулась. Отец вошел в избу стремительно, уверенно, но с тревогой в глазах. Не спеша, напился колодезной воды из деревянного ковша, вытер губы.
«Ну, что, мать, горе, как лихо, пришло тихо», – с этих слов начал Николай, – «Задрал медведь нашу кормилицу-то». От страшной новости подкосились у Дарьи ноги, села она на лавку и смотрит непонимающим взглядом на мужа. Шевельнулась в голове нечаянная надежда, что шутит он.
«Но не будем горевать, станем мишку убивать», - глядя на нее, сказал Николай.
«Хватит прибаутки свои дурацкие, не можешь толком рассказать. Что случилось-то?» - рассердившись, перебила его Дарья.
«А что случилось? Наш-то пострел проспал утром стадо, оно и ушло уже далеко, когда Рыжуха из дома за ним отправилась. А он, медведь-то, видно в кустах у дороги дожидался отбившегося теленка. А тут не теленок, а целая корова. Она и ахнуть не успела, потому пастух-то и не слыхал ничего. Нашли мы ее с Иваном в березняке около болота. Голову-то медведь ей отгрыз, да утащил куда-то. А тушу-то закрыл, чем попало, ветками, кореньями разными. Спрятал вроде бы. Ничего вернется еще хозяин, не забудет свои припасы. Завтра пойдем в лес, ждать его будем. Не может быть, что бы ни вернулся».
«Так что, мне теперь медведя доить вместо коровы-то? Чем малых кормить стану?» - запричитала Дарья.
«Ты, мать, не расстраивайся сильно-то. Не пропадем. Через недельки три кирпичи готовы будут. Приедет покупатель, деньжонки появятся. Глядишь, за новой коровой в Варнавин на ярмарку смотаемся».
Притихшие дети слушали страшный рассказ отца. А Саня вдруг представил, как медведь навалился и загрыз Рыжуху. Показалось что, слышит он мычание Рыжухи и страшный медвежий рык. И, уткнувшись в подушку, заплакал навзрыд.
Целую неделю отец с Иваном поочередно караулили медведя на болоте. И когда совсем уже отчаялись, появился зверь ранним утром со стороны болотины. Было тихо, лишь лесной шорох вокруг. В этом шорохе через некоторое время и различил Иван в неопределенных шумах более отчетливые звуки. Кто-то грузно пробирался сквозь чащу. Это медведь, ломая кусты, направлялся к припасенной добыче. Иван не промахнулся. Для него это был первый внушительный охотничий трофей после зайцев и куропаток с тетеревами.
Потом за свою жизнь Иван немало подстрелит в ветлужских лесах и волков, и лис, будут и медведи, но тот первый остался в памяти на всю жизнь. А сам Иван, охотившийся и летом, и осенью, и суровыми ветлужскими зимами, старался не нарушать законов леса. Убивать, что бы есть, - таков царящий в лесу главный и, пожалуй, единственный закон.

 *- изложение рассказа И.С. Воронова «Ляленка», опубликованного в Варнавинской районной газете «Новый путь» 20,29 мая 1967 года