Эпизод Фотограф из моей книги Дневник желаний

Фотограф из моей книги "Дневник желаний"

Сколько себя помню, всегда любил рисовать. На полях школьных тетрадок, на партах, на обрывках, что исписаны моими каракулями или создавать миражи пальцем по стеклу. Не знаю, что именно толкало создавать образы понятные исключительно моему воображению, но знаю точно, они всегда были достаточно сюрреалистичны, что бы выкладывать их на всеобщее обозрение. Тысячи смешных мордашек с непропорциональными конечностями или машины с огромными крыльями и колесами  конусообразной формы. Все это жило в моей голове вырываясь потоком на белоснежный лист.   

 Во время школьных уроков, я мог часами создавать крохотные шедевры, за что получал двояки и регулярные вызовы на поклон к директору.

- Вы видели его тетради?
- Да.
- Мне казалось, что мы уже с вами говорили на эту тему.
- Мне тоже, и в прошлый раз, мы уяснили, что это никак не влияет на его успеваемость.
- Возможно. Но что если все ученики будут рисовать на полях, и вместо того, что бы зубрить предмет, превратят урок математики в рисование.
- Ну если с математикой у них все сложилось, то почему бы и нет.
- Может ребенок пока подождет за дверью, а мы с вами поймем как бороться с этими каракулями?
- Подожди меня за дверью.

Я покорно опустил голову и едва слышно закрыл за собой тяжелую дверь. Отец, всегда был на моей стороне. Не знаю, но мне кажется что  отцовской любви доставалось мне гораздо больше нежели брату.

Мама частенько говорила отцу, кивая в мою сторону: - Вы как два сапога пара, только разных размеров. И если бы он забрал у тебя только хорошее, я бы с этим еще как-то мирилась, но ведь малый сгреб все и даже твое невыносимое занудство приклеилось к нему в придачу к гаражу. Наверное мама была права, и возможно, по этому я так сильно люблю своего отца и благодарен ему за каждый урок своей непредсказуемой жизни.

В ожидании отца, я по привычке начал подсчитать все на что натыкались мои глаза. Ветки за окном, птиц что на них садились, окна в соседнем здании – я знал каждое из этих окон, мне частенько приходилось их считать. Совсем скоро окна закончились и я переключился на рыхлый паркет просторного коридора моей древней школы. Каждый раз, когда я доходил до середины своих вычислений, двери кабинета отрывались и в них появлялся отец. Он делал вид будто сильно озабочен моим поведением, но на самом деле это была всего лишь игра, и стоило нам завернуть за угол исчезая в  лестничном проеме, как отец начинал шутить.
 
- Сын, я тебя понимаю, если бы у меня была такая директриса, я бы начал рисовать не только на полях. 

Тогда, отцовские шутки казались весьма понятными, но сейчас, спустя пару десятков лет, мой разум дорос до истинного смысла его шуток. Елена Васильевна, так звали Директора школы, была очень интересной женщиной. Она умело играла свою роль строгой начальницы и большинство учителей старались обходили ее стороной, но это была всего лишь роль.  На самом деле, она была очень чуткой, воспитанная и изящная леди. Почему Елена Васильевна решила учить детей, для меня по сей день остается загадкой. С ее пленительной красотой, осиной талией, шелковистыми волосами огненно-рыжего цвета, что витыми прядями обволакивали белоснежную шею прикрывая вырез на сочной груди, о да! А глаза, эти зеленые глаза, да я по сей день их помню и забыть не могу. Да, это была по настоящему роковая женщина. Жаль, что я тогда я еще был настолько юн, что видел в Елене Васильевне исключительно коменданта крепости моего школьного заточения.

Что-то в этот раз пошло не так.

Я продолжал зевать, подсчитывая паркетные доски и мои расчеты уже давно перевалили за бесконечность. Процесс был прерван по обоюдному желанию сторон, моим и застывшего под ногами паркета. Затем, скорее от скуки я запрыгнул на подоконник и свесив ноги уставился на обтянутую кож. замом дверь директорского кабинета. Мне показалось, что я услышал странный звук. Кто-то вскрикнул, словно его больно ущипнули. Через минуту звук повторился и за тем снова и снова. Я пытался понять откуда доносится крик, но так и не успел. Все стихло. Прислонившись к окну я застыл рассматривая отражение собственного носа.  Мое дыхание оживило холодное стекло очертив его едва заметной испариной.  Я любил дышать на стекла и за тем пальцем скользить оставляя невидимый след, как мне казалось - волшебный след.

По ту сторону, в школьном дворе старшеклассники играли в футбол. Мне нравился мой школьный двор, да и сама школа тоже нравилась.  Это было старое здание еще царских времен, с толстыми стенами и большими окнами в виде продолговатых арок. Я по сей день помню огромную мраморную лестницу ведущую в холл первого этажа и двери, словно замковые врата невиданных размеров, что открывались в обе стороны и в любой момент норовили прихлопнуть школьника под тяжестью натянутых пружин.  В здании всего то три этажа, но каждый из них был не менее пяти метров в высоту. Широкие коридоры блуждали бесконечными лабиринтами образуя огромный муравейник в котором скрывались тысячи укромных закоулков и тихих уголков.

Летом, к старому корпусу пристроили новое здание, соединив прошлое и будущее троицей узких туннелей.  Мы называли новый корпус «бетонка». Название говорило само за себя. В «бетонке» всегда было холодно и тоскливо. После открытия «бетонки» у нас появился собственный закрытый школьный двор. Бетонка соединила рукава старой школы замкнув  их в невидимый круг.

Наверное,  моему отцу было не просто, ведь это из-за меня он попал на директорский ковер. Я помню свои мысли и помню как нервничал, ожидая его в этом тихом месте старого крыла. Тогда, я уже тысячу раз пожалел, что продолжил рисовать на полях и  оставил царапины не только на парте но и на стенах холодной «бетонки». В глубине души я гордился надписью METALIKA, и чем больше меня распирала та самая гордость, тем сильнее тряслись коленки от мысли, что всплывет имя автор сего невиданного шедевра, но имя оставалось неизвестным…

Школьный звон  устремился по пустынным лабиринтам распахнув двери многочисленных аудиторий. На долгожданную перемену вырвалась вторая смена. Муравейник ожил, но весьма сдержанно не так бурно как по утру, и если в первой половине дня со звоном сливались тутийные крики писклявых малышни, то сейчас это был просто гул старшеклашек и тех, кого оставили на сонливой продленке.

Очередной звонок погрузил муравейник в анабиоз, а я продолжил сидеть на подоконнике в ожидании любимого папули. А что если в этот раз он не будет шутить? Что если Елена Васильевна узнала имя и мне за МЕТАЛИКУ конец. Мысли, словно краски сгущались, рисуя страшные картины неизвестности. Но ни в одном из рожденных воображением страхов  я так и не увидел разгневанного отца. Да, этого и быть не могло. Тогда и сейчас невозможно представить его крик или гнев направленный в мою сторону. Все, что я получил от этого удивительного великана, так это любовь, заботу и понимание того каким должен быть настоящий мужчина претендующий называть себя мужиком.  Я верил ему без лишних слов, а он всегда находил время, что бы ответить на все мои нелепые вопросы, и только сейчас я понимаю на сколько мой великан был ко мне терпелив.  Миша со своими вопросами приставал к маме, и у них была полная идиллия, которая сохранилась и по сей день, но Отец был мой и только мой.  Мне всегда было интересно, неужели родители нас поделили, или это все сложилось само собой.  Возможно по этому я и решил пойти по стопам отца, когда выбрал встать по ту сторону объектива. 

Отец работал операторам на одном из центральных каналов. Он безумно любил свое дело, но в последнее время частенько выпивал, всяческий скрывая эту зависимость от мамы.  Это сейчас я понимаю на сколько он был несчастным человеком, а тогда, ну что тогда… Тогда отец мечтал вернутся в кино, но с распадом союза кино в стране закончилось. Мы обрели независимость и взамен наступили лихие девяностые. Работы не было и то что отец смог найти работу по специальности, уже было огромным достижением.  Еще папа преподавал.  Я частенько сидел на его вечерних лекциях с огромным наслаждением впитывая азы операторского мастерства. Построение кадра, глубина резкости, светосила, контрастные тени… Но все эти уроки не могли меня научить рисовать. 

- Папа, научи меня рисовать.
- Ты хочешь быть художником?
- Я не знаю, но я очень хочу научится рисовать. Мне это нравится.
- Кто бы сомневался. Знаешь сын, к сожалению никто тебя не сможет научит настоящей живописи, это как мозг, он либо есть либо его нет. Только ты сам в состоянии раскрыть в себе талант художника.
- Как мозги?
- Да как мозги, кормить нужно не покладая сил, впихивая только полезную информацию.
- Но как же так, разве художники не учатся?
- Учатся, но те в ком отсутствует божий дар, так и останутся рабами без души.  Если ты рожден быть художником, то учителя тебе не нужны, а если таланта нет, то и бумагу поганить не стоит.
- Я докажу тебе, что могу быть художником.
- Докажи.

Сказать было легче чем сделать, но с тех пор не было вечера, что бы мы с отцом чего-то вместе не рисовали.  Я помню каждый совместный рисунок. Оказалось, что мой великан умеет рисовать да еще как…

- Папуля, почему ты не стал художником, ведь ты так рисуешь?
- Рисует Ван Гог и Мольер, а я просто пачкаю бумагу.
- Не правда. Мне очень нравятся твои лошади.
- Рисовать лошадей не сложно, этому может каждый научится.
- Даже я?
- Даже ты. Давай покажу.

Он не спеша, шаг за шагом объяснил мне принципы построения лошадиного тела, его пропорции, длину ног, туловища,  выпуклый овал морды и высоко посаженные глаза. Оказалось, что все живое состоит из кругов и овалов, соединяя которые получается человек или лошадь, медведь,  волк и даже еж – овал натыканный иголками.

- Видишь, всего каких то пару месяцев и ты уже научился рисовать.
- Правда?
- К сожалению нет. Именно этому тебя научат учителя, создавать правильные пропорции тел, но они не смогут зажечь в твоем рисунке искру. Рисовать лошадей просто, но не каждому дано заставить ее бежать и чего гляди спустить по полю галопом.
- А ты можешь?
- Нет.
- Поэтому ты стал оператором?

Тогда он просто вздохнул. Ему было что сказать, но он почему то промолчал и попросту прижал к себе, погрузив свою ладонь в  мою густую как шерсть шевелюру.

- Каждый человек находится в поиске себя.  Некоторым везет и они находят свое истинное предназначение, а большинство занимается ремесленничеством убеждая себя в своей значимости для этого мира.  Вот я например, до сих пор еще нахожусь в поисках. Кто знает, возможно во мне умер режиссер?
- Тебе не нравится быть оператором?
- Я без ума от своего дела, но это не совсем то о чем я мечтал, когда выбрал этот путь.
- А о чем ты мечтал?
- О кино.
- Но ты же его снимаешь?
- Нет сын, к сожалению я не снимаю кино.
- Но как же?
- Сын, все что мне дают снимать так это утренние эфиры. Хочешь я возьму тебя с собой на работу и все покажу?
- О да.

Ждать пришлось не долго, уже на следующий день, с легкой руки отца, вместо школы мы отправились на телевидение. Этот поход совершил с моим сознанием не мыслимый переворот, и как в будущем отец не пытался меня отговорить от своего ремесла, это было уже не возможно. Свет софитов и магия телекамеры или что-то большее и не ведомое мне определили мой путь и страсть, что со временем овладела всей моей жизнью.  И эту страсть я называю «свет».

- Знаешь сын. Уж если ты так решил, то давай начнем учится.
- Ты же говорил что учится нельзя. Оно либо есть либо его нет.
- Ты прав, но если не учится, ты так и не узнаешь есть оно или нет.

Это сейчас я понимаю, что он пытался оградить меня от пути творца, ведь тогда, в стране напоминавшей руины былого величия, никому не было дел до простых художников, музыкантов, режиссеров, операторов и других людей творческих профессий. Миру нужны были юристы, экономисты, менеджеры, продавцы, фарцовщики, контрабандисты, бандиты и просто грузчик. Да именно грузчики, это может показаться весьма забавным, но за разгруженную фуру водки, грузчик зараз зарабатывал куда больше оператора телеканала, что мог месяц горбатясь от зари до зари. Отец боялся, что мир не изменится, но слава Богу он оказался не прав. Совсем скоро к нему вернется его кино, он снова обретет покой, и будет счастлив от дела без которого вся жизнь его не жизнь. Я знаю много гениальных операторов, но ни один не видел свет так, как видел его отец. Ни один, и даже я.

Свет отца был уникален и ни на что не похож, он чувствовал его под кончиками пальцев, ловил в тени ресниц, вытаскивал из смой кромешной тьмы. Его картины, так папа называл свои фотографии, были нарисованы невидимой рукой мастера, по верх, казалось бы обычной фотографий.  Стоило посмотреть не его работу, как взгляд уже не возможно было оторвать. Я закрывал глаза и уносил с собой образы рожденные моим отцом: яркий, страстные, нежные, грациозные и неповторимые. Как ему это удавалось, возможно он знал какой-то тайный реактив и подмешивал его в свои шедевры? Возможно..

- Зенит. Отличная фотокамера, для настоящего художника.
- Это мне?
- Да сын. И в придачу еще парочка объективов. Только пообещай, что ни дня без снимка.
- Обещаю.

Тогда, сидя на подоконнике, в ожидании отца, я вспомнил об этом правиле. Ни дня без снимка. Уже целый год я не расставался со своим любимым Зенитом и все мои карманные деньги уходили на покупку пленки и реактивов для ее рождения (проявки).  Мы вместе запирались в гараже, именно там отец построил свою лабораторию. В тусклом туманном свете пролетали выходные дни, в то время как Миша  вместе с мамой совершал обход по ее бесчисленным подругам. 

«Ты уже сделал снимок?» - пронеслось в голове.

А что фотографировать? Коридор? Окно или окна на против, а может двор и ребят играющих в футбол. Я посмотрел вниз, но двор уже опустел. Просто так щелкать не хотелось. Это раньше, в самом начале, я нажимал на спуск увековечивая все, что попадало в объектив, но совсем скоро понял бессмысленность этого занятия. Просто так щелкать, это все равно, что при грозовом ветре создавать рисунки на песке, они бесполезны, ведь мир никогда о них не узнает. Сейчас я уже понимаю, что как раз рисунок на песке и является бесценным объектом. Что может быть прекрасней жизни в момент ее трансформации. Ты можешь оказаться последним кто увидит эту красоту и только твой снимок останется в памяти даже после того как ветер развеет песок. Песок это жизнь, красота, молодость, радость, гнев, злость, влюбленность – это все что рано или поздно уйдет изменив сове внутренне состоянии. Важна объект.

- Помни Сын - любая форма способная оставить след или бросить тень. Не быть пустым, - говорил отец. Это не значит, что объект должен быть живым, порой в унылом фасаде спрятана вселенная, если ты в состоянии ее разглядеть. Важна не форма, а то что в ней заложено.
- Это как?
- Свет.
- Это когда светло?
- Нет, это когда не темно. Вот скажи мне сын, существует ли темнота, как это - когда темно?
- Конечно существует. Темнота, это когда ты смотришь и ничего не видишь.
- Нет сын, ты не прав. Темнота не существует. Это люди придумали такое слово «темнота», что бы описать отсутствие света. Это как холод или тоска. Холод это отсутствие тепла.
- А тоска?
- Отсутствие любви. Так и свет. Он живой. Если он есть, ты вправе пользоваться им наполняя душой свои снимки, а если его нет, то и наполнить будет нечем.

Сколько времени утекло, а я до сих пор помню его слова: «Нет света - нет души». Сжимая руками потертый зенит, я изучал окно, в попытке отыскать свет в окружающем мире. В тот час, стальные тени оказались совершенно плоскими и даже фасад моей старенькой школы, превратился в  безжизненный камнем,  спрятавшись в собственную серую тень. 
Почему я запомнил тот день, почему в моей памяти, именно эти часы отпечатались пламенным тавром? Тогда, в свои двенадцать я этого попросту не понимал. Я еще долго сидел в пустынном коридоре, прежде как открылась дверь оббитая кож. замом.  Он вышел ко мне и мы молча поплелись в сторону лестничного проема. Отец молчал, он вовсе не шутил и до самого дома не проронил ни слова. Я следовал за ним и мне было по настоящему тревожно. И только тогда, когда мы зашли в наше старенькое парадное, он остановился и за тем присел поравнявшись со мной лицом к лицу. Отец заглянул в мои глаза и я почувствовал, как холодок скользнул по моей груди, рассеиваясь по всему телу.

- Сын. Мне нужно твое слово. - Я молча кивнул не понимая о чем идет речь, а он продолжил. – Ты никогда и никому не расскажешь о сегодняшнем дне. Пообещай мне, дай мне свое слово. Даешь?
- Даю. – почему-то с дрожью в голосе ответил я.
- Ты и я, мама и Миша, мы одно целое и всегда будем вместе, что бы не произошло. Обещай, никому и никогда.
- Никому и никогда.

Затем были долгие ночи, когда отец в одиночестве коротал время на кухне.  В доме царило молчание. Мать словно чувствовала, что с отцом что-то не так, но будучи очень мудрой женщиной, делала вид будто ни о чем не подозревает.  А когда отец предложил перевести меня с Мишкой в другую школу, то не стала спорить и задавать не нужные вопросы.

- Так надо. – сухо произнес отец.
- Надо значит переведем.

Я сидел листая свои школьные фотографии и на одной из них встретил Елену Васильевну.  И словно не было убежавшего времени, все так же строга и прекрасна в своем неприличии. Она излучала тот невидимый глазу свет, что можно было отыскать только в работах моего Отца. Интересно, как сложилась ее жизнь? Был ли мой отец для нее просто мимолетным увлечением, или же между ними вспыхнула настоящая любовь?

Сегодня двадцать лет с момента окончания школы, моей первой школы, за которой я по настоящему долго скучал.  Сегодня меня ждал ресторан и празднование юбилейной даты. Мы из года в год встречались старым классом вспоминая детские шалости.  Мальчишки выросли приодевшись в дорогие костюмы а девочки, даже успели немного постареть. Они превратились в раздобревших мамочек и эта трансформация навевала унылую тоску. 

Лина, веселая брюнеточка, от которой в детстве я был без ума, накинула десяток лишних килограммов, а свет которым когда-то горели ее глаза совсем потух. Сколько фотографий осталось в моих архивах с этим прекрасным и юным созданием по имени Лина, можно и не счесть.  Про Дину я вообще молчу. В эту роскошную блондинку вся школа была влюблена.  Вика, Аня, Яна, Оля, Юля, Лера, Наташа, Катя и еще рыжая Катя. Эх девочки, что с вами случилось? Как вы так быстро перестали мечтать?

К двадцатому юбилею я превратился в белую ворону.  Я так и не научился носить костюмы и до сих пор не обзавелся семьей. Я словно остановился в своем развитии, где-то в промежутке между двенадцатью и двадцати пяти. Мне не трудно было предсказать сюжет очередного юбилея. Мы как и в прошлый раз встретимся и долго будем пялится друг на друга.  Затем пойдут по кругу уже затертые до дыр воспоминания а ближе к ночи, коллектив разобьется на круги по интересам. Мамочки начнут перетирать косточки своим мужьям, а повзрослевшие мальчики опрокинут лишнего и станут горланить песни Цоя с его неповторимым Кино. Я был уверен, что все будет именно так. Но встреча оказалась совсем не предсказуемой.