Все в памяти моей. Гл. 40. Начало перемен...

               
    Вот  уже  и  восемьдесят  девятый  год.   Октябрь..   Мы  с  Виктором  уже  дважды  дед  и   бабка:  30-го  сентября  у  Сергея  родился  сын.  Я  оформляю  на   две   недели   командировку  в  Ленинград,  отмечаюсь  там  в  институте  и  поездом  уезжаю  в  Ригу,  далее - в  Елгаву.  Провожу  «курс  молодого  бойца», - учу  Алену  и  Сергея, как обращаться  с  новорожденным,  и  уже  на  следующий  день  Алена  не  подпускает  меня  к  ребенку,  все  делает  сама.
 
     Малыша  назвали  Игорем…
               
   Миссия  моя  выполнена,  и  я  со спокойной  душой  возвращаюсь  в  Ленинград,  к  Ирине  Пинус.   Она  уже  загрузилась  билетами  в  филармонию,  в  Петергоф,  на  концерт  Вахтанга  Кикабидзе...

   Утром,   перед    концертом,   мы  идем  на  выставку  фотографий  из  архива  Анны   Ахматовой.  Как  обычно,  в  таких  местах  собирается  богемная  публика:  художники,  фотографы,  поэты,  ну,  и  наш  брат,  интересующийся.  Там  меня  буквально  за  рукав  хватает  и  тащит  куда-то  в  сторону  молодая  женщина:
   
-  Пойдемте  вот  сюда!  Присядьте.  Вы  так  похожи  на  Ахматову!  -  быстро  тараторит  она  и  я  не  успеваю  опомниться,  как   уже  сижу  на  каком-то маленьком  табурете,  а  она  устраивается  напротив,   перед  мольбертом.
               
-  Я  сейчас,  я  быстро, -  говорит   художница  и  уже  что-то   там   чиркает  угольком  по  листу  ватмана.
         
   То,  что  у  меня   есть  сходство  с  Ахматовой,  я  слышала  не  в  первый  раз.  Как-то,  когда были  в  кабинете  у  П.К.,  он  сказал:
               
-  А  у  меня  есть  твоя  фотография!
   
-  Какая  еще  фотография?  Откуда? -  я   знала,  что   никакой   фотографии  у  него  быть не  может.
   
-  Смотри  сюда! -  выдвинул  ящик  своего  стола  и  я  увидела  там  раскрытый  журнал  «Юность»,  на  странице  которого  была  напечатана  фотография  и  на  ней  ,-  да,  была  я!  С  каким- то  мужчиной…
 
   Это  были  Ахматова  и  Гумилев.
   
   Вот  и  сейчас,  молодая  художница,  поправляя  на  воротнике  моего  пальто  белую  пушистую   шальку,  подарок  П.К.,  все  приговаривала:

-  Такое  сходство!  Просто  поразительно!
               
   Я  понимала:  ей  нужно  было  заработать  хоть  что-то  в  это  утро,  и  не  сопротивлялась.  Портрет  получился  приличным,  с  автографом:  Буйнова.  Только  на  нем  я  похожа  не  на  Анну  Ахматову,   а  скорее  на   грузинского  юношу  или  на  лермонтовского  Демона.
    
    Затем   почти   четыре   часа  мы   с   Ирой   проводим  в  Русском музее, и  культурную  программу  моего  последнего дня  в  Ленинграде  завершаем  концертом  Вахтанга  Кикабидзе.
 
    Только-только  произошли события в Тбилиси, где солдаты  саперными  лопатками      
избивали  (и  убивали!)  демонстрантов. Зал  был  полным. Певца  встречали  стоя,  молча.  А  потом  был  такой  шквал  аплодисментов!
 
    Я  думаю,  каждому  казалось,  что  он  поет  только  для  него,  по  крайней  мере,  такое  чувство  было  у  меня.  И  я  плакала,  и  не  только  я…
   
    Это  и  вправду  был  мой  последний  день  в  Ленинграде, (а   затем  и   С. Петербурге):  на  следующее  утро  я  улетала  и  не  знала,  что  с  Ленинградом  и  Ирой  прощаюсь  навсегда…
   
     Потом, в  девяностом, отдыхая  в  Литве, в  Друскиненкае,  когда  уже  наши  заводчане  не  решались  ехать  в Прибалтику  (после  того,  как  танки  побывали  в  Риге),  я  снова  приезжала  к  Сергею  на  пару  дней.  Он  встретил  меня  в  Риге,  на  вокзале, и  до  Елгавы  мы  уже  ехали  машиной. По  пути остановились   у  гастронома. Я  стала  в  очередь за  хлебом. Сергей  отошел  в  другой  отдел.  Следом  за  мной  подошла  старушка  и  обратилась  ко  мне,  что-то  спрашивая,  по-латышски.
   
-  Простите,  я  не  понимаю, -  с  извиняющейся  улыбкой  ответила  я.  И  вдруг  услыхала:
      
-  Вэг!  Вэг! -  и  далее  что-то  очень  зло  на  латышском...
   
   Слово  «вэг»  я  поняла  без  труда:  мы  на  Украине  после  войны  говорили  «вэк»,  вон -  по-нашему, слышали  это  слово  в фильмах  о войне  и о  фашистах.  Теперь  я  услыхала  его  в  свой  адрес  из  уст  старой  латышки…
    
    И  еще  раз  довелось  мне  побывать  в  Латвии,  у  Сергея. В январе  91-го.  Была  командировка  в  Москву  и  в  Вильнюс,  в  Литву.
 
    Завод  наш  сидел  без  заказов,  выпрашивали  все, что  только  было  можно.  А  тут  появилась    возможность  получить  заказ  на  новое  изделие, - военка,-  разумеется,  за  счет  ее  только  и  жили! И я, первым  делом, конечно, поехала   в  Москву, за  документацией.
 
    Мне   и   раньше  доводилось   бывать  на  этом  предприятии,  здесь  всегда  бурлила  жизнь, -  завод  был  одним  из  главных  разработчиков  новых  изделий.    Сейчас  было тихо, не слышно  привычного  шума  вентcистем, не  видно  заводского  транспорта,  пустые  коридоры  заводоуправления.  В  конструкторском  бюро,  где  раньше  было  человек  двенадцать,  сейчас  сидели  два  мужичка  предпенсионного  возраста, - молодежь,  видимо,  подалась  на  более  богатые  хлеба.
   
    “Молодые”  люди  с  охотой,  и даже  с каким-то  рвением, взялись мне  помочь  собрать  необходимые  документы, - похоже, засиделись и  затосковали без  работы. Словом, к моему  возвращению, - а  я  собралась  в  Вильнюс  и  заодно  проведать  Сергея   в   Латвии,  ну,  и  естественно, -  маму   с   братом   на   Украине, -  пообещали,  что  все  будет   в  лучшем  виде!

    У  Сергея   было  гнетуще-тяжело. Он  переживал  разрыв  с Аленой. Та  уехала  в  Барнаул,  забрав  сына:  встретила  свою  прежнюю  «любовь».  Во  многом  ее  мать  была  права,  когда  уговаривала  меня  не  позволить  Сергею  жениться  на  ней...  Но  теперь  был  сын,  Игорь, и  душа  болела  и  за него. Но  я  видела,  что  у  Сергея  хватит  сил  и  выдержки,  чтобы  не  наделать  глупостей.

    В  Вильнюс   ехала  из  Риги   автобусом. Сергей  предлагал   свою  машину  с водителем,  но  я  отказалась, -  и  потом   очень   пожалела...   На  автобусной  станции  в  "справочном",  когда  я  спросила, как   добраться  до   нужного  мне  предприятия,  пожилая  тетка,(иначе  не  могу  сказать  о  ней!), резко  бросила,  не  глядя  на  меня:

-   Нэ знаю!

    Еще   пару  раз  мне  ответили   так  же.  И,  наконец,  мужчина  на  плохом  русском  назвал  номер  автобуса  и  указал  на  него. И  когда  уже  в  автобусе  я  стала  расспрашивать  у пассажиров,  где  мне  нужно  выходить  по  указанному  адресу,  женщина,  на  чистом  русском  сказала:

-  Вас  обманули... Вам  нужно  ехать  совсем  в  другую  сторону  и  на  другом  автобусе!

   Вот  так!... Получай, оккупантка! - подумала  я. Словом,  до   нужного  места  я  добралась,  когда  уже  темнело. Хорошо, хоть  там  отнеслись  по-человечески:  помогли  решить  все  вопросы  и  на  служебной  машине  подвезли  до  автобусной  станции... К  Сергею  я  вернулась  уже  поздним  вечером.

   На  следующий  день  я  снова  была  в  Москве  и  вечерним  поездом  уехала  в  Новомиргород
            
    В   Москве   уже   были  совершенно   пустыми   прилавки   продовольственных  магазинов.  Елгава  жила  пока  чуть  побогаче, - можно  было  еще  купить  сыр,  сахар, не  выстаивая  длинные  очереди.  А  в  Новомиргороде   в  магазине  еще  были  колбаса  и  комбижир...      

         
   И Украина   уже   заболела   "самостийностью",   ощущалось   какое-то   полуповстанческое  настроение  в  разговорах,  в  телепередачах  из  Киева,  по  радио...   Я  почувствовала  это  даже  в  семье  брата.   Он  уже   серьезно  болел,  сказывалась  служба  на  подлодке,  получал    мизерную  пенсию.  Галина, жена,  подрабатывала  случайными  заработками.   Дочери,   Татьяна  и   Оксана,  преподававшие в  школах  физику  и  математику,   вынуждены   были  тоже  искать  заработок  на  стороне. Даже  нанимались  и  ездили  на сельхозработы  в  Польшу…  И  во  всем  обвиняли  Ельцина  и  Россию.
   
-  Теперь  все,  хватит, - говорил  Лев, - покормили  Россию! Пусть теперь  сами   попробуют,  без  Украины.
   
   Почему-то  бытовало  мнение,  что  все  съедает  Россия.  А  она  была  самой  нищей  в  Союзе,  самой  неухоженной,  и  казалась мне какой-то  растерзанной.

   Вот  сидишь  в  поезде  "Москва-Одесса",  с  удовольствием  смотришь  в  окно. А  там   плывут  в  зелени  садов  опрятные   хатки-домики   под   железными   и  черепичными   крышами,  чистые   дворики,  беленые  сарайчики,  кусты   жасмина, сирень. Добротные  кирпичные  дома  в  пригородах.   И  щекастые,   быстроглазые  тетки,  несущие  к  поезду  ведра,  полные  яблок,  свежие  огурцы,  помидоры...  (Хотя  в  последние  годы  все  это  очень  даже  поблекло)...

   Проезжаешь  станцию Хутор  Михайловский   (в  те  годы  неофициальную  границу  между   Украиной   и  Россией),  и   картина   уже   совершенно   другая:  серые  бревенчатые   избы,  дворы,  полные  навоза,  соломы   и  еще  Бог  знает,  чего, покосившиеся заборы,  разбитые   проселки...   И   бабы  с   вареной  картошкой,   солеными   огурцами  и   квашеной  капустой  у  окон  вагона...

   Я  видела,  как  живут  шахтеры  Кузбасса,  когда  была  там  в  командировке  в  Прокопьевске:   черная,  покрытая  мелкой  угольной  пылью,  земля,  такой  же  пылью  покрыта  вся  листва  на  деревьях  и кустарниках. Даже цветущие  георгины   имели  серо-черный  оттенок.  Пустые  магазины,  очереди  за  молоком  и  мясом.   Угрюмые,  изможденные  лица  с  черными  ободками  вокруг  глаз,  и  руки, -  с  такой  же  черной,  въевшейся  в  кожу,  несмываемой  угольной  заразой...

   А  колхозы, -  даже  под  Москвой,  не  только  в  глубинке  и  на  целине, -  были  богатыми  только  в  кино…
 
   И это  было  в  годы  самого  расцвета  «социализма  с человеческим  лицом»...
          
    А  дальше  события  повалили  валом.  Полезли  президенты  из  всех  углов,  как  грибы  после  дождя.  Выскочил  и  бесследно исчез  ГКЧП.  Развеялся  прахом  наш  непобедимый  и  несокрушимый  Союз  «республик  свободных». Все  республики,  не  только  Украина,   заболели   «самостийностью»,  всем   захотелось   «рулить»  самостоятельно.   Мы   оказались   в   новой  стране  со  старыми   привычками. И  замаячили   на  всех  трибунах  народные  избранники – депутаты.   Каждый  хвалил  самого  себя  и  поливал  грязью  соперника.  Как  соседи  в  коммуналке!
   
   На  заводе  пошли  послабления  режима, -  заработало  радио.   Теперь  весь  рабочий  день  мы  могли  слушать  бредни  наших   депутатов,  и  не  только  их, -  узнавали,  какими,  оказывается,   монстрами  были  дедушка  Ленин  и  иже  с  ним,  и  как  мы  плохо,  ну,  просто  ужасно,  живем  по  сравнению  с  живущими    в  гнилом  капитализме…  И  следовало,  как  всегда,  искать  виноватого. И  как  всегда,  далеко  ходить  не  надо:  кто  всегда  виноват  в  России   (да  и  не  только  в  ней!)?  Ну,  конечно  же  -  евреи!  (Бей  жидов – спасай  Россию!)

    В  отделе,  некоторые  из  активных  читателей  прессы (не  все,  единицы),  заговорили  и  зашептали  из –за  своих  кульманов:  евреи  сделали  революцию!     Ленин  был  евреем  по  матери! Все  «народовольцы»  были  евреями!  И  т.  д.

    Некоторое  время  в  воздухе  чувствовалось   напряжение.  Позвонил  Ванечка  Малютин:
   
-   Светуль!  Предупреди  детей,  пусть  не  ходят  поздно  по  городу. Опасаются  погромов. Тревожно...
 
    Я  испугалась  не  на  шутку  за  Андрея. Они  жили  в самом  центре  города,  в   старом   районе,  где   было   много   очень  уважаемых  еврейских  семейств.  Квартира  их была  на первом  этаже, прямо напротив  политехнического  института… Обошлось… Только  в одну  из ночей (потом  уже, мимоходом, как что-то  совершенно          
несущественное,  рассказал   Андрей),  у   их   дома стреляли,  и   он   кому-то  перевязывал  рану... 

     Вскоре  Сергей  переехал во  Владивосток, куда его пригласили  на  должность  главного  инженера  городского  хлебокомбината.  Андрей  заканчивал  институт  и  работал  кардиоцентре.