главы 1-3

ВЫ НЕ ГОРЮЙТЕ, САНИЯТ...
повесть

Глава первая

Старый грузовик стал у чешмы. Зрелый кумык с прокуренными усами
узловатым пальцем ткнул в окно: на краю махалли под голыми
тополями зеленел дом.
— Конечно районо.

Из кабины спрыгнул мо`лодец. Оставляя две
узорные колеи по снегу, машина покатила в Кунзак.
Когда густой выхлоп рассеялся, путник осмотрелся.
Отряхнул пыль с галифе. С картуза сдул снег,
набросил голубой башлык. Наконец, вытерев высокие
голенища сапог полой шинели, направился к тополям.
Галифе, и шинель... видимо и сапоги служили хозяину
не больше года.  Путник миновал ложбину и дважды, так и этак
приблизился было к зелёному дому. Да это мечеть. Битые окна.
Замшелые стены. После намаза выходит джемаат.
Значит, сегодня пятница.

Путник решил зайти с тылу. И зашагал кривым (аралыком) проулком.
У крыльца глинобитного неоштукатуренного домика маячила
женщина в чёрной шали и чёрном платье. Жестом она пригласила гостя.
Тот переступил порог. За столом крупный мужчина с горькой миной
уткнулся в папку. На цокот шагов он поднял голову.
— Селям алейкум!— молвил начальнику гость. — Умаханов будете?
Упёршись в столешницу, богатырь встал и воззрился на пришельца:
пришлый, один в районе не знает Умаханова. Даже странно...

— Да!— не сразу ответил он с полуулыбкой. — Он самый.
И уставился на лампасы незнакомца. Приняв из рук гостя бумагу,
зашагал по комнате. Так и этак повертел документ, вчитался.
Кинув гостю "садитесь", забыл о нём. Тот с опаской примостился
на колченогом стуле. Перечитав бумагу, Умаханов встал, вынул
из ящика стола гильзу, продул её, сыпнул на край газеты щепоть
табаку, набил сигарету... закурил.
Зажав пальцами спичку, снова вчитался...
— Русский язык?
— Так решили в комиссариате. Хотите, могу зоологию. Всё равно.
Тряхнув опалёнными пальцами, реис (начальник) швырнул на пол огарок.
— Отправитесь в Хаскент. Сегодня поздно. Путь опасен. Завтра утром.

Умаханов подошёл к окну, выглянул наружу.
— Хатиджат! Где ты?
Дверь приотворилась. Показалось лицо женщины в чёрном.
Комиссар сунул ей бумагу из комиссариата.
— Пиши Магомедову. Учителя... Э! Как вас звать? Простите!..
— глаза в бумагу. — А! Незир Караев, — глаза на гостя. —Товарища
Караева определить в школу. Постоем, харчами... и прочим вас
обеспечим. Ясно?
Женщина сунула в щель левую руку, щепоткой взяла бумагу и молча
затворила дверь.
 
— У меня погостите! —Умаханов упёр руки фертом, задержал дыхание,
размял ступни и четырежды вытянул и опустил на пол ноги.
Заметив пистолет и кинжал за поясом начальника,
Караев про себя усомнился: заврайоно ли перед ним... или атаман?
И постарался вежливо отбояриться.
— Благодарю! Я так устал. Преночую в Доме горца.
Начальник не стал упрашивать гостя.

Измученный тряской из Темирхан-Шуры по горам и ущельям,
Караев из последних сил хотел скорее лечь и уснуть.
Только он встал, как вошла женщина в чёрном.
На стол заврайоно легла отпечатанная на машинке бумага с мокрой
печатью. Умаханов прочёл, подмахнул её и вручил новому учителю.
Он насмотрелся таких рукописных. Выучил назубок.

— Магомедову лично, — напутствовал заврайоно Караева. —Он распорядится,
— облапил руку учителя, потряс её до боли и отпустил онемевшую.
— Желаю успешной службы.
— Эвалла (дай бог)!— откликнулся путник. Больше ничего не взбрело.
Когда Караев аралыком вернулся к мечети, Умаханов крикнул ему из окна.
— Сами не отправьтесь! Только с попутчиками!

Дом горца оказался однокомнатным. Земляной пол в сенцах,
дощатый в комнате. Бадья с водой в углу. Порожнее ведро рядом.
Старые покрывала на полу. Подушки горой. Никаких коек.
Двери нараспашку. И ни души.

Гость страшно проголодался. Где бы сыскать кусок лаваша и горшок
катыка (простокваши). Ну где?! Базар кончен. Сельпо на замке.
Постелив шинель, учитель лёг и тотчас уснул как убитый.


Глава вторая

До зари в окно постучали. Незир поднял голову. Кто-то снаружи тёр стекло,
высматривал кого-то. Темно, не видать. Ни снаружи, ни внутри.
— Хаскентла муаллимла... (хаскентский учитель, по-даргински)— крикнул
тот наконец. — Мектебли (школьный) учитель!
— Хаскент... муаллим. Вставай! Быстренько!

Незир вскочил. Накинул шинель. Надо выйти. Ноге ступить негде: на полу
вповалку горцы. Мужчины и женщины по разные стороны комнаты.
Узлы и корзины посредине. Спящие мужчины в чекменях и папахах
держатся за припоясанные кинжалы. Откуда и когда их столько набралось?
Незир изумился и растерялся.

Осторожно переступая спящих, путник направился к двери. Нечаянно задел
старуху. Та пронзительно крикнула. Двое мужчин мгновенно прокинулись,
привстали, выхватили кинжалы. Караев замер.
— Что вы? Я нечаянно, темно же, глаз выколи... и?— выдавил по-кумыкски.
Мужчины перевели дух, продрали глаза, вразвалку встали. О чём-то заговорили
меж собой по-даргински... и снова легли на пол, умолкли. Учитель вышел.

На дворе стоял юноша в овечьей папахе с короткой узорчатой камчой.
Он поздоровался с Незиром. Чуть ухмыльнулся. Незир первым подал руку.
Рукопожатие вышло долгим и тряским.  Юноша пошёл на холм, Незир...
без приглашения следом.
В ущелье у мельницы под вязом стояли два коня на привязи. Один статный,
высокий. Другой поплоше и пониже. С длинной белой отметиной на лбу. 
Оба осёдланные.

Юноша отвязал коней. Худшего дал учителю.
— Это что?!— вспыхнул он. — Могу ли оценить твоего мула?
Юноша состроил было улыбку, но Караев отвернулся и посмотрел
в зубы кляче.
— Какой мул? — не глядя на учителя, забормотал юноша. —
Этот горяч. Большой зато... устаёт скоро.
Объясняясь, горец  с горем пополам мешал наречия. Когда, взяв
левой покороче за недоуздок своего скакуна, он занёс было ногу,
издалека наперекор шуму мельничного колеса донёсся зычный
женский крик. Юноша всмотрелся вдаль. Никого не заметив, он снова
примерился в седло, и снова крик.
— Иль-я-я-яас!
Горец повёл коня к мельнице. Недолго помявшись, учитель
последовал за ним. Под абрикосом стояла арба-двуколка.
Восседающая на мешках с лущеной кукурузой девушка громко
толковала с юношей.
— Не скажешь ему? Зарекись,  умоляю тебя! Отец уже два месяца
при отаре... Иначе нельзя было.
Только учитель подошёл, как девушка перешла на даргинский. Зато
приоткрыла лицо и тайком бросила пару пылких взглядом на
незнакомца. Милым, звонким голосом пара о чём-то горячо
договаривалась на непонятном Караеву наречии.

Наконец, юноша развернул коня и лихо прыгнул в седло.
Не тронув стремени. Караев хотел было подстелиться шинелью
— горское седалище оказалось грязным и маловатым. Но юноша
запретил ему, мол, в ущелье бушует буря.
Караев сунул ногу в стремя. Конь было привстал на дыбы,
но скоро утих и зарысил. У каменного моста Караев поравнялся
с юношей. Настало время мужской беседы.

— Ваше имя Ильяс?— вопрос в яблочко. 
Кивок. Папаха сползла налево. Поправляясь, юноша
открыл лицо. Зелёные глаза мельком оценили учителя. Тот — горца:
семнадцать лет, крашеные хной волосы, поджар...
— Откуда вы знаете?! —изумился юноша. —Умаханов сказал?
— Что?
— Как звать меня.
— У мельницы что кричала...? Кто она?
— Саният. Из нашего аула.
— Что её от тебя?
— Она с матерью привезла на помол кукурузу. Просит, скажи отцу,
чтобы не бранил меня... Сегодня она пропустила уроки.
— Твой отец учитель?
— Директор школы.
— Кто послал тебя в Лаваша?
— Крестком.
Что за крестком, учитель не решился спросить несмышлёного с виду
Ильяса. И кумыкским владел он плохо: мешал даргинский с аварским.
— Хорошо в седле держитесь!— махнул рукой юноша. — Откуда?
— Служил в кавполку, — учитель указал на кокарду.— Комвзвода.
Молодой и здоровый Караев на шаг обогнал горца.
— Где ваши шпоры?
— Остались в Кыргыз-Кулаке. Есть такой кишлак в Средней Азии...
был. Теперь там строится химкомбинат. Честно говоря, шпоры украли.
— Какой пешке понадобились железки?
— Аллах знает...
Тропа сузилась и пошла над обрывом. Кони карабкались так, что
клацали зубы всадников. Они вброд перешли реку. Потные кони
хотели напиться— им не дали, нельзя.
Взъехав на холм, Ильяс ногами потуже сжал скакуна, по-кошачьи
прилёг на гриву, отставил назад ноги, дёрнул за узду и
полетел молнией. Незир понёсся следом. Они мчались в снежном
тумане давно известной выносливым горским коням дорогой. Те без
указки следовали домой.
Показался аул. Караев с трудом не сразу утишил "мула".
— Вот и Хаскент! — крикнул сзади Ильяс. —Мой отец ждёт вас.
Вчера вечером Умаханов дозвонился в крестком.
— У вас есть телефон?
— Есть... скажем прямо, —улыбнулся юноша, — нам из Хунзаха отвели.
В соседних аулах нет.

Немалый Хаскент примостился над обрывом. Застройка этажеркой: крыши—
дворы соседей выше. Двери и окна смотрятся в ущелье, перегороженное
скалой с заоблачной вершиной.
На крышах-дворах засобирались аульчане. Всем охота рассмотреть
нового учителя. Мужчины, женщины, всевозрастная детвора. Кони
засеменили земляной тропой. Огороженной двумя каменными насыпями.
— Сначала в крестком, — предупредил учителя Ильяс. —Приказ
председателя.
— Какой-такой крестком? — вскипятился тот.
— Горский комитет. В каждом ауле свой. Он занят всеми нашими делами.
Немногие ворота распахнуты: заметны овцы и бычки на подворьях.
Прислонясь спинами стенам проулков, Караева молча следят
сидящие аксакалы.
Взобравшись на полукруг аульского майдана, Ильяс спешился.


Глава четвёртая

— Приехали, —юноша за уздцы остановил учительского "мула". Они привязали
коней. На посыпанной сене грязи у двери низкого дома маячил мо`лодец.
Ветхий шлем на голове. Кинжал и пистолет за поясом. Он выплюнул окурок,
раздавил его каблуком сапога, разгладил и закрутил усы, и устремился к
прибывшим.
— Салам, муаллим!—поздоровался он и сердечно пожал руку учителя.
Ильяс сказал хозяину что-то по-даргински. Тот улыбнулся:
"Добро пожаловать! —сказал гостю по-кумыкски, взял его под руку и жестом
пригласил в контору. — Входите!"
Шлемоносец сел за выстланный кумачом стол. Караев стал посреди комнаты.
— Я председатель Горского комитета... Касым Меджидов. Простите, а вы?...
Учитель назвался.
Сидящие рядком на стульях у стены аксакалы переглянулись. Видный старик
на полпальца выпрямился, сжал левой рукоять кинжала и о чём-то по-даргински
спросил реиса(председателя). Тот ответил, и старик встал.
— Идёмте... — по-кумыкски пригласил хозяин Караева и кивнул на дверь. —
Следуйте за мной.

Старик в овечьей папахе. В зимнем халате... Широкие у плеч рукава сильно
сужены книзу. Полы на толщину топорища выше щиколоток. За главным встали
остальные. Эти одеты по-разному. Шестеро аксакалов с учителем... вышли вон.
Видный по имени Ата(Отец) Махмуд свернул с аробного пути и повёл джемаат
улицей. Холм очень крут и высок. Улица узка. Двоим не разойтись.
Тяжело дыша, молча они взбирались наверх, учитель сзади. Бодрая походка
шести-семидесятилетних стариков замедлялась на диво медленно:
учителю казалось, что уставал он один. Они взошли на холм, махалля
осталась за спиной. Взгляду открылось старое кладбище.

Здесь не паслись козы. Заброшенный, но незабытый погост зарос
нехоженой жухлой травой. Здесь ныне редко хоронили.

Ата Махмуд стал. Аксакалы собрались кружком у пожелтевшего башташа
(надгробья).
— Читай!... что высечено?— приказал он Караеву.
Присев на корточки, тот вслух безошибочно прочёл арабицу, и ничего
не понял. Старики воззрились из-под седых, густых бровей на Махмуда...
Молчание.
...Ата повёл народ в дальний угол погоста прямо к блестящему чёрному камню.
— Читай!
Учитель прочёл... "Султан-Али оглу Бекир геройски погиб от ружья беглого
из Сибири каторжника Джелиля Шахмырзы... Год 1903-й...".

Старики внимательно выслушали. Затем о чём-то горячо заговорили
меж собой на незнакомом Караеву языке. Не по-даргински. Наконец, Ата
Махмуд пожал плечо учителя.
— Молодец!
— Кем был Бекир? Кумыком?— спросил гость.
— Нет,.. даргинцем,— качнул головой аксакал.
— Тогда почему надпись на кумыкском?
Ата Махмуд словно не услышал вопроса. Он вздохнул и перевёл взгляд.
Все смолкли в ожидании. Затем старик ответил с дрожью в голосе.
— В те годы все народы Дагестана знали кумыкский... читали-писали.
Теперь молодёжь учит русский, — молвил аксакал, и объявил. —
Ты разве не прибыл к нам преподавать наш язык?!
— Учёные, вы учи`тесь сами. Я займусь детьми.
— Учи, учи!— с улыбкой в усы молвил дед. — Невеждами не останутся.
Не распознав смысла последней реплики. Караев не завёл беседы. Без
году неделя в Хаскенте нечего распускать язык. Как иначе? Он тут
никого не знает. Его никто не знает.

1971 г.
Шамиль Алядин
перевод с крымского