Гл. 19. Контрабандист

   - Придется тебе, юнга, малость поскучать, - сказал Тилю папаша Билл, когда ужин был окончен, а крошки были выброшены рыбам на корм – нельзя же не рассказать Нику о том, кто я есть и почему я здесь.

   Старик и оба мальчика удобно расположились на упругих тростниковых циновках под навесом. В жаровне то вспыхивали, то прятались под пеплом угольки вечернего очага. Темнота сплошной стеной обступила хижину. Казалось, протяни руку за шаткие перила и упрешься в глухую каменную стену. А, может, по всей земле только и теплится жизни – что на этом настиле, только и осталось света – что в этой глиняной жаровне. Лишь водопад ворчал вдалеке, да временами внизу чмокала волна, набегая на сваи.

   В общем, самая пора для рассказа. И папаша Билл не заставил упрашивать себя, а начал с охотой и без скучных предисловий.

   - Родом я из  Саутгемптона. Есть такой город в южной Англии. Знаменитый городок. А уж для нашего брата – моряков – это самая что ни на есть столица.
Родителей я не помню: не было мне и года, когда отец утоп у Фарер. А там и мать померла то ли с горя, то ли от чахотки, а вернее - от всего сразу. Потом мне тётка часто повторяла об этой самой чахотке; бьёт, бывало, за то, что сбежал из школы и долдонит, и долдонит: «Кончишь чахоткой, сгноят в тюрьме». И снова: «Кончишь чахоткой…» Ну, в общем, вредная она была – тётка. А ещё ни денег, ни жратвы у неё в доме никогда не водилось, хоть она и знала, что надо, а чего не надо делать. Какая ж это жизнь? Верно я говорю, юнги?

   Ну, плюнул я на это дело, подвалил к старому Саймону-моряку, бери, мол, меня, какой я ни есть, то есть с потрохами, учи ремеслу, а главное - плати побольше. Он и взял.

   Гоняли мы с ним и его командой баржи от нашего до французского берега. Первое время я не вникал, чем они гружёны, барки-то эти, вот только не мог сообразить, почему якорь мы бросаем не в порту, а поодаль, где побезлюдней, и не когда угодно, а больше ночью или в тумане.  Ой, любил туман Саймон-моряк, - лучшая для него погода!

   Прямо скажу, ожил я! Не то, что у тетки! Бывало, как навернёшь бифштекс величиной со сковородку, да шипящий, да с кровью! Разрази меня гром, нет ничего лучше! Если, конечно, не считать нашего английского портера. Рома я тогда ещё не пил: мал был и не ценил его необыкновенных достоинств.

   В те годы я, вообще, ни в чём не смыслил. А теперь понимаю, что нам с Саймоном и его дружкам дьявольски везло. Возили-то мы не то, что положено, и на берег переправляли не так, как надлежит, по крайней мере, не через таможню. Короче говоря, стал я,  юнги, контрабандистом.

   Везение это продолжалось целых пять лет. У меня уж усы закурчавились, а нахальства, надо вам сказать, я набрался выше всякой меры – завёл золотые карманные часы с тяжеленной цепью и вот такой перстень с черепом (папаша Билл показал Нику, какой он был – то самый перстень – получалось что-то вроде кофейной чашки средних размеров).


Фарерские острова, Фареры (фар. Фёрьяр, «Овечьи острова») — группа островов в северной части Атлантического океана между Шетландскими островами и Исландией.

Портер - это тёмное английское пиво.

 
   - Да, пожил я! Ох, как пожил! И вдруг все сломалось. Сперва прямо у причала замочили Дика Дарроу – первого помощника нашего шефа. И что понесло Дика ночью на причал, да ещё в одиночку? Иди теперь, разбери. Отважный был парень и кулак имел железный – кувалда, а не кулак! Ну и закрутилась карусель.

   Старый Саймон-моряк был и предусмотрительным, и ловким, пока его не задели за живое: тут уж он словно с цепи срывался.

   Вечером старик собрал нас всех на складе, раздал револьверы (мне, как сейчас помню, досталась короткоствольная шестизарядная «бульдожка») и объяснил, что к чему. По его словам, получалось, что с нами сводит счеты шайка Лестера Бома: мы у них, якобы, перехватили выгодное дельце («Уж не считают ли они нас раззявами, упускающими свой фарт»), и вот они предупредили нас на будущее. «Малышом Диком дело не кончится, -  внушал нам Саймон, - теперь они будут прищемлять нам хвост везде и во всем до тех пор, пока мы не свернем свой бизнес.  Отныне каждый из вас у них на прицеле. Выбирайте: мы - их или они – нас!»

   - Чего тут выбирать? – пробормотал в ответ наш «подъемный кран» трехсотфунтовый Хэл Пакстон – шлепнуть их всех разом и амба.
 
   - Во-во, - обрадовался шеф, - именно всех, именно разом и сегодня тот самый случай! Верный человек шепнул: вечером они всей шайкой соберутся в притоне дядюшки Френка праздновать победу; а над кем бы вы думали? – Да над нами! Заранее! Во как у них! Верно говорит наш Хэл: надо именно всех и разом... Ну, так что, мальчуганы, есть шанс поразвлечься!

   На том и порешили. Шеф все расписал как по нотам. Перво-наперво, чтоб для полиции дело выглядело, как обыкновенная драка.  Причем, они пристали – мы ответили, не переходя, как говорят фараоны, допустимых пределов самообороны. Это значит, без крайней нужды не стрелять, а вот поработать велосипедной цепью или приличным гаечным ключом – от всей души! Теперь все слушай меня внимательно: доложу вам диспозицию, Ты, малышка Билл, войдешь в бар первым, влезешь на табурет перед стойкой, спросишь рому и этак крутанёшься со своим стаканом. Вся свора Лестера будет у дальней стены за длинным столом – любимое их место: боятся, подлюги, ходить поодиночке, в гальюн и то влезают вдвоем, а то и втроем. Ну, так вот: ты небрежно окинешь их взглядом, картинно так вздохнешь, махнёшь рукой и крутанешься назад  - к стойке. Если Френк будет поодаль, подзовешь его и спросишь, да погромче, что, мол, это за свинские рожи обсели твой любимый стол. Он, конечно, на тебя замашет руками, зашикает, а ты настаивай на своем, дескать, ни одной нормальной морды на целую компанию, видано ли такое? И тут уж не зевай: пригибайся или соскакивай с табурета, потому что в тебя обязательно запустят стаканом или бутылкой. А следом кто-нибудь из их костоломов («Я думаю это будет громила Дуглас с какой-нибудь шавкой, хоть бы и с сопляком Сэмом»); так вот, кто-нибудь из них двинет к тебе, чтобы, значит, пересчитать твои рёбра.


Гальюн (нидерл. galjoen — нос корабля) — первоначально свес в носу парусного судна для установки носового украшения. На этом же свесе устанавливались отхожие места для экипажа, поэтому в настоящее время гальюном называют туалеты на кораблях.


   Ты от кулаков, как можешь, увёртывайся – продолжал дальше Саймон, - а сам всё хватайся за голову, вроде от боли, да дави этот пузырь под кепкой. (Тут он мне вручил целлофановый пузырь с бычьей кровью). Как потечет на глаза, падай спиной на стойку и придуривайся мертвецом, - вот глядите, мол, они совсем меня убили. Главное, не бойся, сразу они тебе не добавят: им сперва надо будет сообразить: пора рвать когти или можно долакать заказанное, если ты не так плох, как кажешься, на первый взгляд. Вот тут мы и ввалимся: «Ах, да вы нашего мальца пришили?!» Хэл, конечно, поздоровается по-свойски с Дугласом, а двойняшки (были у нас в команде братья-близнецы – Пол и Пит) быстренько набросят на компанию за столом вот эту дырявую сеть. Пока они распутаются, мы им навтыкаем, будь здоров. А потом можно всегда отговориться перед фараонами: чинили, мол, сеть (Мы же с вами – кто? Мы скромные рыбаки, удим, значит, рыбешку на мелких местах! Ха-ха!) ну вот, чинили сеть, и вдруг прибегает парнишка, рыжий такой, прибегает и орет: «Вашего Билла в баре укокошили!». Ну мы прямо с этой сетью – ходу к заведению Френка. А там, и правда, наш Билл – весь в крови и вроде мертвый уже, бедняжка. Ну, натурально, озверели ребята. Я их, понятно, сдерживал, то есть вас я сдерживал – это я фараонам так буду говорить – да куда там, разве мне справиться! Тем более, накануне убит наш лучший друг, тоже скромный рыбак, Дик Дарроу, - мухи, бывало, не обидит, наш Дик, и вот такая трагическая смерть! А в порту, между прочим, поговаривают это дело рук кого-то из Лестеровской компании. В общем, найдем, чего натрепать. Сейчас я не о том, то что будет после – моя забота, сейчас запомните главное: пленных, как говорится, не брать, никого не жалеть – чем хуже, тем лучше. Лестера, бандюгу, беру на себя, это будет мой номер. Как начнется свалка, ты, Билл, можешь ожить и внести свою долю, Но кровь с морды не стирай до конца! По моему сигналу всем живо отрабатывать назад и грести к своим причалам! Ясно?

   Вот, юнги, какой заводной был старикан Сайман-моряк. Башковитый был мужик, только очень уж впечатлительный и горячий!

   А получилось не так. Видно, нашему шефу шепнул на счет Лестера не верный человек, а подставная  сволочь. Собраться-то у Френка они собрались, но только притворялись, что пьют, а сами изготовились. Едва это я взгромоздился на табурет, как меня сгреб в охапку красномордый Дуглас и подпёр мною дверь в баре. Да еще прижал столом. Вышло что-то вроде баррикады. Нашим бы плюнуть, как-нибудь выдернуть меня из дверного проёма да и отложить операцию до другого раза, тем более, я уже и сам почти что выскользнул: вёрток я был, как угорь.

   Так нет же! Наши вышибли дверь. Саймон бросился на приступ и, конечно, получил дубинкой по черепу. Потом уже оказалось, что дубинки эти Лестер завел специально по нашу душу, вернее, по нашу шкуру. Серьезная штуковина. Вроде полицейской, но подлиннее и пожёстче.

   Ну вот. Получил по черепу Саймон, а с ног не валится: стоит, качается в проёме, как будто сильно выпивши, и след от дубинки у него вздулся у него красным бугром от темени до переносицы. «Ах, вы, гады! – вскипел тут Хэл Пакстон, вышиб он к чертовой бабушке стол, хорошо, я успел к этому времени выкарабкаться из проёма, а то и меня бы загнал внутрь, как пробку в горлышко.

   Вломился Хэл в помещение, хвать тот самый любимый Лестеровский стол и бац им одного, бац другого. Мы за ним, - ну, думаю, хоть и не по диспозиции, а тоже не дурно обернулось.
 
   Трое уже лежат, остальные столы переворачивают, прячутся за ними. Сам Лестер, вот гнилая душонка, уже посматривает за стойку, видно, ждет момента, чтобы дать тягу через заднюю дверь. В общем, всё расчудесно – совсем прижали мы их к стенке, и очень им больно, юнги, и обидно. А Хэл уже четвертого положил на пол отдыхать.
 
   Тут Лестер возьми и прыгни на стойку, чтобы, значит, смыться. «Ну и шут с тобой, думаю, без дружков-то ты – мокрая курица».

   Оттолкнул Лестер бармена Френка, шасть к драпировочке, которой проход занавешен, и вдруг изогнулся весь, хватается за занавесь, рвёт её с бронзовых зажимов, а на спине у него расплывается красное пятно, и оно всё больше. Тут только сообразили мы, что такое грохнуло у нас за спиной: ведь это, братцы, выстрелил кто-то, оглянулись, а в дверях стоит наш Саймон со своей пушкой, и глаза у него закрыты. Постоял немного и рухнул прямо в проёме.

   Вот, скажу вам, положеньице! У Лестеровских бандюг  шеф лежит мертвый с лоскутом занавеси в кулаке, и наш старик тоже, может, концы отдал. А с наружи свист, и полицейская сирена надрывается. Едут, значит, голубчики. Ну и замели всех разом.

   По молодости мне дали бы не так уж много, а может и, совсем ничего. Но как-то незаметно выплыло на свет кое-что о «рыбке», которую мы ловили в Ламанше. Дальше – больше. В общем, припаяли четыре года каторжных работ, погрузили на пароход и сплавили в Белиз – копать канавы в тамошних болотах. Так, юнги, я оказался в ваших краях и отсюда уже не выбирался в Старый Свет.

   О каторге лучше не рассказывать. Каторга – она и есть каторга. Тем более, бежать некуда. Одна дорога – в порт, а там, вот они – ангелы-хранители. В касках и с карабинами. Фараоны в Белизе дубинки носили больше для блезиру, чуть что: «Стой! Ни с места! Стрелять буду!» А чаще без всяких церемоний – чпок и концы в воду. Какой с них спрос за бритого каторжанина  с номером на полосатой робе?

   Не все, конечно, смирились с этим, да только напрасно. Я, даром, что молод был, решил не дергаться зазря: вперед не высовываться, но и не филонить в открытую. И вот через годик зовут меня в контору. А на каторге это уже кое-что: во-первых, разнообразие, во-вторых, на работу не выходить. И что бы вы думали, юнги? Какую они мне преподнесли новость? Конец отсидки – вот какую!

   Оказывается, кто-то из бывших Лестеровских подельников засыпался на пустяке, а следователь нашёлся дотошный: нюхал, нюхал и почуял запашок крови. Чьей, вы спросите? А нашего Дика Дарроу! Ну, переворошили все дела, связанные с Лестером и нашей командой, и получилось, что мы: то есть старик Саймон, близнецы, Хэл, в общем, все мы не так уж виноваты в смерти Лестера и, просто, превысили те самые «допустимые пределы самообороны». Вот нам и скостили срока. Жаль, сидели мы все поодиночке,  за тысячи миль друг от друга, ведь такой был повод отпраздновать в доброй старой компании.  Ах, юнги, юнги! За то вас и полюбил обоих, что знаете вы толк в дружбе! Друг за друга в огонь и в воду.  Хотя, конечно, у нас-то всё было не так, как у вас. Не совсем по-доброму, просто на той дорожке, по которой мы топали вслед за Саймоном-моряком, одному очень уж скользко, не за кого ухватиться. Там ведь и бьют только скопом, куча-мала.  Такие вот дела, юнги.

   Ну, вот. Выпроводили меня пинком под зад за тюремные ворота. Смотри, мол, больше не попадайся. Иду я по городу, смутно на душе: в кармане, так себе – мелочишка, а ведь мне двадцать один год, самый аппетит до всего. Да и избаловался я на службе у Саймона-моряка, чего греха таить, избаловался.

   Покрутился малость в порту и набрел на притончик. Так себе хибарка – дыра, на всём английском побережье ни одной такой не отыщешь – а тут, в Белизе, считается солидным заведением. И бар тебе, и игорный дом, и даже вроде что-то такое покуривают неположенное. Ну, выгреб я свою мелочишку – и на стол. Сдавай, дескать, карты. Выиграл. Ещё поставил. Опять выиграл. К вечеру совсем забогател. Снял номер-люкс в единственной гостинице  с видом на губернаторский дворец. Но пожить в этом номере не довелось, потому что к следующей ночи просадил всё до последнего цента.

   Сижу это я на кнехте в порту, гляжу на ночную воду, а в голове ни единой мысли. И на душе – ни тоски, ни сожаленья: одна скука. И ещё наплевать на всё. Тут и подвалил ко мне чисто одетый тип со стеком в руке, -  это палка такая, вроде короткой тросточки, но потоньше, а на конце кожаная петля, чтобы, значит, коня подгонять, когда на нём скачешь, если, конечно, есть у тебя конь. У Шарля, так звали этого типа, конём и не пахло, зато был у него здоровенный катер, из немецких, трофейных, но с новым английским движком, как потом оказалось, украденным со склада военно-морской базы на Багамах. 

   - На мели, приятель? – спрашивает меня Шарль, этак мимоходом, как бы от скуки, даже вроде позёвывает.

   - Катись ты… - говорю. Но он не ушел, а вытащил из заднего кармана флягу, отвернул колпачок, налил в него и протягивает мне:

   - Хлебни, грубиян! Видел я, как ты играешь: и азарт есть, и осторожность. Тебе бы удачи побольше, да советчика постарше. Ну как пойло? То-то и оно: Шарль дряни не пьет и друзьям не подносит!  Где ночевать-то думаешь?

   - Тут, - отвечаю, - а, может, на канатный склад подамся: там мягче.

   - Пошли ко мне на катер. Диван в моей кают-компании, пожалуй, тебе по росту будет, закусим перед сном, горло прополощем, а утром сам разберешься, куда курс проложить.

   Выбирать не приходилось. Двинул я к нему. Катер что надо, кают-компания – шик-блеск: буфет с баром, кругом медь и бархат.  Был у него ещё механик, Гарсиа, кубинец. Парень молчаливый, но сразу чувствуется, много за ним всякого тянется. Тёмная лошадка.

   Утром солнце в иллюминаторы брызжет, медь сверкает. Завтрак отличный: ветчина из банок, яйца.  «Черт с вами, - думаю, - останусь». И остался.

   Чем мы промышляли, ты спросишь? Ах, юнга, неужто медь да бархат, да движок такой мощности, что редкий таможенник догонит, неужто все это приходит само по себе? Про движок я уже тебе говорил, а все остальное куплено на лихие доллары.


Кнехт - морск. отлитая вместе с основанием чаще парная металлическая тумба, служащая для закрепления тросов при швартовке.


   Был тогда в Мексиканском заливе выгодный промысел – снабжать Штаты спиртным. У них тогда сухой закон ещё не отменили, но на контрабанду кубинского рома, например, власти смотрели сквозь пальцы. Если и случались какие неприятности с нашим братом, так это при встрече с военным сторожевиком. Но обычно все кончалось полюбовно. Так что мы не очень-то прятались. А уж этих долларов зарабатывали – хоть каюту оклеивай. 

   Но тут вскоре сухой закон в Штатах, что называется, накрылся, а с ним погорел и наш промысел. Невеселые настали времена. Пришлось нам перебазироваться на эти ваши островки и пробавляться всякой чепухой: то партию американских сигарет закинем, то привезем батисту или еще какой-нибудь мануфактуры.  Таможенники особенно-то и здесь нас не тревожили, но уж больно мизерными стали доходы. Кому у вас здесь покупать? Нищета! Так и жили до самой войны. А потом мобилизовали нас вместе с катером, выдали английскую форму и велели нести сторожевую службу у побережья Сент-Люсии.

   Ох, и скукотища была на военно-морской  базе! Ни одного немца за  всю войну! Сперва командование еще баловалось учебными тревогами, а потом оставила нас в покое. Тогда-то мы от скуки и разукрасили друг друга. Шарль в этом знал толк. Он ведь в молодые годы чуть не стал художником, даже учился в специальном колледже в Марселе. Это уж потом по случайности и неопытности загремел в тюрьму. Там и переквалифицировался на тату. Талантливый был чертяка, хоть и прохиндей.

   Так мы и проволынили всю войну. А после принялись за старое. Куда нам деваться: ни дома, ни семьи, а ведь уже не молоденькие – Шарлю за сорок, мне тридцать пять, вот только Гарсиа про себя помалкивает, а то, что у него в паспорте – это всё враньё, да и паспорт краденный.

   Уж не знаю, с чего, но после войны таможенники прямо осатанели. Приходилось работать только ночью. Пришвартовывались к американским судам, забирали груз сигарет и виски, а потом полным ходом, не зажигая огней – к берегу. Тут нас уже ждали местные перекупщики. Погрузят товар на своих мулов, побросают на палубу кошельки - и ходу.

   Но вот однажды, только подошли мы к берегу, как из-за скалы вывернул сторожевик таможенной службы. Короче говоря, выследили нас. Вообще-то, Шарль в тот раз чуть-чуть промедлил: можно было рвануть из бухты, просто дать с места полный ход, и ищи-свищи! Но промедлил.  А они идут нам наперерез, врубили все прожектора, обшаривают нас издали.

   - Полундра! – орет Шарль. Топи товар!

   Мы с Гарсиа прицепили к коробкам  сигарет по связке ключей из машинного отделения – и в море, с того борта, который был в тени от прожекторов, это уж нам подстраивал Шарль, стоя на руле. Следом пошли на дно и ящики с виски. А тут и таможенники прыгнули к нам на палубу с автоматами наперевес. Всё перевернули, подушки и те распороли по швам. Ничего! Всю бухту прочесали прожекторами. Пусто!

   - На этот раз ты вывернулся, голубчик! – сказал Шарлю инспектор, - но имей в виду, теперь ты на крючке, так что меняй профессию.

   Отошли они от нас, и надо же такому случиться: тут же у нашего борта начали всплывать пачки сигарет. То ли разорвалась упаковка, то ли акула хватанула за край коробки. Всплыви они минутой раньше – было бы нам троим небо в клеточку.

   С той поры всё у нас пошло наперекосяк. Едва Шарль отчаливал, как за нами увязывались таможенники. Уж мы для отвода глаз стали брать с собой снасти и даже понемногу рыбачить. А для настоящего промысла оставались только штормовые ночи, когда таможня давала себе отдых. Ох, и трудно, юнги, входить в ваши крошечные гавани при косом шквальном ветре: волны бьют под углом в скалы, и у входа в бухту образуется сильное встречное течение. Спасали нас только мощный двигатель да мастерство Шарля.
 
   Через месяц такой жизни от нас сбежал Гарсиа. Шарль обыскал все притоны, все ночлежки на острове – кубинца и след простыл.

   - Пристрелю, как собаку, достану со дна морского, - вопил Шарль, размахивая в кают-компании своим пистолетом. Видно было, что он и сам на пределе, только не хочет в этом признаться. А назавтра ночью, в самый что ни на есть шторм, у вашего Каймана сел нам на хвост таможенный сторожевик. Что делать? Мы по самую ватерлинию загрузились американским товаром. Всё до цента ухлопали на этот рейс. И вот, нате вам – влипли!

   - Попробуем уйти, - крикнул мне в ухо Шарль и повернул к гряде скал под берегом.

   Расчёт у него был очень даже верный: сторожевик сидит глубоко, манёвренность не та, что у нас, вот и сбавит ход, чтобы не напороться на рифы. А нам только этого и надо Нам дотянуть бы только до мыса: дальше-то, сами знаете, столько островков и проливчиков, что последний салажонок уйдет от погони.

   Но вышло всё по-иному. Таможенники дали сигнал остановиться, а чуть погодя начали стрелять. Уже третьим снарядом они накрыли нас. Шарля ранило осколком, он упал на колени, но не бросил штурвал. Потом снаряд пробил борт, ниже ватерлинии. Вода хлынула в трюм, двигатель чихнул и заглох. Амба!

   Спустил я за борт наш спасательный плотик и к Шарлю, а он лежит у штурвала и уже ни гу-гу. Готов. Ну, прыгнул я за борт. Как-то изловчился поймать этот самый плотик, а таможенники – тоже, скажу вам, звери – принялись по плотику палить.  Как это бывает в фильмах: перелёт, недолёт и, вот вам, ухнуло рядышком. Плотик – в одну сторону, я – в другую.

   Сперва я, конечно, ничего не сообразил, а когда опомнился, меня уже тащило к берегу. Был самый прилив. Между камнями водовороты – сущая карусель. Вдруг передо мной узкий такой проход в бухту, и весь этот проход, как акулья челюсть – в острых зубьях, даже вроде в мою сторону загнутых. Не проскочить! И тут страшенная волна как швырнет меня. Смотрю, а вода уже где-то сбоку, и небо тоже сбоку. Куда плюхнулся, сразу и не понял, зато воды наглотался – полное брюхо. Чувствую, течения почти что нет, но и руки-ноги не слушаются. «А, один конец», - решил я и пошел ко дну. Только дно – вот оно. Воды по калено. На песчаной косе я оказался, юнги. Живой!