АННОТАЦИЯ
Что делать, если твоя любовь встала кому-то поперек горла и он готов на все, чтобы вломиться клином между вами. Подлость, собственные ошибки, тюрьма, подступающая смерть... - на чем сломается любовь?
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Сказать, что он был атлетически сложён, что у него прекрасная фигура - ничего не сказать. Рубашки, которые покупала ему мать, носились очень недолго - они просто с роковой закономерностью лопались на плечах или спине.
Угораздило же родиться таким. Еще в школе учился, когда молодые бабы стали заглядывались на него, на пацана, а у мужиков появился повод для злости на него же. Злились за то, что он, сопля зеленая, иной раз вроде как в соперниках оказывался. И за то еще, что связываться с ним рисковых не находилось. Правильно делали, конечно, потому как помнили одну историю, что раз по весне случилась.
Шел Кир по своим делам. А навстречу - Людка. Людка эта была бабой замужней, и деток уж парочку имела, но вертлява была, слов нет! Одно слово: бес в юбке. Мужик и поколачивал её за то. А с неё как с гуся вода - пока синяк не сойдёт, со двора ни шагу, а потом опять как ни в чем не бывало. Бабы-то которые подначивали её, бывало, а ей все смешки: "Ой, бабы! Васька мой, как сдурел! Неделю постель не застилала! Ну чистый супостат!" - и ведь глазёнки плутоватые блестят, по сторонам стреляют. Неужто можно так - сама придумала да сама и верит в побасенки свои. Не, мужика своего она честно выгораживала. Ни разочку не слыхал никто, чтоб она какое дурное слово на него бы сказала. Она вроде даже жалела его, что вот досталась же ему такая заноза.
Ну так вот что тогда приключилось. Людка только Кирилла увидела, ну и заиграла натура её кошачья. Как бес подхватил - ног не чуя, павой пошла, глазками своими поволочным как медом обливала. А лучше б под ноги глядела. Там ей как раз колдобина обледеневшая подставилась. Людка только с ойкала, да и села. Глазёнками-то враз стрелять перестала, не до стрельбы, когда слезинки на ресницах повисли. Короче говоря - подвернула ногу.
Кирилл с земли её поднял, на ноги поставил. А поставишь разве, когда она на ногу ступить боится, в забор вцепилась перепуганная вся - думала ведь сломала, ногу-то, оно в сапожке не видать, чего там.
И что Кириллу оставалось делать? Подхватил её, как девчонку, да и понес в медпункт. И то ли сказал кто мужу-то Людкиному, то ли он увидал он, а только разлетелся коршуном. Кирилл сзади топоток услыхал, сначала внимания не обратил - мало ли кто по какому делу торопится. Потом всё ж таки обернулся, в тот момент мужик и налетел с кулаками. Людка в крик. Мужик ейный в крик, в мат перемат. И норовит Кирилла кулаками достать. Да всё в лицо метит. Кирилл сначала как-то уворачивался с Людкой на руках. Потом прислонил её опять к пряслу, и неторопливо так к мужику развернулся. Сграбастал одной рукой его за фуфайку, другой плюху полновесную отпустил - хватило, чтоб тот забыл на каком он свете. И киданул его Кирилл в чей-то огород через забор. Мужик перелетел так, что прясло не колыхнулось даже. По понятию - и не бит, получается, только долго еще мужик кряхтел, спиной маялся и материл Людку, когда она с советами да припарками совалась.
После, как аттестат об окончании получил, пошел Кирилл на шоферские курсы, тут же в райцентре. Парнишка он толковый был, и руки как надо приставлены, надо бы дальше учиться, а куда он от матери да от бабки? Кирилл для них вся опора и надежа, вся работа мужичья на нем одном была.
Отец Киркин тоже, должно, жив был где-то, только где? Мальчонке годка два было, когда не захотела больше мать терпеть в доме пьяницу и дебошира, разошлась с ним. Мужик волю вольную обретя, рванул куда-то, то ли на радостях, то ли от горя. Видать далеко закатился - ни разу больше на сынка глянуть не захотел. А мать Кира, тогда молодая еще бабеночка, осталась одна на все про все.
В деревне работа известно какая - тяжко приходилось. А куда деваться? Слезы рукавом утрет, да дальше. И дровец на зиму долгую заготовить надо: привезти, напилить, наколоть, прибрать. И сена для коровки накосить. А огород? В сентябре подполье картошкой не засыплешь, так зима впроголодь будет. В общем, ясное дело, бабе работа эта не шибко-то сподручна. Ну и надорвалась баба. Болела долго. Может, потому больше и замуж не вышла. А может, одного хватило - нажилась за мужем досыта.
Да и рос в доме мужик-то. Чуток в разум вошел, за все хвататься начал, под силу, не под силу ли, а матери помочь старался. Мать он сильно жалел. Даже в этом не в отца пошел. Жили-то они втроем, бабуля еще была. Только не по матери бабушкой она Кириллу приходилась, а по отцу. А матери, стало быть - свекровью. С мужем развод получился, а со свекровью - нет. У бабки никого больше и не было кроме беспутного сынка, так не гнать же ее на улицу. Так и остались втроем. Жили дружно. А чего делить? Богачества не нажили, все богатство ихнее - Кирюша. Не его же делить, тянуть друг у друга.
На Кира мать с бабкой нарадоваться не могли. Хоть бывало, и в подпитии домой являлся, и с синяком, и бабы опять же, как пчелы круг него вились, а ему это не то чтоб шибко нравилось, но и не противился - забавлялся… А все ж добрый он был парень, никакой обиды дома от него не видали.
Шибко переживали мать да бабка, когда годы Кира подходили к армии: как им без Кирюшеньки? А не дай Бог, еще случится что, вон ведь времена неспокойные какие пришли. Обивала мать пороги, и к военкому стучалась, и в сельсовет, просила не забирать сына - и ведь умолила-таки! Такое диво случилось, что пожалели баб, оставили им надежу ихнюю. Шибко мать была председателю сельсовета благодарна. Видать, он кому надо, замолвил словечко за них.
Вот так и жили не тужили. Кирилл шоферил, семье куда легче стало - и денежки завелись, и машина в руках всегда. Если чего привезти, так не надо никому кланяться, просить. Раньше-то было: шофера с машиной найди, соседа в помощники-грузчики уговори, рассчитайся, да так, чтоб не обидеть, а то в другой раз откажут. Намыкались бабенки без мужика-хозяина. А теперь никакой беды не знали, как у Христа за пазухой за Кирюшей. Теперь наоборот, к ним с поклоном шли, у Киры помощь просили.
Так года три, наверно прошло. Кирилл еще здоровее стал, заматерел, весь литой будто. Живая греческая скульптура, а не человек. А тут еще рубаха у него появилась необыкновенная, которая обливала плечи и грудь как вторая кожа, и рыбинами ходили под ней бугры мышц.
С рубахой этой своя история вышла.
Места окрестные были дюже красивые, и если доводилось местным где-нибудь за селом человека с мольбертом и кистями-красками встретить, уже и не в диковину то было, привыкли. Вот и эта бабенка, что к истории с рубахой причастна, тоже приехала рисовать пейзажи. А когда увидела Кирилла, стала уговаривать, чтоб он согласился ей позировать, а она, значит, рисовать его будет. Деньги даже предлагала, мол, есть такая работа - натурщиком быть, и, мол, ни такая она и легкая, за нее положено деньги платить. Вот смехота, это ж надо! Кир и смеялся, понятное дело, всерьез ее уговоры не принимал. Ну в самом деле, - бугаина этакий будет сидеть, как болван. "Давайте, я вам деда Мотю приведу! Он у нас тоже… фактуристый, ого-го! А сидеть - это он терпеливый. Он и так весь день на завалинке сидит, не шевельнется, похрапывает правда, слегка. А мне недосуг, вы не обижайтесь".
Обижалась художница или нет, кто ее знает, но что огорчил ее Кир, это точно, так и уехала ни с чем, как отпуск у ней кончился. А короткое время спустя - бандеролька на Кирилла пришла, и в ней та самая рубаха. Смеялись мужики, мол, за что она тебе благодарит так, Кирка? Но это так, от дури. Художница эта городская, баба хорошая была, не вертихвостка какая, и про красоту, видать хорошо понимала, потому что больно уж пришлась эта рубаха Кириллу. К тому же, единственная, в которой он не боялся повернуться неосторожно - тонкая, эластичная замша силушки его не боялась. Ох и хорош он в ней был!
***
Как-то зимой, на танцах приметил Кирилл девчонку. Кнопка, школярка. Внимание обратил потому лишь, что лицом нездешняя. Что за незнакомка? Откуда взялась? В гости к кому иль что? Оказалось, приезжие. Мать да дочь, приехали недавно, домишко маленький купили. Мать - портниха, мастерица, бабы уж заказы ей понесли, а дочка в школу пошла, в десятый, кажись, класс.
Кирилл, тогда, на танцах-то, шутейно сказал в компании, мол, портниха - выгодная тёща, надо с дочкой отношения наладить. Тут как раз музыка заиграла, он и пошел к девчачьей стайке, где приезжую и видно-то еле-еле было за подружками.
Девчонки траекторию Кира немедля вычислили - запереглядывались, прыская в ладошку, вроде бы шибко смешно им стало. Какое там смешно. Ждали - кому радость нечаянная от небывальщины такой выпадет. Кирилл на танцах раньше и внимания на них не обращал - они для него малышня. И вдруг - идёт! К кому?
А приезжая и не смотрела, и не видела, какие дивные дела вокруг нее происходить начали, переговаривалась об чем-то с подружкой. И только когда заметила, что подружка уставилась на кого-то и глаз не сводит, тоже обернулась. И увидела Кирилла. Вернее - кого-то большого перед собой, заслонившего и зал, и танцоров. Она поднимала глаза, и все никак не могла дотянуться взглядом до его лица.
- Пошли, потанцуем, - протянул он к ней руку.
А она не то, чтоб испугалась… так ошеломлена была, что и не испугалась. Подумала только: "Да что ж он такой огромный… Как танцевать с ним?.."
- Пойдём? - опять позвал он. И она послушно шагнула к нему.
Ей невдомёк было, сколько взглядов на них сошлось. Откуда ей было знать? И хорошо, что не знала - скраснела бы и не знала куда глаза девать, и ноги бы деревянными чурками сделались.
Сначала Кирилл молчал, смотрел на нее сверху. Чуть улыбаясь, разглядывал густые длинные ресницы, губы. Кожа у нее была чистая-чистая, и нежная. И шел от нее еле различимый удивительный аромат. Угадывался в нем запах звонкого, чуть морозного осеннего утра, когда палая листва оторочена легким кружевом инея; а еще он был близок нежному аромату лугового цветка кукушкины-слёзки. Цветок этот такой недотрога, букета не собрать - лепестки сомнутся, хрупкий стебель переломится. Пока высокие влажные травы его хранят, он сильный, а сорвешь - он и погиб. При том благоуханием его не надышишься, до того хорошо!
Пушистые каштановые волосы, собранные на затылке синей ленточкой, спускались на спину, и Кирилл чувствовал их щекотливое прикосновение к своей руке. Ещё он чувствовал, как напряжена её спина и как робки ладошки, касающиеся его груди. Кирилл передвинул широкую свою ладонь вниз по спине, на тоненькую талию и чуточку привлек её к себе. Девчонка вскинула глаза, для чего ей понадобилось запрокинуть голову, и сейчас же отстранилась.
"Ишь ты, пугливая какая!" - подумал Кирилл и, наклонившись, спросил:
- Тебя зовут как?
- Даша.
- А меня - Кирилл. Ты пионерка?
- Н-нет, - растерялась она.
- А чего танцуешь по-пионерски?
Глаза её вдруг стали сердитыми и колючими - точь-в-точь два серых ежика.
- Как умею, так и танцую.
- Обиделась?
- А чего ты…
- Чего?
- Тискаешь! - сказала она, и щеки порозовели.
Кирилл рассмеялся:
- Так если я перестану щас тебя держать, ты ж упадёшь. Отпустить?
Девчонка только сердито взмахнула на него пушистыми своими ресницами и не нашлась, чего сказать.
Больше Кир танцевать её не приглашал, но забавлялся тем, как ей не по себе под его взглядом, и рассматривал её издали. Какое-то время погодя вышел с парнями покурить. Отошли от входа, в темноте их кружок угадывался лишь красными огоньками сигарет. Был вечер новолуния, темно по-ночному, свет из окон Дома Культуры лишь чуток разгонял ночь. Но она далеко не убегала - три шага от дверей, и в темноте уже руки своей не разглядеть.
Кирилл случайно увидел, как в светлой полосе мелькнула приезжая девчонка и ускользнула в темноту. И будто черт его подтолкнул - забавы ради не дать ей убежать незаметно. Как был - в шубейке нараспашку, без шапки, перемахнул заборчик, и, срезав дорогу, опередил ее. Стоял, прислонясь к дереву на обочине, и глядел, как проступает в темноте, приближается светлое пятнышко её вязаной шапочки. Снег громко и торопливо скрипел под ее сапожками. Она почти пробежала мимо, когда он окликнул:
- Не страшно одной?
Девчонка вскрикнула и отпрянула в сторону.
- Да что ж ты такая пугливая? - не трогаясь с места, почти с досадой спросил Кирилл. - Чего с подружками не пошла, если пугливая?
- Они… не захотели… - пролепетала она.
- Ну пошли, провожу.
- Не… надо меня провожать, - запнувшись от спешки, возразила девчонка.
- Пошли, ты ведь тут, небось, любой дворняжки боишься.
Наверно, он угадал, потому что девчонка на этот аргумент не нашла возражения.
Кирилл молча довел её до ихнего домишка. Ему как-то расхотелось посмеиваться над её робостью. И почему-то вспомнилась вертихвостка Любка. Против нее Даша была совсем ребенок, с бесхитростными, чистыми глазами.
Она шла быстро, торопясь оказаться дома и скорее избавиться от провожатого. Кирилл остановился у калитки. Девушка приостановилась только на секундочку, пробормотала: "Спасибо, что проводили", и собралась прошмыгнуть во двор, но Кирилл чуть придержал ворота.
- Даш, постой… ты это… Ты извини, если напугал. Ты не бойся, некого у нас тут бояться, не тронет тебя никто. Честное слово.
Потом они встретились как-то днём. Кир ехал на машине, а она шла навстречу. Он посигналил и притормозил, высунулся из окна:
- Привет, Даренка!
- Здравствуйте…
Кирилла смешило, что она обращается к нему на "вы", но он только улыбнулся.
- Как дела? Двоек много нахватала?
Прищурившись от солнца, она ответила:
- Свои бы лучше считали.
- О! - удивился Кирилл. - Какие это - свои?
- Да хоть прошлые.
- Это откуда же тебе известно про мои двойки? - вкрадчиво поинтересовался Кир. - Признавайся, Дарья, расспрашивала обо мне?
- Вот еще! - слишком поспешно воскликнула она и покраснела.
- Вот, значит, так, да? Ну, гляди, Дарья, я это учту!
С тех пор завязалось про меж них что-то - знакомство ни знакомство, а не миновали друг друга, чтоб не переброситься парой слов. Ясно, что всякий раз то была инициатива Кирилла. Его забавляло, как она теряется, краснеет, сердится.
А может быть, Кириллу казалось занятным, что эта девчонка не пыталась с ним кокетничать, не стреляла глазенками. В отличие от других она не высматривала его в кабине машины или в толпе парней у кинотеатра.
У Кира уже было достаточно опыта по части женских приемчиков, и он безошибочно разгадывал бабьи интересы за не шибко-то хитрыми уловками. Так вот у Дарьи никакого интереса к нему не было, и все ее чувства читались, будто на ладони лежали. Его внимание вызывало в ней скорее досаду, чем что-либо другое. И злилась она по-настоящему, а терялась от неожиданности. Нет, она не была робкой, стеснительной школьницей с косичками, могла съязвить, а то и взглядом одним так ответить на неловкую шутку Кирилла, что он потом себя же и корил: "Медведь чертов!" И вообще, она с ним была как ежик - вмиг выставляла колючки. Кирилл даже недоумевал: чем уж так не угодил, чего она каждое его слово на штык принимает?
Ему невдомек было, что девчонки давно поддразнивают Дарью, выпытывают, вроде как смехом: "Ты ходишь с ним что ли? Ой, да ладно тебе скромницу-то из себя строить! А то мы слепые будто! Он же тебе проходу не дает!" А подружка предостерегает: "Ты смотри, Даш. Кирка бабник тот еще! Ему с тобой звездочки считать не интересно, ему другое надо. Ой, ну что ты скрытничаешь, Дашунь?! Мне-то могла бы рассказать. Ну не видела, ну и что? Ой, да так что ли не понятно?"
Дашу поначалу вроде бы не сильно это задевало. Она то смеялась на эти подначки, то отшучивалась, то мимо ушей пропускала. Но иногда, все же - доставало. Почему-то неизменно раздражали ее короткие реплики Алки Елецкой.
Девчонка эта училась в том же классе, что и Даша, и была хороша собой: высокая, зрелая, с красивыми светлыми волосами. Она знала цену своей внешности и как должное принимала восхищение подружек: "Ой, Алка! Какая же ты красивая!" Но завистливые вздохи подруг давно перестали ее волновать, имелись мишени куда интереснее, и Алла с удовольствием испытывала свой арсенал многозначительных взглядов и эффектных поз, которым владела в совершенстве, была ходячим пособием: "Как завлечь мужчину". Иногда она развлекалась: выбирала объект эксперимента и заявляла подружкам: "Спорим, он сегодня со мной уйдет!" Спорить с ней никто не хотел, к тому же нередко объектом этим оказывался дружок одной из них. Но Аллочка только посмеивалась, а выходило все по ее. Обижались на нее, злились. Только проку от этого никакого не было, привыкла девка получать желаемое. Мать у нее была не из простых - прокуроршей в суде работала, строга была, боялись ее. А дочке единственной попустительствовала во всем, и Алка из матери веревки вила.
К новенькой Елецкую будто тянуло что. То комплиментами ее осыпала: "Ой, Дашуня, какие же у тебя глаза красивые! А фигурка! Мне бы такую!" Дарья только морщилась в ответ. А то вдруг Алочка начинала цеплять ее, старалась вывести из себя, и если это удавалось, испытывала явное удовольствие. А Дашу и в самом деле задевало, когда та роняла с небрежением: "Да что ты отнекиваешься? Слышал кое-кто, что Кирюха сказал тогда на танцах. "Пошел, - говорит, - отношения с новенькой налаживать". Мне так лично, больше ничего и знать не надо, - жала Алка плечами. - Дурному ясно, какие отношения Кирке нужны".
Все эти разговоры яйца выеденного не стоили. Но когда окружающие раз пять на дню спросят, намекнут, сообщат многозначительно, и все на тему Кирилла, тут уж хочешь-не хочешь, а количество перейдет в качество. И Даше это порядком надоело. Иной раз, в запале решала, что все ему выскажет, пусть отцепится он, наконец, от нее! Но остывала и думала - а что высказывать-то? Кирилл к ней и не цепляется. И все оставалось по-прежнему.
***
Весна была скорая. Снега начали сходить так дружно, что земля не успевала оттаять и вода с трудом уходила в мерзлую почву. Речка вышла из берегов, широко разлилась по пойме. Изобильная весенняя вода по низинам и руслам ручьев вошла даже в село. По иным улицам только в высоких броднях и можно было пройти, а то и вовсе в лодках-плоскодонках людей перевозили через мутные, паводковые воды.
В тот раз Кир увидел Дашу на обочине дороги. Она растерянно стояла у поворота: ей надо было свернуть на свою улицу, но самое ее начало, несколько метров, скрыла широко разлившаяся протока - талая вода переполнила придорожную канаву и потекла прямо через дорогу. Утром еще Даша проходила тут посуху, а назад теперь как? Стояла Дарья не одна, а еще с двумя девчонками-одноклассницами. Видать, из школы шли, и теперь придумывали, как помочь подружке попасть домой.
Кирилл затормозил рядом.
- Привет, девчонки! Что, Даренка, вплавь придется тебе домой добираться, а?
- О, Кира! Привет! - заулыбались подружки. Даша же бросила на него короткий обиженный взгляд и повернулась к подругам:
- Ладно, да завтра.
- Эй, Дарья, ты куда?! Стой! Там же глубоко, начерпаешь в сапоги! - забеспокоился Кирилл, видя, что строптивая девчонка наладилась идти вброд. - Да стой ты, я перевезу! Слышь, Дарья!
Она только глянула сердито через плечо и, не остерегаясь, разбрызгивая воду, пошла по скрытой под водой дороге.
- Да ты что! - Кирилл выпрыгнул из кабины, догнал и схватил ее за руку. - Рехнулась что ли? Вода же ледяная!
- Не трогай меня! - Даша вырвала руку, уперлась в него глазами. - Тебе что надо? Тебя просят что ли?
Он посмотрел вниз, на ее коротенькие полусапожки, внутрь которых лилась вода, бросил взгляд на девчонок сзади, с интересом глядевших на них. Усмехнулся. И вдруг наклонился, подхватил ее рукой под коленки и выдернул из воды.
- Отпусти меня сейчас же! Отпусти! - начала отпихивать его девушка.
- Ну-ка, тихо мне! - прикрикнул Кирилл. - Искупаться хочешь? Тетрадки свои лучше держи, уронишь в воду.
Он без всякого усилия нес ее на руке, как носят ребенка. Вышел на сухое и отпустил - в сапожках громко хлюпнуло.
- Беги скорей, а то заболеешь.
- Послушай… что ты ко мне вяжешься? - сказала она зло, с негодованием, но в лицо ему не смотрела.
- Я?! Вяжусь к тебе?! С чего ты взяла такое? Не вяжусь я к тебе!
- Ты это не мне скажи!..
- А кому? - сощурил глаза Кир.
Даша сжала губы и отвернулась. Кирилл повел глазами туда, где все еще стояли любопытные Дарьины подружки. Одной из них была Алька Елецкая, другую он знал только в лицо. Аллочка, склонив голову, с усмешкой говорила что-то тихо, а глядела на них.
- Ладно. Так я и сделаю. А ты, правда, Дашунь, давай домой быстрее.
Он повернулся и вошел в воду.
- Кирилл! - услышал он негромкий голос, обернулся. - Не надо лучше…
- Дурочка ты. Давно бы мне сказала. Иди, не стой. Заболеешь ведь.
Она помедлила, будто хотела что-то еще сказать, потому повернулась и быстро пошла прочь.
Не дойдя до сухого, Кирилл позвал Аллочку:
- Ну что, тебя, может, тоже перенести?
- Ой, Кира, осчастливишь! - кокетливо рассмеялась девушка. - Я тогда даже согласна сама назад брести!
- Ну, иди, - протянул Кирилл руки.
Решив, что шутка продолжается, Алка подошла к самой кромке воды, вся устремившись к подходившему Кириллу. И оказалась у него на руках. Он повернулся и пошел от берега.
- Нет, я передумала! - заторопилась остановить его Аллочка.
- Чего так? - встал Кирилл и опустил ее с рук.
От неожиданности и обжигающего холода девушка взвизгнула.
- Ты с ума сошел что ли?! - она рванулась на берег, но Кирилл придержал ее за плечо.
- Алька, я слышал, ты треплешься про Дашку и про меня?
- Ой, да вранье это! - чуть не плача заторопилась Елецкая.
- Конечно вранье. Еще про нас с тобой - туда-сюда, а про эту кнопку - смехота одна.
- Ты что? - забыв, что стоит по щиколотку в холоднющей воде, уставилась на него девчонка. - Что - про нас? - она быстро глянула на подружку, с жадным любопытством смотревшую на них.
- Как что? Про Дашку нашлось же.
- Ну ты даешь, Кира… - пролепетала Алла.
- Ладно, мне ехать надо, - Кирилл обошел ее, хлопнул дверцей и уехал.
Потом Аллочка рвала и метала, только что ни плакала от злости на себя - отчего растерялась? Чуть ли ни впервые Кирилл заговорил с ней, да еще о чем - это был такой шанс! Поддержать, продлить разговор, пустить в ход свои приемчики, где пошутить, где поддразнить, вынудить на следующую встречу, что по сути - свидание! А она, как дура-деревенщина, растерялась, залепетала невесть что, заблажила, как блаженная. Впервые в жизни язык присох к небу, подвел ее в такую важную минуту. Впору по голове себя стучать...
Была такая черта в характере Кирилла - независимость. Если он сам не осознал необходимости вести себя так, а не иначе, ничто не могло заставить его поступить в угоду чьему-то желанию или мнению. И на досужие сплетни ему было наплевать, лично его они нисколько не беспокоили, да он и не знал ничего об этом. Но оказалось, что девчонка Дашка от них страдает, а это уже было ему не безразлично. Своих отношений с ней Кирилл менять не собирался - а вот на чей язык следует замок повесить, догадывался. И языки об девушку чесать перестали. Хотя Кирилл так же выделял ее среди прочих, при встрече перебрасывался парой слов, шуткой. Только теперь он стал с ней как будто бережнее.
***
У Даши закончился учебный год, началась благодатная летняя пора с быстрыми грозами, долгими днями и с вечерним тихим покоем, подобным парному молоку, разлитому в воздухе. Речка давно вошла в берега, посветлела, повеселела и щедро дарила прохладу в жаркие дни.
Дашутка то пропадала на берегу, то загорала в садике с книжкой, а то хлопотала по дому: летом ведь не один только отдых - в селе-то работы всяко побольше, чем зимой. Хоть вон огороды возьми: сорняки так и норовят головы повыше высунуть. А деньки жаркие да ясные вечером изнанкой оборачиваются - сколь ведер воды надо в огород перетаскать, лунки да грядки щедро улить, руки-то ведрами тяжеленными повытянешь. А поленишься, плеснешь скупой рукой, так лучше уж и вовсе не поливай, только земля коркой сухой возьмется.
Мать день целый на работе в ателье, а потом еще и дома шьет, заказов у нее всегда вдоволь. Так что Даша в доме незаменимая помощница и надежа, она сама старалась побольше матери помочь. Да на нее поглядеть - оно вроде все легко да весело, не работа будто, а забава. Хозяйство у них, правда, не шибко и не велико - поросенок да куры, а все ж ухода да пригляда требует. А, котенок ведь еще! Любопытный пройдоха. Из-за него раз целое приключение случилось.
Забрался он на яблоню у дома, чуть ни на самую верхушку. А назад слезать - никак, забоялся. Даша и звала его, и плошкой с молоком манила - нет, ни в какую. Мяучит жалобно сверху и все. Полезла она его доставать. А яблоня, известно, дерево ненадежное, хрупкое. Даша тихонечко, осторожненько, чуть не ползком - еще чуть-чуть повыше и дотянется. И тут снизу голос:
- Стой! На ту ветку не вставай!
От неожиданности ли, иль оттого, что, вздрогнув, обернулась поспешно, а только качнула Даша яблоню резко. Котенок сорвался сверху, на плечо ей свалился, она хотела поймать его, да и тоже оборвалась вниз. Но не успела испугаться, как оказалась в крепких руках. Кирилл успел подскочить от калитки и во время подхватил ее.
- Цела? Не ушиблась? - спросил встревожено.
- Ой, сними его! - кривясь от боли, Даша пыталась отцепить до смерти перепуганного котенка, он когтями вцепился ей в плечо, защищенное лишь узкой бретелькой летней маечки.
- Постой, постой, не тяни его!
Кирилл стал тихонько отцеплять острые коготки.
- Ох ты, как он расцарапал тебя! Мать-то дома?
- Нет, пошла с примеркой к кому-то, - ответила Даша, морщась от вида глубоких царапин.
- Тогда придется мне экстренную помощь тебе оказывать, больше некому, - улыбнулся Кирилл. - Йод у вас имеется?
- Наверно… Да я сама…
- Пошли, пошли, чего там сама?
Даша коротко взглянула на него и повернулась к двери.
- Уй-й-й-й! - запищала Дашутка, когда Кирилл короткими прикосновениями прижег ранки. - Ой, как жжет!
- Потерпи чуточку, - сочувственно сказал Кирилл и подул на пораненное плечо. - Сейчас пройдет. Хорошо еще, что так. Вовремя я подошел.
- Конечно! - смаргивая выступившие слезинки, с вызовом сказала Дарья. - Если б не ты, я бы и не свалилась!
- Да ты же на треснутую ветку собиралась встать! Там прямо у ствола трещина.
- Правда? А я не видела, - смущенно улыбнулась Даша.
- Ну что, проходит?
- Ага.
- Кошачьи когти опасные, заразы на них всякой много. Долго, наверно, болеть будет.
Даша вздохнула. Возникла неловкость. Вроде бы Киру больше нечего было здесь делать, а уходить не хотелось, хотелось еще побыть рядом с этой малехой, близко видеть ее лицо, глаза. Он обвел глазами тесную комнату.
- Нравится вам у нас?
- Да, хорошо здесь. А летом так совсем здорово - речка, простор.
- А люди?
- Что - люди? Добрые. Вон мебели надавали. Все самое необходимое у нас от людей. Стол, кровать. Табуретки вот, тоже.
- А тебя не обижают?
Дарья потупила глаза, торопливо помотала головой.
- Ты извини, что я на тебя кричала тогда… Мне так стыдно потом было… Извини.
- Да ладно тебе. За что извинять-то? Только лучше сказала бы раньше.
- Не могла я сказать… стыдно…
- Смешная ты, - проговорил Кир, чувствуя, как сердце заполняет что-то большое и теплое. И нестерпимо захотелось прикоснуться к ее волосам. - Ну, пойду я, - он неловко встал.
- Спасибо, Кирилл, - поднялась Даша тоже.
Он взглянул на котенка, жадно припавшего к блюдцу с молоком, и засмеялся:
- Вот кто главный виновник-то! А виноватым себя не чувствует!
- Он маленький, - неловко улыбнулась Даша.
Кирилл протянул руку и в насмешку слегка растрепал ее волосы.
- Бывай, Даренка!
***
Совхоз объявил, что нужны помощники - всходы сахарной свеклы одолевали сорняки. Кто сколько может, хоть рядок-два. Не задаром, понятное дело: хочешь деньгами рассчитаются, а можно и сахаром, который из этой свеклы производят. Работа, конечно, не из легких, как всякая крестьянская. На одном-то ряду наломаешься, пока пройдешь: и потом обольешься, и поясницу разломит. Они ведь не коротки - поле километра на два с гаком вытянулось. Но Даша решила немного подработать - все в дом копейка лишняя, маме помощь. Долго ли ей по утренней прохладце рядок пробежать, пока солнце жарить не начало?
Только с утра не получилось, в первый же день чуть не сбежала с поля - мошкара доняла. Каждый взмах тяпки выгонял из травы эту вредную кусачую мелюзгу, которая немедленно облепляла ноги, руки, лицо. И не знаешь, тяпку держать или от мошкары отмахиваться. Нет уж, лучше подождать, когда солнце заставит всю эту вредность запрятаться поглубже в тень, в холодок.
Даша выводила из сарая свой старенький велосипед, привязывала к раме орудие труда и - вперед, за село, и дальше, дальше по мягкой проселочной дороге. Мимо выпасов, прозрачных рощиц, сквозь сенокосные луга. Хорошо! Теплое солнышко, высокое небо, птичьи трели, стрекот кузнечиков... Где-то далеко тарахтит трактор. А вот и поле, вот ее рядки!
Иногда на соседних тоже кто-нибудь работал, иногда темные фигурки виднелись где-то вдали, а часто она оказывалась на поле совсем одна, и это уединение не пугало, а наоборот, нравилось.
Дарья скидывала майку, джинсы и оставалась в купальнике - в работе самый загар. Да и не так жарко, ветерок остужает. Работа не в тягость, хоть и тяжелая и монотонная. А все же хороша тем, что не мешает уноситься мыслями далеко-далеко. Фантазии прогоняют скучную монотонность, в фантазиях она не здесь, не на свекольном поле.
Сегодня было совсем безлюдно. Стояла тишина, солнце пекло плечи, но обгореть Даша не боялась, кожа давно покрылась ровным коричневым загаром. От начала рядка она отошла уже так далеко, что края поля стало не видно. Размеренно взмахивала тяпкой, подрубая корни сорняков. На таком солнце они скоро вяли, никли листочками.
И вдруг Даша услышала глухие звуки ударов о землю - кто-то еще работал неподалеку. Она обернулась и растерянно выпрямилась - сзади, по соседнему ряду шел Кирилл. И был-то уже не далеко, а она так задумалась, что не слышала его. И как подъехал не услышала - машина его виднелась у края поля, там, где начинались ряды.
Даша никогда раньше не встречала его на прополке свеклы, да он и не должен был здесь появиться, он на работе должен в это время быть! О, Господи! Да лучше бы его здесь и не было!
- Привет, Дашуня! - разогнул он спину и помахал рукой. - Отдохни чуток, вместе пойдем.
Какое там отдохни! Даша готова была бегом пробежать остаток ряда, только уйти бы от него. Конечно, никуда она не побежала. Стояла и ждала, глядя из-под руки. И ни за что не показала бы, как перетрусила от нежданного его появления. Нет, обиды от Кирилла она никакой не ждала. Но при встрече с ним у нее всегда сердечко екало, да те-то встречи мимолетны были, на полминуточки... Ох, и далеко еще до края поля! Да хоть бы она майку и джинсы не снимала! А он уже в трех шагах, тяпка в его руках как игрушечная, сама летает без всяких усилий.
- Устала? - останавливаясь, спросил Кирилл.
- Да так, немножко.
- Пить хочешь? - не дожидаясь ответа, он потянул фляжку из чехла, закрепленного на поясе, на ремне.
Даша отпила несколько глотков - пить давно уже хотелось. Кирилл тоже припал к горлышку губами, запрокинул голову.
- А я еду мимо, гляжу - кто это там? Ну и решил: дай помогу маленько. Как раз тяпка в кузове валялась, - весело сообщил он.
- Так ты… за меня что ли?..
- Ага.
- Ой… ну зачем ты… не надо…
- Да брось, я сидеть устал, так хоть размяться чуток, - он принялся за работу, и тяжелая, глинистая земля под его ударами показалась рыхлым, рассыпчатым черноземом.
Было одно удовольствие смотреть, как играючи он работает. Даша с усилием оторвала взгляд и взмахнула тяпкой.
- Эй, ну-ка постой! Ты чего это босиком-то?
- А что?
- Да нельзя босиком. Долго ли по ноге чиркнуть? А тут земля, грязь попадет. Ох, Даш, ты как малый ребенок! Где обувки твои? На краю оставила?
Даша виновато кивнула, и вправду чувствуя себя провинившимся ребенком.
- Я принесу.
- Ну что ты, я сама сбегаю!
- Жди здесь. Не вздумай только тяпкой махать.
- Вот, теперь порядок, - вернувшись с Дашиными тапочками, он снова взялся за работу. - Как там котенок твой поживает? На яблоню больше не лазит?
- Нет, не лазит, - улыбнулась Даша. - Не понравилось ему там.
- А меня вчера Бимка наш насмешил, собака наша. Днем понадобилось мне домой заехать, а на двери замок. Ну, ключ мы на гвоздике укромном оставляем, я туда, а гвоздь пустой. Бимка рядом крутится. Я чертыхнулся, что ключ не оставили и говорю: "Где ключ-то, Бим?" и повернулся уже с ограды идти. Воротца закрываю, глянул, а он стоит и в зубах ключ держит.
- Правда? - засмеялась Даша.
- Ага! Бабуля, видать, неловко его повесила, он и свалился в траву.
- Ну, молодчага ваш Бимка! Умница!
- Такой умный пес, что иной раз только диву даешься, даром что дворняга. Да что пес, - собакам положено быть умными. А вот кот был у нас, Боцман…
- Как?
- Боцман.
Даша снова рассмеялась:
- Смешное имя!
- Да? А я привык, не замечал. Охотник он был классный. За мышами к соседям ходил, потому что у нас и дух мышиный перевелся. Даже не знаю, сколько ему лет было, но старый. Я сколько его помню, он всегда был здоровенный такой котяра. И вдруг исчез раз. День нету, другой, третий. Мама с бабулей запереживали - не помер ли где. Пришел аж через неделю. Грязный, шерсть клочьями, и - не поверишь - принес в зубах маленького котенка. Затащил в дом, облизал и ушел. Насовсем ушел, больше мы его не видели. А котенка, выходит, себе на замену принес. Так он у нас и остался, вырос теперь уже.
Слово за слово - разговор завязался. Оказалось, с Кириллом легко разговаривать и просто, и ничего страшного в присутствии его нет. Только, видать, времени свободного у него не так много было, раз глянул на часы, другой. А Даше уже и жаль вроде бы, что уйдет скоро.
- Даша, ты в кино пойдешь сегодня?
- Да собирались с девчонками.
- А со мной пойдешь?
- Ой, Кирюша, я не могу!.. - вырвалось у нее испуганно.
Он остановился, в медленной и широкой улыбке приоткрылись ровные зубы.
- Как славно ты меня назвала.
- Я… нечаянно…
- Почему не можешь, Даш?
Она неопределенно повела плечиком, не поднимая глаз.
- Опять сплетен боишься? Ну, сплетни тогда больше плетутся, когда хочешь от людей чего-нибудь скрыть. А если не прячешься, так и не интересно языки чесать.
- Я и не прячу ничего. Что мне скрывать?
- А мне есть что. Только не хочу я украдкой. Пусть видят, пусть смотрят. Да и так уж всем видно, что ты мне нравишься. Чего мне седьмой дорогой тебя обходить? Я вон вчера видел, как ты воду с колонки несла. Думал, переломишься. А мне бы эти два ведра - тьфу. Я четыре ношу - два на коромысло и два в руки. Даш... ты, может, боишься меня? Ну я же не виноват, что медведем таким уродился.
Они одновременно обернулись на треск мотоциклетного мотора.
Самого мотоцикла видно не было - полевая дорога, укатанная колесами тракторов да грузовиков, ушла вниз, лежала пониже поля. Да еще мешала стена густого и высокого бурьяна вдоль нее. Над верхушками трав мелькал только красный шлем мотоциклиста.
- Вот принес черт! - хмыкнул Кирилл.
- Кто это? - не поняла Даша.
- Начальство твое.
Звук мотора прервался и появился хозяин. Чуть постоял, вглядываясь в их сторону, и зашагал между рядками к ним.
- Бог в помощь, - сказал он Даше и повернулся к Кириллу: - А ты тут зачем?
- А то не видишь. Твою свеклу, Семеныч, спасаю.
- Свекла не моя, а совхозная. А ты где быть должен сейчас?
- У меня обеденный перерыв.
- В одиннадцать утра?!
- У меня сдвинутый обеденный перерыв.
- Так. Ну-ка шагом марш отсюда! Его в мастерских с запчастями ждут, а он на природе прохлаждается!
- Хочешь, тяпку подарю, Семеныч? Отдохнешь на природе пару часиков. А запчасти эти хорошо если к вечеру понадобятся. Костик Шалый тот еще слесарь.
- А это не твоего ума дело. Тебе наряд дали - выполняй.
- Мы тут не на плацу, бригадир. И не будь ты таким исполнительным, девчонкам не надо было бы горбиться на твоей свекле, - кивнул Кирилл в сторону Даши, на лице которой только загар скрывал румянец неловкости.
- И чем это я виноват, по-твоему? - возмутился Семеныч.
- Позаботился бы вовремя, чтоб семена протравили, столько бы травы сейчас не перло. А если бы еще культиватором прошлись пока она не вымахала так, тебе и совсем не пришлось бы по дворам ходить да баб уговаривать на прополку.
- Ну ты и крапива, Кирюха!
- Ладно уж, пошли, Семеныч. Все равно ведь не отстанешь, - он обернулся к Даше, виновато пожал плечами и зашагал к машине.
Бригадир догнал его и пошел по соседней меже.
- А к девчонке этой ты того… не приставай, в общем.
- О-па! С чего ты взял, что я пристаю?!
- Я не слепой, не видел что ли как ты ей по ушам ездил? Бабенок тебе мало? Ты это брось, я не шуткую. За нее заступиться некому, так ты имей в виду, если что, я самолично по шее тебе надаю, не погляжу, что здоровый такой. Да и ей я еще скажу, что ты у нас за фрукт. А то тоже ведь, уши-то развесила. Скажу, чтоб гнала тебя подальше от себя.
- Теперь меня, Семеныч, послушай. Сунешься к Дарье с разговорами да советами - гляди тогда, береги свою задницу. Я это тебе тоже, на всем серьезе говорю. А до того что ты видел, - свеклу я полол, и больше ты ничего не видел да и не мог видеть.
- Ишь, фрукт какой! - сердито насупился бригадир. - Никакого в тебе уважения. Тебе слово, ты десять в ответ…
Кирилл на это ничего не ответил, только глянул недовольно. А Семенычу, видно, тоже, не с руки было продолжать разговор, потому что он как-то неправильно пошел - хотелось взять-таки верх над пацаном, а он и точно, чисто крапива, где ни тронешь, там и жжет.
***
Уже опустились легкие сумерки, когда Даша вместе с подружками подошла к кинотеатру. У входа, неподалеку от двери стоял Кирилл и курил. Сердце как всегда, екнуло при виде его, она опустила голову и тут испугалась мысли: что если он ее поджидает? Вот сейчас подойдет при всех и скажет что-нибудь вроде "Я билеты нам уже купил".
На поле он правду сказал - Даша его боялась и злилась на себя за этот страх. Ведь будь сейчас на месте Кира любой из одноклассников, а хоть и парень постарше, - и в голову не пришло бы бояться, уж нашла бы что сказать, а то бы еще и высмеяла. Но Кирилл… в его присутствии она становилась маленькой, неловкой, не шибко умной. Нужные слова не шли на ум, кровь приливала к лицу, и от этого всего становилось так стыдно, хоть провались на месте… Ну что ему надо от нее?..
- Привет, Кира! - весело защебетали девчонки и, проходя мимо него, Даша подняла голову.
Он приветливо махнул рукой, но это предназначалось не ей. Он был совсем рядом, так близко, что в глазах его Даша разглядела беспокойство и как будто виноватость. Нет, он не собирался к ней подходить. Она вдруг чуть улыбнулась в ответ этому беспокойству, и увидела в близких глазах отражение свой улыбки.
За полтора с лишним часа, пока длился фильм, вечерние сумерки превратились в ночь, и село затихло. Потом сонно зашелестел теплый дождик.
Оживленная толпа вывалилась из дверей и разрушила тишину многоголосым говором и смехом. Кое-где запрыгали электрические лучи фонариков, круглыми пятнами распластались по земле. Закраснели огоньки папиросок. Но дождик, хоть и тихий, не располагал медлить - толпа быстро таяла, рассыпалась на отдельные фигурки, которые исчезали в темноте.
Они уже отошли от кинотеатра, когда из темноты навстречу девичьей стайке шагнул Кирилл.
- Даша, а я тебя жду.
Переглянувшись, девчонки как-то очень быстро исчезли, и, застигнутая врасплох, волей-неволей Даша осталась перед Кириллом одна.
- Пошли? - позвал он.
Несколько минут они шли молча, потом он спросил неловко:
- Сердишься, что подошел?
Даша глянула на него сбоку и насмешливо сказала:
- Не очень.
Кирилл повеселел, широко улыбнулся.
Дождь вдруг припустил ни с того ни с сего.
- Ой! Вот мы сейчас промокнем с тобой! - ойкнула Даша.
- Бежим! - Кирилл схватил ее за руку и потянул за собой в сторону от дороги.
- Куда ты?
- Спрячемся!
Через минуту они юркнули по какой-то навес, дождевая завеса осталась позади.
- Где это мы? - в темноте Даша не могла разобрать, куда привел ее Кирилл.
- В столярной мастерской, - с улыбкой сообщил Кирилл и кивнул в сторону дома, чья крыша темнела за дворовыми пристройками. - Тут Михалыч живет, а он с деревяшками повозиться любит, ну и сделал себе для удовольствия этот закуток за сараями. Верстак вон поставил, навес сделал от дождя и снега.
- А он не заругается?..
- Да за что нас ругать? Что от дождя спрятались под навесом?
Глаза привыкали к темноте, и Даша разглядела верстак, что лепился к стене сарая. Пахло дождем, свежими стружками и опилками.
Она провела ладонями по плечам, стряхивая дождевые капли.
- Даша. Иди сюда, - позвал Кирилл. - Садись.
Широкие ладони его неожиданно обхватили ее талию, и Кирилл легко как ребенка, поднял ее, усадил на верстак. Даша почувствовала под рукой не шершавую доску, а теплую фланель.
- Это ты где взял?
- Да у Михалыча тут на гвоздике всегда какая-нибудь одежка про запас висит. Это, наверно, рубаха старая.
Даша невольно подумала, как легко Кирилл ориентируется в этом укромном местечке - темно ведь, не видать ничего, а он как у себя дома… Кир будто почувствовал:
- Он нам недавно рамы парниковые чинил. Ну и я помогал ему. Пару дней тут с ним вместе строгали, пилили. Поэтому мне его "мастерская" хорошо знакома. А то… подумаешь, чего не надо…
Даше стало неловко, как будто он заглянул в ее мысли. Она смущенно отвела глаза. Кирилл усмехнулся:
- Представляю, какой я… красавчик в твоих мыслях…
Даша пожала плечами:
- Знаешь… я не люблю советчиков да наставников, которые про чужую жизнь все понимают и всех учат, как правильно жить надо. Пусть лучше каждый в своей жизни разбирается, чем в чужую лезть… Поэтому - что я тебе - указ? Ты вон какой… и жизнь у тебя своя… взрослая… другая…
- Взрослая? Хм-м… - Кирилл вдруг рассмеялся.
- Ты чего?
- Ты так сказала сейчас… в общем, хорошо, хоть "дяденькой" не называешь.
Даша улыбнулась, но подумала, что и в самом деле ощущает между собой и Кириллом огромную разницу. Как между ребенком и взрослым. Ну а как иначе? Вон какой он… У нее всех забот - за партой сидеть, да уроки добросовестно сделать. А он работает, в доме главный, так как же не взрослый? С машиной вон как ловко управляется и мысли у него, суждения обо всем собственные, без оглядки на авторитеты.
- Кирилл, а почему ты сегодня так с Виктором Семеновичем разговаривал?
- Как? - удивился Кир.
- Ну-у… он бригадир. Ему положено за порядком смотреть. А ты ведь, и правда, не должен был на свекольном поле быть. Разве он не имел права замечание тебе сделать?
- Порядок ихний весь на том поле виден, про это я и сказал Семенычу. А во-вторых… Для тебя он Виктор Семенович, а для меня... Они соседи наши, через три дома живем. А Семеныч выпить не промах, ну, как все. Только куражливый он, как подопьет. Жена у него маленькая, худенькая, он хоть и сам ровно обмылок, а все ж бабе управиться с пьяным мужиком не под силу. Ну вот один раз я и встретил их в такой беде: она ругает, домой его тянет, а он выкобенивается посреди дороги. Жалко мне ее стало, я Семеныча через плечо перекинул да унес домой. Я тогда в шестом классе был, однако. Так с тех пор чуть что - она за мной бежит. То из гостей его увести надо, то из сугроба вытащить, где он подремать собрался, то еще чего… Я его не то чтоб осуждаю или что - ну дурь такая у мужика, так-то он безобидный. А все же и уважения особого к нему не питаю. А уж то, что он хозяина рачительного изображать взялся перед тобой - так я ему не нанимался по стойке смирно вставать.
- Ну вот, а смеешься, что я говорю - у тебя взрослая жизнь. Ты с любым на равных, а я, как маленькая, снизу вверх смотрю.
Кирилл улыбнулся:
- Детство быстро кончается. Повзрослеешь еще, куда торопиться?
Конечно, событие это - вроде бы тихое, касающееся только двоих, не могло пройти незамеченным и живо стало достоянием всего села. Уж очень Кирюха особенным был, всегда на виду.
Им на селе гордилась - не в каждом есть такой-то. Особенно, в те дни, когда случались какие праздники общие - ну, там, День молодежи, к примеру, или еще что, - и съезжался народ со всех окрестных сел. Тогда на большущей поляне у окраины раскидывались торговые палатки, для детей качели-карусели устраивали, народ, глядя конные скачки верхами или гонки в легких упряжках, азартно болел за своих. Развлекался народ тоже и другими соревнованиями, вот только в силовых состязаниях результат был всем известен заранее. А все же, поглядеть на них народу густо собиралось - шли на Кирилла посмотреть. Потому как красивый он был человек, редкостно красивый, а уж когда тяжестями неподъемными баловался, и играли его мускулы - мужики-то любовались, а для женского сердца это зрелище было вовсе погибельно.
Потому новость, что Кир себе новую подружку завел, взволновала многих.
Девчонки, подружки Дашины, с кем прошлой ночью она из Дома Культуры вышла, и кто случайно оказался свидетелем такого события, прям именинницами себя чувствовали - а как же, на весь день попали в центр внимания. Вроде и рассказывать-то больно не об чем было, а разговоров-то, разговоров! Жужжали, что пчелы в улье.
Всяк по-своему судил, со всех сторон обмусолили. А все ж больше на том сходились, что не пара они. Кто говорил, мол что, Даша девчонка хорошая, ничего не скажешь, и умница, и скромница. Да только такая ли Кирюхе нужна? Нет, не гожа она для Кирки. На что ему малолетка нецелованная? Он вниманием женским избалован, по всем статьям мужик, ох, не надо бы ему с девчонкой-школяркой связываться, как бы чего не вышло. Об чем он, интересно, думает, когда на селе почитай любая девчонка или молодка рада ему глазки зазывно построить, а он на Дашку глаз положил. Про нее-то как раз и не скажешь, чтоб увивалась вкруг него.
Оно ведь даже и по размерам взять - на селе не сыщешь более неподходящих друг другу парня и девку. Кирилл - что дубок молодой, в силу входящий: плотный, литой, высокий, что атлет античный. А Даренка что против него? Былинка хрупкая, всем ветрам покорная. Его лапищами да такую обнимать?
Алка, поблескивая красивыми своими, в пушистых ресницах, с коровьей поволокой глазами, говорила, морща носик:
- Ой, не смешите меня! Это у Кирки так, баловство, и только. Спортивный интерес. Спорим, через неделю Дашка будет локти кусать, да уж поздно будет. Да где это видано, чтоб всякая приезжая лучших парней себе сманивала. Кто ей даст? Нет, вы только поглядите, какие нынче тихони пошли! Что она себе, интересно, вообразила? Ну, умора!
А все же раздражения своего спрятать не могла, видно было, что шибко не по вкусу пришлась ей такая новость.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Аллочка была дурой. Ну как есть, живая иллюстрация к народной мудрости про то, что, мол, красота и ум - вещи несовместимые. Нет, правило не без исключения, кто спорит, но только прокурорская дочка и рядом с тем исключением не стояла.
С первых дней жизни она слышала слова восхищения. Знакомые и незнакомые люди при взгляде на нее не могли удержаться, чтобы не воскликнуть: "Какой очаровательный ребенок! Ну просто ангелочек!" В ней все было прелестно - большие глаза в обрамлении густющих ресниц, пухлые губки, ямочки на тугих щечках, золотые пушистые кудряшки…
А когда прелестная малышка пошла в школу, выяснилось, что к учебе у нее ни способности, ни желания, ни даже мало-мальского прилежания нет. К тому же, она искренне не понимала, отчего соседка по парте порой льет слезы над тетрадкой. Аллочка в любых обстоятельствах оставалась безмятежно спокойной. Никакой двойке не под силу было вывести ее из душевного равновесия, заставить переживать, а уж тем более, почувствовать хоть малейшую вину за плохую оценку. Фи-и-и, глупости еще какие… Разницы-то - двойка, пятерка. Хорошо уже то, что она вообще сидит на этих дурацких уроках, пишет эти дурацкие диктанты.
Когда от нее пытались добиться устного ответа, она несла такую чушь, что учителю впору было за голову хвататься. Ей "с закрытыми глазами" ставили троечки, а в учительской пересказывали ее ответы, как очередной анекдот:
- Елецкая мне сегодня такие вещи поведала, - говорила историчка. - Про сражение под Москвой она сообщила, что немцев там окружили и погнали в Германию.
- Ну и радуйтесь, что ни в Китай, - философски изрекал военрук.
В десятом классе Аллочка едва не сорвала школьный спектакль, которым открывался вечер в честь Дня Победы. Режиссером был учитель литературы. Он был молод, пришел в школу после института, и, разумеется, не собирался долго здесь задерживаться. Да он и не задержался, но тот год все же отработал. От скуки придумывал всякие затеи, сам увлекался, загорался энтузиазмом. Аллочка строила ему глазки, кокетничала, "охмуряла" - не для чего-нибудь там, а больше так, для "практики". Из соображений охмурения она даже выучила небольшой стих и должна была читать его перед началом спектакля. По идее режиссера на последних словах стихотворения должен был опуститься задник с нарисованной декорацией, переключая внимание с чтицы на сценическое действие. Все так и получилось, но Аллочке очень не понравилось, что в момент, когда она имела полное право сорвать овации и уже собиралась насладиться славой, зрители начали смотреть куда-то мимо нее.
За кулисами она подошла к учителю и категорично высказала ему свое недовольство:
- Анатолий Павлович, вот вы спустили, а я еще не кончила!
До педагога не враз дошла двусмысленность фразы, но старшеклассники, стоявшие тут же в ожидании своего выхода, было детьми современными. Кто-то зажал рот руками, кто-то сорвался с места, и уже в коридоре вслед за топотом ног грохнул хохот. Учитель побагровел то ли от неловкости, то ли от усилия удержаться от смеха. Впрочем, ему уж и не до смеха было, поскольку актеры его были полностью деморализованы и сбиты с настроя.
Спектакль начался, но зрители заметили, что с актерами происходит неладное: выражение лиц никак не желало совпадать со словами, призванными выразить высокую гражданственность и драматизм.
Впрочем, когда Галине Георгиевне Елецкой говорили: "Ах, какая у вас дочка! Красавица редкостная!", было в этих словах желание польстить, оттенок зависти явственно слышался, но чего не было, так это неискренности. И никто не держал при этом на уме, что, мол она у вас и дура тоже редкостная. Говорили: "Золото, а не девочка!", - и искренними были слова восхищения. А почему бы и нет? Дневник школьный не блещет пятерками? Так толку-то от тех пятерок? Поглядеть на бывших отличниц - много ли им с того счастья припало? Ну выучились, корпя на скучными книжками, ну получили свои распрекрасные дипломы, а что-то не больно спрос на таких Василис Премудрых. Любой начальник, глядя в ее диплом, не на отличные отметки любуется, а думает: "Ну возьму я тебя, разумницу. А ты через год-полгода в декрет убежишь и много мне прибыли с твоего ума? Да лучше я на это место молодого специалиста, парнишку приму. Чего не знает - научим, зато с ним надежнее будет".
Нет, ну в самом деле - на кой ляд девке ум? Еще можно понять какую-нибудь дурнушку в очечках, которая боится, что замуж никто не возьмет. И то, - уж какой Квазимодой для этого надо быть! А нормальной девке всего один ВУЗ и нужен: Выйти-Успешно-Замуж. И уж в этом ВУЗе Аллочка, будьте уверены, окажется непревзойденной.
Галина Георгиевна относительно дочкиного ума никаких заблуждений не питала. Сама Галина Георгиевна имела его в достатке, и давала себе отчет в том, что ум - вовсе не гарантия счастья. Взять ее - сделала карьеру, имеет власть, материальное благополучие, но бабье счастье… оно в другом. А ведь думала, что будет счастлива за мужем. Впрочем, наверно, сама виновата, что супруг так скоро престал быть главой семьи. Может, порою где и хотел бы впоперек сказать, дак разучился - всю жизнь на вторых ролях при властной и сильной жене. Ему давно уже стало куда легче соглашаться с любым словом супруги, потому как знает - все равно по ее выйдет.
Нет, у Аллочки будет иначе, за это она, мать, ручается. Она знает, каким капиталом обладает ее девочка, и поможет вложить его столь выгодно, чтоб обеспечить на всю жизнь. А теперь - видит Галина Георгиевна, нутром "ветер перемен" чувствует - времена необыкновенные настают. Уходит необходимость таиться, подстраиваться под всеобщую уравниловку, многое становится можно. Всю свою бижутерию она уже года два назад с наслаждением прочь выкинула, пришло время настоящих украшений. А что всегда было главным украшением мужчины? Ясное дело - красивая женщины. И не просто украшением, а мерой его успеха, способом самоутверждения. Красота - эквивалент роскоши, вальяжности, благополучия. Красота женщины делает мужчину.
Вот для этого Аллочка подходит самым распрекрасным образом: чтобы отношения между мужчиной и женщиной были идеальны, женщине категорически противопоказан ум. Рядом с Аллочкой мужчина не будет комплексовать, опасаясь, что он ей не соответствует. Ведь сильная женщина рядом - это потенциальный конкурент. Супруг Галины Георгиевны, к примеру, конкуренции не выдержал, сдался.
Галина Георгиевна - дама в районе значительная. Можно сказать, представительница "верхнего эшелона", и не только на местном уровне. Она и в области свой человек, и в столице ее знают, частенько приходится там бывать. Так что ей есть куда дочь вывести, продемонстрировать свое сокровище. Уж конечно, не тут она собирается искать для девочки партию. Районный центр, а деревня деревней, тьфу! Хватит и того, что она, Галина Елецкая лучшие годы жизни тут угробила…
Галина Георгиевна, с ее умом, хваткой и целеустремленностью была уверена, что все именно так и будет, и Аллочке назначено стать птицей высокого полета.
***
Пересуды об Кирилле и Даше закончились так резко, будто их обрезало. Не сами по себе, конечно.
...Во дворе автобазы, где работал Кирилл, собирался народ - как всегда будничным утром, когда вот-вот должен был начаться рабочий день. Начальство, бухгалтерша, бригадиры проходили в контору, а рабочие останавливались переброситься словом, выкурить папиросу перед тем, как сесть за баранку. В стороне собирались женщины-полеводы - их должны были увезти на поле. Ну, то есть, ничем это утро не отличалось от прочих, когда лето, солнце и начало погожего дня.
До тех пор, пока не подошел слесарь Костя по прозвищу Шалый - известный лентяй и балаболка. Перездоровавшись со всеми, он попросил закурить, и Кирилл протянул ему пачку. Костик вытянул из нее папироску, и тут, явно не кстати, ему взбрело в голову побалагурить.
- Кир, я вас видел вчера вечером!
- Ну и?
- Да вот думаю, надо мне тоже какую-нибудь меленькую завести. Ее и уговаривать не надо - взял в охапку и клади под любой куст, - заржал Костик.
Он и понять ничего не успел, как оказался намертво зажат где-то под мышкой у Кирилла. Руки оказались прижаты к бокам так, что ребра трещали. Абсолютно обездвиженный, Костик мог только взывать к разуму Кира.
- Эй, пусти! Чего ты! Раздавишь же, медведь!
Кирилл будто и не слышал голоса, верещавшего у него за спиной. Он дернул замок-молнию на ширинке Костиковых штанов и стащил их до колен вместе с трусами.
- Да ты сдурел что ли?! - не на шутку забеспокоился Шалый. - Эй, мужики! Да помогите же!
Но помогать никто не торопился - мужики были ошарашены и только глядели с изумлением. К тому же Кир пробормотал:
- Не надо, сам справлюсь…
Подхватил Костика, прошел несколько шагов до забора и там отпустил - голой задницей в густые заросли дикой крапивы.
Костик заорал благим матом и вскочил как ошпаренный. Двор взорвался хохотом.
- Ну, Кир… Ну ты придурок… - чуть не со слезами причитал Шалый, спешно приводя себя в порядок. - Я же пошутил!
Кирилл отвернулся от него и, глядя на мужиков, сказал:
- Если узнаю про кого, что об нас с Дашей шутит - голову сверну.
Несмотря на всеобщее веселье (кроме Костика, конечно) слова Кирилла прекрасно расслышали. И смех как-то потерял характер дарового развлечения. Над Шалым еще посмеивались, но уже кто-то кашлянул смущенно, кто-то, глядя на Костика, с осуждением покачал головой, кто-то хлопнул по спине:
- Брось, Кир. Костик-то известный мудрец.
Впечатление же у зрителей осталось неизгладимое и, такое большое, что просто распирало каждого изнутри. То есть было совершенно необходимо поделиться им с кем-то еще. Таким образом, очень скоро все село потешалось над незадачливым балагуром. А в деревне - известно, об любом человеке или событии судачат до тех пор, пока не найдется что-нибудь на замену, тогда длинные языки стремительно переключаются на новую тему.
Как бы то ни было, а c тех пор прекратили вить сплетни вокруг Даши и Кирилла.
Людские пересуды, они похожи на стихийное бедствие - приходят никого не спрашивая, оставляют за собой разрушения большие и малые; если от них и не обрушиваются дома, то в сердцах человеческих, порой, не меньшие потрясения происходят - кто был втянут в подобный "катаклизм", тот знает. И так же, как существует "око тайфуна", точно так же внутри сплетен и злословия нередко образуется зона мнимого покоя - люди, невольные герои молвы, могут очень долго даже и не подозревать о том, как все знакомые и незнакомые на сотни ладов перемывают им косточки.
В таком "оке тайфуна" некоторое время пребывала портниха Мария, чьи золотые руки деревенские бабы оценили очень быстро. Уже после истории с Костиком Шалым она узнала новость, о которой успело посудачить все село, и до Марии докатилась уже в самую последнюю очередь, можно сказать.
Сообщила ей об этом одна из клиенток, явившись за своим заказом. После последней примерки остался сущий пустяк - пуговицы пришить, только что принесенные заказчицей. Мастерица пустячную работу доделывала, да развлекала гостью разговорами. Та и спроси: "Что, - мол, - много ли несут шить?"
- Работы хватает, только поворачивайся. Да где бы времени еще хоть маленько бы взять. И так хоть спать совсем не ложись. Вон три отреза еще не тронутые лежат - два платья и юбка.
- У тебя, Мария, вон какая помощница в доме! Как ни увижу - то в огороде копается, то воду с колодца несет, то в магазине встретишь, хозяйка да и только.
- Это правда, Дашуня у меня умница, вся моя радость в жизни.
- А уж приветливая, уважительная - всегда поздоровается, всегда с улыбкой, встретишь - аж на душе радостно. А что работы много, это хорошо, тебе сейчас, Мария, никакая копейка не лишняя.
- Ну, копейки-то лишней у нас нет и не было никогда, - засмеялась портниха.
- Да оно и у всех так, а только тебе теперь приданное для дочки готовить пора.
- Ой, - отмахнулась портниха, - до приданного нам еще далеко.
- Ну не скажи! Тут зарекаться не надо, когда невеста в доме. Да еще когда такой кавалер обхаживает - глазом не моргнешь, как они это дело мигом порешат.
- Какой еще кавалер? - нахмурилась мать.
- Да будто не знаешь, - недоверчиво махнула на нее рукой заказчица. - Завидный кавалер, не какой-нибудь завалящинький. Кирюха, правда, избалованный маленько, так это бабы же сами и виноваты. Но он парень добрый, не обидит. Наоборот, ты погляди, как за Дашутку стоит - прям стеной каменной. Уж я так смеялась над Костькой! Поделом ему, дуролому, - и видя, что Мария слышит об этом впервые, с радостью и красочно описала происшествие на автобазовском дворе.
Заказчица ушла, довольная обновой, не подозревая, какую бурю посеяла в сердце Марии.
Отношения матери и дочери нельзя было назвать особо доверительными. Не то чтобы Даша преднамеренно что-то скрывала от мамы - ей и скрывать было нечего, просто по характеру она была такая: то ли сильно самостоятельная, то ли не любила попусту языком молоть, но никогда у них не случалось разговоров типа: "Ой, мама, у нас в классе такой мальчик, такой мальчик!.." Если мама спрашивала - Даша охотно рассказывала ей о классе, об учителях и одноклассниках, но случалось такое нечасто. Может, мать и сама немножко виновата была - вечно занята, когда не на работе, так если не у печки, то за машинкой. Дочка вот, на глазах - здоровенькая, веселенькая, что еще надо?
Но оказалось, что дочка-то - молчала, молчала да и, не сказавшись, выросла. И ухажера себе завела, тихоня. Да кого! Никого другого, как Кирюху, которого бабы уже по всем крымам-рымам провели! А теперь он Даренку приглядел! Теперь из-за него ее имя на каждом углу склоняют! И она ни слова матери, ни полслова! Да в кого она такая скрытница уродилась?!
Такое внезапное прозрение оказалось для Марии очень неприятным и даже болезненным. Об Кирилле, она, конечно, уже слышала немало, сама же и расспрашивала баб, повстречав его как-то на улице - не заметить такого богатыря было нельзя. Рассказы о нем не шибко ее затронули - ну, поулыбалась, покачала головой, да и все. Что ей чужая жизнь? У парня своя мать есть, пусть ее заботит. При случайной встрече с Киром скорее любовалась им, чем вспоминала слышанные россказни… И вдруг оказалось, что все это имеет столь близкое отношение к ее Даше!...
Чем больше Мария думала об том, на что открыли ей глаза, тем больше негодовала.
Даши дома в этот час не было, сказала, что побежала к подружке, да и исчезла. А у Марии уж каких только мыслей ни завелось в рассерженном уме: да к подружке ли? да не на свидание ли с этим… Кириллом?! да неужто ее Дашутка может так обдуманно от матери таиться?! И уже никакая работа в руки не идет, а, наоборот, из рук все валится, нитки путаются, как будто сроду иголку в руках не держала. И уже не сидится Марие на месте. На крыльцо вышла, веником два раза махнула - вроде как не без дела вышла. К калитке подошла, поглядела в один край улицы, в другой… да хоть бы Дарья скорее вернулась, хоть встречь ей беги… А, вот! Хлеба на завтра купить не помешает, меньше трети булки лежит в хлебнице, все равно завтра покупать придется.
Скинула Мария передник, и за калитку. Зачем, если по правде сказать, она и сама не знала - ну не вмоготу дома одной быть, извелась вся.
Час вечерний был, люди с работы пришли. По летнему времени в доме делать-то особо нечего, а вот во дворах, в огородах забот хватает. Детей тоже до самых потемок в дом не загонишь, в общем, - шумно, людно. Мария только успевает на приветы отвечать, да ведь теперь за каждым взглядом, за каждым словом, за каждой улыбкой чудится ей любопытство да намек, как по угольям горячим вдоль улицы идет. Уже и не рада, что из дому вышла. Сроду ничего такого не испытывала, а ведь бывало, и об ней судачили, да тогда не так было, тогда она умела отряхнуть это с себя, и осыпались пересуды как сухая грязь, не приставали. А вот когда дочки касается - это совсем по-другому.
Тут на счастье попался ей на глаза узенький проулок - вел он за огороды, по нему ребятня к речке бегала, купаться, бабы белье полоскать ходили. Но сейчас, вечером, был он тих и безлюден. К магазину, он понятное дело, не вел, да Марие этот магазин и не шибко-то нужен был, а вот душевное равновесие она окончательно утратила, аж самой такая злобность противна стала - незлобливым человеком Мария была, наоборот, знали ее мягкой и спокойной.
Свернула Мария в проулок, чтобы в безлюдьи и тишине успокоить свое сердце. И надо же было тому случиться, что навстречу ей вышел не кто иной как виновник ее раздражения. Кирилл всегда после работы ходил на речку ополоснуться. Оно ведь самое милое дело после жаркого трудового дня окунуться в ласковую речную воду, смыть с себя пыль и пот и будто заново на свет народиться. Вот в ту минуту и встретились они в узком проулке: Кирилл с мокрой головой, с майкой в руках - дом его в первой улице от речки, то есть в двух шагах, можно сказать; и Мария, полная негодования, с одной только мыслью: "А вот он, голубчик!.. Ну, погоди у меня!.."
- Здравствуйте, теть Мария! - разулыбался ей навстречу Кирилл.
- Здравствуй-здравствуй. Подожди-ка, у меня к тебе пара слов есть, - не по-доброму начала Мария и порадовалась, как удачно они встретились - тропинка с обеих сторон кустами закрыта, так что никому их не видно и не слышно, только бы не принесла кого нелегкая!
- Случилось что, теть Мария?
- А то нет! Скажи-ка мне, орел, правда ли что ты за Дарьей увиваешься, прохода ей не даешь?
Ушла улыбка с губ Кирилла, в глазах прищур появился. Помедлив, проговорил:
- Ну… получается, что так.
- Тогда послушай, что скажу тебе - впредь и близко чтоб к ней не подходил! Хорошо меня понял?
- Что ж вы так-то?..
- Я тебе сказала! Кобелируй в другом месте, а Дарью за пять верст обходи! Вот и весь тебе мой сказ!
- Погодите тогда. У меня-то не все, - помолчал, в землю глядя, потом перевел взгляд на Марию. - Что ж вы сразу на дурное думать?.. Разве можно так про Дашу? Теть Мария, я вам только одно пообещать могу… если я когда-нибудь ее обижу, я приду к вам и голову на порог положу, и какая воля ваша будет, то со мной и делайте. Только не будет такого никогда. А Даша… не ругайте ее за меня, я очень прошу вас. У нее же и близко ничего в голове нет, на что вы думаете.
- Ох, Кирилл… оставь ты ее! Мне твоих никаких обещаний не надо, я тебя по-хорошему, как мать прошу - оставь. Ну зачем она тебе?
- Ни зачем… Радостно мне с ней… Светлый она человечек, душа около нее греется…
- Ох, гляди, парень… я тебя предупредила. Дашку я тебе в обиду не дам! Не хочешь по-хорошему, по-плохому будет.
Повернулась Мария и прочь по узкой дорожке меж заборами пошла. А Кирилл остался стоять, глядя ей вслед.
Когда Мария вернулась, Даша уж была дома.
- А я тебя потеряла, мам! Давай ужинать? Я чего-то проголодалась!
- Давай, - согласилась Мария, и поняла, что не знает, как высказать дочке то, что кипело у нее на душе.
Даша между тем поставила на плитку сковороду с жареной картошкой, а пока она подогревалась, сноровисто накрывала на стол - порезала хлеб, принесла банку с молоком, достала бокалы, вилки…
- Устала, мама? - спросила она, раз и другой глянув на мать. - Или голова болит?
- Да у меня от другого голова болит… Даша, я сегодня чего узнала-то…
- Что, мам?
- Говорят, ты с этим… с Кириллом, что ли?
Мария смотрела на дочку, ожидая что та смутится, покраснеет, но Даша улыбнулась открыто, и лицо ее просветлело.
- Мама, он тебе обязательно понравится, он такой хороший! Рассуждает обо всем - такой взрослый!
- Да в том-то и дело, Даша! Он и есть взрослый, мужик совсем… Все разговоры его - только голову тебе заморочить!
- Мама, - Даша чуть свела брови, - ты ведь Кирилла не знаешь.
- И знать не хочу. Ты должна перестать с ним встречаться.
Даша растерянно улыбнулась.
- Мама!.. Ты ведь никогда мне друзей не выбирала…
- Потому что не было такого… Кирилла! Даша, пообещай мне, что прекратишь всякие отношения с ним.
- Как я могу это пообещать? Я не понимаю… Как ты можешь так говорить?
- Дарья, я требую…
- Да нет же, мама! Я не могу ничего такого обещать! Кирилл ждет меня… Разве сама ты поступила бы так, как требуешь сейчас от меня?!
- Ты не пойдешь к нему.
- Но я не могу, мама! Кирилл будет ждать!
- Ничего, подождет и уйдет. Так надо, Даша. Ты поймешь меня потом.
Даша замотала головой, собираясь возразить, но мать перебила:
- Даша, я не хочу это обсуждать. Я просто запрещаю тебе с ним встречаться. Ты понимаешь?
Помолчав, дочь медленно проговорила:
- Это нехорошо… не честно… Так нельзя.
- Все. Хватит о нем. Садись есть.
Даша осталась дома. Она не старалась демонстрировать матери, как разобижена на нее, не дула губы, не психовала и не ушла в глухую молчанку. Наоборот, она стала тихой и послушной, молча убрала со стола, помыла посуду.
- Что сегодня по телевизору, Даш?
Дочка взяла газету с программой.
- Сериал начинается. Включить?
- А ты не хочешь смотреть?
- Я лучше почитаю.
Котенок забрался к ней на колени, и Даша тихонько гладила его, пока он не уснул, свернувшись уютным калачиком.
Мария, как обычно, сидела с работой и время от времени посматривала на дочку. Такая размолвка случилась у них впервые. Даша была замечательной дочерью, у Марии просто не было повода ни то что бранить ее, даже быть недовольной чем-либо. И теперь Марие было сильно не по себе. Без Дашиной улыбки, без веселого звоночка-колокольчика в хате стало сумрачно и сиротливо.
"Вот ведь свалился на наши головы! - в сердцах думала Мария. - Ну ты погляди, что творится! Будто я из нее душу вынула! Вот задурил девке голову. Ох, дочуня-дочуня, ничего-то ты еще не понимаешь. Все тебе хорошие да добрые. И что, должна я молча глядеть, ждать, как ты крылышки свои опалишь?"
И щемило у матери сердце от жалости и чувства непонятной вины, когда смотрела она на поникшие, покорные плечики; видела, как вздрогнули они и застыли, когда за окошком вдруг что-то коротко стукнуло; а листы в своей книжке переворачивать дочка забыла…
Утром было все как всегда. Почти как всегда. Вместе попили чаю, потом Мария на работу пошла. С тяжелым сердцем - в доме как будто кто болен тяжело. И такая тоска на сердце весь день была, испереживалась, - как там Дашенька? И ведь знала Мария, просто уверена была, что сделала все правильно, ну кто кроме нее за дочку встанет? А Дашунька в такую пору входит, что только гляди, глаз да глаз нужен, чтоб не обидел кто. Дашуня... она такая доверчивая, открытая, думает, что и все на свете такие-то. А ну как в эту открытость и доверчивость влезут с грязными кирзовыми сапогами... Нет, все правильно сделано. Только отчего так на душе пакостно, будто безвинно обидела дочку, и болит об том душа, болит... Но, может, Мария переживала бы еще больше, если бы узнала, что и след ее еще не простыл, как ушла она на работу, а перед их домишком остановился грузовик Кирилла.
- Дашуня, - с порога начал он, пригибаясь в дверном проеме, - прости меня, подлеца!
Она прибирала стол после завтрака и обернулась, не понимая - о чем он? Если о размолвке с мамой, так как он мог узнать?..
- Ну проспал я! Хочешь казни - хочешь милуй. Чего-то устал вчера, прилег на полчасика, а проснулся, на часы глянул - мама моя! Побежал на наше место, да ты ушла уже, понятное дело. Не сердись, маленький мой, ладно?
Даша машинально кивнула, изумленная еще больше - она-то изводилась от мыслей, что Кирилл ждал ее напрасно, а она не пришла, теперь объяснять придется - что да почему…
- Я тебя сейчас рассмешу, чтоб ты совсем-совсем уже на меня не сердилась! Сейчас по радио такую смешную историю услышал, - не давая Даше и рта раскрыть, весело говорил Кир.
И уже когда он исчез, помахав ей на прощанье: "До вечера, Дашунь!", она поняла, что так и не сказала ему ни слова, совсем ни слова. Но теперь, как повидала она Кирилла, на душе стало полегче. А вечером… Неужели мама не поймет, что она требует невозможного?..
Вечером же произошло вот что. Время подходило часам к восьми. Ни Мария, ни тем более Даша, к вчерашнему разговору не возвращались. Хотя у обеих мысли об одном только и были. Даша за день извелась, устала от внутреннего монолога: весь день она "говорила" с мамой, находила самые убедительные слова, неотразимые аргументы. Но вот подходило время сказать их вслух, и Даша не могла. Она потеряла в себе что-то главное, может быть, это было ощущение единомыслия с мамой, уверенность, что самый близкий человек тебя поймет, как ты саму себя, а может, и лучше… В горнице висела тишина, в которой все сильнее натягивалось нечто недоброе, когда в сенцах стукнула дверь и в дверях появился виновник этого напряжения.
- Вечер добрый! - как ни в чем ни бывало с улыбкой поприветствовал он хозяек.
Даша так просто обмерла, а Мария глядела молча, с недобрым выжиданием. Кирилла это не обескуражило.
- Теть Мария, отпустите Дашу погулять, - сказал он. - Вернемся во сколько скажите.
- Ну ты наглец! - изумленно проговорила Мария.
Кирилл коротко глянул на Дашу, и мать невольно посмотрела туда же - дочка стояла бледная, закусив губку, глядела в пол.
На лице дочки читалось такое страдание, что Мария невольно переменила избранный тон, и вообще, сказала не те слова, что уже готовы были сорваться с языка.
- Какое еще гуляние?! Дома дел непочатый край - грядки не политы, картошка заросла! Никуда она не пойдет! - Мария и не собиралась ничего такого говорить, ляпнула, что первое в голову пришло, аж самой неловко стало: да что Дашенька, золушка какая что ли? Девчонка и так безотказная, полдома на ней.
Даша сорвалась с места и выбежала на улицу. Лицо у Кирилла сделалось совсем другим, улыбки как и ни бывало, взгляд потяжелел.
- Что ж не жалеете вы ее?… Каково ей про меж двух огней?
- Так отвяжись от нее! - в сердцах воскликнула Мария.
- Не отвяжусь. Только Дашу все равно обижать не дам. Вот со мной вы что хотите делайте. Ругайте, даже поколотить можете… Но ей-то… пополам разорваться что ли? Она же любит вас, а вы ее не жалеете… Да еще хотите, чтоб и я добавил… - он покачал головой.
- Он мне тут выговаривать будет! Молод еще разуму-то меня учить!- возмутилась Мария. - По какому праву ты со мной так разговариваешь?!
- Хоть бы по праву сильного, - усмехнулся Кирилл. - Когда слабого обижают, у сильного всегда есть право заступиться.
- Ну ты погляди на него! Все шиворот-навыворот перевернул! Дарью от тебя защищать надо, а не от меня. От матери обиды никогда не будет.
- А вчера вы с ней что сделали? Она как спичка обугленная. Я ее до полуночи ждал… думал, вдруг улучит минуточку, да прибежит…
- Зря надеялся, - усмехнулась Мария.
- Да я не надеялся. Боялся. Думал - прилетит, а меня нету, еще больше расстроится. Вы меня не выдавайте, я Даше сказал, что не приходил, проспал.
- Это когда ты успел сказать? - с подозрением проговорила Мария.
- Не важно, - наклонившись к окошку, выходившему на огород, сказал: - Ладно, поговорили. Пошел я. Страсть как люблю картошку полоть! Есть еще тяпка?
- Нету! - отрезала Мария.
- Ну, я у соседей возьму, - повернулся к выходу Кирилл.
- Да стой ты, баламут! Куда наладился? Ты отродясь такой непонятливый? Не нужен ты здесь, чего не ясного? И помощь твоя не нужна!
- Оно и видно, что не нужна, - Кирилл покачал ногой ходившую ходуном половицу. - Пойду Дарью спасать. Она у вас прям будто падчерица, а не родная дочка.
К соседям ему идти не пришлось - сбоку от воротцев, ведущих в огород, к пряслу были прислонены две тяпки. Выбрав, какая больше подходит к руке, Кирилл направился к Даше. Она, не поднимая головы, сосредоточенно долбила землю.
- Дашунь, а у меня тяпка и вправду скоро любимым инструментом будет! - с энтузиазмом объявил он.
Девушка не подняла головы, наоборот, вроде невзначай повернулась так, чтоб укрыть лицо.
- Ну-ка, покажи, что у нас тут творится? - Кирилл взял ее за плечи и развернул к себе, пальцем приподнял подбородок. - У-у-у… вон тут чего! И кому ревем?
- Перестань…
- Да это ты перестань, глупенькая. Ну правда, Дашунь, не об чем уже, - он, как обиженному ребенку, принялся вытирать ей слезы.
- Кир… ты не сердись на нее…
- Я и не думал.
- Обманываешь.
- Если хочешь знать, я твою маму давным-давно полюбил, как только узнал, что она классная портниха! Теща-портниха, это же мечта, а не теща!
- Да ну тебя! - сквозь слезы рассмеялась Даша. И в это время взгляд ее ушел мимо Кирилла, лицо переменилось.
От Марии тоже не укрылась эта перемена, произошедшая, когда она вышла на крыльцо и поглядела в их сторону. Дашин смех оборвался, в глазах ее появилась затравленность и испуг. Мать постояла несколько секунд, потом повернулась и ушла назад.
- Кир, - глядя ей вслед, сказала Даша. - А я вчера не приходила на речку.
- Правда не приходила?! - почему-то обрадовался Кирилл.
- Ага.
- Ну, слава Богу! А я-то испереживался весь, думал, ты на меня обидишься!
***
Они как будто и не замечали, что дорога, по которой они теперь шли вдвоем, негладкая, что каменья под ноги катятся. Да что им каменья, когда они и самой дороги не чуяли, а на крыльях будто летали, и все препоны с такой легкостью одолевали, что в туне пропадало все усердие их построителей.
Мария как-то в один из ближайших дней Кирилла мать встретила и не утерпела, еще раз попыталась избавиться от нежданной напасти. Зла против этой женщины она никакого не держала, ведь и против самого Кира она ничего дурного не имела бы, только оставил бы он Дашу в покое. Завидный парень, ничего не скажешь, да разве Дашеньке-то он пара? Ну почему не приглянулся ей какой-нибудь парнишка-одногодка? И надо же было этому, и никому другому к девчонке прилипнуть! Понятно, такому ухарю никакого труда не стоит завлечь несмышленыша, уж он-то знает, как с женским полом надо обращаться, умеет… И на уши такой лапши навешает, только черпать успевай! Девчонке невдомек, что все слова, которые он говорит, он, поди-ка, наизусть уж помнит, ему их не впервой повторять. Но она-то все за чистое золото принимает...
- Татьяна, мне б с тобой словом перемолвиться, - заговорила Мария.
- Ну, зайдем давай к нам, чего среди улицы, - пригласила женщина, - мы вон живем, третий дом от краю.
- Я знаю… А дома кто есть? - заколебалась она.
- Да никого. Старая ушла бабушку Глушачиху попроведать, подружки они. А Кирилл до вечера на работе.
- Ты, Татьяна, на меня не обижайся, - без предисловий начала Мария, присаживаясь на предложенный хозяйкой табурет, - я хочу, чтоб ты поняла меня, мы с тобой обе матери, обе одиночки. И хочу я об наших детях поговорить. От тебя, поди, не секрет, что они встречаются.
- Да, я знаю.
- А я вот только недавно узнала. Как обухом по голове. Татьяна, я от тебя таиться не стану - не хочу я, чтоб Дарья с Кириллом встречалась.
- Вот как…
- Не обижайся, прошу тебя… Ты попробуй на мое место встать, как бы ты тогда на это поглядела? Не надо Даше, она ведь ребенок, не понимает ничего, но мы-то с тобой бабы, жизнь повидали и знаем, как легко сладкое горьким оборачивается.
- А чего ты от меня хочешь, Мария? - тихо спросила хозяйка.
- Поговори с сыном. Пусть бы он оставил девчонку, не морочил ей голову.
- Что ж… поговорю. Только не знаю, много ли проку будет. В семье я давно уже не глава, какое там - Кира за старшего в доме. И не он у меня, а я иной раз и совета, и согласия его спрашиваю.
- Да материнское слово, поди, не пустой звук. Поговори, прошу тебя. Ты его лучше знаешь. Найдешь нужные слова. А на меня обиды не держи - не за себя ведь, за дочку душа болит…
- Я понимаю тебя… А только Кирилл - добрый, он… - женщина замолчала, не умея, или не желая выразить мысли словами. Заговорила опять: - Знаешь, как он меня жалеет… Мои слова тебе мало значат, ясно ведь - какая мать скажет что худое про свое дите. Но ты зла от него не жди.
Поняла ли мать тревоги Марии, или обидны все же показались ее слова, кто знает, а только вечером она улучила удобную минуту и, как обещала, разговор об Даше завела.
- Кирюша, - Татьяна погладила сына по голове, - ты опять уходить наладился?
- Ага. А что? Нужно тебе чего-нибудь, мам?
- Да нет, ничего не нужно. Только мы с бабушкой совсем тебя не видим. Хоть вечер побыл бы с нами. Отдохнул бы чуток.
- Мам, - он виновато потерся ухом о материну руку, лежащую на плече, - ну чего ты? Я и не устал нисколько.
- К Даше своей торопишься? - мать вздохнула.
- Да, - повернулся Кирилл к матери - Что-то не так, а?
- Да не нравится мне это.
- Даша тебе не нравится?
- Ну что ты! Грех так про нее говорить.
- Тогда, выходит… я не нравлюсь?
- Кира…
- Погоди, мам, - он положил ладони ей на плечи, - я, кажись, понимаю, откуда этот ветер дует.
- Кирилл, в самом деле, оставь ты эту девочку!
- Мама, тетке Марие я чужой. Она наслушалась про меня всякого, вот и думает, что я весь тут, как на ладошке, и видит она насквозь все мои желания и намерения. Но ты, выходит, тоже меня не знаешь?
- Кирюша, ну что ты говоришь! Ты - одна единственная мне в жизни радость. За все мои муки награда от Бога. Как же я не знаю тебя, сыночка мой!
- Так зачем такой разговор завела?
- Обещала Марие, вот и… - вздохнула мать.
- А что теть Мария… ругаться приходила?
- Да ну! Скажешь тоже - ругаться! Она по-хорошему, как мать к матери. Ей, видать, и неловко было говорить-то со мной, кабы она не переживала так за дочку…. Я ее понимаю - тоже ведь, кругом одна, не к кому прислониться, пожаловаться. У самой жизнь не сложилась, так хочет хоть дочку уберечь. Вот и бьется, знает, - кто кроме нее, заступится.
- За Дашу есть кому заступиться. Пусть попробует обидеть, кому охота, - хмыкнул Кирилл.
- Сынок, а ты подумал об том, что она вот-вот школу закончит. Дальше что? Девочка она умненькая, ей дальше учиться надо - улетит и все, не догонишь. Будет у нее другая жизнь, глядишь, познакомится там с кем…
- Я ее никуда от себя не отпущу.
- Как это? Что-то ты не то говоришь, Кира.
- Разве ее, такую, можно одну оставлять? Я тоже с ней поеду.
- Еще не лучше! - ахнула Татьяна. - А мы-то как же?!
- Мама! Ты чего перепугалась? - рассмеялся Кирилл. - Куда я от вас денусь? Поеду с Дашей, там видно будет - может, работать буду, а лучше бы мне тоже поучиться где-нибудь. Но учеба не тюрьма и не армия. Там и выходные, и каникулы - меня на всех хватит!
- Ишь ты! Какие мысли-то у тебя, оказывается, - удивленно посмотрела на Кирилла мать. - Надо же!.. Что эта девчушка с тобой сделала? Меня ты и слушать не хотел, когда я про учебу говорила.
- Тебе обидно?
- Да нет, чего тут обидного? - улыбнулась Татьяна. - Только я вот подумала, может и я тоже не знаю тебя?
***
Была на селе еще одна радетельница, которая даже во сне мечтала, как бы Кира от Дашки отбить. Какие только клинья, чтоб меж них вбить, ни изобретала в усердных и долгих раздумьях своих. Но большинство идей, рожденных под ангельскими золотыми локонами, так и отлетало мутным облачком, таяло без следа. Однако, чем дальше, тем больше желала Аллочка видеть свои идеи воплощенными в дело. Все несноснее ей было убеждаться, что Кирилл проходит мимо нее с таким равнодушием, будто она - пустое место. Вот что было совсем уж непереносимо.
Аллочка с первых дней жизни привыкла, и принимала как само собой разумеющееся положение вещей, что не может быть никаких препятствий между нею и тем, чего она желает. В доме единственно, живой воды не было. Мать баловала, отец потакал во всем. А как же - для доченьки-то единственной, да чтоб жалеть чего-то… В достатке дите росло, в холе, всегда нарядная, как кукленок, - а пусть глядят да завидуют!..
Так всегда было, да и теперь ничего не переменилось. Мать с отцом вроде и не замечали, как превращается Алонька в избалованную и капризную красавицу, которая не знает слова "нет" и "нельзя", если дело касается ее прихотей.
Все-все делилось у Аллы на две части: в одну входили желанные ею вещи, а в другую - недостойные Аллочкиного внимания. В первой части на равных (особой разницы Алла не видела) существовали, к примеру, новые сережки, платье "как-на-той-актрисе" и очередная жертва Аллочкиного очарования, а, точнее, ее "спортивного" интереса. Она всегда была абсолютно уверена в своей способности вскружить голову любому. Да что она - сколь раз с досадой, обидой убеждались в том же девчонки, от которых она на спор, смеха ради, уводила "женихов". Ну, правда, Аллочка всегда чувствовала, с кем пройдет этот номер, а с кем нет. Кое-кто мог бы и усмехнуться в ответ на Аллочкин "прессинг". Но это нисколечко Аллу не огорчало - все эти олигофрены находились в той части, которая абсолютно ее не волновала. Это не они ее игнорировали, это она сама плевать на них хотела.
А вот Кирилл плохо вписывался в Аллочкино мироощущение и систему ее ценностей. С одной стороны, он, безусловно, входил в сферу ее интереса. Но с другой стороны - она не могла заполучить его как все прочее, чего ей хотелось. Тогда бы надо брезгливо оттопырить губку: "Придурок! Олигофрен!" Она так и говорила себе после очередной неудачной попытки завладеть вниманием Кирилла. Но в этом случае "волшебные слова" не срабатывали - не возвращали Аллочке ее безмятежного покоя.
Алла не упускала ни малейшего случая попасть Киру на глаза, заговорить с ним и немедленно пустить в ход арсенал своих стократно испытанных средств. Она использовала и легкое, и тяжелое вооружение. Обычно она была с ним мила и весела, но это сначала. Вопреки надеждам, в глазах его не загорался ответный огонек заинтересованности, а наоборот, как будто угадывалась легкая усмешка. Тогда внутри у Аллочки начинало закипать, чего она ни за что не желала показать Кирке, и была уверена, что ни об чем он не догадается. Откуда ей было знать, что улыбка ее становится злой и натянутой, а слова шутливые превращаются в подковырки, и цель уже другую имеют: не для веселости говорятся, а чтоб выбить Кира из равновесия.
Как-то, совсем уж выйдя из себя, она язвительно прошлась по Даше… и мечта ее почти сбылась - с Кирилла сошло бесившее ее выражение снисходительности. Аллочка с живейшим и почти радостным интересом глядела, как он вышел из машины (на этот раз Алла углядела его, когда он сидел в кабине и ждал напарника, на минутку заскочившего домой). Она так и не угадала намерений Кирилла, пока ее нос не оказался больно зажат между указательным и средним пальцами Кира.
- Отпусти, дурак! - гундосо вскрикнула Аллочка.
- Запомни, пупсик, еще раз сунешься куда не следует, будешь с роскошной сливой ходить.
- Придурок чертов! - зажимая нос ладошкой, в ярости выкрикнула Алла.
Вот этого она не могла простить Кириллу. Во-первых, Аллочка не на шутку перепугалась, как бы нос и в самом деле не посинел, а во-вторых… обращаться так с нею!… Ну, он еще пожалеет, он еще приползет прощения просить!
Может ярость внесла просветление в мозги Аллочки, но она вдруг поняла, кто стоит у нее на пути и из-за кого рушатся задуманные планы. Дашка! Удивительно, но прежде Алла как-то и всерьез-то портнихину дочку не принимала: "Ну да, ходит с ней Кирка. Но это же просто так. Неужто она Аллочке соперница? Смехота! Вот как только до дубоголового Кира дойдет, что есть ведь Алла, и она вовсе не против, чтоб Кирка за ней приударил - да он же и не глянет после этого на ту замухрышку".
А тут, как психанула она всерьез на Кирку, так и дошло внезапно, что с Дашкой все не так просто. Вон как Кир за нее, прям вдыбки поднялся. Так вот кто главный Аллочкин враг! Вот против кого планы строить надо! С той минуты мысли Аллы потекли в ином направлении.
Теперь только и думала Аллочка об том, как отвадить Дашку от Кира. Но, к сожалению, было в тех думах больше мечтаний, чем реальных планов. Представлялось Аллочке, как идет она с Кириллом в ДК, к примеру. Кир, конечно, счастлив безмерно, и глаз с нее не спускает. И рукой за плечи нежно обнимает он Аллочку. А Дарья, понятно, тут как тут, навстречу идет, и глаза у нее делаются по полтиннику, и стоит она, как громом пораженная. Они же проходят мимо, Кир глядит на нее с тем же интересом, как на придорожный столб, нисколько не больше. Потом близко-близко наклоняется к Аллочке и говорит что-то смешное про Дашку, и они, проходя мимо, вдвоем хохочут ей в лицо…
Мечты эти очень развлекали Аллочку. Она так ясно рисовала подобные картины, что они как бы переходили в реальность, и порой, Аллочка на несколько секунд даже терялась - что правда, а что фантазии? А, может, что-то уже сбылось? Ведь говорят же, если чего-то сильно-сильно хочешь, то оно обязательно сбудется.
Однако сбывание мечт лучше самой поторопить. Хорошо, зайдем-ка с другой стороны. Если Кирка будто в шорах и кроме Дашеньки своей ничего и никого не видит, так может Дашка поподатливей будет? Кирка - он избалованный бабским вниманием, привык, потому и оказался такой "огнеупорный". Взять вот ее, Аллочку для сравнения. Начни ей сейчас навязываться какой-нибудь парнишка, так что, заторопится она ответные знаки внимания оказывать? Как бы ни так! С какой такой радости? Вот то же самое и Кирка, тут они схожи, два сапога… Совсем не то Дашка. Обычная девчонка, не прынцесса какая-нибудь. Ее излишним вниманием не избаловали, потому для нее любой поклонник желанный, для самоутверждения. Хоть бы и в собственных только глазах. И Кирка тут не помеха. До поры до времени. А дальше все будет зависеть от этого самого "поклонника"… Только где же его взять, да еще такого, чтоб для Дашки он стал лучше Кирилла?
Тут Аллочка сколько ни думала, а особо-то выбирать оказалось не из чего. И пришлось ей "лепить" соперника Кириллу из того, что под рукой оказалось.
Кандидата у Дашкины соблазнители Алла быстро вычислила. Вот этому - только глазом моргнуть, он тут как тут будет, готовый служить душой и телом! И почему в жизни всегда так - Аллочке этот придурок и даром не нужен. А нужен тот, которому она не нужна, даже задором…
Поздний летний вечер был тихий, теплый. Мужская рука на Аллочкином плече оказалась неприятно влажной, липкой даже. Аллочка вроде бы ненароком вывернулась из-под нее, заговорила:
- Можешь одно дело для меня сделать?
- Для тебя - хоть два!
- Ой для начала попробуй , можешь ты минут десять хоть не балаболить? - Аллочка снова увернулась от его руки.
- Запросто! Ну, давай, говори, чего там у тебя?
- Отбей Дашку у Кирилла.
Костик изумленно посмотрел на нее и со всей душевной щедростью предложил:
- А Луну с неба не хочешь?
- Да погоди ты! - с досадой перебила его Алла. - Что уж тут такого невиданного? Дашка - самая обыкновенная девчонка. Для тебя, задурить ей голову - как раз плюнуть, - неуклюже попыталась она польстить Костику. - Только захоти - уведешь как телушку на веревочке.
- Ага. Я у Кирки? Дашку? Да запросто. Вам к которому часу?
- Заткнись, а? - начала закипать Алла. - Вот же балаболка!
- Нет, это ты что, всерьез что ли? Это и есть твой серьезный разговор?
- Всерьез, конечно.
- Ох и дура ты, Алка!
- На себя погляди. Чего это я дура? Между прочим, я ведь не за просто так прошу, я заплачу тебе.
- А-а-а… И интересно, сколько же ты мне заплатишь?
- Доволен будешь.
- Ты, может, натурой собралась рассчитаться? Только знаешь что, детка, раньше чем ты со мной расчеты производить начнешь, Кир мне уже голову отвернет. А без головы, сама понимаешь, мне ни денег не надо будет, ни натуры твоей распрекрасной. Он, ведь, черт сумасшедший, дохнуть в ее сторону не дает, ни то чтобы еще там чего...
- Костик, я же ни спроста к тебе именно. Ты ведь горазд на проказы всякие. Ну пошевели мозгами-то, можно ведь это дело как-нибудь так повернуть, что Кирка и не рыпнется. Мало ли бывает, - ходят, дружат, а потом раздружатся. Что, прям все брошенные так и откручивают головы своим "сменщикам"?
- Алка, а чего ты так хлопочешь, а? - сощурил глаза Костик. - Тебя оно трогает?
- Конечно! Понаедут тут всякие, да будут лучших парней к рукам прибирать! Еще чего!
Костик расхохотался:
- А меня, тебе, значит, не жалко приезжей отдавать! Ну, спасибо, Аллочка!
- Ну, ты, это… - на секунду смешалась Алла. - Да никто тебя не отдает, чего выдумываешь-то? Ты же потом бросишь Дашку! Ты только разбей эту парочку, дальше мне без интереса.
Костя молча смотрел на нее и покачивал головой. Губы чуть кривила усмешка.
- Ну, Костинька, договорились, а? - заискивающе спросила Алла. - Сделаешь?
- Нет уж, это как-нибудь без меня. Я погляжу, вы с Киром - два сапога пара, и мне меж вами встревать, это как на один камень голову положить и ждать, когда другим прихлопнет.
- О! Вот видишь, видишь! Сам говоришь, мы с Кириллом - пара. А Дашка - так, встряла случайно. Так что случайность эту надо исправить, сам ведь понимаешь теперь.
- Вы с Киркой знаешь какая пара? Знаешь камни есть такие, белые. Их друг об друга чиркнешь, искра проскакивает. Вот вы эти камни и есть: вас столкнуть, так только искры полетят!
- Ну так что, Костик? Попробуешь с Дашкой, а? Я даже не понимаю, чего ты волынку тянешь? Думала тебе мое предложение понравится, ты же любишь всякие хохмы. А ты чего-то так упираешься, как будто я тебя уговариваю на ней жениться! - рассмеялась она. - Хотя… если ославишь ее на все село, я тебе хорошо приплачу.
- А стерва ты, Алка, оказывается. От тебя надо подальше держаться. А то вот так, нечаянно душу дьяволу-то и запродашь. Чего ты так на девчонку эту взъелась? Будто она тебе соли на хвост насыпала.
Аллочка зло усмехнулась:
- Не договорились, значит? Жалко. Слизняк ты, Костик. Ладно, подбери сопли, я без сопливых обойдусь. Только ты имей ввиду, сболтнешь кому об чем у нас разговор был - сильно жалеть потом будешь. Я точно знаю, мамуле моей очень не понравится, что распускаешь обо мне такие сплетни, а за клевету она тебя быстренько под какую-нибудь статью пристроит. Так что получается, тебе выгоднее всех язык за зубами держать. Хорошо меня понял?
- Ну и стерва, - покрутил Костик головой. - Таких еще поискать.
Вот этакие нешуточные страсти разгорались вокруг Кирилла и Даши. И если правду сказать, так были и еще, кому отношения этих двоих стали неожиданным и неприятным сюрпризом. Нет, против Даши, в общем-то никто ничего не имел - она как-то так умела повести себя с людьми, что всем мила была. Добрая она была, Дашуня-то, так незлоблива, что и на нее зло держать не получалось. А только все ж мало радости в том сельские девчата увидали, что вот откуда не возьмись приехала обычная совсем девчонка - ни красавица, ни принцесса, да и присушила лучшего парня, об котором ни одна из них вздыхала, да мечтала в ночной бессоннице. Впрочем, любой выбор Кирилла был бы "одобрен" точно так же, потому что за всеми этими мыслями скрывалась одна, главная: "Почему не я на ее месте?! Я-то хуже что ли?!" Но какие бы думки ни витали в юных головенках, а только одна Аллочка дала им полную волю, да устремилась любыми способами исправить то, что ей шибко не по нраву пришлось.
А Кирилла и Даши все это будто и не касалось вовсе, они, прикипая друг к другу все более, ничего дурного вокруг себя не замечали. Да и какое может быть дурное, если чувства их так светлы, отношения так чисты - что плохого можно в них усмотреть?
Кир свою Дашуню боготворил. До того она была проста, естественна во всем, - он не переставал удивляться на нее. Напрасный труд было бы искать в ней кокетство да жеманство - ни капли, ни в чем.
С Кириллом она так доверчива была, что ему даже и в голову не приходило воспользоваться этим доверием. Вот ведь тоже, странность. Раньше, как приходилось какую подружку по сумеркам до дому провожать, так первым делом в голове мысли крутились: в каком бы укромном местечке приобнять, потискать в шутку как бы, а с другой стороны, вроде разведку провести, как далеко разрешено будет "шуточкам" зайти. А вот к Даше это "потискать" не могло иметь никакого отношения кроме оскорбительного. Кирилл разозлился бы на себя, прошмыгни вдруг такая мыслишка. Дашу можно было обожать, любоваться ею, восхищаться, радоваться тому, что она почему-то остается с ним рядом, не уходит, не бросает. Замирать сердцем от нечаянных прикосновений - какая у нее нежная, прохладная, бархатистая кожа! Никогда раньше он не знал, сколь радостно может быть от такого коротенького случайного касания…
А раз как-то, шли они по берегу речки, и когда берег обрывом подниматься начал, да все выше и выше, Кир потянул Дашу спуститься к воде, на пологую песчаную полоску. Спрыгнул вниз и к Дашуне руки поднял, но не поставил ее на песок, а опустил к себе на плечо. Так и понес. С того вечера Кирилл часто и без устали носил Дашу на плече в их долгих вечерних путешествиях. Ему это так нравилось, что голова кружилась от счастья. А в тот вечер она глянула на него вопросительно сверху, разглядела в ответ улыбку в темноте и сказала:
- Как Таис Афинскую.
- Это кто такая? - спросил Кир.
- Книжка такая есть, Ивана Ефремова. Так и называется - "Таис Афинская".
- А-а, видел я в библиотеке.
- Она была гетерой, очень красивой. Возлюбленной Александра Македонского.
- Гетерой? О-о-о! И Александр Македонский вот так же ее носил?
- Знаешь, - задумчиво проговорила Даша. - Мы вот историю учим… И все в одной куче оказывается… Что пещерные люди, что декабристы, или Пушкин с его Натали… А ведь они так недавно жили. И даже Александр, Таис… или кто-то похожий на нее. Они были точно такими же, как мы, обыкновенные люди. Чувствовали точно как мы, чего-то боялись, и мысли такие же думали. До них близко так - только руку протяни. А нам кажется, все, что до нашего рождения было, все незапамятные времена. И от людей тех остаются только имена, сухие, как формулы. Ты меня не понимаешь?
- Понимаю. Вот мы любим, переживаем. А через сто лет… хорошо, если кто-то будет еще имена наши помнить, но за именем уже мало чего от нас останется. Наверно, есть какой-то смысл в том, что мир так устроен.
- Смысл в том, что люди беспамятны? Обидно. Какое богатство вокруг нас: каждый человек - как огромный мир. Сколько людей, столько миров вокруг, а уходит человек… никто не горюет, не думает, что разом целый мир умер.
- Не знаю. Об чем-то другом горюют. Потому, что эти миры всегда параллельные, живут друг с другом рядышком.
- И они никогда-никогда не пересекаются?
- Иногда пересекаются, иногда рядом идут, но, пожалуй, один с другим никогда не сливаются. Ведь люди разные очень, как им совпасть?
И вот эти необычные разговоры Кириллу тоже очень нравились, раньше он ни о чем таком не говорил, и даже не знал, что способен, например, целый вечер воображать себя кем-нибудь и по щенячьи ликовать в душе в ответ на Дашин самозабвенный смех. С Дашей все получалось так здорово, естественно, с ней хоть о чем можно было и говорить, и фантазировать, и дурачиться, не боясь, что будешь выглядеть преглупо.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Темнело уже, когда Даша возвращалась домой - по маминой просьбе относила заказчице готовое платье. Вечер стоял тихий-тихий, вечерняя зорька расплескалась в полнеба. Проходя мимо дома одноклассницы, Даша на минутку остановилась перекинуться парой слов с подружкой. Та поила теленка у ворот, придерживая ведро с пойлом. Телок нетерпеливо толкался в него лобастой головой, вскидывался - того и гляди вышибет ведерко из рук и все разольет. Юная "скотница" и ругала неслуха, и смеялась. Даша тоже посмеялась, глядя на их сражение, и помахала подружке рукой:
- Ладно, я пошла!
В прозрачном вечернем воздухе далеко разносились звуки. Заполошный утиный гомон донесся с берега маленького пруда - хозяйка вышла с миской зерна, и прожорливые птицы немедленно окружили ее, раскрякались нетерпеливо. Недовольно мычала бродяжливая корова, наладившись в путь по деревне, а девчушка с длинной ивовой прутиной сердито заворачивала ее к дому, в распахнутые ворота летнего загона. Рядом в огороде хозяин включил поливалку, с шипением пошла вода, широким веером вскинулся над грядками серебристый фонтанчик, и крупные "дождевые" капли умиротворенно зашумели в огуречных листьях. Где-то неподалеку кололи дрова, и звонко разлетались поленья.
- Привет, курносая! - услышала Даша и обернулась.
В нескольких шагах позади себя она увидела молодого мужчину, которого видела много раз, здоровалась, но ни разу он не пытался с ней заговорить. Фамилии его она не знала, а слышала, как называли Костей.
- Здравствуйте, - с долей удивления ответила Даша.
Костик невольно улыбнулся и покрутил головой:
- Ишь ты! А знаешь, Дашуха, меня в жизни никто на "вы" не называл! Ты первая.
- Вы же старше, - пожала Даша плечом.
- Домой идешь? Пошли, и мне в ту сторону.
Даша молча зашагала дальше, Костик рядом.
- Что, нравится вам у нас? - спросил он, но чувствовалось, что спросил так, лишь бы не молчать.
Даша и ответила так же, лишь бы ответить. И дальше разговор был такой же, ни о чем. Пока не свернули в Дашин переулок. Вот кто колол дрова по вечерней прохладце! Кирилл стоял посреди изрядной кучи поленьев, свеже белеющих обнаженной древесиной, и устанавливал на здоровенном чурбане очередную березовую чурку.
Дрова эти он сам же и привез без лишних спросов-расспросов - подъехал днем, да и вывалил у дома здоровенную кучу напиленных чурок.
Мария с работы пришла и только руками беспомощно развела:
- Ну ты погляди, чего он делает!
А вечером встретила Кирилла хмурым вопросом:
- Тебе что, думать не об ком? Чай, свой дом есть.
- А у меня теперь два дома. Я по одной машине к каждому свалил. Вы, теть Маш, за меня не беспокойтесь, меня и на два дома хватит. Теть Маш, а я голодный. Мои бабоньки в гости на два дня отпросились. Я дома-то все управился, а вот сварить… - Кирилл с комичной виноватостью развел руками.
- Нет, ну ты погляди на него! - опять изумленно повторила Мария за неимением других слов и повернулась за поддержкой к дочери.
Даша весело расхохоталась. Не удержавшись, засмеялась и Мария.
- Садись за стол, лихоманка, - сдаваясь, махнула она рукой.
Увидев впереди Кирилла, Костик остановился. Кир тоже увидел их и теперь стоял, опершись на топор.
- Мне это… оказывается, совсем не в эту сторону надо, - пробормотал Костя и, к удивлению Даши, круто повернулся и пошел назад.
- Чего ему от тебя надо? - недовольно спросил Кирилл.
- Да ничего. Так, сказал, что ему по пути.
- Ну-ну, я вижу, как ему по пути.
- Он что, тебя испугался? - засмеялась Даша.
- Мало еще испугался. Этот шалопут третьей дорогой обходить тебя будет.
- Ой, брось, Кира! - с укором сказала Даша. - Чего ты?
***
А время знай себе идет: худое ли у человека, радостное ли - все ложится во Время-реку, и уплывает вдаль. К человеку же, не спросясь подступают новые испытания, и новые радости, и новые печали. И не заставить Время-реку вспять потечь, ни даже приостановиться на коротенький миг - не трогают ее ни мольбы, ни слезы, и сами мольбы точно так же канут в мутных тихих водах и уходят прочь… прочь…
Подошел к концу август. Вдоволь нагляделись Кирилл с Дашей на дожди-звездопады, желания на падающую звезду загадывали. А там начался сентябрь, а с ним и последний Дашин школьный год.
Аллочка первого сентября в школу не явилась, и ни второго, ни третьего...Лишь недели через полторы осчастливила она школьные стены своим появлением - повзрослевшая, загорелая нездешним загаром, волосы выцвели на жарком солнце до льняной белизны. Сама же Алла стала еще красивее: смуглая эффектная блондинка с фигурой супермодели из модного журнала.
- Ах, мы в круизе были, - с томным небрежением отвечала она на расспросы одноклассниц. - С кузиной и ее женихом.
За полтора месяца, пока Аллочка не была дома, за обилием впечатлений как-то подзабыла она домашние свои проблемы. Да и уверена была, что теперь они сами собой разрешились. Право, с какой бы стати Кирке столько времени за одну юбку держаться, когда все знают, он бабник известный и постоянством никогда не отличался - пенки снял и дальше. А оказалось - все еще держится он за Дашкину юбку, и бросать ее не собирается, как пришили его! Это был удар. Как же так?! Полтора месяца Аллочка чувствовала себя королевой. Какие мужчины дарили ей цветы и комплименты! Смотрели с восторгом! Да ей бы только пальцем шевельнуть, - любой бы псом лег у ног! А этот… чурка деревенская… что он о себе думает?! И Дашка! Ведь не подошла даже, когда девчонки окружили, охали и ахали на сообщение о круизе, расспрашивали, ловили каждое словечко! А эта сидит, учебник листает, будто невесть что найти там собирается! Лишь бы только назло ей, Алле!!
Алла места от злости не находила - всю радость эта уродина тощая ей испортила! Если б ни Дашка, Аллочка и тут себя королевой бы чувствовала. Снисходительно повествовала бы о летнем путешествии, о поклонниках, каких эти замухрышки-одноклассницы только в кино видели… Да они все в рот бы Аллочке заглядывали! Нет, все, все Дашка испортила!
А на предпоследней переменке еще того хуже случилось. Погода солнечная была, теплынь летняя, даром что сентябрь на дворе стоял. Из душных классов все на двор повысыпали. Малышня игры затеяла: девчонки прыгали по расчерченным мелом классикам, пацанята шныряли меж большими, то ли догоняя друг друга, то ли прячась.
И тут остановилась у школьной ограды машина, и в кабине Аллочка увидала Кирилла. У нее аж сердечко екнуло от радости: ну-ка, Кирка, давай, глянь на меня! вот я какая! А он помахал рукой: "Общий привет!", по Аллочке глазами мазнул. Видел! Она не ошибалась, он ее видел, и… ничего… Скользнул глазами мимо, разулыбался… Дашке! А она прям засветилась вся… подошла быстренько… как собачонка на свист подбежала… Кирка чего-то сказал коротко, перекинулись словами… глаза бы не глядели!
Аллочке так тошно стало, аж живот заболел.
- Девчонки, я домой пошла. Скажите, что заболела.
- Ты и правда, бледная какая-то… Может к медичке зайдешь?
- На фига она мне, ваша дура-медичка!
Алла повернулась и пошла в класс, вещи свои забрать. Ноги показались чужими, как ходули негнущиеся. Шла на этих ходулях и думала, что все смотрят ей в спину и ухмыляются, подсмеиваются…
Аллочка еще за дверью услышала стрекот печатной машинки, и это подлило масла в огонь ее раздражения.
"Секретарша у нее, интересно, для чего юбку протирает? Пусть бы она и таскала работу домой, и стучала бы там себе сколько влезет! Нет же! Мамочке обязательно надо притащиться с этим и долбить, долбить… Дятел! И плевать ей, что у меня голова раскалывается!" Алла забыла, что у нее вроде бы совсем не голова болела, а живот.
Хмурая, что осенняя туча, она вошла в комнату, где работала мать.
- Аллочка? - удивленно глянула на дочь Галина Георгиевна. - Что так рано сегодня?
- Голова болит, - буркнула та недовольно.
- Голова? Вот, тебе на! Ни с того, ни с сего. Ты голодная?
- Нет. Не хочу ничего.
- Ну иди, приляг, золотко мое, отдохни. Я сейчас закончу и приду к тебе. Мне чуть-чуть осталось допечатать.
Алла прошла молча и села на диван. Галина Георгиевна вопросительно посмотрела на нее, но ничего не сказала, снова принялась за работу. Некоторое время Аллочка молчала, потом объявила:
- Я выхожу замуж.
Галина Георгиевна оторвала взгляд от клавиш и поверх очков посмотрела на Аллу.
- Вот как? И кому так повезло, интересно? - она решила поддержать шутку дочери.
- Кирке, придурку этому!
У Галины Георгиевны брови поползли вверх:
- Неужели он сватался к тебе? - рассмеялась она. - В самом деле, придурок!
Отсмеявшись, сказала:
- Ой, Аллочка, не смеши ты меня! Дай я закончу, это срочно, - и повернулась, было, к машинке, но то, что произошло дальше, заставило ее о работе забыть.
Алла подхватилась с дивана, в ярости подскочила к столу и смахнула на пол толстую папку, лежавшую перед Галиной Георгиевной - листы документов веером разлетелись по паласу.
- Да! Кирка придурок, олигофрен! Втюрился в эту Дашку! Но женится он на мне, а не на ней! Тебе понятно?!
- Аллочка… - Галина Георгиевна опешила. Она, в общем-то, привыкла к неожиданным желаниям и внезапным капризам, но вот такой, как сейчас, она никогда еще свою дочь не видела.
Алла была как будто не в себе. Кровь прилила к лицу, оно побагровело. Красивые волосы обычно выглядели прекрасно даже в "живописном беспорядке", но сейчас казались растрепанными, всклоченными. Большие глаза как будто воткнулись в Галину Георгиевну, и в них она не узнавала свою милую Аллочку - напротив, как взведенная пружина, стояла чужая Алла, злобная, ненавидящая ее непонятно за что. Казалось, еще мгновение, и она кинется на мать и будет колотить, колотить своими кулачками куда попало.
- Алла, деточка, успокойся… - Галина Георгиевна встала, тихонько обняла дочь за плечи, привлекла к себе. - Все будет, как ты хочешь.
Алла отстранилась, уперла в лицо матери колючий взгляд:
- Он женится на мне?!
- Конечно! Конечно, женится. За счастье небывалое сочтет, еще и благодарен будет! Успокойся, моя хорошая. Да было бы об ком так переживать! - уговаривая дочку, Галина Георгиевна тихонько повела ее к дивану, села рядом. - Кто посмел обидеть мою золотую, мою красавицу?
- Я красивая? - требовательно посмотрела Алла. Вспышка непонятной ярости, так испугавшая Галину Георгиевну, ушла, но глаза все еще были жесткими, злыми.
- Господи, Аллочка! - от изумления Галина Георгиевна всплеснула руками. - Да тебе ли об этом спрашивать?! Такой красоты, какая у тебя - одна на тыщу, да и то, едва ли. С таким личиком, с такой фигуркой - да у тебя знаешь какой муж будет? Он тебя золотом за одну красоту осыплет!
Алла дернулась и резко села, с неприязнью глядя на мать.
- Я же тебе сказала!..
- Да про Кирку-то я уже и не говорю! Этот вообще будет тебе ноги мыть и воду пить! Не расстраивайся ни о чем, деточка. Ты лучше ляг и усни, - она подложила под голову Аллочке подушку, укрыла своей большой вязанной шалью, в которую любила завернуться, и села поближе. - Ах, глупенькая, нашла о чем переживать! - она стала тихонько гладить дочку по голове. - Закрывай свои глазоньки, усни, моя девочка, моя красавица. А проснешься, и все будет хорошо…
Сколько раз Аллочка вот так, как сейчас, - обиженная, расстроенная, лежала с закрытыми глазами и слушала тихий материн голос, и теплая рука гладила ее волосы, и она знала, что, и в самом деле, все будет хорошо, уж мама об этом позаботится. И от маминой нежности и ее любви, для которой преград не существовало, Аллочке становилось так уютно… Уходили все недовольства, и беспокойства, и такое умиротворение нисходило на нее, что она, обычно, сладко засыпала. Так же случилось и теперь - достаточно оказалось маминого слова, чтобы улетучились все треволнения и переживания дня.
Галина Георгиевна сидела рядом со спящей дочкой и любовалась ею.
"Выросла моя малышка, - думала она, с улыбкой глядя на дочку. - И игрушки другие понадобились. Надо же, - замуж! А губа у малышки не дура, ишь, какого самца выбрала… Самого-самого".
Галина Георгиевна и сама при случае любовалась на парня, а какая баба могла на него равнодушно глядеть? К тому же, прокурорша была довольно цинична, про любовь и прочую романтику давно все знала, а так же и про их точную стоимость, которая, в зависимости от обстоятельств была ниже или выше, но никогда - слишком высока. На Кирилла она, конечно, бывало, посматривала оценивающе, и где-то глубоко слегка завидовала тем, с которыми, она знала, парень водил шуры-муры. Но всерьез Галина Георгиевна никогда не ставила себя и его рядом. Зачем он ей? Испытать очередное разочарование, как чаще всего бывало? А этот парнишка - что он может знать и уметь, мужлан... Каким таким тонкостям обучили его деревенские клуши?
А Аллочка, глупышка, клюнула на заманчивую игрушку. Галина Георгиевна улыбнулась и покачала головой. Да если бы девочка и завладела этой игрушкой, так он наверняка скоро надоел бы ей, к игрушкам она никогда не привязывалась и не жалела их: когда надоедали - ломала.
Ах, да пройдет это у девочки! Завтра-послезавтра успокоится, и Галина Георгиевна найдет, какими словами и какими посулами изменить дочкины прихоти. Зачем он нужен, шоферюга, неуч, безотцовщина? Такой ли Аллочке-красавице нужен мужчина? Нет уж, Кирилл, выкуси, но этот цветочек не тебе срывать. У дочки будет такое будущее, о котором мечтает Галина Георгиевна. За рубеж она будет так же запросто ездить, как другие в соседнюю деревню ходят. Она услышит слова восторженных комплиментов в самых элитных столичных обществах. Денег, разумеется, у нее будет… ой, много! Аллочка стоит дорого. А об нарядах и украшениях и говорить нечего!
Галина Георгиевна обнаружила, что сидит и улыбается своим мечтаниям. Спохватилась и оглянулась на рассыпанные по полу бумаги: "А-а, плевать! Аллочкин покой дороже".
Прокурорша и не вспомнила о какой-то Дашке, упомянутой дочкой, мол втюрился в нее Кирка! На эти слова Галина Георгиевна и внимания-то не обратила.
Вечером того же дня Мария нежданно-незванно пришла в дом Кирилла. Татьяна, матушка его, обернулась на стук двери, лицо посмурнело.
- Вечер добрый, - поздоровалась гостья.
- Проходи, Мария, садись к столу, ты как раз к чаю. Мы со старой почаевничать собрались.
Отвернулась было к плите, где чайник закипал, шумел сердито, да не удержалась, опять повернулась к Дашуткиной матери:
- Только, Мария, ты если на Кирилла пришла с обидами, так я-то ведь что могу?.. Он такой у нас… если чего решит, так его не своротишь…
Старая бабушка близоруко щурилась на гостью.
- Ой, что ты, Татьяна! Я и пришла - вроде повиниться, что ли. На сына твоего не наудивляюсь. Это правда, что он своего добьется, хоть ты тресни, я уж заметила. А только… - она как бы недоверчиво-удивленно покачала головой. - Как ты его такого вырастила, Татьяна? Настоящий мужик… хозяин…
- Я вырастила! - насмешливо проговорила хозяйка. - Чего я там могла вырастить? Сам поднялся, откуда что взялось. Правда, что заботливый да хозяйственный. Просить иль напоминать не надо ни об чем, весь дом в руках держит, все хозяйство.
- Да ведь он теперь и об нашем так же заботится! Мне аж неловко, я ж как его гнала. Тебе жаловаться приходила. А теперь - сколь уж раз спасибо ему сказала! Он-то вроде и не помнит никакого зла, а мне иной раз смотреть на него неловко. Вот, пришла хоть тебе про это сказать.
- Это ничего, - улыбнулась Татьяна. - Кира добрый, и понимает все. Ты ведь тоже, не со зла. Нешто не понятно. А Дашуня чего? Не обижает ее Кир? Не переживаешь больше за нее так, мол обидит?
- Нет, Татьяна, нет! Какое там обижает! На руках носит.
- Дай им Бог, - улыбнулась мать. - У нас с тобой, как погляжу, жизнь у обоих не шибко задалась, так хоть на деток бы порадоваться.
Она поставила на стол еще одну чашку, налила чаю.
- Мама, ты с вареньем или с сахаром будешь? - спросила она свекровь.
- Сахарку мне, сахарку положи.
- Гляди, не обожгись, потихоньку, - предупредила заботливо старуху. - А ты, Мария не стесняйся. Вот, хошь варенье бери, малиновое. Это уж нонешнее.
- Не сердишься на меня? - спросила Мария, медленно помешивая ложечкой чай.
- Я и не сердилась на тебя нисколечко. На что было серчать? Нешто не знаю, какая слава вперед сынка моего бежит? Так понятно, какая тебе, матери, от такого кавалера радость? Тут не знаешь, на кого и серчать надо. На Кирилла? Дак на него тоже, - могу ли я?
- Кира хороший у нас, хороший, - подала голос бабуля. - Вы его не забижайте. У него душа мягкая.
- Это правда, - покачала головой Татьяна. - Поглядишь на него - как стенка каменная, надежный, твердый. Не пробьешь. А он не в панцире, нет, мягкий он, как дитё. Его ранить легко.
- Да неужто так?
- Правду говорю. Я сама иной раз забываю, кажется, сколь не вали на него, все свезет, любую беду руками разведет и за спину откинет. Сам себя так ставит, не пожалуется никогда, не скажет, что не могу, мол, - нет, все умеет, все может. И вроде его ничто не возьмет. А иной раз вдруг как-то откроется, и такая жаль на меня найдет, до слез… "Ах, дитёночек мой, - думаю, - не от сладкой жизни ты с малолетства привык хозяином себя выказывать, все главные заботы в доме на себя брать …не по годам…"
***
Даша услышала, как перед домом просигналила машина, и заторопилась выйти к Кириллу - она давно уже могла отличить сигнал его грузовика хоть среди сотни других.
- У тебя что, рабочий день еще не кончился? - удивилась она.
- Скотницы попросили соломы привезти. У них там для поросят на подстилку нет ничего. Поедешь со мной?
- Да я уроки учу…
- А, ну тогда конечно! Вдруг завтра пару схватишь?!
- Ой, да ну тебя, Кир! - засмеялась Даша. - Нет чтобы поддержать, условия создать, так нет, ведешь себя как двоечник, еще и добрых людей c панталыку сбиваешь.
- Ну, - развел Кирилл руками, - извиняйте нас, неучей и хулиганов. За людей не знаю, людей нам тут не надобно, а тебе условий хоть сколько создам! Вот поехали со мной, по дороге я буду проверять, как ты уроки учишь. Расскажешь, что задали. Про всякие синусы-косинусы перескажешь мне, или чего там у вас завтра? Да-а-аш... Поехали, а? Мне без тебя скучно. У меня уже рефлекс условный, понимаешь, - в это время я должен к тебе бежать. С рефлексом не поспоришь.
- Слюна выделяется, да? Как у собачки Павлова?
Кирилл расхохотался:
- Дашка, ты язва! Ты едешь или нет?!
- А если нет? Тогда что?
- Тогда я начну применять самые решительные меры! Вплоть до крутых.
- Ой, не надо! Я лучше сама тогда, - изобразила панику Даша, накинула на дверной пробой щеколду и забралась в кабину.
Кирилл широко улыбаясь, смотрел на нее.
- Кому мы тут, интересно, лыбимся? - высокомерно спросила Даша.
- Тебе.
- С чего бы это?
- Поросята без подстилки сидят, а я тут уговариваю тебя три часа.
- Да-а-а-а, это конечно, причина от уха до уха улыбаться, - понимающе закивала Даша.
- Дашка ты моя Дашка! - Кир взял ее руку, прижался к ней лицом. - Я соскучился по тебе, девчонка ты моя маленькая.
- Тебе очень странные маршруты бригадир дает, все мимо школы. Сегодня тридцать три раза проезжал, я тебя видела, - улыбнулась Даша.
- А я нет, - огорченно вздохнул Кирилл. - Только окно, за которым ты сидишь.
- И в которое я то и дело смотрю. Меня скоро отсадят на самый последний ряд.
- Ну уж! Кто это даст им обижать мою Дашеньку? Ну, рассказывай, - велел он, трогая машину.
- Про синусы-косинусы, что ли? - засмеялась Даша.
Кирилл кивнул, потом еще раз:
- Про них тоже. Сначала расскажи, чего новенького было сегодня.
- Ничего, - пожала плечами Даша.
- Ты же даже не подумала, лентяйка, не повспоминала.
- А… ну так ты же не сказал подумать! Сегодня я была в библиотеке…
- Вот! Это же интересно очень!
- Будешь перебивать, рассказывай за меня сам.
- Я не перебиваю, я наводящие вопросы задаю.
- Тогда ладно. Ну и вот, Людмила Петровна, заведующая, зазвала меня к себе и уговаривала поступать в институт, на библиотекаря учиться.
- Ишь ты!
- Говорит, что дадут направление, и чтоб потом к ним вернулась.
- А ты чего? Тебе нравится такая профессия?
- Сама не знаю, - пожала плечами Даша. - И одно нравится, и другое, и третье. Мне вот нравится с мамой модели в журналах разбирать или помогать придумывать что-нибудь особенное - к празднику там, или свадебное. Вроде бы совсем уже решила на модельера идти учиться… Ой, Кир, не знаю.
- Ну и не переживай. Время есть еще. Подрастешь, поумнеешь и решишь.
- Ты все смеешься надо мной, вредина-медведина!
- Дашуня, - Кирилл влюблено посмотрел на нее, - чудонько ты мое, я же знаю, что ты все решишь как надо. А я тебя представляю то в одной профессии, то в другой, и ты мне каждый раз страшно нравишься! Я просто в каком-то умилительном восторге от тебя - это же надо быть такой умненькой, все-все уметь!
С обеих сторон потянулись скошенные поля, и Кирилл свернул с дороги к копешкам соломы - под колесами захрустела колючая золотистая стерня.
Он без усилия подымал и закидывал в кузов большие навильники соломы, а Даша смотрела на него и чуть улыбалась чему-то своему, задумчиво и немного печально.
- О чем думаешь, Дашунь?
Она чуть пожала плечами, но помедлив, проговорила:
- Ты вот сейчас сказал про профессии… и вообще…
- Чего я сказал? - прервал Кирилл паузу. - Опять чего-нибудь не то ляпнул?
- Нет… Просто ты так говорил… мама очень похоже говорит, хоть и про другое. Но получается - про то же. Я когда спать ложусь, мама приходит спокойной ночи мне сказать - она-то за полночь ложится, все сидит шьет или еще чего делает. Ну вот, мама подсаживается ко мне, и мы разговариваем с ней обо всяком. А недавно она мне стихами вдруг сказала... Грустно… и хорошо. Знаешь, - улыбнулась Даша, - я теперь их чуть ни каждый вечер прошу, как раньше сказку просила. Уже наизусть знаю.
- А мне расскажешь?
- Ты хочешь? Оно коротенькое.
- Да хоть бы и длинное! Конечно, хочу.
- Ну ладно, слушай.
Больше не плетешь косичек, доченька моя!
И не носишь бантов-птичек, доченька моя!
Ты восторженно взрослеешь, доченька моя.
Не спеши, еще успеешь, доченька моя.
Ах, побудь еще девчушкой, неумехой, хохотушкой
С беспечальными глазами, с беспричинными слезами.
Не бросай еще меня, дочка, доченька моя!*
_____________
*Стихи Елены Кожеватовой
Кирилл воткнул вилы в землю. Помолчав, спросил:
- Скажи честно, твоя мама все еще против меня?
- Нет, конечно! - удивленно ответила Даша. - С чего ты вдруг об этом? Странно на тебя стихи подействовали, - чуть растерянно улыбнулась она. - Про это там, вроде бы, нет!
- Как раз про это и есть. Дашунь… - он повернулся к ней, посмотрел пристально. - Я тебя никогда-никогда не обижу. Только ты не уходи от меня, ладно?
- Куда же я от тебя уйду? - совсем растерялась Даша.
- В другую жизнь, где я буду лишним.
Взгляд ее стал другим - серьезным и строгим. Он будто и испытывал, и спрашивал, только кого? Кирилла или ее саму?
- Такого просто не может быть, - тихо и твердо сказала она. - Я тебе обещаю…
- Постой! - прервал Кирилл. - Не обещай ничего. Я не хочу. Людей другое должно связывать, а обещания... - он усмехнулся: - Это, как скованные одной цепью.
- Получается, что в себе ты уверен, коль сам обещаешь, а во мне сомневаешься! - Даша как будто даже рассердилась.
- Жизнь бывает жестокая. Бывает, что человек сам себе не хозяин.
Она посмотрела долгим-долгим взглядом и серьезно сказала:
- Я не знаю, что может такое случиться… - и прерывисто вздохнула. - Я просто не могу представить, что проснусь утром, и буду знать: тебя в этом дне нет. И завтра не будет, и послезавтра… и никогда-никогда больше не будет… А зачем они мне все тогда?.. - жалобно спросила Даша, и на глазах заблестели слезинки. Она быстро шагнула к Кириллу и ткнулась ему в грудь: - Зачем ты меня пугаешь?!
У Кира в голове зашумело и поплыло, даже мысль испуганная мелькнула: "Я же не пил!" Он осторожно сжал худенькие плечи, более всего боясь, что ударит в ладони дурная сила. Господи ты Боже мой, какая же она невозможно маленькая, хрупкая, такими и не бывают! Да ее на шаг нельзя от себя отпускать! Вот так взять на руки и не спускать на землю, это ему, медведю, пристало топать по жесткому.
- Дашенька…
Как близко-близко ее лицо! И слезинки на щеках. Кирилл осторожно стирает их губами. И влажными от солоноватых капелек находит ее губы… они медлят… то ли в растерянности, то ли в испуге… и доверчиво раскрываются навстречу первому в жизни поцелую.
***
- Ты мне что обещала? - Галину Георгиевну застал врасплох сердитый Аллочкин вопрос.
- Что? - не поняла она.
- Как что?! - негодующе-изумленно выгнула Аллочка свои красивые бровки. - Ты забыла наш разговор?!
- Извини, но я в самом деле… Ах, это про Кирилла что ли?
- Да! Ты что, и думать забыла даже? Ну ничего себе!
- Аллочка, - улыбаясь, с легким упреком Галина Георгиевна притянула к себе дочку. - Да я уверена была, что ты давно выкинула его из головы. Ты же у меня умница. Зачем такой принцессе, как ты, эта деревенщина неотесанная? Да на кой он нам сдался?
- Ты… Ты… - от негодования Алла растеряла слова и только гневно смотрела на мать, отпихиваясь от нее руками. - Ты мне наврала???
- Алла, успокойся немедленно! Что ты ведешь себя как капризный ребенок? - начала сердиться Галина Георгиевна. - Или мы разговариваем как взрослые люди, или вообще нет никакого разговора.
- Как прикажешь с тобой разговаривать, когда ты обещаешь, а выполнять и не собираешься даже?!
- А когда ребенок капризничает и просит звезду с неба, ему и обещают звезду, чтоб успокоился.
- Ах, вот как, да? Чтоб успокоился, да?
- Алла, прекрати! - Галина Георгиевна жестко пристукнула ладонью по столу.
- Мамочка, это ты на своих прокурорских стучи, ладно? На меня не надо.
- Хорошо. Все. Обе прекращаем психовать. Давай поговорим спокойно.
- Только если ты собираешься говорить в духе - "зачем он тебе нужен", то лучше не надо. Или я за себя не отвечаю.
Галина Георгиевна приподняла бровь, помедлила, потом сказала:
- Идет. Я попробую. Но знаешь, не стоит все же цепляться к словам. Разве мы не можем говорить откровенно, все что думаем и не выбирать слов. Если не с тобой, то с кем мне еще так говорить? Вот что: говорим откровенно, но без обид и без психа.
- Тогда и ты мамуся имей в виду - я взрослая, и ты мои желания за детские капризы не принимай.
Галина Георгиевна кивнула:
- Ну, давай, как взрослая, спокойно объясни мне, чего ты хочешь.
- Я совсем немного хочу. Выйти замуж за Кирилла.
Галина Георгиевна покусала нижнюю губу, потом верхнюю, и сказала:
- Ты собираешься всю жизнь прожить в этой дыре?
- Какое это имеет отношение к Кирке?
- Самое прямое. Твое место не здесь, Аллочка, ты понимаешь, что ты - звезда, тебе нужен небосклон, а не эта грязная лужа. Доверься мне, девочка моя, я уверена, ты вскоре будешь блистать в столице, за границей. Для этого и надо-то немного - выйти замуж за человека света. Тебя признают и примут, ты сразу станешь своей. Подумай, разве Кирилл стоит так дорого, чтобы отказаться от блестящего будущего, только лишь бы получить взамен одного этого мужика?
- Да мне не от чего отказываться! У меня пока что и нет ничего! А Кирка - вот он!
- Будет! У тебя все будет, это уж ты мне поверь. Только подожди чуточку, не напорть сама себе. Осталось-то подождать всего ничего, вот закончишь школу, и у тебя начнется другая жизнь. Аллочка, подумай, не пройдет и года, и ты будешь запросто сидеть за одним столом с людьми, которых сейчас обожаешь и считаешь недосягаемыми, с поп-звездами, с актерами, писателями, да с кем хочешь!Я тебе клянусь, так будет!
Аллочка молчала. Перспективы, которые открыла перед ней мама, завораживали. Она ни на минуту не усомнилась, что они достижимы - коль мамочка сказала, значит так и будет. Нет, она нисколько не против посидеть за одним столом с Андреечкой Губиным, например, испытать на нем свои чары… А он будет смотреть на нее своими бархатными глазками... Аллочка улыбнулась мечтательно. Галина Георгиевна воспользовалась переменой в настроении дочки:
- Я твердо тебе обещаю: ты получишь все это, Алла. Только доверь мне строить эту дорожку наверх, не мешай. Ну на что тебе этот парень. Ты ведь сама видишь - он сюда никаким боком! Аллочка, деточка, да ты еще не видела настоящих мужчин! Здесь их нет. Но они будут у тебя, много. А Кирилла ты если и вспомнишь, так не иначе как со смехом. Брось думать о нем. Хорошо?
Все еще витая в облаках мечтаний, Аллочка согласилась:
- Ладно, я попробую.
Галина Георгиевна удовлетворенно улыбнулась: "Не так уж и сложно оказалось!", и сказала:
- Я и не сомневалась нисколько, что ты у меня умница.
В семье Елецких прошло несколько почти безмятежных дней, и ничто не предвещало сюрпризов, когда Алла вдруг сообщила:
- Мама, я решила: выхожу за Кирку замуж.
- Вот как? - Галина Георгиевна даже растерялась от неожиданности. Она считала эту тему закрытой, и вот на тебе! Чтобы выиграть минуту, другую и сообразить, что и как теперь говорить дочери, Галина Георгиевна начала почти машинально, не задумываясь: - Вообще-то я думала, мы об этом все выяснили. Значит, ты все взвесила, и выбрала то, что оказалось для тебя всего весомее - Кирилла. Ну, что ж, поздравляю! Нет, в самом деле, Алла, не каждая ведь сможет ради минутной прихоти вот так запросто пустить прахом все свое будущее.
- Ой, мам! Да ничего я прахом не пускаю! Никуда оно от меня не уйдет. Я немножечко побуду замужем за Киркой, а потом разведусь с ним и тогда выйду за кого ты скажешь.
- Ах, во-о-он ты как придумала! - удивленно протянула Галина Георгиевна. - Ну, я даже и не знаю, что сказать…
- А чего ты собираешься мне говорить? Я твердо решила, и ты меня не отговаривай. Нет, ты сама подумай, мама! Ты говоришь, что я красивая, я звезда, вот я и хочу проверить, какая я звезда. Кирка-то на меня и не глядит. Втюрился в какую-то мышь серую, будто и нет больше никого вокруг. Это почему я должна уступать всякой дуре приезжей, а? Хочу, чтобы Кирка моим был!
- Это что еще за мышь приезжая?
- Дашка! Ну, я же говорила тебе, приехали в прошлом году. Мать у нее портниха, в ателье работает.
- Портниха? Что-то припоминаю… говорят, она хорошо шьет.
- Да мне какое дело, кто чего шьет?! До ее матери мне вообще нет дела! Я тебе про Дашку говорю, ты мам, глухая что ли?
- Ну-ну, обороты-то убавь. Ты меня послушай лучше. Алла, брось ты это. Я на тебя удивляюсь - на кой шут тебе они сдались?! Шоферюга и дочка портнихина - парочка самое то, и пусть они свою любовь крутят. Чему тут завидовать, Аллочка? Тому, что от него всю жизнь будет бензином вонять? Тебе это нужно?
- Мам, ты кончай мне по ушам ездить, а? Я тебе про одно говорю, а ты мне про другое совсем петь начинаешь. Какое мне дело, чем от него воняет? Я тебе говорю: не хочу, чтоб Дашка мне дорогу переходила. Я в жизни никогда и никому этого не позволю. Это ты можешь понять? И я сделаю, что Кирка мой будет. А как потом - об этом у меня голова не болит. Замуж выйду, а потом хоть на другой день ноги об него вытру и за двери выпну.
Галина Георгиевна с интересом посмотрела на дочку, потом усмехнулась и покачала головой:
- Вот ты у меня какая… А скажи мне, как ты собираешься сделать, чтоб он женился на тебе? Как я поняла, он никого не замечает кроме этой мышки?
- Ничего… Заметит. Уж я придумаю, как.
- И давно любовь промеж них?
- Давно. С прошлого года.
- А что же, ты до сих пор не пыталась отбить Кира?
- Не-а.
- Да не поверю!
- Ну… так, не всерьез… Предложила раз Костику Дашкой заняться, - Алла презрительно махнула рукой.
- В каком смысле - заняться?
- А во всех.
- Та-а-к-ак… а еще лучше ничего не могла придумать? Ты с ума сошла что ли? В тюрьму за подстрекательство захотела?
- Ой, мам, - скривилась Алла, - не говори ерунды! С этим олигофреном и связываться не стоило! Он Кирку страсть как боится.
- В общем, так, радость моя. Не вздумай еще чего наподобие выкинуть. Такие дела по-другому делают.
- Как? Ты меня научишь, мамуленька?
- Я подумаю.
- Ой, мамусик! - Аллочка кинулась к матери, обняла ее за шею и что есть силы прижала к себе.
- Алла! Ты меня задушишь!
- Ни за что!!! Вот теперь Кирка у меня, вот он где! - она потрясла сжатым кулачком.
- Алла! - Галина Георгиевна отстранила дочь и строго посмотрела на нее: - Дай мне слово, что сама ничего не предпримешь.
- Ну конечно! Я тебе сто слов даю, мамусик! Я же знаю, ты все сделаешь в сто раз лучше, чем я!
Время шло, и Алла начала проявлять нетерпение. Опять приходила из школы раздраженной, грубила матери и за всеми ее словами и поступками ясно читался вопрос: "Ну? Когда?" Заводить открытый разговор она не решалась - отец загрипповал, потом получилось осложнение, и "глава семьи" засиделся на бюллетене, то есть почти постоянно был дома. Если и ходил на прием к врачу, то делал это с утра, а к Аллочкиному возвращению из школы (и к ее досаде), уже был дома. При нем Алла удерживалась от вопросов, потому что Галина Георгиевна заранее предупредила:
- Язык за зубами крепко держи, знать про все будем ты да я. Не вздумай отцу про наш заговор проболтаться. Он у нас правильный шибко. Мало, что начнет зудеть как муха надоедливая, как бы еще чего похуже не выкинул. Короче, с ним будут лишние заботы, а оно нам надо?
Честно говоря, дочке было глубоко наплевать на опасения матери и нотации папаньки, но сейчас ей вовсе не хотелось сердить мать и портить с ней отношения.
Впрочем, видя, как дочка нервничает, Галина Георгиевна сама с ней заговорила:
- Ты, радость моя, беситься-то перестань. Наберись терпения. Ты получишь себе новую игрушку, но не завтра и не на следующей неделе.
У Аллочки вытянулось лицо.
- А ты что, и вправду надеялась все дела за недельку обстряпать? - усмехнулась Галина Георгиевна. - Тебе сколько лет, деточка? О каком замужестве речь?
- О-о-о… - разочарованно протянула Алла. - Так это еще вон сколько ждать что ли?.. До дня рождения?!
- Ничего, подождешь. А чтоб легче было, попробуй смотреть на Кирилла и его подружку другими глазами. Мол, давайте, радуйтесь! Я-то знаю, чем все кончится. Сделай из этого шоу, и не важно, что зритель всего один будет - ты сама. Играй! Как актриса играй. Разговаривай с девочкой этой, изображай сердечную подружку, что без ума рада за нее, что у ней с Кириллом так все замечательно. А в душе смейся над ней, над доверчивостью, наивностью, глупостью, найди или придумай, над чем можно посмеяться. Тебе понравится, я уверена, и сразу станет легче. Поверь, умение притворяться в жизни всегда пригодится. Уж женщине - обязательно. Потренируйся, не трать время даром, тем более, что случай-то какой удобный!
Алла рассмеялась:
- Слушай, мамусик золотая, ты у меня просто умница! Это же будет ужасно весело! Мне прямо не терпится игру затеять.
- Не перестарайся только, - улыбаясь, поучала мать.
Выхлопотав себе отсрочку, Галина Георгиевна снова успокоилась. Она очень надеялась, да уверена просто была, что до дела не дойдет, и ей не придется выполнять взятые перед дочкой обязательства. Ведь самый хороший способ испытать вздорные желания на прочность, - это время. Чтобы к цели сквозь время пройти, тут целеустремленность нужна, постоянство, упорство. А за Аллочкой таких качеств отродясь не водилось.
И еще Галина Георгиевна была очень хорошим психологом. Она успешно совершенствовала это свое качество - и как же помогало ей в жизни, да и в работе умение разбираться в мотивах поступков, в человеческих чувствах, видеть слабые и сильные стороны человека и умело на них играть!
Так вот теперь Галина Георгиевна считала, что чувства Аллочкины произрастают не из искренней симпатии к Кириллу, а из зависти и эгоизма. Но если Аллочке удастся посмеяться в душе и над ним, и над соперницей своей, то зависть должна приутихнуть. Алла страстно хочет оказаться на месте этой… Даши. Но когда соперница представится в смешном, нелепом виде - кому захочется на ее место?
Нет никаких сомнений, Аллочкина прихоть пройдет без следа.
***
- Дашунька, ты что, именинница сегодня? Аж светишься вся. Или в лотерею выиграла?
Даша улыбнулась:
- Нет, не именинница. И не выиграла. Просто день хороший.
- Не угадал, выходит, - Костик обескуражено развел руками. - А я уж собрался тебя поздравлять.
- Ничего, в другой раз поздравите.
- Хорошая ты девчонка, Дашуха. Ну, ладно, расти большая, да пусть найдется тебе жених хороший! А, жених-то у тебя ведь есть уже! Тогда чего - мужика хорошего, чтоб любил и жалел.
- Ладно, я так ему и скажу!
- Кому? - насторожился Костик.
- Ну, кто мужем будет, тому и скажу, - улыбнулась Даша.
- А-а-а, - с готовностью заулыбался парень, - я думал, ты про Кирку. С ним ухо востро держать надо.
- Чего это?
- Да он… такой… Шуточки у него дурные.
- Неправда это. Кира добрый.
- Ага, нашла добренького, - недовольно буркнул Костик и машинально потер пониже спины. - Ты вот еще чего, Дашуха, погодь-ка… То ли говорить, то ли нет… В общем, тут еще добренькие водятся.
- Это вы о чем? - вопросительно посмотрела на него Даша.
- Остерегаться тебе надо некоторых…
- Костя, я не понимаю, о чем вы говорите и о ком. Если правда чего сказать хотите, то говорите прямо.
- Прямо, так прямо. Алка Елецкая шибко злая на тебя из-за Кирки. Ну… что он с тобой ходит, а не с ней. Так ты, того, остерегайся ее. Она дура и стерва, от нее любой пакости можно ждать.
Даша поморщилась:
- Костя, мне не хочется это слушать. Алла, конечно, не подарок, но… все равно, зачем вы так? Кирилл у вас плохой, Аллочка - тоже… - Она пожала плечами: - А кто хороший-то, по-вашему?
- Ты хорошая, Дарья. И я честно хотел тебя предупредить. Ладно, извиняй, коль что не так.
Но он все стоял, строя какие-то непонятные гримасы: то поджал губы, то растянул их в виноватой улыбке, дернул плечами, потом сдвинул на лоб вязаную шапочку и почесал в затылке:
- А мож, это я дурак и есть, Дашуха, - неожиданно подытожил он свои ужимки, повернулся и пошел прочь.
Когда Даша упомянула об этой встрече, Кирилл нахмурился:
- Опять этот придурок к тебе цепляется? Я же сказал, чтоб близко даже не подходил.
- Кира, да нормальный он парень, слишком уж ты к нему неравнодушен, - засмеялась Даша.
- Пустозвон и брехло, - упрямо возразил Кирилл. - Неужели ты не видишь? Едва рот откроет, жди глупости или пошлятины какой.
- Да ничего подобного. Он даже добрый совет дал, решил меня предостеречь.
- Это от кого же? Уж не от меня ли тебя опять спасать начали?
- Нет, не от тебя. От Елецкой. Сказал, что Аллочка злится на меня и может сделать какую-нибудь гадость.
- Алка?! - удивленно переспросил Кирилл. - С чего это он взял?
- Не знаю, - пожала Даша плечами. - Да нет, это в самом деле, ерунда. Ничего она не злится. По ней же все видно. Вот раньше, да, было.
- Хм-м, но с чего-то же Костик это взял… Надо мне с ним поговорить.
- Кира, - Даша поморщилась, - не обижай его, по-хорошему, ладно?
- Да не переживай ты за него, Дашунь, - засмеялся Кирилл. - Обещаю, что останется твой Костик живой и невредимый.
- Во-первых, он не мой, а во-вторых, ты к нему несправедлив. Он слабохарактерный. Найдется хорошая девушка, которая в руки его возьмет, он женится и все у него будет, как у людей. Вот увидишь.
- Хорошая девушка? Да с ним вообще никто ходить не хочет, одно слово - Костик Шалый.
- Вот-вот, поставили клеймо на человека, а человека-то и перестали под ним видеть. Потому он и лезет из кожи, чтоб увидели, заметили.
Кирилл про свое намерение поговорить с Костиком на забыл, и при первом удобном случае, когда рядом не было жадных до новостей и гораздых до сплетен языков, задал ему вопрос.
Случилось это в автомастерских, где Костя трудился слесарем, а Кира зашел забрать кой-какой инструмент. Дело было перед самым обедом, слесаря разошлись, кто домой, кто в столовку, в общем, кто куда. Один Костик замешкался на свое несчастье, хотя сроду не водилось за ним такого усердия, ну как вроде тому и быть - глаза поднял: вот он, Кирка, нарисовался на сотрешь.
- ЗдорОво. Ты не знаешь, где тут Михалыч для меня ключи оставил?
- Вон, у тисков лежат.
- А, вижу. Костик, я все спросить хотел, ты чего-то Даше насчет Алки говорил?
Тут Костя и струхнул. Одно дело с Дашкой разговоры вести, даже приятно почувствовать в себе некое благородство защитника. И совсем другое - этот вот, дурной… сила есть, ума не надо. Как ему сказать, на что Аллочка его, Костю, подбивала? Кто его знает, Кирку, кака дурь ему в голову вдарит? А ну, как с Елецкой разборки устроит? А для начала вложит горячих ему? Да на кой черт надо такое счастье?! Ох, язык поганый! Ведь мог бы сообразить, что Дарья передаст весь разговор Кирке, ой, придурок! Теперь хоть так, хоть так - все одно крайним будишь. Вот и выбирай между хреном и редькой…
Все это мигом пролетело в голове у Костика, тогда как он старательно крутил чего-то в моторе, склонившись так низко, что лица его Кириллу видно не было. Потом Костя разогнул спину, и вытирая ветошью руки, испачканные солидолом, поглядел на Кирилла.
- Да так я… Показалось.
- Чего тебе показалось? Когда?
- Ну… когда-когда… Алка-то перед тобой хвостом мела, что, нет, скажешь? Это ты хоть кого спроси. А ты ей ноль вниманья, два презренья. Нет, скажешь? Так, думаешь, ее теперь не берет зло, что ты с Дарьей, а не с ней…
- Ты чего-нибудь слышал или видел? Почему ты заговорил об этом с Дашей?
- Да ничо я не слышал! У меня своей головы нет, что ли?
- Ох, Костик, ты Костик… Ты, конечно, голова, это хоть кто скажет. Только догадки свои - на будущее - держи при себе, идет?
- Ну, я как лучше хотел, - пожал Костя плечами.
- А если сильно захочется рассказать чего, то давай прям мне, договорились? Про Дашу я тебе говорил уже. Помнишь?
- Помню-помню, - заторопился заверить Костик. - А я ей что? Я - ничего плохого ей…
- Дак и не надо Даше от тебя ничего, ни плохого, ни хорошего. Держись от нее подальше, в следующий раз я ведь могу не быть таким смирным. Дарье спасибо скажи.
На том они и расстались. Костя не верил, что удалось так легко отделаться от Кирилла. Он радовался и злился на себя, на Кирку и даже на Дарью - ведь он ей сказал, не Кирке! Но одновременно чувствовал что-то неожиданно теплое к ней: "Ишь как - Дарье спасибо скажи! Вот так тебе, дуролом рукастый, - думал он про Кирилла, - нашлась на тебя управа! Молодец, кнопка! Ну, а что передала разговор… Дак, а как? Тоже правильно. Но теперь все, не дай Бог еще какое слово вякнуть! Лучше язык откусить. Про меж Алки и Кирки оказаться - нет уж, ваши разборки мне нужны как прошлогодний снег. Да и не сделает ничего Алка, при таком-то стороже Дарья как в швейцарском сейфе".
Кирилл тоже некоторое время размышлял еще об Костике, об Аллочке, и пришел к выводу, что пустое все, дурацкие Костикины фантазии. То ли он перед Дашунькой хотел выставиться ("И не без успеха", - улыбнулся Кирилл), то ли… а Бог его знает, чего взбрело в пустую голову!
Алка… да, тут Костя прав, ни раз парни посмеивались над Кириллом, наблюдая, как Аллочка строит ему глазки да шмыгает туда-сюда мимо, при том едва не задевает его. Кириллу ее ужимки все ясны были, то забавляли, то раздражали, но в общем-то, он мало обращал на нее внимания: "Дурочка молодая. Мнит себя Мальвиной, да и пусть играется, ему-то что".
Но то было раньше. Теперь Алка повзрослела, и это ей пошло на пользу, перестала дурью маяться…
Эх, не почуял Кирилл, как сильно он ошибается. А ведь тот разговор с Костиком Шалым мог переменить многие судьбы.
***
Галину Георгиевну подвело чутье психолога, которое она ценила высоко и привыкла доверять. Думала, что Аллочка со всеми думками и желаниями своими как на ладони ей, матери, видна, а получилось, что дочку она знает плоховато.
Хотя совет ее пришелся в точку: от Аллочкиного уныния и следа не осталось. Теперь была она весела, смешлива, глазки опять заблестели.
По вечерам, укладываясь в постель, она звала капризно:
- Мам! Ты что ли ко мне не придешь? - ей не терпелось посекретничать с матерью и рассказать все впечатления прошедшего дня.
Она совсем с другим настроением, даже с удовольствием рассказывала про то, что прежде ее до слез раздражало: например, как Кирилл встретил Дашку из школы, как позвал к себе в машину. Аллочке очень понравилась игра в перевертыши - перетолковать увиденное на свой лад, высмеять язвительно. Она не упускала ни малейшей возможности поиздеваться над соперницей, а поскольку на людях продолжала с успехом играть придуманную себе роль, то настоящей могла стать только при матери. Вот ей Аллочка и рассказывала, хихикая, какое старое пальто у Дашки, как она оделась на школьный вечер, какая она корова неуклюжая, потому что запнулась и чуть не растянулась посреди зала у всех на виду… Разговоров таких было не переговорить и не переслушать.
Галина Георгиевна делала из них свои собственные выводы, и хоть получалось не совсем то, на что она рассчитывала, однако печалиться повода не было. Просто "кино" не кончилось, надо было продолжать сценарий. Галина Георгиевна слушала дочку, задавала вопросы, уточняла, и Аллочка даже представить не могла, какие планы складывались в голове матушки.
- А чего это она такая неуклюжая стала?
- А, - отмахнулась Алла, - носится, земли не чует. Думает, что крылышки отросли, порхать можно. Ну, вообще-то там гвоздь в полу торчал.
- А как ты думаешь, они живут уже?
- Э… как живут?.. Нет, Кирка дома живет, а Дашка с матерью.
- Ну, Аллочка, ты у меня не от мира сего. Я имею в виду, как муж с женой.
- Фу ты! Так бы и говорила: спят или нет? - Аллочка фыркнула, мигом заставляя мать откинуть умилительную мысль: "Да ты у меня еще ребенок совсем! Девочка моя невинная!": - Скажешь тоже! - снисходительно хмыкнула Алла: - Я ведь говорю тебе - Дашка, это мышка серая.
- Такие мышки на многое способны, - пожала плечами Галина Георгиевна. - А Кирилл… На Казанову, конечно, не тянет, но и не мальчик ведь. А зов природы, он, знаешь ли, мощный.
- Ты что, хочешь сказать… - Алла нахмурилась.
- Да я ничего не хочу сказать, я просто спросила.
- Ну уж нет! Да я ей глаза выцарапаю, если она в постель Кирку затащит! Ты, мамусик, из меня кого хочешь сделать? Всепрощеньицу какую-нибудь? Ага! Как раз для меня должность! Короче, финиш! Все. Ты придумала чего-нибудь или нет? Или хочешь, чтоб я до конца жизни на них любовалась? На голубков на двоих! Имей в виду, - их воркование я буду терпеть до поры до времени. Может, мне уже завтра надоест. Так что всё - давай, придумывай что-нибудь поинтереснее!
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Нужная ситуация, старательно и осторожно подправленная Галиной Георгиевной, сложилась в начале марта, как раз в канун Женского Дня. Ну, если совсем откровенно говорить, то этот самый "удобный случай" на добрую половину развивался по сценарию Галины Георгиевны. Она давно поджидала события, которое послужит "паровозом", ей останется нацеплять к нему своих вагончиков, и пусть вытягивает.
Таким "паровозом" стала свадьба: Тимоха, друг Кирилла с малолетства, - они потом и в школе вместе учились - собрался жениться. Свадьба затевалась большая, с размахом. А "с размахом" - это значит одним днем не обойдешься, известное ведь дело, как на селе свадьбы играют. Потому и выбрали праздничный день, а следующие за ним выходные будут как нельзя более кстати.
И вот, подготовка к свадьбе шла своим чередом, решались проблемы большие и малые. А одну из них нежданно-негаданно помог разрешить хозяин сельского Дома Культуры. Встретился с ним Тимка случайно, а поскольку парень свой был, хорошо знакомый только постарше года так на четыре, то мимо друг друга не прошли, поздоровались, остановились словом перекинуться.
- Значит, Тимоха, сдаться решил?
- Да чего - нагулялся, хватит, - с глуповатой улыбкой счастливого человека ответил парень.
- Светланка у тебя молодец. Хорошая жена будет. Гостей-то много зовете?
- Ох, много получается, - радостно пожаловался без пяти минут супруг. - Только у Светки родни да подружек сколько! Не знаю, куда и садить будем. Летом бы хорошо - на дворе столы поставил, палатки от солнца натянул и гуляй-не хочу!
- Слушай, Тимка! Дак чего ты молчишь? Давай вон в клубе свадьбу вам сыграем! Куда еще лучше? Места вдоволь, столовая рядом - возьмем у них столы-стулья. Это без проблем, я сам договорюсь. Нет, правда, это мысль! А?
- Я и не знаю… Мы как-то не думали…
- Так подумайте! Да сам-то не видишь что ли? Гардероб есть - одежда не будет горой валяться.. Гримерка, подсобки, простор, никакой тесноты. А туалет! Это тебе не сортир в огороде на одно очко. И по времени, смотри, как хорошо получается: восьмое в четверг. Вы же на четверг свадьбу назначили, да? - завклубом вопросительно посмотрел на жениха.
- Ну да, конечно.
- Вот, как раз - в среду вечером в клубе отведем торжественное собрание и концерт. Но это все в кинозале. А где вечера проводим, тот зал будет в это время свободен и в полном вашем распоряжении. Ставьте столы, плакаты вешайте, ну, все, что хотите. На четверг-пятницу я вам запросто клуб отдаю. А дискотеку перенесу на выходные.
- И сколько эта радость нам стоить будет?
- Да нисколько! О чем речь? Ты же у нас вон на каком счету, тебя ценят, во всем навстречу пойдут. И Светланка тоже не со стороны, наша, сами такую невесту взростили! Так что - все как надо.
- Не пойму я - тебе-то зачем такие хлопоты?
- Да мне-то какие хлопоты? - засмеялся начальник по культуре. - Я только помещение сдал-принял. А польза есть - я мероприятие в отчет себе запишу: в Международный Женский День провели комсомольскую свадьбу. Да не пугайся, это же на бумаге только! Нормальная у тебя свадьба будет. Никакой мне корысти с того нету. Просто хочу доброе дело тебе сделать.
Ну, насчет "просто" он не совсем искренним был, однако жениха это никоим образом не касалось, для него радушие завклубом, и, в самом деле, было очень выгодным и разом снимало кучу проблем. Родители молодых живенько свою выгоду смекнули и ухватились за щедрое предложение.
Кирилл посигналил, увидев впереди Тимку - тот шел по обочине дороги.
Приятель обернулся, разулыбался, махнул рукой: "Стой!"
- ЗдорОво, - Кир высунулся из окошка. - Далеко наладился? Садись, подкину.
- Да я до магазина вон, но ты мне очень нужен! - сообщил Тимка, устраиваясь рядом с Кириллом. - Я как раз сегодня хотел к тебе домой идти. У меня к тебе дело на миллион!
- У всех на миллион.
- Не, правда.
- У всех правда.
- Ну, ты зануда! - расхохотался Тимофей, живо вспомнив, как доводил его Кир в детстве этой "сказкой про Белого Бычка", а еще более - своей нерушимой, непробиваемой невозмутимостью.
- Помнишь? - засмеялся Кир.
- Еще бы!
- Давай свое дело.
- Кир, будешь у меня свидетелем?
- Опаньки!
- Так согласен?
- Э-э-э... Тимка, ты извини, но мне как-то не особо хочется.
- Ну ни фига себе! А кого я возьму в свидетели?
- Да хоть кого из наших. Хочешь, я сам найду себе заместителя?
- Нет, ты погоди. А чего сам-то? Я так рассчитывал на тебя.
- Тим, ну, как я Дашуньку одну оставлю?
- Так мы ее тоже приглашаем!
- Ну и что? Дружка на свадьбе - человек подневольный. Буду я твою невесту сторожить, а на Дашуню издаля поглядывать.
- Ох, и попался ты в капкан, Кира! - засмеялся Тимка.
- Да из такого капканчика я согласный век не вылазить.
- Я уж думал, ты вперед меня свадьбу сыграешь.
- Нет, мы еще маленькие. Нам еще расти да расти до свадьбы.
- Неужели будешь ждать, пока вырастет?
- А это, Тимка, забота не твоя, - засмеялся Кир.
- Да я что? Я только рад за тебя. Но, знаешь, удивительно, как эта кнопка такое сотворила с тобой?
Кирилл на это только молча улыбнулся.
Никакого труда не стоило Галине Георгиевне выяснить, что Кирилл и Даша оказались в числе приглашенных на свадьбу, и уже получили пригласительные открытки. Чуть позже точно такое же приглашение получила и Аллочка - ну и что, подумаешь - "позже"! Может, приглашения не сразу всем написали, а, может, сначала не собирались приглашать, а потом надумали. Она гостья желанная, веселая, на стуле, как приклеенная, сидеть не будет - танца единого не пропустит! Да чего там - Аллочка любому празднику главным украшением станет.
И все бы хорошо, да во всевозможных приятных ожиданиях не замедлила объявиться ложка дегтя:
школьную художественную самодеятельность пригласили в соседний район, выступить с концертом после торжественного собрания. Сам по себе факт не удивительный - самодеятельность в школе сильная, даже спектакли вон какие ставят! Им овации устраивают, как настоящим артистам. Коллектив не только в своем районе знают, их частенько зовут в гости, и с удовольствием. А как раз к этому празднику ребята программу приготовили новую, грех, если только для своего села, для одной сцены! Но плохо то, что выезжать артистам надо как раз в тот день, на который свадьба намечена. Нет, ну свадьба-то от этого не пострадает, конечно, всего несколько приглашенных не придет, в изобильном количестве гостей ущерб как бы не так и велик... Да гость гостю рознь, так что не числом считать надо, а качеством. К счастью, почти все уладилось. Ребятам сообщили, что заведующий отделом культуры созвонился со своим коллегой из того района, приглашающего. Тот к возникшей проблеме отнесся с пониманием и пообещал устроить так, что мероприятие перенесут на более раннее время - артисты свое дело сделают и пораньше домой вернутся, еще успеют явиться на свадьбу друзей.
Таким образом, огорчение Кирилла несколько смягчилось. И хоть поначалу он категорически заявил, что без Даши никуда не пойдет, потом все же позволил ей уговорить себя:
- Кирюш, иди, а то совсем нехорошо получится. Обидится Тимка: сначала дружкой быть отказался, а потом и совсем не пришел. Ты же ему друг, а не просто так, десятая вода на киселе. Я тебе обещаю, как только мы вернемся, я тут же прибегу, честное слово!
Однако, к началу торжества вернуться не получилось. Кирилл до самой последней минуты стоял на ступеньках у входа, хотя уже и жених с невестой приехали, и со всякими шутками-прибаутками, шумно проводили их, усадили за стол, и родители поздравили, матери слезы утерли, а отцы, непривычно нарядные и торжественные, предложили гостям выпить за молодых... Дольше на дворе оставаться было неприлично, Кирилл прошел к своему месту - стул рядом с ним остался пустым.
Поначалу, как это и бывает при любом застолье, гости были несколько скованы, хозяева потчевали, тамада призывал наполнять стопки, говорил длинные тосты, которые почти никто не слышал... Жених с невестой выглядели смущенными, негромко переговаривались со свидетелем и свидетельницей. Когда закричали "Горько!", невеста покраснела, и посмотрела на гостей укоризненно. Однако, гостям нужны были не ее укоризненные взгляды, и они не успокоились, пока не добились желаемого.
Кирилл тоже кричал "горько", и хлопал в ладоши, и смеялся... а на месте невесты видел не Светлану...
Прошло немного времени, - смех зазвучал свободнее, шутки тамады стали куда веселее, а разговоры за столами приобрели столь оживленный характер, что тамаде приходилось теперь долго простить тишины. Потом зазвучала музыка, стулья опустели - кто пошел танцевать, курильщики потянулись в фойе. Кирилл опять вышел на улицу - проветриться и послушать - не донесется ли шума мотора.
Вечерело. Рабочий день сегодня, перед праздником, был короткий, технику всю давно поставили на прикол, и потому никакие лишние звуки не омрачали сельской идиллии.
"Что могло случиться? - думал Кирилл, поглядывая вдоль улицы, откуда должна была появиться Даша. - Может, поломались? Стоят где-нибудь на дороге". Более всего хотелось сейчас Кириллу завести свой грузовик и поехать навстречу. Вот Даша удивилась бы и обрадовалась!
Кирилл вдавил в снег окурок, повернулся и пошел назад, в веселье чужой свадьбы.
***
Он напрасно переживал, что автобус сломался и застрял где-нибудь в дороге - артисты из бригады школьной самодеятельности пребывали в тепле и холе... вот покоя им, правда, на хватало. Выступление их даже еще и не начиналось. Шло торжественное собрание с долгим и скучным чествованием лучших доярок, овощеводов, работников торговли и прочее и прочее.
Школьники к тому времени уже смирились с неизбежным, их растерянность, возмущение и попытки "добиться правды" были теперь в прошлом. А что оставалось делать, когда на все вопросы и претензии звучал столь же недоуменный ответ: "Ребята, вы что-то путаете! Никто от вас не звонил, ни о чем не просил! И никуда мы вас не отпустим сегодня, вы что? Уже и так стемнялось, а пока суть да дело, ночь на дворе будет. Какая дорога ночью? Мы уже и об гостинице позаботились, и об ужине. Спокойно переночуете, а утром домой - вот такой уговор и был. Вы уж там дома у себя разберитесь, а мы не при чем!"
Ну, что в такой ситуации можно сделать? Как ни огорчены, ни расстроены, а назад не поедешь. Коль с концертом приехали, значит, пойте да пляшите, веселите народ, а чего там на душе - это артистам наружу выпускать не положено...
В дверях Кирилл почти столкнулся с Аллочкой. Она молча посторонилась, уступая ему дорогу. Кирилл прошел мимо, а потом обернулся - уж очень не похожа она была на саму себя. Даже глазками своими его не расстреляла, как это обычно бывало. Да она вообще, будто и не заметила его - что это с ней?
Впрочем, Кирилл тут же и забыл об Аллочке. Тамада стал созывать гостей за столы - тетка невесты с большим передником-карманом готовилась обходить гостей, собирать подарки. За ней шла парочка бойких помощников с подносом и стопкой - одарил молодых, тебе уж полную стопочку подносят с шутками да прибаутками. Хошь-не хошь, а за молодых пей до дна, чтоб сладка жизнь у них была, зла не оставляй.
Соседи у Кирилла попались шумные, веселые - одна бутылка опустела, другая.
Кирилл тоже компанию не ломал: на свадьбу пришел, не на похороны, так неча бирюком сидеть. Да и то сказать - ему несколько стопок, как слону дробина, чтоб такую силушку с ног свалить, это много выпить надо. К тому же он сиднем не сидел, то и дело выдергивали его танцевать. А что? Пока Дашуньки рядом нет. Он и так последнее время прям как схимник какой, будто кроме Дашуни и света нету вокруг. Ну, это их дело, отбивать его никто не собирается, но моментом не попользоваться, это тоже - грех.
А Кирилл что? Отнекиваться да отказываться - на смех себя выставить, нету такого в заводе, чай, не хромой. А на свадьбе тем более, там и одноногий запляшет. Да только Кир нет-нет, да глянет на двери в беспокойном ожидании.
И вот, когда после очередного танца соседи позвали его к столу стопку с ними за компанию поднять, а потом пошли покурить, рядом с Кириллом откуда ни возьмись, появилась Алла.
- Кира, извини, можно я тут посижу, с тобой?
Он посмотрел на нее и удивленно спросил:
- Ты чего такая? Случилось что?
- Да ну... Цепляются, сволочи...
- Кто?
- Тебе-то что за дело? Заступаться пойдешь, что ли? - неожиданно зло бросила Алла. - Ой, извини, Кир... Не слушай. Да не надо никаких разборок, не хочу я людям праздник портить... Разреши только посидить с тобой... Они потом не будут больше цепляться, - Аллочка усмехнулась: - Этим щенкам и вида твоего хватит.
- На, вытри глаза, - протянул ей Кир салфетку. - Краску размазала.
- Ой, представляю, какой у меня видок сейчас! - смущенно рассмеялась Алла и начала старательно тереть вокруг глаз. - Все?
- Нет, еще немного осталось.
- Где? Покажи, - подставила Аллочка лицо.
- Вот здесь, - провел Кир пальцем по ее щеке.
Странно, что с ней случилось такое? На саму себя не похожа. Простая, нормальная девчонка, не манерничает, на ломается - ведь и посмотреть приятно.
- Знаешь, Кира, - медленно поведя глазами по танцующим, смеющимся людям, проговорила вдруг Аллочка, - мне сегодня тоже плохо, как и тебе.
- С чего ты взяла, что мне плохо?
- Ну, одиноко. Нет разве? Мне показалось. Да придет Даша, не переживай. И все у вас будет хорошо. А у меня... - она вдруг взяла бутылку и плеснула себе в стакан.
- Зря ты это. Не пей.
- Ладно. Не буду. Я домой пойду. Тошно мне сегодня. Потанцуй со мной, Кира, а? Пожалуйста.
Кирилл встал:
- Пошли.
Она и в танце вела себя необычно: будто вовсе и не Аллочку Елецкую держал Кир в руках - она даже головы ни разу не подняла, не взглянула на него... И вдруг всхлипнула.
- Эй, да что с тобой? Обидел кто-нибудь?
Она замотала головой, не поднимая глаз.
- Все. Хватит. Проводи меня до гардероба, а?
- Может, тебя домой проводить?
- Не, - усмехнулась Алла, - таких больших жертв мне не надо.
Пол в фойе был выложен плиткой, и Аллочка, поспешно цокая своими каблучками, поскользнулась и едва не упала.
- Да что за день такой?! Черт! - едва не плача, пролепетала она. Алла стояла, опираясь на стенку и поджав ногу.
- Что? Ушибла? Та-а-ак, - протянул он, когда Алла ступила на ногу и ойкнула, сморщившись болезненно. - Чего делать с тобой будем?
Алла беспомощно осмотрелась:
- Я... это... Я не дойду. Надо позвонить домой... Отец приедет.
- А где тут телефон?
- В кабинете директора... Да он закрыт наверняка, - кивнула Алла на дверь неподалеку.
Кирилл толкнул ладонью дверь:
- Закрыто.
- А может, посильнее толкнешь? - улыбнулась вдруг Аллочка.
- Да ну... Крику потом не оберешься.
- Брось, Кира. Мама ему объяснит, что действия твои были точно в соответствии с необходимостью. Давай, Кира, я за все отвечаю. Позвоним, и ты от меня избавишься. Можешь, конечно, сам меня домой доставить, мне это только в удовольствие. Да ведь завтра же наплетут Дашуне про нас невесть что. Мне на такие разговоры плевать, а тебе? - насмешливо глянула Алла. - Давай лучше до телефона как-нибудь доберемся, всем проще будет.
Все еще с сомнением Кирилл взглянул на замок, на дверь - в широкую щель был виден язычок замка. Кир взялся за ручку и слегка потянул ее от косяка, дверь легко подалась в сторону, язычок вышел из прорези металлической пластины и - все. Кирилл не ожидал, что это будет так просто, он ведь еще и не собирался ничего открывать, так только, руку положил, можно сказать...
- Ты молодчина! - широко улыбнулась Алла.
- Вот черт! Я и не хотел...
- Ой, да ладно тебе! - Аллочка оглянулась. - Давай быстренько, пока нас на взломе не застукали! Помоги мне. Вот так. Все. - Аллочка помахала рукой: - Закрой двери. А то придут, разборки начнутся: кто, зачем, да почему?
Она набрала номер телефона, послушала и раздраженно ткнула кнопку отмены вызова:
- Ну вот, всегда так: когда край надо, никогда не дозвонишься! Занято! - сообщила Аллочка и осмотрелась: - Ишь, ты, уютно устроился - и телевизор тебе, и диванчик... Ой, Кир... не уходи, а? Побудь со мной минуточку, я сейчас перезвоню. Не оставляй меня одну… знаешь, меня и так сегодня бросили, - Алла хмыкнула.
- В каком смысле?
- В самом прямом. Не знаешь, как девчонок бросают? Выкинули, как надоевшую собачонку.
- Так ты же ни с кем не ходила, - удивился Кирилл.
- Есть у меня парень... был. Не здесь. Уже больше двух лет. А сегодня позвонил - у него свадьба скоро.
- Что тут скажешь… Сочувствую. И знаешь, плюнь на него. Значит, он чужая половина, не твоя. Тогда это и к лучшему, что он сейчас ушел, а не потом. Потом было бы еще хуже.
- Ты, правда, сочувствуешь? Спасибо, Кир. А только… где же моя-то половина?
- Обязательно найдется. Не торопись.
- Обидно. Особенно когда совсем рядом чужое счастье, перед глазами. Глядишь и хочешь-не хочешь, а думаешь: "Чем я-то плоха? Недостойная".
- Нельзя так думать. У каждого - свое. Все у тебя будет, придет в свое время. Или тебе уже лет сорок, что ты так горюешь?
Аллочка вежливо улыбнулась:
- Я знаю, ты меня... не сильно хорошего мнения обо мне.
- Да нормального я о тебе мнения...
- Нет-нет, я без обиды, я и сама знаю, что дура я. Но знаешь... дурам тоже больно бывает… Ой, да ладно, Кир, разнюнилась я тут перед тобой, а оно тебе надо? - Она поморщилась и отвернулась. И тут же хмыкнула насмешливо: - Посмотри-ка!
Аллочка кивнула на столик в углу - на хрустальном плоском блюде стояла бутылка коньяка и чистые стаканы.
- Это наверняка ему от свадьбы подарок. Слушай, Кир! Давай, выпьем по чуть-чуть!
Она ловко допрыгала до столика, Кирилл и сказать ничего не успел - она быстро скрутила колпачок.
- Алла, ну зачем ты? Это же не наше!
- А, к черту! Семь бед - один ответ! Я хочу выпить! Мне надо! И ты выпей со мной, если поправде сочувствуешь!
Глаза у нее вдруг наполнились слезами, Алла зло смахнула их и виновато сказала:
- Не хочешь за мое пить, давай за вас с Дашуней выпьем. Бутылка-то все равно уже открыта. Пусть у вас все будет, как надо.
Аллочка, не слушая возражений, налила Кириллу коньяку на треть стакана и себе плеснула.
- Кира, ты вот со мной побыл несколько минут, поговорил, поглядел, как на человека, мне и легче стало. - Хороший ты парень, Кир. За вас. Только не говори больше ничего. Просто выпей со мной.
***
…Где-то рядом раздавались странные, неуместные звуки - Кирилл открыл глаза. Лицо его почему-то утыкалось в бесформенные пестрые пятна грязноватых цветов. Он неловко заворочался, и пятна трансформировались в рисунок ковра. Мысли путались в вязком сером тумане, и как просветление явилась догадка, что, оказывается, он на полу лежит, прижимаясь щекой к ворсу ковра. Мутило, и Кирилл опять прикрыл глаза, в надежде, что сама собой выплывет еще какая-нибудь мысль и все станет ясно: почему он валяется на полу, почему ему так дерьмово, кто и по какой причине плачет где-то неподалеку.
"Плачет? Та-а-ак… Что же тут такое происходит?" - это переместило рассеянное внимание Кирилла чуточку дальше, за пределы собственного тела, валяющегося на ковре непонятно где и почему. Он через силу поднял тяжелую, будто свинцом налитую голову.
В глаза ударила матовая белизна обнаженного тела, а потом уж он разглядел, что в дальнем углу дивана, скорчившись и уткнувшись в какое-то тряпье, всхлипывает Аллочка. Все еще ничего не соображая, Кирилл сел и тупо уставился на девчонку. И тут Алла вскинула заплаканное лица в разводах черной туши под глазами и проговорила:
- Гад! Скотина!
Сказано было с яростью, с ненавистью, но голос вздрагивал, и получилось жалко. И вот эта жалкость, беспомощность окатила Кирилла как ведром ледяной воды.
- Что случилось? - голос был чужим и хриплым, Кирилл сам его не узнал.
- Что случилось?! Ты спрашиваешь?! - от ярости Алла даже плакать перестала. - Сволочь ты, вот что случилось!
- Ерунда какая-то… - растерянно проговорил Кирилл и неловко поднялся на ноги. И тут обнаружил, что одежда его в большом беспорядке. - Да что тут за … творится?! - выругался он, внезапно охваченный бешенством от невероятности единственно подходящего объяснения, от того, что ничего не мог понять или хоть вспомнить: что же было-то?
- Оденься! - он болезненно поморщился, настолько нагота Аллочки была неуместной, ненужной.
- Во что?! - зло выкрикнула она и швырнула в Кирилла какую-то бесформенную, рваную тряпку. - Это кофта, между прочим!
Какая-то манерность почудилась Кириллу то ли в голосе ее, то ли в глазах, и он с холодным бешенством проговорил, глядя на нее:
- Я этого не делал!
Глаза Аллочки медленно наполнились слезами, и слезы перелились через край, потекли по щекам.
- Эх, ты… Я думала, кому-кому, но тебе-то... А ты... ты хуже всех… И теперь что? Не было ничего, да?..
Кирилл сжал голову ладонями, пытаясь собрать аморфные мысли - он ничего абсолютно не помнил. Неужели... действительно?..
- Я ничего не помню, - глухо проговорил он. - Я ничего не помню! - повторил он уже со злостью.
- Не хочешь потому что. Зверем себя помнить не хочешь, - опять всхлипнула Алла. - Я думала, ты... убьешь! Кир... отпусти меня... - движения ее вдруг сделались лихорадочно торопливыми, - я уйти хочу!.. Отпусти!
Она соскочила с дивана, начала торопливо одеваться - порванные колготки, разорванная юбка... Господи, неужели он это сделал?!
- Подожди... - он тяжело поднялся.
Аллочка отпрянула в угол, прижала к груди тряпье:
- Да не подхожу я.
Он сел на диван, сжал голову руками: "А что - подожди? Что можно спросить такого, чтоб все это исчезло: всхлипывающая Аллочка, ее разодранная одежда?.."
- Нет, этого не может быть...
...За дверью грохотала музыка - свадьба гуляла. Алла, прихрамывая, подошла к двери и остановилась, прислушалась. Потом оглянулась на Кирилла:
- Мне что, вот так и идти?.. У всех на виду?
Позже Кир не мог вспомнить, встретился ли ему кто, когда он шел в гардероб, разговаривал ли он с кем-нибудь. Вязкая, тошнотворная муть обступала его, до предела сужая пространство, и чтобы прорвать ее, нужно было напряжение мысли и воли, а Кир сейчас и в этом узеньком пространстве разобраться не мог, и даже в себе самом ничего не понимал. Он с трудом отыскал Аллочкино пальто.
В кабинете он открыл шпингалеты на окне и толкнул створки. Рама затрещала, посыпалась сухая замазка закупоренного на зиму окна, и оно распахнулось.
Кирилл стоял по колено в снегу и озирался, вяло удивляясь тому, что не мог сообразить, с какой же стороны Дома Культуры он оказался. В голове вместо мыслей была та же тусклая муть, и мысли вязли в ней… Снег тут давно не чистили... Вон рядом дверь какая-то и дорожка к ней... А, запасной выход. Он бывает открыт даже чаще парадного, через него удобно ходить - магазины рядом, почта, ну и вообще, центр.
Кир снял с подоконника Аллу, и тут вдруг полыхнуло воспоминание, что вот так же он держал уже эту девчонку, но тогда вокруг был не снег, а вода… Алла коротко взвизгнула, и Кирилл не сразу понял - почему. Ее ноги в тонком капрончике утопали в снегу. Кир выдернул ее из снега и опустил на утоптанную дорожку.
Обнесло дурнотой, но скоро прошло - на дворе крепчал ночной мартовский морозец, студил голову, и от холода стало полегче. И все равно - то, что он должен был осознать, было настолько дико, нелепо, невозможно, что он не мог даже думать об этом
Мысль о Даше была сейчас невозможной, и Кирилл не подпускал ее к себе близко, она чуть-чуть отступала, но оставалась неподалеку, рядом, и при малейшем прикосновении к ней дергала обнаженным нервом.
Кир вышел на дорогу и побрел домой. Прошло несколько минут, прежде чем он вспомнил: Алла-то куда делась? Оглянулся, но улица была пуста, поодаль ярко сияли окна клуба, из распахнутых форточек вырывались шумные голоса и слишком громкая музыка.
Утро облегчения не принесло. Болела голова - ну, это уж чисто небывальщина. Кирилл с трудом мог бы припомнить, когда у него вообще голова болела. Но в мыслях, тем не менее, прояснело. Вчерашнее казалось дурным сном, да только Кир давал себе отчет - не сон это. И так же твердо он знал сегодня - не было у него вчера ничего с Елецкой. И не пьян он был, по крайней мере, не настолько, чтоб валяться на полу и потом не помнить, что творил. Что было в коньяке? Он стоял, приготовленный заранее, как часть разыграного спектакля под названием "Ты меня изнасиловал". Но зачем понадобилось это Елецкой?
Кирилл уже быстро одевался.
Нет, стоп. Она ведь тоже этот коньяк пила… Хм-м-м… Да, а почему обязательно в коньяк что-то подмешивать? Можно в стакан заранее положить. Она ведь не попросила его налить, сама похромала. "Нога… - Кирилл помотал головой. - Ой, дура-а-ак!.."
В Доме Культуры суетилась родня молодоженов, вот-вот начнут собираться гости продолжать гулять свадьбу.
Завклубом был у себя, пришел поглядеть, все ли благополучно в его ведомстве.
- Привет, Кира! Ты ни рановато к продолжению банкета явился? Сказали, народ к десяти пойдет.
- У тебя вчера тут коньяк стоял. Где он?
- Так это ты двери мне "починил"? Ты сдурел что ли?
- Как сломал, так и сделаю. Я тебя про бутылку спрашиваю!
- Ты чего орешь-то? Дуролом! Про бутылку у тебя как раз надо спросить!
- Она тут оставалась.
- Ну, - завклубом развел руками, - я тогда не знаю. Нету, сам видишь. Вместе со стаканами унесли. Я думал, может, пустую запнули куда в угол. Не-а, нету нигде.
- Вот черт! - выругался Кирилл. - А откуда она взялась?
- Да от свадьбы в подарок принесли.
- Кто?
- Это, убей, не помню. Шум, суета, молодожены как раз приехали. Не помню.
- Чего ж ты домой не забрал?
- Слушай, - рассердился завклубом. - Ты чего пристал, как банный лист к заднице? Прям допрос тут мне устроил! Я, может, обязан тебе отчет давать, как и чего я делаю?! Высадил двери, устроил, понимаешь, проходной двор из моего кабинета и погляди на него - кум королю! Похмелиться пришел! Вон, иди, похмеляйся, чо ко мне-то?
Кирилл вышел из клуба и остановился, его лихорадило. Это было странное ощудение нетерпения: вроде бы ему необходимо было что-то сделать, вот сейчас, немедленно. Как будто он забыл о страшно важном… Ах, если бы он мог прочесть свои смутные беспокойства! Может быть, шестое чувство подсказывало Кириллу, что как раз в эти минуты он более всего нужен Даше! Но Кир мучительное свое состояние объяснил ситуацией, в которую попал нелепейшим образом, осознанием, что спектакль свой Алька еще не доиграла, а финал его Кирилл предугадать не мог. Он обрадовался, когда заметил девчонку, идущую мимо Дома Культуры - она была в той же группе самодеятельных артистов, что и Даша, и Кир заторопился ее окликнуть.
- Танюшка! - Девушка обернулась. - Вы когда приехали?
- Да вот, только что.
- А вчера почему не вернулись?
- Ой, там неразбериха такая получилась! У них в девять только собрание началось, пока до нас дело дошло... В общем, пришлось ночевать.
- А Дашуня…
- Она домой пошла.
Кирилл, стараясь ни о чем не думать, пошел к дому Даши. Он не знал, что скажет ей, и скажет ли. Он не мог думать об этом разговоре, придумывать слова и фразы… он просто хотел увидеть сейчас Дашу, это было крайне нужно ему, и он шел к ней. А что будет потом… Кир почему-то был уверен, что глядя в Дашины глаза, он поймет, будет знать, как и что надо сказать ей.
Но дома Даши не оказалось.
- Нет, Кирюша, не приехала еще. Я уж что-то тревожиться начала.
- Они приехали, я сейчас Танюшку Суркину видел. Она сказала, что Дашуня домой пошла.
- Приехали, ну, слава Богу! А то мне как-то не по себе стало, все утро только в окошко и выглядываю. Ты куда, Кира? Да подожди, она вот-вот подойдет. Наверно, остановил кто-нибудь по дороге.
- Я лучше встречу.
- Ну, как хочешь. Тогда вот что… Я обещала Любаше-фельдшерице платье сегодня доделать и сразу принести. Это ее наряд на второй день свадьбы, на сегодня то есть. Раньше-то никак не получилось, столько заказов к этой свадьбе было! Так я к Любаше, а ты Дашуньке скажи, где я. Я мигом, туда и обратно.
Он так и не узнал, каким образом Елецкие перехватили Дашу по дороге, кто это был и что говорил ей, но Даша вместо дома оказалась у них. Ох, да наверняка не потребовалось каких-то невероятных ухищрений. Скажи ей, что Алька при смерти и хочет, чтоб ее Даша причастила, Дарья и тогда пошла бы, хоть и в растерянности, но ни единый миг не помышляя, что ее ведут в западню.
***
Она этого не поняла и тогда, когда увидела Аллу с красными глазами, в слезах, а мать ее, улыбчивая миловидная женщина - это с ней Даша встретилась на улице, - обернулась разъяренной бабой.
За вся свою жизнь, пусть и не такую уж долгую, Даше ни разу не пришлось выслушивать оскорбления. Детские дразнилки были самыми "страшными" ее оскорблениями. И вот сейчас на нее обрушилась черная чудовищная площадная брань, нелепые, ошеломляющие обвинения сыпались с двух сторон. "Гадина" и "дрянь" оказалось самым ласковым, что нашлось для нее в словарном арсенале Елецких. Суть же их криков сводилась к тому, что в результате неправильного Дашиного поведения с "известным кобелем" Кириллом пострадала Аллочка, подвернувшись ему в недобрую минуту. "Паршивка" трясется за собственную невинность, а платить за это пришлось Аллочке!
Даша стояла посреди комнаты, белая, как лист бумаги, одеревеневшая, оцепеневшая, а ее хлестали черной бранью, называя всё скабрезными именами, а она и слов-то таких прежде не знала, не слышала. И они звучали тем ужаснее, что выкрикивали их женщина и девчонка, с лютой злобой, брызжа слюной в лицо!.. Она уже была пришиблена, раздавлена, а они все били и били, упиваясь властью над жертвой, ее безропотностью и беззащитностью, сладостной и столь долго жданной местью. И слова их уже почти не доходили до ее сознания, и сквозь звон в ушах она почти не слышала их… Эти короткие минуты, растянувшиеся для Даши в вечность, были самым жестоким уроком за всю ее жизнь.
…А потом резкий запах нашатыря вернул ее к действительности, и Даша услышала брезгливый голос:
- Пошла вон, сучка!
Кирилл дошел до центра села, куда, он полагал, довезли школьников, и не встретил ни Дашу, ни вообще кого-либо из тех, кто приехал вместе с ней. Площадь опустела, даже автобус уже ушел в гараж. "Опять разминулись? Куда же она могла свернуть и зачем?" - с недоумением подумал Кирилл и повернул назад - домой-то Даша в любом случае придет.
Дверь была закрыта на щеколду так, как при нем закрыла ее Дашина мать. Кир остановился у ворот, поглядывая вдоль улицы и ощущая все большее беспокойство, хотя о чем было тревожиться? Даша приехала, куда она в селе денется. Зачем-нибудь к подружке зашла? А может, она решила к нему, к Кириллу заглянуть, прежде чем домой идти? Вроде не должна бы… знает же, что мать ждет и волнуется. А вдруг? Кир потоптался у ворот минут пять и направился домой.
И не знал он, каким черным злым вихрем закручивает в эти минуты его, и Дашу, и близких им обоим людей. Он не знал, бездействовал, будто выпал в странную зону мертвого штиля, и зона эта была наполнена тем безмолвием, когда замирает все живое в последние минуты перед страшным катаклизмом. А вихревые струи уже крутились вокруг него, захватывая, зачерняя все больше пространства, пока еще невидимые, неощущаемые, но уже шла черная лавина урагана, готовая раздавить, снести все на своем пути…
Кирилл отворил дверь в дом, увидел мать, и вид ее испугал Кирилла.
- Мам, ты чего? Заболела?
- Кирюша, - со стоном выговорила она и прижала ладони к щекам. - Да что же ты натворил, сыно-о-ок?..
- Кто у нас был? - холодея, спросил Кирилл.
- Да прокурорша, только что вышла. Ты разве ее не видел?
Кир припомнил, что когда он свернул на свою улицу, впереди будто бы вильнул в переулок зад легковушки.
- Зачем же ты… с дочкой-то ее… Кира?.. Что она тут говорила!.. Боже мой! Боже мой! Ох, Кира-Кира!..
Бабушка сидела молча, смотрела на Кирилла, и голова ее мелко тряслась.
- Да вы что?! Не было ничего!
- Не было? Тогда с чего бы она так? - возразила мать сокрушенно, но с пробудившейся надеждой: убеди, убеди, что напраслину на тебя сказали. И опять простонала: - Ох, если бы ты только ее слышал! Ведь кричала, что посадит тебя!
- Мама, бабуля, я ни в чем не виноват. Честное слово. Успокойтесь. - И вдруг прямо по сердцу полоснуло предчувствие: - Мам… а про Дашу она ничего не сказала?
- Нет. Про Дашу ничего. А что - про Дашу? Да что ж теперь будет-то, Кирюша?
- Ничего не будет. Мам, я сейчас, я скоро...
- Куда ты опять? Ведь только пришел! Побудь дома, Кира, что-то мне страшно… Прям душа не на месте, - виновато и умоляюще проговорила мать.
- Мне надо Дашу увидеть.
- Ну, ладно, ладно… Иди. Только не пропадай надолго, прошу тебя.
Кирилл и сам все больше переживал за Дашу, и все же пошел он не к ней, а совсем в другую сторону. Ему пришла в голову мысль об одном важном деле, и сделать его надо было поскорее.
Он свернул с дороги на расчищенную тропинку, ведущую к дому с просторной голубой верандой, и уже открыл воротца под заливистый лай рыжей собачонки, но в ограду войти не успел. Дверь открылась и на крыльцо вышли женщина и мужчина, нарядно одетые, парадные.
- Здорово, Кира, - подходя к Кириллу, протянул руку мужчина. - Ты чего к нам? По делу?
- По делу. К Наталье твоей у меня дело.
- Гм-м-м, - с подчеркнутой многозначительностью протянул мужик, - интересное кино. А я, как, свободен, что ли?
- Наташ, хорошо, что я тебя еще дома застал, - Кирилл пропустил мимо ушей шутливые слова Володея, мужа Натальи, работавшей в поликлинике, в лаборатории. - Возьми у меня кровь на анализ.
- Кир, ты заболел что ли? - возмутился Наташкин супруг. - Сегодня выходной, если ты еще не знаешь, и свадьба к тому же. Считай, что мы уже на свадьбе. Ушли.
- Так я и со свадьбы могу увести.
- Ишь ты! Ну, способности твои известные, конечно, - значительно улыбнулась Наталья. - А только что за срочность? Чего так приспичило?
- Наташ, я не шучу. Возьми у меня кровь.
- Кирилл, закрыто же все. Поликлиника, лаборатория…
- Ну пошли, откроем! У кого ключи?
- Да зачем тебе так срочно? Что случилось-то?
- Мне надо, чтоб определили, есть у меня в крови примеси какие или нет?
- Во! Какие еще примеси? Вчерашняя самогонка что ли? - хохотнул Володей.
- Да погоди ты! - махнула на него Наталья. - Ты про что, Кир?
- К примеру, клофелин или еще какую дрянь кровь ведь покажет?
- Ладно, пошли.
- Наташ, ну куда ты? - с досадой заканючил сзади муж. - А дома нельзя что ли? Вот пробирки же у тебя есть, и чемоданчик твой медицинский.
- Нет, тут пробиркой не обойдешься. Надо кровь специальным шприцем взять, а то она свернется быстро. Да успеем мы, не переживай. Тут, по-моему, дело серьезное.
***
Галина Георгиевна пребывала в легком недоумении. Она-то была уверена, что держит ситуацию в руках и все идет строго в соответствии с ее желанием: это она задумывала и выстраивала события. Но происходящее вырывалось из русла ее желаний. Нет, вообще-то все было в порядке - события текли так, как направляла их Галина Георгиевна, но не она захотела придать ровному течению вид бешенного потока. То, что она делала сегодня, выглядело фантасмагорией с налетом безумия.
Когда утром ей позвонили и сообщили, что школьников отправляют домой, Аллочка рассмеялась, а потом заявила:
- Хотела бы я увидеть, как Дашке скажут.
Дома они были вдвоем, супруга Галина Георгиевна заблаговременно отправила к его матери - старуха жила в соседнем районе со старшей дочерью. Вот Галина Георгиевна и распорядилась:
- Поезжай, навести их, с праздником поздравишь. Возвращайся в понедельник.
Таким образом, у нее под руками никто не мешался.
- Ну, доча, тут уж я не знаю. Что нам, за ней следом ходить? За кустики, за камешки прятаться? - пошутила она.
Алла поджала губы, а потом вдруг заявила:
- А мы сами ей скажем!
- Это как?
- Перевстреть ее, пока она с Киркой не повидалась, и приведи к нам.
- Да ну, Алла, брось. Ни к чему это, право. И я не Джеймс Бонд, чтоб на остановке засады устраивать. Или мне что, на дороге ее перехватывать и с автобуса снимать?
- Ой, не говори ерунды! - сморщилась Алла. - Будет она на дороге караулить! Да тебе только распорядиться, и доложат минута в минуту, когда автобус придет.
- Но ее же Кирилл может там встречать, прямо из автобуса.
- А ему-то откуда так точно знать?
- Аля, не хочу я эту девчонку к нам в дом вести!
- А я хочу! Они надо мной сколько издевались? Пусть теперь Кирке в сто раз хуже будет. Вот сколько я могу ему гадости сделать, столько и сделаю. И я хочу каждой минуточкой насладиться. Мне было плохо - теперь пусть им плохо будет. Я хочу видеть, как ей плохо. Приведи Дашку!
Галина Георгиевна вздохнула: она слишком хорошо знала свою Аллу, влажный блеск в глазах говорил о том, что надо ждать истерики, и чтобы ее прекратить, все равно придется уступать Аллочкиному капризу. И Галина Георгиевна сказала:
- Хорошо-хорошо. Успокойся.
А когда она привела девочку Дашу, что-то случилось с ней самой. То ли виной стала безропотность этой девчонки, то ли захватил ее агрессивный напор Аллочки, но она поняла дочку: оказалось так сладко видеть, как девчонка бледнеет, какие затравленные у нее глаза. Только одного опасалась Галина Георгиевна, как бы Аллочка не набросилась на "гостью" с кулаками.
Вот домой к Кирке пойти - эта мысль, правда, ей самой в голову пришла: обложить его, чтоб со всех сторон красные флажки. Тогда уж он точно не вырвется. Аллочка, в общем-то, права оказалась. Если б он смог первым с Дарьей поговорить, неизвестно еще, как бы она себя повела. А теперь, после того, как с ней "побеседовали", ему трудноватенько будет найти поддержку с ее стороны. Теперь у него одна возможная опора осталась - мать с бабкой. Вот и надо ее выбить тоже. Пусть и оттуда на него давят. Тогда деваться ему станет некуда.
И Галина Георгиевна заторопилась в дом Кирилла. Правда, тут она рисковала - он мог оказаться дома, мог просто выгнать ее. Конечно, из этой ситуации тоже можно было бы выгоду добыть - синяки на руках, к примеру, не помешали бы… Но очень уж не хотелось оказаться в положении выкинутой на улицу.
Галине Георгиевне, повезло - Кирилла дома не оказалось, и все получилось в лучшем виде: мать и бабка остались перепуганные до полусмерти. И отведенную им роль сыграют, как миленькие.
***
Кусок времени, как она шла домой, как в дом вошла - эти минуты совершенно выпали у Даши из памяти. Она не плакала, даже как будто и не думала ни о чем - как сомнамбула, медленно разделась, легла на кровать, сжавшись в комочек, и… заснула.
Даша не слышала, как пришла мама, увидела ее спящей и тихонько позвала по имени.
- Ну, спи-спи, доченька, - ласково прошептала она и укрыла одеялом. - Намаялась, золотко мое.
Не слышала, приглушенного стука двери и голоса Кирилла:
- Что, пришла Даша?
- Дома! Спит вон, умучились, видать.
- Ну пусть спит, не будите ее.
Даша проспала весь день. Часов в шесть мать пыталась разбудить ее, чтоб ужином накормить - нет, не могла добудиться, спала дочка, как убитая. Подивилась, конечно, Мария на такой беспробудный сон, но тормошить Дашуньку не стала: может, она, бедняжечка, всю ночь глаз не сомкнула? Да поди-ка намерзлись еще в автобусе, известно ведь какая техника в сельской автобазе - латаная-штопаная, по бездорожью да распутице битая, где на честном слове работает, а где на мате-перемате.
Сидела Мария тихонько, работала - Дашенька дома, больше и не надо ничего, на душе хорошо, спокойно. Позвякивали ножницы, шуршала ткань. Машинкой швейной стрекотать не стала, сберегая дочкин сон. Но только если б знала Мария, что предшествовало этому сну, какое нервное потрясение пережила Даша, покоя на душе и близко бы не было. Ненормально Даша спала, а Мария на свете не первый день жила, знала, что после сильного потрясения, от горя иль еще какой боли человек может и в летаргический сон впасть - психика будто сбегает от непереносимой реальности. Если бы только мысли такие пришли к Марие, подняла бы она панику. А так - ну, что ж, спит дите. Плохо, конечно, что не поевши, ну да проголодается коль, сама тогда проснется. Вот Кириллу еще плохо - скучно без Даши. Сколь раз забегал сегодня, Мария и со счету сбилась. Но дочку будить не дала, ничо, пусть денечек поскучает, тем праздничнее им будет праздник, улыбалась про себя Мария…
Да покою на сердце у Кирилла не было. Места себе не находил, день долгий, безумный, всю душу повытянул. Про свадьбу сегодня и думать забыл - до веселья ли, когда чувство такое, будто облит помоями с головы до ног и что ни делай, а тошное чувство это не проходит. Особенно после того, как побывал он у Елецких. А как было не пойти, когда кипела в нем злость на прокуроршу - с какой это стати она заявилась к матери и бабке, наговорила черт-те чего, наорала. Пусть-ка теперь поорет на него, на Кирилла.
Только Галина Георгиевна кричать не стала. Говорила сдержано. Вот глаза шибко нехорошие были, и смотрела она в упор, с угрозой. Угроз ее и обвинений пустых Кирилл не испугался, но противно было.
- Я тебя посажу, можешь не сомневаться, - к этому сводилась суть всех ее слов, да она и немногословна была.
- А в доказательства коньяк отравленный подошьете?
- Ты об доказательствах не переживай. Будут доказательства.
- Ну, дак и у меня будут.
- Это что ж, ты со мной тягаться решил?
- Не знаю я, что такое вы задумали, а только добра вам из этого никакого не выйдет. Под статью хотите меня подвести? Сперва об том подумайте, что мне тогда разницы не будет - по одной статье идти или, к примеру, по двум.
- Грозишь? Ты - мне?!
- Зачем? Предупреждаю.
Аллы он не видел, да и видеть не хотел.
***
Даша проснулась среди ночи и до утра глядела в обступившую ее темноту. В душе было так же темно, пусто и выстужено. Ненормальный сон ее стал своеобразной анестезией, к которой прибегла Дашина психика, просто выключив ее сознание на время, пока организм справлялся с нанесенным ударом. Теперь последствия его ослабели, по крайней мере до степени, когда эмоции уже не грозили взорваться сметающим, болезненным, бесконтрольным бунтом-протестом.
К этому времени минуты, проведенные в доме Елецких, утратили смертельную свою ядовитость, и хоть болело, жгло, будто клеймо раскаленное, но ожог души переродился в урок, пусть жестокий, горький как хина, но урок, и Даша была сегодня уже не та, чем вчера. Так отмирает, делается бесчувственной кожа на месте ожога. В глубине, под ней скрыта тоненькая, чувствительная кожица, но сверху укрыта она мертвой, которой все равно - хоть коли ее, хоть режь.
Утром Даша была спокойна, разве что немного медлительна, задумчива - вроде как не от мира сего. Но чтоб это заметить, надо было приглядеться, в самую глубину глаз заглянуть, только едва ли Даша пустила бы туда сейчас кого бы то ни было. Часу в десятом услышали они, как стукнула калитка.
- Вот и Кира! Он вчера не знаю сколько раз приходил, - сказала Мария.
Даша, внешне по крайней мере, осталась абсолютно спокойной. Повернулась к входной двери, встала, прямая и… равнодушная.
Кирилл вошел, склонив голову в дверном проеме, распрямился - и как на шило наткнулся. Чужие глаза на него глядели. Без злобы, без упрека даже. Просто - чужие.
Сколько они друг на друга глядели? Секунды. А Марии показалось - вечность. Странное на ее глазах происходило и непонятное: Кирилл слова не сказал, войдя, только безотрывно на Даренку глядит. Чего это такое промеж них?
- Что ж ты… - Даша будто через силу губы разлепила, - Кира… У меня попросил бы… тебе я не отказала бы… тебе - все бы отдала.
А голос-то… лед… слова - иглы ледяные…
- Дарья!.. - охнула Мария, к Кириллу глазами метнулась и того хуже стало: Кирилл... как он лицом потемнел… Да что ж такое делается??
- Даша…
Сказал или выдохнул?
- Уходи. Не приходи никогда.
- И не выслушаешь?
- Уходи.
У Марии все слова подевались куда-то. Стоит онемелая, ладонь ко рту прижав, и только глядит непонимающими глазами, не верящими в то, что перед ней происходит.
- Это… что было-то?.. - спросила Мария, глядя на дверь.
- Кирилл Алку Елецкую изнасиловал.
- Да ты что?! - Марии показалось, что волосы у нее на голове зашевелились. - Ты с ума сошла! Приснилось тебе что ли, Дарья?!
- Все, мам. Не спрашивай больше. Узнаешь еще, теперь много найдется охотников язык почесать.
- А тебе-то кто такое сказать мог?! Когда?!
- Да Елецкие и сказали, вчера.
С этим Даша отвернулась от матери, взяла свою школьную сумку и села за книжки и тетрадки. Это было самое лучшее занятие, которое она могла себе придумать - заняла голову задачками, чтоб не пробрались туда всякие ненужные мысли. И, как ни странно, ей это удалось, причем без особого старания. Просто сейчас, как Кирилла увидела, будто еще одну задачку решила, ответ нашла. И стало все равно. Досадно только, да и то, слегка - что голова безоглядно кружилась, что наивной была до глупости. А в жизни все проще. Желания проще. Поступки предсказуемы. Если дурой не быть. Значит, не случилось ничего особенного, все так и быть должно, как случилось. Просто она - дура дурой была. До вчерашнего дня…
…Так случается, когда обрушивается на человека беда нежданная, негаданная, непоправимая. И он далеко не сразу чувствует в полной мере, что же случилось, как переменилась его жизнь. Вроде бы в полном разуме человек: говорит, ходит, делает все, что нужно и как положено. И даже думает, что все понимает. Но в самом деле живет, будто на автопилоте. И видит, и слышит, и понимает, но сознание и чувства принимают лишь половину от полной меры. Проходит месяц, другой, а то и через год навалится тоска невыносимая, душу точить станет, и жизнь сделается не мила… Тогда выходит человек из воли разума и такое в нем происходить начинает, что впору диву даваться - будто что-то там внутри сломалось, отчего все вразнос идет: и жизнь, и поступки, и чувства, и даже тело само по странному вести себя начинает.
Кирилл не помнил, как на улице оказался. Вот где главная-то боль ждала… такая, что будто угли из печи прям на живое сердце сыпанули. Пекло, жалило. Сначала больше всего обида пекла - что же она так? не спросив, не выслушав? как могла поверить любому, но не ему?..
И вот этот вопрос "как могла?" встал, как кусок поперек горла, не промелькнул в сумятице прочих. Ведь будто не Даша с нем говорила… девчушка стеснительная, скромница, такие слова никогда не сказала бы. Да еще вот так… да при матери… Что случилось с ней? И когда? А когда, как ни в тот короткий промежуток, как с автобуса домой шла и пропала куда-то! Елецкие! Ах же мразь! У Кирилла аж в глазах потемнело. Как смели к Даше руки свои поганые протянуть, рты поганые пораскрывать?!
И уже не стало обиды в помине. Только боль, боль… Что же они с нею сделали, так чтоб переменилась? Первый порыв был - к ним, ответа потребовать, заставить в клевете сознаться… Вторая мысль остановила. Как заставить? Кричать и кулаком в грудь себя стучать? По их головам стучать? Все не то, не то. Не видел Кирилл, что может он противопоставить сейчас их лжи. Будто в болоте вяз - опереться не на что. Единственное, что опорой стать могло - вера близких людей, вера его слову. Но Елецкие выбили и эту опору. Мать с бабкой… будто и хотели бы верить, да страху прокурорша на обоих нагнала, и, видать, так себя держала, что вопреки вере невольные сомнения душу скребли. А какая уж вера с сомнениями напополам? Даша… ох, Даша-Дашуня… что сделали они, если ты будто на изнанку вывернутая?.. Вот за это виноват перед ней, из-за него все… из-за него… виноват без вины.
Кирилл мучился тем, что ничего не может предпринять вот сейчас, немедленно… Корил себя, что не спросил у Натальи, когда будет готов анализ крови. Хотя, конечно, не раньше этих бесконечных праздничных дней, будь они неладны!
Не знал еще Кирилл, что не будет никакого анализа. Галина Георгиевна и тут промаху не дала. Знала - единственное, что не могла она уничтожить, как бутылку и стакан - след в крови, это "осталось" у Кирилла. И он тоже может про это сообразить. Значит, следует позаботиться, чтоб изъять и последнее, единственное доказательство. Поэтому так расстаралась, что в середине недели Наталья сказала, краснея и пряча глаза:
- Кирилл, делай со мной что хочешь… нету анализа.
- Почему? - удивился он, еще не совсем понимая, что значат для него эти слова.
- Я разбила пробирку… Заторопилась… Я ведь в тот же день хотела анализ сделать, как кровь взяла… ну и пошла вечером. А после свадьбы… сам понимаешь… Разбила…
- Почему сразу-то не сказала? - помолчав, глухо спросил Кирилл.
- Боялась…
- Тебя заставили так сделать?
- Нет! Ты что? - поспешно вскинула на него глаза Наталья, и тут же они ускользнули в сторону. - Кто бы меня заставил?..
- Скажи правду - сейчас еще не поздно повторить?
- Неделя же, считай прошла…
- Значит, поздно?
Наталья едва кивнула.
- Ты меня убила, - помолчав, сказал Кирилл.
- Прости…
- Конечно, что мне еще осталось, - усмехнулся он, обошел стоящую женщину и пошел прочь.
***
Если б все сплетни-пересуды стали слышны сквозь стены, выползли бы из-под крыш - деревня зажужжала бы подобно разворошенному пчелиному улью. Вот это событие! Вот это небывальщина! Тут есть о чем посудачить: красотка Алька Елецкая, прокуроршина дочка! и Кирилл! ну, кто бы подумать такое мог?
- …Вот дурак, нашел с кем связаться!
- Ну, Алька тоже, та еще вертихвостка!
- …Мож теперь и наш черед подкатиться? А чего? Попытка не пытка, за спрос в лоб не даст.
- Это смотря какой спрос. А то так влипнешь, не обрадуешься. Кира влип, а уж ты-то и подавно сиди - схрямают и не заметят.
- …А я думаю, еще неизвестно, как оно там было. Да и было ли.
- Оно, конечно, неизвестно, лампу им никто не держал. А только было, эт точно, чего там. Оплошал Кирка. С головой-то дружить надо.
- Это ведь тоже, как посмотреть. Может и не оплошал, а момент свой не упустил. Вот увидите, породнится наш Кира с прокуроршей, и будет жить как у Христа за пазухой. Для дочки Галина расстарается. У них и так, разве что птичьего молока нету, а кому оно все достанется? Альке, больше некому. Значит и Кирке. Нет, Кира себе на уме мужик. И правильно делает.
Про "породниться" заговорили, когда выполз откуда-то слушок - потом разросся и окреп - про то, что прокурорша смягчилась и предложила Кириллу по-другому все решить: обойтись без суда, а дело уладить через ЗАГС. Но это уж потом Галина про ЗАГС заговорила, а сначала-то такие бури в доме Елецких бушевали! Ведь Аллочка с той ночи понесла. Уж откуда-как до людей доходило, но все село было в курсе событий. И что Галина про аборт даже и слова не допускала: мол, сейчас слабину дать, да чтоб потом всю жизнь корить себя за бесплодность дочкину? Ни за что! Родишь и вырастим. Безотцовщина? Да, Аллонька, да о чем ты говоришь? Ты в каком времени живешь, детка? А отец-подлец, он пусть хлебнет тюремной баланды досыта.
Бедняжка Аллочка пролила ведро слез, но на своем настояла, уговорила мать прикрыть дело, на Кирилла заведенное. И Алла с ним распишется, тогда ребенок ее родится в законном браке. Как Кирилл на это посмотрит? А какие тут могут быть сомнения? Распишется, как миленький!
- Повезло тебе, - усмехаясь, говорила Галина Георгиевна. Она пришла в дом Кирилла предложить этот компромисс. - Альке пойди в ноги поклонись. Пожалела тебя, глупая. Сама бы я тебя никогда не простила.
- Вы мне жизнь ломаете, а я вам в ноги кланяйся? - угрюмо глянул на нее Кирилл. - Чего передо мной-то кривляетесь? Или это не передо мной, а перед ними вот? - кивнул он на мать с бабкой. - Что вы еще придумали?
- Придумали?! Алла от тюрьмы тебя, дурака, спасает. Если б ни она, отмотал бы на всю катушку, можешь мне поверить. В общем, подавайте заявление в ЗАГС, и считай, что дело твое закрыто.
- Смеётесь?
- Хотела бы посмеяться, а выходит - спасаю. Имей ввиду, ты мне даром в семье не нужен. Но ради Аллочки я тебя потерплю. Родится ребенок, дашь ему свое имя и в тот же день - катись на все четыре стороны.
Галина Георгиевна будто бездумно провела ладонью по столешнице и сейчас же брезгливо потерла пальцы. Кирилл потерял самообладание:
- Ну-ка… ноги в руки и… к чертовой матери, - в упор глядя на прокуроршу, медленно проговорил он, едва удерживаясь, чтоб не выругаться по-черному. - Дорогу сюда забудьте!
- Я это запомню, милый мой, - встала Галина Георгиевна. - Но мне здесь и так делать больше нечего, - она обвела горницу высокомерным взглядом и глянула на Татьяну: - ОбсУдите - скажите, куда сынка решили спровадить: в тюрьму или под венец.
***
Молва людская сильна стихийной дурной силой. Крутит-вертит-колотит любого, кто окажется захваченным ею, хоть правого, хоть виноватого. Если кого и жалеют, оправдывают, а все равно, пены словесной сколько собьют вокруг любого! Вывернут и так, и этак, припомнят, чего уж и сам забыл, да и еще щедро припишут. Нет уж, упаси Бог попасть на досужие языки даже безвинному - это как на лобном месте стоять в чем мать родила.
Сколь ни удивительно, но Дашу молва не коснулась. Вроде должно было ей перепасть наравне с Алькой и Кириллом. Чудо, что Даша в стороне осталась, ничем не замаранная. Но разобраться если, не было в том никакого чуда. Как обрезало трепать Дарьино имя после одного разговора.
Как-то в один из вечеров, поздно уж, Кирилл к Любке ввалился. К той самой вертихвостке Любке, которую однажды на руках нес с ногой подвернутой, а мужик ее, углядев такое непотребство, посреди дня творимое… Ну, да об этом уж говорено было, сейчас про другое речь.
Ввалился Кирилл к ним в избу темнее тучи. Любка со стола убирала, отужинали они с мужиком только-только, он еще тут же сидел. Обернулась на стук двери, брови удивленно на лоб прыгнули.
- Кирилл? - разулыбалась: - Гость-то какой! Однако рано я угощение со стола сняла!
- В другой раз угостишь. Сейчас я пару слов хочу тебе сказать. Не суетись, лучше послушай внимательно. Помнишь, хохотала ты громче всех, когда я Костика в крапиву посадил?
- Ну, помню… К чему это ты?
- За что я ему лечение прописал - помнишь?
- Ну…
- Не нукай. Ты поняла - к чему я про него. Еще раз рот откроешь и про Дашу вякнешь - ославлю. Голой по деревне пущу.
- Ты, Кира, того… не очень-то… - мужик Любкин поднялся-таки из-за стола, не очень решительно шагнул к Кириллу. - В чужом доме, все ж… Сам накуролесил, а теперь… - на этом слове он распахнул собою дверь и вылетел в сенцы, там что-то загремело, покатилось, но дверь, опять захлопнутая Кириллом, грохот этот приглушила.
- Веришь мне?
- Верю, Кира, - сжав на груди руки, пролепетала Любка. - Не буду больше, чтоб мне провалиться, не буду!
- Язык свой длинный на доброе дело пусти. Пусть потом никто не говорит, что моего предупреждения не слышал. Баба станет сплетни распускать - ославлю. Мужик - покалечу. Мне теперь все равно.
Кирилл ногой распахнул дверь и вышел.
Вот с того вечера и отрезало. И вот ведь - не только угроза Кирилла подействовала. Зауважали люди такое его отношение к девчонке, которая, и вправду, совсем уж безвинно пострадавшая была во всей этой истории. Ни Алька-кокетка, вечно стрелявшая глазками туда-сюда, ни Кирилл, у которого не хватило ума держаться подальше от прокурорской дочки, а вот эта "скромная, милая девочка". Про Дашу и раньше так думали, а Кирин демарш к Любке так повернул людское мнение, что стали девочку пуще жалеть и оберегать. Люди только думают, что независимы в поступках своих... ну, по крайней мере, в мыслях. На самом деле, мышлением толпы манипулировать легче, чем кажется. И Кирилл интуитивно нажал именно на нужный рычажок. Теперь про Дашу ни только не хотелось говорить дурное, сельчане болели за нее, как за родную. Известно, какое отношение у народа к безвинно обиженным.
Даже Костик при случае неуклюже вставил свои пять копеек:
- Дашунь, ты это... не переживай, главно дело. У тебя все впереди еще...
Даша усмехнулась:
- Да я и не переживаю.
- Вот это правильно! Так и надо. Ты молодчина, Дашуня. А Кирка… по дури своей влип. Попался, как кур в ощип... Я ведь остерегал от Алки, помнишь? Я говорил, что стерва она. А мамаша ейная, там вапще вешалка...
- Мне до этого дела нет, Костя. Я и говорить об этом не хочу.
В то время, как Дашу жалели и сочувствовали ей, Кирилл ни в ком понимания не находил, как будто глаза людям отводило - глядели, а видели, чего нет. Как-то с Марией он встретился. Та смотрела со злым презрением:
- Что, удалец, наворотил делов? И не приходишь? Кто ж это обещался голову на порог положить в случае чего? Поди и не подскажешь даже?
Ответа ждать не стала, не нужен он ей был, и до самого Кирилла не было ей дела, когда день изо дня видела она рядом воплощение его вины - Дашу. Ей-то, матери, до тонкостей видна была перемена в дочке. Девочка ее, звоночек-колокольчик, будто постарела враз. Не повзрослела, а именно вот постарела, душою. Глазки ясные потухли, песен не пела, а то ведь какое бы дело ни делала - все с песенкой. Вот об ком сердце матери болело.
Случись на месте Даши какая другая девчушка, может Мария и рассудила бы и так, и этак: нашла бы доброе слово и об Кирке. Но ведь не было никакой другой-чужой. Была Дашенька, кровиночка родная. Потому сердце Мариино сделалось слишком пристрастно, слишком остра была обида, Кириллом нанесенная - какие уж тут добрые слова ему?
Для Кирилла же настали самые черные времена. И в голове у него не укладывалось, как могло так статься, что весь мир, вчера еще полный хороших, добрых людей, друзей-приятелей; мир, в котором была у него любимая, и все было так ясно в нем… вдруг тот надежный и понятный мир вывернулся изнанкой, исказился до полной противоположности. И он ничего не мог, оплетенный по рукам и ногам паутиной лжи. Вот это бессилие изменить что-либо, ощущение слабости было ему абсолютно чуждо, незнакомо и - страшно. Он не хотел верить в это, все в нем бунтовало, казалось - да можно же что-то сделать, ведь все ложь, ложь, надо только найти способ скинуть ее с себя… Но не с ложью он сражался, а с Галиной Георгиевной, женщиной многоопытной и хитрой. К тому же борьбу она затеяла на правовой территории, где чувствовала себя как рыба в воде, и где Кирилл был обречен на поражение. Он стал это осознавать, когда участковый принес ему повестку к следователю, когда состоялся первый допрос - ни разговор, ни беседа - допрос! Вот тогда впервые пришло к Кириллу ощущение тупика, безысходности и бессилия что-то изменить.
Мать и бабка жили теперь - будто траур по нему носили. Как ножом по сердцу были Кириллу их глаза, их молчание, вздохи тяжкие и тихие слезы по ночам.
Когда Галина Георгиевна пришла, да ультиматум объявила: в ЗАГС или в тюрьму, мать еще и слова Кириллу не сказала, а он уж видел, как она духом воспрянула. У Кирилла же голова кругом шла от абсурдности положения, в котором он оказался.
В тот вечер, когда прокурорша приходила, мать никаких разговоров затевать не стала. Ни так-то просто было ей подступиться к Кириллу. Да он и возможности ей такой не дал, спать ушел. Утром тоже не ко времени - спехом об таком не говорят. И впервые Кириллу не хотелось вечером домой идти, знал, что его там сегодня ждет.
А куда пойдешь? По улицам слоняться не будешь. Долго возился с машиной. Сторож раза три в гараж заглядывал: "А, ты тут еще, Кира. А я замкнуть уж хотел, думал нету никого".
Вышел - вечер на деревню спустился, свет сделался обманным, скрадывал расстояния. Пошел Кирилл к дому долгим путем, не дорогой, а тропинкой за огородами. Там человека не шибко-то заметишь - дома с окнами глазастыми в отдалении получаются, да еще постройки всякие вид на зады заслоняют - стайки, пригоны, кухни летние. Опять же садики за домом у многих насажены, с яблоньками, с деревцами-ранетками да черемуховыми кустами. А по другую сторону тропинки и вовсе некому любопытничать - там кусты прибрежные да речка.
По пути обнаружил Кирилл за чьим-то огородом обдерганную копешку соломы. Видать, привез хозяин с совхозного поля на подстилку скотинке - свинешкам да корове, телку. Кирилл свернул к копне. Привалившись спиной к колючей соломе, стоял, курил. Вот бы хозяин увидал его тут с сигаретой - шуганул бы непутевого. Хотя… кого другого и шуганул бы, а с ним - кто бы стал связываться. Кирилл усмехнулся: "А оно ишь как выходит - сыскалась на старуху проруха, скрутили в бараний рог, и согласия не спросили…"
И тут Кириллу аж жарко стало - вдоль берега, на той же тропинке, по которой пришел он, появился человек. Даша. Из школы шла, с сумкой своей школьной. Даша во вторую смену училась, да еще, видать, задержалась после уроков зачем-то, вот и припозднилась.
Выходит, она тоже тропинку эту облюбовала, тоже избегает лишних глаз, лишних слов, нечаянных встреч... Хотя, никогда не знаешь, где такая встреча случится, на то она и нечаянная.
- Даша!..
Она остановилась, обернулась испуганно. Кирилл и подумать ни о чем не успел, когда оказался уже рядом, встал перед ней, дорогу пересекая, сжал плечи, порывисто прижал к себе, обнял. Она встрепенулась и отпрянула, было… да уж поздно - в таком тесном круге рук, как в каменном кольце. Не стряхнешь.
- Дашенька… Даша… - обжигал горячечный шепот.
Потом отстранился, посмотрел в глаза:
- Не было ничего с Алькой. Все неправда.
Даша смотрела на него молча, ни то требовательно, ни то испытующе, как будто там, в глазах его искала что-то еще, чего не хватало словам.
- Не смотри так… Не веришь мне? Почему ты не мне, а им веришь?
Дрогнуло в ее лице, и сквозь отчужденность проступила прежняя Даша - маленькая, хрупкая, и у Кирилла сердце екнуло: он понял, что то все было ее защитой, броней, и от него тоже. А теперь она перед ним открытая, беззащитная, такой вот она перед Елецкими стояла…
- Дашенька… - обнял со всей бережностью, от которой руки онемели.
- Зачем они так?..
- Я не знаю, Даша. Просто захотели все сломать.
- Так ведь нельзя…
- Нельзя.
Он положил ладонь ей на голову, прижал к себе. Отогреть бы ее на груди, как озябшую, обессиленную пичугу… То ли от неровного дыхания ее, то ли еще от чего, у Кирилла жгло грудь. Она отодвинулась, чуть упираясь ладошками.
- Не уходи... Поговори со мной, Дашуня.
Даша скользнула взглядом по домам за огородами, и Кирилл догадался, что ей нехорошо, неуютно вот так, на виду темных окон. Он взял ее за руку - она не отняла ладошку.
Даша прислонилась к соломенному боку копны, молчала.
- Как долго тебя не было со мной... Ты прости, Дашунь… Представляю, что они тебе наговорили…
Даша помотала головой, закрыла глаза.
- Ты не можешь… представить…
- Прости.
- Кирилл… что с нами будет? Что они с тобой сделают?
Он зло дернул углами губ - а на душе все ж потеплело от этого "с нами".
- Не знаю.
- Если ты не виноват, тебя же не могут посадить в тюрьму! - с надеждой проговорила Даша.
- А то мало сидят без вины! Галина… - Кирилл покачал головой, поморщился: - Обложила она меня со всех сторон. Раньше сказали бы, что так можно - я б не поверил.
- Кир, но ведь на ней свет клином не сошелся! Есть же и повыше ее.
- У меня нет ничего, Даш, только голое слово. С чем идти? У них акты, экспертизы, доказательства. Я видел у следователя. Он и справку мне показал, что Алька беременна. Может и так, только не от меня.
- Как же, Кира… Как это могло...
- Коньячку я с ней выпил. А вместо коньяка там отрава какая-то была. Выпил, и дальше не помню ничего.
- Не помнишь? - с сомнением проговорила Даша. - Так может…
- Нет. Я знаю… чувствую... Не трогал я ее. А если доказательства - нет у меня ничего. Что ж мне, вот с этим против Галины идти? - помолчав, сказал: - Да и ездил я к адвокату.
- И что?
- Он меня проконсультировал, - усмехнулся Кирилл. - Сказал: "Дохлое твое дело, парень", - вздохнул: - Вот это и есть самое плохое Дашунь, я будто связан по рукам и ногам, ничего не могу. И ведут меня на веревке, как барана.
- Кира… я не хочу, чтоб ты… в тюрьме…
Помолчав, Кирилл с неохотой сказал:
- Да они передумали меня под статью подводить. А может, и сразу все это один только цирк был.
- Передумали?! - Даша как будто обрадовалась, но тут же беспокойно спросила: - А чего же им тогда надо? Попугать что ли?
- Да нет… - Он замолчал, и молчал так долго, что Даша не вытерпела: - Кира, что еще?
Он отвел от нее взгляд, привалился спиной к соломе, потом сел, прошелестев курткой по хрупким сухим стеблям.
- А желает теперь Аллочка законным браком со мной сочетаться.
- Ой… нет… - Даша прижала ладошку к губам.
Кирилл усмехнулся, повертел головой.
- Приходила вчера Галина с ультиматумом: либо в тюрьму, либо жениться.
- Да какая же это семья? Зачем ей такое?
- Вроде бы хочет, чтоб ребенок в законном браке родился, а то получается, что нагуляла в девчонках. При этом Галина заявила - зять такой ей даром не нужен. Говорит: родит Алла, и катись на все четыре стороны.
Помолчав, Даша спросила тихо:
- И что?..
- И вот я не иду домой. Знаю, сейчас мать с бабкой к горлу с ножом подступят. Не знаю я ничего теперь, Даша. Куда ни кинь, везде клин. Ничего не знаю, ничего не могу. Все за меня кто-то другой решает.
Она повернулась к нему, взяла лицо в ладони.
- Кирилл, скажи мне в последний раз: ты ни в чем не виноват? - смотрела пристально, требовательно.
- Даша… что ж ты не веришь-то мне… - с болью вырвалось у Кирилла.
- Тсс… - Даша тихо тронула губами его глаза. - Я верю, Кира, верю… И знаешь… ты распишись с Алкой... Я не хочу, чтоб… в тюрьму…
- Дашенька… - выдохнул Кир, обнял, уткнулся лицом в колючее пальто.
Так они стояли долго. Потом, не поднимая головы, Кирилл проговорил глухо:
- Даша… если я с ней распишусь… Ты подождешь меня? Это же не по правде. Пройдет несколько месяцев, и я разведусь. Дождешься?
***
Галина Георгиевна наблюдала за Аллочкой с удивлением, к которому примешивалась доля недоумения. Она-то опасалась, что дочка будет фальшивить в отведенной ей роли. Но Алла на диво увлеченно и с удовольствием играла в жертву. А главное - с такой убедительностью, что сомнения неизбежно должны были возникнуть даже у тех, кто никак не хотел верить в Киркину виновность. Да что там какие-то чужие люди! Хоть это и невероятно, но Галине Георгиевне порой казалось, что Алла сама верит в то, что изображает. Скорбь в глазах и тени под глазами, частые слезы… Она не выходила из образа печальной девы даже когда всей публики и было-то - одна Галина Георгиевна. Алла и при ней вздыхала горько, погружалась в "невеселые" мысли. Иногда у матери чуть не срывался с языка вопрос: "Алла, а ты ничего не скрываешь? Может и вправду, было что с Киркой?" И она бы спросила, если бы не знала абсолютно точно, что девственность дочка оставила в кабинете гинеколога в областном центре.
- Аллочка, ты из образа боишься выйти? Ну ладно перед отцом комедию ломаешь, хотя он и так уже за тебя испереживался весь. Но передо мной-то?
Алла несколько мгновений смотрела на мать, будто не совсем понимала, о чем она говорит, потом расхохоталась:
- А мне нравится! Не порть мне удовольствие - это ужасно весело!
- Да в тебе талант пропадает, - улыбнулась Галина Георгиевна, сама до конца не уверенная, что ей нравится в дочке такой артистизм.
Кстати, поехать к врачу Алла сначала категорически отказалась.
- Да ты что, мама?! Нет уж, я лучше Кирке рога наставлю!
- Во-первых, он тебе не муж пока…
- Вот и будет рогатым еще до свадьбы!
- А во-вторых, - ты что, хочешь, чтоб кто-то начал трепать языком, что Кирилл тебя вовсе и не трогал?
- А мне плевать, кто что скажет! Пусть говорят, он все равно никуда уже не денется.
- Нет, моя дорогая. Ты будешь делать то, что я считаю нужным. Мне тоже плевать на их болтовню. Но только в том случае, если она никак не повредит моим и твоим планам. Понимаешь?
И на другой день Галина Георгиевна повезла дочку в областную клинику. Конечно, простенькую операцию могла сделать и местная врачиха, но у Галины Георгиевны и так уже набралось лишку "помощников", кого она вынуждена была просить о том или ином одолжении. И пусть просьбы ее была такого рода, в которых невозможно отказать; пусть было их всего-то два-три человека, кто знал чуточку больше, чем надо; пусть языки им Галина завязала крепко-накрепко, - а все же, куда спокойнее не ставить себя ни в какую зависимость от дураков. А то ведь нет-нет, да проскочит мыслишка: как бы ни ляпнул кто лишнего по простоте, что дури сродни. Бояться она не боялась, потому что никакой серьезной неприятности случиться не могло - к словам доказательства нужны, а без доказательств клевета получается, за это отвечать надо будет. Хоть завклубом этого взять. Ну, раззвонит он, что в кабинете своем все устроил в точности по инструкции прокурорши. А дальше что? Чем докажет? Кто ему без доказательств поверит? К тому же, он знает про тоненькую папочку в сейфе Галины Георгиевны, и боится как огня, что она даст ход этой папочке. Там копии накладных, бухгалтерских документов… И хоть не велики материальные ценности, к которым он допущен по должности, и злоупотребления его так, копейки, но он трус, это парень, а у страха, как известно, глаза велики. Так же, в принципе, обстоят дела и с другими "помощниками". Нет, навредить никто ей не навредит, а все же лучше, чтоб имя не трепали.
Алла пыталась настаивать на пышной свадьбе, но Галина Георгиевна твердо сказала:
- Нет, дочка. Не в этот раз. Будет еще роскошная свадьба у тебя. Но не с этим крестьянином. Ты что, хочешь, чтобы я сидела за одним столом с его матерью и бабкой? И знаешь, честно сказать, мне все меньше нравится наша затея. Ну на кой сдался он тебе?
- Мам, ты что?! Все только начинается! Кирка - мой муж! Ох и пожалеет он, что нос воротил. Я еще заставлю его ноги мне мыть и воду пить, вот увидишь!
Галина Георгиевна покачала головой:
- Боюсь, ты ошибаешься. Он неуправляемый. Это сейчас мы взнуздали его и ведем куда надо. Но так не будет всегда, в конце концов он выпряжется.
Может, Галина Георгиевна и не была бы столь категорична насчет дочкиной свадьбы, но решение определило условие Кирилла:
- С Алкой я распишусь. Только не вздумайте по этому поводу шумиху раздувать. Сами глядите, чего вам больше хочется: чтоб все тихо-мирно прошло, или хотите посмотреть, насколько у меня терпения хватит? Так сразу говорю - хватит его ненадолго. А потом я за все отведу душу.
Галина Георгиевна усмехнулась:
- Малой... условия-то мне диктовать. Как и что мне делать, я советов твоих спрашивать не буду.
А про себя подумала: "Ишь ты, туда же - с условиями, навозник. Впрочем, пса цепного хорошо дразнить, когда он на короткой привязи. А когда он рядом стоит да зубы скалит… нет, не стоит".
- И еще. В примаки в ваши хоромы я не пойду. Или Алка в мой дом, или снимите нам отдельно жилье. У меня лишних денег нет, чтоб на ваши забавы тратить, так что имейте в виду, это ваши проблемы.
- Гонору-то столько откуда, нищета? В свой дом он поведет! В завалюшку к русской печке да к тараканам? Думай хоть маленько, иль голова у тебя только шапку носить?
- Чего это я думать буду? Ты же за меня все решаешь, теща моя разлюбезная. Вот и давай, давай, дальше шевели мозгами.
- Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела, - хмыкнула Галина Георгиевна. Но осадок от того разговора у нее остался нехороший.
Насчет отдельного жилья - тут желание его совпадало с Аллочкиным. Она тоже захотела почувствовать себя полноценной женой и хозяйкой. Кажется, ей представлялось, что будет она в своем доме царицей-королевной при единственном подданном, исполняющем все ее прихоти. Ох, сильно сомневалась Галина Георгиевна на тот счет, что по-дочкиному выйдет. Ну, ничего пусть испытает. На Кирку, если что, укорот быстро найдется, а Аллочке тоже полезно - больше будет ценить материн жизненный опыт и мнение, покладистей будет. И Галина Георгиевна сняла молодым половину аккуратненького дома-коттеджа, благоустроенного, с водой, ванной и всеми удобствами. Во второй половине жила бухгалтерша из "Сельхозтехники" с мужем. Детей у них не было, так что досаждать шумом да гамом Аллочке никто не станет.
Опасения Галина Георгиевна подтверждались.
С самого первого дня "семейной" жизни Кирилл повел себя не так. Во-первых, не получилось у Аллы войти в ЗАГС так, как ей представлялось - чтоб все варежки свои пооткрывали и обалдели. Нет, она сама была великолепна! В белом богатом платье Аллочка смотрелась как картинка из журнала - глаз не оторвать. И вышла она из роскошной машины! Но вот Кирка-олигофрен!.. Убила бы! Сказал, что придет прямо к ЗАГСу, и она как дура, стояла, ждала его. А оделся-то!
Аллочка, конечно, смолчала, скандала не стала поднимать, решила позже выдать ему все, что кипело внутри. И на протяжении всей церемонии она копила злость, предвкушая, какие слова выдаст законному своему супругу. Так опять же он все поломал! Едва они вышли, прямо у дверей буркнул: "У меня дела. Вечером приду", и смылся! Алла только и успела, что рот открыть.
Пришлось ей изливать всю бурю эмоций на мать.
- Нет, ты видела, в чем он пришел?! Ублюдок, олигофрен! Он думает, это костюм?
- Радуйся еще, что не в мазуте явился. А чего ты ждала? Сама такого супруга захотела. Я говорила - деревня, мужик, навозник. Ты же не слышала ничего!
- Ой, мам, давай ты еще! - Аллочка скривилась. - Ну и куда он уперся? Какие дела сегодня могут быть?
- Это у него надо было спрашивать, не у меня. Да, брось, Алла, не переживай из-за ерунды, - Галине Георгиевне стало жаль дочку. - Поедем сейчас домой и отпразднуем нашу победу - ведь по-нашему все вышло. А выходки его - это последние взбрыки. Ничего, мы его обломаем, шелковым будет. Пусть побесится, а хомут-то уже на шее! Так?
Алла улыбнулась сквозь готовые пролиться злые слезы. Конечно, все так и есть! А то, что будет… Вот как мамулька говорит, так и будет! Всегда же по ее выходит, ей только захотеть как следует! А Кирка… Ну куда он денется теперь? И еще есть зазнайка Дашка! Вот кому она нос утерла, так утерла! Чтоб на чужое рот не разевала и место свое знала! От этих мыслей на душе похорошело, и Аллочка снова улыбнулась, теперь улыбка ее совершенно искренне была счастливой.
Галина Георгиевна, пожалуй, могла бы остановить Кирилла... не захотела. Супруг-мямля и то промычал чего-то, вроде: "Это куда он? Эй, что еще за дела?!", а она промолчала. У нее вдруг возникло острое желание разрушить все, что она нагромоздила своими собственными руками. Зачем она пошла на поводу у Аллы? У девочки-несмышленыша... Устроила дочке замужество, нечего сказать, постаралась. Разве таким должен быть у ее крошки день свадьбы?! Заигралась ты, Галина, увлеклась, не устояла перед дочкиными слезами горькими, а они ведь детскими были, те слезы: не дали приглянувшуюся цацку. Ну, получила бы другую какую да и забыла бы прежнее горе. А Галина тогда увидела возможность дать ей именно ту игрушку, которую дочка требовала. И то ли захотела она показать дочке, что мама может все, что у мамы власть, сила - а то последнее время все чаще в дочкином к ней отношении начало проскальзывать пренебрежения, снисходительность… Это было обидно. То ли потребовалась что-то самой себе доказать - да, могу! В общем, понесло ее без оглядки. А зря.
Но вот теперь, когда надо было отдать Аллочку этому мужлану неотесанному, девочку-дочку, кровиночку родную… нет, пусть уходит, так оно и лучше еще.
В тот день к Галине Георгиевна впервые пришло сожаление по поводу содеянного, и виновника она видела очень ясно - Кирилл! Все из-за него, мерзавца!
Потом сожаление будет приходить к ней еще ни раз и ни два, а виновный останется прежний, превращаясь в ее глазах во все более ненавистное и отвратительное чудовище.
А дел у Кирилла никаких не было. Просто он не мог даже представить себе, что сядет в машину вместе с Алкой и ее мамашей, станет с ними чем-то одним целым, хотя бы даже и со стороны. Он ушел на берег речки, уже зеленый от молодой травы. Бросил на траву пиджак, сел и долго глядел, как плавно и медленно несет река темную воду. Сколько скрыто силы в этой медлительности! Избави Бог неумелому гребцу попасть во власть весеннего потока. Кириллу и в голову не приходило, что ситуация, в которой он оказался, схожа с этой тяжелой рекой, набухшей весенними водами. Вернее, он сам - как холодная снеговая вода, со скрытой угрозой и мощью, что таится до поры, пока не выдастся случай выказать их. А Алка - тот самый неловкий гребец, сунувшийся в реку, не зная опасной воды.
Кирилл ничего такого не думал, просто сидел и смотрел на воду. Весенний паводок почти спал. Да нынче снег стаял медленно, потому вода поднималась не сильно, не так, как в прошлое половодье, когда люди на лодках плавали через новообразовавшиеся речные рукава, чтоб домой попасть или из дому выбраться. Тогда он Дашу вброд на руках нес - Кирилл улыбнулся этим воспоминаниям: "Врединка маленькая!" Мысль скользнула дальше, а дальше была Алка и разговор с ней, и Кир мотнул головой, отгоняя эти воспоминания - не нужна она тут даже в мыслях.
Дашуня… что в ней такое скрыто, от чего даже при мысли о ней светлее на душе становится… Ничего, маленькая моя, все еще будет у нас, мы справимся с этим. Зачем-то судьба дала нам такое препятствие, но мы его одолеем. Главное - потерпи, верь, а все остальное я исправлю.
Кирилл встал и пошел вдоль берега. Чуть дальше от речки шел узкий проулок, вклиниваясь между огородами. С обоих сторон его тянулась городьба, летом вдоль тропинки густо поднимался бурьян, от которого сейчас одни будылья стояли. Заборы густо затягивало неистребимым вьюнком с бело-розовыми цветами-громофончиками, а то и крепкие уплетья тыквы цеплялись. На них распускались большие желтые цветки с крупными каплями нектара в глубине. А к осени на месте цветов, тяжело повисали тыквы. Зимой по проулку гоняли коров на водопой, летом ребятня бегала купаться, бабы ходили белье полоскать да стирать половики, шоркая их на дощатых мостках. А сейчас тут редко кого можно было встретить. Кирилл поморщился: именно тут встретила его Мария, Дашина мать. Как она не хотела тогда, чтоб Даша с ним ходила...
Он шел к ней. Шел просто потому, что не мог не идти. Ни о чем не думал: ни что скажет ей, ни о том, что там ведь еще тетка Мария! А ну, как вытолкает взашей! Ни о чем не думал. Просто шел как за глотком воды в жару, как глотнуть свежего воздуха в удушье…
***
Даша лежала на кровати, спрятав лицо в согнутый локоть, когда в сенцах хлопнула дверь. Она торопливо поднялась. И застыла, когда в проеме двери увидала Кирилла.
- Ты?.. Ты что, все отменил?..
- Нет. Я из ЗАГСа.
- Зачем же пришел?.. Хочешь, чтоб я тебя поздравила?
Кирилл взял ее за плечи, притянул к себе, молча провел пальцем по щеке, по губам… Даше стало неловко за сказанные слова, невольно прозвучавшие упреком. Ведь сама просила… и знала - именно ее слово определило многое …
- Прости, Кира… Не сердись.
- Дурочка моя…
Она прислонилась к нему, прижалась. Кирилл вздохнул, обнял, почти закрыв всю своими большими руками.
- А теть Мария?..
- В ателье пошла, кнопки пробить. Я ее обманула. Гляжу - она собралась сегодня опекать меня, как тяжелобольную, - невесело хмыкнула Даша. - Знаю, что собиралась с этими кнопками идти, чтоб заказ доделать, а тут - передумала. Ну, я и сказала, что к подружке пойду уроки делать. Что приду не скоро. В общем, дала понять, что нету ей никакого смысла пустой дом караулить.
- Ты меня ждала?
- Нет.
- Даша, - Кирилл поднял ее лицо, - ничего не изменилось.
Она слабо улыбнулась:
- Ты просто пока не почувствовал. Многое стало по-другому.
- Что? Я прежний. Я люблю тебя.
- Вы будете жить в одном доме, в вашем доме. И она - твоя жена. У вас будет ребенок. Ты этого еще не понял?
- Я буду очень его ждать, потому что тогда все кончится. Это не мой ребенок. Мне не жаль будет оставить его.
- Так много времени… Мы не знаем, что еще может случиться.
Кирилл поднял ее на руки, лицо Дашино теперь было близко-близко.
- Раньше ты будущего не боялась … Это я виноват. Ты прости меня, Даша.
- Перестань, - она невесело улыбнулась. - Говорил, что не виноват ни в чем - а теперь другое...
- Перед тобой - да, виноват. За то, что стала бояться жить, что с подлостью человеческой встретилась… за многое…
- Перестань, Кира, - повторила Даша, обняла его за шею, прижалась, гладила затылок, зарываясь пальцами в густые, чуть вьющиеся волосы. И так горько на душе было, сердце заходилось от жалости и нежности. В тот момент ничего бы Даша не пожалела, чтоб уменьшить его муку, все отдала бы, чтоб понял он, насколько дорог ей и понятен, что они двое - одно целое. Сделай Кирилл сейчас шаг к близости, она бы ни словом, ни единым жестом не остановила его. И может быть, это было бы и ее желание тоже. Может быть, обоим стало бы потом легче…
…И Даша взяла в ладони его лицо, перевела взгляд на губы, медленно приблизилась и тронула их своими губами - отклик едва почувствовала. Кирилл неловко отстранился и прижал ее голову к своему плечу.
- Я люблю тебя, маленькая моя…
Голос прервался, он сглотнул. Стоял и покачивал ее, как ребенка.
- Наверно, меня тоже научили бояться… - усмехнулся Кирилл. - Я уже сделал столько ошибок… я не хочу, чтоб по моим счетам платила ты. Понимаешь? Прости меня, девочка моя.
Даша положила голову на широкое его плечо, молчала, сдерживая слезы.
- Я пойду, Дашуня… Не хочу с теть Марией встречаться, она ругать меня будет.
Даша улыбнулась сквозь слезы:
- А шел сюда - не боялся?
- Я не думал ни о чем. Ноги сами шли. Да и все равно… - Кирилл поморщился - так было тошно, что хуже некуда. А сейчас мне… как будто кто-то пушистый, нежный-нежный во мне, теплый… И я такое хочу унести.
Даша обвела глазами его лицо, поцеловала тихонько в губы:
- Иди.
Уже в дверях он замялся, потом смущенно проговорил:
- Даш, ты, это… ты не ревнуй меня к ней… Алка и раньше-то мне была - что есть, что нет ее. А теперь я и глядеть на нее не хочу. Ты верь мне, Даш…
- Погоди-ка, Кира.
Даша быстро ушла в другую комнату и вернулась с каким-то шнурком в руках.
- Вот. Я хочу тебе свой крестик отдать. Это в церкви мне надели, когда крестили. Возьмешь? - неловко улыбнулась она.
Кирилл порывисто обнял ее и поцеловал долго, страстно, как не целовал прежде, и у Даши кружилась голова, когда потом, молча она надевала ему на шею свой крестик на тонком замшевом шнурке.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Год учебный еще не закончился, и Алла теперь с удовольствием являлась на уроки. Ей даже обидно было, что многие предметы уже не вели, выпускной класс ходил лишь на консультации к выпускным экзаменам. Нет, Аллочка не воспылала жаждой к знаниям. Школьные науки интересовали ее теперь меньше, чем когда бы то ни было. Но где еще она могла так продемонстрировать себя в качестве юной супруги Кирилла? И Алла использовала эту возможность на сто пятьдесят процентов. Благо, интерес одноклассниц к ее новому положению и подогревать не надо было: она ж первая замуж выскочила, девчонки сгорали от любопытства - как там, замужем? Алла их интерес удовлетворяла в полной мере. Девчонки внимали ее словам с горящими глазами, а то и хихикали смущенно - порой неловко становилось от предельной Аллочкиной откровенности.
Вот жаль - Дашка не слушала, ее даже не было никогда вблизи того кружка, эпицентром которого становилась Алла. "Да все равно передадут ей", - утешалась Аллочка.
Правда, если уж по-честному говорить, и кроме Дашки были девчонки, кто не желал слушать про семейную Алькину жизнь. Порой и одергивали даже: "Ну и живи. А то не знает никто, как ты за Киру замуж выскочила! И вы, тоже хороши. Она перед вами простынями трясет, вы и развесили уши, чтоб на них лапшу удобнее было вешать". Да на этих олигофренок Алла и внимания не обращала, то Дашкины подпевалы всё. Подлизы, стараются, чтоб на экзаменах списать дала! А все равно Дашке все известно, вот и пусть бесится, локти грызет!
Хуже было то, что насмешки про "лапшу" бесили саму Аллу, потому что были правдой. Все ее россказни были придуманы ею от первого слова до последнего. Но не рассказывать же школьным дурочкам, что Кирка является домой лишь к ночи, молча ложится на диван и утром уходит, когда она еще спит. Его даже нисколько не волнует, чтоб Аллочка не проспала в школу! Ну, ни придурок ли? Она же не умеет по будильнику проклятому вставать! Хлопает по нему в полусне, чтоб заткнулся, и тут же сразу опять засыпает. Мог бы и разбудить, небось не развалился бы. Хорошо, мать звонит по телефону каждое утро.
А в выходные пропадает у своих - у матери с бабкой. Там, видите ли, весна! Там, видите ли, огород надо вскопать-посадить! А на кой черт им этот огород, двоим развалюшкам. Два мешка картошки на зиму купить не могут, нищенки! Да им и два мешка много, они ж ни сегодня-завтра загнутся обе!
Кипя от злости, Алла шла из пустого дома к родителям, но рассказала матери про такие обстоятельства своей семейной жизни лишь через месяц-полтора. Не хотелось ей говорить с матерью. Получалось, что сама она вообще ни на что не способна, даже завлечь в постель собственного мужа не может, да еще при том, что муж этот - тот самый Кирка, который не шибко-то отказывался от бабьих ласк. И вдруг такое обидное равнодушие к ней, Аллочке-красавице… Да что же это такое?!
- Ах, вот так, значит! - возмутилась Галина Георгиевна. - Гордые мы, оказывается. Ну ты погляди, какой стервец!
- Зачем я за него, спрашивается, выходила? - капризно дула губки Алла. - Он мне муж или не муж?
- Так он и не ест дома?
- Нет. Клавка уж ворчит, зачем, говорит, я хожу, наготавливаю! Варю да вываливаю! Только кастрюли мараю.
Галина Георгиевна наняла стряпуху, которая приходила каждый день и варила для Аллочки и Кирилла - девочке когда этим заниматься? У Алоньки выпускной класс! А хоть бы и не было выпускного, Алла представления не имеет о том, как обед сварить или еще там чего. А от картошки вообще руки темнеют!
- Он хоть чай дома пьет? - спросила Галина Георгиевна.
- Приходит - ложится спать. Вот и вся супружеская жизнь! Может, он к Дашке опять таскается? Может, он с ней?..
- Нет, про это сарафанное радио живо разнесло бы. Ладно. Сделаем так. В воскресенье обедаете у нас, как будто день рождения у отца. Поняла? Хотя, нет, скажем лучше, что именины, а то еще и нашему придется растолковывать что к чему. Кирку я сама приглашу.
- Ну и что дальше?
- А вечером вы пойдете домой, и все будет по-твоему. Ты таблетки принимаешь, которые я тебе дала?
- Ага, - соврала Алла. Она и забыла про них, да и на кой шут они, если не от чего предохраняться!
Галина Георгиевна была предельно доброжелательна, когда вечером явилась в дом к матери Кирилла.
- А, Кира, и ты здесь! Хорошо, что я и тебя застала. Алла сказала, что ты своим пошел помочь. Замечательного сына ты вырастила, Татьяна! Сейчас редкость, чтоб так уважительно да внимательно к родителям относились. Татьяна, я вот чего пришла. В воскресенье именины у моего. Мы хотим чисто по-семейному отметить, посидеть: вы с бабушкой да Кирилл с Аллой, больше не будет никого.
- Да я и не знаю... - растерялась Татьяна, а Кирилл только глянул хмуро на гостью.
- А что не знаю? Приходите, как никак мы ведь родня теперь, а ни разу еще не собрались за семейным столом. Может, бабушке тяжело ходить, так я Анатолия на машине за вами пошлю.
- Нет-нет, не надо машину. Не поедет она, расхворалась бабуля наша. На огороде вон болячку себе нашла, сил-то уже нет, а она не слушается, что дите малое.
- Жалко, - протянула Галина Георгиевна. - Так, может, лекарства какие надо?
- Есть у нас все.
- Ну, гляди. Если что - не стесняйся, не чужие, чай. В общем, Татьяна, очень тебя ждем, не подведи. Подходи часики в четыре. И вы с Аллой, Кирилл, тоже. Не опаздывайте, Алла-то известная копуша, так я на тебя надеюсь. Да, Татьяна, ты смотри, насчет подарка не вздумай беспокоиться. Именины не день рождения, подарков не дарят.
Поглядеть со стороны - настоящий семейный праздник получился. Галина Георгиевна сама себя превзошла в гостеприимстве. Была весела и довольна, потчевала радушно, лично мужчинам стопки наполняла - чтоб пустые не стояли. Кирилл пил, не отказывался, как будто напиться хотел. Да Галина Георгиевна и сама одну-другую стопочку опрокинула, пример гостье подавая. Предупредительна была даже с супругом своим. Смеялась, анекдоты рассказывала и забавные случаи из практики суда.
На прощание Татьяне целый пакет гостинцев для бабули надавала: "Бери-бери! И слушать ничего не хочу! Куда нам с Толиком столько. Нас ведь теперь только двое. А старые, что малые - вкусненького хочется". С Алочкой пошепталась, поцеловала: "Будь умницей!" На Кирилла, изрядно захмелевшего глянула: "Кира, не обижай ее. Она маленькая еще, глупая". В общем, идеальная мама и теща, да и сватья хоть куда! Только знать бы еще, с чего так вдруг?
На следующий день часов в одиннадцать Галина Георгиевна позвонила дочери - к этому времени та должна была вернуться с консультации.
- Ну, как?
- От-лично! - Галина почувствовала, что Алла улыбается во весь рот. - Кирка как взбесился! Зверюга! - в голосе Аллочки был восторг.
- Чувствую, тебе понравилось?
- Спрашиваешь!
- Тебе понравилось иметь дело с пьяным бешеным зверем?
- М-м-м-мдам-м-м, - мурлыкнула Алла.
- Значит, это то, чего ты хотела?
- Да!!! Мамулечка, ты моя прелесть! Ты моя феечка! Я счастливая-я-я-я!.. А у тебя еще есть те порошочки?
В тот день сердце Алоньки пело. Чем дальше ползли стрелки, тем с большим нетерпением ждала она Кирилла. Нет, он точно олигофрен все-таки! Ну, мог бы и заскочить домой на полчасика, да и с работы своей дурацкой сдернуть пораньше. Ну ладно, ладно, ладно! Крути свою дурацкую баранку! Так и быть, молодая жена будет умницей и, как положено, будет ждать любимого супруга! Все равно теперь все станет по-другому!
Она вертелась пред зеркалом, что-то мурлыкала-напевала, стол накрыла красивой скатертью… Но пробило пять, и шесть, и свечерело уже… Алла сто раз выходила на веранду, глядела в ту сторону улицы, откуда супруга ждала … Потом долго сидела за накрытым столом, радужных ожиданий заметно убывало… Потом стало невтерпеж сидеть за этим дурацким праздничным столом и она решила подождать Кирилла на скамейке в полисадничке - в сумерках ее там не видно будет, а то соседка-бухгалтерша до того назойлива! То с комплиментами придурочными, то пирожки какие-нибудь тащит. Увидит, обязательно рассюсюкается опять! Повеситься можно от ее квохтанья! Алла вышла, и едва не наткнулась на Кирилла, курившего на ступеньках крыльца.
- Кира! - Аллочкино раздражение как рукой сняло. - Ты чего тут? А я жду-жду!
Она прильнула к его спине, обвила руками за шею. Кирилл резко встал, и Алла от неожиданности плюхнулась на доски крыльца.
- Ты что, Кира!? - она схватила, было, его за руку, но испуганно отшатнулась: Кирилл замахнулся на нее. Нет, он не ударил, только глянул так…
- Ты держись подальше… убью…
Глаза у него были просто бешенными.
- За что?!
- Тварь! - вытолкнул сквозь зубы Кирилл
- Разве ночью тебе было плохо?! Ну, Кира! - в голосе Аллы появилась капризная плаксивость.
Кирилл наклонился, и Аллочка снова отпрянула назад, но он молча взял со ступеньки бутылку - до этого момента Алла и не видела эту бутылку водки, наполовину пустую. Кирилл запрокинул голову и, громко глотая, отпил прямо из горлышка, как воду. Потом повернулся и пошел со двора.
- Кира! - жалобно всхлипнула ему вслед Алла, и вздрогнула всем телом от резкого стука калитки, слившегося с треском - Кирилл так хлопнул жиденькими воротцами, что выломилась одна из петель, на которой они висели.
Ту ночь он спал дома, у матери. Однако на утро она выговорила ему:
- Кирюша, что же ты делаешь? Ты почему вчера так напился? Я испугалась даже - никогда ведь с тобой такого не было. Случилось что?
- Ничего. Захотел напиться и все.
- Не пугай меня, сынок. Я не хочу, чтоб ты как отец твой стал. Не дай Бог… Неужто я еще и это увижу? Сына, прошу тебя…
- Мам… плохо мне сейчас… из-за Алки все. Ты же знаешь… я видеть ее не могу…
- Сыночка, да потерпи… может, оно не все так уж плохо? Вот на именинах-то как Галина угождала тебе, старалась… может, они по-хорошему хотят?
- Подлые они, мама.
- Ну потерпи. Не долго уж осталось, а там разведетесь, Бог даст, освободишься. Только давай, Кира, чтоб по-людски все было. Пить-то зачем так?
- Ладно, мам, не буду. Ты не переживай, мамуль. Все образуется.
- Да как же не переживать? А за кого мне тогда переживать-то, Кирюша? Сыночек ты мой золотой, у нас с бабулей только за тебя душа и болит.
Кирилл наклонился, ласково обнял мать - сердце защемило оттого, какая она маленькая, худенькая - все косточки, вот они, под ладонями. В последнее время мать еще больше похудела, стала будто прозрачная. С острым ощущением вины, Кирилл ткнулся ей в плечо:
- Мам, я тебе обещаю, у меня все наладится. Ты будь за меня спокойна. Ну что, в самом деле, - живой, здоровый вон какой. А с остальным… да пройдет время и все наладится. И не переживай, мама, не буду я больше пить.
Мать погладила его по щеке:
- Хороший ты мой…
А наутро матери не стало. Легла спать и не проснулась. Усталое сердце ее просто остановилось во сне, истратив весь свой ресурс до последней капельки.
Днем, за скорбными хлопотами Кирилл не мог еще до конца осознать своей беды, всей глубины потери. А ночью, когда согласно церковным правилам рядом с гробом оставались самые близкие, он плакал навзрыд, как ребенок. Он как будто все еще чувствовал прикосновение маминой руки к своей щеке и последний ее поцелуй. И винил, винил себя в том, что жизнь матери оказалась такой короткой. "Прости, мама", - шептал он и гладил ее волосы.
Вот настоящая беда, об которой Кирилл еще не знал и не ведал. Много на него обрушилось в последнее время, круто жизнь вертела, но даже в самых безвыходных ситуациях ему говорили: решай, выбирай. Путь даже и была только видимость свободы, и выбор уже определен был заранее… Но только теперь Кирилл понял, как это - когда совсем нет выбора. Вот она, данность… и ничего нельзя изменить. В сравнении с потерей матери все его "семейные" неприятности сделались не такими уж значимыми, Кирилл ясно увидел - они временные, потому что у него, в отличие от мамы, еще есть время, целая бесконечность.
Он стал спокойнее. Скорбел, тосковал о матери, жил на два дома. Он, было, предложил бабуле вместе съехаться, все равно где: на их с Алкой территории, или они к бабуле перейдут, но старая категорически отказалась: "Пока ноги носят, управлюсь одна!" Вот Кирилл и наведывался к ней по два-три раза на дню. В обеденный перерыв не домой, а к бабуле шел. Впрочем, так оно и при матери было, там всегда к его приходу стол накрыт уж был. Теперь по пути успевал в магазин заскочить, продуктов, хлебца прикупить. А там, пока то да сё, воды между делом натаскает, чтоб успела на солнышке степлиться - не колодезной же поливать. Ну а вечером известные заботы - в огороде управиться, грядки полить, да и кроме огорода надобности в мужских руках довольно: там поправить, здесь заколотить. Кириллу то и не в тягость было - бабуле помочь, это он с удовольствием.
Алка тоже как-то притихла. Иной раз Кирилл настолько не думал о ней, что забывал про ее существование. На похоронах Даша к нему подошла. В толпе положила ему руку на плечо. Он обернулся и… будто огонек засветлел для него во мгле непроглядной. Подался к ней: "Даша…" Тот миг стал для него кусочком желанной, не поломанной жизни, показался реальностью… Но следом как водой ледяной окатило - рядом Алка взвилась:
- Чего она тут?! Пусть убирается!
Кириллу задушить ее захотелось, аж пальцы свело. Но сказал только: "Заткнись". Наверно, внушительно это прозвучало, потому что Алька съежилась как-то… По крайней мере, уже в следующее мгновение она выпала из внимания Кирилла и не пыталась внимание это привлечь. А Даша… улыбнулась ему печально влажными глазами, погладила по руке и… ушла.
Вот, кажется, то был последний взбрык Аллочки. Ничего, он потерпит, только пусть поменьше лезет на глаза. Ах, не знал Кирилл, что беда все еще кружит над ним, все еще примеряется, выбирает место уязвимое, куда побольнее можно ударить железным клювом.
Не знал еще Кирилл, чем обернулась та ночь "любви"! Что ж… ну не был он святым отцом Сергием, отрубившим себе палец, чтоб устоять перед соблазнительницей и зовом плоти. Не выстоял Кирилл перед ненормальным, животным желанием, перед обнаженным девичьим телом, когда Алка юркнула к нему под одеяло, прижалась на тесном диване… И то, что произошло… да какая там любовь… Но в ту ночь нелюбимая супруга забеременела от него.
Вторым новость узнал Кирилл. Да и то, бабка надоумила, самому-то и в голову бы ничего такого не пришло.
Бабуля вдруг спросила как-то:
- Сынок, Альку я сегодня видела в центре. Она беременная ли?
- Да ее то и дело полощет. В рот ничего не берет.
- А срок рожать когда?
- А ты, бабуля, не помнишь? - хмыкнул Кирилл. - От марта считай, не ошибешься.
- Дак, это я понимаю, из ума не выжила пока. Я к тому, что уже срок большой получается, а у нее и живота нет. Она сама-то что говорит, когда?
- Я не спрашивал.
- Вот тебе на! А ты спроси.
- Ладно, бабуленька, спрошу.
Алькина реакция на безобидный вопрос оказалась, по меньшей мере, странной. Алла побледнела и медленно опустилась на диван.
- Кира… я боялась… когда ты спросишь, - помертвелыми губами пролепетала она.
Хорошо было матери учить: скажи ему так и так. Она-то не видела Кирилла в бешенстве, не видела руки, занесенной над ней, над Аллой… Да он просто зашибет ее сейчас и все…
- В чем дело?
- Кира… - она сползла на пол и встала на колени, - прости меня!
- Да что случилось?
- Он родится в апреле.
У Кирилла брови поползли на лоб:
- Ты что, тринадцать месяцев носить будешь?!
- Это другой ребенок… у меня был выкидыш… ну, от переживаний всяких…
- Врешь. А я и не заметил? Ты чего городишь?
- Это получилось еще до того, как мы поженились… - прошептала Алла.
- Выходит… ты не ждала никакого ребенка, когда заставила меня пойти в ЗАГС?
Алла молчала и глядела на него огромными глазами, которые наливались ужасом. Она видела, как лицо Кирилла становится белым. Не выдержав, Алла закрыла лицо руками. Кирилл не помнил, как он подошел к ней, сжал в кулаке ее волосы, скрученные на затылке. Он только хотел заставить ее смотреть, хотел видеть глаза. Пришел в себя от визга Алки, когда вздернул ее голову вверх, и она взвилась с пола. Закинув руки за голову, она цеплялась за его руку и кричала.
- Замолчи! - тряхнул ее Кирилл, и вопль оборвался.
- Ты вообще не была беременна?
- Была! Была!
- Лживая сука! - отпихнул он Аллу, она упала на диван, испуганно поскуливая, начала неловко отползать подальше от него и прижалась к диванной спинке.
Кирилл помотал головой, будто пытаясь избавиться от того, что узнал сейчас, и от своих мыслей. Проговорил - и голос звучал растеряно, беспомощно:
- Что же вы делаете со мной?
- Кирочка прости! - всхлипывала Алла, прижимая кулаки к подбородку. - Я люблю тебя… я хотела, чтоб ты женился на мне… Кирочка прости…
- Да ты ненормальная! - потрясенно пробормотал Кирилл, и во взгляде его смешивались непонимание, растерянность, брезгливость, недоумение будто увидел перед собой нечто, чего и быть не может, но оно вот - реальное и омерзительное.
Кирилл молча запихнул в полиэтиленовый пакет пару своих рубашек, зубную щетку, огляделся - больше и брать нечего. Алла жалобно скулила, глядя на него перепуганными глазами. Кирилл повернулся и вышел. Тогда только Алла заревела в голос.
Галина Георгиевна явилась к нему на работу, в мастерскую, где Кирилл возился со машиной. Выглядела она, как всегда, уверенной в себе, к Кирилу подошла решительно, потому что умела с ходу взять ситуацию в свои руки.
- Ты что же это творишь?! Жена ребенка твоего носит, а ты концерты ей закатываешь!
- Ну что, теща, друг родной? - медленно пошел к ней Кирилл, вытирая ветошью руки, испачканные мазутом. - Соскучилась? Зятю пришла угодить? С огнем играешь, родная. Скажи-ка, были у тебя дела про мужей, которые жену и тещу в одной упряжке гоняют? Были, нет? Подкинуть тебе? Дельце такое подкинуть, говорю? Ты туговато соображаешь, я смотрю, ты это брось, ты ж мозговой центр, - ухмыльнулся Кирилл. - Вот коль мозги у вас одни на двоих, то и бегать вы у меня парочкой будете. И быстро бегать. А то достану - зашибу ведь. Больно хлипкие вы для меня.
Галина Георгиевна вдруг поняла, что медленно пятится назад, и резко остановилась. Но взгляд Кирилла вонзался в нее, толкал. Было в нем… в общем, ясно поняла прокурорша: угроза его - не просто слова. Ей стало страшно, и она опять шагнула назад.
- Пошла вон, - негромко и четко проговорил Кирилл, ноздри его дрогнули. - С Алькой в суде встретимся, и не вздумай шашни свои затевать. Убью.
***
К тому времени, как начаться этим событиям, Даши в селе не было - вскоре, как схоронил Кирилл мать, Даша уехала в город в институт. Месяц жила там, сдавала вступительные экзамены, потом ждала результатов. Не хватило ей всего-то пол-балла до проходного, и, в результате, в институт она не попала. Приняла это с полным равнодушием, с каким и вступительные экзамены сдавала. Может, и не хватило ей не тех несчастных пол-бала, а азарта, горячего желания поступить в ВУЗ. Жила Даша, будто в безвременье, где ничего не случается, только пустота и ничто. И надо его переждать, перетерпеть, однажды это безвременье кончится и можно снова начать жить. Наверно, ничего такого Даша не думала, и не осознавала даже, но жила именно в таком состоянии и на происходящее вокруг смотрела с равнодушием. Мария получила ее письмо, приехала к ней в город: "Даша, поступай хоть куда-нибудь, не хочу я, чтоб ты в село сейчас возвращалась!"
- Почему?
- Да будто сама не понимаешь! Кирка вроде притих маленько, - (это был тот короткий период, когда притихла и Алла в ожидании неминучей грозы, которая разразится, как только Кириллу откроется ее обман), - но если ты приедешь, ничего хорошего из этого не получится. Это ж как спичку в солому бросить - и Алька беситься начнет, и он тоже. Не надо до греха доводить, Дашуня. Поживи в городе сколько-нибудь. А там видно будет. Или ты думаешь, мне шибко весело из дому тебя гнать? Да у меня только и мысли все о тебе. Ложусь - за тебя молюсь, встаю - про тебя только думаю. Уж так сиротливо мне одной, одиноко. Да и об нем, непутевом, уж коль правду тебе сказать, душа болит. Но все равно, я тебя прошу - не возвращайся пока.
Ну и ладно. Наверно, так оно, в самом деле, лучше. И Даша поступила на первые же подвернувшиеся курсы. Готовили там кого-то вроде экономок в фермерские хозяйства, жен для фермеров. Что только ни преподавали девчонкам: от основ бухгалтерского учета до ветеринарии и кулинарии. Курсы были рассчитаны на десять месяцев. Даша получила комнату в общежитии, где кроме нее жили еще три девочки из ее группы. Вообще-то ей повезло: преподаватели были толковые, учиться оказалось интересно, и группа подобралась хорошая, жили дружно и интересно.
За этими хлопотами проскочило лето. Приехать домой у Даши все не получалось. Дважды вроде уж совсем собралась, да всякий раз мама сама - будто чувствовала - приезжала, опережая ее намерения. Привозила одежду, продукты, деньги. Поэтому Даша приехала в село аж в сентябре на выходные. Приехала помочь матери с огородом управиться, картошку выкопать да прибрать на зиму, хотя Мария уговаривала: не надо, сама потихоньку-помаленьку справлюсь.
Понятно, чего Мария опасалась. Дашуня вон вроде только-только успокоилась, чуток ожила. Увидятся - опять все сколыхнется. Да еще при таких вестях, какие по селу бродят. Что ушел Кирилл от Альки, подал на развод. Оно бы, конечно, ничего, это Мария, может, и скрывать бы не стала. Но ведь неизвестно еще, чем дело кончится. Алька вернулась к матери, то и дело истерики закатывает, кричит, что развода не даст. Надо это Дашуне знать? Сколько можно на нервах у девчонки играть? И уж совсем ни к чему Даше говорить, что Кирилл - глаза бессовестные - сколь раз уж приходил да умолял адрес ее дать. С какой бы стати Мария стала дочке про это сообщать? Мало он девчонке голову морочил?
К радости Марии повидаться Даша ни с кем не успела, даже с подружками. А когда было? В субботу на огороде наломались, дотемна работали, а в воскресенье чуть свет Мария уже проводила дочку в город, сама на автобус посадила. Дома же она все время у матери на глазах была, шагу никуда не ходила. Так что никакими новостями сердечко ее не растревожилось.
Ревностно глядела Мария, кто из деревенских поедет в автобусе. Слава Богу, вроде некого опасаться. Автобус полупустой пошел. Из ближней деревни на машине семью подвезли, приезжие, в гостях, видать были у кого-то. Да еще двое пожилых - муж да жена, они с другого края села, Мария их почти и не знала. С сумками, с банками - огородное свое богачество на рынок повезли.
Как уехала, у Марии аж от сердца отлегло - всякого стука-бряка боялась, что заявится напрошенный гость с минуты на минуту. Но, нет, видать, не дошло до него, что Дашуня дома, а то, как пить дать, явился бы.
Таким образом, Даша долго пребывала в неведении относительно тех событий, которые в деревне перетолковывались на семь ладов. Но сколь не отодвигала Мария неприятности от Даши, да ведь под своими ладошками дочку не упрячешь. Во всех школьных классах и студенческих аудиториях молодежь радовалась приближающимся каникулам, а Мария - могла бы - так с радостью бы их отменила. Но с этим обстоятельством она уже ничего поделать не могла.
Кроме того, душу грела малюсенькая надежда: может, зряшные ее переживания? Может, переболела девочка своей первой детской влюбленностью, да и прошло все? Ведь ни разу она о Кирилле даже не заикнулась, ни когда приезжала мать к ней в город, ни по телефону… Хотя… закрыто Дашино сердечко, потаенная она. И начни выспрашивать про Киру да Альку, Мария, пожалуй, удивилась бы даже.
Вот и лелеяла Мария слабую надежду на то, что встретятся Даша да Кирилл и поставят последнюю точку в своих отношениях. Не потому надеялась Мария на эту точку, что была против Киры, вовсе нет. Первоначальная неприязнь к нему прошла без следа, и мнение свое о Кирилле Мария давным-давно изменила. Ей, мыкавшей горькое бабье одиночество, Кирилл нравился основательностью, хозяйской хваткой. С ним все казалось надежно, прочно. И так неожиданно рассыпалось, будто карточный домик. Мария жалела Кирилла, сочувствовала ему, но… пусть не вплетается ниточка Дашенькиной судьбы в этот черный путаный узел, петлей захлестнувший Кирилла. Пусть не коснется это ее, Марииной дочки, пусть в жизни у Даши будет все ясно и хорошо. Может, он, жалея девчонку, тоже так думает, он ведь человек разумный. Перестал ведь ходить да душу рвать - адрес просить. И то - нечем ему Дашу порадовать.
Недолгим оказался срок, когда Кирилл надежду лелеял, будто вновь хозяин судьбе своей. Развода ему не дали. Какой там развод, когда судья и народные заседатели видели перед собой Аллочку. Выглядела юная женщина жалко - мало, что осталось в ней от белокурого ангелочка. Гладко зачесанные волосы, бледная, глаза "на мокром месте" и покрасневший нос, черные круги вокруг глаз. Ее отпустили на суд из больницы, и рядом с ней неотступно дежурила медсестра.
Кроме физического нездоровья, вызванного жесточайшим токсикозом, у нее были совершенно расшатаны нервы. Спокойно говорить она не могла. Или кричала, или начинала бурно рыдать. Кричала Алла, что хочет сохранить семью, что у ее ребенка должен быть отец. То обвиняла Кирилла в том, что он систематически истязал ее, бил, что обстановка в доме была невыносимой. Что он запирал ее в квартире, а сам дня три-четыре шлялся неизвестно где, и плевать ему было на то, что жена взаперти, голодная. То заявляла, что любит мужа, что если их разведут, она покончит с собой... Часть ее обвинений звучала абсолютно нелепо, но Алла выкрикивала их истово, убежденно - порой создавалось впечатление, что она невменяема.
Слушание дела о разводе длилось недолго - решение суду стало ясно очень скоро: "Учитывая состояние супруги, суд отклоняет прошение о разводе. Суд считает нужным поставить истца в известность о том, что, согласно закону, после рождения ребенка, развод невозможен по достижению ребенком одного года".
Кроме того, судья сочла необходимым выразить Кириллу свое личное "фэ":
- Разве вы не видите, в каком состоянии ваша жена? Как вы можете оставить ее именно сейчас, когда ей более всего нужно чувствовать вашу поддержку? Стыдно и бесчеловечно быть таким эгоистом, молодой человек.
Решение суда не стало для Кирилла громом среди ясного неба - все шло к тому. Сложившаяся в суде атмосфера никак не питала его надежд, и то, что его "приговорят" к Аллочке, стала ясно Кириллу задолго до оглашения приговора, он уже и не рассчитывал на иное. И едва ли старшая Елецкая причастна к тому что суд занял именно такую позицию - просто обстоятельства так сложились… Все начало меняться в пользу Аллы в тот момент, как она появилась в зале судебных заседаний - страдающая, преданная мужем, который, конечно же, в такой ситуации однозначно выглядел негодяем. Может быть, мать и срежиссировала поведение Аллы, как разжалобить, вызвать сочувствие и сострадание, но затевать какой-либо сговор с судьями Елецкой не требовалось - даже самый неподкупный суд пожалел бы несчастную женщину и принял ее сторону.
Даша ехала домой в надежде, что ждут ее радостные новости, что много воды утекло и подходит к концу срок, когда Кирилл оказался заложником Алкиной оплошности и хитроумного плана Елецких. У Аллы вот-вот должен родиться ребенок, нагулянный ею неизвестно с кем, Кирилл будет записан отцом новорожденного, а больше - по уговору - он не должен Аллочке ничего.
Даша этот срок честно выстояла, никто не мог упрекнуть ее, что мешалась, мол, покою не давала, на нервах у бедной Аллоньки играла. Хотя… поначалу, особенно, думать ни о чем не могла, и наяву, и с закрытыми глазами Кирилла видела. Во сне ли снилось, иль в полусне мерещилось прикосновение рук, и она просыпалась оттого, что узнавала эти руки… Сколько слез пролила, про то лишь она сама только знает и никто больше… А потом сказала себе: "Хватит!" Представила, что Кирилл в дальней и долгой поездке, и тоскует и страдает от вынужденной разлуки так же, как она - и горечь произошедшего вроде перестала быть такой нестерпимо острой. Ну, правда ведь, что уж такого страшного, непоправимого произошло? Разлучница-злодейка жизнь исковеркала?.. Да какая она разлучница? Вот если б вправду Кира присох к ней, отпихнул бы с дороги ее, Дашу, и не глянул, тогда бы да, было бы о чем слезы лить - от обиды, от горечи, оплакивать бы любовь свою первую, поруганную… К счастью, нет ничего этого. Есть только вынужденная разлука… Да ведь не навсегда. Пройдет время и все изменится. А сейчас каждый прожитый день приближает их к встрече. Время все изменит, а вовсе не пролитые слезы. Просто надо каждый вечер говорить себе: "Вот прошел еще один день, и Кирилл стал на целый день ближе", - от этих мыслей на душе светлее делается.
Первое время очень тянуло к нему - только увидеть, пусть даже мельком, издали... И когда не поступила в институт, первое, о чем подумала - о Кире, обрадовалась, что домой едет! Тут мама стала уговаривать не возвращаться, пожить в городе - ой, как взбунтовалось все в душе: "Нет! Нет! Хочу туда, где он!" Сдержалась. Потом поняла, что мама права. Что лучше держаться ей подальше от Кирилла все эти месяцы. Ведь не получится взглянуть на него издали, дело тем не кончится. Он обязательно сделает так, чтоб встретиться, словом перемолвиться. А ведь деревня не толпа городская, там каждый на виду, все про всех знают. Что касается их с Кириллом, так за ними и вовсе деревня в сотни глаз глядит, не спрячешься. В деревне и про то, чего не было знаю, а уж если было… К тому же Кирилл и не посчитает нужным уж сильно-то таиться, так что до Елецких про их свидания слух дойдет обязательно, - а уж они найдут способы в душу нагадить. Вот чем обернется это для Кирилла… А дальше? Смолчать да перетерпеть не захочет, но чем он может ответить? Зачем испытывать его терпение, добавлять неприятностей, когда ему и без того несладко? А если, - Даше даже думать об этом не хотелось… - но вдруг из-за этих встреч Елецкие опять скандал ей устроят, страшно представить, что из этого выйдет, что Кира может натворить …Ох, нет, права мама. Она, Даша, обязана подумать о Кирилле, прежде всего, и облегчить ему жизнь.
Так вот, поразмыслив, желания свои Даша на крепкий замок заперла и решила, что не пойдет у них на поводу, чтоб потом не сожалеть да не каяться.
И Даша так сделала.
Будь она прежней девочкой с распахнутым сердцем, с радостной уверенностью, что вокруг лишь добрые люди, и с ожиданием от окружающий честности, порядочности, искренности потому лишь, что сама именно такова в своих поступках… Скорее всего, ей и в голову не пришло бы избегать Кирилла. Она приезжала бы домой в надежде на желанное свидание с любимым, чтоб сказать ему, как любит его, что отношение ее нисколько не изменилось… и думать не думала бы, что они с Кириллом делают нечто предосудительное - ведь это и в самом деле так. И если бы узнала, что Алька из-за этого закатывает Кириллу скандалы, искренне удивилась бы: "За что?" И с нетерпением стала бы ждать новой встречи с ним, чтоб спросить, пожалеть, утешить…
Но урок того воскресного утра, который преподали ей мать и дочь Елецкие, клеймом впечатался в сердце Даши. От ожога остаются грубые рубцы. Сделалось ли от этого сердце Дашеньки менее чувствительным к боли? Можно и так сказать. А можно - научилось терпению переносить боль. Кроме того, когда судьба начинает бить на жестких колдобинах, первым делом сваливаются розовые очки и перестают обманывать, радужно искажая действительность. Окружающее видится более правдиво, правильно, да и собственные поступки тоже. Может, оно не столь уж приятно, видеть все в истинном свете, но зато помогает жить и поступать рассудочнее, а значит, разумнее. Искреннее ли, чистосердечнее? Это другой вопрос. Поддаться первому душевному порыву, откликнуться на его зов - может, так оно и проще, от чистого сердца будет. Да не та ли это простота, что хуже воровства? Нет, на то и разум человеку дан, чтоб узду накидывать на чувства, пройти по тонкому, острому рубежу между чувством и рассудком, по "золотой середине" - вот истинная разумность.
Милое дело вот так-то рассуждать про золотую середину, про холодную голову, что способна остудить чувства… Справлялась Даша с собой, пока на душе хоть сколько-то покою было. Но чуть заненастьило, и отлетел покой одуванчиковым пухом, который лишь малого дуновения ждет. Мария поняла это, едва увидала Дашу на выходе из автобуса. Торопливо скользнула глазами по стеклам - это кого благодарить, что материны опасения сбылись? Ах, да чего уж там! Не посадишь ведь дочку под стеклянный колпак. Не сегодня - завтра все узнала бы.
Взяла из рук сумку:
- Идем, Дашуня.
Даша молча шла рядом, и не понять было, то ли сердится на мать, то ли новости ее так ошеломили.
- Почему же ты ничего не говорила мне, мама? - спросила она, наконец.
- А что было говорить, доченька? Зачем? Ты могла бы изменить хоть что-то? Не могла. Или на суд приехала бы, Кирилла ободрить? А он захотел бы, чтоб все на твоих глазах происходило? Алька-то там чего только не болтала. Так для чего б я должна была тревожить тебя? Выходит, что для одного только - чтоб ты сидела да слезами умывалась, да пустые думы в голове бесперечь крутила? Об этом жалеешь? Не держи на меня обиды, Даша. Хотела тебе сегодня рассказать, что за дела тут у нас. Не успела. Досадно, что опередили.
- Ладно, мама, все. Не будем больше про это.
- Обижаешься на меня?
- Нет, - вздохнула Даша. Повернула голову, глянула в виноватые материны глаза, улыбнулась: - Ну, чего ты, мам? Правда, не обижаюсь.
- Знаешь… я ведь надеялась, что поживешь вдали от него, все остынет… Что до всех этих дел будет тебе… как… вот камень в речку кинут, круги пошли да и растаяли. А вода дальше катит, и нету ей никакого дела до того камня.
- Может, так оно и будет.
Мария сбоку посмотрела на дочку, чуть заметно покачала головой.
- Хорошо бы… Ты вот в городе пожила, поглядела, как там люди живут. Искала бы там свою судьбу, Дашуня. А первая любовь… она почему-то долгая не бывает. И редко хороша для жизни, почти никогда. О ней только вспоминать хорошо.
- Мама, что ты хочешь услышать? Ничего я тебе сказать не могу. Хочу его увидеть. Хотя, если он не придет… искать его не буду.
"Как же… не придет…" - подумала Мария, и как в воду глядела.
Кирилл пришел ясным днем. Не выжидая темноты, не скрываясь ни от кого. Они обе услышали, как стукнула калитка, и даже Марии на миг показалось, что все как прежде - вот пришел Кирилл, как приходил вчера и позавчера, тот же знакомый стук, вот, как всегда, скрипнула ступенька в крылечке, шаги в сенцах…
Мария стряхнула мОрок, глянула на Дашу. В это время дверь отворилась… У Марии сердце заныло… ох, напрасно тешила себя пустыми надеждами. Так не глядят, коль в душе и след любви простыл. И он тоже… Смотрел ли кто на Марию хоть раз вот так-то?.. Ах, дети вы мои, дети…
- Здравствуй, Даша…
- Здравствуй.
И больше им не нужно ничего. И молчание не тягостно, когда не распахнутые глаза навстречу, а сами души... А ведь ей сейчас уйти надо, оставить их вдвоем. Да что ж это такое, спрашивается?..
- Вот что… я дайче обещалась к соседке зайти...
Кирилл перевел взгляд на Марию, виновато дрогнули уголки губ:
- Спасибо, теть Мария.
- Да уж ладно… Проходи. Чего у порога-то?
- Даш, мне бы чаю горячего… Можно?
Она молча встала, сняла с плиты чайник, который только что вскипел - они с мамой как раз и собирались чай пить, налила большой бокал, поставила перед Кириллом.
- Хочешь варенье?
- Нет. Ничего не надо. Просто холодно, согреться только.
Даша смотрела, как Кирилл грел ладони, обхватив горячий бокал. Где ж он успел замерзнуть так? Спрашивать не хотелось. И вообще не хотелось ни о чем говорить… потому что все разрушится… Вот это ощущение, что он здесь, рядом - пусть оно продлится еще хоть немного. Его глаза, руки, губы. И не надо больше ничего, пожалуйста... Какой болезненной истомой исходит сердце…
Кирилл медленно катал между ладонями бокал - в его руках он казался на удивление маленьким.
- Я как рыба на берегу… Рот открывает, а ни звука. И я так же… Пришел поговорить, а слова не идут.
Даша посмотрела на него молча - она тоже не знала, что сейчас говорить. Да и не хотела.
- Почему ты так долго не приезжала?
- Думала, что так будет лучше…
- Да уж… лучше... Не знаю, хуже, чем есть, может быть или хуже некуда.
- Я приезжала в сентябре.
- Знаю. Пятнадцатого. Я узнал, когда ты уже уехала. А теть Мария… ну, она у тебя и партизанка! Как ни упрашивал сказать твой адрес - не дала.
- В самом деле? - удивилась Даша.
- Она и тебе не говорила?
- Мама вообще ничего о тебе не говорила.
- Но… - Кирилл пристально посмотрел на нее, и в глазах его появилось болезненное беспокойство: - Ты ведь знаешь?..
- Благодаря Шурочке Сайкиной. Помнишь ее? В параллельном классе училась. Я в "Б", а она в "А". Сегодня в автобусе у нас места рядом оказались.
- И она всю дорогу тебя развлекала…
- Развлекала... - эхом подтвердила Даша.
- Даша... я не хочу оправдываться. Стыдно.
- Не надо оправдываться. Просто расскажи о себе. Как жил это время. Не хочу ни Шурочке верить, ни маму слушать... Ты сам мне скажи... если захочешь, конечно... Но, может быть, ни о чем и говорить не надо - это тоже сам реши.
- О чем ты?
- Ну... если ни к чему этот разговор... если не нужен тебе.
- А тебе - нужен?
- Разве я не сказала уже? Я прежняя, Кира. Я собиралась сюда к тебе совсем с другими мыслями, думала, что все плохое подходит к концу... У меня не изменилось ничего. Это у тебя перемены. И я не знаю, какой ты сейчас... ведь, - она отвела глаза, - ребенок все же твой будет.
- Мой.
Кирилл ответил коротко и замолчал. Потом поднял голову, виновато глянул Даше в глаза:
- Не знаю, что я сказать должен...
- Ты не должен... Скажи, что не хочешь об этом говорить - я все и так пойму. Ты ведь живой человек.
- Вот что ты думаешь... Хорошо, что не сказала: мол, ты мужик, потому все с тобой ясно. - Кирилл покачал головой: - Алька мне сейчас еще больше ненавистна, чем прежде. Только... как же мне жаловаться, что жена законная в постель ко мне залезла? Как мне про это ТЕБЕ говорить?
- Сначала...
Помолчав, Кирилл проговорил:
- Ладно, - и снова замолчал. Наконец, заговорил: - Сначала, так сначала. Я тебе, Даша, ни словом не врал. Алька мне ни в каком качестве не нужна была. Я видеть ее не хотел, ни то что в постель с ней… даже и мысли такой не приходило. Квартира эта... на кой черт она мне? Приходил только переночевать - мама просила, чтоб по-человечески было, чтоб до них не опускался... да ладно! - махнул он рукой. - Это неважно. Я приходил, падал на диван на веранде и спал до утра. Утром встал, умылся и на работу. Днем ни разу туда не заходил. Альку иной раз и не видел - то ли она в квартире, то ли к матери ушла. Так месяц, другой, третий. Тут Галина надумала семейный вечер созвать. К матери заявилась, приглашать. Ладно, пришли. Галина в тот вечер из кожи лезла, всем угождала, прибауточки всякие, чтоб, мол, стопки пустые не стояли. Такой театр устроила! Это уж я потом про театр дотумкал… когда понял, для чего все затевалось...
Кирилл замолчал, Даша его не торопила. Она сидела так тихо, что, послушай кто со стороны, подумал бы - Кирилл сам с собой разговаривает. Не глядя на нее, он заговорил снова:
- У прокурорши, наверно, большая практика по части, что и для чего подсыпать, подлить... Или спец имеется, есть у кого спросить. А я дурак дураком... одного раза мало было, так второй раз на такой же крючок поймался... Короче, ребенок от той ночи. На следующую ночь домой пришел. Утром мама поругала, что сильно пьяный был, что идти должен был в "свой" дом. Я ей пообещал, что, - Кирилл хмыкнул: - хорошим буду. Но вечером к Альке все равно не смог. В машине ночь просидел. А утром прибежали: "Мать умерла". По сравнению с этим все остальное мне таким мелким показалось... Если к Альке что и чувствовал раньше - злился там, видеть ее не мог, теперь она враз стала мне безразлична. Я даже и не замечал ее. А потом выяснилось про ребенка. И я понял, что не была она беременна, когда заставила меня в ЗАГС с ней пойти. Не знаю, как ее не прибил. Руки зудели... Но зачем ей это надо было - до сих пор не пойму. Подал заявление на развод. На душе так легко стало, показалось, что все, конец. Но развод, как ты знаешь, не дали. Вот и все. Подергался, как муха в паутине, да только крепче увяз.
Тогда, в те осенние каникулы, Даша Кирилла больше не видела. Тягостный след оставила встреча с ним. Как ушел - первое желание у нее было - уехать. Завтра же, рано утром убежать из села, чтоб не видел ее никто. Понятно, что порыв этот она задавила, осталась с мамой. Та рада-радешенька была, что Даша дома наконец, так как же можно было ее так обидеть. Мало ли, что приездов дочкиных не хотела, ведь не от того, что видеть ее не желала. Все это Даша очень хорошо понимала. Потому именно ради мамы Дашуня оставалась дома до самого последнего дня каникул.
Но вот из дому мало куда ходила. Ну, подружек навестила, ну, в магазин там сбегать... А когда мама говорила:
- Дашунечка, да что ж ты все дома, все со мной да со мной? Вот в клуб сходила бы, в кино...
Даша обнимала мать, ластилась:
- А я вот как раз с тобой и хочу быть. В кино я и в городе успею, а тебя там нету. Так что ты уж, мамуленька, меня из дому не гони.
Марие это радостно было и приятно. А что Дашенька с нею, на глазах - так боле она и не желала ничего. Ведь уйди дочка на весь вечер из дому, неужто не болела бы душа, где она да с кем.
Как уехала Даша той осенью, так не скоро уж вернулась. Считай, год в городе прожила, если в первого дня отъезда брать. Год жизни - и мало, и много. Если жить как в стоячем болоте, без перемен, когда один день похож на другой как две копейки: промелькнул год - не заметили как, следа никакого не оставил, потому, будто его и не было. А если события громоздятся, если один день душа от счастья поет, а уже следующий кидает ее в черную бездну, один дарит надежду, другой отнимает - много покажется, взмолишься: "Хватит! Сколько можно?!"
Даша хоть и жила, будто в ожидании жизни, да ведь ей не скажешь: "Стой! Пусть время идет, а ты, жизнь, подожди!" - ее не остановишь. За год городской жизни много всего было, ни одни лишь печали. И, понятное дело, ни одна только учеба девчоночьи головы заботила. Дашина группа жила интересно, весело, дружно. Театр, кино, дискотеки… И в училище вечера всевозможные праздничные не редкими были.
Другое дело, что пустоту в душе ничто заполнить не могло, и никто не отогрел стынущее в печали сердечко. А ведь грех было бы жаловаться, что не замечали ее. Девчонки даже выговаривали в шутку: "Даша, признавайся, чем ты их привораживаешь?" Ведь не кокетничала, глазки не строила, а парни именно к ней липли. Может, спокойной доброжелательностью своей привлекала? А только "липучки" появлялись, привлеченные этим, да скоро исчезали, обнаружив, что здесь на большее рассчитывать не приходится.
Домой после ноябрьских каникул как будто и не тянуло. Она легко согласилась с уговорами мамы. Мария по-прежнему твердила: "Дашуня, не приезжай пока. Ну, повидались вы. А что хорошего из этого получилось? Ведь обоим плохо было, и не говори мне ничего, я не слепая. Кириллу и Алка еще концерты закатывала. Аж соседи слышали, а что она кричала - и повторять стыдно. А ему-то сладко ли слушать про тебя? А ну как не удержится, да затрещину даст? До греха-то далеко ли? Уж я лучше сама к тебе приезжать буду".
Даша поддалась на мамины увещевания даже с каким-то облегчением. Хотелось ли ей увидеться с Кириллом?.. Может быть. Но одновременно смутно становилось на сердце при мысли об этом. Тяжесть осталась от последнего разговора. Вроде бы и верила ему, и не винила ни в чем… И сама себе не хотела признаться в обиде на него. Крепкой занозой сидело в душе признание Кира про ребенка, которого Алка носила: "Мой".
Как же так? Почему? - не понимала Даша. Как это случиться могло, если ты был в ясном рассудке и давал себе отчет, что делаешь? А может быть, не ожидал просто, что вот так обернется все да наружу выплывет? Как удивленно посмотрела на нее Шурочка там, в автобусе, когда она, растерянная, только и нашла сказать: "А говорили, что жаловалась Алла, будто Кирилл ведет себя… ну, не как муж". Почему так сказала, и сама не знала, никто ей ничего такого не говорил.
- Да ты что?! Кто это сказал?! - изумленно махнула на нее рукой Шурочка. - Хотя, может, и сама Алька. Она вообще чушь всякую плетет. Сегодня одно, завтра другое. Но чтоб этот бабник в монахи подался? Когда Аллочка под боком? - она рассмеялась. - Ой, не смешите меня. Уж кто-кто…"
Искренним ли ты был со мной, Кира? Не обманывал ли ты себя и меня, самую чуточку кривя душой?..
Ох, тяжело найти в потемках золотую крупицу истины, когда своя-то душа потемки, не говоря уж о чужой…
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Незадолго до новогодних каникул подружка-одногруппница принялась уговаривать Дашу поехать к ней в гости на все каникулы. Мама узнала о приглашении, обрадовалась: "Поезжай, Дашуня! Не раздумывай!".
Даша не догадывалась, что Лариска, подруга, выполняет просьбу своего брата. Он как-то, еще по осени заезжал к ним в общежитие, картошки сестре привез, масла топленого, разносолов домашних. Девчата его накормили, напоили и обратно проводили. Пробыл он в гостях часа два, то есть видел Дашу пару часов, не более, но этого хватило, чтоб парень потом сестренке покою не давал: привези да привези свою подружку!
Лариска приехала учиться в город из поселка. Поселок, он может, покрупнее, чем Дашино село районного масштаба, а в общем-то, одно и то же. Деревня - она и есть деревня. Так же точно, как в Дашином селе "центром" являлась площадь, к которой прилегали: Дворец Культуры (он же кинотеатр), здание поселковой администрации, Дом быта, магазины... В прилегающем к "центру" районе поселок имел даже несколько пятиэтажек более-менее современной постройки. Улицы здесь были заасфальтированы, летом цвели клумбы, а площадь иногда даже поливали водой - мыли.
Но чем дальше от центра, тем больше асфальт скрывался под грязью, превращался в ямы да колдобины, разъезженный, раздавленный колесами тяжелых машинам. Потом начинались улицы, где асфальта и в помине никогда не было. Летом эти улочки нещадно пылили. Жители, как могли, заслонялись от пылюки рядком тополей, а в полисадниках вдоль заборов тянулись заросли бело-розовых мальв, росли пышные кусты черемухи, сирень да яблоневые деревца.
Улицы "демисезонья" превращались в слой жидкой, размятой колесами грязи, а то и вообще, в бескрайние лужи, на поверхности которых плавали масляные пятна с радужными разводами. Туфли можно было убирать до следующего лета, а самой незаменимой обувью становились резиновые сапоги с высоким голяшками. Да оно даже в сапогах по таким лужам не шибко-то разгуляешься, и не по всякой грязи пробредешь. Чисто топь болотная! Так ногу засосет в густую грязюку, что бабушка еще надвое сказала: удастся ногу вместе с сапогом вытянуть, или без сапога, оставив его глубоко утопленным в грязи.
Однако Даша приехала в поселок зимой - в это время все колдобины снегом забиты, дороги ровнехонькие, накатанные до глянца, любо-дорого что ходить, что ездить.
Жили Ларискины родители в собственном доме, так же, как и Даша с мамой. Правда, здесь дом был большой, добротный пятистенок, не чета тому маленькому домишке, который Марииным невеликим деньгам впору пришелся. У Лариски своя комната имелась, так что девчонки чувствовали себя привольно - их никто не стеснял, и они никому не мешали.
Две недели прожила Даша в семье подруги, не пожалела, что поехала. Хозяевам она тоже по душе пришлась: и скромная, и разумная, и хорошенькая. Денис, тот самый Ларискин брат, на правах "старого знакомого" радостно взял на себя заботу о гостье. Развлекал девчонок, опекал, сопровождал едва ли ни повсюду - известное дело, в деревне нравы простые, а приезжие, опять же, всегда на виду, в центре внимания. А ну как обидят гостью, а то, не дай Бог, Дашенька слово какое грубое услышит... Вот и был парень при девчонках, чисто наседка над цыплятами.
В последние числа декабря в молодежном кафе проводился новогодний бал. Кафе не безразмерное, попасть в него в тот вечер было не так-то просто, но Денис с товарищем расстарались, заранее добыли четыре входных билета.
Заведение общепита оказалось очень даже симпатичным. Стекла больших окон были затянуты то ли пленкой, то ли прозрачной тканью с серебристым "морозным" узором. Это и выглядело очень изящно - в электрическом свете будто иней мерцал-переливался; и одновременно выполняло функцию штор, укрывая от любопытствующих взглядов. Низкие подоконники были устланы хвойными ветками, на них лежали серебряные шишки и крупные елочные шары. Под потолком тянулись гирлянды, вились серпантинные спирали и струился "дождь".
Круглые столики, сервированные на четверых, сверкали белоснежными длинными скатертями, по-лебединому грациозными салфетками и высокими бокалами для шампанского. В центре каждого стола размещалась нарядная композиция из еловых веточек, шаров и всевозможной пестрой мишуры - все это было закреплено на деревянном кругляше, как тут же разглядели девчата, и смотрелось очень эффектно. К тому же, в середине этой композиции возвышалась красивая витая свеча, и скоро в праздничном зале зажглись огоньки.
Из динамиков лилась негромкая музыка, но Лариска указала на небольшое возвышение у стены - на эстраду. Музыкальные инструменты, оставленные на ней, выглядели многообещающе. Приятель Дениса, Мишка, оказался давним Ларискиным знакомым, и как заметила Даша, был ей не безразличен. Лариска напропалую с ним кокетничала, Михаил то и дело вел ее танцевать, они участвовали в каких-то смешных аттракционах, играх и конкурсах. Хвастались выигранными призами и вообще, были счастливы.
Даша с Денисом тоже танцевали, но что-то было не так, не хватало легкости. У Даши с самого начала появилось странное ощущение, будто она ждет чего-то... нет, ни то чтобы ждет, но что-то должно произойти. И предчувствие не обмануло, поняла Даша, когда они остались за столиком вдвоем, и Денис спросил:
- Даша, у тебя есть парень?
Она все так же смотрела на танцующих, даже выражение глаз не изменилось. Молчала. Денис засомневался - услышала ли она его. Но Даша перевела на него спокойный взгляд и сказала:
- Я не хочу на этот вопрос отвечать.
Денис виновато улыбнулся:
- Извини… честно сказать, я и не очень рассчитывал. - Помедлив, сказал: - Ты мне нравишься, Даша. Поэтому я у Лариски про тебя спрашивал. Правда, она больше ругалась, что я ее достал, чем рассказывала, - хмыкнул Денис. - Но я же не пятиклассник, иной раз за молчанием гораздо больше поймешь... В общем, парня у тебя нет. Вернее, или вы сильно поссорились, или с ним что-то случилось.
Даша удивленно подняла бровь:
- Это из чего же такой вывод?
Денис пожал плечами:
- Ну, как из чего… Ты домой не ездишь, хотя по маме скучаешь - пишешь ей, звонишь. Выходит, тебе почему-то не хочется туда ехать. Или тяжелые воспоминания, или видеть кого-то не желаешь.
Даша улыбнулась.
- Где ты, говоришь, служил? На флоте? Такой талант загубили… Штирлица…
- Хочешь все в шутку перевести? Для меня это серьезно. Ты уедешь скоро, и я могу больше никогда тебя не увидеть.
- Поэтому торопишься расставить все точки, - усмехнулась Даша. - Время поджимает?
- Не сердись…
- Да я не сержусь, - вздохнула она. Опустила голову и долго молчала. Потом подняла на него глаза, виновато проговорила: - Понимаешь… хороший ты парень, Денис…
- Больше не говори ничего, - дернул он уголками губ. - Скажешь "но", и это уже будет обидно.
Даша прикусила губку, потом сказала:
- Да про "но" мне и говорить нечего… ты совсем ни при чем. Ты, действительно, очень хороший, добрый человек. Просто… две параллельные линии на пересекаются… Такая вот арифметика.
- Геометрия, - машинально выговорил Денис.
- Геометрия... А есть еще дважды два равно ноль. Большой ноль.
- Знаешь… а говорят, что параллельные тоже пересекаются, в конце концов.
Даша пожала плечами.
- Чего только не бывает. Но ты прикинь, эти дурацкие параллельные идут рядом, близко-близко. Ну прям в одну сливаются… А пересечься все равно не могут. Вот самая-то умора! Правда же?
- Он что, женат?
Вместо ответа Даша взяла свой бокал с недопитым шампанским, сделала несколько глотков.
- А какой тогда смысл, чтоб вот так оставалось? Ты же все равно рано или поздно выйдешь замуж, своя семья будет. Переломи сейчас свою параллельную, перестань жить "рядом".
- Зря мы не прихлопнули эту тему, - усмехнулась Даша. - Все, Денис. Хватит. Налей мне лучше еще шампанского.
Домой они вернулись поздно, усталые, веселые, и как будто довольные. Денис чмокнул в щечку сестру и Дашу - обоих абсолютно одинаково, и ушел к себе. Девчонки еще похихикали, повозились - и дом затих. Даша лежала, голова слегка кружилась от выпитого шампанского… сон не шел. Вместо него пришли к ней в тишине слова Дениса, зазвучали назойливо. Даша перевернулась раз, другой на удобном мягком диване, где ей так нравилось спать, но на этот раз он показался неудобным, "сонное" положение никак не находилось.
Оказалось, тот разговор затронул ее в гораздо большей степени, чем показалось. Там, на новогодней дискотеке, Даше показалось даже, что он вообще оставил ее равнодушной - потом она смогла искренне веселиться, смеяться, болтать непринужденно… И была мила с Денисом, признательная за понимание и сдержанность, за то, что вел себя так, будто и не было между ними никакого разговора. Так что же теперь он не дает покою, вертятся в голове слова его, навязчивые мысли, фразы… А ведь, действительно - добрый, заботливый парень. Что еще надо? Вот и остаться бы с ним. Почему она не хочет, не может даже представить себе такого? Потому, что волей-неволей, а видела с ним рядом Кирилла? Все время сравнивала - слова, глаза, руки… все… И кто смог бы выиграть у Кирилла в таком соревновании?
***
Весной - Даша уже готовилась выпускные экзамены сдавать - приехала мама, озабоченная тем, чтоб в эти напряженные дни дочка питалась хорошо, чтоб не мучились девчонки заботой из чего что варить. Мама веселая была, оживлена от встречи с дочкой, по которой сильно скучала. А Даша присматривалась: что-то не так в этой говорливости, мама как будто и в глаза смотреть избегает… Значит, с новостью…
- Кто у Кирилла родился, мам? - напрямик спросила, чтоб обиняками не ходить.
Мария села, опустив на колени пакет с замороженными пельменями. Спохватилась:
- На, убери в холодильник, и так подтаяли.
Даша положила в морозилку тяжелый пакет и в ожидании посмотрела на мать.
- Двойня у него, Даша. Два сына. Сама не видела, но говорят: копия Кира. Алка не доносила, восьмимесячными родила. Сейчас им уж скоро по два месяца. Такие, говорят, крепыши стали…
Даша отошла к окну, слушала мать, глядя вниз, на улицу. Только видела ли там что?
- Алка долго оклематься не могла. С малышами Кирилл сам управлялся. Алке они что есть, что нет. То ли, что носила трудно, то ли из-за тяжелых родов, а деток она близко не желала к себе подпускать. Кира заставил ее грудью кормить, так она аж визжала, как не хотела. Я про такое еще не слыхала.
- А бабушка что же?
- Галина, что ли? Ну, какая из нее бабушка? Можешь представить, чтоб она пеленки стирала?
- Дочке-то помочь могла бы…
- В том и дело, что не дочке, а Кириллу помогать надо. А ему она помогать не станет ни в чем. Наоборот, Алку иной раз к себе забирает. Подъедет на машине и увезет. В общем, вот такие дела.
- А как же он… не работает что ли?
- Сначала отпуск взял, да он, наверно, уже кончился. Выходит, без содержания взял, раз дома с детьми сидит.
- И что же, совсем никто ему не помогает?
- А кому? Была бы Татьяна жива, так Кира и горя бы не знал. К бабуле, он, правда, иной раз уносит их, да с той какая уж нянька? Самой нянька нужна. Ну, из поликлиники приходит сестра. А чем она может помочь тоже? Только посмотреть здоровенькие ли, посоветовать что-нибудь.
Даша усмехнулась своим мыслям, покачала головой. Сказала другое:
- Давай, мама, чай пить. Я по твоему варенью соскучилась.
Тягостный разговор закончен - Мария едва не вздохнула с облегчением. Да ошиблась. Даша взяла чайник, чтоб унести его на кухню, но остановилась, обернулась от двери.
- Мама, а он рад?
С языка просились не обязательные, пустые слова: "Откуда ж мне знать, я не спрашивала", но, взглянув на Дашу, Мария удержала ответ-отговорку. Помедлила, прежде чем сказать:
- Видела я его недавно. Растерянный какой-то... - Задумалась. - Наверно, он ждал, что это по-другому будет. Оно ведь, Даш… вот кошка принесет котят, и коль хочешь от них избавиться, надо сразу… На день один оставишь - потом рука не поднимется. А дите не котенок, дите к сердцу прикипает…
Даша ничего не ответила, вышла, и больше они этой темы не касались.
Потом, уже за чаем, Мария спросила:
- Что думаешь дальше делать? Поступай снова в институт, а, доча?
- Нет, мама, хочу домой. Найду работу, поработаю, там видно будет.
- Дашуня…
- Не отговаривай меня, мама. Я решила.
Работа для Даши нашлась в поликлинике, в процедурном кабинете. Поликлиника была районная, большая и на хорошем счету. Сюда приезжали люди со всех сел района. "Кабинет" занимал целое крыло здания. Тут больные принимали и физиолечение, и лечебной гимнастикой с ними занимались, и массажистка была. В училище Даша получила кое-какие знания по медицине и ветеринарии, могла первую помощь при травмах оказать, принять необходимые меры в экстренный случаях. Хоть знания эти не особо ей пригодились, а все ж были плюсом, Даша выглядела не как "человек с улицы". Побеседовав с ней, главврач с легкой душой отправил Дашу на помощь в процедурный. На то время здесь сложилось просто катастрофическое положение с работниками.
Дашу подучили и уже через месяц-полтора считали ее своей, полноправной сотрудницей без скидок на ученичество. Ценили в ней умение схватывать все на лету, а главное - желание научиться и не бежать от работы. Больным милая, улыбчивая девушка нравилась спокойствием, приветливостью, вниманием к их хворям и состраданием. Скоро у нее уже "свои" больные появились, которые просились "к Дашеньке".
Таким образом, с этой стороны у Даши сложилось все прекрасно, она была довольна, и ею были довольны тоже.
Кирилл не появлялся. Даша первое время ждала его постоянно, сердечко екало от стука калитки. Потом ждать перестала. Конечно, она понимала, что в одном селе да не встретиться - так не бывает. Но если он, зная, что Даша вернулась домой, не ищет с ней встречи, этим все сказано. И незачем встречаться, еще какие-то слова бессмысленные говорить. Что ж, пусть будет так. По вечерам, дома, она перестала вслушиваться в шаги и звуки за окном. Однажды, спать уже легла - и удивилась: за весь вечер ни разу не вспомнила о Кирилле. Вот и хорошо, хватит уже трепетать и обмирать. Кончилось все. Разошлись дороги. Худо ли бедно, но у него своя жизнь, и зачем ей оглядываться, цепляться за прошлое?.. Да она и не цепляется, и это хорошо.
Но когда встреча случилась, ноги у Даши стали ватными, и закружилась голова. Она потом пыталась разобраться: как же так, ведь думала она совсем другое, спокойна была, не страдала, не мучилась, а тело так предательски повело себя - чуть на пол ни грохнулась, стыдоба… И поняла Даша, что обманывала себя, пыталась обмануть. Что в сердце жило совсем не то, что рождалось в уме разумной девочки Даши.
Он пришел в поликлинику, вечером.
Даша делала парафиновые компрессы. Рабочий день шел к концу, больных уже почти не было. В маленьких кабинках, разделенных белыми ширмами, у нее всего двое оставалось: дедок с радикулитом и мужчина - совхозный тракторист. Его боли в локтевом суставе наверняка предвещали профессиональное заболевание, виброболезнь. Отмечая трактористу листок посещения, Даша попросила: "Если там есть еще кто, пусть заходят".
Даша складывала куски остывшего парафина в кювету, услыхала, как открылась дверь, прозвучали шаги. Не оборачиваясь сказала:
- Вы проходите. Я сейчас.
Повернулась… И ноги подкосились. Металлический шпатель врезался в ладонь, и это помогло ей прийти в себя.
- Ты заболел? - Протянула руку: - Направление.
- Нет, я здоров. Бабуля разболелась.
- Там еще есть люди? - Даша кивнула в сторону двери.
- Никого.
- Тогда посиди, я дедушку отправлю.
Как во сне Даша снимала компресс, дед балагурил, и Даша отвечала ему, даже шутила… но что именно говорила - убей, не вспомнила бы. И руки дрожали.
- Дай тебе Бог здоровья, внученька, - распрощался, наконец, последний пациент.
- Слушаю тебя, - сухо сказала Даша, оборачиваясь к нежданному визитеру.
Несколько мгновений он смотрел на нее, потом резко встал, шагнул к ней и обнял, прижал.
- Не надо так со мной, Даша… - услышала она болезненный шепот.
- Зачем ты пришел? - спросила она, не делая попытки высвободиться из его рук.
- Бабуля заболела.
- Правда?
- Правда.
- Иначе не пришел бы? - усмехнулась она.
- Я обрадовался, что есть повод.
- Тебе стал нужен повод…
Кирилл ответил на сразу. Потом медленно проговорил:
- А зачем бы я пришел, Даша? Что говорить бы стал?
Она развела его руки, села к столу.
- Сюда зайти могут.
- Будет повод для еще одной сплетни, - скривил губы Кирилл. - Мне они до одного места.
Сел по другую сторону стола, долго посмотрел на Дашу.
- Ты изменился, - сказала она, медленно обводя глазами его лицо - устало опущенные уголки губ, потухшие, виноватые глаза, запавшие щеки… небритый.
- Многое изменилось. Ты тоже. Ты красивая, Даша. И куда городские пацаны смотрели? Слепые они, что ли?
- Ты как будто сожалеешь.
- Я люблю тебя. Хоть что делай со мной - ругай, проклинай, бей… я люблю тебя…
- Перестань.
Кир низко склонил голову в локти, стоящие на столе, запустил пальцы в волосы.
- И я потеряю тебя. - Даша молчала, и он сказал: - Скоро тебя кто-то уведет, ты станешь чужой женой… - Кирилл сжал пальцы в кулаки: - Растолковал бы мне кто - как все это может быть? Я что, каторжный? Приговорен к ней? Почему я не могу плюнуть на все, скинуть их с себя… Неужели из этого нет никакого выхода? Я бьюсь головой о стенку, а может двери вот, рядышком? Может, ты видишь их, Даша? Я хоть что сделаю, скажи только.
Она покачала головой. Кирилл усмехнулся горько:
- А я тону все глубже и глубже… Солнышко - вот оно… а не достать. И тянет меня от него вниз, в черноту… Теперь вот еще два таких камня повисло… Их не скинешь.
Он бессильно уронил на стол руки - большие, красивые… Даша помнила, какие они сильные, тогда казалось, что им все нипочем… Но теперь они такие беспомощные, и оттого жалкие… Рука сама потянулась, узенькая теплая ладошка накрыла большую руку, погладила тихонько.
- Знаешь… жизнь долгая. Все еще переменится.
- Слабое утешение, - криво улыбнулся он.
Кирилл спрятал ее руку в ладонях, как птенца, поднес к губам.
- Что ты про бабушку говорил?
- Со спиной у нее беда, еле-еле поднимается, а вообще лежит все. Я понимаю, болезнь ее называется "старость"… В больнице уговаривал полежать - наотрез отказывается. Приду к ней - гонит. "У тебя, - говорит, - есть о ком заботиться. А мне вот хлебца свежего положи, да водички… Все равно в горло не лезет ничего". Ну, сердце ведь болит на нее глядеть. Да и помощник сейчас из меня… куда я от мальчишек.
- А ко мне-то ты почему? Что я могу?
- Да я бы не стал тебя просить... Я нашего участкового врача приводил... В общем, я с ней ничего поделать не могу, она заставила к тебе пойти: приведи Дашу и больше слышать ничего не хочет. Ты бы, может, хоть компрессы какие поделала ей. Или тут у себя посоветуйся, они же знают. В общем... я тебя очень прошу, Даша, зайди к ней хоть разок, а?
- Да зайду, конечно.
- Когда ты сможешь?
- Сегодня. Вот сейчас закончу тут…
- Я подожду тебя. Можно?
Даша обернулась, долго посмотрела на Кирилла - он, действительно, изменился. И не нравился ей такой, каким она видела его сейчас: виноватый, почти заискивающий. Это из-за нее? Он такой только с ней или жизнь его так перековеркала?..
- Мальчики с кем? С Аллой?
- Соседка обещала присмотреть. Они спят.
Радостная улыбка, которой была встречена Даша, свидетельствовала, что Кирилл не лукавил: именно бабуля заставила его позвать к ней Дашу.
- Пришла, детонька милая! Вот радость-то! - услышала Даша, едва вошла в горницу. - Спасибо, Кирюша, боле мне сегодня ничего не надоть.
Старушка лежала на кровати, рядом на табуретке, накрытой белым платком, стояла банка с водой и стакан, начатая пачка печенья, тарелка с остатками супа, упаковка таблеток.
- Только уж ты, бабуленька, непременно теперь выздороветь должна. Договорились? - улыбнулся Кирилл.
- А то! Ишшо как молоденькая побегу, вот поглядишь.
Кирилл сполоснул тарелку, мимоходом потрогал печь:
- Теплая еще. Может, подтопить, бабуля? К утру, холодно поди будет.
- Не-е, так хорошо. Оно лучше, когда воздух свежий. Ступай теперь, мой хороший.
- Тогда я утром к тебе приду.
- Дак чего делать-то утром? Меня вон суседка Маня проведает, не забывает. Мы с ней утречком чайку попьем. Не бегай зря, Кирюша, не дело без пригляду деток оставлять. Ты лучше апосля обеду приди, хоть с имЯ вместе, чтоб душа на месте была. Тогда и печку протопишь.
- Ну, поглядим. Ладно, пошел я, бабуля.
- Ступай, ступай, милай.
- Спасибо тебе, Дашуня, - Кирилл взял ее руку, погладил. - Гляди-ка, она просто ожила, так тебе рада. Ну, прям как птичка щебечет! Думаешь, она всегда так? Лежала, как замороженная.
- Иди. Я с ней побуду.
- Завтра придешь?
- Приду после работы. - Даша подошла к постели. - Ну что, бабуленька, давайте будем вашу спину лечить.
- Ах, милая, - махнула старушка рукой, - ей теперь уж одно только лечение поможет, на том свете.
- Нет, вы так не говорите. Мы вот сейчас спиртом камфарным хорошенько разотрем, шалью шерстяной обернем, и вам обязательно полегчает.
- Спину-то я по-молодости сорвала, на лесоповале. Мужиков в деревне не было, воевали мужики-то. А нас девок молоденьких да баб в лес гнали, вот мы там и кажилились, надрывались.
Даша между тем помогла бабуле тихонько повернуться.
- Ох! Вишь, как стреляет! А куда было деваться - лес-то нужон был, как без лесу? А уж как он доставался, то другое дело. Я вот с тех пор спиной и маюсь всю жизнь, то отпустит маленько, то опять прихватит. Какие ручки-то у тебя теплые, легкие...
Когда Даша обернула старушку шалью, помогла лечь удобно, укрыла одеялом, с лица бабули ушло выражение удовольствия и покоя, она забеспокоилась:
- Тебя, детонька, поди-ка, мамка ждет?
- Да она еще сама на работе, - улыбнулась Даша, догадавшись о причине беспокойства.
- Так ты не торопись тогда уходить, посиди маленько со старухой.
- А я не тороплюсь, - Даша придвинула стул к кровати.
- От как славно-то! А, может, чайку с тобой попьем, Дашунечка? У меня и конфетки есть, и печенье вот. А?
- А чего ж? Давайте, попьем.
Бабуля обрадовалась:
- Включи чайник, вон на столе стоит. Кирюша мне ликтрический подарил, такая благодать - один момент и скипел.
Даша не в первый раз была в этом доме, знала, где взять чашки, ложки. Бабуля, глядя, как она хозяйничает, аж светилась от удовольствия.
Даша помогла старухе поудобнее расположиться в постели, подложила под спину взбитые подушки.
- Прибрал бы меня Бог уже, - со вздохом сказала старая женщина. - Вот к чему мне жить? Одна тягость от меня. Ишь, Татьяна-то как… без очереди убралась. Ошиблась смертушка, чо ли? Уж я так ее корю…
Даша не поняла, кого корит бабуля: сноху или саму смерть ругает за ошибку.
- Ты, детонька, на Киру не серчай, это я его заставила тебя позвать. Он шибко не хотел. Стыдился. Все обойти пытался тебя - то участковую нашу мне привел, то пристал: давай в больницу! Шибко она мне надо? Я тебя хотела увидать, детонька. Ты пришла - мне уже от вида твоего легше.
Даша обожглась чаем и поставила чашку на стол.
- Может, Кира прав, что не хотел... Для чего цепляться за прошлое?
- Ой, милая моя, тебе ли говорить про прошлое? Откуда оно у тебя? У вас с Кирой еще только настоящее да будущее. Ты можешь верить старухе, можешь не верить… сама потом увидишь, правду ли я тебе говорю. А только с Алкой - это долго не будет. Я вижу, знаю. Так все не по-божески тут, да и не по-людски, на такой кривой далеко не уедешь, выправится. Еще я сказать тебе хочу - может, для того и хотела, чтоб ты пришла. Я уж столько долго на свет белый гляжу, что вижу ясно: что бы ни случалось, оно со всех сторон причину имеет и каждого причастного чем-то испытывает. Так что зачем-то оно для Алки надо, и для прокурорши, и вам с Кирой… Надо лишь душой угадать, зачем оно тебя испытывает и не ошибиться, правильно поступить.
Даше был тягостен разговор, который завела бабушка, она уже пожалела, что не ушла несколько минут назад, а согласилась на чай. Не любила Даша, когда лезли в душу, не любила обсуждать свои чувства - облаченные в слова, они доставляли неловкость, как будто обнажали саму Дашу и в таком виде выставляли на всеобщее обозрение. Но сейчас она сама не заметила, как исчезла неловкость: внешнее уступило место более глубоким чувствам. Одним из этих чувств была горечь. В сердце запекло, и у Даши вырвалось с болью:
- А как правильно? Что от меня зависит? Или хоть от Киры… Что можно сделать?
- Так, может, делать и не надо ничего. Терпеть с достоинством, это ведь тоже поступок. Всему свое время. За ним не побежишь, за времям-то. Некстати делать начнешь - такое наворотить можно... Иной раз лучше сесть на обочине и посидеть, оно само прибежит к тебе, чему следует. Ты, детонька, погоди. Все образуется, верь старухе.
Она виновато улыбнулась, погладила Дашу по руке:
- Знаю, поучать легко, тяжко исполнять поучения. Для меня самой эта девка - такая болячка, Алка-то… Уж так мне сладко было бы, коль сладилось бы у вас с Кирой. Потому много я лишнего греха на душу приняла, едва про нее подумаю, мало во мне самой смирения. Но Кира и Алка - оно несовместно, это я верно знаю. Нет у них ничего общего.
- Только два сына...
- Они ей хуже, чем чужие. Не знаю, как это быть может, за всю жизнь не слыхала такого никогда и не видала. Но у ней в сердце ни капелюшечка к ним не ворохнется. Больная она, ее лечить надо. Знаешь, чего она требовала, как на сносях ходила? Надоело, - говорит, - вытащите их из меня! Так что, не Алкины они, Кирюшины, это точно. Я маленького-то его хорошо помню. Вчерашнее в голове не держится, а давешнее так ясно, будто вот только случилось. Дак гляжу на них сейчас и как его вижу. Мне бы силы маленько, уж так охота понянчить сынков Кирюшиных, а силы нету. Поверишь, аж плачу как охота на руках их держать, нянькать. Вот дожила, какая никчемная стала.
- Как назвали их?
- Саня и Артем.
- Хорошие имена.
- Правда? Нравится тебе? Кира их так назвал. Алка по-другому хотела, а как, я уж и не скажу, чо-то она такое заковыристое придумала. А Кира пошел и по-своему записал. Уж она бесилась потом! Да хоть бы и по ее сделал, мало толку было бы. Это у нее так, прихоть сюминутная. Сполнили - она и забыла про хотение свое.
- Пойду я, бабушка.
- Придешь ли еще? - забеспокоилась старушка. - Я если чего лишнего сказала, так ты не серчай на старуху. Чего на сердце лежало, то и сказала. Придешь?
- Обязательно приду. Завтра после работы опять к вам зайду. Спину-то как, греет?
- А то! Так сладко печет, будто на русской печке лежу, на кирпичиках горячих. Доводилось тебе?
- Не-а, - улыбнулась Даша.
- А-а-а, не знаешь ты, каково это. Лучше всяких припарок лечит! Не ложут теперь русских печек, вот беда, печники уж и не умеют, наверно. А ведь это такая вещь замечательная, душа всего дома. В подпечке завсегда домового место было. Тока теперь люди не верют ни во что такое, вот и творится смута всякая. Ну, заговорила я тебя совсем. Одна-то все молчу, молчу, дак теперь и остановиться не могу, - старушка дробненько засмеялась. - Спасибо тебе, детонька милая. Приходи, я ждать буду.
Теперь после работы Даша шла к своей подопечной. Старушка ждала ее как гостью, даже готовилась к встрече: хоть и в постели лежала, но переоделась в нарядную кофту с васильками по синему полю, с меленькими оборочками на вороте и рукавах. Ее еще Татьяна шила, и бабуля кофтой этой дорожила вдвойне. Кроме того, она велела Кириллу достать с верхней полки шкафа новый комплект постельного белья, и кровать ее сияла теперь свежестью и белизной. Седые волосы старая женщина тоже тщательно прибрала под беленький новый платок. А дня через три хозяйка поднялась с больной постели и удивила Дашу тем, что встретила ее накрытым к чаю столом. То ли, в самом деле, старания Дашины и забота не пропали даром, то ли легче бабуле сделалось оттого, что на сердце полегчало.
А вот Даша каждый день, уже к концу рабочего дня начинала нервничать из-за возможной встречи с Кириллом. Эта внутренняя лихорадка вызывала у нее досаду, негодование на саму себя, но поделать с собой Даша ничего не могла. Камень сваливался с души лишь тогда, когда она входила в дом Кирилла и убеждалась, что бабуля одна. Даша и сама не могла разобраться, чего больше в ее сердечной смуте - желания увидеть его или, наоборот, желания избежать встречи.
Она знала, что Кирилл приходил к бабушке, как и прежде, по нескольку раз на дню, но с Дашиным вечерним визитом это не совпадало. У Даши создавалось ощущение, что он ее избегает и это вызвало двойственное чувство: с одной стороны, ей было неприятно, что Кира не хочет с ней встречаться, а с другой… Она догадывалась, что это от чувства вины перед ней, которое он и не скрывал. И кроме того, Даша поняла, призналась себе, что ведь и сама боится его увидеть. Встреча опять обернется ненужным, тягостным разговором, его виноватыми глазами…
И когда Даша честно разобралась в своих чувствах, как-то само собой получилось, что она перестала досадовать на Кирилла. И даже перестала нервничать по дороге к бабуле: коль они оба не желают встречи, значит, ее и не будет.
Маме Даша сказала, что домой теперь станет приходить на часок позже. И, разумеется, объяснила, почему. Мария помолчала, и молчание это было неодобрительным. Однако ничего такого мама не сказала, только вздохнула:
- Несчастная она тоже, Михеевна-то. Уж никак не хотела она Татьяну пережить. Шибко плохо, когда такой старый человек один остается, без помощи.
- Она не одна, - Даше стало обидно за Кирилла.
- Да что она на Киру молится, это все знают. И дай ему Бог сил и терпения. А только разве он один управится? В таком случае без женских рук никак. Вишь - он же тебя позвал. Да ладно про это, чего тут говорить.
Прошло, вероятно, около двух недель. За все время Даша и Кирилл увидились один только раз. Это произошло случайно - они едва не столкнулась в дверях хлебного магазина.
- Привет, - растерялась она от неожиданности.
- Здравствуй. Знаешь, я все хотел тебя увидеть. Хотел сказать, что очень благодарен. Я и не ожидал даже, что ты так поможешь.
Почему-то после этого Даша совсем перестала волноваться по поводу возможных неожиданностей. Она уверилась, что Кирилл позаботится, чтоб они - неожиданности - не случились. Потому что о чем говорить, когда ничего нового он Даше сказать не может. Да если бы появились хорошие новости, разве стал бы он ждать-караулить в доме, как в засаде! Он бы поторопился придти к ней, где бы она ни была: на работе, дома, да хоть где. Кирилла ничто не остановило бы...
Таким образом, все как-то пришло в состояние равновесия, хоть и безрадостного... а между тем, судьба только и поджидала, чтоб ворваться в этот болотный неуютный покой и взорвать его. Вот кто истинно в засаде караулил!
В один из дней в хозяйстве электриков случилась авария, и все село осталось без электричества. Не велика невидаль, конечно. В селе к этому привыкшие - масляные фонари да лампы керосиновые, да свечи магазинные у любой хозяйки всегда под рукой, далеко искать не надо. Другое дело поликлиника. Для физиокабинета без электричества - это как без рук остаться. Впрочем, дело было незадолго до конца рабочего дня, в общем, Дашу с работы отпустили. По образовавшейся привычке, абсолютно бездумно направилась она к бабушке Михеевне. И ведь ни одна мыслишка не ворохнулась, чем может обернуться этот ее визит во внеурочный час.
Даша открыла двери, и сердце оборвалось от устремленных к ней глаз Кирилла. Потом она думала, что целую вечность стояла в распахнутых дверях и смотрела на него. В действительности прошли секунды. Даша вошла, машинально поздоровалась и охватила взглядом все сразу: сидящих за столом бабушку и Кирилла - они обедали, и двух малышей на кровати. Они лежали в одинаковых ползунках, колотили по воздуху сжатыми кулачками, кряхтели и сопели, энергично сучили ножонками.
Керосиновая лампа с высоким стеклом-фонарем стояла на столе, теснила вечерний сумрак. Он жался по углам, густел там до темноты, но кровать находилась рядом со столом, поэтому лампа хорошо ее освещала.
- Познакомься, - с усмешкой кивнул Кирилл в сторону кровати.
Это потом, позже раздумывая над произошедшим, Даша поняла, что за этой кривой усмешкой Кирилл прятал свою растерянность. А тогда мелькнула мысль, что такая ухмылка совсем не идет ему, что она как с чужого лица приклеена. Мысль тут же исчезла, потому что вниманием Даши всецело завладело другое: она шагнула к мальчишкам, к сыновьям Кирилла.
Даша стояла и смотрела на них. Она переводила глаза с одного малыша на другого и не находила ни малейшего отличия. Два этих крохотных существа удивительным образом являли собой абсолютные копии один другого. И одновременно Даша поняла, что вот точно таким был в младенчестве Кирилл. Даша узнавала его в очертаниях двух детских лиц, в рисунке глаз и губ. Как хмурились бровки и тут же раздвигались, и светлел взгляд, устремленный в мир. И точно такими же, как у Кирилла были крепкие ушки, только в уменьшенном варианте. Очертания носа, подбородка, по-детски мягкие, уже неуловимо повторяли отцовские линии.
Даша смотрела, и в груди у нее поднималось какое-то странное, теплое чувство. Ей нестерпимо захотелось взять их на руки, одного, потом другого. Прикоснуться лицом к нежной, шелковистой щечке, вложить свой палец в маленький крепкий кулачок… Или хотя бы просто долго смотреть на них, потому что это доставляло какое-то особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Неожиданно она обнаружила, что Кирилл стоит за ее спиной - когда подошел, Даша не слышала и не заметила - и тоже смотрит на мальчиков.
- Какой ты счастливый, Кира… - неожиданно проговорила она. - Они замечательные… чудо, какие милые…
- Правда? - Кирилл не сдержал горделивой улыбки. Даша удивилась - у него была какая-то другая улыбка, совсем ей незнакомая.
- Ты различаешь, кто из них кто? - спросила Даша.
- Конечно. Они разные. Это только на первый взгляд они на одно лицо. Уже характеры даже у каждого свой. Справа Артемка. А Санька кулак в рот толкает.
- Здравствуй, Артем Кириллович, - Даша вложила палец в маленькую ручку, и малыш сейчас же ухватился за него. - Ух ты, сильный какой! - Она протянула другой палец второму карапузу: - И ты здравствуй, Александр Кириллович. Какие вы молодцы! И до чего же на тебя похожи, Кира, просто удивительно!
Даша обернулась к Кириллу и увидела бабушку. В душе она смутилась - ведь на несколько минут Даша совсем забыла о бабуле. Были только Кирилл, она, и эти два малыша, к которым с такой силой вдруг потянулось ее сердце. Михеевна смотрела странно. Глаза будто испытывала Дашу, пытались разглядеть нечто глубинное, и Даше стало неловко, как если бы ее застали на чем-то, что не предназначалось чужим глазам. Будто чувства ее должны были принадлежать только им четверым и между ними казались правильными, естественными...
- Знаешь, мы пойдем, - неловко сказал Кирилл. - Мы и так уже уходить собирались.
Даша смотрела, как он заворачивает сыновей в легкие одеяла, и не решалась даже помощь свою предложить. Мальчики не хныкали, как это обычно бывает с детьми, терпеливо покряхтывали в руках отца. Артемка, завернутый в одеяло первым, лежал на удивление спокойно, молча.
Даша смотрела, и ей хотелось плакать. Что-то разрушилось в тех радостных ощущениях, которые она испытывала только что. И Даша знала, что именно разрушилось, оно определялось всего двумя словами... но как больно, как горько было произнести их даже в душе своей...
"Они чужие", - вот что было причиной возникшей неловкости, вот что разрушило состоянии теплоты и нежности.
Испытывал ли нечто подобное Кирилл? Этого Даша не знала. Но в поспешности, с которой он вознамерился уйти, как молча собирал мальчиков, было что-то неправильное, ненормальное. Он так и не сказал ничего, уходя. Только посмотрел на нее, кивнул неловко и вышел.
Накатило на Дашу, когда она шла домой. Вдруг до боли остро пронзило ее осознание, что ведь не имеет она никакого отношения к сыновьям Кирилла. Они принадлежат Кире и Аллочке. А она - никто. И с какой стати прониклась она к ним такими странными, ненормальными чувствами? Хотя, чего там "с какой стати"? Оказывается, вот до какой степени до сих пор считает она Кирилла не чужим, не потерянным, что даже дети его показались близкими и родными. Да что же это за наваждение? Ведь должна она была захлопнуть все "окна и двери" перед этими двумя несмышленышами, не пропустить их к себе в душу. А она наоборот, всю душу им распахнула. Для чего? Ведь не имеет права даже на слово ласковое, при случайной встрече по голове их погладить права не имеет, чтоб не подбрасывать Аллочке повод для ее дурацких выходок, от которых пострадают другие, уязвимые… может быть, как раз вот эти дети.
И так горько сделалось Даше, что слезы потекли по щекам. Она шла и не сдерживала их. Благо, улица была пуста. И то ли так глубоко ушла она в мысли свои, то ли еще что, но только голос, прозвучавший почти над ухом, заставил ее вздрогнуть.
- Дарья, ты чего это? Обидел кто? Или случилось что-то?
Рядом стоял Костик и встревожено глядел на нее.
- Зуб болит! - неожиданно зло сказала Даша.
- Ой ли? - не поверил Костик и, не страдая чрезмерной деликатностью, добавил: - Известно, кто тут хуже всякой зубной боли. Ты из-за Кирки, что ли? Да не злись ты, Даш. Я ведь по-доброму к тебе. С сочувствием. Брось ты по нему убиваться, а? Вот вырви и выкинь. Жизнь-то не кончилась, правда же? И на Кирке свет клином не сошелся.
Зря это Костик затеял в тот день, ну, разговоры такие. Встреться он Даше завтра, она бы только хмыкнула и, скорее всего, промолчала бы, проглотила и обиду, и все свои слова. Но сегодня другой, злой была почва, на которую упали Костины слова, и взойти на ней могли только чертополохи.
- Точно, Костик, не на Кирке, - Даша вроде даже улыбнулась сквозь слезы, но губы только скривились. - А только где он, другой свет? Может, ты подскажешь?
- Да хоть где! Ты знаешь, какая ты девчонка? Да… ты сама не знаешь!
- Ты что ли знаешь?
- А что я, слепой по-твоему? Или я не мужик? Я вижу, какая ты есть. Если хочешь знать, не будь Кирки, за тобой бы табуном ходили. Это он… как собака на сене. Сам не ам и другим не дам! Экспроприатор какой-то!
- Кто-кто? - Даша расхохоталась.
- Ага, настоящий экспроприатор! - радостно повторил Костик, довольный, что заставил рассмеяться только что плакавшую Дарью. - А с ним, с дуболомом кто бы захотел связываться?
- Ладно, Костя, - насмешил, спасибо тебе. Пойду я.
- Постой. Хочешь, я тебя провожу?.. А то еще… это… вдруг опять реветь вздумаешь. Я тебя тогда опять рассмешу, - неуклюже попытался он пошутить.
Даша неопределенно дернула плечом - Костик предпочел растолковать это как разрешение. Шли молча. Но в Даше поднимался какой-то злой смех: вот другой провожатый вместо Кирилла - свято место пусто не бывает. Как там про историю говорят? Все повторяется. В первый раз это трагедия, а во второй - фарс? Ишь ты, как у нее все по законам, и ее история повторяется, как по писанному! А Костя заговорил:
- Даш, ты это… Я дурак, конечно, я знаю. Отчебучу что-нибудь, потом сам себя ругаю. Но сейчас я правду сказал - ты очень хорошая, ты не такая, как все.
Даша резко остановилась, посмотрела в упор:
- А что, Костя, нету теперь при мне сторожа?
- У него теперь права никакого нету, чтоб тебя сторожить. Пусть Алку свою пасет.
- И ты, значит, больше не боишься Кира?
- Ну его к черту, Даш. Чего ты все про него? Ну, не боюсь!
- Вот даже женился бы на мне?
- Смеешься надо мной? И ты - тоже смеешься? Зачем, Даш?
- Над тобой? Нет, я не смеюсь над тобой.
- Будто ты пошла бы за меня?
- А чего? Может и пошла бы. Ты же меня не спрашивал!
Костик смотрел на нее, и взгляд его был почему-то виноватым, потом он повернулся и пошел в ту сторону, откуда только что пришел.
***
Глаза старухи Михеевны, давным-давно потеряли зоркость, однако ж не укрылось от нее не только произошедшее при той случайной встрече Кирилла и Даша, но углядела она каким-то образом даже то, что еще не произошло…
- Я уж думала, не придешь ты ноне, - вместо приветствия ответила она на Дашино "здравствуйте".
- Почему вы так думали? - удивилась Даша.
- Дак вчерась ты вон как расстроилась.
Даша пожала плечами. Она была уверена, что бабушка не могла видеть никакого ее "расстройства" - здесь, в доме Даша и не чувствовала ничего такого, все было нормально. Ну, если не считать мгновенно вспыхнувшей симпатии к Кириным сыновьям. Это уж потом вдруг совершенно иные мысли овладели ею, и она позволила себе распуститься… от одиночества, наверно, оттого, что думала - никто не увидит ее слез.
- С чего вы взяли? Наоборот, малыши такие замечательные. Я раньше уже слышала, что они очень на Киру похожи, но не ожидала, что схожи так сильно. Но расстраиваться… с какой стати?
- Ох, неладно у тебя на душе, дочка. Иль удумала чего?
- Вот честное слово - не знаю я, о чем вы говорите!
- Про то говорю, что переменилось в тебе что-то. И не к добру. Гляди…
- Ничего не переменилось. Вчера я к вам приходила, позавчера. И завтра приду. Что переменилось?
- Что придешь, это я рада. Одна, можно сказать, радость старухе и осталась. Сказать тебе хочу кой-чего. Кире не говорила, а тебе еще раз повторить хочу. Алка - этот хомут ему не навечно, нет. Освободится от него Кира. Все ладно будет, ты мне поверь, я это чую. Только потерпеть надо маленько, и не напортить.
- Да, наверно, все наладится, в конце концов, - легко согласилась Даша.
Не услышала она Михеевну. Слушала - и не слышала. Обычное дело. Такое промеж людей да и в семье любой через день да каждый день случается. Не слышим один другого. Удивительным образом доходят до нас лишь те слова, на которые мы заранее настроены, хоть и не сознаем этого порою. Иной раз слышим то, про что вообще сказано не было - переиначиваем смысл в угоду своей обиде, настроению, ожиданию. А что и совсем мимо ушей пролетает. И что могла понять Даша, когда сама она не знала, не видела в себе того, что, как на ладони открыто оказалось старой женщине, умудренной годами и несчастьями. У Даши подобного багажа не было. Она его только накапливать принялась.
Спроси тогда Дашу кто-нибудь, про что это говорила ей Михеевна? Даша сказала бы: утешала. А ведь не утешала ее старая. Предупредить хотела, от ошибки уберечь - хоть это почти всегда бессмысленное занятие.
Пару дней спустя, когда уже завечерело, и сумерки скрадывали силуэты, размывали четкость очертаний, Костик опять оказался на Дашином пути. Вывернулся из переулка ей навстречу. И по тому, как неловко, нерешительно он шел, Даша догадалась, что он не так просто околачивался в том переулке. До этой минуты Даша и думать забыла о недавней встрече с Костей: он так некстати оказался рядом в минуту, когда Даше более всего хотелось одиночества. И настолько не к месту была та встреча, что хоть Даша и говорила с Костиком, и рядом с ним шла, а был он вроде как "стеклянный" - можно в упор глядеть, а все равно не видеть. И только сейчас, увидав его опять, Даша вспомнила про последнюю встречу с ним и про то, о чем говорила и как… и почувствовала вину. В самом деле, зачем она так с ним говорила? Не зря он за насмешку слова ее принял. Обиделся, наверно… Но Костик, судя по всему, обижаться на Дашу и не думал. Не доходя до нее несколько шагов, он неубедительно изобразил случайность встречи.
- О, Даш, привет! - Приостановился: - Ты с работы?
- Здравствуй, Костя.
- Ты… это… - он топтался, взглядывал на Дашу, будто не знал, идти дальше, мимо нее или повернуть и идти с ней рядом. - Ты прости меня, дурака…
- Вот тебе раз! За что же?
- Да я наговорил тебе тот раз что попало…
Даша улыбнулась:
- Брось. Это я сама… Настроение плохое было, ты и попал под него.
- Ты правда не сердишься? - с такой надеждой спросил Костик, что даже если б и обижена была Даша на него, так язык не повернулся бы сказать "да".
- Да я про тот разговор и забыла.
- А я не забыл! Я каждую минуту про него думал! - выпалил Костя и вроде как сам не ожидал от себя такого.
- Ну и зря. Пустой совсем разговор был.
- Как это пустой?.. Я… Даша… а выходи за меня, по-правде!
- Ты что?.. - Даше стало смешно, но взглянув на Костика, она не рассмеялась. В глазах его было такое смешение надежды и отчаяния, страха и безрассудной отчаянности, что посмеяться над ним было бы грешно.
- Не подходящий жених, да? Ну, ясно…
- Я про это и не подумала. Подходящий-неподходящий… Ерунда какая.
- Знаешь, ты в душу мне запала… Давно. Я в деревне для всех Костик Шалый, баламут непутевый, меня и всерьез никто не принимает. А ты… Когда ты меня… мне "вы" сказала, я первый раз сам про себя по-другому подумал… ну, что никакой я не Костик Шалый… А вчера вот, когда "ты" услышал… глупость, конечно… но это как будто выходит, что я ближе к тебе стал. Вот прям аж потеплело вот тут, - он приложил ладонь к груди. - Даш, ты прости, что я так говорю… как дикарь… у меня язык... мне когда зуб дергали, укол ставили - язык потом вот такой же деревянный был… Да я и есть дикарь, чего уж там…
Костя говорил и говорил, косноязычно от волнения и нескладно. На лбу его заблестела испарина, будто разговор требовал от него значительных физических усилий. При этом ему было страшно стыдно, что предстает перед Дашей таким неуклюжим, глуповатым, не умеющим двух слов связать. От неловкости он смотрел то себе под ноги, то в сторону, а когда взглядывал на Дашу, в глазах его она могла видеть всю бездну его мучительных переживаний, смущение и... так удара ждут, который все равно будет внезапным - наверно, он боялся, что Даша рассмеется, глянет презрительно, на том все и кончится...
В какой-то момент Даша перестала слышать, что он говорит. Она смотрела на Костю и думала, как круто все переменилось - на сто восемьдесят градусов. Был рядом Кирилл, а теперь Костик. Был уверенный в себе, все тягости на себя принимал, надежный, как каменная стена (по крайней мере, казался таким). И вот что осталось в итоге - абсолютно неуверенный, потеющий от волнения, никогда не умевший постоять за себя, принять решение, от нее решение ждет…
И вдруг Даша рассердилась. Еще одно ей от Кирилла осталось: стремление сравнивать с ним всех других, оценивать их, ведя отсчет от него, и ясно, кто выигрывал в этом сравнении. А зачем ей этот выигрыш? Чтоб еще раз оценить свою утрату? Зачем Кирилл "навязывает" ей это сравнение? Так было с Денисом, и даже мысли те же самые к ней приходили, да впрок ей не пошло, опять незримо стоит рядом Кирилл. И что, так будет теперь всегда? Да поди ты к черту, Кира!
- …что с тобой я смогу другим стать. А если не ты, я буду таким, каким меня видят они все. Не понимаешь? Пойми, пожалуйста… какой бы я ни стал, для них я все равно никчемный, придурковатый Костик Шалый.
"Да, все или не все, но для Кирилла именно так оно и было. Припечатали кличку… и изволь ей соответствовать".
- С тобой у меня будет шанс…
- Хорошо. Возьми этот шанс.
- В каком смысле?..
- Я выйду за тебя замуж.
- Ты что… правда, согласна?.. - Костя ошеломленно уставился на нее.
- А разве не для этого ты все эти слова говорил?
- Конечно для этого… Но что ты согласишься… Ты согласна выйти за меня замуж?
- А чего? Почему бы нет?
Ох, не вспомнила Даша увещеваний Михеевны: "Все ладно будет, ты мне поверь. Только потерпеть надо маленько, и не напортить", не вспомнила предостережения: "Неладно у тебя на душе, дочка. Переменилось там. И не к добру. Гляди…"
Любят девчата ворожбу да гадания, так и манит их подглядеть хоть в щелочку, хоть одним глазком - что судьба готовит. Но когда встречают истинные знаки-предостережения, будто слепые мимо них проходят и мотыльками на огонь летят. А может, гадай-не гадай, остерегай-не остерегай, а неотвратимы эти ожоги. Иначе и у Кассандры-ясновидящей другая участь была бы.
Когда утром Даша подумала о Косте и вспомнила разговор с ним, она ни о чем не пожалела. Как это ни покажется странно, но к ней пришло состояние облегчения и освобождения. Даша даже удивилась, настолько подобное ощущение было неожиданным.
А странное состояние не проходило. Это не было волнение или радость, или трепетное ожидание и предчувствие… Это было просто облегчение. Может быть, так выходят из бесконечно длинного, темного тоннеля, когда уже пропадает надежда выйти к свету и устал до того, что и радоваться сил нету... И вот еще странно - о Кирилле она не думала. Каким-то образом умудрялась обходить воспоминание о нем, подобно тому, как опытный слаломист виртуозно лавирует между препятствиями.
…Костя уже нетерпеливо топтался у дверей поликлиники, увидел Дашу, заторопился ей навстречу. На нем была рабочая одежда: старая куртка, кепка, испятнанная следами машинного масла и мазута. Выходит, не утерпел, чтоб перед работой не повидать Дашу. Ничто не встрепенулось в ее сердечке при виде Костика, не заколотилось, не перестукнуло болезненно, как случалось всегда от встречи с Кириллом. И Даше показался желанным этот покой. Она так и думала - "спокойно". Почему-то не пришло в голову слово "равнодушие".
- Дашуня, привет, - нервно улыбнулся Костя, а глаза так и приклеились к Дашиному лицу: ждали чего-то, спрашивали, высматривали.
Знал ли Костя, каким заискивающим и беспокойным был его взгляд? Как у пса, который подходит, ластится, хвостом виляет, но готов к злобном окрику, а то и к пинку.
- Ты… это… Мне ночью дурь всякая в голову лезла… подумал вдруг - вот увижу тебя, а ты опять скажешь, как вчера: мол, пустой разговор был, я про него и забыла.
И глядел, глядел так, что только вслух глаза не молили: "Ну, скажи, успокой!.."
- Не забыла я ничего, Костя.
- Ага?! - обрадовался он, хотя Даша, вроде, ничего особенного и не сказала пока. - Ну и… что? Знаешь, мы придем тогда вечером сегодня, ладно?
- Зачем?
- Дак это… как положено, сватать. Ну, знакомиться, что ли… Можно?
- Приходите.
- Так я скажу маманьке и бате?
- Давай.
Настроение Костика переменилось стремительно и кардинально. Возликовав, он изобразил то ли чечетку, то ли лезгинку.
- Побежал я на работу! - радостно сообщил он, потом все же не удержался, обернулся к Даше и переспросил: - Тогда до вечера?
- До вечера, - кивнула Даша и пошла работать.
В тот день в физиокабинете было не продохнуть, больные шли и шли, и конца-краю им не было. Так что Даша абсолютно забыла, что ждет ее вечером. Вспомнила неожиданно, и сердце вздрогнуло. Это случилось, когда она подходила к дому Михеевны. Собственно, бабушка уже ни то чтоб все еще нуждалась в ее помощи, дела у Дашиной подопечной скоро пошли на лад, она уж и в уходе нуждаться перестала. Но как-то в привычку вошло у Даши - по дороге домой заглянуть прежде к Михеевне. И испугалась она сейчас не того, на что решилась, это ее, по прежнему, ничуть не волновало. А вот зайти к Кириной бабушке и умолчать о своем решении, этого Даша сделать не могла. Значит, сейчас ей предстояло сообщить новость. Странно - не маме первой сказать предстояло, а бабушке Михеевне…
Ну, что ж… с кого-то начинать надо. Наверняка говорить об этом придется не раз и не два. Замужество - дело такое, что много найдется желающих нос сунуть, полюбопытничать. Да и пусть… И Даша решительно распахнула знакомую калитку.
- Вот и Дашенька моя, - как всегда обрадовалась бабуля. - Проходи, детонька. Я уже чайку скипятила.
- Как ваша спина, бабушка? - спросила Даша, снимая куртку.
Осень в этом году выдалась ненастная: холодная, ветряная, с низким, безрадостным небо и частыми дождями.
- Да я уж на нее и внимания не обращаю! А так - хорошо моя спина, хорошо. Как было-то - хоть криком кричи. А теперь я герой, и избе колготюсь помаленьку, и на двор вон выбираюсь. Боле-то мне и не надо. Чего еще? Ты мне шибко помогла, детонька, дай тебе Бог здоровья. Да я ведь чего беспокоюсь: коль мне полегчало, ты, поди-ка и дорожку ко мне забудешь?
- Мне и самой нравится к вам заходить, нравится разговаривать с вами про всякое… Только сегодня я к вам ненадолго. У меня новость - я замуж выхожу, бабушка. Вечером, - Даша чуть приметно усмехнулась, - сватать придут.
- Эвона что… - помолчав, проговорила Михеевна. - Вот что ты надумала. Что ж… замуж не напасть, как бы замужем не пропасть… Только неладно ты задумала. Думаешь, можно так легко все обрезать и новое начать? Душа, она ведь не грядка, где лишнее вырвал да выкинул. Не вырвешь. И ничего не кончится, пока само не выболит до донышка…
Даша смотрела мимо хозяйки в окно, потом перевела глаза на Михеевну, встретила ее внимательный, пристальный взгляд.
- Скажи мне по душе, детонька, ты все решила или, может, ждешь, чтоб отговорили?
- Я решила.
- За кого идешь-то?
- За Костю… Бессонова, - Даша впервые произнесла фамилию Костика, прозвучала она непривычно, а Даша порадовалась, что вообще вспомнила ее - месяц или два назад женщина проходила у них курс лечения, и кто-то мимоходом тогда сказал Даше: "Это Костьки Шалого мать". Тогда Даша узнала его фамилия и вот, запомнила, оказывается.
Бабушка покивала, и так, сокрушенно покачивая головой, печально сказала:
- Если меня жизнь хоть маленько научила понимать в людях, то отговаривать тебя - труд напрасный. Ты, Даша, еще раз подумай крепко, сама. Ты хошь и молода еще, а уж стерженек-то вон какой. Такие дорожку сами себе выбирают. Их заставить выбор свой переменить... это что пчел в улей загонять: чем прилежнее машешь, тем их больше. Ай не так?
- Не знаю. Но я никого не попрошу за меня про мою жизнь решать.
- Вот-вот, то-то и оно. А отговорщики все ж таки найдутся, как же. И благодаря им решимость твоя еще больше укрепится. Я отговаривать тебя не стану, только прошу - сама с собой ты крепко подумай. Дорожку ты еще только выбираешь, не поздно поменять. Ну а коль выбор свой верным посчитаешь... - Михеевна вздохнула. - Что поделаешь… Кира делов наворотил, теперича, получается, твоя очередь. Ох, и великая же она путаница!
- Кто?
- Да жизнь, кто же еще. Закружит, закрутит, и спробуй-ка в этом кружАле верную тропку из-под ног не выпустить… чижало это, ой, чижало. Да оно и потом не легше, как увидишь ошибку свою, тоже натерпишься. Жалко мне вас, горемычные. Об Кирюше сердце беспрестанно болит… плохо ему… а теперь вот еще "радости" прибудет… - у Михеевны задрожали губы, и она прикрыла рот уголком платка. - Чего ж теперь. И хотела бы я указать… да ведь не получилось. Пустое дело советы давать, когда их не просят. Ступай, хорошая моя. Да не забывай все ж дорожку-то ко мне, заходи хоть иногда.
Даша ждала от Кириной бабушки совсем других слов, обиды в глазах, может быть, поджатых в осуждении губ… Нет, не ожидала она, что Михеевна ТАК воспримет новость. Готовилась пережить, перетерпеть неприятные минуты и уйти как можно скорее. А получилось иначе… Даша оказалась застигнутой врасплох и обезоруженной. Теперь шла домой и старалась проглотить горький тугой комок, застрявший в горле, а в ушах еще звучал негромкий печальный голос, тревожил и мутил тот желанный покой, который Даша успела почувствовать рядом с Костей и стремилась к нему, к покою этому.
Если бы у Даши оказалось чуточку больше времени остаться наедине с собой и со словами старой мудрой женщины, возможно сила тихих слов Михеевны прервала бы инерцию развития событий. Возможно, эти слова переплавились бы в Дашиной душе во что-то вроде иммунитета, в способность и дальше держать жестокие, рассчитанные удары и не позволить уничтожить свою любовь. Если бы сейчас все оставили Дашу в покое, может быть назавтра она проснулась бы с иными мыслями и другим решением. "Костя, - сказала бы она при следующей встрече, - не держи на меня обиды…" - "Да ладно, - хмыкнул бы Костик Шалый, - я знал, что все это так… не по правде…"
Но уже не было у Даши времени остановиться и задуматься, нисколько не было. Ей надо было уже подумать о том, как преподнести новость маме. Что мама не будет от нее в восторге, это Даша знала наверняка. И пожалела, что так опрометчиво согласилась на сегодняшний визит Костика с родителями. Не хотелось ей, чтоб гости заявились в разгар маминого негодования.
На минутку мелькнула мыслишка: "А может, не говорить ничего? Пусть приходят и сами все объясняют". Но Даша от мысли этой малодушной отмахнулась с досадой - какая ерунда в голову лезет. Конечно, она сама должна сказать. Что мама будет против такого ее замужества, в этом Даша не сомневалась. Значит, надо сделать так, чтоб протест этот не разразился бурей.
- О, сегодня ты пораньше! - обрадовалась мама. - Все в порядке?
- Как всегда.
- Ну и хорошо. Давай ужинать, я сегодня оладушков твоих любимых напекла.
- Мм… вкуснятина! Здорово! - Даша подошла к маме и чмокнула ее в щеку.
Они уже сидели за столом, когда Даша собралась с духом и сказала:
- Мама, я решила замуж выйти.
Мария поперхнулась и закашлялась. Даша подскочила, начала хлопать по спине, подала воды, - Мария только удушливо кашляла и махала на нее руками.
- Ох ты, Господи, - наконец продохнула она и снова откашлялась. - Ну, Дарья! Разве так можно шутить?
- Да я не в шутку, мам. Я серьезно говорю.
- Серьезно? - недоверчиво посмотрела на дочку Мария. - Да ну тебя… И что, кандидат уже есть?
- Есть. Костя Бессонов.
- Батюшки мои! - Мария всплеснула руками. - Даша, да что с тобой? Что за глупые разговоры?
- Мама, Костя предложил мне выйти за него замуж, я согласилась.
Мария молча смотрела на дочь, потом тихо проговорила:
- Это что?.. Ты… в самом деле?..
- Да.
- Значит, в отместку Кириллу решила себе жизнь исковеркать?
- Да почему в отместку?!
- Надо совсем глупой быть, чтоб этого не видеть. Иначе с какой бы стати так скоропостижно замуж выскакивать? Причина должна быть. И она на виду - назло, в отместку. Именно так люди и подумают.
- Пусть думают, мне до этого дела нет, я сама про себя знаю. Не ругай меня, мама, не уговаривай. Я решила. Костя утром сказал, что придет сегодня к нам, с родителями.
Мария потеряла дар речи, только руками опять всплеснула. Даша встала, обняла ее, ткнулась лицом в плечо:
- Все хорошо, мама. Ты не переживай. А Костя хороший, ты только посмотри на него хорошенько.
- Погоди… - Мария отстранила дочь, растерянно спросила. - Да когда же вы сговорились-то? Когда успели?
- Недавно, - улыбнулась Даша. - Много времени надо, что ли?
- Так они придут сейчас? Ох, где-то валерьянка у нас была, дай-ка мне выпить.
- Мама, не о чем волноваться. Они просто придут познакомиться. А в ЗАГС - это ведь не завтра, столько еще времени пройдет. Ты успокойся, ладно? Все хорошо, все нормально.
Дашины слова достигли той цели, на которую и были рассчитаны. "В самом деле, что это я запереживала так? - одернула себя Мария. - Да мало ли кому Дашуня приглянется - вон она какая у меня! А что до ее настроения, так сегодня оно такое, а завтра еще поглядим".
И все же лихорадило Марию, и гостей она принимала, как в угаре. Благо - Даша сама и чай поставила, и на стол споро собрала, - Мария-то вроде и суетилась, да проку от этого немного было. А больше всего ей хотелось указать незваным гостям от ворот поворот: мол, рано нам еще с такими делами гостей принимать. Но не укажешь, не завернешь от порога, не по-людски то.
Посидели, поговорили. Костины мать с отцом вели себя довольно сдержанно и тоже, вроде как, не в своей тарелке были. Марии даже немного обидно стало: они что, считают Дашу недостойной ихнего Костика? Но потом, за взглядами, скрытой неловкостью и короткими обмолвками разглядела: и для них новость, преподнесенная сыном, мало, что ни громом среди ясного неба показалась.
Так оно и было. Нет, про женитьбу-то сынку давно уж говорено было и не один раз: "Да хоть бы ты женился уже, Костя, пора ведь. И пусть жена с тобой нянькается". Но сейчас как-то не по путю все складывалось, слишком уж скороспело.
Костя тоже был скован, не знал, куда руки девать. То и дело на Дашу взглядывал, будто искал у нее то ли подсказки, то ли поддержки.
И как ни удивительно, одна лишь Даша казалась абсолютно спокойной и естественной. Она спокойно улыбалась, охотно подхватывала реплики и поддерживала разговор. Мария с долей удивления наблюдала за дочерью - слишком уж она невозмутима.
Постепенно скованность и неловкость пошли на убыль. Особенно, когда Костин отец осмелел, пошел к вешалке, где его куртка висела, и вытянул из кармана бутылку водки:
- Вот… как водится… если хозяйка не против…
- Да чего уж… я б и сама поставила, - виновато проговорила Мария. - Дак ведь не ждала гостей, не запаслась…
Мария с Шурой, Костиной матерью, поддержали мужика, выпили по пол-стопочки, а Костя смущенно посмотрел на Дашу, один глоток сделал и назад стопку поставил. Несмотря на такую сдержанность присутствующих, за столом все же стало поживее. А осмелев, завели-таки гости разговор о сватовстве, к растерянности и огорчению Марии.
Собравшись с духом, Мария ответила:
- Правду сказать - врасплох вы меня застали… Нет, дочь сказала мне… да только вот, с час назад всего. А так-то я не чаяла и не гадала… Какая она невеста? Молода… еще взрослеть да ума набираться… Не тороплюсь я дочку из дому спровадить.
- Так оно… все так, как говоришь, - неловко заговорила Шура - в жизни не приходилось ей свахой выступать. - Дите для матери вечно мало да неразумно, а уж дочка, тем боле - неужто не жалко в жизнь ее выпускать, на бабью долю? Всяка мать тебя поймет. А только, Мария, сама-то ты скажи, скольки лет в замуж пошла?
- Ой, про нас-то что говорить? - Мария махнула рукой. - Мне бы сейчашний ум да в то время!
- Вот то-то и оно, из веку в век одно и то же, так было и так будет. А то бабы и детей рожать перестали б, как шибко умные стали бы.
- Шура, тебя послушать, выходит, от глупости все? - засмеялась Мария.
- Да не от глупости, а природой так устроено, видать, чтоб все в свое время случалось. Мало ли бывает, пропустила девка свой срок, замуж не выскочила, а там, поумнев, начинает перебирать: тот лицом не вышел, этот мошной тощ, третий родней не угодил… Так в вековухах и засиживается.
- Ну, нас еще рано таким делом стращать!
- Да я не к тому, извиняйте, коль неловко сказала. Правда, к тому лишь, что всему свое время, вот и твоей дочке время приспело. А что не засидится Даша в девках, это и не сомневается никто. Вот и нашему, - мать глянула на Костю даже вроде как с осуждением, - жениху приглянулась. Так что… за спрос не корите, а коль не гожи - извиняйте.
Марии вроде как и неловко стало даже, не любила она обижать людей. А еще - не нравилось Марии выражение Дашиного лица во время этого разговора. Про смущение, какому вроде как быть полагалось бы, тут и говорить не приходилось, Дашу тема разговора ни капельки не смущала. Более того, в легкой улыбке читалось нечто… вроде как девчонка сильно сама себе на уме. Мол, говорите-говорите…
- Сдается мне, время такое сейчас, что слово родительское мало решает. Я что думала - сказала. Гожи-не гожи, не в том дело-то, а в том, что нам еще не к спеху… А только нынче молодые ведь сами себе хозяева…
Разговор как-то скомкался, пропало настроение вечера, которое вроде бы уже начало складываться во вполне доброжелательное - так хорошо сидели, и вот, испортилось все. Гости вскоре распрощались и ушли. Однако на душе у Марии лучше не стало, а наоборот, осталось очень неприятное чувство. В доме поселилась какая-то неуютность, Мария молчала, но при этом продолжала вести разговор и с ушедшими гостями, и с Дашей: приходили удачные, убедительные слова, но снова заговорить с дочкой что-то мешало, однако и успокоиться Мария не могла. Как, как не позволить Даше сотворить эту ужасную глупость?! Вот упрямая девчонка! Ведь с какой улыбкой слушала! Будто все решено, все ясно ей раз и навсегда, а материны слова, материна воля уж и не значат ничего! Если ее, мать не слышит, то кого услышит? И тут пришла догадка, которая показалась Марии спасительной. Чуток погодя соседские мальчишки, которых, как обычно, мать до самых потемок домой загнать не могла, побежали с важным поручением - с запиской от тети Марии.
Когда в сенцах стукнула дверь, Мария обомлела. Она так и не решила, должна остаться или лучше уйти из дома. Вроде как уйти бы надо, но кто знает, когда его ждать? Теперь она только успела подумать: "Да как он так скоро...", и со смешанным чувством облегчения-разочарования увидела на пороге соседку. Женщина жила на соседней улице, огороды ее и Мариин смыкались, разделенные ветхим забором. Недавно она попросила Марию раскроить кусок ткани: "Уж готовое-то я, поди, соберу!" И вот явилась с заботой - не получается платье: там тянет, тут морщит. Пришла Марию на помощь звать.
- Я вот с коровенкой только управилась и к тебе сразу. Пойдем, а? Глянешь, чего там. Тебе-то, Мария, там и делов на пять минут всего...
Мама с соседкой ушли, а Даша аж передохнула облегченно. С минуты на минуту ждала, что мама начнет тягостный и ненужный разговор. Она глянула в окно - на дворе темнело, хотя до ночи было еще далеко. Даша предпочла бы, чтоб время ускорило свой ход, чтоб сейчас уже было поздно, и все спасительные разговоры сами собой отложились бы на завтра…
И в это время она услышала стук калитки - прошло не более десяти минут, как мама ушла. Даша невесело улыбнулась про себя: "Маме сегодня не до гощения, ишь как быстро управилась!"
Абсолютно уверенная, что возвращается мама, Даша снова надела маску спокойствия и невозмутимости. Хотя, сказать по-правде, для этого и усилия не потребовалось, она только стала ПОДЧЕРКНУТО спокойна. И маску эту как ветром сдуло, когда дверь открылась, и через порог шагнул Кирилл. Пальцы, лежащие на спинке стула побелели. В первое мгновение она просто испугалась, во второе - испугалась за Кирилла. Он был так бледен, что она решила: "У него что-то случилось!" И даже мелькнула мысль, что ему предложить: воды или этот стул. И тут Кирилл проговорил:
- Это правда?
Ей показалось, что он с трудом шевелит губами, и до нее не сразу дошел смысл вопроса. А поняв, ошеломленно воскликнула:
- Да ты-то откуда знаешь уже?!
- Значит, правда...
- Откуда ты знаешь? - с досадой повторила она.
- Ты с ума сошла?
Даша сощурила глаза, как будто внезапно ударил по ним яркий свет, коротко уронила:
- Уходи.
- Что ты удумала... - сокрушенно покачал головой Кирилл.
- Ты не слышишь меня? Уходи, я не хочу говорить с тобой об этом!
Он сел на корточки, прижался затылком к стене.
- Ты всерьез это надумала? - Даша молчала, не зная, что ей делать дальше, и Кирилл, усмехнувшись, ответил сам себе: - Ты все делаешь всерьез...
Даша отвернулась, глядя в стол, проговорила:
- Тебе не надо было приходить. Зачем ты пришел? Отговаривать?
Он быстро встал, подошел, положил ладони ей на плечи:
- Даша…
Она резко вывернулась, подалась от него в сторону. Кирилл смотрел в колючие, незнакомые глаза.
- Не делай этого…
- Почему? Что тебе не нравится?
- Почему Костя?..
Даша улыбнулась:
- Вот что тебя не устраивает… Послушай, а давай я всех кандидатов в мужья к тебе приводить буду? На смотрины, - она рассмеялась недобро. - А ты будешь говорить: этот тебе не нравится, а этот ничего, годится… Как тебе такая моя идея, Кира?
- Замолчи… Пожалуйста, замолчи… Даша… уезжай… Уезжай хоть куда, я потом все равно тебя найду.
- Найдешь? Когда? И зачем?
Кирилл молчал.
- Давай расставим все точки, - снова заговорила Даша. - У тебя семья, Кирилл… сыновья. Ты от них никуда, это ведь дураку ясно. А от Альки, может, и рад бы уйти, так она твое слабое место распрекрасно знает - мальчишками тебя держать теперь будет. А я… что я? Ты же сам говорил, что в конце концов я выйду замуж… Так зачем ты пришел сегодня, Кира?
- Ведь не так, Даша! При чем здесь Костя? Мне назло?
Даша покачала головой:
- Нет, не назло. Костя позвал - я согласилась. Хочу уверенности, определенности. Я устала. Не мучай меня… отпусти.
- Даша… пожалуйста, умоляю тебя… Милая ты моя… я виноват, знаю, из-за меня все… но не ломай ты себе жизнь, прошу. Тебя-то никто не неволит, зачем ты голову в петлю суешь?..
- Не говори ерунды! - раздраженно прервала его Даша. - Я просто выхожу замуж! Или, по-твоему, мне теперь в монастырь прямая дорога?
Помолчав, Кирилл медленно заговорил:
- Даша… с самого начала, как эта история с Алькой началась… за тебя больше, чем за себя болел. Я что… сам виноват. А вот от того, что тебе плохо, от этого мне в сто раз хуже было … Хочешь верь, хочешь не верь, но я всегда чувствовал, когда тебе плохо было… И вот сейчас ты говоришь: все хорошо, все так и быть должно… Отчего же тогда мне так больно, как никогда еще не было? Дашенька, пойми, поверь - не хорошо это, не правильно. - Кирилл болезненно усмехнулся: - Ты знаешь, кого страшно порадуешь?.. Уж она повеселится! Неужели ты не видишь, Даша, как это неправильно, вывернуто: если Альке хорошо, так, значит, в действительности это плохо! Ты понимаешь?
- Вот уж меньше всего меня заботит настроение твоей жены! - Увидев глаза Кирилла, Даша и хотела бы прикусить язычок, да слово не воробей. Но вместо сожаления и раскаяния она неожиданно разозлилась: - Плевать мне, радуется она или голову пеплом посыпает - мне на это плевать!
- Моя жена? - Кирилл как будто не услышал больше ни слова. Усмехнулся: - А может, Костик будет тебе таким же мужем, как мне Алька - жена?
- Нет. У нас все будет, как надо. С ним мне будет спокойно.
- Откуда ты знаешь?
- Я же не люблю его, - усмехнулась Даша. - Это когда любишь, сплошные тревоги, беспокойство, разочарование... В общем, любовь - это несчастье.
Он резко потянул Дашу к себе, она едва не упала и, уткнувшись лицом ему в грудь, оказалась в кольце его рук. Кирилл так сжал ее плечи, что Даша застонала, попыталась оттолкнуться, упершись ладонями в плечи:
- Отпусти!
Кирилл молчал, уткнувшись лицом в волосы в ее волосы.
- Мне больно…
Тиски отчаянного объятия ослабли, он положил ладонь на Дашин затылок, осторожно прижал к груди ее голову.
- Дашенька… Даша… во всем свете ты одна мне нужна... Прости за все…
- Я ведь ни в чем тебя не виню…
- Тогда зачем кидаешься к первому попавшему?..
- Ты здесь ни при чем…
- Кого ты хочешь обмануть? Меня? Себя?
Даша отстранилась, отодвинув его ладошкой, и Кирилл разжал руки.
- Кира… - тихо заговорила она, - не надо. Не усложняй. Все хорошо. То, что было - прошло, что за него цепляться? Держи-не держи, а оно ушло и назад ничего не вернешь. - Даша виновато улыбнулась: - Ну? Что ты? Ты не вини себя, Кира. Так сложилось…
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Впервые за много месяцев Алла была взахлеб счастлива. Как Кирилл и предвидел. Дашин выбор стал для нее нежданным подарком.
- Вот так! - ликовала она наедине с матерью. - Разинула рот на мед, а хлебнула уксуса! Что и требовалось доказать! Вот это классная парочка получилась - Дашка и Костик Шалый. Ой, я умру от смеха! Мамуля, ведь это я их сосватала! Я Костьке сто лет назад уже предлагала Дашку у Кирки отбить! Вот хохма!
Аллочка веселилась, забыв, что Дашина жизнь, в общем-то, никак не касается ее, Аллочкиной жизни, а значит, едва ли что-то для нее переменится к лучшему. Сказать, что с Дашиным замужеством Кирилл перестанет на сторону глядеть, - так не скажешь ведь. Не было у Аллы ни малейшего повода подозревать, что Кирилл и Даша встречаются где-то тайно. Впрочем, Аллочке-то повода как раз не требовалось. Про супруга ею сказано было немало и на суде, когда Кирилл безуспешно пытался получить развод, и позже Аллочка ни с того ни с сего принималась жаловалась чуть ни каждому встречному-поперечному, мол Кирка напропалую крутит шашни и ни одной юбки не пропускает. Но имя Даши она не приплела сюда ни разу. Знала, что тут ей даром не пройдет, этого Кирилл за так просто ей не спустит, и остерегалась играть с огнем.
Или радовало бы Дашино замужество Аллу тем, к примеру, что перестанет Кирилл об разлучнице подлой думать - так ведь тоже, сердцу не прикажешь. Думкам Кириным, если они водились, ничто помешать бы не могло.
В общем, хорошо если подумать, так у Аллы особо-то не было причин радоваться на перемены в Дашиной жизни. Но она радовалась, ликовала, позабыв о своих долгих днях, наполненных тоской, злобой, раздражением, несчастьем…
Да, Алла была несчастна. Как раз тогда, когда она, казалось бы, получила все, чего хотела, выяснилось, что счастья из этого, полученного не сложилось. Счастье и достигнутое - совсем разные вещи. И даже более: то, чем владела сейчас Аллочка, страшно и беспощадно разрушало ее мир грез и ожиданий, волшебных иллюзий и надежд. Алла, как в теплице, выросла в мире, где легко осуществлялись ее желания, ее не закаляли холодные сквознячки реалий, наоборот, заслоняли от них уютные плюшевые игрушки и большеглазые говорящие куклы. А за всем этим стояла мама, ну и отец, тоже, конечно.
Новую, самостоятельную жизнь Аллочка начинала, переполненная надеждами и мечтаниями. Хотя, "самостоятельную" - это неправильно. Ничего она не собиралась делать самостоятельно, для этого рядом обязательно должен оказаться кто-то, кто с радостью и готовностью подхватит мамины обязанности, и будет нести ответственность за милую Аллочку, будет ее любить, заботиться, оберегать и защищать как свою любимую женщину. И этим "кто-то", разумеется, должен был стать Кирилл, который достался ей совсем не просто, да прямо сказать - трудно достался. Аллочка столько страдала из-за него, столько усилий потратила… Он просто обязан был теперь на руках ее носить, ублажать и исполнять любую команду, не рассуждая… Ах, как это будет приятно и здорово! Он такой сильный, большой - медведище. Как приятно сознавать, что это она, Аллочка укротила такого медведя и дала ему возможность радоваться, что она, такая красавица, - его жена...
Да, мечты были хороши… а остался от них один пшик… все шиворот-навыворот…
Алла получила дом, в котором у нее оказалась куча обязанностей и никаких радостей. Потом ужасная бесконечная беременность, а когда все кончилось, и Алла уже вздохнула радостно и облегченно, оказалось, что радоваться нечему - стало еще хуже. Никто не собирался оставлять ее в покое. Дети пищали, спать ночью стало совершенно невозможно. Хоть вставал к ним Кирка, но все равно Аллочка просыпалась утром усталой, вялой, раздраженной. А Кирка, олигофрен, еще имел наглость с чем-то приставать к ней, чего-то требовать, подсовывать этих пискунов ...
У нее стал портиться цвет лица, а на фигуру свою она без слез смотреть не могла. Ни в одно платье, которое носила в той, безоблачной жизни, не могла влезть! Алла, разумеется, видела единственную причину, почему исчезла ее тоненькая талия, и знала виноватых - Кирка и эти противные младенцы… Фигура у нее, действительно, никак не возвращалась к прежней норме. А как иначе, если Аллочка постоянно что-нибудь жевала. Конфеты, печенье, орешки, кусок пирога… Она разрезала батон повдоль, на две части, щедро мазала сливочным маслом, ложкой накладывала сверху варенье и не замечала, как съедала обе половинки. Это было нервное, ей бы к врачу обратиться, нервы полечить, но Аллочку вполне устраивало то объяснение, которое она находила безо всяких помощников: во всем виноват Кирка, а теперь еще и его дети.
Когда находиться рядом с ними становилось невыносимо, Аллочка бежала под мамино крылышко, где ее жалели, баловали, старались чем-нибудь порадовать. Здесь она опять становилась маленькой, всеми любимой девочкой, маминой и папиной дочкой. Здесь Аллочке было хорошо, как прежде. Она до отвала наедалась всякими мамочкиными вкусностями, а потом беззаботно отсыпалась.
В общем, ожидания Аллы, связанные с Кириллом, не оправдались даже в малой толике. Все получилось не так, как она ждала. Поэтому Аллочка была глубоко несчастна.
***
Даша решения своего не переменила. Не помогли ничьи уговоры, увещевания и взывания к разуму. Мария была выбита из колеи упрямством дочки - впервые Даша не послушалась ее материнского слова, стояла на своем мнении и не делала ни малейших уступок. Даша с Костей сходили в ЗАГС и подали заявления.
Как ни странно, но именно в эти беспросветные дни в жизни Кирилла появилась маленькая капелька света. Явилась она в виде незнакомой женщины.
В один из дней он уложил малышей спать - Алька, как это чаще всего случалось в последнее время, была у матери, - и заторопился к бабуле, там накопилось дел для него. Воды принести, продуктов кое-каких прикупить, еще всякое по хозяйству - оно все несложно, по мелочи, однако старухе не по силам. Управился быстро и, беспокоясь о мальчишках, поскорее вернулся домой. Как всегда, от самых ворот прислушиваться начал: не ревут ли в два голоса? И с облегчением убедился: спят.
К счастью, мальчишки у него на редкость спокойные росли. Бабуля говорила, что не только внешне, но и характером в отца пошли, в него то есть: "Уж какой ты, Кира, спокойнющий был! И-и-и-и… Таких и не бывает. Мы с Татьяной раз картошку копали… Тебе тада скока?.. Да месяца четыре-пять былО. На куче соломы тут же, в огороде, одеяло раскинули, в другое одеялко тебя завернули и положили - тебе мягко, тепло. Еще и забаву тебе устроили - ветку от ботвы картофельной рядом воткнули, чтоб тебе видно былО. Ветерок ее качает, шевелит. И скока, думаешь, ты так лежал? Мы сотки три успели выпластать, чуть ни весь огород! Таньша подойдет тихонько, глянет - ты то спишь, то опять свою травину разглядываешь. Вот и сыночки твои такие же точь в точь".
Кирилл вошел в дом и… услышал женский голос. Нет, замок на дверь он давно уж не вешал, а на кой? Бывало, отлучался по неотложному делу, а возвращался - уже какая-нибудь соседка пацанов тетешкает. Так что голосу этому Кирилл не удивился, только сразу угадать не смог, чей он. Вроде как незнакомый. Вошел в детскую, где стояли кроватки мальчишек, и, в самом деле, увидел незнакомую пожилую женщину лет так за шестьдесят.
- Вот и папка! - оглянулась она на звук шагов. - А мы тут штаненки сухие разыскали, переодеваемся. Хозяйничаем тут без тебя.
- Здравствуйте. А вы кто?
- Я-то? - женщина взяла на руки Сашуньку, которого только что переодела, и повернулась к Кириллу: - Давай знакомиться. Тебя я, Кира, знаю. Ну а я - Алькина бабка по отцу. Свекруха Галькина, выходит. Василиса меня зовут.
- А! Вот оно что! - Кирилл не сразу сообразил, кто такая Галька - никто так Галину Георгиевну не "величал". - Алла у родителей... Я и не знаю, когда придет.
- Да по мне она хоть и совсем не приходи! Я к тебе, Кира, приехала.
- Ко мне так ко мне. Давайте я вас покормлю, а там уж расскажите, зачем и почему.
- Во-первЫх, ты мне не "выкай". Называй хошь бабка Василиса, хошь тетка Василиса, а лучше - просто Василисой зови. Насчет еды тоже не гоношись, а чайку попить можно, под него разговор лучше идет. Мальчишки-то кормлены?
Чай Василиса пила вприкуску: на удивление крепкими зубами отгрызала от кусочка сахара малую крохотулю и припивала горячим - только что вскипел - крепким чаем.
- Варенье - это баловство, для ребятишек. Ну, от простуды какой хорошо еще. А так я с сахаром люблю, не с рафинадом, а комочком чтоб. А уж если с шиком - то с конфеткой шоколадной, - улыбалась она.
- Шика нету, - развел Кирилл руками.
Когда он налил ей вторую чашку чаю, она заговорила, наконец, о цели своего визита.
- Про жизнь вашу семейную я мал-мало знаю. И как женила Галька тебе на своей прынцессе, и как на развод ты подавал, да не развелся. Наслушалась я и про то, чего сейчас соплюха эта вытворяет. Про тебя много чего тоже знаю - живем-то не за тридевять земель. Правда, людей слушать, это как в глухой телефон играть - на одном конце скажут белое, на другом услышат: "Черное"… Да за глаза и про царя говорят! Но, даст Бог, разгляжу, где правда, где кривда. Только, сдается мне, не шибко люди приврали: Алька о детях заботиться не желает, а ты им и мать, и отец. Так ли?
Кирилл пожал плечами, потом кивнул все же:
- Так, чего уж там…
- Тогда вот еще чего скажи: как ты дальше думаешь? Сколько ты еще сидеть с имЯ будешь? Тебе ж работать надо, кормить их, одевать.
- Не знаю, - признался Кирилл. - В ясли, может, отдам…
- Я не так выспрашиваю-любопытничаю, я сказать хочу: если надо, останусь у вас, буду за детками глядеть, дом вести. Как ты на это посмотришь? Если странно тебе, мол, зачем бабка из своей деревни, из своего дома в чужой напрашивается, какая ей в том корысть?.. То я тебе скажу, какая мне корысть. С Галькой и дочкой ее мы уж сколь лет не виделись. Сноха меня знать не желает, а я ей сына ни в жисть не прощу. Толик добрый парень был, ласковый, а щас какой стал? Подкаблучник Галькин. По-первости, как гонориться она начала, пробовала я глаза ему открыть, втолковать, да-а… - махнула она рукой. - Дневная кукушка ночную не перекукует. Только расскандалилась с ней. Не знаемся. Ну вот. А теперь получается, они тебя ломают. А шиш им! Так что можешь считать, что в этом моя корысть и есть - за Тольку моего поквитаться. Если же правду тебе сказать, так жалко мне тебя, Кирюха. Может, Гальку-то гадючку никто и не знает так, как я знаю. Любит она это - власть над человеком взять да поизмываться. Ты вон как перст один, бьешься-колотишься, это ж разве так можно? Ей бы, дуре, внукам таким радоваться - вон какие богатырьки, это ж надо им в тебя тютелька в тютельку уродиться! Хоть тут Алька доброе дело сделала. Вот и наставляла бы дочку на ум, а она… В общем, я думала-думала, да и надумала, что я ведь как-никак пробабкой деткам-то Алькиным прихожусь, так сам Бог велел мне заботу об них с тобой поделить. Для самой Альки я бы пальцем не пошевелила, а вот тебе, так выходит, одна я и могу только помочь. Так что говори: нужна коль тебе, я останусь. А как стану не нужна, - только меня и видели, домой вернусь. Жить тут буду, у тебя. Скандалов заводить никаких не собираюсь. До Гальки мне дела нету, а уж с соплюхой-то поди двое справимся. Ну, как?
- А то, Василиса, сама не знаешь - как. Если вправду помочь мне хочешь, так я тебе благодарен буду… не знаю… хоть на божничку заместо иконы посажу!
- Ну вот и лады. Только ты имей ввиду, хоть Галине, хоть Альке это шибко впоперек придется, и они так запросто мириться с этим не станут. Опять в виноватых будешь.
- Плевать.
- От это хорошо. От это мне нравится, - засмеялась нежданная гостья.
Алла заявилась от матери поздно вечером. Василиса с Кириллом уже выкупали мальчишек, уложили спать и теперь сидели в гостиной. Гостья освоилась поразительно быстро. Успела сполоснуть ребячьи ползунки да штанишки-рубашонки. Кирилл тем временем с трудом разыскал свою рабочую одежду, и Василиса тут же углядела - где пуговичка на честном слове держится, где шов на куртку расползается. Спросила иголки, нитки, нацепила на нос очки и засела за починку. Кирилл смотрел телевизор с приглушенным звуком. Он уж и не помнил, когда смотрел его в последний раз. Ему даже странно было сидеть и никуда не торопиться, не думать, что надо еще вот это сделать и вот это, и это не забыть... У Василисы те же дела получались ловчее, и времени на них почему-то тратилось куда как меньше.
Увидев вечернюю идиллию, Алла остановилась в дверях гостиной и вопросительно глянула на Кирилла: мол, кто это?
- Ты что с бабушкой не здороваешься? - спросил он.
- Здрасьте. С чьей бабушкой?..
- И ты здорова будь, внученька, - насмешливо проговорила Василиса.
- Ой, это что ли ты, бабка? А с каких пирогов ты тут? И вообще, это вот все - что? - неловко развела она руками. - Может, скажет мне кто-нибудь?
Кирилл развернулся к ней и объяснил:
- Василиса будет жить у нас. Она приехала помочь.
- А... - Аллочка от изумления растеряла все слова. - А, во-о-от оно что!.. Ух ты!.. И это кто такое придумал? А я и не знаю ничего! Ну, дела-а-а!
- Рот закрой. Чего раскудахталась? Дети спят.
Василиса молчала и из-под очков с интересом смотрела на внучку.
- Знаешь что? Пусть она катится в свое Задрищево! Никто не хочет ее тут видеть!
- Тебя что, кто-то спрашивает или как? В доме я хозяин, потому как до мамочки тебе далеко.
- Какой ты хозяин?! Твой что ли дом? Мамочка его снимает! И жить тут будет тот, кому она разрешит!
- Оба-на! Это просто под протокол надо, с твоей подписью. В общем, так, полчаса тебе чтоб барахло свое скидать, - он раскрыл платяной шкаф и бросил к ногам Аллы большую сумку. - Жить будем в моем доме.
- Ты что? - широко открытыми глазами уставилась на него Алла. - Чокнулся?
Кирилл сдернул с перекладины охапку ее платьев, юбок и кофточек - где-то затрещала ткань, посыпались деревянные вешалки, - и бросил пеструю груду сверху на сумку.
- Поживей!
- Ки-и-ира, - неуверенно-испуганно протянула Алла, - ты ведь шутишь, да?.. Ну все, перестань, пожалуйста.
- Нет. Я не шучу. Я даю себе отчет в своих словах. В отличие от тебя.
- Все-все! Я не буду больше! Ну, не сердись, пожалуйста. Я не хочу никуда уходить отсюда.
Кирилл усмехнулся:
- Хорошо, начнем сначала. Василиса будет жить у нас. Она приехала помочь с детьми.
- Но, Кира...
- Цыц.
- Ага. Всё. Я поняла, - она выставила перед собой ладошки и попятилась: - Всё, - повернулась и молча ушла в спальню.
Василиса с усмешкой смотрела на Кирилла.
- Что? Тебе жаль ее? - спросил он.
- Ни капельки. Она заслужила. За что боролась, на то и напоролась.
Утром Кирилл собрался выйти на работу после чересчур затянувшегося отпуска. Пока умывался да брился - у Василисы уже стол накрыт к завтраку. Он только головой покачал - отвык от женской заботы.
- Головой-то не верти, а садись да поешь хорошенько. Я вот тебе яишенки с салом пожарила.
- Да зря ты, Василиса. Мне и чаю хватило бы.
- Как же! Много с чаю наработаешь! Я и тормозок соберу, проголодаешься вдруг.
- Не надо. Я домой приеду на обед.
- А вдруг пошлют куда?
- Так заеду тогда.
В кухню вошла заспанная Алла, оторопело взглянула на Василису - будто забыла, что виделись вечером. Потом вздохнула, взяла с полки чашку, плеснула в нее воды из чайника.
- Язык присох? - спросил Кирилл, потом добавил: - Да, вот что: матери, если загорится ей с разборками лететь, скажи - чтоб ноги ее не было тут, пока я на работе. Если она без меня начнет здесь порядки наводить или мне еще хоть раз скажут, что в этом доме я никто… дальше ты знаешь. Так?
Алла мелко закивала.
В тот же день - судьба так порешила: мол, чего медлить? - в общем, Кирилл не разминулся с Костей. До сего дня они не встречались. Сколько раз Кирилла так и подмывало свидеться с ним, ноги сами разворачивали на ту дорогу, где встреча была бы неотвратима… И столько же раз Кира себя переламывал. Не было слов таких, которые годились бы на этот случай, только кулаки сжимались… Так с этим "аргументом" что ль идти навстречу Костьке: мол, держись от Дарьи подальше, а то неровен час… И понимал одновременно Кирилл, что никакого права он не имеет требовать этого… И еще понимал, что бессмысленны, глупы такие угрозы, не ему решать, и даже не Косте… а Дарья свое слово сказала. К Косте же его толкал гнев, боль, тоска беспросветная, порожденная бессилием что-то изменить и ясным осознанием чудовищной неправильности происходящего… Потому глушил Кирилл свой порыв, воли ему не давал, сознавая, какой малый толчок нужен, чтоб совсем затмился рассудок темными чувствами, и что выйдет тогда… да уж ясно ведь, что ничего хорошего.
В гараже Кириллу обрадовались, и за него порадовались тоже, что вышел, наконец, мужик на работу, как оно и быть дОлжно. Видано ли, чтоб мужик навроде как в декретном отпуске, с младенцами нянькался! В деревне это и вовсе небывальщина. Ладно еще, если жена нездорова, в больнице там, или лежит не поднимается. И то, бабки на что тогда? Ну не положено мужику с пеленками-распашонками, постирушками да кашами возиться, тут женские руки нужны. Мужик работать должен, семью содержать. А уж такой, как Кира… да ясно, тут и говорить не об чем. Вот явился на работу, и вроде как все по-человечески, все на свои места встало.
Обступили его мужики, пошутили-покурили, да и разошлись, работа не ждет. Бригадир в этот первый день Кириллу наряд никуда не выписал, распорядился чтоб машиной занялся. Техника она ведь как живая, одни руки любит. А за баранку Кириного грузовика за эти месяцы кто только ни садился. Временный же хозяин, он и есть временный: сегодня машина тянет и ладно, на кой ему об завтрашнем дне думать. Так что занялся Кирилл профилактическим осмотром-ремонтом, а при таком деле без слесарей не обойтись. А в слесарях кто? Костик Шалый. Не единственный, понятное дело, на всю автоколонну. Но рвется, где тонко, - на Кириной "дорожке" оказался именно он…
Собственно, слесарь Кириллу без надобности был. Он и сам не хуже слесаря разбирался. Слесарь не нужен, но без слесарки не обойтись - вот тут Кира и столкнулся с Костей. И почему бы им ни оказаться в разных углах мастерской? Нет ведь, ровно притянуло к друг другу!
- Здорово, - кивнул Кирилл.
- Здравствуй.
Кирилл подвернувшейся тряпкой вытер руки, перемазанные маслом и машинной смазкой, вытянул из пачки сигарету. Заговаривать не торопился, да и, честно сказать, не знал, как, о чем говорить. Повисло неловкое молчание, нарушил его Костя, спросил:
- Вышел на работу?
- Вышел.
- А пацанов куда?
- Алькина бабка приехала. С ней.
- А-а-а… - Костя с понимающим видом кивнул головой.
Щуря глаза, Кирилл смотрел на него сквозь сигаретный дым и с неприятным удивлением обнаруживал в Косте неожиданные перемены. Исчезли старые неизменные джинсы, в которых тот работал: драные, замасленные, стоящие колом. А тряпка, которой Кирилл руки оттирал, похожа была на клочок от ветхого Костиного пиджачка, который, казалось, на свет появился с полу-оторванными карманами, с грязной бахромой на рукавах и сплошь в жирных пятнах… Теперь на Косте был чистый комбинезон, рубашка с подвернутыми рукавами (надо же - светлая, это на слесарных-то работах!) Подстригся даже! А то из-под кепки вечно длинные патлы торчали, сосульками лежали на засаленном воротнике… Были и другие перемены - на Кирилла смотрел Костя спокойно, в глазах его не было ни робости, ни вызова.
- Нравлюсь? - вдруг спросил он.
Кирилл затянулся, потом дернул уголком губ:
- Главно - Дарье понравился бы.
- Понравлюсь, - сдержанно ответил Костя.
Кирилл покрутил головой, опять нервно хмыкнул, но сказал без усмешки:
- Зачем ты?..
- Что?
- Не любит она тебя. Знаешь ведь.
- Знаю. Тебя любит - и что? Осчастливил ты ее? А я… я сделаю, чтоб ей хорошо со мной было. Только ты не мешайся... Не трогай ее.
- Костя… не будет хорошо. Она же от досады, от обиды это делает… назло... а эти опоры хлипкие… неужто не понимаешь?
Костя молчал, глядя в цементный пол, потом вздохнул как-то резко, судорожно и поднял голову:
- Это, Кира, не твое дело, чего я понимаю, а чего нет. Может, от обиды Даша за меня идет, а может - журавля с неба ждать надоело, так что хоть синичку, да чтоб в руке… А мне это не важно, если хочешь знать. Она со мной будет, а уж прочее всё - моя забота. Тебе жизнь такого козыря на руки сдала - ты его профукал. Такое богатство в руках было, а у тебя по пальцам сплыло. Поздно ты спохватился его держать - снявши голову, назад не приставишь. У тебя есть о ком думать, вот и заботься, а ей дорогу не засекай. Не она тебя бросила, сам первый в сторону от нее вильнул, так чего хочешь теперь?
- Про меня мне рассказывать не надо, ладно? Все мои грехи при мне, по всем плачу. Но не хочу, чтоб Даша так же точно за ошибки расплачивалась.
- А она, значит, ошибку делает?
- Что же еще? Какая нужда ей за тебя идти?
- А может, я в ее глазах посимпатичнее некоторых выгляжу? Обид не делал, не врал... обещаниями пустыми голову не морочил... Вот он я, весь тут. Чем ты лучше меня? А люблю ее, может, не меньше твоего?
- Вот как? - деревянно усмехнулся Кирилл. - Кто бы мог подумать.
- А ты не усмехайся, Кира. Даша мне всегда нравилась... только куда мне было против тебя... она меня и не замечала... Что Алка бесилась, это я видел... но плохого вам не желал... даже предупредить пытался, если ты помнишь... Но тогда это бесполезно было, себе дороже... В общем, что об том говорить. У тебя, Кира, семья, так чего тебе еще? И рад бы летать, да крылья подрезаны, так что брось ты волну попусту гнать. Для Дарьи ты ничего хорошего сделать не можешь, а плохое... хватит уж, и так… - Костя взглянул на Кирилла и замолчал - его будто в ознобе тряхнуло, такое ледяное бешенство сверкнуло в глазах Кира, коротко, как ночной блик на металле…
- Ладно, Кира… все… Не хотел бы я на твоем месте оказаться…
- Вот только жалеть меня не надо.
- Как скажешь… но только Дашу ты все же пожалей.
***
В жизни нередко так случается, что не разберешь: худое произошло или доброе. Появление Василисы Кирилл, без сомнения, расценил как подарок. Теперь ему стало намного легче, смог дыхание перевести в сумасшедшей карусели необходимых дел, каждое из которых было неотложным и первостепенным. Теперь ему не надо было беспокоиться, как улучить минутку да к бабуле сбегать, почему Санька почти всю ночь плакал, а у Тёмки аппетит пропал… Василиса запросто сняла с него неподъемный камень забот, причем ее он вроде и не тяготил. Она и бабулю стала каждый день навещать, так что и тут у Кирилла половина забот отпала…
Но одновременно исчез якорь, который сдерживал его. Все эти ежедневные житейские заботы, которые были, в общем-то, просты, только занимали время и голову, надежнее горного тормоза держали его на крутом откосе, откуда, сорвись - костей не соберешь. И вот этот тормоз исчез. Кириллу некуда стало деться от тяжелых мыслей, его затягивало в них, как в трясину. И лучше бы он думал об нестиранных пеленках и об манной каше, которая так неожиданно подгорела, и привереда Тёмка наотрез отказался проглотить хоть ложку, а манка в доме, между прочим, кончилась, и надо бежать в магазин, чтоб опять кашу сварить... Лучше бы он переживал об этом и крутился в нескончаемой череде житейских забот… чем замкнутый круг тоскливых мыслей, острое ощущение своей вины и бессилие что-либо изменить в неправильности происходящего…
Хотя… иногда он и в этой "неправильности" начинал сомневаться и спрашивал себя: "А, может быть, все правильно, все нормально? Может, только мне мерещится роковая Дашина ошибка, а все вокруг довольны и счастливы?" Костя-то вон - это ведь только поглядеть, что с ним происходит! Ну такой цветок душистых прерий из пыльного придорожного чертополоха расцвел! Глаза блестят, сам аж светится весь… избранный… Ох, Даша-Даша… маленькая феечка… Как внезапно поумневший Костик сказал? Богатство было, да по пальцам сплыло?.. Все так… но, Дашенька, маленькое мое сокровище… почему не могу я смириться с этим? Почему именно сейчас рвется от боли сердце, как будто вот только теперь окончательно теряю тебя?
Ночи стали мучительными. Кирилл видел сны, в которых был счастлив. И радость во сне была такой огромной, что он просыпался среди ночи с этим ликованием в душе, а в руках еще было ощущение Дашиного живого тепла… И - мгновенное отрезвление реальностью… Душная темнота… сонное Алкино сопение… вместо ликующего счастья - черная бездна и ненависть. Никогда не думал, что может так ненавидеть… Порой ему казалось, что он задыхается, и как есть, раздетым, выскакивал на крыльцо. Морозный воздух жалил, но разве это боль, если знаешь боль по-настоящему нестерпимую… Возвращался в постель, когда тело начинало неметь от холода.
Как-то раз вернулся в дом, достал из холодильника водку, и, громко глотая, надолго приник к горлышку - будто истомленный жаждой воду пил. Зато потом до утра спал без сновидений. С того раза за ужином он почти всегда наливал себе стакан водки. Василиса смотрела осуждающе. Алька? Она жила в какой-то другой жизни и мало на что могла адекватно реагировать, да, кажется, она и замечала мало из того, что происходит в доме.
Иногда Аллочка была лихорадочно весела, заливалась смехом по малейшему поводу да и без повода тоже. Одновременно на нее нападал приступ материнской любви, она лезла к мальчишкам, тормошила их, невзирая на их настроение, доводила до слез - Василиса ругалась и прогоняла непутевую мать.
Аллочкино веселье могло в одночасье перемениться. Она делалась капризна, раздражительна и плаксива. В один из таких вечеров Алла без конца цеплялась к Кириллу, то и дело подкалывала его какими-то язвительными насмешками, которыми вывела из себя Василису. А когда утратила меру и начала язвить в адрес Даши, кончилось терпение и у Кирилла. Он схватил ее, бросил через колено, и, задрав халатик хлестко припечатал ладонь к полуголой Аллочкиной заднице. Алла взвизгнула, Василиса кинулась отнимать ее у супруга и утолкала внучку в спальню. Из-за плотно закрытой двери доносились безутешные Аллочкины рыдания, а Василиса увещевала разозленного Кирилла:
- Ну, успокойся, успокойся, Кирюша. Ах ты, боже ж мой! Да я бы сама через день ей всыпала, а все ж ты, мой хороший, головы-то не теряй. С твоей-то силищей разве это можно? Нет уж, Кира, ты лучше и пальцем ее не трогай. Один-другой раз дозволишь себе, да выпимши еще, а ну как невзначай зашибешь дуру? Что тогда? Ну ладно, ладно, успокойся…
Он сидел за столом, уткнув лицо в ладони, а она стояла за его спиной и нервно гладила его плечи. Василиса сама еще не могла отойти - перепугало ее внезапно переменившееся лицо Кирилла перед тем, как он рванул Алку к себе. С таким лицом и убить не долго. А она-то все дивилась на терпение Кирюшино, а выходит, в душе у него ад кипит. Ох, дура девка, доиграется до беды!
Кирилл встал, шумно отпихнув стул, достал из холодильника водку и, расплескивая, налил почти полный стакан.
- Будешь со мной?
- Нет, Кирюша, не буду. И ты бы лучше не пил. Не бывает от нее, проклятой, добра.
- Это лекарство, Василиса. Снотворное.
- Не выдумывай. Молодому мужику известно какое снотворное надо - молодую жену под бочок.
- Эту что ли? - хмыкнул Кирилл, кивая на дверь, за которой не смолкали рыдания Аллочки.
- Ну, сегодня понятно, поскандалили, с кем не бывает. Но вы ж завсегда поврозь. Это как так, Кира? Ты муж, она - жена тебе, детки у вас, а постель врозь. Не пойму я.
В вопросительно-недоуменном взгляде Василисы была немалая доля настороженности: не вспыхнет ли Кира от ее бесцеремонности? Может, она разговорами этими только масла в огонь подливает? Но мысли о странных отношениях Киры и Альки давно беспокоили Василису, и сейчас как-то сами собой, на спросясь вышли наружу.
Но Кирилл только скривил губы в неприятной ухмылке:
- Тебе оно надо, Василиса?
- А как же? Иль чужой меня считаешь?
- Ну, что ты? - Кирилл ласково положил тяжелую ладонь ей на плечо. - Я всё не нарадуюсь, что ты у меня появилась.
- А тогда я знать должна, а не гадать, чего такое у меня перед глазами происходит. Не тайна поди, а?
- Тайна! - опять хмыкнул Кирилл. - Эту тайну вся округа, считай, год на рентгене разглядывала…
- Ну вот и расскажи мне, что за странная у вас семья получилась.
- Да расскажу, чего там… Только вой этот мне надоел. Пацанов точно перебудит, - Кирилл встал и - Василиса слова не успела сказать, только сердце екнуло - распахнул дверь в спальню. - Рот закрой. Всё, я сказал!
- Кира… - начала Василиса, но он уже снова закрыл дверь и вернулся за стол.
Василису порою коробила жестокость Кирилла. Еще более непонятная оттого, что она успела разглядеть - Кира, человек очень добрый, покладистый. Во всем, что не касалось Аллы. По отношению к ней вырывалась из него жутковатая лютость, и глаза становились нехорошие… ледяные… Василиса, сама десятку далеко не робкого, в такие минуты терялась, не смела рта раскрыть, а Алку даже становилось жаль. К тому же видела Василиса, что при всем дурном характере, Алка боится мужа как огня. Вот и теперь - из спальни не доносилось больше ни звука, будто там и нет никого.
К огорчению Василисы Кирилл под разговор опять налил себе водки, и для нее пол-стопочки налил-таки.
- Ох, Кирюша, шибко мне не нравится, что ты этим делом баловаться стал. Не к добру оно, послушай старуху.
- Старуха! Сказанула! Ты, старушечка моя, любой молодке еще нос утрешь.
- Ты за сторонее-то слово не цепляйся! Я ж про другое тебе говорю.
- Не ворчи, Василиса. Ты одна мне отрада осталась, так хоть ты не ворчи.
Василиса покачала головой. Оно, конечно, по нему и не скажешь никогда, выпил он или нет - это впервой у Василисы не получалось определить, что мужик под мухой. Кирюша и стакан, и два опрокинет, а ни в одном глазу. Но водка ведь все равно дело свое дурное творит, где-то да сказывается. Не превращается же она в воду в его руках.
- Горюшко ты мое. Ладно, сказывай, как и чего у вас с Алкой получилось.
Слушала она Кирины слова и только головой сокрушенно крутила, а, услыхав про дни праздничные мартовские, изумленно руками всплеснула:
- Ну ты погляди, кака змеючка! А я все понять не могла, с какого переполоху сынок мой вдруг в гости заявился! Хоть стреляй, а не верила я, что Галька вот так без всякой причины про нас бы вспомнила и отправила Толика мать навестить. А тут вон что оказывается! Это ж она его, пентюха, спровадила из дому, чтоб под ногами не путался! Ох, и га-а-адина…
Василиса хоть и наслышана была ранее, однако до истинной картины все ж было далеко. Теперь слушала, и порой ушам своим верить не хотела. Нет, Кире она верила безоговорочно, но вот то, что такое можно сотворить с человеком, ради прихоти жизнь ему поломать… в голове не укладывалось. Кирилл говорил почти равнодушно, безо всякого намерения пожаловаться, разжалобить... Разве что злая усмешка кривила губы. А Василиса сидела, подперев щеку рукой, и уже слез не вытирала, только время от времени сморкалась в фартук. История Кирилла, незнакомой ей Даши и внучки Алки повергла ее в такое удрученное состояние, что и слов не находилось.
Но вот рассказ Кирилла подошел ко дню сегодняшнему, он тяжело вздохнул и умолк.
- Вот, значит, как было… Попросили покорно, наступя на горло… Не вини ты себя, Кирюша, ничего ты против этой сучки премудрой не мог. Галька, она свое дело туго знает. А против огня и камень треснет. Не винись… - и робко спросила: - А что, этот парень, Костик-то… вправду такой дурной?
Кирилл пожал плечом.
- Не знаю. Раньше сказал бы - самый захудалый на деревне. А сейчас не знаю. Он сильно переменился.
Василиса вытерла глаза краешком фартука, покачала головой:
- Как же они Бога не боятся? Какой грех сотворили. Поплатятся, - ты, Кирюша, эти мои слова еще вспомнишь. Я правду говорю - обе поплатятся. Да-а, понятно мне теперь, какая "любовь" промеж вас. А только ты, Кира, вот что… В пусте, конечно, мои слова сейчас пропадут… а все же сказать тебе должна. Ненавидишь ты Алку, это ясно, как белый свет. И понятно, по какой такой причине, есть за что. Да ведь знаешь, ненавидеть да проклинать - самое страшное дело. Нельзя это, грех. А грех расплаты потребует. Так не брал бы ты еще это на себя, а, Кирюша?
- Ну-ну… Я, Василиса, по всем своим грехам авансом долги выплатил.
- Ох, молчи, человече! - испуганно махнула на него Василиса. - Не гневи Бога, не дразни судьбу! А вишь, вот она-то умница какая, крестик тебе свой отдала. Это хорошо. Я-то уж грешным делом думала, переживала - чего ты все за грудь рукой держишься, как бы ни хворь какая.
Кирилл посмотрел удивленно:
- Что, я правда?.. Так делаю?..
- Дак уж привычка у тебя, видать такая, может, в кресте опоры ищешь. А ты не замечаешь что ли?
- Не-а, - он улыбнулся: - Надо же… я и не знал…
- Кирюша, скажи мне еще, коль уж у нас такой разговор вышел… Чего Алка так боится тебя? Можа ударил когда?
- Да что ты, - хмыкнул Кирилл. - Совесть нечистая, вот и вся причина!
В ту ночь Василисе почти не удалось заснуть, разбередил ей душу вечерний разговор. К Кириллу она не просто привыкла за это время, а прикипела, как к родному. Вот Аллочка - хоть и должна бы кровь знак давать, а никаких струнок в сердце не затрагивала. Разве что жаль ее иногда бывало, дурочку молодую, так это ведь и к совсем чужому человеку, порой, бывает. А за Кирилла болела, с работы ждала, переживала, если вдруг случалось ему припоздниться - на машине ведь носится день-деньской, мало ли случАев бывает...
И вот теперь из головы не шли горькие раздумья. "Как же так? - растерянно думала Василиса, - Как взяли они себе такое право - калечить чужую жизнь? Неужто нет управы на такое безбожное дело? Какого парня загубили! И девочка эта, Даша… тоже ведь у нее все наперекосяк идет… Да ведь если по совести рассудить, и Алька не много счастья себе выгадала - Галька выкрутасами своими и дочке жизнь портит. Много ли у той радости, хоть и захомутала Кирилла? Мечтала об муже, а нажила врага"…
В результате этих горьких раздумий на другой день Василиса отправилась к снохе. Мальчишек оставила на Альку - построжилась, прикрикнула, сказала, что Кире пожалуется, если что. Та губенки поджала и демонстративно ушла в детскую.
- Подождите, куда вы?! - подскочила секретарша. - Вы записаны?
- Сядь, касатка, не мельтиши! - строго сказала Васильевна и без промедления направилась мимо нее к двери, на которой была прикреплена табличка с именем-фамилией прокурорши.
- Эй, да стойте же! Я вам говорю, кажется! - выскочила из-за стола женщина, но посетительница уже распахнула дверь и шагнула в кабинет.
- Что за люди! Как танки прут! - возмущалась разозленная секретарша, вбегая следом. Не ради соблюдения порядка возмущалась, а чтоб оправдаться перед начальницей.
Галина Георгиевна недовольно подняла голову от бумаг:
- В чем дело? А-а-а… понятно. Ступай, Катерина. Это моя свекровь. Так чем обязана? - снова спросила она, когда слегка опешившая секретарша оставила их вдвоем.
- Во, так же точно и Алка с людьми не здоровкается! - хмыкнула Васильевна, чье "здрасьте" потонуло в возмущении подчиненной и неудовольствии начальницы. - Что и говорить, яйцо от курицы недалеко падает.
- Здравствуй. Имей ввиду все же, что я здесь работаю, лишнего времени у меня нет.
- Это на поздороваться что ли времени нету? Ох, гонору-то, гонору! Вот ить всяка козявка лезет в букашки! Да Бог с тобой, я тебя воспитывать не собираюсь, горбатого могила исправит. А вот за Алку душа у тебя поди-ка болит?
- А с чего бы ей болеть?
- Неужто не замечаешь за ней ничего? Больная она у тебя.
- Чего-о-о?! Что ты еще выдумала?
- Да ты не ерепенься, а лучше напряги мозги, какие есть - послушай да подумай. Я сколько пожила с имЯ, и видно мне хорошо, что с Алькой неладно. Она за себя ответ держать не может. Больная на голову, одним словом. Поведи ее к врачу, кто там - психиатр или невропатолог, пусть проверят ее.
- Ты вот эту ерунду пришла мне рассказать? Совсем из ума выжила, старая! Все, ступай, некогда мне, - Галина демонстративно придвинула к себе бумаги.
- Я предупредить тебя пришла. Алька почитай каждый вечер дразнит Кирилла, на нервах у него играет. Болтает такое, что у меня никакого терпения не хватает, на Киру я удивляюсь прямо, вот у кого точно железное терпение. Она ведь как моська вокруг него скачет, бесится. Но боюсь, кончится и у него терпежка, и вот что будет тогда, об том я и хочу тебя предупредить, чтоб виноватых потом не искала. Тебе про Киру, про силищу его рассказывать не надо. А ну, как махнет неловко. Зашибет ведь пигалицу твою.
- Да пусть только пальцем тронет!..
- А ну как поздно будет виноватого искать? Тогда что? И ты имей ввиду на тот случай - не получится у тебя всех собак на него одного свешать. Я - свидетель, и, будь уверена, я все распишу правильно.
- Что же… против внучки стала бы свидетельствовать?
- Ты сомневаешься, чо ли? В общем, я тебя предупредила. До греха не доводи дело. А к Альке присмотрись. Ты поди-ка по работе с психами дело имела, так можешь разобрать, нормально человек себя ведет или как? Ты приглядись, приглядись к ней хорошенько.
За этим визитом никакого особого плана у Василисы не было. Просто не могла она ничего не предпринять, вот так вот сложить руки и сидеть, как будто и не рассказывал Кира ни о чем. Нет, деятельной Василисе такое было не по нутру. Чем обернется ее инициатива для Кирилла? А хоть с какого боку глянуть - худом не обернется. Даже если просто приструнит Галина дочку слегка, все парню легше станет. Ему же от Алки покою нету, играет на нервах, как на балалайке. А он, хоть вроде и не шибко внимание на нее обращает, дак не железобетонный же, и не глухой. Вон вчера-то достала-таки Алька до больного.
Василиса покачала головой, вспомнив как лицо Кирилла в один миг переменилось - побелело, глаза полыхнули бешеной ненавистью. Нет, правильно, что к Гальке пошла, доведет девка его до самой ручки. А что психованная она, это Василиса и без всякого психиатра скажет. Из смеха в слезы - хоть так, хоть этак, всегда на краю истерики - это разве здоровые нервы? Можно, конечно, понять по-бабьи, отчего бесится она. А на что рассчитывала, когда такое творила? На страстные ночи? Нет, милая, прогадала ты с мужем.
Что до Галины... так, вроде, не должна бы она все мимо ушей пропустить. Не слепая ведь. И кому как не матери свое дитя знать, - разглядит. Уж если ей, со стороны видать… как Галька до сих пор ничего не заметила? Видать, материнская любовь тоже слепа…
Да нет, не слепила Галину Георгиевну любовь к дочери. Давно уже беспокойство в сердце копошилось. Только выискивала мать причины для оправдания Аллочкиных странностей. То говорила себе, что беременность виновата во всем… Потом вспомнила, что послеродовой психоз тоже явление обычное… Ничего, все войдет в норму, вот только пусть время пройдет, немножко потерпеть надо, и все будет хорошо. Но хорошо с Аллочкой не становилось, а тут еще эта глупая старуха приперлась… И как ни злилась Галина Георгиевна, а пришлось ей признать, что давно пора бы Аллочку специалисту показать. Приняв такое решение, Галина Георгиевна уже на себя стала сердиться, что так тянула - ну попила бы Аллонька какие-нибудь таблетки успокоительные, что в этом страшного?
Но в действительности все оказалось серьезнее, чем хотелось бы Галине Георгиевне. Аллочке назначили обследование в областном центре после которого Галина Георгиевна вернулась очень расстроенная, а все ее тревоги и печали трансформировались в ярость против виновного во всех Аллочкиных бедах. Дело в том, что после собеседования с Аллой, психиатр сообщил расстроенной Галине Георгиевне много нехорошего и заметил:
- Основная причина в неустойчивости психики вашей дочери, у нее предрасположенность к такого рода заболеваниям. Рано или поздно, это произошло бы - любой стресс мог послужить толчком. Что спровоцировало именно сейчас? Я думаю, тут вы правы - причины именно физиологического характера. Организм претерпел огромную встряску в период беременности и родов: и на уровне психики, и чистой физиологии. Добавьте сюда сложности супружеские…
- Какие сложности? - перебила Галина Георгиевна.
- Самые прямые, с мужем.
Подробностей Галина Георгиевна добилась от Аллочки сама, и яростному ее негодованию не было предела.
Василиса и предположить не могла, чем обернется ее инициатива. Скандал разгорелся нешуточный. Одно ее вроде как утешало - Кирилл нисколько не выглядел огорченным, ни рыдания супруги его не трогали, ни крики тещи. А уж против красной от злости, кричащей Галины, он был воплощением спокойствия, от него так и веяло безмятежной прохладой.
Выслушав тещины обвинения и оскорбления, он негромко сказал:
- Если память у вас с Алькой дырявая, так я могу напомнить - брак у нас фиктивный. На роль секс-тренажера я не подписывался. И мы должны были развестись сразу после рождения ребенка, которого Алька якобы с кем-то нагуляла, потому что я к нему никакого отношения не имел. Да и ребенка никакого не было, как оказалось. Так вот, я и сейчас настаиваю - разводиться как можно скорее. Но мальчишек я забираю.
- Да пропади ты пропадом вместе со своими щенками! - в запале выкрикнула Галина.
- Жалко, что сегодня поздно подавать заявление, - усмехнулся Кирилл, - но завтра прямо с утра и займемся. А пока все, хватит, - Кирилл подошел к двери и распахнул ее, с ожиданием глядя на тещу: - Помочь?
- Аллу я с тобой не оставлю, - еле разжимая зубы, процедила Галина Георгиевна.
- Да Бога ради!
Галина склонилась к дочери, рыдавшей на диване, обняла ее за плечи:
- Аллочка, детонька, пойдем отсюда. Пойдем домой.
В ответ Алла неожиданно замотала головой так, что взмокшие от пота и слез пряди хлестнули ее по лицу, отчаянно вцепилась в подушку:
- Уходи! Уходи! - вырвалось у нее вместе со всхлипами, но они не помешали расслышать злость в голосе Аллочки.
Кирилл пожал плечами: "ничем не могу помочь". Галина Георгиевна резко повернулась и с брезгливой гримасой проследовала к двери.
Кирилл стоял над Алькой, смотрел на нее, дрожащую, жалкую. Она лежала, уткнувшись в подушку, рассыпавшиеся волосы скрывали лицо. Кира глянул на Василису, вздохнул и наклонился к жене. Неизвестно, что пришло ей в голову, когда он взял ее на руки, но Аллочка взвизгнула и, захлебываясь словами и всхлипами, дрожащим голосом залепетала:
- Не надо… Кирочка... Кирочка... пожалуйста… - Может быть, она решила, что он собирается выкинуть ее вслед за матерью?
- Тихо. Я унесу тебя в постель, надо уснуть.
Она не сразу поняла, потом осеклась и уставилась на него широко раскрытыми глазами, полными слез.
- Успокойся, хватит. Поняла меня? - она прижала ладошку к прыгающим губам и торопливо закивала. - Ну и молодец.
Алла не сводила с него огромных удивленных глаз, пока он нес ее в спальню.
Кирилл откинул одеяло вместе с покрывалом, бросил в изголовье подушку. Алька вдруг схватила его за руку:
- Кира!..
- Чего тебе?
- Побудь немножко… - она несмело попыталась улыбнуться.
Он без особой деликатности отнял руку:
- Спи.
Лицо у Аллочки сделалось несчастным, она виновато забормотала:
- Не сердись на меня… я не хотела ничего ей говорить… не сердись, Кирочка…
Кирилл усмехнулся:
- Да мне это все равно. Можешь не переживать.
Алька длинно прерывисто вздохнула. Кирилл покачал головой:
- Горе ты луковое… Спи. И чтоб не ревела больше.
Убогих на Руси всегда жалели…
Василиса ждала, горестно комкая в руках передник.
- Ой, Кирюша, это ж я делов натворила, - с ходу призналась она. - Я ведь Гальке сказала к врачу-то ее везти… Уж и не рада, что затеяла…
Кирилл со смешком обнял ее:
- Брось, не наговаривай на себя. Все хорошо. А когда Галина злится, это и вовсе любо-дорого - вывести ее из себя!
- Ну, скажешь тоже… Кира, а насчет развода-то она сказала… ты вроде как не рад…
- Ох, Василиса, - вздохнул он, - боюсь зря обрадоваться. Думаешь, я первый раз про развод заговорил? Алька уперлась, слушать ничего не хочет. Одно твердит, как заведенная: иди - говорит, - на все четыре стороны, а Саньку с Артемкой я тебе не отдам. Ладно бы, если б она и вправду сердцем за них болела, а то ведь мальчишки ей сто лет не нужны, и вдруг прям така любовь материнская… Знает, что не брошу их, вот и выкаблучивается.
- Дак Галька-то теперь на тебя гляди, как вызверилась! Можа, это и на руку тебе?
- Может быть. Если она захочет, вывернет по-своему, как ей надо. Так что видишь, ничего плохого ты не сделала, все к лучшему. Ты умница, Василиса.
***
А у Даши в отличие от Кирилла все шло на удивление тихо-гладко. В Костике, и вправду, такие перемены произошли, что люди только диву давались, головами крутили, слов не находя.
Он себя не обманывал, знал, что на любовь Дашину рассчитывать ему нечего. Но это сейчас, сегодня… и пусть… Главное в том, что у него будет время показать ей себя, какой он по-правде есть… А там она, конечно, разберется, кто чего стоит. Она не пожалеет, что пошла за него… и может быть… полюбит…
Костя и сам удивлялся, как вдруг разгорелось его чувство к Дашуне. Ну да, он и раньше с удовольствием смотрел на эту девчушку, думал о ней порою, а если перекинуться словом удавалось, так потом долго об этом только и были все мысли. А сколько для досады находил он поводов после тех коротеньких встреч! На себя, понятно дело. Ведь дурак дураком в ее глазах выставлялся. Где, дак не лез в карман за словом, как горох из дырявого сита сыпались… когда бы и не надо. А где надо - язык как отмороженный делался, у-ух, зла не хватает!
Уж и казнил же себя Костя всякий раз. А что про Дашу тогда думал… только вздохнуть да голову повесить. Думал, что она хоть и рядом, рукой подать… да луна вон, иной раз тоже над головой прям висит, а сколь ни тянись, не дотянешься. Нет, эта девчонка не для него… Вот таким вот манером даже и помечтать о ней не позволял себя, чего совсем-то уж… хоть перед собой дураком не быть. С кем тягаться вздумал, вровень встать - как приходила эта мысль в голову, так и вовсе мрачно на душе делалось. Какие там мечтания… Правда, никогда, ни разу подлостей никаких против Киры не замышлял…
Таким вот образом, чувство Костино к Даше тлело долго, как огонек подземного пожара, почти задохшийся без кислорода. Но вот вырвался огонек наружу, на простор и заполыхал неудержимо, широко, жарко, опасно.
Костины родители тоже рады-радешеньки были предстоящей женитьбе сына: вон ведь как ладно-то все получается. И невеста какая хорошая Костику сыскалась, и сам Костя таким добрым парнем выказал себя. Вот пусть-ка поглядят, кто за шалопута безголового его всегда держал да подсмеивался только! Планы-то какие у Кости, разговоры - любо-дорого послушать. Домик приглядел для себя с Дашей, чтоб, значит, не в батькин дом жену молодую вести, а сразу в свой собственный. Дашу звал поглядеть, хорош ли.
- Костя, ну какая из меня оценщица? - засмеялась Даша. - Откуда я знаю, как дом покупать, что смотреть. Мы с мамой как выбирали - подешевле, да чтоб на голову дождь не лился. Ты уж сам, ладно? Если тебе понравится, то мне и подавно.
- Ладно! - покладисто согласился Костя. - Тогда он вроде сюрприза тебе будет! Зайдешь, а там уже все устроено, обставлено!
Через какое-то время он завел Дашу в хозяйственный магазин, в мебельный отдел.
- Даш, ты только покажи мне, вот этот гарнитур или вон тот? Какой тебе больше нравится? - указал он на диван с креслами.
Даша посмотрела удивленно:
- Костя, ты с ума сошел! Ты посмотри, сколько это стоит!
- Дашунечка, да ты об этом не думай, есть у меня деньги! Я как только работать начал, мать книжку завела на меня, бухгалтерия все мои деньги туда переводила, считай и не снимали ничего. Не переживай, хватит там и дом купить, и обставить. А куда их держать? Я еще заработаю. Знаешь, как мне приятно тратить их для тебя? Прям радостно!
Что радостно, это Даша и так видела. Глаза у Костика этой радостью блестели, а за плечами будто крылья отросли - летал, ног под собой не чуял. К Даше относился трепетно. Гулять они почти не гуляли. Хотя, Костя, дай ему воля, летел бы к ее воротам каждый вечер, едва отмыв лицо и руки после работы. Но как-то вполне естественно получалось, что встречались в неделю раза два, ну от силы три. То Даша занята была вечером, то день у нее тяжелый выдался, то подружке пообещала чего-то там… Но вот послезавтра… фильм, говорят, хороший будет, можно сходить.
Вот в кино, в основном, они и ходили вместе. Потом Костя провожал Дашу до дома, и все, что позволял себя… Ну, например надеть ей на руки свои перчатки, когда она забыла варежки дома. Заметил, что она ладошки в рукава прячет, снял перчатки, подышал в них и натянул на ее озябшие, покрасневшие от холода руки.
- Давай-давай, вижу я, как не замерзла, - приговаривал при этом нарочито грубовато, скрывая смущение. - Я? Нашла об чем переживать! Я и зимой могу без рукавиц, привык с железом на холоде, у меня кожа дубленая.
- Спасибо, Костя, - улыбнулась Даша, погружая пальцы в меховое тепло. - М-м-м… да у тебя тут как в печке!..
- Да-а-а, горячий я парень! - засмеялся он.
И вот тут бы обнять, прижать, поцеловать… кабы то не Дашуня была. Он и сам не мог себя объяснить, почему с ней этого как-то нельзя… Не была с ним Даша ни особо строга, недотрогой себя не выказывала, взглядом холодным не обливала… а все ж так вела себя, что никакие вольности получались невозможными. Стоял меж ними какой-то рубеж, и Костя робел его нарушить. Боялся он Даши. До сих пор понять не мог, как это она согласилась замуж за него пойти. И казалось это ее согласие до того невсамделишним, хрупким, что одним неловким поступком, словом ли одним можно все порушить…
***
Утром за завтраком Кирилл сказал:
- Василиса, ты не торопись тормозок мне собирать. Мы сейчас в ЗАГС cначала сходим, подадим заявление, так что я на работу сегодня попозже пойду, успеешь.
Алла тут же сидела, мазала себе маслом булочку. При Кириных словах руки у нее дрогнули, она испуганно глянула на него и… промолчала.
Завтракали в молчании. Василиса у плиты возилась, кашу малышам варила, следила за молоком, чтоб не сбежало. Кирилл поднялся, глянул на часы:
- Заканчивай, - поторопил она Аллу. - Одевайся иди.
Затравлено глядя на него, Алла помотала головой.
- Что опять? - нахмурился Кирилл. Василиса настороженно обернулась.
- Я не пойду…
- Что еще?
- Я не хочу… заявление…
- Черт бы тебя побрал! - вспылил Кирилл.
- Ты не дури, девка! - сердито сказала Василиса. - Слыхала, что мать вчера сказала?
- Алла, ты понимаешь, что мы не семья, ты не нужна мне.
- А ты мне нужен! - у Аллочки с длинных ресниц сорвались большие слезинки и скользнули по щекам.
Кирилл плюнул и взял трубку телефона.
- Здравствуй, теща любимая. Приходи и говори со своей дочерью. Я в обеденный перерыв домой приду, так чтоб к этому времени ее подпись под заявлением стояла. - Он бросил трубку на аппарат и, ни на кого не глядя, направился к двери, сдернув по пути куртку с вешалки.
Но худшие опасения Кирилла сбылись. Алла не хотела говорить с матерью о разводе с ним. Затыкала уши, чтоб не слышать ее увещеваний, потом начала злиться и кричать на мать, потом у нее началась безумная истерика, и Галина Георгиевна испугалась, пошла на попятную.
Василиса пристально наблюдала всю эту баталию, стараясь не особо встревать в разговор матери с дочкой. Когда поняла, что путного ничего не выйдет, плюнула в сердцах, обругала обоих и ушла в детскую, захлопнув за собой дверь.
Галина Георгиевна уверила Аллу, что никто не станет посягать на ее счастье, что Кирилл, конечно, никуда не денется - а куда он денется, когда муж и отец? С трудом уговорила выпить лекарство, уложила в постель и сидела рядом, приговаривая всякие ласковые слова. Вскоре лекарство начало действовать, и Алла уснула.
Кирилла Галина Георгиевна дождалась, - боялась, что он устроит Аллочке скандал, потому удар решила принять на себя.
- Кирилл, подожди еще немного, - тоном доброй маменьки она взялась уговаривать теперь его. - Мы сейчас ничего не добьемся, я уж всяко старалась. Ну чего ты хочешь - Аллочка серьезно больна, ведь нервы не шутка, ей ни в коем случае нельзя сейчас волноваться. Давай вот что сделаем. Она полежит в клинике, успокоится, окрепнет, тогда с ней можно будет говорить на тему развода. А сейчас нельзя. Я прошу тебя, Кирилл, пожалуйста, будь с ней поласковее.
Он медленно покачал головой.
- Припекло… теперь просишь… "пожалуйста" говоришь… - глаза у него нехорошо сузились. - А помнишь, Дашу... в тот день, как они из Крушинина с агитбригадой вернулись… может расскажешь, как ты с ней тогда говорила? Ее нервы тебя не беспокоили? При этом знала ведь, что ни я, ни она не виноваты мы ни в чем. И теперь ты просишь пожалеть? Дурой, как я понимаю, ты себя не считаешь, так могла бы сама догадаться: чем вам хуже, тем мне лучше.
- Ты!.. Я запрещаю тебе!.. Алле нужен покой, изволь обеспечить его!
- А то? Давай, пригрози мне чем-нибудь.
- Кирилл, пожалуйста… Не собираюсь я тебе грозить…
- Да ты что?! Ух не от доброты ли сердечной? Или оттого, что пугать нечем - мне теперь все пофиг.
- Утром я за Аллой приеду и увезу в клинику. А сейчас она спит, не буди ее, прошу тебя.
- Будить? - хмыкнул Кирилл, - мне вас сегодня уже вот так хватило, - он провел по горлу ребром ладони. - Все, теща дорогая, давай и ты домой. Толку с тебя, как с козла молока.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
В день Дашиной свадьбы Кирилл купил себе мотоцикл. Вроде бы никогда особо и не мечтал о нем, даже не говорил никогда на эту тему, а тут снял деньги, пошел и купил. Заправил тут же у магазина, - остановил первую попавшуюся машину, попросил бензина. Подкрутил в нем чего-то, потрещал мотором… Потом сунул деньги кому ни попадя, послал три бутылки водки купить. Мужики, что столпились вокруг - как же, такая покупка, новый мотоцикл, каждому любопытно - оживились, поняли так, что Кирилл собирается покупку обмыть. А он и впрямь, вроде как мотоцикл обмыть решил. Только пить с ними не стал, оставил мужикам бутылку, две заткнул себе за пазуху, упал в седло и вмиг оставил далеко позади кучку приятелей, слегка разочарованных.
Глядя вслед ему, Семеныч (тот самый бригадир полеводов, который грозился когда-то рассказать Даше, "что за фрукт есть этот Кирилл"), сощурив глаза от солнца, ни с того, ни с сего вдруг сказал: "Пошла брага чрез край, не удержишь". Что к чему сказанул, никто не понял.
Свадьба у Даши с Костей была не шумная. Невеста наотрез отказалась справлять ее где-нибудь в арендованном зале. Костя пытался настоять, уговорить, но Даша и слышать ни о какой столовой не желала. "Хочу, чтоб спокойно, по-домашнему было", - и весь разговор.
Да и то сказать, гости были почти только со стороны жениха. Родня его, друзья. У Даши родственников - раз два и обчелся. Приехал дядя, Мариин брат с сыном, а жена не смогла, разболелась не на шутку. Вот и вся родня. Подружки… Ну, две-три одноклассницы.
В общем, без особой гульбы решено было обойтись.
Вот от этой свадьбы и бежал Кирилл куда глаза глядят, будто каленым железом жгло его. А может, боялся, что дурь в голову ударит, и не сдержится, заявится незваным гостем в чужое веселье, скажет: "Да чтоб ж вы делаете?.." Натворит дел, что и не расхлебает потом…
Вылетел за село. Когда исчезли из виду крайние дома, и остался он один в холодном ослепительно белом мире, остановился, заглушил мотор и сидел несколько минут, запрокинув голову, подставив лицо небу. Солнце слепило даже сквозь веки, наверно от него так жгло глаза, до слез. Кирилл наклонился, подхватил с обочины пригоршню снега и умыл им лицо. Потом вытянул из-за пазухи бутылку, сорвал пробку и глотал горькую, как слезы пил. Отшвырнул пустую бутылку, снегом заел горечь и резко рванул с места, так, что заднее колесо юзом по накату пошло. Он выровнял мотоцикл и в вихре снежной пыли понесся прочь по пустой дороге. Да только нету таких скоростей, чтоб от мыслей тяжких оторваться можно было бы…
Носило Кирилла по снежным проселкам, по выстуженному белому миру, охваченному зимним оцепенением. В селе уже весна чувствовалась - дороги потемнели, сугробы осели, льдистой корочкой взялись. Солнышко сквозь оконные стекла, бывало, так ласково пригревало, даря обещание скорого тепла… А за селом во все стороны расстилалась снежная целина, тронутая разве что цепочками звериных да птичьих следов. Между полей встречались березовые и осиновые перелески. Будто и не шумела тут листва никогда, не звенели птичьи трели… Зачарованные тихие деревья стояли в инее, как прибранные к свадьбе невесты… Невесты… Дашенька теперь в таком же белоснежном наряде… кто сказал, что траурный цвет лишь черный?
Где-то нырнула в сугроб и утонула в нем вторая пустая бутылка. Рев мотора бандитским ножом вспарывал зимнюю тишину, вспугивал с дороги стайки воробьев, срывались с придорожных кустов красногрудые снегири и уносились прочь. Хорошо, что проселки были пустынны. Один только раз попались навстречу флегматичная лошадка, запряженная в сани с большим ворохом соломы. Два мужика сидели на соломе. Тот, что правил, издали услышал стремительно нарастающий мотоциклетный треск, и загодя потеснил лошадь к обочине. Мотоциклист же, кажись, и не заметил их, пронесся на такой скорости, что мужики переглянулись.
- Дурной какой-то, так по снегу гонять!
- Сумасшедший или пьяный, - определил один. - Убьется, точно говорю.
- Это не Кирюха ли? - с сомнением проговорил другой.
- Не-е-е, не он, откуда у Кирюхи мотоцикл?
- А здоровый, как он.
- Погоди-ка… у Костьки ведь свадьба седня. С этой… ну, с девчонкой-то Кирюха ходил.
- Ну! Я ж и говорю, Кира это был!
- Да ну… куда бы он по этой дороге разлетелся? Она же до летнего стана только.
- Тьфу ты, бестолочь! - плюнул напарник и взмахнул вожжами, причмокнул: - Ннно! Уснула, халера!? Пшла!
Каурая дернула, взвизгнул под полозьями снег…
Вылетев на небольшой взгорок, Кирилл не вписался в поворот, и мотоцикл юзом вылетел на снежную целину, но не провалился, и Кирилл даже удержал его от падения. Снегу тут, на взгорке оказалось мало, ветер слизал его почти до самой земли. Кирилл машину не остановил и скорость на сбросил, и мотоцикл слетел со взгорка в низину, забитую снегом, надсадно ревя мотором, погнал перед собой снежный бурун. Мотоцикл прошел с десяток метров и заглох, безнадежно увязнув. Оглушенный внезапной тишиной, Кирилл сложил руки на руле и уронил на них голову. Шипел снег, таял на горячем металле…
В тот день он еще ни один раз вытаскивал мотоцикл из сугробов. Где-то брел без дороги, по целику, тащил мотоцикл на спине и проваливался под его тяжестью по пояс. Потом без сил лежал на снегу, глядя в ослепительно синее небо… Где-то со всей дури влетал в сугроб и кувыркался через руль, чудом не свернув шею. Сжег весь бензин и домой вернулся уже ночью.
Жизнь не остановилась. В положенное время всходило солнце, и надо было вставать, умываться, идти на работу… Кирилл делал это так, словно руководила им пружина, взведенная на все эти действия - жил механически, безучастно. С Василисой говорил о чем-то домашнем, с сынишками играл, спать укладывал, а душа в оцепенении пребывала, будто из выстуженных полей вошло оно в него и омертвило душу. Ничего ему не хотелось, ни о чем не мечталось. Он даже про новый свой мотоцикл - правда, изрядно помятый в первый же день - как будто забыл. Поставил его в сарай и больше не подходил к нему. Все вокруг выкрасилось в серый цвет равнодушия, ко всему безразличен сделался. Но сидело это глубоко в душе, и за внешней обыденностью не каждый бы разглядел, что неладно с Кириллом.
Он исполнял все, что требовалось от него дома и на работе, по-прежнему трепетно заботился о бабуле. Он заходил к ней каждый день, часто вместе с мальчишками приходил, шибко она это любила.
- Ой, да кто ж это ко мне пришел? - радостно вскрикивала она. - Да правнучатки мои золотые проведать меня пришли!
У нее всегда находились припрятанные на такой случай конфетки или печенюшки, и она по-детски радовалась, глядя, как малыши уплетают ее гостинчик.
- Какие же они ладненькие у нас, Кирюша, какие славненькие! Тьфу-тьфу-тьфу на вас! - торопилась она оговориться. - Вот гляжу я хоть на Санечку, хоть на Артемушку, и прям как тебя маленького вижу. Ты их, Кирюшенька, береги, это радость и утеха твоя растет. Уж как Татьяне, бедной, царство ей небесное, тяжко не приходилось, а с тобой поговорит, посмеется, глядь, и лицом посветлела. Думаешь, она сейчас не радуется на сынков твоих? Ей оттуда все видно, я знаю.
И Кирилл улыбался, рассказывал о каких-то смешных проделках мальчишек, смеялся вместе с бубулей, но прикрой улыбку ладошкой - ничего от веселости не останется, ни в глазах ее нету, ни в душе.
Даже о Дашуне стал думать с равнодушием: что ж… только пусть счастлива будет… Одно время вознамерился уйти с автобазы, чтоб с Костиком каждый день не встречаться. А потом понял, что хоть и ворочается всякий раз в душе ржавый гвоздь, да боль эта не смертельная, даже к ней можно притерпеться и перетерпеть.
Костя ходил именинником, но Кирилла, вроде как, это не задевало. "Значит, у них все хорошо", - отстранено делал он вывод.
Кажется, это и в самом деле, так было. Хоть Кирилл не прикладывал никаких усилий, чтоб узнать, как живется Даше, роль осведомителя возложила на себя Василиса. Она с тонкостью профессионального шпиона то в очереди вылавливала нужный слух, то дорожка ее каким-то непостижимым образом пересекалась с дорогой Даши либо Кости, а то она и вдвоем их видела, тут в Василисе включался аналитик, а выводы она "несла на стол" Кириллу.
- Ты об Даше не переживай, Кирюша. У нее все хорошо. Костик-то души в ней не чает, люди говорят, на руках носит, делать ей ничего не дает, и стирает, и убирает - это ж так надо! Да я сама их видала надысь. Он чего-то говорит и весь прям так и тянется к ней, кажись, пылинки сдувает.
Кирилл выслушивал Василису молча, прятал досаду, понимая, что действует та из самых лучших побуждений. Не объяснять же ей, что лучше бы совсем не слышать ему про Дашу, что он мысли о ней гонит, потому что боится их. Боится своих фантазий, в которые мысли эти перетекают, и тогда поднимается в душе нечто мутное, багровое, туманит разум… и не дай Бог поддаться власти этих темных чувств…
Вернулась из клиники Алла. Лечение пошло ей на пользу, она даже внешне переменилась - сбросила лишние килограммы, животик подтянула и снова стала похожа на себя прежнюю. Но важнее было то, что она и внутренне переменилась. Сделалась гораздо спокойнее, перестала дергаться и капризничать, лить слезы по малейшему поводу. Алла теперь много времени проводила с детьми, а вот прежняя связь с матерью значительно ослабла. Алла как будто осознала, наконец, что у нее своя семья, а родительская - отдельно. А чуть позже Кирилл узнал, что есть еще причина остуды Аллочкиной любви к матери, он случайно услышал разговор Аллы с отцом и удивился, с какой злостью вырвалось у нее:
- А ты знаешь, куда она меня сдала? Это все равно, что дурдом! Там самые настоящие придурки лежали! Я уверена, она ни тебе, ни Кириллу ничего не сказала. Да если бы Кира знал, он не за что не разрешил бы ей меня туда сдать! Никогда не прощу!
С некоторыми иллюзиями Алла так и не захотела расстаться…
Вот к бабушке Василисе она неожиданно привязалась, живо интересовалась, как и что та готовит, завела тетрадку с ее рецептами и старательно вписывала туда всяческие кулинарные хитрости. Нередко, особенно по выходным, сама готовила что-то необычное и с волнением подавала Кириллу, ожидая его оценки. Чаще всего никакой оценки Алла не дожидалась - Кирилл едва ли придавал особое значение тому, что ел, но иногда просил добавки, и Аллочка расцветала, как от самой восторженной похвалы.
Она стала естественнее, проще, женственнее. Видно было, что изо всех сил старается угодить ему, заслужить одобрение и расположение. Кирилл же переменился мало. Между ними сохранялась прежняя дистанция, которая не стала ни на капельку короче. Он и теперь оставался с ней холоден по-прежнему. Правда, перестал быть грубым и бесцеремонным, но это потому лишь, что она не давала к тому повода.
При Кирилле она заплакала один лишь раз, когда спустя какое-то время после ее возвращения, он спросил:
- Ты помнишь насчет развода?
- Что? - подняла она на него глаза, сразу сделавшиеся, как у побитой.
- Я хочу получить развод.
- Кира… я обещаю тебе… теперь все будет по-другому…
- Неужели так трудно понять, что меня интересует только развод и ничего больше? У нас не семья, нас только крыша соединяет.
- И дети… У нас семья, Кира, я люблю тебя, я люблю Саньку с Артемом, я не хочу без вас!
- Отдайте мне моих плюшевых мишек? Ты нисколько не изменилась.
- Изменилась! - выкрикнула Алла. - Я совсем другая, только ты видеть не хочешь!
Она закрыла лицо руками и убежала в спальню. Больше она при Кирилле не плакала, но Василиса слышала по ночам старательно заглушенные всхлипы. Тогда утром Василиса пребывала в мрачном расположении духа и куда-то бесследно пропадала ее неизменная жизнерадостная улыбка.
В начале весны Кирилл похоронил бабушку. Она не болела, не мучилась, только вдруг ослабела совсем. Смерть свою чувствовала. Когда Кирилл в одни из дней в обеденный перерыв зашел проведать ее, и в который раз стал уговаривать пожить у них, под постоянным присмотром, она тихо проговорила:
- Не надо этого ничего, Кирюша, умру я скоро. - И попросила: - Ты вот лучше побудь со мной, Кирюшенька, тока ежли на работе не заругают.
Вскоре она уснула. А когда Кирилл заподозрил неладное, она уже отошла.
Собрались старушки, обмыли, одели, отчитали - все как полагается. "Ишь, какая лежит… - говорили. - Лицо-то светлое какое. Видать, хорошо ей там". А Кирилл сидел у бабулиного гроба и думал, что на всем свете не осталось у него больше близкого человека. Мальчишки… они малы еще, им расти да расти. Слез не было, но грудь будто обручем охватило, и он не давал легким развернуться, потому Кириллу воздуху не хватало, и сами собой рвались вздохи, тяжелые, из самой глубины.
Василиса кручинилась, то и дело утирала слезы, хлюпала носом.
- А знаешь, Кирюша, - сказала она вдруг печально. - Я ведь ее вспомнила. Мы как-то разговорились про молодость, и по всему выходило, что должны были мы друг друга знать в девках, только вспомнить никак не получалось, сколь годов-то прошло. А сейчас я вдруг ясно вспомнила ее. Я девчонкой совсем была, а она уж невестилась. Ох, и красивая она была девка! - Василиса вздохнула. - Вишь, жизнь что с нами делает, вон как мытарит, и что остается под конец? Лучше бы Бог ей счастья поболе дал, заместо красоты… - И замолчала.
Кириллу почему-то показалось, что в эту минуту Василиса, как и он, подумала об Аллочке. Ей бы тоже не помешало выменять внешнюю красоту на кусочек счастья. Да не найдешь нигде такого обменного пункта…
Недели через три после похорон Василиса неловко сказала:
- Кира, я вот чего думаю… Пора мне до дому подаваться. Загостилась я у вас.
- Загостилась?.. - протянул Кирилл. - Ишь ты… а я как-то и забыл, что ты на время к нам. Привык я к тебе, будто всю жизнь ты рядышком была.
- Дак у меня ведь дом свой, чего ж я в приживалках-то буду.
- Фу ты! Что за слово выдумала! - сердито поморщился Кирилл. - Ты мне брось это! Лучше правду скажи, с чего надумала уйти от нас? Иль плохо тебе здесь? Может, запрягли мы тебя, всю домашнюю работу свалили? Или, может, Алка чего не так сказала? С чего ты, Василиса?
- Ой, скажешь тоже, Кирюша! Никто меня не запрягал, и Алка ни слова не говорила. А только… ну, правду коль сказать, дак тошно мне на вас глядеть. И Алка несчастная, и ты. И обоих вас мне жалко. Душа изболелась на вас глядючи. Раньше я одного тебя жалела, а теперь на нее, дурочку молодую гляжу, и такая жаль меня берет, аж до слез. Вроде ведь старается, чтоб все как у людей было, а главного никак не поймет… Нет, Кирюша, вы лучше оставайтесь одни. Может, так оно и лучше будет. Ведь если б ты хоть маленько помягче к ней стал, взял бы ее в руки, глядишь, толковая женка с нее получилась бы. Ты вот погляди, от матери-то она отбилась, а прислониться не к кому. И так уж она льнет к тебе, так ластится…
- Довольно, Василиса, - прервал ее Кирилл, и против его воли прозвучало это холодно.
- Ой, Кирюшенька, прости ты меня, ежли чего с дуру ляпнула, не обижайся, милый ты мой, - глаза у нее мокро заблестели, и Кирилл сокрушенно покачал головой, обнял женщину за плечи, привлек к себе.
- Дружочек ты мой, Василиса. Про какую обиду говоришь? Да разве я забуду, что ты в самое тяжелое время в этот дом пришла, будто Бог спасение мне послал. Просто мне на самом деле, будет очень тебя не хватать. Дом осиротеет.
- Так лучше. Вы теперь сами управитесь. Пусть Алла хозяйкой себя почувствует, дом сама ведет, деток ростит. Ей это на пользу. И Михеевна вот убралась, царство небесное, пусть земля ей будет пухом, - Василиса размашисто перекрестилась. - Как-никак, а меж двумя домами теперь рваться не будешь.
Кирилл развел руками:
- Ты все уже решила, да?
Василиса кивнула.
- Ну что ж… Собирай вещи, я тебя отвезу. Хоть знать буду, где тебя навещать.
Вернувшись из соседней деревни, куда увез свою спасительницу Василису, Кирилл не домой пошел, а в дом, где рос и жил, был счастлив. Долго оставался там, вспоминал, пил... То ли бабулю с матерью поминал, то ли заливал в себе что…
Дом был добрый, им самим обихоженный. К каждому гвоздю, к каждой плашке приложил когда-то руку. Подумал, было, что можно теперь съехать из того чужого, равнодушного жилья - начто оно, когда свой дом имеется? Но, поразмыслив, понял, что не хочет видеть тут Аллу. Не быть ей хозяйкой в этом доме, не ей снимать вот эти шторы, которые мамой шиты. Пусть тут будет все так, как есть. Это его дом и ничей больше. Он будет сюда приходить и встречаться с прошлым, будет следить за домом, чтоб в упадок не пришел, как это бывает с опустевшим жильем. А потом передаст его сыновьям. Когда-нибудь тут еще зазвенит смех и поселится счастье.
Уже начало смеркаться, когда Кирилл пришел домой, но в дом он не зашел, вывел мотоцикл, заправил его из канистры, и, ничего не сказав Аллочке, уехал.
С этой ночи и повелось, что частенько Кирилл уезжал невесть куда на всю ночь, утром подъезжал прямо на работу, и домой являлся лишь к вечеру. Алла робко пыталась выговаривать ему, но Кира обращал на ее слова внимания не больше, чем на жужжание мухи.
Как-то после ночи, проведенной им неизвестно где, в обеденный перерыв она заявилась в гараж, разыскала мужа.
- Я поесть тебе принесла. Ты бы хоть утром домой заезжал.
- Заботливая ты моя, - дернул уголком губ Кирилл. - Только зря это, я уж как-нибудь сам.
Он открыл кабину и взял с сиденья сверток.
- Что это?..
- Обед, - пожал плечами Кирилл, и Алла увидела, как из свертка появляются домашние котлеты, незнакомый термос, хлеб с маслом…
Алла судорожно переглотнула и, не сказав ни слова, повернулась, пошла назад.
Когда он вернулся с работы, его встретили опухшие от слез глаза, полные негодования.
- А вот этого мне не надо, - прямо с порога оборвал он все возможные ее упреки и претензии. - Ты не жена мне. Может, хоть теперь дойдет до тебя. Ты не нужна мне, а постриг монашеский я не принимал. Если не хочешь так жить - вот дверь.
- Это Дашка, да?! Это Дашка?!
Кирилл молча и как будто даже с сожалением смотрел на нее, потом уронил: "Дура", отвернулся к вешалке, начал раздеваться.
Иногда он приезжал под утро заляпанный грязью, усталый, с опустевшим баком. А иной раз Алла, собравшись стирать Кирину рабочую одежду, обнаруживала ее тщательно выстиранной и даже наглаженной. Скоро она научилась почти безошибочно определять, гонял Кирилл всю ночь по дорогам или провел ее в чьей-то теплой постели.
Шила в мешке не утаишь. Да Кирилл и таить его не собирался. Не скрываясь, уезжал из дому по вечерам, оглашал улицу мотоциклетным треском, не скрываясь являлся на своем звере на работу, подъезжая совсем не со стороны дома. А кто что мог сказать? Вот от бабули было бы ему неприятно укоры слышать, ну, от Василисы, может быть. Больше ни от кого.
Когда по селу упорные разговоры поползли, что, мол, Кира холостяцкую жизнь вспомнил, завел себя зазнобу и от жены гулять начал, разъяренная теща попыталась порядок навести. Улучила момент, когда Аллы дома не было, и явилась выволочку зятю устроить. Кирилл развернул ее за плечи и выставил за дверь. Пообещал:
- В следующий раз сунешься ко мне с воспитательной беседой, я тебе еще и ускорение придам.
А деревня с азартом принялась расшифровывать, кого ж это Кира осчастливил? От результатов этих расследований только посмеивались да головами крутили. Ударился Кирилл во все тяжкие по полной программе. Зазнобушек по окрестным деревням набиралось не одна и даже не две.
До Аллы, как это и бывает обычно, разговоры эти не доходили. Впрочем, какая разница, с одной он ей изменяет или с десятью? И изменяет ли? К их ситуации слово это никак не подходит. Кира не изменяет. Он просто живет с другими, а не с ней.
Однажды он спросил:
- Не надумала разводиться?
Вопрос застал Аллу врасплох, она только отрицательно затрясла головой.
- Неужели тебя такая жизнь устаивает?
- Хоть какая… только с тобой чтоб…
А через несколько минут тихо сказала:
- Кира… я хочу дочку тебе родить… Я хочу много детей тебе родить…
Он с изумлением смотрел на нее, потом расхохотался. Наконец, сказал:
- Сдаюсь. Мне никогда не понять, чем ты думаешь. По-твоему, спать я с тобой не хочу, но детей буду делать с удовольствием? Или ты от духа святого рожать собралась? Алла, ты дура, конечно, но можешь об этом не переживать, я - еще дурнее и намного, коль сумел во все это дерьмо вляпаться!
***
По навесу дробно стучал дождь, стекал по ложбинкам шифера и срывался ручьями вниз. Их трепал и рвал ветер, опять разбивая на капли. Но под навесом было тихо - мастерскую себе Михалыч не абы как соорудил, а с разумением: чтоб деревянные припасы всякие сухими всегда были, дождь бы не захлестывал под навес. И сквозняки холодные не гуляли бы. Мало ли, вдруг занодобится в непогоду что сколотить-построгать? Потому задняя стена хлева, бревенчатая, да другая, с ветренной стороны, из горбыля никчемного сколоченная и толью обитая, надежно охраняли пространство под навесом от дождя и ветра.
У Даши екнуло сердце, когда она услышала тяжелые шаги. Они приближались, и Даша знала, чьи это шаги еще до того мгновения, как услышала голос:
- Это кто мое место занял? А ну брысь!
Она испуганно и торопливо подхватилась с чурбана, надеясь ускользнуть за дождевую завесу прежде, чем будет узнана. Но рука Кирилла дернула ее назад из-под хлестких и ледяных - наполовину со снегом - струй.
- Я же пошутил, - с укором сказал он, провел ладонью по ее волосам, сгоняя холодную влагу, почувствовал, как тают под рукой снежинки, взял в дрогнувшие ладони холодное лицо. - Ты… как долго… Дашенька...
Жестко прошелестел дождевик, сброшенный движением плеч. Кирилл притянул ее к себе, прижал тесно горячими руками, наклонился, отыскал губы, стал целовать торопливо и жадно. Он не дал ей опомниться, прийти в себе, и Даша, застигнутая врасплох, ошеломленная его близостью, знала сейчас только одно: она истосковалась по этим рукам, по этим губам… Она более всего желает не думать ни о чем, а отдаться его воли, его власти… И не было больше ни воли ее, отдельной от любимого, ни желаний…
Но в дыхании Кирилла Даша почувствовала запах водки... Это было так дико, неправильно, так грубо разрушило все и выдернуло Дашу из того состояния, когда она как будто утрачивала себе, растворяясь в любимом, желанном… Этот гадкий запах был слишком связан с Костей, но никак не с Кириллом.
Даша изо всех сил зло уперлась ему в грудь, и Кирилл, помедлив, разжал руки, демонстративно поднял их. Даша размахнулась и влепила ему хлесткую пощечину.
- О-па! - изумленно вырвалось у Кирилла.
Чувствуя, что сейчас расплачется, Даша метнулась прочь, но тяжелая рука снова перехватила, сжала плечи.
- Пусти! Не смей!
Он не разжал пальцы, Даша дернулась, готовая бросить ему в лицо что-то злое, обидное… И услышала виноватое:
- Погоди, Даш… Прости дурака.
Она не удержалась, всхлипнула. И Кирилл осторожно обнял, медленно и нерешительно привлек к себе, замер так.
Оказывается, она все помнила... его тепло, запах, который чувствовала даже сквозь спиртовую вонь… Какой жгучей горечью печет в груди... и сильно, гулко бухает его сердце. Стало жарко от накатившей горячей волны...
- Не надо... Отпусти...
- Я не хочу тебя отпускать.
- Ты пьян.
- Я теперь всегда пьяный. С водкой и без водки шальной. Как твой Костик. Ты от него сюда сбегаешь?
- С чего ты взял?
- Мне сказали, что ты часто здесь бываешь. - Ухмыльнулся: - Не за воспоминаниями же приходишь.
- Ты злой, Кира...
- Я знаю.
Он тихонько провел пальцами по ее лицу - как будто дождь струится по щекам… Он тронул их губами - дождь соленым не бывает.
- Как узнал, что ходишь сюда, так и жду каждый вечер, - Кирилл положил ладонь ей на голову, легко гладил волосы. - Не плачь. Я не хотел тебя обидеть. - Даша напряженно молчала, и он чувствовал, как майка становится мокрая там, где ее касается Дашина щека.
- Знаешь, Дашунь, а я первый раз в жизни по морде схлопотал. И от кого! - Он усмехнулся. - Но главное, все правильно. От тебя - есть за что.
Она ворохнулась в его руках, и Кирилл заторопился упредить:
- Нет, Даша, не уходи, не торопись...
- Я не ухожу, - помедлив, сказала она. - Только ты оденься, плащ свой накинь. Холодно же в одной футболке, - она провела ладонью по его голой руке, почувствовала, как бугрятся под ее пальцами твердые мышцы.
- Мне не холодно.
- Градусы греют? - усмехнулась Даша.
Он хмыкнул:
- Вот тут печет, - Кирилл прижал ее руку к своей груди. - А водкой я это пекло заливаю.
- Помогает?
- А ты у Костика спроси.
Даша молча расцепила Кирины руки, отошла от него, села на верстак. Кирилл постоял, потом сел на чурку, опустил лицо в ладони. Помотал головой, проговорил глухо:
- Я правда… злой стал…
- И на меня?..
Он встал, поднял с земли дождевик, бросил его на верстак.
- Я не знаю, что сейчас чувствую к тебе… одна тоска… в ней все глохнет… Знаешь, пытка такая была… надевали человеку ошейник железный, с разъемом, и каждый день тот разъем все туже болтом затягивали… Вот и я… забыл уже, как дышать вволю. Ты мой воздух… задыхаюсь без тебя.
В темноте глаза его слабо блестели. Даша отвернулась, уходя от его взгляда, но Кирилл тронул ее за плечо, снова повернул к себе. Рука скользнула на шею, поднялась к лицу… большим пальцем Кирилл медленно провел по ее губам… потянулся к ней.
- Нет, - Даша выставила ладошку между ним и собою.
- Почему?
- Не хочу быть сто первой твоей… отдушиной.
- А-а… Ну, понятное дело, ты в курсе событий, конечно, - хмыкнул Кирилл. - Да не-е, до сотни мне далеко.
- Кир... мне это все равно. Я и второй быть не хочу, - сказала Даша, глядя в его глаза.
- Ты единственная… всегда…
- Пустые слова, Кира. А как же Алка терпит?
- А вот это мне все равно. Знаешь… я ведь не от Альки гуляю… Пока ты не стала чужой женой… Это я тебе изменил…
Кирилл замер, боясь спугнуть тихую ласку, когда Даша тихонько провела пальцами по его колючему подбородку. Но сострадательная эта ласка была слишком короткой, и он жадно приник к ее ладошке губами.
Даше остро, до боли сердечной стало жаль его. Зачем еще и она ковыряет в его ране? Уж ей ли не знать, как она болит, ведь рана у них одна на двоих. А он еще и виноватым себя чувствует с головы до ног. Перед ней виноватым: за Алку, за Костю...
- Кира, зачем ты пить стал?
- Перевоспитывать меня надумала? - Кирилл потерся щекой о ее ладонь. - А это у меня, Дашуня, наследственность дурная, не я виноват, а папаня-пьянчужка... Я ничего не могу поделать.
- Брось шуточки дурацкие, я серьезно говорю.
- И я серьезно. Это насчет того, если перевоспитывать будешь. Тут ведь наскоком ничо не сделаешь, надо систематически внушать, прорабатывать, болеть всей душой... Как насчет систематичности?
- Думаешь, скидку сделаю, что пьяный, так можно болтать черт-те что? - с сожалением проговорила Даша. - Ты ведь сопьешься, дурак.
- И хорошо, - безо всякой дурашливости проговорил Кирилл. - Ни о чем не думать, не заботиться.
- Одна забота наверняка останется - где деньги на выпивку взять.
- Не проблема. Сила есть - ума не надо. Вот, видишь чему мудрость народная учит - лично мне ум не нужОн! Так что пропить его… да запросто, не жалко.
- Хватит ерунду болтать.
- И правда, - совсем другим тоном заговорил Кирилл. - Хватит обо мне. Ты скажи лучше… с чего это Костя с катушек сорвался? Все ходил… светился… и вдруг, как подменили. Что случилось? - он наклонился к Даше, заглянул в глаза.
- Тебе это надо?.. Зачем?
- Я объяснять должен? Зачем ты спрашиваешь? Будто непонятно…
- Да с какой стати я докладывать тебе должна?! Не твое это дело.
- Мое. - Кирилл вздохнул: - Очень даже мое. Не вредничай. Я знаю, ты умеешь упрямой быть. Но не теперь, прошу тебе. Так что случилось у вас?
- Не надо бы тебе лезть в мою семью, Кира. Ничего хорошего из этого не получится… да ладно… а то напридумываешь себе чего не надо. Костя не виноват. Это я… избавила его от розовых очков. Он все о ребенке мечтал… а я сказала, что детей у нас не будет. Он не понял сначала, забеспокоился, стал о врачах говорить. Ну, я и… объяснила… мол, врачи не причем… что не хочу от него ребенка. В общем, настроение у меня плохое было…
Кирилл обнял ее за плечи, тихо привлек к себе.
- Только ты не думай, Кира, что я бедная-несчастная, мужем-пьяницей затурканная. В своей семье я сама могу управиться.
- А что же не управишься? Бегаешь вон от него!
- А, может, меня это устраивает. Может, я разрешаю ему так себя вести.
Даша замолчала, Кирилл тоже молчал. Потом она заговорила снова:
- Жаль мне его. Он ведь и в самом деле любит. И знает, что я его любить никогда не буду. Он все понимает... Так что - пусть. Он начинает дурить, а я просто ухожу. Оно меня мало трогает. Думаешь, сижу бедная, и плачу-переживаю? - Даша покачала головой: - Да нисколько. Думаю про свое… а сюда, - ты правду сказал… за воспоминаниями прихожу… Только больше не жди меня здесь. Я не приду.
- Почему?..
- Деревня глазастая, - усмехнулась она. - Я-то думала, меня никто не видел ни разу.
- Тебе важно, кто и что скажет?
Даша покачала головой:
- Другое важно… я замужем. Если про меня и тебя сплетни по деревне пойдут… я не знаю, будет мне плохо от этого или наплевать… Но я точно знаю, Косте от этого в сто раз будет хуже, чем мне. А за что ему? Я не хочу.
- Дарья, ты моя Дарья… - вздохнул Кирилл.
- Что?
- Так только ты можешь…
- Довольно… Пусти…
- Торопишься? К Косте?
- К мужу.
Кирилл вдруг насмешливо сказал:
- Ну-ну… вот так и коротаем мы ночи длинные… нелюбимые с нелюбимыми…
- О! Вот не ожидала от тебя таких музыкальных пристрастий.
- Обхохочешься, если скажу, чьи это пристрастия.
- Алькины что ли?
- Сто раз на дню песню эту крутит.
Помолчав, Даша сказала:
- Может, она все же любит тебя?
- Хай Бог милует от такой любви! Легче сдохнуть!
***
Целую весну и лето Костя Бессонов был счастлив взахлеб, и счастье его не омрачалось ничем. С радостной душой в свой дом торопился с работы, знал - там милая Дашенька уж поджидает. Солнышко бьет в чисто промытые окна, а Косте кажется, будто от Даши так светло и уютно в доме. Все прибрано, чистенько, и такой спокой на душе разливается… Вот это и зовется счастьем.
Косте нравилось даже вот так просто смотреть на Дашу. Как на стол собирает, хлеб режет… да просто ходит по дому - его жена, самая милая, самая лучшая изо всех. Что тиха да немногословна… тоже достоинство. Знает Костик, есть бабы, от которых аж в голове звенит - трескотни нескончаемо, а послушать-то и нечего. Нет, Дашенька не из этих сорок. У нее каждое словечко к месту, разумное - хоть тихое, да весит много.
Все в Даше восхищало Костю, умиляло, радовало. Маленькая, тоненькая - со стороны поглядеть, так за ней догляд, как за ребенком нужен. А на деле вон как у нее спорится все в руках, хоть обед приготовить, хоть рубашку его простирнуть. И так хотелось Косте облегчить труд ее маленьким рукам, что в любой работе он тут как тут был, с удовольствием и радостью делил с Дашей и уборку, и стирку, посуду мыл… да никакое дело зазорным для своего мужского достоинства не считал.
Мария только удивлялась, на зятя глядючи. Надо же, какая о человеке молва шла! Охаяли парня ни за что, ни про что, а на деле-то вон каков оказался. Вроде, смотреть бы Марии да радоваться, а вот беспокоило же что-то, душу тянуло. И состояние Дашино казалось ей гладью, скрывающей темный, опасный омут. Будто ждала чего. Ей ли дочь свою не знать?! Ни на ее ли глазах расцветала Дашуня, обласканная, согретая Кириной любовью?! Вот тогда она счастливой была, вся звенела будто, из глаз свет лился. А теперь… Разве ж такими счастливые-то бывают? Не то, не то все. Не верилось матери, что вот так просто, так спокойно и разумно распростилась Даша с первой своей, самой прекрасной и столь горькой любовью.
А Костя… он то ли не понимал, то ли не хотел понимать ничего. Все у него за чистую монету шло: за равнодушием видел уступчивость, скромность, за врожденной деликатностью и мягкостью - нежность, за исполнением простых женских домашних обязанностей - трепетную заботу о нем, муже. На малые крупицы Дашиной теплоты будто через увеличительное стекло глядел, в степень большую возводил. Мечтал о ребенке. Он ни раз уже заводил разговор на эту тему.
В тот день Даша, и впрямь, в дурном настроении была. Вроде бы причины никакой особой не было, а вот с утра одолела тоска, ни к чему душа не лежала, из рук все валилось. Плакать хотелось, слезы где-то близко, наготове стояли. Кое-как день скоротала. Спать легли. Более всего Даше хотелось, чтоб ее просто не трогали, отвернуться и уснуть. Губы кусала, терпя ласки супруга. А Косте еще и поговорить хотелось. Подсунул руку ей под голову, обнял, привлек к себе. Улыбаясь, рассказывал тихонько:
- К матери с отцом заходил сегодня, ухохотался над ними. Спорят. Мать говорит - первой внучка будет. А отец - нет, внук! Наследник первым быть должен! Спорят до обидок, а я точно знаю - как будет у нас маленький, они от радости и не вспомнят, кто кого "заказывал".
Даше было неудобно лежать на Костиной руке, шея устала, она начала злиться, что он не хочет оставить ее в покое. Костя же за ее молчанием ничего этого не чувствовал, не замечал. Посмеивался, прижимал Дашу к себе, целовал волосы… И она не сдержалась.
- Костя, у нас не будет детей.
- Как это? - не понял он. - Почему не будет? С чего ты это взяла, Даш?
- Я знаю.
- Да брось… ты что, у врача была?.. Не, Даш, я чо-то не понимаю, наверно…
- Поговорим об этом завтра, ладно? Я хочу спать.
- Спи…
Утром Костя был молчаливым, кидал на жену взгляды, будто ждал, что она заговорит о вчерашнем. Но Даша поднимать эту тему не собиралась, хотя и не сожалела о сказанном в минуту раздражения. Радовалась только, что утром времени в обрез - обоим на работу, так что минутки все распределены и заняты. Быстро позавтракали, обмениваясь какими-то малозначительными и короткими словами, больше похожими на междометия.
И вечером Костя молчал. Но Даша ясно чувствовала его напряженность, он ждал от нее объяснений. Ждал до тех пор, пока в постель не легли. Тогда, поняв, что Даша говорить на тревожащую его тему, не собирается, спросил:
- Даш, я весь день как дурак ходил, думал про то, что ты вчера сказала. Растолкуй мне, я ничего не понимаю. Почему сказала так? Почему ты думаешь, что у тебя детей не будет? Ты не здорова?
- Да просто все. Я не хочу ребенка. Поэтому у нас не будет детей.
- Ты… ты же это не всерьез?
Даша не ответила. Костя лежал рядом, не касаясь ее, молчал. Потом медленно проговорил:
- А ведь ему ты родила бы… Ты от меня не хочешь?
Даша замешкалась - как ответить на такой вопрос… ответить было трудно. А минуты, тихие до немоты, утекали… И их прошло столько, что ответ уже стал не нужен. Костя сел, спустил ноги с кровати, зашуршал сигаретами. Сидел спиной к Даше, курил. Прошло много времени, прежде, чем он глухо заговорил:
- Я, знаешь, чего боялся?.. Что ты за меня выходишь как… для прикрытия, что ли. Что с Киркой у вас начнется… В девчонках вроде как неловко… а так - муж, семья… если не в наглую гулять, так все шито-крыто будет…
Даша смотрела на его руку с сигаретой. Сигарета мелко дрожала. Даше захотелось заплакать. Она села, положила ладонь ему на затылок, погладила легонько:
- Ты все про меня знаешь. А чего не знаешь - спроси. Я тебя никогда не обманывала… и впредь не собираюсь. Если хочешь - слово дам. С Кириллом у меня ничего не будет.
- Ты у меня идеальная! Только вот детей хочешь от другого. Смешно.
Даша откинулась на подушку - ей расхотелось говорить. О чем? Что можно поправить словами? Костю было жаль, виноватой себя чувствовала. Но она никогда ни в чем его не обманывала - в любви не клялась, страстей не существующих не изображала. Об этом говорить? Он и так знает…
- Тебе со мной плохо, Костя?
- Ты не понимаешь… Я поверил, что у нас все по-настоящему, что ты моя жена, что впереди у нас много всего… Я любил думать про будущее, планы какие строил… И вдруг понять, что нету ничего впереди… Есть только сегодняшний день… А завтрашний нисколько от меня не зависит. И ты, как была чужая… так и осталась…
Следующий день был субботним, Костин родственник отмечал свой день рождения, пригласил всю родню и друзей. На этом праздновании Костя безобразно напился. Домой его кое-как довели. Он в пьяном забытье лежал на диване, то мычал что-то нечленораздельное, то принимался громко звать Дашу.
С того дня Костя частенько стал выпивать, а то и крепко напиваться. Атмосфера в доме молодых супругов Бессоновых сильно переменилась. Порою Костя как наседка за цыпленком, за женой ходил, во всякую ее работу с помощью своей влезть старался, в глаза заглядывал, желания угадывал... В другой день без видимой причины становился раздражительным, капризным, весь день с таким лицом ходил, будто лимон на языке держал. Напившись, делался обидчивым, недовольным всем на свете. Начинал выговаривать Даше, что не любит его никто и не считается, и никому-то он, такой хороший, не нужен.
От этого его нытья Даша уходила куда-нибудь, возвращалась через час-другой, когда Костя уже спал. Однако провести эти два часа тоже ведь где-то надо было. Несколько раз уходила к матери, пока та не прознала о причине этих ее визитов. Больше Даша старалась к маме не сбегать, потому как та начинала расспрашивать, ругать Костю, сетовать и расстраиваться. Даша предпочитала не ставить маму в известность о своих проблемах. Тогда прибежищем ее стала та "столярка", где прятались они с Кириллом от дождя после кино. Хозяин ее, человек в годах, в последнее время часто болел, в мастерскую свою на задворках, за зимним хлевом уже почти не заглядывал. К тому же - осень, темнеет рано, не шибко-то тянет на дворе копаться. Даша ни разу ни с кем не столкнулась вблизи своего убежища, и была уверена, что никто про нее не знает. Пока не встретилась там с Кириллом.
После этого ей и уходить некуда стало. Да и холодно на дворе, идти из дому не хочется. Как-то раз Костя опять заявился хорошо поддатый, начал ныть и придираться. Тогда Даша, посмеиваясь сама над собой, вышла в прихожую, хлопнула входной дверью, а сама встала за портьеру, отгораживающую маленькую нишу. В этой нише они с Костей удобно разместили прихожку - вешалку для пальто и курток, тумбочку под обувь. Даша сидела на маленьком табурете и слушала пьяное бормотание и жалобы Кости. За неимением слушателя, Костя обращался к коту. Даша зажимала ладошкой рот, чтобы не расхохотаться. Вскоре Косте наскучило общаться с котом, он лег на диван и через несколько минут захрапел. С тех пор Даша перестала уходить из дому. Она просто пряталась за шторой, в чем никогда никому не призналась бы. Хотя сама она нисколько это не драматизировала, и даже веселилась, слушая беседы обиженного Кости с котом.
Продолжалось это до тех пор, пока…
Это был поистине несчастливый для Кости день. В утра ему ни за что ни про что влетело от механика: столько машин было в ремонте, что выпускать в рейс некого. Костиной вины в том не было, просто попал под горячую руку начальнику. Это ясно было, однако ж все равно - кому приятно козлом отпущения быть? Начал работать, со зла так на гаечный ключ налег, что сорвал его с болта и со всей силы впечатал кулак в бетонный пол - разбил руку в кровь. Пришлось в санчасть идти. В общем, настроение у Кости в тот день было ниже плинтуса, сам бог велел подлечиться мужику. Когда домой явился, уже едва на ногах стоял.
Молча и сосредоточенно сковыривал ботинки, наступая на задник. Для устойчивости упирался обеими руками в двери. Потом с той же пьяной сосредоточенностью стянул куртку, едва не стукаясь лбом о дверь. Бросил куртку в угол, поплелся в кухню, к Даше.
- Чо не встречаешь? Не слышишь что ли? Есть хочу! - он бухнулся за стол.
Даша молча собрала ужин, Костя сидел, клевал носом. Но когда Даша направилась из кухни, он встрепенулся:
- Куда пошла?
- Сейчас приду.
- Никуда ты не пойдешь! - Костя схватился за пальто, которое Даша сняла с вешалки.
- Приду через полчаса.
- Сказал не пойдешь никуда! Знаю я твои полчаса!
Он стал отцеплять Дашины руки от пальто. Не выпуская его, Даша сказала:
- Дурью не майся. Иди, ешь.
И она дернула пальто сильно и неожиданно для Кости, не приняв во внимание его неустойчивость. В результате Дашиного рывка Костя повалился вперед, инстинктивно выбросил руку в поисках опоры и угодил кулаком Даше в лицо. К утру вокруг левого глаза расплылся синяк.
- Чччерт! - выругалась Даша, глядя в зеркало.
- Даш… я же не хотел… - Костик выглядел таким несчастным, будто побитым был он. - Даша… ну давай я в поликлинику забегу, скажу, что ты заболела!
- У нас и так трое на бюллетене.
- Даш… ну прости… ну сволочь я…
- Слушай, отстань! Я без тебя как-нибудь!
На работу Даша шла, стараясь обходить встречных по левой стороне. В поликлинике перетерпела охи и ахи коллег, их сочувствия, и попросила дать ей работу, чтоб не с людьми. Такой работы хватало тоже, и Даша с облегчением уединилась ото всех.
Одноко ж, вопреки этому уединению, и тому, как мало людей встретилось ей утром по пути в поликлинику, деревня, она и есть деревня - одного очевидца достаточно, чтоб все оказались в курсе дела.
Костя cпустился в смотровую яму и начал мрачно осматривать лопнувшую рессору, когда услышал, как за спиной кто-то спрыгнул сверху. Обернулся и увидел Кирилла. Костя не то чтоб испугался, просто подумал, что вот тут и конец его дурацкой жизни. Подумать так основание имелось: достаточно было взглянуть на Кирино лицо. Он был не просто зол - Кирилл был в бешенстве. Сжав плечо Кости - будто железные клещи впились, а не пальцы, - Кирилл толкнул его в глубину, в сумрак.
- Я же убью тебя…
Костя громко сглотнул…
- Убей…
Он не понял, откуда взялся между ними механик - здоровый мужик, вклинился впереди Кости, заслонил собой, говорил что-то торопливо и громко… И вообще, в считанные секунды народу набилось - не повернуться. И Кирилла уже не видать за ними, только возня там какая-то… Тут сверху вцепились в Костину куртку, потянули, подхватили под руки, выдернули из ямы.
- Что удумали, идиоты?! - сердито кричал кто-то Костику, а он никак не мог узнать это искаженное криком лицо. Окружающее выхватывалось бессвязными фрагментами. Костя молча махнул рукой, повернулся и пошел из гаража.
Пришел домой, рухнул ничком на кровать и так пролежал весь день. О чем только ни передумал за долгие часы… Да только мысли крутились наподобие лошади, привязанной к столбу на конном дворе - все об одном и том же, снова и снова, и невозможно было им вырваться из этого замкнутого круга, потому что крепка была привязь - не разорвать, не было из того круга выхода.
"Не виноват же я, - с обидой думал Костя, а может, с Кириллом несостоявшийся разговор вел. - Да разве бы я поднял руку на нее? Никогда! Случайность дурацкая… Не виноват… Только почему на душе так муторно, так стыдно?.. Ох, дурак-дурак-дурак!.. А если Даша не простит? А вдруг она и домой не придет?.. Ой, надо бы тебе, дураку, и вправду башку отвернуть!.. Что делать-то если не придет?.."
Даша… как незаметно вошла в душу и заполнила там собой все, каждый уголочек… Она жила там уже в то время, когда Костя сам еще не знал, не догадывался об этом. Случайным встречам радовался. Коль доводилось хоть издали увидеть - на весь день радость в сердце соловьем разливалась. Вот ведь… как такое быть может? Что в ней есть, отчего он спичкой вспыхивает? Вон девок сколько вокруг, и, само собой, были в жизни Костика сговорчивые бабы. Даже чувства какие-то появлялись. Пару раз случалось, насчет женитьбы подумывал… Да ведь все не то было, ни как с Дашей, с этой тростиночкой тонкой… А! Вот в чем разница! - вдруг понял Костя. Раньше его больше заботила возможность получить что-то от женщины, добиться внимания, расположения и попользоваться этим расположением… Сейчас же он думает, как отдать свою любовь, ему нравится заботиться, он счастлив, если удается вызвать у Даши искреннюю улыбку. Разве прежде думал он о ком-либо: "Маленькая моя…" - и сердце таяло от любви и нежности, как масло на жарком солнце …
А смог бы я вот так, как Кирка? Вот с таким лицом за Дашу встать? У Кирки даже глаза были белыми… Аж ноги ослабли, как в лицо ему глянул… Любит ее Кирка, до сих пор любит… да еще как. Что же будет с нами со всеми?
Сердце Костино ныло тоскливо. В первый раз вот так же оно заныло в тот день, как Даша стала его женой. До того Костя ведь даже не сомневался, что у Даши в Кириллом все было. Настолько не сомневался, что даже и не думал об этом, не задавался никакими вопросами. Чтоб Кирка, да с девочкой гулял… кто в такое поверит?.. Смехота! А оказалось - не было ничего. Другой бы мужик обрадовался открытию, а у Костика заныла тогда душа в дурном предчувствии. Будто прозрение случилось, - понял внезапно, насколько серьезно у них было, если Кирка так бережно, так трепетно к Даше относился. Значит, и по сю пору так? А он, Костик, влез между ними?.. А долго ли захотят они этот клин терпеть?..
Как громко тикают часы… Странно, что раньше он их не слышал. Может, она собиралась зайти куда-нибудь после работы? Да вроде бы нет… Полчаса назад придти должна была… какие длинные эти полчаса… Костя, кажется, уже знал, что Даша не придет, и на душе сделалось так тошно, что завыть впору… Стрелка ползла по кругу, он отворачивался, утыкался лицом в подушку, но каким-то образом часы снова оказывались перед глазами… В доме стояла мертвая тишина. И когда стукнула калитка во дворе, у Кости аж сердце оборвалось. "Даша!" - подхватился с кровати, зачем-то стал одергивать, оправлять постель. Потом торопливо пошел в прихожую… остановился, не зная еще, что скажет сейчас Даше, что услышит от нее…
Она вошла, цепко взглянула на него, неловко остановившегося в дверях. Он шагнул раз, другой, и вдруг встал на колени:
- Даша… прости…
Она поморщилась.
- Встань.
- Я ведь не хотел…
- Да знаю я. Ну встань, Костя! Слышишь?
Она отвернулась, расстегнула куртку. Когда обернулась, он стоял весь какой-то неловкий, несуразный, смотрел так, как будто ждал, что вот сейчас, в следующую минуту Даша взорвется злым криком, и он отчаянно этого боялся. Горло у него дернулось, и он сказал:
- Я подумал, что ты не придешь…
- Маму встретила, зашла к ней, - коротко сказала Даша.
Костя сморщился, покрутил головой от мысли, ЧТО теперь о нем думают все… и теть Мария, тоже… одна Даша знает, как все получилось, да кто ей поверит?.. И поделом, поделом дураку!
- Не бросай… не смогу я без тебя…
Костя так и не узнал, что в тот день был у Даши еще один неприятный разговор. И не только с мамой она встретилась.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
Дни стояли короткие. Холодное солнце как будто не особо торопилось разгонять остатки ночного сумрака. А на кой леший стараться, если не оглянешься - опять темнеть начинает. Электрические лампочки в поликлинике, считай, как включали утром, так и не выключали почти весь день.
Лампа дневного света противно жужжала, и звук этот раздражал, мешал сосредоточиться. Даша щелкнула выключателем, комната погрузилась в полумрак. Раствориться бы в этом сумраке, растерять в нем все назойливые мысли и саму память... И чтоб все о ней забыли тоже, не тревожили бы ни непрошеным сочувствием, ни едва прикрытым любопытством… Даша вздохнула, включила настольную лампу, и желтоватый электрический свет разлился по белой поверхности стола.
Ей было поручено распаковать коробки, полученные вчера со склада, рассортировать флаконы, коробочки, пакетики… Потом все записать в журнал учета и, наконец, разложить-расставить по шкафам и полкам.
К Даше едва доносились приглушенные голоса и обычные для поликлиники шумы. Они звучали фоном, подчеркивая уединенность этой маленькой комнатки. Комната располагалась в самом конце коридора, где он поворачивал под прямым углом и образовывал коротенький тупичок с двумя дверями: одна вела во владения уборщицы, появлявшейся здесь вечером, а вторая в ту подсобную комнату, где нашла убежище Даша.
По характеру шума она определила, что пациентов сегодня много, и это ее порадовало - у девчат будет мало свободного времени, авось его не хватит, чтобы наносить визиты добровольной "затворнице".
И едва лишь мелькнула эта мысль, как послышались быстрые, приближающиеся шаги… а кроме как к ней, приближаться тут было не к кому… Даша встревожилась: уж ни на прием ли ее собираются звать, с досадой обернулась к распахнувшейся двери… и досада тут же превратилась в злость. Сузив глаза, она смотрела на Кирилла, и ее подмывало желание сказать ему что-то обидное, недоброе. Даша что думала, то и сказала:
- Вот только тебя мне не хватало!
Она резко отвернулась от него, проговорила, упрямо наклонив голову и глядя в стол:
- Уходи!
Но на плечи легли его руки, и это прикосновение будто электрическим разрядом ударило Дашу. Она взвилась со стула, оборачиваясь, зло заговорила:
- Ты зачем пришел?! Ты сам-то знаешь, зачем пришел?! Я звала тебя?
- Перестань…
Сжав губы, Даша смотрела на него в упор, и Кириллу показалось, что в глазах ее он видит ненависть.
- Что, пожалеть меня пришел? По головке погладить? А на черта мне сдалась твоя жалость, Кира?!
- Даша… Я понимаю, тебе плохо сейчас, но…
Она вдруг расхохоталась, искренне, заливисто. Потом сказала с усмешкой:
- Да не понимаешь ты ничего, Кира. Ну что ты всполошился, разлетелся - горит что ли? Нету никакой причины меня жалеть. Это, - Даша показала на синеву вокруг глаза, - не Костина вина.
- Неправда. Его ведь и спрашивать ни о чем не надо, так все ясно по нему.
- Ты видел его? - Глаза у Даши нехорошо сузились. - Зачем? Что ты ему сделал?!
- Ничего.
- Врешь!
- Нет, - твердо проговорил Кирилл, потом заколебался: - Ну… может и сделал бы… помешали…
Даша сжала губы, крылья носа вздрогнули. Она медленно проговорила:
- Запомни, Кира. У меня один муж. Не два. Ты мне никто. И до моей семьи тебе дела нет. Наводи в своей порядок. А Костя… чтоб тебя даже рядом с ним не было. Виноват он или нет - это только я решаю, спрашивать ни у кого не буду. Теперь уходи.
Кирилл молча смотрел в чужое, незнакомое лицо… в груди больно пекло горечью… Но одновременно - как он любил ее именно сейчас. Как неодолимо влекло к ней, такой маленькой, слабой... По силам ли ей этот щит, которым она упорно закрывается от него? Взять бы в ладони это милое, дорогое, родное лицо, тихими поцелуями прогнать все недобрые мысли и чувства. И увидеть, как просветляется оно, разглаживается злая морщинка между бровей, тают мрачные тени на дне глаз, и они вновь распахиваются ему навстречу, чистые и доверчивые… Нет, не будет этого ничего. Не одолеть так просто злую стену отчуждения, не достучаться ему сейчас до Даши, хоть лоб об эту стену разбей…
- Ну? Чего тебе еще? Уходи!
Кирилл кивнул, сказал:
- Сейчас уйду.
Он опустил голову, как будто собирался с мыслями, и Даша твердо сказала:
- Ничего не говори.
Кирилл посмотрел на нее, чуть улыбнулся уголками губ:
- Как скажешь.
Неожиданно протянул руку и сомкнул пальцы на ее запястье. Даша рванулась, но Кирилл как будто не заметил этого - потерся о Дашину ладонь щекой, вдохнул ее особенный, родной запах, тихо прижался губами.
Потом он ушел. А Даша села к столу, взяла авторучку, сердито придвинула к себе журнал… вдруг уткнулась в локоть лицом и горько заплакала.
Как ни странно, но Даше вдруг полегчало… а может - сделалось пусто на душе. Как будто слезами излилась гнетущая тяжесть. И Даша призналась себе, что, думая о чем и о ком угодно, в "подтексте" она думала только о Кирилле. Появляться с синяком перед людьми - перед знакомыми, на работе, даже перед мамой… это конечно… да дерьмово, что там говорить. Но по-настоящему Даша боялась только одного: встречи с ним, и не меньше боялась невстречи. Что взбредет ему в голову, когда узнает? Что он может натворить? Прежде, чем он натворит… прежде, чем встретится с Костей, она должна что-то сказать, остановить, запретить…. Но Даша страшилась, что этого "прежде" Кирилл ей не даст. Костик, конечно, обалдуй несчастный, но Даша боялась за него. И за Кирилла тоже боялась… Что будет, если он потеряет голову… Даше надо было увидеть его, но как? Ведь не может она к нему заявиться… Как увидеться-то? Вот от этой необходимости и невозможности встречи Даша не находила себе покоя, сердце колотилось, как у пойманного воробышка. Одновременно она всей душой противилась этой встрече, не хотела оказаться перед Кириллом в таком виде.
А он сам пришел. Будто услышал, что нужен ей.
Даша хмыкнула невесело: пришел и получил сполна. Развоевалась. Ведь так хотела увидеть, а сказала что? "Только тебя и не хватало?" Накричала ни за что и ни про что. Понял он, что это не со зла, а от страха? Сорвалась, выплеснула на него все, что накопилось. Просто потому, что не знала, как говорить с ним. Захочет ли выслушать или подумает, что она выгораживает Костю? И послушается ли? А в общем-то, как получилось, так и получилось. И пусть. Все к лучшему. Пусть знает впредь, что не нуждается она в его опеке… А что у нее самой осадок на душе остался, так что ж теперь… Это уже только ее касается. Главное, без потерь миновали они этот тонкий зыбкий ледок над черной пучиной, который Даша несколько часов чувствовала у себя под ногами. Теперь можно успокоиться.
Мама хорошо знала, во сколько Даша возвращается с работы и подгадала так "пойти по делам", чтоб встретиться с дочерью по дороге.
- Ты собиралась ко мне зайти, Дашуня?
- Да, зайду на полчасика.
Пока шли, говорили о всяких посторонних и неважных делах, и лишь войдя в дом, Мария с горечью сказала:
- Вот уж не гадала, не чаяла никогда для тебя таких украшений… А все через Кирку, ирода. Изломал он тебе жизнь.
- Кирилл-то причем, мама? - опешила Дарья. - Он-то что сделал?
- Да кабы ни он! Разве ты пошла бы за Костю? Ты же с закрытыми глазами за него пошла, назло Кирке! - горестно качая головой, проговорила Мария. - Вот что он с тобой сделал.
- Мама-мама... Прости меня, бедная моя мама. Только никто не смеет его судить кроме меня... - Даша вдруг почувствовала, что ей хочется ни то рассмеяться, ни то заплакать: точно такие же слова она сказала Кириллу, но не про него, а про Костю.
- Да ты поди-ка еще и жалеешь его, урода такого?! Ты что?! Ты мне больше этого не говори! Слушать такое не хочу! Дуры же мы, бабы!
- Он не ломал мою жизнь, мама. Свою поломал. А я своей сама распорядилась. Про синяк - хоть ты-то поверь, что не виноват Костя, - и Даша рассказала, как было дело.
- Правда? - с сомнением поглядела на дочь Мария. - Не выдумала?
- Да нет, мамуля, так все и было. Хотя Костя все равно себя виноватым считает, мучается теперь. Пойду я, мам.
- А пусть помучается, пьяница несчастный. Ему полезно задуматься маленько. Удивляюсь я на тебя, Дашуня, что терпишь его пьянство. Является еле тепленький, а тебе хоть бы хны. Будто это не твой муж, а соседкин. Года ведь не живете, дальше-то что будет?
- Увидим.
- Даша… А Кирилл-то… не натворит ли чего, а?
- Не натворит. Он приходил ко мне на работу.
- Да что ты?! И как?
- Выгнала. Сказала, чтоб не лез в мою семью.
Мария покачала головой.
- Успокоился бы он уже, в самом-то деле… Вроде наладилось у них с Алкой, так жил бы уж, дети ведь. А он погляди чего делает, кобелина. Может, оно и к лучшему, что не получилось у вас. Начал бы вот так гулять напропалую, тоже не сахар с таким жить. Костик-то, он ведь безвредный. Мне кажется, Дашуня, если бы ты захотела, приструнила бы насчет выпивки, он бы и не пикнул. Повадки ты ему много даешь.
Даша чуть улыбнулась, поцеловала мать в щеку:
- Не переживай за меня, мамочка. Все у меня нормально. Ты права - Костю я сама распустила. Но поживем - увидим.
- Гляди, чтоб поздно не было.
Даша помахала маме и вышла с мыслью: "Ну вот, и это пережили".
***
Зима трещала морозами, пела вьюгами, убирала угодья свои пуховыми покровами. Вроде и долго тянулась, а оглянуться не успели - прошла. Марток на подворье пожаловал. Ночи еще студеные, морозные были, а днем-то все равно солнышко уж по-другому играет, и небо синеет не по-зимнему, будто талые воды копит в себе.
В семье Кирилла никаких особых перемен не произошло. Мальчишки как на дрожжах росли, забавные становились. Кирилл любил играть с ними, расстилал на полу большое одеяло, усаживался на него вместе с сыновьями и мог без устали катать с ними машинки, складывать пирамидки, кубики. Они друг друга прекрасно понимали, у них троих сложился какой-то особый язык, на котором они оживленно общались. Они то хохотали втроем над чем-то, что ведомо было только им, то Санек с Артемом карабкались по лежащему Кириллу, азартно преодолевая нешуточное препятствие. Алла любила смотреть на них. К сожалению, у нее самой не получалось так самозабвенно возиться с мальчишками. Но смотрела на них, на Кирилла, и в такие минуты была счастлива, смеялась - со стороны поглядеть, так не семья, а идеал.
В Аллочке, наконец, проснулись чувства к сыновьям, и попробовал бы кто сказать сейчас, что она их не любит! Правда, ежедневные рутинные заботы никакой радости ей не доставляли, тем не менее, и обед всегда был сварен, и мальчишки чистенько одеты. Первое время, как Василиса уехала, Кирилл еще присматривался, справится ли Алла в одиночку со всеми заботами, что легли теперь на ее плечи. Хотя, почему в одиночку? У Кирилла тоже обязанности были. Понятно, что дорожки-тропинки от снега расчистить не Аллочкина забота была, а Кирина. В магазин опять же по пути с работы зайти и продукты купить, это тоже Кира. Дом хоть с паровым отоплением, но, как это водится, жарко не было. В квартире имелась печь, и в морозы ее топили. И это Кирилла обязанностью было, тоже хлопотное дело - об дровах, об угле побеспокоиться надо. Да хоть с мальчишками вон погулять, тоже время надо.
Оно все не в тягость, конечно, Кирилл с малолетства привык сам себе работу в доме находить, без дела никогда не сидел. Да только радости никакой в этих делах не находил для себя. Не жила в доме радость. Одни сыновья и были отрадой. И, Кирилл, убедившись, что Алла к дому и детям подходит со всей серьезностью, перестал беспокоиться и решил, что Алла вполне способна взять на себя ответственность за детей. Потому, отдав семье должное, поздно вечером, когда малыши уже спали, Кирилл нередко одевался молча и уходил на всю ночь, ничего не объясняя Алле.
Алла такое положение дел воспринимала странно. Ведь вроде бы беситься должна от ревности, рвать и метать, скандалы Кириллу устраивать, истерики закатывать. Но - нет, ничего подобного. Да, Алла, конечно, горевала, печалилась, носом хлюпала, укладываясь в одинокую выстуженную постель. Однако странная установка, которую она дала себе однажды, оказалась очень действенной: он ей не изменяет, он просто живет не с ней, а с другими. И еще ее - смешно сказать - в значительной мере успокаивало то, что Кирилл утешается не с Дарьей. Таким образом, получалось, что с похождениями Кирилла Алла готова была мириться.
Галина Георгиевна несколько раз пыталась поговорить об этом с дочерью. Позицию Аллы она понять и принять не могла, такое отношение к изменам мужа просто в голове у прокурорши не укладывалось. Она пыталась наставить дочь на путь истинный и научить, как поставить себя в доме, в семье. Но оказалось, что авторитет Галины значительно пострадал после возвращения Аллочки из клиники, и прежнего влияния на дочь она уже не имеет. От упорства Аллы в своей глупости Галина Георгиевна теряла самообладание, начинала кричать. В результате дочь и мать еще более отдалялись друг от друга.
Что происходило в Дашином доме? Тут перемены были. После того несчастного происшествия, когда Костик понял, что может легко потерять Дашу, он ни разу не пришел домой пьяным. Как отрезало. Если случались какие-нибудь семейные застолья - трезвенника не изображал. Тут ведь как? Только скажись трезвенником, каждый за долг сочтет подпоить как следует. Костя же за весь вечер умудрялся выпить стопочки две-три. Это молодому крепкому мужику так, для запаху только, и ни в одном глазу. При этом он умел быть веселым, шутил, при случаи и танцевать с удовольствием и готовностью шел. И как-то не вязались к нему с выпивкой. Если что, Костик умел отшутиться. Со стороны на них глядеть - тоже прекрасная семья. Даша всегда спокойная, приветливая, слова злого от нее никто не слышал ни разу. Костик - что ж, в хорошие руки попал мужик, и сам таким мужем стал, что завидовать впору. Хоть и взыграло на короткое время прежнее, когда Костиком-Шалым ходил, так Даша, видать, знала, за какую струнку потянуть, чтоб на правильную дорогу мужа вернуть. Нет, славная семья получилась, ничего не скажешь. Костик души не чает в жене, это любому видно, никто и не сомневается. А что на душе у него либо у Даши лежит, того ведь глазом не увидишь.
Под весенним солнышком растапливаются снега, каким бы толстым ни был зимний покров. Сколь ни крепок лед на озерах да речках, а перед солнышком не устоит - куда ему, если даже стужа сердечная весной отступает, и в каждом сердце просыпается потребность любить и быть любимым. Невозможно ему быть в одиночестве, противоестественно это, как плодовое дерево, оставшееся бесплодным. Солнце животворное в каждом существе пробуждает стремление обрести пару, в человеке же оно пробуждает любовь, толкает на безумства во имя любви.
- Даша, - прозвучало негромко, и сердце у нее екнуло.
Луч фонарика метнулся на голос, скользнул по земле и выхватил из темноты Кирилла. Он сидел на лавочке у чьего-то забора метрах в десяти от дорожки. Не окликни он Дашу, она прошла бы не заметив его в густой черноте позднего весеннего вечера. Кирилл поднял руку, заслоняясь от электрического света:
- Выключи.
Темнота метнулась к ним, окутала плотно, Даша теперь вообще ничего не видела. Но слышала, что Кирилл встал, под ногами у него негромко зачавкала раскисшая земля.
- Ты зачем здесь?
- Тебя жду.
Теперь он стоял рядом - черный силуэт в черноте. Даша поджала губы, покачала головой:
- Опять ты глупость какую-то затеял.
- Ага, - подтвердил Кирилл. - Украсть тебя решил.
- Чего- чего? - насмешливо протянула Даша, но не успела договорить, как оказалась у него на руках. - Ты что?! Отпусти!
- Тихо. Не отпущу я тебя.
- Да ты рехнулся! А ну поставь меня на место!
- Даш, ты хоть всю улицу на помощь созови… Не отпущу. И не дерись со мной, это бесполезно.
- Кирилл, прекрати, - умоляюще проговорила она, не понимая, куда он несет ее, и что, в самом деле, затеял. Поняла, когда из темноты появилась машина. - Не смей, Кирилл! Ты с ума сошел! - И тут же оказалась в кабине.
Кирилл посадил ее с водительской стороны, сказал:
- Пересядь.
- Да выпусти ты меня! - Даша разозлилась всерьез, попыталась вырваться из машины.
- Упрямая ты, Даш, - укоризненно сказал Кирилл и полез в кабину.
Он как пушинку перенес ее на другое сиденье, Даша дернулась в дверь со своей стороны, но Кирилл держал ее за руку и не выпустил ни на секунду, уверенный, что она, без колебания выпрыгнет хоть в грязь, хоть в лужу.
Даша нехорошо молчала, и Кириллу сейчас не хотелось смотреть ей в лицо. Он рулил одной рукой и тоже молчал. Уже у окраины Даша сказала:
- Отпусти. - Кирилл разжал пальцы. Еще через несколько минут спросила: - Куда мы едем?
- Туда, - кивнул он вперед. - Где никого нет.
- Сумасшедший…
- Не мог же я к тебе домой заявиться.
- Да неужели?! С тебя станется! Хозяина нет, кого бояться?
- А то я Костика твоего боюсь, - хмыкнул Кирилл. - Просто… зачем тебя подставлять.
- А сейчас что делаешь?
- Сейчас другое. Я тебя украл, и никто ничего не видел. А дома к тебе - принесет еще кого-нибудь черт, греха не оберешься потом.
Даша молча покрутила головой.
- Не сердись на меня, - виновато сказал Кирилл. - Тошно мне, Даша. Не могу я без тебя.
Она ничего на это не ответила.
- Я уже думал, не дождусь тебя. Думал, у мамы решила остаться ночевать. Даш… сердишься?..
- И что ты хочешь услышать? - нервно проговорила она. - Ты что, сразу это придумал, как узнал, что Костю на курсы отправляют?
- Сегодня. Увидел, как ты к матери пошла уж по темноте. Значит, возвращаться еще позже будешь. Машину оставил в проулке и ждал сидел.
Дальше ехали молча. Кирилл коротко посматривал на Дашу. Лицо ее было холодным, отстраненным. Но оттого, что она рядом, близко, пусть и сердитая на него, неуступчивая, пусть - в сердце Кирилла все равно разгоралось маленькое теплое солнышко, на губы просилась тихая улыбка.
Под колесами грузовика захрустели камни, свет фар выхватил пологий склон, покрытый галькой, дальше блеснула ни то большая лужа, ни то ручей... Машина остановилась, Кирилл заглушил мотор. Фары погасли, стеной обступила темнота.
В тишине стало слышно, как журчит и плещет вода. Даша всмотрелась в темноту, тщетно пытаясь что-либо разглядеть. В безлунные весенние ночи, когда сходит снег, чернота обнажившейся земли еще больше усугубляет мрак, такие ночи беспросветно черны. А после яркого света фар, глаза и вовсе ничего не видели.
- Где мы?
- На берегу Шуйки. Вон мост почти над нами, а мы перед ним на съезд свернули, на берег. Месяца через два от Шуйки почти ничего не останется, а весной она прям как настоящая речка. Это еще таежная вода не пошла, там снег еще таять не начал. Тогда под самый мост поднимется, тут все зальет. Сколько мостов она снесла, пока этот не поставили, на бетонных быках.
Даша повернулась к нему, посмотрела задумчиво.
- И ты так же хочешь? Все снести? Наши-то преграды еще крепче бетонных.
Она открыла дверцу, вышла на галечный берег.
Опустив подбородок на сцепленные на руле руки, Кирилл смотрел на нее. Потом вытянул из-за спинки сиденья меховую куртку, вышел из кабины.
Даша стояла, глядя на ртутно темную воду. Она журчала и всплескивала, обтекая бетонную опору. Глаза привыкли к темноте, а может, холодные, яркие звезды лили свой свет с черного бездонного неба, разгоняя мрак ночи. Под шагами тяжело заскрипела галька. Кирилл близко становился за спиной, на плечи тяжело легло что-то мягкое.
- Холодно, - сказал он коротко и сел на большой камень чуть в стороне.
Даша завернулась в огромную куртку, как в кокон. Мех хранил тепло, и она сразу согрелась. Куртка пахла Кириллом, и даже овчина и бензин не могли перебить этот запах. Даша тяжело вздохнула.
- Кирилл…
- М-м?
- Я попросить тебя хочу. Сделаешь?
- Попроси, посмотрим.
Даша хмыкнула:
- Какой осторожный. Ты бы лучше в другом осторожным был. Не гоняй пьяный на мотоцикле.
- А-а, ну это неинтересная просьба.
- Я тебя серьезно прошу. Ведь залетишь куда-нибудь.
- Ох, Дашунь, с каким удовольствием отдался бы я в ежовые твои рукавицы! Даже завидую Косте. Вон как ты его в оборот взяла - каплю лишнюю боится теперь выпить. Вот бы и меня так!
- Про Костю - не твое дело.
- Да-да, ты не расстраивайся. Ты как велела запомнить, я прям сразу и вызубрил: "До моей семьи тебе дела нет"… Вот только как тогда насчет "ты мне никто"? Зачем тебе переживать, что и как я делаю?
- Это я со страху тогда накинулась на тебя…
- В смысле?
- Боялась, что натворишь что-нибудь.
- За Костика испугалась?
Даша хмыкнула:
- Какая тебе разница?.. Хоть бы и за Костю.
- И на том спасибо.
Кирилл смотрел на Дашу, стоящую в нескольких шагах. Он почти физически ощущал ее отстраненность, дистанцию, которую она старательно держала между ними. Кирилл встал и медленно подошел к ней, взял за плечи, повернул к себе. Увидел, как она быстро вскинула на него глаза.
- Ты и сейчас боишься?
- Я перестала тебя понимать, - запнувшись, тихо проговорила Даша. - Я не знаю, чего ты хочешь.
- Только побыть с тобой. Посмотреть на тебя, голос послушать… Всего лишь вернуть прошлое на час или на два. И не хочу, чтоб ты отгораживалась от меня своими насмешками, колючками. Я люблю тебя. Неужели ты думаешь, я могу сделать что-то, чего ты не хочешь? Дурочка моя любимая.
Он обнял ее, прижался лицом к волосам.
- Девочка моя золотая, я ведь прежний, для тебя я ни в чем не изменился.
- А я - другая.
- Так, может, ты не меня, а себя боишься?
- Не знаю. И не хочу себя испытывать.
- Тогда просто доверься мне.
Он сильнее запахнул куртку на Даше и вскинул ее на руки. Она дернулась внутри жаркого кокона и вдруг поняла, что спелената этой курткой, как ребенок, и не так-то просто выдраться из нее наружу.
Кирилл заботливо спросил:
- Ты не замерзла?
- Жарко… А эта куртка всегда при тебе?
- Всю зиму за сиденьем провалялась. Мало ли что по дороге случается.
- Да-да… мало ли что.
- Ты как-то странно спрашиваешь…
- Да ловко у тебя с ней получается, - серьезно сказала Даша. - И не трепыхнешься.
Кирилл расхохотался.
- В самом деле, - продолжая смеяться, проговорил он. - Обязательно я эту тактику на вооружение возьму. Против строптивых.
- Ага, как раз мне и делиться с тобой тактиками! Надо ж, какие мы наивные да неопытные! Хитрюга ты, Кира. И знаешь, строптивых ты оставил бы в покое. У тебя и покладистых предостаточно.
Кирилл помолчал. Потом сказал:
- Давай про это не будем.
- А что, болезненная тема? Да это я так, к слову. Ты ведь и в самом деле, нисколько не изменился.
- В смысле, бабником был, бабником остался? - он помотал головой: - А мне одна только нужна.
Даша дернула под курткой плечом, попросила:
- Разверни меня. Жарко.
- Только, чур, рукам воли не давать! - Даша только фыркнула в ответ на его двусмысленность.
Он поставил ее перед собой, обернул курткой подмышками, оставив свободными плечи и руки. Потом сел на валун и усадил Дашу к себе на колени, старательно упрятав от холода ее ноги.
- Так хорошо?
- Хорошо… - тихо проговорила она, обняла его обеими руками, уткнулась лицом в шею. - Как мне хорошо с тобой, Кира… и кажется, ничего больше в жизни не надо… только с тобой чтобы…
- Я думал, буду тебе всю жизнь каменной стеной, никакой беды до тебя не допущу… А от первой же защитить не смог. До сих пор, как во сне живу… Будто все не со мной происходит, будто усилие какое-то сделать надо, и проснусь…
Даша уютно свернулась, прижавшись лицом к груди Кирилла, долгим вздохом вырвались чувства, что переполняли ее. Сердце заходилось от счастья, но в то же время горький комок печали подкатывал к горлу, и горечь эта готова была пролиться близкими слезами…
- На тысячный раз перебираю - где была возможность все изменить, а я упустил… и не нахожу. Как волка обложили красными флажками.
- А я забыть не могу, как бабуля твоя сказала…
- Что она сказала?
Даша молчала, Кирилл ждал, и она, поморщилась, проговорила:
- Зря это у меня вылетело, не ко времени. Может, потом, когда-нибудь…
- А я сейчас знать хочу.
- Да, в общем-то, ничего особенного. Пыталась мне про будущее сказать, предупредить… А потом… сказала, что пустое это дело, от ошибок остерегать… Знаешь, Кира, пошли в машину. А то сидишь на этом ледяном камне.
- Ловка ты, Дарья, от ответов уходить, - усмехнулся Кирилл.
- Ага, я такая, - подтвердила она.
Они говорили и не могли наговориться. Неужто это был тот самый Кирилл, который с Аллой был столь "разговорчив", что иной раз мог за весь день ни одним словом с ней не перемолвиться, и даже не замечал этого. Так же и Даша: немногословная настолько, что можно было бы легко перечислить почти все фразы, которые она произносила дома.
Говорили о пустяках и о смешном, говорили о себе и своих "половинах", находили опору друг в друге, дышали друг другом, согревались сердцами. И какой же короткой оказалась эта весенняя ночь! Хоть рассвет еще не наступил, но темнота, союзница влюбленных, уже ушла. Ночная мгла посерела, проступили силуэты деревьев на другом берегу Шуйки, и казалось, что светает просто стремительно, с каждой минутой.
- Пора? - вроде бы против воли проговорил Кирилл, озабоченный тем, чтоб не подвести Дашу, чтоб не увидел бы кто бессонный чего не надо.
- Пора, - грустно кивнула она.
- А завтра?
Она отрицательно покачала головой.
- Почему?
- Сам ведь знаешь. Не могу… нельзя…
Кирилл въехал в тесный переулок, заглушил мотор там, где машину надежно скрывали густые кусты черемухи. В предрассветном обманном сумраке даже за голыми ветками разглядеть что-либо было бы трудно. Вышел из кабины, открыл дверцу с Дашиной стороны. Теперь слов не стало. Даша ступила на подножку и вопросительно посмотрела на Кирилла, мол, посторонись же. Но глаза его были странными, и Даша вдруг почувствовала, как у нее ослабели ноги. Он смотрел так, как будто вбирал ее в себя, трогал бережно глазами… Вот прикоснулись они к губам, и, не двинувшись с места, Даша всем своим существом потянулась к нему. Кирилл осторожно взял в ладони ее лицо, тихо прикоснулся губами.
…Только один поцелуй он позволил себе - бережный, нежный, бесконечно долгий… каким целуют лишь любимую. Когда в этом единственном поцелуе вся любовь, вся не отданная ей нежность, вся боль раненного сердца. Он отстранился, и Даша медленно открыла затуманенные истомой глаза. На него смотрела не девочка, - женщина, и взгляд ее был… омут-дурман, влекущий в сладостный водоворот желания...
***
Расставшись в Дашей, Кирилл отправился в родной свой дом. Не зажигая света, лежал без сна, со смутой тягостной на душе. Чувствовал себя одиноким и усталым. Как не хватало ему тихого бабулиного голоса. Почему-то не мамы, а именно бабули не хватало. То ли потому, что сердце не успело еще смириться, свыкнуться с ее уходом, а может, потому, что в самые горькие дни бабушка с ним была. Придешь, бывало, послушаешь ее, уже вроде бы на душе полегче. После смерти бабушки Михеевны Кирилл, когда домой приходил, как будто к бабуле шел. И в мыслях здесь он не одинок был. Однако с такой тяжестью душевной, как сейчас, Кирилл давно уж не приходил.
Стоило закрыть глаза, возникало лицо Даши, такое, каким было оно после его поцелуя. Взгляд сквозь истому желания. Как, оказалось, легко шагнуть через хрупкую грань. Он знал, в ту минуту Даша не оттолкнула бы его, и это было бы правильно - ведь они любят друг друга, об этом знают все: и Алка, и Костя и не смеют их судить... Но Даша считает - неправильно. И ведь не станет она таиться, скрывать от Кости. Тут Кирилл даже не сомневался, - не станет. Но что будет потом? Имеет ли он право разрушить покой, которым окружила себя Даша. Пусть это и видимость покоя… За их короткую радость не он платить станет, а Даша - горестями своими, сожалением, чувством вины и утраты... Имеет ли он право так поступить с ней? "Тогда просто доверься мне", - так он сказал? Так что ж теперь?.. Кирилл вздохнул: "Бабуленька, что сказала бы ты мне сейчас? Ты ведь тоже любила мою Дашу".
И вдруг как наяву услышал тихий голос: "Ох, Кирюша, не будил бы ты лихо, пока оно тихо…"
Кирилл аж вскинулся. Задремал что ли? Почудилось?
- Спасибо, бабуленька, - тихо проговорил в пустой сумрак. Усмехнулся, покачал головой: не важно, откуда пришли эти слова, а только они самые правильные. Не даст он Даше ничего кроме лиха, а горя она по его милости и так уже видела больше, чем надо.
И после этого свидания с Дашей заколобродил Кирилл пуще прежнего. Не было для него ни распутицы весенней, ни бездорожья. Известно, пьяному море по колено, вот и Кирилл, там с мотоциклом своим продирался, куда мужики и на тракторе не совались. Конечно, вопрос еще, кто на ком больше ездил - Кира на мотоцикле или наоборот? Сила богатырская выручала, а Кирилл как нарочно в такие переделки лез, будто старался вымотать и истратить себя до самого краю, будто физическим страданием глушил другую боль. Да еще водкой. Пил он много, а только водка на него как-то странно действовала, не так, как на других.
Как бы Алька рада была, чтоб Кирилл подобно иным - напился, свалился да спит. Дома, на виду, а ни где-нибудь невесть где, а жена изводись ночь напролет: что с ним, да как, да жив ли? Сильно Алька переживала за мужа. Даже матери как-то пожаловалась, хоть сколь уж времени никакой помощи у нее не просила. А тут: посоветуй, что делать-то? Помоги! А что с ним сделаешь, как поможешь? Давно скинул он узду Галинину. Теперь ему в удовольствие поступить вопреки ее желанию. Если попросит она вдоль, то будьте уверены, он сделает поперек. Галина Георгиевна, конечно, попыталась с Кириллом поговорить:
- Ты ведь знаешь, ей нервничать нельзя. Что ж ты делаешь?
- А это уж ты сама, теща дорогая, об дочке позаботься. Потихоньку, по-хорошему, разведи нас, коль свести сумела. Ты и теперь сможешь, если захочешь, я знаю. И будет она опять одинокая, такая молодая да красивая. И найдешь ты ей правильного супруга, чтоб нервы не трепал, а любовался бы только на красоту ненаглядную. Так что давай, дорогая, спасай свою единственную дочь от мужа-урода и от детей нежеланных. Дело за тобой.
Если б и вправду так было… Утеряла Галина прежнее влияние на дочь. Сама не знала, когда и где, что неправильно сделала, а только перестала Алька ни то что слушаться, а и вообще вроде не слышала мать. И чем больше говорила Галина о Кирилле, тем меньше от ее разговоров проку было. Иной раз отцовым словам внимания оказывала больше, чем материным. А ведь папика она сроду всерьез не принимала. Однако ж и тут: стоило отцу в разговоре коснуться Кирилла (по научению супруги пытался и он забросить удочку насчет не заладившейся семейной жизни Аллочки), у дочки в тот же миг будто слух пропадал, вообще никак на подобные слова не реагировала. С ней о чем угодно можно было говорить, только не о Кирилле.
***
Так вот, к тому, что водка на Кирилла странное действие оказывала. Уж говорилось про то, что как бы он не был пьян, этого по нему нельзя было увидеть. Движения четкие, твердая походка, речь нормальная. Только на другое утро Кирилл не все помнил, что было накануне, что он делал и как. К примеру, такой вот случай произошел, который потом еще долго пересказывали.
Угораздило Артемку слегка простудиться, видать прохватило свежим весенним ветерком. Так-то мальцы на удивление здоровыми росли, а тут кашель парнишку одолел. Алла начала его пичкать таблетками, а Кирилл и скажи: мол, лучшее лекарство - сок черной редьки с медом, меня, мол, мама с бабулей только этой микстурой и лечили.
- А у нас меду нет, - сказала Алла. - И редьки тоже.
Вот нашла проблему - будто бы редьку в деревне трудно сыскать! В общем, через десять минут Кирилл все раздобыл и принес: лечи! Но дней через несколько - в ближайшую субботу - то ли Кирилл этот разговор с Алькой вспомнил, то ли еще что взбрело на пьяный ум, но далеко за полночь объявился он на пасеке у деревенского пчеловода. Про этого пасечника добрая слава шла. По всеобщему мнению от его пчел какой-то особенный мед получался: ароматный, хранился долго, не засахариваясь, и по целебным качествам отменный. Сильно человек свое дело любил, может, потому и удавался такой мед. Он с самой весны, с апреля, как ульи из подполья поднимал да вывозил их на пасеку, так и оставался там жить до самой осени. Вот Кирилла на эту пасеку и понесло. И чего, спрашивается? Откуда меду взяться, если пчелы только-только первую летку сделали, на разведку выбрались.
Увидав нежданного гостя, пчеловод почему-то шибко удивился.
- Ты как проехал-то сюда, Кира?
- Нормально проехал, по дороге, как же еще? - в свою очередь удивился Кирилл такому вопросу.
- А через ручей?
- По мостку. Ты чего, дядь Матвей? Не проснулся что ли?
- Дак моста-то нету, Кира! Я вчера настил снял.
- Да брось ты, нормальный там мост, я же проехал!
- А я говорю, я лично вчера настил разобрал! Вода прибывать начала, ну, - думаю, - ночью перехлестнет через мост! Как два года подряд плахи срывало, так я теперь каждый год сам их снимаю, потом опять кладу.
Ночью они так и не разобрались, что да почему, потому утром поехали глядеть - откуда взялся мост, если его быть не должно. Оказалось, правильно Матвей говорил, не было моста. Скромный ручей превратился в мутный поток и несся меж берегов по глубоко промытому руслу. На месте переправы с берега на берег тянулись две стяжки по три бревнышка, железными скобами между собой сцепленные. В середине стяжки провисли, и бревна скрывались под водой, выныривая у самых берегов. И на концах одной из стяжек, на стесанном верхе бревна, прекрасно был виден след мотоцикла - грязью четко изобразился рисунок протектора. След был хорошо виден и на размякшей дороге, на той стороне ручья и на этой.
- Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд… - почесал затылок пчеловод. - Эт как же ты, Кира?..
Кирилл плечами пожал:
- Дак темно же было, не видать ни черта…
Пасечник изумленно поглядел на него, покрутил головой:
- Тебе, паря, в цирк, в акробаты.
- Не, в акробаты не возьмут. Меня в эти… ехали медведи на велосипеде… - вздохнул Кирилл.
- Нет, ну ладно бы одно коротенькое лежало, мол проскочил с разгону и не заметил. А их ведь три! Да, наверняка они подтоплены были - с вечера уж в воду курялись! Как же ты проехал, дурья башка?!
- Да мне интереснее, как я назад поеду, - задумчиво проговорил Кирилл, глядя на быструю воду.
- У меня столько водки нету, - прикинул пасечник. Они переглянулись и оба расхохотались.
Возвращаться в село Кириллу пришлось в объезд, большого кругаля давать. А, может, ни такого уж большого, но домой он вернулся только в воскресенье
Крепко куролесил Кирилл, и не было ему удержу. Хотя, будние дни - еще туда-сюда. На работу он выходил исправно, трезвым. Кто бы его за руль пьяным пустил? А выходные пролетали в пьяном дурмане, неизвестно где, неизвестно с кем. Объявлялся же он, частенько, лишь в понедельник - приходил вечером с работы.
Как-то увидал на улице Дашу, лихо затормозил рядом.
- Привет, Даренка!
- Здравствуй.
Вот так же когда-то останавливал он свой грузовик, высовывал голову из кабины. Как давно это было... Сколько произошло с тех пор…
- Хочешь, прокачу?
- Кира, я же просила тебя осторожнее быть, - укоризненно покачала головой Даша. - А ты погляди, что делаешь. Летаешь, как сумасшедший, пьяный в усмерть!
- А я тебе, Дашунь, ничего не обещал! - рассмеялся он, и это был другой, непонятный Даше Кирилл, бесшабашный, дерзкий, которому на все наплевать, потому что нет у него такого, на что наплевать нельзя.
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
Сколько веревочке не виться, а конец будет. Летним воскресным утром в дверь постучала новая беда. Заявилась она в виде милиционера.
- Здравствуйте, - поздоровался он с Аллой, кормившей сыновей завтраком.
Они сидели за столом рядышком. Одинаково повернули белые головенки, с любопытством уставились на незнакомого дяденьку синими глазами. Страж закона не удержался, улыбнулся им, потом взглянул на растерявшуюся Аллу:
- А супруг где?
- Спит.
- Ночью приехал?
- Да.
- Покажите его мотоцикл.
Во дворе стояли еще два милиционера. Любопытная соседка глядела со своего крыльца, прикрыв глаза ладонью от солнца.
Алла открыла сарай:
- Вот. А зачем вам Кирин мотоцикл?
Не отвечая, визитеры окружили машину, один присел у переднего колеса, они о чем-то негромко переговаривались. Потом один опять подошел к Алле:
- Так где супруг, говорите? Ведите к нему.
Подойдя к Кириллу, милиционер потряс его за плечо:
- Кирилл.
С третьей попытки ему удалось добиться хоть какой-то реакции:
- М-м?
- Проснись.
Сообразив, что слышит чужой голос, Кирилл открыл глаза:
- Чего надо?
- Вставай.
- Щас, разбежался. Толян, ты что ли?
- Я. Вставай, поговорить надо.
- Приходи, когда высплюсь, - пробормотал Кирилл, отворачиваясь.
- Я что, пришел шутки шутить с тобой?! - рассердился милиционер Толя, сдергивая с Кирилла одеяло. - А ну встать!
Кирилл медленно повернул голову.
- Толик, если я твою просьбу выполню, тебе точно не до шуток станет. Не серди меня. И пошел к черту, я спать хочу. Не усугубляй, - и он опять уронил голову на подушку.
- Вот дурак! - беспомощно проговорил милиционер. - Дело-то серьезное…
- Высплюсь - приду.
- Точно придешь, Кира?
- Я сказал.
Милиционер вышел во двор, развел руками.
- Спит.
- Не мог разбудить что ли? - недовольно сказал товарищ. - Пошли, поднимем.
- Нарваться хочешь? Давай, иди. А я погляжу. Только потом ему еще и сопротивление припишут. Сказал, что сам придет.
- Ну, смотри. Ты отвечать будешь, если что.
- Придет. А мотоцикл мы заберем, - сообщил милиционер Толя Аллочке, ошеломленно наблюдавшей за происходящим. - Супруг проснется - пусть сразу к нам явится. Обязательно.
Едва лишь двор опустел, Алла бросилась к Кириллу, затормошила:
- Проснись же! Ты что натворил, Кира?!
- Да чего вы все ко мне пристали? - заворочался Кирилл. - Отстань!
- Кира, они мотоцикл забрали!
- Отстань, я сказал!
- Ты хоть понимаешь, что я говорю?
- Да понял я, забрали. Все? Отстань теперь. Сдурели сегодня все, что ли? Как мухи!
Кирилл спал безмятежно, как спит человек, которого ничто не беспокоит. Часа через три встал, облился холодной водой в саду у колонки, выпил крепкого чаю. Алькин взгляд преследовал его, она не могла понять, помнит Кирилл то, что произошло утром, или оно начисто вылетело у него из головы. Спросить почему-то боялась. Наконец, собралась с духом:
- Кира, что случилось-то?
- Пойду - скажут, - спокойно пожал он плечом.
- А ты домой потом придешь? Приди, пожалуйста. Я же волноваться буду, зачем ты им нужен. Придешь? - Кирилл кивнул и отправился к мальчишкам, играющим в детской.
Артемка сосредоточенно ставил кубики один на другой. Санек внимательно за этим наблюдал. Составив штук пять-шесть, строитель быстро "отъезжал" на попе назад для удобства любования своми творением. Тогда Санька обеими руками обрушивал башню и разметывал кубики по сторонам. При этом оба приходили в восторг от разлетающихся кубиков и самозабвенно заливались смехом. Потом оба ползали, сосредоточенно собирали их в кучку, и процесс повторялся сначала.
Кирилл некоторое время стоял в дверях и с улыбкой наблюдал за сыновьями, пока они не обнаружили его. Вмиг позабыв свое увлекательное дело, близнецы дружно потопали к нему. Кирилл присел на корточки, и они с лету уткнулись в него, обхватили за шею маленькими крепкими ручонками.
***
- Алла, ты что, сумасшедшая? Ты понимаешь о чем просишь?!
- Опять?! - взвизгнула Аллочка. - Я сумасшедшая?! Нет! Это только тебе так хочется! Ты… ты дура! Дура! Я видеть тебя не хочу!
- Аллочка, детка!.. Да что ты, милая моя! Девочка моя, я ведь только хотела сказать, что ты просишь о невозможном.
- О возможном! - Аллочка топнула ногой. - О возможном! Ты все можешь, просто не хочешь! Потому что ненавидишь его!
- Алла давай успокоимся. Вместе. Помнишь, как раньше. Мы обе успокоимся и сразу найдем решение. Чтобы нам обеим было хорошо.
- Не обеим. Только тебе. Всегда.
- Это несправедливо. Я думаю и забочусь только о тебе. И теперь я обещаю, слышишь? Алла, поверь, я сделаю все, что в моих силах.
Алла ничего не ответила. Она стояла неподвижно, бледная, опустив глаза, как будто прятала их за ресницами от матери.
- Детонька, ты плохо себя чувствуешь?
- Нет. Со мной все в порядке. Я пойду домой. Я буду ждать Кирилла.
- Останься у нас? Папа съездит, привезет мальчиков сюда. Я не хочу, чтоб сегодня ты одна была.
- Я не одна. И мы будет ждать Кирилла. Он домой придет.
Как вовремя она сообразила, что мама только и ищет повод, чтобы опять засунуть ее в ту противную клинику! Это именно то, что надо сейчас мамочке, чтоб без помех обстряпать все свои дела и погубить Кирилла. Нет уж, мамочка, никакая я не сумасшедшая. Я все вижу и понимаю. И я не дам тебе повода записать меня в сумасшедшие!
Аллочка торопилась домой и радовалась своевременному прозрению.
С мамочкой надо теперь осторожнее быть, поменьше ей рассказывать и вообще, надо пореже бывать у нее. Она ведь такая же, как сама Алла… насквозь все видит. Это мамино в ней, в Аллочке, угадывать в людях недоговоренное, потаенное.
Алла и в самом деле уверена была, что способна раскусить любого, а ее саму мало кто провести сможет. Но любой психиатр сказал бы, что все это не более чем маниакальная подозрительность и больные фантазии.
После того, как Кирилл ушел в милицию, она места себе не находила, на часы беспрестанно глядела. "Он сейчас вернется, вот-вот стукнет калитка… Ну еще пять минут подождать…" Потом до нее внезапно дошло, что с тех пор, как ушел Кирилл, минуло четыре часа. Алла заметалась. Зачем-то кинулась будить спящих мальчишек, остановилась в дверях детской: да нет же, наоборот, хорошо, что спят! Пока не путаются под ногами, можно сбегать к маме, она позвонит этим олигофренам и узнает, где Кирилл. Наверно, он давно уже не в милиции… вот какой… обещал же домой прийти…
Галине Георгиевне никуда звонить не понадобилось. За полчаса до появления взволнованной Аллы, раздался звонок, и она узнала, что ночью Кирилл, ехавший в пьяном виде на мотоцикле, совершил наезд на человека. Человек погиб.
- Его вина очевидна? - сухо спросила Галина Георгиевна и, выслушав ответ, спросила опять: - Как он себе ведет? - Хочешь отпустить под подписку? - С какой стати я должна тебе советовать? - Ну, зять. И что? Ни хлопотать, ни ручаться за него я не собираюсь. - Сам не маленький, решай. Ладно, раз спрашиваешь, скажу… И не говори потом, что я тебя не предупреждала. Если хочешь спокойно спать - закрой его. Он неуправляемый. К тому же пьет. - Хорошо, что понял. А вообще-то Николай Петрович, я должница твоя теперь. Спасибо, что так оперативно ввел меня в курс событий.
Галина Георгиевна положила трубку и попыталась просчитать ситуацию. Ситуация ей нравилась. Кажется, это конец всех ее бед. Мерзавца посадят, тут двух мнений быть не может. Разумеется, Аллочка, ее девочка, вернется домой, а уж мама с папой постараются окружить дочку заботой, лаской и покоем. Постепенно все войдет в прежнюю колею. Главное, из жизни Аллочки уйдет этот негодяй, главный виновник всего, что происходит сейчас с девочкой. "Ах, еще близнецы!" - поморщилась Галина Георгиевна. Впрочем, это легко решаемая проблема. Она сумеет постепенно подвести Аллочку к мысли, что мальчиков надо отдать в какой-нибудь интернат, где о них будут заботиться и заниматься воспитанием. Ничего-ничего, все будет хорошо и даже отлично. Что ни случается - все к лучшему.
В это время и влетела раскрасневшаяся, испуганная Аллочка.
- Девочка моя, - Галина поспешила ей навстречу, обняла. - Я все знаю, мне только что позвонили.
- Что?! - Алла отстранилась, лихорадочно искала ответ в лице матери, не замечая, как ногтями впилась в ее руки. - Скорее говори, что ты знаешь?! Он ведь уже не в милиции?!
- Успокойся, детка, - Галина отцепила руки Аллочки.
- Да говори же! - чуть ни плача, потребовала Алла.
- Ну что… Случилось именно то, что должно было случиться. Рано или поздно. Он сбил человека.
Галину Георгиевну подвела ее злая радость. Для осуществления только что представившихся ей перспектив, она должна была сейчас изобразить сострадание, опечалиться, поплакать вместе с дочкой, создать видимость бурной деятельности по вызволению Кирилла, негодовать на тех, кто в чем-то обвиняет его… Но хватило всего нескольких слов, чтобы Алла мгновенно поместила мать в стан тех, кто желает зла Кире, а значит, и ей самой.
Выслушав все-таки мать и узнав, что произошло ночью, в чем обвиняют Кирилла, Алла побледнела, потом пошла красными пятнами и потребовала:
- Позвони и скажи им, чтоб немедленно отпустили его домой!
- Алла, - снисходительно, как несмышленышу, улыбнулась Галина, - он совершил преступление, понимаешь? Он убил человека. Никто его не отпустит. Будет следствие, потом суд…
- Не смей! - завизжала Алла. - Не смей это говорить! Ничего такого не будет! Я хочу, чтоб он немедленно пришел домой. Сейчас же! Звони!!!
***
Кирилл на удивление спокойно воспринял произошедшее. Он вел себя так, как будто давно знал, что такое случится, и был к нему готов. На слова: "придется тебя арестовать", только пожал могучими плечами:
- Давай, служивый. Работа у тебя такая. Куда идти-то?
Его могли отпустить. В понедельник следователь, в чье производство попало бы дело Кирилла, решил бы, сажать его или пусть до суда дома живет. Так нет же, закрыли в СИЗО, будто беглого рецидивиста словили, не дай боже теперь глаз с него спустить!
Следователь, Крылов Олег Евгеньевич, в селе появился года три назад. Получил квартиру, потом к нему приехала жена с шестилетней дочкой. Семья была обычная, жили тихо, спокойно, плохого о них никто ничего сказать не мог. Да и держались они несколько особнякам, не особо сближаясь с местными. Вот ему, Олегу Евгеньевичу Крылову и было поручено провести расследование того, что случилось в летнюю субботнюю ночь на глухой проселочной дороге.
Произошло же вот что. Поздней ночью возвращался домой в свою Кузьминку Мишаня, мужик лет пятидесяти, известный тамошний забулдыга. Да какой там мужик - метр с кепкой, тощий… Одно слово - "обмылок", как сказал как-то Кирилл о бригадире полеводов Семеныче. Жил Мишаня со старухой-матерью, пропивал ее пенсию, а если денег не давала, то и поколачивал. Был он когда-то женат, дочка народилась… А потом стал пить. Жена долго терпеть не стала - указала пьянице и бездельнику на дверь. Хоть жила она с дочкой в той же Кузьминке, но супруга бывшего близко на порог не пускала. Работать в совхозе Мишаня не желал, а так, сшибал бутылки - кому на покосе поможет, кому крышу поправит… Да мало ли на селе работы, особенно, когда полно вокруг одиноких баб да старух.
В тот злополучный день он взялся колоть дрова бабке из соседнего села. Часа не поработал, потребовал обедом накормить. Тут бабка оплошала - уступила работнику, налила сто грамм. Его моментом же и развезло на вчерашние дрожжи. Поглядела она, как он с топором шарашится, плюнула и спровадила работничка со двора. Думала - от греха подальше, чтоб себя же не покалечил, а оказалось… ах, да кабы знать, где беда караулит. Сильно потом переживала старая женщина, что оказалась невольной соучастницей той беды. Мишаня бутылку-то недопитую выклянчил, с собой забрал, потом еще нашел, где добавить. В общем, домой он шел уже никакой.
Ночь стояла теплая, Мишаня был сильно утомлен, а ноги подлые так и норовили за всякую колдобину спотыкнуться. Когда они в очередной раз устроили Мишане такую подлянку, он решил не вставать, а маленько передохнуть. Кое-как стянул пиджачок, комом сунул его себе под голову, да и прилег под звездным небом в аромате летних трав поперек Кириной дороги… Заснул тяжелым пьяным забытьем, чтоб не проснуться больше никогда.
Для Кирилла же роковое стечение обстоятельств обозначилось пугающими словами "причинение смерти по неосторожности".
Для Олега Евгеньевича дело не представляло никакой трудности. Следы мотоцикла, отпечатки протекторов на одежде и теле погибшего, акты экспертиз - все это на сто процентов изобличало человека, "причинившего смерть", и арестованного по подозрению. То есть Кирилла. Да он и сам не пытался снять с себя вину, не юлил, не путался и не менял показания. В ответах был точен и последователен. Следователь скоро проникся расположением к своему подследственному. Хороший мужик был этот Кирилл, основательность в нем какая-то чувствовалась. Да чего там - "какая-то"? Уже одна внешность чего стоила. Олег Евгеньевич откровенно сочувствовал Кириллу и тому, каким роковым образом сложились для него обстоятельства.
- Если бы ты не был пьян в ту ночь, тебя могли бы оправдать. Ведь человек на сто процентов пострадал по собственной вине. Ну может, получил бы ты условное наказание. Но вот то, что ты пьян был… этот факт сильно не в твою пользу.
- Ежу понятно, - криво улыбался Кирилл. - Если бы, да кабы…
- И все же, я думаю, больше года тебе не дадут. У тебя отличная характеристика с места работы, суд это обязательно учтет. Плюс зачет срока следствия, а если будет хорошее поведение в колонии… Нет, Кирилл, даже при худшем раскладе больше года ты не просидишь.
- Хочешь поспорим, Олег Евгеньевич? Сколько ты говоришь максимальное наказание по моей статье? До трех лет? Вот по самому максимуму мне и мотать срок. Это я тебе точно говорю.
- С чего ты взял?
- А у меня теща - прокурорша. Ты в курсе дела?
- Ну и что? Вот она и постарается…
- …упечь меня подальше от особой ко мне любви.
- Да брось, Кирилл, не верю.
- А чего я тут парюсь в СИЗО? Думаешь, она не могла бы отмазать меня от предвариловки?
Олег Евгеньевич задумчиво посмотрел на Кирилла. Возразить на это было нечего, потому как следователю самому непонятно было, зачем понадобилось применять такую меру даже вопреки его, следователя, мнению.
- Что ж… всякое бывает… Но не она же будет судить тебя.
- Ну и что? Не она, так ее хороший знакомый. Или знакомый знакомых. Да я этим не заморачиваюсь. Плевать.
- Послушай, Кирилл, что за странное отношение у тебя? Я видел, конечно, подобное. Чаще всего это пустая бравада. Но тебя, я вижу, в самом деле не беспокоит, что с тобой будет дальше. Вот этого я не понимаю. У тебя жена, дети… что же, на всё плевать?
- Нет, не на все… - Кирилл отрицательно покачал головой. - Отпустил бы ты меня, начальник, на один-единственный денечек…
- Ну и фантазии у тебя!
- А что? Помнишь, кино такое было, "Криминальный талант" называется, что ли. Следователь там взял да и отпустил девчонку с волей попрощаться.
- В кино еще не такое покажут… А ты с кем бы попрощался?
- Сильно надо мне одного человека увидеть...
- Жену?
Кирилл хмыкнул:
- Нет, не жену.
- Ну… пофантазировали и хватит. Ты ведь понимаешь, что это невозможно.
***
Деревня была повержена в шок. Ни единого дома не миновала потрясающая новость. Первая реакция, которую она вызывала, - люди от новости этой отмахивались: "Да брось ты! Кто это сказал? Э-э, нашел тоже, кого слушать, этот соврет, недорого возьмет!" Потом, убедившись в ее истинности, только ахали изумленно. Наконец, начинали обсуждали небывалое событие с недоумением и сочувствием. Кирилла сильно жалели, сокрушались и гадали, что же будет дальше.
Галина Георгиевна чувствовала себя в своей стихии. Она действовала, наконец, на своей территории, где проиграть просто не могла. Здесь она была подобна великану Антею, который любил вызывать на бой соперников и всегда их побеждал, потому как брошенный на землю, десятикратно брал от нее силы. Закон был ее оружием, и оружием этим она владела в совершенстве. Если говорить точнее, то в совершенстве владела она формулой, согласно которой жила. Формула гласила: "Закон - это палка о двух концах". На одном конце правый, на другом виноватый. Но ударить можно любым концом. Это вовсе не являлось открытием Галины Георгиевны, давно сказано: закон, что дышло - куда повернул, туда и вышло. И теорией тут дело не ограничивалось, у прокурора Елецкой было предостаточно практического опыта в поворачивании "дышла" в желаемую для кого-то сторону.
Дело Кирилла было заурядным в смысле того, как оно укладывалось в эту формулу. Виноватым можно было сделать любого, оказавшегося на концах "палки" закона. Легко. Все ходы защитника и обвинителя на суде, манипуляции с данными следствиями были абсолютно прозрачны для прокурора Елецкой. В результате этих манипуляций Кирилл был бы оправдан. Либо признан виноватым. Это как подойти. Ей не нужен был Кирилл оправданный. И он это прекрасно знал. Алла знала тоже.
Отношения с дочерью - вот единственное, что омрачало восхитительную легкость, которой давно уже не испытывала Галина Георгиевна, и наконец, почти обрела опять. Если бы еще Аллочка как когда-то раньше всецело положилась на мать, а не требовала вмешаться в события и переменить их по ее хотению! Однако на этот раз Галина Георгиевна твердо решила, что больше не пойдет на поводу сумасбродных прихотей дочери. Ситуация, которую они сейчас имеют, и началась как раз с того, что она уступила Аллочкиному сумасбродству вопреки здравому смыслу. Урок Галина из прошлого извлекла и твердо была намерена ошибок больше не делать. Алла успокоится. Об этом мама позаботится, и действовать будет не так, как в последние месяцы. С какой стати она опустила руки и, можно сказать, пустила события на самотек? Ну да, семейная Аллочкина жизнь несколько выбила ее из колеи, поведение Кирилла, его наглость и плебейское хамство обескураживали - не привыкла Галина к такому отношению. А может быть, более всего выбивала ее Аллочкина позиция. Дочь оказалась на стороне наглеца и хама, вот что самое обидное. Но ведь обижаться-то было глупо. Алла все больше отдалялась и подпадала под влияние этого мужлана, а она, мать, не хотела ничего видеть. Она, видите ли, обижалась! И где только была ее голова?!
Но теперь глупостям положен конец. Мерзавец Кирка пока как бы еще присутствует в жизни Аллочки. Но это лишь до суда. А потом можно будет о нем забыть и сосредоточить все заботы и хлопоты на одной лишь Аллочке. Если надо - отправить ее подлечиться. Да не в клинику, а куда-нибудь за границу, к морю, хоть под небо Италии, к примеру. С какой-нибудь надежной спутницей… Но это потом. А пока… Пока надо быть терпимой к Аллочкиным капризам. Не потакая им, все же смягчать ситуацию. И даже не ситуацию, а Аллочкино восприятие ее, отношение, постараться так повернуть Аллочкины мысли, чтобы девочка видела происходящее не в одном только черном свете и не драматизировала чрез меры.
Хоть и было дело Кирилла предельно ясным, а все ж следствие длилось ни месяц и ни два. Известно, судебная система мало того, что неповоротлива, она еще и не любит торопиться.
Сидел Кирилл в своем селе, в райотделе милиции, поскольку несчастье произошло на территории, административно принадлежащей своему, родному району.
В камере следственного изолятора - СИЗО - две трети занимали нары. Железная дверь с кормушкой и волчком. Окна не было. Свет давала единственная лампочка над дверью, закрытая решеткой. Поэтому в камере постоянно царил полумрак. Время можно было определить лишь по сменам караульных да по раздаче еды - часы иметь при себе запрещалось.
Кого только не перебывало за те месяцы, которые Кирилл здесь провел. Через эту камеру проходили пятнадцатисуточники, запихивали порой сюда пьяниц, подобранных на улице, чтоб отоспались до утра. "Население" часто менялось. Но были и долгожители, подобные Кириллу. Они задавали тон в камере, беспредела не допускали. Жили нормально - сокамерники-то, считай, все свои, деревенские. Хоть свозили сюда народ со всего района, а все свой брат, мужик. Были, правда, несколько залетных гастролеров. Попытались было верхушку держать. Да крестьянину авторитеты их блатные до одного места. Гонористым быстро указали положенное место, враз утихомирили.
В общем, жить можно было, особенно если не давать воли думам. Кирилл и старался не шибко-то выпускать их на волю. А что толку тосковать да оплакивать судьбу свою несчастную? Если б только получалось не задумываться о мальчишках... И о Даше... Хотя… Даша… тут Кириллу как-то по-другому было. Теперь обрубалось все одним махом, и Кирилл вроде бы даже какое-то облегчение испытывал. Не за себя, за Дашу. "Вот и все, Дашуня. Не стану больше мучить тебя. Успокоишься. Смиришься. Так оно и лучше… Не судьба нам, любовь моя…"
***
Следователь Крылов уже должен был со дня на день сдать дело о смерти Мишани из Кузьминки. Свое он сделал, а как дальше - решит суд. И вот, в один из этих последних дней, когда дело еще находилось под его началом, в дверь кабинета постучали. До конца рабочего дня оставалось совсем немного, Олег Евгеньевич торопился привести в порядок бумаги и надеялся, что сегодня-то удастся уйти домой вовремя. Поэтому он нисколько не обрадовался нежданному посетителю, недовольно поднял голову от бумаг и сказал: "Войдите". Авось, какое-нибудь пустяковое, минутное дело.
Вошла девушка. Незнакомая. Олег Евгеньевич впервые видел ее. Почему-то показалось, что она вообще сюда случайно попала, ошиблась дверью. Поэтому спросил:
- Вы ко мне?
- Здравствуйте, Олег Евгеньевич. Я к вам.
- Ну, проходите, садитесь. Что у вас за дело?
Она подошла ближе и села сбоку стола.
- Вы ведете дело Кирилла Тихановича.
- Да, - сказал следователь, хотя ответ его вроде бы и не нужен был, девушка не спрашивала. Просто Олег Евгеньевич видел, что ей почему-то трудно сказать о главном, что привело ее к нему в кабинет. И это "да" как бы подталкивало и поторапливало.
Девушка подняла голову и посмотрела в глаза Олегу Евгеньевичу:
- Мне нужно его увидеть.
У следователя брови поползли вверх, он с недоумением смотрел на визитершу. Потом спросил:
- Вот с этим делом вы и пришли? М-да… Нет, вы, разумеется, не обязаны знать, что во время следствия свидания вообще запрещены.
- Я знаю. И понимаю, как моя просьба выглядит. Но если бы вы захотели понять…
- Простите, - неприязненно проговорил Крылов, - тут не о чем говорить. Есть закон, и я не собираюсь его нарушать. Вы меня извините, но рабочий день кончается, а у меня еще много дел…
- Ах, беда какая! Вас оторвали от этих ваших бумажек! - Олег Евгеньевич удивленно поднял на посетительницу глаза, так неожиданны были ее слова, наполненные злым сарказмом. - О чем вы сейчас думаете? Как это я заявилась с такой нелепой просьбой и смею отнимать у вас время? Вам жаль потратить несколько минут для человека, у которого не минуты поломали, а целую жизнь?! Вы можете всего на несколько минут забыть про ваши законы и стать просто человеком?
- Та-а-ак… - протянул Олег Евгеньевич, глядя в злые, влажно заблестевшие глаза. Взял со стола пачку сигарет, вытянул одну, протянул пачку девушке: - Хотите?
Она отрицательно мотнула головой.
Крылов неторопливо закурил и, глядя сквозь дым, спросил:
- Вы кто?
- Дарья Бессонова.
Следователь дернул бровью, как будто ждал услышать другой ответ, и спросил опять:
- Так Тихановичу вы кем приходитесь?
Даша невесело усмехнулась:
- Скажу "никем", вы вообще со мной говорить не станете… Несостоявшаяся жена.
- Вот как? - Крылов медленно смерил ее глазами. - А я думал, вы - Алла Тиханович.
- Выходит, она ни разу к вам не пришла, раз вы ее в глаза не видели?
Олег Евгеньевич на вопрос не ответил, пожевал губами, медленно заговорил:
- Даже если бы вы были женой, я не могу сделать то, о чем вы просите. Это даже не обсуждается. Свидание запрещено. Так что - извините.
Он молча смотрел на Дашу. Видно было, что он считает, говорить тут больше не о чем, ей надо встать и выйти. Он ждал.
- Мы с Кириллом любим друг друга. И были счастливы, пока не вмешались Алла и ее мать, прокурор Елецкая. Я до сих пор не понимаю, зачем они это сделали. Может, от зависти, но сделать такое из одной лишь зависти… я не могу понять. Вы, конечно, знаете, что на Кирилла было заведено дело об изнасиловании Аллы, - Крылов молчал. В самый первый день их встречи на вопрос "имел ли судимость?", Кирилл тоже ответил, что был под следствием. И Олег Евгеньевич был в недоумении, не найдя в архиве никаких следов это следствия. - На самом деле ничего не было. Но Елецкая грозилась, что посадит… Короче, Кира оказался у них в руках. В конце концов они заставили его расписаться с Аллой, заключить фиктивный брак и развестись после рождения ребенка. Они говорили, что это будет ребенок Кирилла. А мы думали, что Алла нагуляла ребенка и им надо это прикрыть… Но она вообще не была беременна. А мы-то надеялись, что брак и правда, фиктивный… - у Даши вырвался прерывистый вздох. - Я не сумасшедшая, я понимаю, как выглядит моя просьба... Но ему сейчас плохо. И он один. Видите, даже Алла к вам ни разу не пришла. А больше у него нет никого. Но он должен знать, что не один во всем свете! - Она выговорила это с отчаянием. И совсем тихо добавила: - Я должна увидеть его… Это все, что могу для него сделать. И единственная возможность - сейчас. Когда я еще могу? На суде? При Алле?
- Да ведь нет возможности, - укоризненно сказал Крылов. - Ну что вы себе придумали? Ни о каком свидании речи быть не может. Я ничего не могу сделать!
- Можете. Конечно, можете. Вы не оловянный болванчик-исполнитель. Следователь имеет право самостоятельно принимать решения. Я же не отпустить его прошу, всего лишь несколько минут.
Странная посетительница в который раз удивила Олега Евгеньевича. Надо же… это откуда она про "право самостоятельного решения" знает? Хм… "болванчик-исполнитель"… Что же с ней делать? И рабочий день уже кончился… Следователь раздавил сигарету в пепельнице и поднялся.
- Так. Побудьте здесь. Я сейчас вернусь.
***
Даша осталась в растерянности. Куда он пошел? Может, спросить у кого-то разрешение на свидание? - мелькнула несмело надежда. - А может, он вообще… в туалет вон пошел?
Внутри себя она ощущала мелкую дрожь. Глупость затеяла... Не даст этот сухарь увидеть Киру. Даша горестно покачала головой. Какие слова найти, чтоб проняло его? Стоп. Прежде надо хоть немножко успокоиться, а то она просто расплачется, если он еще раз скажет "нет". Даша глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Еще через какое-то время в коридоре раздались шаги, она стиснула руки, обернулась к раскрывшейся двери.
- Даша… - выдохнул Кирилл, застыв в дверях.
И больше она ничего не видела. Ни следователя, вошедшего следом за Кириллом и молча севшего за свой стол… Не сознавала, как оказалась в тесном кольце рук Кирилла, как в теплом гнезде… Только прижималась к нему, и улыбалась счастливо, и терлась лицом о свитер, вытирая слезы. Кирилл опомнился, обернулся. Олег Евгеньевич сосредоточенно перебирал бумаги на столе, как будто кроме него в кабинете и не было никого.
У них было минут пятнадцать, не больше. Несколько стремительно-долгих минут. Они сели поодаль, у двери. Следователь время от времени отрывал взгляд от бумаг. Как смотрели друг на друга эти двое… Какие у них были глаза… Говорили как будто о пустяках. "Как ты?" - "Нормально".
Потом Кирилл попросил:
- Не приходи на суд.
- Почему?
- Не хочу.
- А может, тебя оправдают? - неуверенно предположила Даша. - Люди говорят, что тебя оправдают.
Кирилл улыбнулся.
- Может быть. Не приходи на суд, пожалуйста.
- Ладно.
- И еще, если сможешь... Мне бы сюда рубашку мою старую… эту, из замши, ты знаешь.
- Знаю.
- Если тебе не трудно, сходи в наш дом. Она там в шкафу где-то. Только если сможешь, Дашунь.
- Я принесу.
- Ключ ты помнишь, где висит.
- Помню.
Олег Евгеньевич снял очки, потер глаза, потом встал:
- Все, время вышло.
Кирилл положил руку себе грудь, пальцы как будто потрогали там что-то под свитером. Другой рукой медленно провел по щеке Даши… по волосам… В дверях он обернулся и больно заныло сердце от ее глаз: они лихорадочно и сухо блестели. Губы ее шевельнулись, и Кирилл не знал, услышал он или почувствовал слова "Я люблю тебя..."
Он виновато и молча покачал головой, и Даша знала, к чему относится это отрицание. И повторила:
- Я люблю тебя, Кира!
- Все, Даша. Вот и все.
Когда Олег Евгеньевич вернулся, она еще была в кабинете. Взглянув на нее, увидел, что она плакала.
- Вы если принесете ему рубашку, можете мне отдать. Я передам.
Даша встала. То, что она сейчас чувствовала, не укладывалось в слова.
- Спасибо, - голос ее дрогнул.
- Пожалуйста, - улыбнулся Олег Евгеньевич.
Помедлив, она спросила:
- А что еще можно передать?
- Ну, вообще-то он без передач совсем.
- В каком смысле? Ему нельзя?..
- В том смысле, что никто их не приносит. А Кириллу скоро на этап. Хорошо, если бы вы принесли ему прочный мешок, типа рюкзака. Но рюкзак не годится. Нельзя, чтоб на нем было металлическое - замки, пряжки, крючки. Нужно теплое белье и несколько смен трусов, маек. Ну вот рубашку, однотонная чтоб была. Кой-какую посуду надо - кружку, ложку, спичек побольше, сигарет. Из еды - хлеб, масло, сало, чай. Лекарства никакие не кладите. Нельзя. Ну, конверты еще, бумагу, карандаш.
- Я принесу… Что ему будет?
- Я думаю, год, не больше. Если бы он не был пьян, я уверен, его бы оправдали.
- Он сильно был пьян? - опустив глаза, спросила Даша, как будто была ее вина в том, что Кирилл оказался в таком состоянии. И, может быть, именно вот этого крохотного штриха не доставало Олегу Евгеньевичу, чтобы понять: Кирилл Тиханович и эта молодая женщина - не два человека, они - единое целое. Все, что происходит с ним, проходит не в стороне от Дарьи, а с болью прорастает через самое сердце.
- Я не знаю, как он вообще мог ехать в таком состоянии.
Она неловко и грустно улыбнулась.
Она ушла, а следователь подошел к окну, закапанному дождем, стоял, задумчиво глядя сквозь серый мокрый сумрак. Потом покачал головой, вздохнул и вернулся к своим бумагам.
На сердце у него было и тепло, и печально.
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
Осудили Кирилла по статье "Нарушение правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств, по неосторожности повлекшее смерть". Статья предусматривала наказание до трех лет лишения свободы. Вот эти три года он и получил. В колонии общего режима. Защитник просил оправдательного приговора для своего подзащитного и приводил убедительные доводы в пользу своего мнения, но его как будто никто не слышал. Кассационную жалобу Кирилл писать отказался.
После суда его перевезли в пересыльную тюрьму, где он оставался до отправки в лагерь. Этап был через неделю. В тот день одновременно загремели засовы камер, громко и разноголосо зазвучали команды. Их вывели во внутренний двор. Там было шумно. Глухо лаяли сторожевые овчарки - огромные поджарые псы, матерились охранники и солдаты, гудели двигатели мрачных серых фургонов с единственным зарешеченным окном. В железные коробки "автозаков" стали загонять заключенных. Внутри фургоны были разгороженные решетками на две узкие боковые камеры. Между ними был оставлен коридор для охранника.
"ВоронкИ" везли зеков на вокзал, где ждали их столыпинские вагоны. Кирилл двинулся навстречу своей новой жизни, которая начиналась у ворот лагерного "шлюза".
К тому времени уже нельзя было сказать, что эта жизнь оставалась для Кирилла сплошным белым пятном. Месяцы, проведенные в камере, многому научили. Среди сокамерников попадались люди, имевшие за спиной ни одну ходку в места не столь отдаленные. Они давно стали своими в том мире, который обозначается коротким словом "зона". К Кириллу окружающие скоро проникались уважением. Как известно, в любом коллективе важно первое впечатление, которое производит новый человек. А первое и неотразимое впечатление Кирилл производил на людей уже одним лишь тем, чем наградила его матушка-природа - богатырской статью и силой.
В пересыльной тюрьме обитатели камеры-осужденки, куда помещали тех, у кого суд был уже позади, осторожно попытались "прописать" новичка. После знакомства с новеньким и вполне доброжелательных реплик и шуток по поводу его телосложение кто-то кивнул на стенку, где мелом был нарисован тигр и, улыбаясь, предложил: "Тебе только вон с ним драться. Слабо?" Кирилл глянул мельком и отвернулся: "Я первым не бью, пусть он ударит. Где моя шконка?" Тот, кто предложил подраться с нарисованным тигром, окликнул парня, лежащего неподалеку на нижнем, привилегированном ярусе и кивнул на второй ярус: "Земеля, полежи вон там".
Больше к Кириллу с каверзами и подвохами не приставали, население камеры признало новичка как человека, знающего "понятия" - негласный закон, который вырабатывался десятилетиями и определяет основные принципы существования огромного числа зеков в тюрьмах и зонах России. Кирилл с достоинством вышел из ситуации, не став потехой для всей камеры. А человек "без понятия" либо ответил бы "не хочу", но такой ответ просто не приняли бы. Либо, посчитав, что в развлечении сокамерников прописка и заключается, молотил бы по кирпичной стене, разбивая в кровь кулаки. Да, прописка, действительно, служила развлечением для прочих, но для самого "виновника" потехи она определяла, какое место займет он отныне в градациях уголовного мира, а по большому счету определяла его дальнейшую судьбу.
О расположении же к Кириллу со стороны первоходков и говорить нечего - он сам был из их числа, но в отличие от них с Кириллом рядом было надежно, он давал чувство защищенности от этого недоброго, жестокого, пугающего мира. Особенно окрепло это чувство, когда прописку устроили парню, прибывшему вместе с Кириллом. Молодой мужик, оказавшись в чужой, опасной стихии, робел, ждал и боялся неприятностей, что и читалось по нему с легкостью.
Под вечер первого дня новенькому предложили сыграть в "Хитрого соседа".
- Да неохота, - попытался выкрутиться парень.
- А мне, думаешь, охота? - пожал плечами тот, кто предложил. - И ему тоже неохота. И ему. А надо.
Объясняют, мол, суть игры заключается в том, что новичку завязывают глаза, а два других игрока хлопают его книгой по голове до тех пор, пока он не угадает, кто ударил. Однако весь фокус в том заключается, что в "игре" есть еще четвертый - сам организатор и распорядитель. Он и наносит удары, потому новичок, не знающий действительных правил, никогда не угадает ударяющего. Так и произошло с этим парнем.
Когда под хохот камеры "игра" стала перерастать в избиение, Кирилл подошел и, перехватив в замахе толстенький томик, разорвал закрытую книжку пополам:
- Конец игре.
Камера притихла. С одной стороны - пораженная продемонстрированной им силой, а с другой - самим поступком новичка. Кирилл поступил не по понятиям, то есть против закона. Он не имел права вмешиваться. Камера молчала, ожидая слова "смотрящего" - человека, который был неформальным лидером этого маленького коллектива.
Через паузу напряженной тишины раздался доброжелательный голос:
- Книжка-то библиотечная, дурилка.
- Мой долг.
- Ну ладно. Только ты так больше не делай, - двусмысленно прозвучал совет, поставив точку в инциденте.
Вскоре сокамерники обнаружили еще одно качество Кирилла, еще более укрепившее его положение. Он оказался хорошим рассказчиком. Этот талант высоко ценился здесь, где очень важно было как-то убить время. Кирилл любую историю - из жизни односельчан, из своего ли прошлого, или виденный когда-то фильм - умел преподнести так, что внимали ему с большим интересом и периодически покатывались со смеху. А анекдоты рассказывать он вообще был непревзойденным мастером. Знал их превеликое множество, умел к месту вставить в разговор. Причем в исполнении Кирилла даже самый бородатый анекдот вызывал взрыв веселья. Камера, в которой он сидел, то и дело вздрагивала от дружного хохота на зависть соседям.
***
Кирилл знал, что о лагерях общего режима ходит недобрая слава среди заключенных. На более суровый режим - строгий или усиленный - попадают за преступления другого масштаба. Там и срока побольше, и преступники калибра покрупнее, солиднее. Пустой суеты им не надо. А поскольку сидеть предстоит долго, то прожить эти годы они предпочитают в атмосфере спокойной. Каковую и создают вокруг себя. Да и сам распорядок жизни строг, что тоже диктует более сдержанный стиль поведения.
В общаке таких строгостей нет. Отсутствие строгости и контроля и нормального-то человека распускает. Но у законопослушного члена общества есть собственные моральные и нравственные барьеры, что оставляет его поступки в рамках нормы. А в лагерях общего режима основную массу заключенных - кто в лагерь попадает не случайно, подобно Кириллу, а вполне закономерно - составляют хулиганы, воры, наркоманы, насильники и прочий брак семейного и общественного воспитания. Люди эти, как правило, истеричные, злобные, конфликтные. Столкновение агрессивных характеров высекает искры, потому в атмосфере постоянно чувствуется предгрозовое напряжение. О какой либо внутренней культуре этих людей, об этических барьерах едва ли приходится говорить… хорошо, если они хоть в зачаточном состоянии имеются. И вот при наличии таких предпосылок вольный режим позволяет вырываться наружу всему дурному и низменному в преступных натурах, а отсутствие внутреннего осознания пределов дозволенного порождает беспредел.
Правда, лагерь лагерю рознь. Тот, в который попал Кирилл, хоть и назывался промеж заключенных Лютым, все же вопреки названию был не самым плохим среди общаков. Это была "черная зона", ею правили воры, в отличие от "красных зон", где верх держали блатные.
…Кирилл остановился на пороге барака, в который его определили, окинул взглядом территорию лагеря. Значит, вот здесь ему и жить, считая дни... Справа и слева тянулся ряд однотипных приземистых зданий, сложенных из кирпича. Бараки. Так их называют, будь они хоть трехэтажными. Перед бараками лежит широкая бетонная дорожка с выбеленными бордюрами. От нее тянутся такие же дорожки к каждому бараку. Клумбы. Скамейки. Урны для мусора. Небольшой фонтан. Понятно, что все сделано руками самих зеков, украшающих свой неласковый быт, причем делалось не из-под палки, а с желанием и удовольствием. Хоть какое-то разнообразие в череде дней. Да и время скорее идет, когда руки и голова чем-нибудь заняты. Ко всему, еще и в зачет идет, приближает к возможному условно-досрочному освобождению.
Дальше виден просторный плац, где выстраиваются отряды на утреннюю и вечернюю проверку. Все чисто подметено, нигде никакого мусора… А на душе стало тоскливо.
Кирилл повернулся и, пригнув голову, вошел в барак.
Навстречу ему из боковой двери, за которой мелькнули раковины умывальника, вывернулся невысокий мужчина, в руках он держал какую-то мокрую, перекрученную тряпку - похоже, стирку в умывальнике затеял.
- К нам, мил человек? - спросил мужичок, глядя на Кирилла снизу.
- К вам.
- Ну пошли, покажу, где место твое будет.
Вдвоем они вошли в просторную длинную комнату, похожую на солдатскую казарму. С обеих сторон тянулись два ряда двухъярусных кроватей. Между кроватями стояли тумбочки. Несколько человек сидели кучкой, негромко разговаривали, кто-то читал, кто-то спал - может быть, ночная смена отсыпалась. На Кирилла взглянули с интересом, но как бы мельком.
Мужчина прошел почти в самый конец спальни и остановился у одной из кроватей, указал на нижнюю:
- Вот твоя шконка, вот тумбочка. Располагайся.
Оглядевшись, Кирилл предположил, что место, на которое его определили, выбрано не случайным образом. Доводилось ему слышать, как новичка размещают поблизости от угла, занимаемого главвором отряда с его приближенными. Значит, к Кириллу будут присматриваться и определять, чего он стоит. Посмотрят, и сделают вывод, останется он на этом "блатном" месте, или начнет передвигаться в сторону выхода.
Главвор - это должность. И вовсе не обязательно, чтоб человек, которого так назвали, был бы действительно вором. По лагерной терминологии звание вора достоин человек удалой, не с одной ходкой на зону, в общем, - аристократ преступного мира. А по "специализации" он может быть и грабителем, и убийцей, и карточным каталой, да кем угодно. Главное, чтоб он сам был опасен и влиятелен. Такой теневой хозяин стоял во главе каждого отряда, а всем лагерем заправлял главвор зоны.
"Ну, что ж, пусть приглядываются, за погляд денег не берут", - Кирилла это мало беспокоило.
***
Когда, ближе к вечеру, спальня начала наполняться людьми, он понял, что не ошибся насчет того, что неподалеку окажется место хозяина отряда. В углу, метрах в трех от Кирилла расположился крепко сбитый приземистый мужчина лет тридцати пяти. Тяжелые веки прикрывали сумрачные глаза. Грубоватое лицо выражало равнодушие. Ничем особенным он не выделялся, но любой простак признал бы в нем человека непростого - короля играет окружение. Вот и вокруг него суетилась свита из подручных. Впрочем, всю эту компанию нетрудно было отличить с первого взгляда. По одежде.
В отличие от сине-серой массы, особы, приближенные к верхушке теневой власти зоны, носили одежду черного цвета. И в отличие от положенной мешковатости одеяния прочих, у черных оно было щеголевато подогнано, чисто и отутюжено. Немного напоминало эсэсовскую форму.
Мужчина, что первым встретился Кириллу в бараке, тоже оказался в их компании. По всей видимости он имел должность шныря - вроде завхоза в отряде. Он принес и положил в тумбочку старшего выстиранную, высушенную и отутюженную одежду.
Кто-то взялся кипятить чай, кто-то уже сервировал низенький столик, появившийся между кроватями - появились конфеты-"грохотульки", печенье… Кирилл увидел бригадира отряда - Гоги, с которым познакомился еще утром. Бригадир был назначен администрацией и считался старшим в отряде. Но в действительности он был всего лишь подручным у реального хозяина отряда, который стоял достаточно высоко в теневой лагерной иерархии.
В лагере всегда вполне мирно сосуществует двоевластие. Государственную власть, законную олицетворяет администрация лагеря от начальника лагеря до солдата, несущего охрану лагеря снаружи. Есть начальник отряда - офицер внутренних войск. За этой властью стоит мощь государства, сопротивляться ей бессмысленно и глупо. Да прямо вроде никто и не сопротивляется. Под контролем администрации существует самоуправление отрядов из активистов: совет отряда, его председатель, старшина. Есть бригадир, который распоряжается не только в промзоне, но и в быту опекает своих рабочих.
Но все это дневная власть, поверхностная. Реально зона находится под властью других, кого лагерь воспринимает как истинных правителей. И днем, и ночью все, что происходит в зоне, делается с оглядкой на них. Тайный властитель избирается на сходе наиболее авторитетных воров, ему присваивает звание главвора зоны. Заслужить такой титул можно лишь преданностью своей профессии и многократными отсидкам. Он останется на этой должности на весь срок заключения. Власть его безусловна и почти безгранична. От его воли зависит судьба каждого зека. Он - властелин этого мира, и только ему принадлежит право распоряжаться жизнью или смертью заключенных. Авторитет главвора поддерживает боевая дружина из бойцов.
Хоть власть эта тайная, но тюремное начальство хорошо знает представителей всей теневой иерархии и считается с ними. Всё "самоуправление" назначено с согласия главвора и подчиняется ему, в противном случае, никакой власти ни у старшины, ни у бригадира-бугра просто не будет.
На следующий день Кирилл вышел в промзону со своей бригадой. Работали на лесозаготовках. Валили деревья, зачищали, обрабатывали на пилорамах, складывали в огромные штабеля, грузили на лесовозы… Вывозили лес вольные. Работа была тяжелая, но не для Кирилла. После долгих месяцев вынужденного безделья он с удовольствием, в охотку ворочал тяжести. Мужики, что работали поблизости, как в цирке на него глядели. Переглядывались да головами качали: "Ну и здоров ты, Кирюха!"
Вечером третьего дня, когда уже пришли из столовки, с ужина, Кирилла позвали из "блатного" угла. Он подошел.
- Присаживайся, Кирюша, - указывая на свободное место, радушно пригласил хозяин. Кирилл уже знал, что зовут его Чекулин Иван Тарасович. - Хлебни за компанию чифирЮ пару глотков.
Кирилл мысленно усмехнулся и поздравил себя: приглашение чифирнуть дорогого стоит. Это не просто "купеческого" чаю с конфетками попить позвали, это все равно, что обряд пройти. Обряд признания человеком своего круга, свидетельство уважения и приобщения к некоему братству. Такое приглашение одно из первых по значимости для любого зека. Подозрительного или глупого никто никогда к столу не позовет "на пару глотков".
Из большой эмалированной кружки дымящийся чифир аккуратно слили в фарфоровую чашечку. Черный густой напиток по обычаю пустили по кругу, каждый делал из чашки два глотка. Оценили крепость, вкус и убойность, потом начался неторопливый разговор. Пощипывали вяленую рыбу: чифир по-калымски, с сушеной рыбкой, это было особым шиком. Говорили о том же, о чем говорят обычно в мужской компании: о политике свободного мира, о женщинах, анекдоты травили. Кирилла никак особо не выделяли, что подчеркивало - он равный в этой компании. Однако Кирилл понимал, что приглашен был не просто так, дойдет дело и до него.
Когда убойный напиток улегся в желудке, и по телу побежали приятные мурашки, закурили. Табачок - обязательный элемент обряда чифиропития. Но если закурить сразу после нескольких глотков, к горлу подкатывает неодолимая тошнота. Потому лучше не спешить.
Чифир готовят из чая. Больше всего годится листовой. Приготовление его, это целый ритуал, который можно сравнить с ритуальностью японской чайной церемонии. Заваривают чай, как правило, в эмалированной кружке, покрытой внутри черной чайной окалиной. Воду кипятят либо на головешках костра, либо при помощи "машины" - самодельного электронагревателя, сделанного из двух лезвий. На кружку кипятка уходит больше половины пачки чая. По всем правилам запаренный напиток превращает воду в почти тягучую тонизирующую жидкость. Утренний чифир откроет глаза любому человеку, каким бы усталым он ни был. Чифир не просто тонизирует и бодрит, по воздействию на организм он сравним с сильным допингом. В тюрьме и на зоне это напиток номер один. Водку достать труднее, да и не очень-то уместна она в зоне - слишком агрессивный напиток для той напряженной атмосферы, которая царит над лагерем ежечасно и ежеминутно. Другое дело - чифир. По мозгам не бьет, на подвиги после него не тянет, а зато как бодрит… Коль случится какой внезапный атас, так зек, только что попивавший спокойно чифирь, прыгает вверх и в сторону на пять метров!
***
Отсмеявшись после очередного анекдота, Чекулин, утирая слезы, проговорил:
- Веселый ты мужик, Кирюша. И с понятием, как о тебе сказали. Да я и сам теперь вижу. Будешь угловым, - Кирилл удивленно посмотрел на него, а Чекулин продолжал: - У нас откинулся один, неделю уж на воле гуляет. А место до сих пор не занято. Думаю, тебе оно будет впору. Идет?
- Идет, - помедлив, ответил Кирилл.
- Вот и хорошо. Будешь глядеть за порядком.
Кирилл знал, что это за должность. Нижние угловые койки в бараке считаются почетными. Те, кто их занимает, становятся персонами влиятельными и, в известной степени, неприкосновенными. Далеко не всякий может стать угловым. Да в конце концов, и углов-то в бараке всего четыре. С какой стати выбор Чекулина пал на него, Кирилл знать не мог. Может, произошло это под влиянием момента - приглянулся. А может, имелись у вора какие-то особые планы на новичка. Возведение в высокий ранг разом меняло статус Кирилла, включало в пирамиду реальной власти в лагере, наделяло немалым влиянием и льготами. Вот, к примеру, в столовой он мог теперь сидеть за одним столом с главвором отряда, к чему вовсе не стремился.
Собрав вещички, Кирилл перешел на новое место. На втором ярусе лежал кто-то, похоже, спал. Но когда Кирилл глянул на этого верхнего соседа, натолкнулся на цепкий, совсем не сонный взгляд, узнал его. Этого человека Кирилл заметил уже на второй день пребывания в лагере. Трудно было не заметить это скуластое лицо с характерным разрезом красивых глаз, тонкими выразительными губами… Такой едва ли испытывал недостаток в женской ласке.
Сейчас Кирилл подумал, что ни разу не слышал, чтоб парень с кем-то разговаривал. Голос его раздавался только на проверках. Однако, угрюмым и нелюдимым его тоже едва ли можно было назвать… Но ото всех держится особняком. А ведь в лагере одиночками не остаются, одному трудно продержаться. Поэтому каждый старается вступить в своеобразный союз с одним, двумя, тремя заключенными. Они становятся как бы побратимами друг другу - кентами. Кенты держатся вместе, всячески поддерживают один другого, выручают в трудной ситуации будь то одалживание денег или совместный отпор при наездах. А этот - один. Правда, сам Кирилл тоже не торопился ни с кем сближаться. Не видел пока в этом необходимости.
Ночью почему-то не спалось. Дома он никогда не жаловался на сон. Мама, бывало, смеялась: "Кирюша, у тебя где-то выключатель есть! Только до подушки и уже спишь!" И чтоб просыпался посреди ночи - тоже не было такого.
С бессонницей познакомился в камере. По ночам одолевали мысли, от которых непросто было избавиться. Как будто свет дня их отгонял, и они ждали, когда останешься в ночном одиночестве… А хоть и засыпал, все равно сон уже не был таким беспробудным и беспечным, как прежде. Спать стал чутко, хотя вроде бы и не было никакой необходимости спать в полглаза.
Вот и теперь - лежал-лежал, сна ни в одном глазу. Сон витал по бараку, а Кирилла стороной обходил. Надоело слушать многоголосый храп, чей-то надсадный кашель, решил пойти покурить. Встал, накинул телогрейку… и опять, как вечером наткнулся на взгляд сверху.
- Тоже не спится? - спросил Кирилл негромко. - Пошли, покурим?
Сосед помедлил и мягко, по-кошачьему спрыгнул с кровати. Курить пошли в просторную умывальную комнату.
- Давно здесь? - спросил Кирилл, прикуривая от спички, которую поднес к его папиросе товарищ по ночному бдению.
- Скоро полгода. Еще два года чалиться.
- А звать тебя как? - Кирилл открыл форточку, присел на подоконник. Холодный воздух потек вниз, пробираясь к телу, Кирилл плотнее запахнул телогрейку.
- Зови Седым. А тебе, я заметил, погоняло не придумали. По имени зовут. Уважают?
Кирилл дернул плечом.
- Может, и уважают. Я не спрашивал.
Докуривали молча. Кирилл прикрыл форточку, встал с подоконника:
- Теперь пошли спать.
***
На другой день на лесосеке Кирилл случайно оказался в нескольких шагах от своего нового знакомого. Кира и внимания на него не обратил бы, если бы не перехватил острый, настороженный взгляд. Тот взгляд ясно говорил, что парень опасается Кирилла и ждет от него каких-то неприятностей. Открытие было таким странным, что Кирилл начал присматриваться к парню: а может, он ко всем так же? Скоро определил: остальные Седого не шибко интересовали. Нет, ну понятно, Кирилл - человек новый. За день-то он сколь раз перехватывал пристальные, испытующие взгляды. И все же, Седой глядел как-то иначе.
Вечером Кирилл сам заговорил с ним, остановив соседа, когда тот собрался лезть на свой верхний ярус:
- Садись, - похлопал Кирилл ладонью по кровати.
Седой без особого желания убрал руку с перекладины лесенки.
- Ты почему один? За полгода кента себе не нашел?
- Привык на себя надеяться.
- В смысле - сам себя не подведешь? Не доверяешь никому?
- Может и так, - дернул плечом Седой. - А тебе какое дело? Нехорошие вопросы задаешь, дорогой. Много будешь знать, плохо будешь спать.
- Видать, ты и есть знаток - я гляжу, ты, вроде как, совсем не спишь! А насчет вопросов… не подскажешь, с чего это я ни к нему вон, ни к нему, а именно к тебе с вопросами? Не знаешь?
- Понятия не имею.
- Тогда скажешь, может, чего ты пялишься на меня так, что на мне уже фуфайка дымится, кажись. Должен я тебе чего или как?
- Не выдумывай. Ничего я на тебя не пялюсь. Гляжу просто. Ты - человек новый, темная лошадка. Надо же знать, кто у меня сосед по шконке.
- А может быть, будем вместе держаться? Тебе приглядываться сподручнее будет.
Седой посмотрел пристально и цепко.
- Ух, глаз у тебя! Не гляди так, сглазу боюсь, - усмехнулся Кирилл.
- Я тебе зачем? У тебя вон кенты, - сосед кивнул на блатной угол.
- А мне советчик не нужен, я как-нибудь сам в своих кентах разберусь. Так что получается-то? От ворот поворот что ли даешь?
Седой пожал плечами:
- Ну почему? С какой бы стати я отказался от кента-углового?
Долго еще оставался этот человек загадкой для Кирилла. Не то чтоб он именно Кириллу не доверял - он не доверял никому. С Кириллом как раз отношения довольно скоро переросли в по-настоящему дружеские. Но в рассказах о себе Седой был очень сдержан. Пока однажды Кирилл не сказал напрямую:
- Хочешь знать, что я о тебе думаю, Али Седулов?
Сузив глаза, Седой молча смотрел на него, потом сказал:
- Даже и не знаю… С одной стороны… интересно, конечно. А с другой…
- А с другой, тебе на свет выходить невыгодно? Ты Али, навроде как в глухой тени держишься постоянно. Вот со мной ты, вроде как, корешишься, а и для меня такой же темный, как для них, - Кирилл кивнул на гурьбу заключенных, расположившихся у входа в барак - на ступеньках крыльца и вокруг него. Кирилл с Седым сидели поодаль ото всех, на свеже-зеленеющей полянке. Они могли разговаривать о своим совершенно спокойно, зная, что по правилу зоны никто к ним не подойдет и не потревожит: "Двое говорят, третий не лезь. Мало ли о чем разговор идет. Может, о побеге сговариваются. Или о совместном деле на воле".
- Получается, я для тебя нисколько не лучше всех прочих. Однако если с тобой заварушка какая случится, то я обязан в эту заварушку голову свою совать. Так выходит, Алик?
- Не суй, - мрачно буркнул Седой.
- Пустое говоришь - последнее дело своего бросать. Короче, давай, побратим, дальше так будет: либо мы вместе, либо мы поврозь. Если хочешь чтоб вместе, - не ври мне. А считаешь, что тебе лучше темной лошадкой жить, я это тоже могу понять, значит, секреты твои не про то, куда пятак заныкал, а серьезнее. Но тогда оставайся один, не с руки мне, чтоб держал ты меня при себе за тупенького громилу.
- Да брось ты, Кира. Я ничего такого про тебя не думаю.
- Только ты пойми правильно, Седой. Если мы разойдемся, то я никаких обид держать на тебя не буду. Ну мало ли почему ты таишься. Я не любопытный, не рвусь докопаться до самой середки. Оно, ведь, когда не знаешь, и впрямь, спишь крепче. Так что для здоровья оно лучше. Ты щас возьмешь, расскажешь чего-нибудь, а потом одумаешься и будешь считать меня опасным человеком. К чему мне это? Я только об том говорю: или мы вместе, или нет.
- Ладно, хорош, Кира. Только давай так… сначала ты скажи, чего такое ты за мной разглядел и почему решил, что чего-то скрываю. Надо же мне знать, где слабину дал, - усмехнулся он.
- Я, Алик, думаю, что "хулиганку" ты сам себе выбрал. И сидишь ты по этой статье потому только, что тебе так надо.
- Это с чего ты взял?
- А характер у тебя не подходяший, чтоб за хулиганку париться. У тебя железные нервы, Али. И человек ты жесткий… жестокий… С таким характером не будет человек на мелочи размениваться да еще и на зону за них идти. Вон Гоги возьми. Разве вас сравнить можно? Для него хулиганка самое то - мелочный, подлый, трусливый. Так что, я правильно говорю?
Покусав травинку, Али ответил:
- Ну, допустим.
- Не нравится тебе это?
- Что ты понял - это ладно. Не нравится мне, что так легко просчитал…
- Натуру спрятать трудно. А еще ты беспокоишься, когда приходит новый этап.
- И тут ты прав. Из каждого этапа я высматриваю человека, пришедшего по мою душу. Про тебя вот тоже подумал, случайно ли рядом оказался? Ночью долго ли заточкой снизу через матрац ткнуть?
- Выходит, крепко ты насолил кому-то, что даже на зоне могут достать.
- Что зона? Тут все прозрачно. Найти человека - раз плюнуть. Пришлют кому надо маляву: не водится ли у вас на зоне такой-то?..
- Ну, в твоем случае, - хмыкнул Кирилл, - к маляве еще и фотокарточку цеплять надо. Нет? Поди-ка в маляве не "Али Седулов" значиться будет? Нет, мне твое имя, мамой-папой данное, знать ни к чем. И меня ты не опасайся. Мне все эти дела не интересны. Перейти через эти три годика - больше мне ничего не надо. "Попутчика" бы еще доброго. Ты мне нравишься, Седой. А разговор я этот затеял… как полагаться на человека, коль он таится и не доверяет? Короче, ночами ты спи, Али, не бойся. Если что - учуем вдвоем-то. К тому же я щас, как зверь, стал спать чутко.
***
Вскоре после этого разговора, в одно из воскресений администрация затеяла мероприятие - в лагере проводился спортивный праздник. Две власти - реальная: представляемая, в основном, офицерами; и теневая - из главворов зоны и отрядов с их свитами, развлекались зрелищем, посиживая на трибунах. Но вообще-то, состязание - дело азартное, веселое для всех, потому праздник удался. Зеки с упоением гоняли по футбольному полю мяч, а зрители болели с не меньшим азартом, чем на Олимпийских играх. Точно так же болели и на разных потешных состязаниях, криками поддерживая своих, отрядных, и освистывая и осмеивая чужих. А сколько хохоту и веселья доставило перетягивание каната, к примеру!
Кирилл не особо хотел участвовать в этом. Ни желания, ни настроения. Но уговорам отрядного командира вторили многочисленные голоса простых и не простых зеков: "Кира, за отряд-то! Ты их всех сделаешь!" Кирилл и сам знал, что сделает… короче, дал себя уговорить. Да он и сразу знал, что не отвертится. Но демонстрацией своих природных данных Кирилл привлек внимание главвора зоны - Куприянова Саввы Ивановича. Седой как-то показывал его Кириллу. Однако предстать пред светлы очи этого, глубоко пожилого человека, в планы Кирилла никак не входило.
Высокий, худой, Савва держался прямо, прожитые десятки лет не гнули спину, не тяжелили походку. Примечательной в его внешности была голова - абсолютно лысая, сверкающая, как голая кость. Он носил некий налет высокомерия, глаза-буравчики смотрели жестко. Его боялись. Впрочем, где, интересно, можно было бы найти властителя зоны, которого бы не боялись?
Однако Кирилл был встречен радушно. Без долгих предисловий Куприянов сказал, что хотел бы видеть его в дружине своих боевиков. Боевики - бойцы, которыми окружает себя главвор любого ранга. Они поддерживают его авторитет, охраняя и внушая уважение к хозяину уже одним своим видом. В боевую дружину из семи-восьми человек входят, обычно, зеки с наиболее низким лбом и наиболее тяжелыми кулаками. Из всей свиты бойцы всегда ближе всего "к телу" господина, там их место, как место злобного пса у ноги хозяина.
Куприянов, понятное дело, разговаривал с Кириллом не один на один. Тут же сидели несколько человек из его свиты, смотрели на Кирилла с интересом и ожиданием. Но в ожидании этом не было ни капли вопроса либо сомнения. От такого предложения не отказываются, а лишь радуются без ума такому невероятному везению. Это ж весь срок как на курорте провести! Есть вкусно, спать сладко, самому вершить расправу и быть уверенным, что тебя ни то что пальцем, словом тронуть побоятся.
- Спасибо за честь, Савва Иванович, - спокойно заговорил Кирилл. - Но боюсь, не оправдаю я твое доверие. Я мужик по жизни. А мужику не положено участвовать в блатных разборках.
- Это ты оставь, дорогой. Аль не знаешь, бывают и среди мужицкого сословия такие личности, чье мужичье слово блатной вес имеет. И на дела зоны они весьма влияют. Так почему отказываешься, прямо говори?
- Не люблю бить людей.
- Будто не дрался никогда!
- Не дрался. Надо было - учил. А бить не бил. И каждый раз я сам решал, виноват человек или нет. Никто этого за меня не делал.
- Хозяина над собой не хочешь, Кира?
- Ни то чтоб хозяина… В зоне все под хозяином ходим. Не хочу над своим братом-мужиком расправу чинить.
- Это последнее твое слово?
- Последнее. Извиняй, Савва Иванович, если что не так.
Хозяин отвернулся, будто забыл о приглашенном госте.
Когда Седой узнал, чем закончился визит Кирилла к хозяину зоны, он только головой покачал.
- Упустил ты, Кира, свой шанс.
- Да плевать. На кой он мне сдался, такой шанс. Нашел себе кобеля цепного! Щас, будет он мной людей травить!
- А ведь он злопамятный, этот дедок.
- И черт с ним.
Вскоре после этого у Кирилла произошла уже совсем открытая стычка с теневой властью. На этот раз "власть" олицетворял бригадир Гоги. Настоящий хозяин отряда, Чекулин Иван Тарасович, решил полежать в лазарете, подлечить свою язву. Так что Гоги внезапно почувствовал себя королем. И однажды ночью, заявившись откуда-то пьяным, встал посреди спящего глубоким сном барака, прокричал слово "замес".
***
А в далеком селе жизнь шла тихо и однообразно. После суда над Кириллом и приговором ему, народ еще несколько дней обсуждал произошедшее. Со всех сторон судили-рядили, приговором несправедливым возмущались, судью клеймили всякими словами нехорошими, свои собственные приговоры выносили и ему, и прокурорше, и Аллочке, и беспутному Мишане кузьминковскому, который свою жизню горемычную ни за что профукал, да еще такому человеку жизнь исковеркал. Однако что ж… словами лишь воздух сотрясать - толку-то от говорильни этой. Стихло мало-помалу возмущение людское, как стихают волны, всколыхнутые камнем, разбившим озерную гладь. И опять утихомирилось деревенское болото, зажило неброской, неяркой своей жизнью. Ведь на болоте-то если и происходит что, так в большинстве скрытно, под водой стоячей.
Даша жила в равнодушии. Так было уже, когда замуж за Костика собралась, когда он весь был в радостных хлопотах, предчувствиях, а ее эти хлопоты абсолютно не трогали. Но тогда все же как-то иначе было. Чувствовала, каждой клеточкой своего существа знала - Кирилл рядом. И хоть обманывала себя и сама в свой обман верила, будто велела сердцу молчать, и оно умолкло, безразличием холодным преисполнилось… между тем помнила о Кире каждую секундочку. Теперь было другое. Пустота вокруг. Нет его, любимого-желанного. Нечем жить. Жизнь ли то, как просыпается она по утрам, не испытывая радости от солнца, бьющего в окна, равно, как не досадует на холодный секущий дождь, под которым надо идти на работу… И как-то исчезли мысли-планы, даже самые простенькие, обыденно житейские. Жила, как зомби. Видела грязное белье - начинала стирать. Приходила с работы - автоматическим жестом ставила кастрюльку на плиту, вынимала мясо из холодильника. "Что сварить?" - спрашивала, и ответ Костика становился ее очередной программой.
Из их семейной жизни совсем исчезли раздоры и споры. А о чем спорить, если Даше было безразлично, что происходит вокруг нее. Хочет он, чтоб в выходной к родителям на обед пошли? Так чего спрашивает, на обед, так на обед. Можно ли переключить телевизор с фильма на футбол? Конечно переключай, мне все равно. Не противоречила Даша мужу ни в чем.
Беспокоил ли Костю ее потухший взгляд, безучастность и равнодушие?.. Может, и беспокоили. Только он ничем своего беспокойства не обнаруживал. Вероятно, ждал и надеялся, что пройдет все. Переболеет Даше этой бедой-разлукой, и смирится, забывать начнет…
Аллочка тоже жила в своем, с виду тихом болоте. А что в темных погибельных безднах его происходило, не знал никто. Алла медленно и неотвратимо теряла разум. Беда, обрушившаяся на нее так внезапно, суд, Кирилл под конвоем, невыносимое одиночество... Под этими ударами не выстояла ее психика, и без того надломленая.
Прежде всего, она замкнулась в своей семье, ставшей без Кирилла до странности крохотной. Теперь она редко ходила в родительский дом. А если они, соскучившись по дочке, к ней заходили, то ставила чай, собирала на стол, но никакой радости от этого визита не испытывала, и даже из вежливости не пыталась сыграть хоть неискреннюю радость. Разговор не вязался, Алла отвечала коротко, а то и вовсе отмалчивалась.
Дни казались ей невероятно короткими. Вот воскресенье взять. Раньше, помнится, воскресный день был бесконичным, не знала, куда себя деть. А теперь - мальчишки разбудили, кое-как встала, что-то на скорую руку приготовила, накормила их, туда-сюда - уж обед. Опять эти галчата галдят, опять корми их. А там и к вечеру дело. Ничего она не успевала. А главное - она никак не могла подумать о Кирилле. Она знала, ей надо хорошенько подумать о нем, разложить все по полочкам и понять что-то очень важное. И тогда все будет хорошо, все ясно. Но не удавалось. Время утекало на какие-то бессмысленные дела, от которых и следа не оставалось. А мысли о Кирилле оставались смутными, непонятными… он как будто исчез из ее жизни… Чтобы вернуть его, надо подумать и что-то важное понять, но не удавалось…
Алла крутилась в этом замкнутом кругу, злилась на мать, заявившуюся с сумками, битком-набитыми продуктами, сладостями.
- Алонька, там пельмени мороженные, надо их в морозилку сейчас же, там место есть?
- Оставь, я сама, - отвечала Алла, думая лишь об одном - если мать ничем не задерживать, она побыстрее уйдет и не будет отрывать у Аллы время.
Галина Георгиевна уходила, забытые пельмени благополучно раскисали в картонных упаковках, а Алле то и дело что-то мешало сосредоточиться. В результате память о Кирилле становилась все более неясной, а отсутствие его все больше походило на то, как если бы он был похоронен…
Алла не просто избегала встреч с матерью. Она ненавидела свою всемогущую мать. Со дня процесса над Кириллом. Или еще раньше. А может, ненавидела всегда.
На суде Алла кричала: "Это она во все виновата! Кира не виноват! Не виноват! Вы невиновного судите! Вон ее судите! Она его подставила!" Разумеется, это был нервный срыв, Аллочкины нервы не выдержали напряжения. А то, что она кричит… да мало ли в запале вырвется, кто ж на это внимание обращает?
Алла не слышала, как Галина Георгиевна и Кирилл обменялись репликами. Прокурорша обронила напутствие, когда Кирилла уводили: "Надеюсь, я тебя больше не увижу". На что он ответил: "Я тоже люблю тебя, теща, аж не могу как!" Это прошло мимо ушей Аллы, но даже и услышь она, едва ли это намного ухудшило бы ее отношение к матери, оно и так было хуже некуда.
Еще она ненавидела Дашу. Но с этим чувством она жила давно, сжилась. Эта ненависть не была яростной, жгучей. Но были рядом с Аллой люди, кого она ненавидела именно так - яростно. Аллочка ненавидела своих соседей. Она знала, что ей удается обмануть всех, кроме соседей. Ни мать об истинных чувствах Аллы не догадывается, ни Дашка, а вот эти… Они все видят, все знают, они шпионят за каждым ее шагом…
К сыновьям Аллочка испытывала сложные чувства. Если бы ее спросили об этом, она бы со всей искренностью ответила, что без ума любит их, только ими и живет, только ради них!.. Она и правда, любила мальчиков. Хотя бы уже потому, что, глядя на них, будто на Киру смотрела - то того похожи на него были, одно лицо. Однако ж любовь ее была со странностями. Алла то зацеловывала мальчишек, тискала, доводя до слез удивительно терпеливых и выносливых малышей. Она могла целый день кормить их одними лишь сладостями… А то случались дня, когда они казались Аллочке невыносимыми - слишком шумными, непоседливыми, непослушными. Она едва сдерживалась, чтоб не запустить в них чем-нибудь, что под рукой окажется. Ужасно бесила ее невозможность как следует наказать противных мальчишек. Однажды, правда, она пыталась. Бросила Саньку ничком на кровать, сдернула штаненки и от всей души надавала ладошкой по голой попке, глядя с любопытством, как тут же проступает багровым отпечаток ее ладони… Однако на сдвоенный рев мальчишек - Артемка из солидарности поддержал брата - тут же заявилась проклятая соседка:
- Аллочка, что у вас случилось? Мы перепугались, уж не беда ли какая? Что они так плачут?
- Да ничего страшного. Машинку не поделили, а я не уследила за ними - подрались.
Соседка минут через пять убралась к себе, но Аллочка точно знала, заботливая стерва для близиру только выспрашивала, да она вынюхала все заранее! Однако ж, после этого случая Алла мальчишек пальцем не трогала, иной раз даже руки за спину прятала, боясь не сдержаться. Но не трогала. Только замахивалась, пугая, лицо свирепое делала. А соседку ненавидела до дрожи.
***
Кириллу еще не приходилось быть свидетелем мероприятия, которое объявил Гоги. Но что оно значит, он хорошо знал. "Замес" означал профилактическое избиение мужиков и чушкОв. Били просто так, ни за что. Дабы не забывали, кто они есть.
Мужики составляли среднюю, самую многочисленную касту заключенных, и назывались они так потому, что их делом было "пахать". За себя и за воров - представителей высшей касты. Мужик-пахарь составлял, по сути, фундамент зоны. Потому кроме многочисленных обязанностей у него были и некоторые права. Так, к примеру, запрещено было отнимать у мужика положенную пайку хлеба. Нарушителя этого закона ждало довольно суровое наказание.
А бывало и такое, о чем сказал Кириллу Куприянов - авторитет мужика оказывалось ничуть не меньше, чем у вора, и слово его весило поболе воровского.
Чушки - рабы, неприкасаемые. Прав они не имеют и с ними можно делать все, что угодно. Попасть в касту чушков легко. Неопрятный, слабый, малодушный или слишком интеллигентный, нарушитель воровского закона, осужденный по неуважаемой, сексуальной статье… любая из этих причин в один миг могла сбросить человека на самое дно лагерного сообщества, превратить его в грязного изгоя.
И вот сейчас, по прихоти Гоги, им, вырванным из сна, надо было всего лишь пробежаться до двери по проходу между кроватями - и спи дальше. Но по обеим сторонам прохода уже стояли бойцы со скрученными мокрыми полотенцами, а то и с ножками от табуреток. Вот сквозь этот строй предстояло бежать. Получить свое, пойти в умывальню смыть кровь, и тогда уж опять на шконку, досыпать.
Кирилл почувствовал, как в голове у него зашумело от внезапно нахлынувшей ярости. И, глядя, как полупроснувшиеся зеки торопливо посыпались с нар, он шагнул в проход, отшвырнул кого-то в сторону и гаркнул:
- Назад!
Мужики затравленно оглянулись, приостановились в нерешительности, не зная, кого слушать: бугра или углового.
- Ты што, дарагой? Зачем шумишь? - изумленно уставился Гоги.
- Мое сословие знаешь? - наклонив голову, исподлобья посмотрел на него Кирилл.
- Какой такой сасловий, а? Я знаю, кто ты есть, дарагой. Што ты хочишь?
- Я мужик, если ты забыл. С меня замес и начинай. Этих - после меня.
- Плохое настроение, да? Зачем людей обижаишь? Мы по закону делать будим. Пачему, дарагой, ни по чину делаишь?
- Чины-сословия... Это ты точно заметил, хоть сословие у меня как у них, но чин другой. И по чину мне на удары отвечать положено, так?
Правило замеса гласило, что во время экзекуции мужики не имели права сопротивляться, а могли только лишь прикрываться руками.
Бригадир шагнул вперед, и Кирилл спиной почувствовал, как позади него мягко и почти беззвучно спрыгнул со своей верхней койки Али. Его-то замес вообще никак не касался, он мог спокойно спать или поразвлекаться как зритель... Долгие минуты бригадир и Кирилл стояли лицом к лицу. Кириллу доставляло своеобразное удовлетворение видеть в глазах Гоги ярость и одновременно - растерянность. Наконец, бригадир воровато отвел взгляд:
- Пачему нада спорит, дарагой? Савсэм не нада. Лучше тихо иди спать. Все идите спать! - повысил он голос.
Только тогда Кирилл обнаружил, что за его спиной стоял ни один Али. Когда продошли и встали плотно угрюмые зеки? Этого он как-то не заметил. Рассмеявшись, он махнул рукой: "Спать".
Прежде чем лезть наверх, Седой мрачно сказал:
- Зачем нарываешься, дурной? Законы не перепишешь. Мужикам не привыкать - ну вломят им на раз больше, на раз меньше, делов-то. А вот опасного врага заполучил.
- Неужто круче Куприянова?
- Да хоть бы не смеялся еще над ним… Ох, дурак ты, Кира, и я вместе с тобой. Чего лезу, спрашивается? Будто мне своих забот мало.
- Не ворчи, Седой. Отбой, я сказал, не слышал что ли?
***
Положение углового твердо обеспечивало Кириллу "экстерриториальность". Не вмешивайся, не лезь куда не надо - единственное, что он него требовалось. Даже притом, что он отказался от предложения Куприянова, это еще не означало, что он нажил смертельного врага в лице главвора зоны. Ведь сделал он это достаточно деликатно, выказав уважение к своим собственным принципам, но и к вору с уважением подошел.
К тому же, уважали в зоне, кто был способен постоять за себя и любому дать отпор. А что Кирилл на это способен, в этом никто не сомневался. И едва ли нашелся бы желающий нарваться на его кулак.
Да, по понятиям зоны, Кирилл мог рассчитывать на то, что беспечально отсидит свой трешник, безо всякого ущерба для здоровья. Али Седулов, например, так и делал - предпочитал сидеть тихо и не высовываться. Впрочем, кроме заботы о собственном здоровье у Али была еще причина не привлекать к себе внимание. И теперь он присматривался к Кириллу, с которым оказался в одной связке волей случая или судьбы. Какого черта Кира лезет на рожон? Натура не позволяет безучастно смотреть на то, что творится вокруг? Вроде того, - а как же мое собственное достоинство, как потом уважать себя?.. И какого черта он, Али, светится рядом с этим дуроломом? А может, дурила этот не соображает, чего творит? Нет, дураком-то его никак не назовешь… Тогда что?
Минул день и другой, - ничего особенного не происходило. Чекулин все еще отдыхал на белых простынях в лагерной больничке, Гоги о ночном инциденте не вспоминал и даже как будто присмирел. Жизнь в бараке текла на удивление спокойно.
- Кира, а ты женат? - спросил Али. Прежде как-то не заходил разговор об этом.
- Женат.
- И дети есть?
- Артем и Санек.. Близняшки.
- Ишь ты… А я почему-то думал, нет у тебя никого. Как я - сам себе хозяин.
- Почему так решил?
- Как тебя сказать… Ну, ты письма еще ни одного не получил. А главное, в глазах у тебя иной раз такое… ну, как будто все равно тебе, как и что с тобой будет. Семейный человек осторожный, бережет себя, ему к семье вернуться надо.
- Хмм… А у меня, выходит, как бы не надо, так?
- Точно так и выходит. Вроде как наплевать тебе на себя.
- Может, я возвращаться не хочу? - Седому показалось, что Кирилл задал этот вопрос себе самому.
Короткий разговор заставил Кирилла понять вдруг, что он ни разу не подумал: "Вот пройдут эти три года…" Он и впрямь, будто не собирался возвращаться, как будто вот тут все и кончится, а там, после трех лет зоны ничего нет, пустота. Кирилл не догадывался, что в эту пустоту заглянул Гоги, и именно это заставило его стушеваться, воровато отвести глаза. Гоги ни за что не смог бы объяснить этого своего чувства и откуда оно взялось. Отчаянность нового углового почувствовал? Бесстрашие? Все не то, не точно. А слово "равнодушие" не пришло бы ему на ум.
Именно равнодушие - при всем презрении, злости, ярости даже, что открыто светилась в глазах Кирилла. Глубже за ними лежало равнодушие к собственной участи и собственному будущему. Он не боялся смерти. Его ничто в этой жизни не держало, ему нечего было терять. Вот что жило в глубине души Кирилла. И это интуитивно угадывал Али, и прочие, кто оказался сейчас рядом с Кириллом.
Главным рычагом управления людьми на зоне был страх. Страхов было много: быть наказанным, попасть в чушки, страх издевательств и насилия… Но по сути все эти страхи сводились к немногим: быть избитым, покалеченным, убитым. На Кирилла этот рычаг не действовал. Он не боялся драки - был уверен в себе. Он не дорожил жизнью. Для кого ее беречь? Для себя? Так он ей, как оказалось, не хозяин. Как захотели, так и распорядились ею - окрутили с нелюбимой, теперь вот в тюрьму засадили… Для Аллы что ли? Для Даши?..
Три года, это целая вечность. У Даши теперь целая вечность, чтоб примириться с тем, что имеет, и начать просто жить. Через три года у них с Костей наверняка уже будет ребенок… Сколько, интересно, ему будет? К Даше возвращаться Кирилл не хотел… не надо ему снова появляться около Даши, опять вносить смуту в ее мысли. Нет, Дашуня, эти три года, они отделят, отрубят все, что было. И хорошо. Для тебя это хорошо.
Мальчишки… сердце щемит. Целых три года они в полной зависимости от Аллы и Галины. Маленькие еще, чтоб долго помнить... Они его забудут. Им будет все равно - вернется он или нет. Сердце щемит… Ну вернется, и что? Опять с Алкой под одну крышу? А если нет, то как с мальчишками быть? Каково им будет оказаться в центре раздора?.. Надо ли туда возвращаться? Кириллу казалось - он лишний везде.
Нет, не видел он своей жизни через три года, не ждал ничего для себя. А когда нет будущего, когда все концы уже обрублены… За что любить свою жизнь? За что цепляться? Да плевать! Будь, что будет!
***
А между тем, над Кириллом нависала расправа. Гоги брызгал слюной, рассказывая Чекулину о том, что случилось в бараке, как пошел этот выскочка новичок против установленных порядков, против воровских законов пошел. Опозорил вора перед всем бараком!
- Ты не вор, Гоги. Лишнее на себя не тяни, - остановил истерические выкрики Чекулин. - А с ним разберусь. Коль виноват - свое получит.
В том, что получит - Чекулин был уверен, ну... почти уверен. Не любил Иван Тарасыч скороспелых решений. Наказать надо, а только подумать никогда не мешает. Осторожность много раз выручала его. Ясно, как божий свет, что Кира поступил не по понятиям. Но случай не такой уж простой, а вроде бы как даже скользкий.
Эта встреча Кирилла с Саввой... Зачем главвор зоны вызывал его к себе? Чекулин в то время уж тут, в больничке обретался, потому досконально нюансов этого дела не знал. Может, оттого Кирюша ведет себя так нагло, что чувствует за спиной Савву? К примеру, он, Иван Тарасович Чекулин, вынесет приговор своему угловому... А он уж и не угловой вовсе, и трогать его - ни-ни. Потому как распоряжается теперь его жизнью и смертью сам Савва. И как потом ты, Ваньша, расхлебывать будешь эту кашу? Приговор свой же отменять? А закон воровской велит: "Начатое дело доводи до конца: пригрозил - исполни, достал нож - бей"... Нет, не гоже лезть в воду, не зная броду. Совета у Саввы спросить очень даже не помешает. Он любит, когда с ним совет держут. А Кира не денется никуда. Куда ему из зоны деваться?
И еще один момент смущал Чекулина, из-за которого единоличного решения принимать он не хотел. По времени Кира на зоне всего-то ничего. А по авторитету, который среди мужиков имеет... в общем, сильно уважают его тут. И не только мужики. Одно его выступление на стадионе чего стоит - Савва-то как раз после этого Киру к себе призвал. Уж коль Савва впечатлился, чего про других говорить. Тронь его - а ну как потом аукнется? Зона и так на пороховую бочку похожа. И так недовольных шибко много развелось. Чекулин знал по опыту, что допустИм в зоне определенный процент недовольных и обиженных. И его нос распрекрасно эту статистику чуял. А когда процент переваливал за границу допустимого... Нет, ни к чему тебе, Ваньша, чиркать спичками у пороховой бочки и оказаться крайним в случае чего - чужими боками всегда легче отдуваться. Не ворошеный жар под пеплом лежит, и уж Чекулин точно не собирался его ворошить. Вот у Саввы голова большая, пусть он и думает.
Савва Иванович, разумеется, был у курсе того, что произошло в бараке Чекулина между Кириллом и Гоги. Плох хозяин, который не знает, что в хозяйстве его творится. Куприянов был хорошим хозяином, информация стекалась к нему исправно.
И был в лагере еще один человек, информированный ничуть не хуже. Кстати говоря, кое-кто из Куприяновских информаторов носил добычу в два гнезда.
Полковник внутренних войск Старцев опыта работы в лагерях имел ни одни десяток лет. В чем-то они были даже похожи с Куприяновым. И внешне - возраста примерно одинакового, оба поджарые, с хорошей выправкой, с глазами-буравчиками; и методы работы у них иной раз схожими оказывались. Друг с другом старались мирно сосуществовать и лишний раз не пересекаться. Однако при особой необходимости не считали зазорным обратиться друг к другу с какой-нито просьбой. В основном это касалось внутренних дел лагеря, поддержания порядка, или когда совсем уж зарвавшегося беспредельщика одернуть надо было, или спустить на тормозах дело какого-нибудь вора, проштрафившегося уже тут, на зоне.
А как-то раз (правда, тогда Куприянова в лагере еще не было, место главвора другой занимал), так вот, в тот раз хватило Старцеву чуточку только намекнуть, и один нехороший зека по собственной неосторожности попал под зубья циркулярной пилы. Случилось это несчастье очень ко времени, потому как шибко неприятный был человек, прямо сказать - мерзкий, но за ним стояли блатные. Вел он себя нехорошо, и озлились на него мужики. До того обозлились, что дальше некуда. И так обе стороны раскалились, что случить какая разборка, она могла запросто перекинуться в бунт. Разморозка зоны - ЧП для руководства, но и для зеков радости от бунта мало. На эту самую крайню степень протеста идут тогда, когда оказываются люди уже за пределом всякого терпения. Тогда срывают зеки все тормоза, хоть и знают, какую беду накликают на свою голову.
Подавляют бунты жестоко. Будет спецназ на правых и виноватых сортировать, жди! Спецназовцы далеки от тонкостей лагерной иерархии, воровский обычаев и званий. Они живут по своим законам, им попросту плевать, кто перед ними - вор в законе, мужик или петух. Это зэк, дальше они ничего не жалают знать.
Был случай с одним законником в колонии, где он срок тянул. Вообще-то человек он был, можно сказать, даже и неплохой. Лоялен к администрации колонии, бессмысленное насилие осуждал. Но довелось ему в недобрый час оказаться на пути спецназовцев, прибывших на усмирение соседней колонии. И шел-то он, весь благих намерений полон: администрации колонии хотел предложить свои услуги. Мол, готов позвонить, повлиять на авторитетов бунтующей зоны, призвать, чтоб спецназу сопротивления не оказывали во избежание и так далее... Да остановил миротворца офицер спецназа, и заместо благодарности приложил вора в законе мощнейшим апперкотом. Тот еще пытался правды искать, объяснял, что он-де вор в законе. В итоге и был снова избит тем же спецназовцем, который еще и заставили зека на виду у всей зоны бежать босиком через плац.
Нет, бунт, это далеко не сахар. Под мясорубку карательных мер попадают все без исключения: одних убивают, других сажают с дополнительным сроком, третьих избивают так, что инвалидность обеспечена.
В общем, тот нехороший человек прямо кстати нарушил правила техники безопасности. Кто? Что? А никто ничего не видел! Сам виноват, сам и наказан - больше наказывать некого...
...В то время, как Чекулин в лагерном лазарете гадал, как поступить, чтоб в накладе не остаться, Куприянову передали, что ему назначена встреча. Место укромное, лишние глаза и уши исключены. Оно ведь совсем ни к чему, чтоб вонючий слух выполз, мол, главвор с полковником втихомолку беседует. Может, ссучился вор Куприянов? А желающие подтолкнуть главвора с уютной должности быстро найдутся, живо раздуют пустышку черт знает во что.
Встреча проходила по-деловому, без чаепитий и долгих разговоров.
- Слышал я, Савва Иванович, у тебя интерес к заключенному Тихановичу из третьего отряда?
- Устаревшие сведения, гражданин полковник.
- У меня есть и посвежее. Хочу тебя попросить, Савва Иванович. Вы парня не троньте.
- О как! Выходит, у тебя, полковник, своя корысть в нем? Полюбопытствовать позволишь ли - какая?
- Нету никакой корысти. Пусть он живет, Савва. Пусть отсидит положенное, едет домой и просто живет, детей плодит. А интерес мой... В России мало русских остается, перемешалось всё. Однако вот гляжу на него, и душа радуется - не перевелись богатыри русские. Вот такой у меня интерес, Савва. Не должен он тут сгинуть. И уж тем более - из-за какого-то чернозадого. И ты за этим проследи, дорогой, я тебя прошу. Если что - сильно обижусь.
- Не грозись, полковник.
- Тебе не грожу, но виновников - в случае чего - найду и спущу три шкуры. Мало не покажется.
- Однако, патриот ты, полковник, - засмеялся вор.
- Русский я. Мне за державу обидно.
- Ну-ну... Тиханович - самая русская фамилия и есть.
- Я же говорю тебе, Савва, перемешалось все. А фамилия его мне не интересная - русский он. И отец с матерью оба русскими записаны, и родился он в Сибири. Выходит, богатырь сибирский, коренной. Да и вообще, о чем речь? Где Попович, там и Тиханович, или объяснишь, какая разница?
- Какой еще Попович? - не понял Куприянов.
- Алеша. Или тоже скажешь, что для великого русского богатыря фамилия Попович не шибко подходящая?
Савва рассмеялся и покрутил головой:
- Да ладно, убедил уже.
Таким образом, как ни странным казалось это обстоятельство, но выходка Кирилла последствий не имела. Чекулин лишь пожурил слегка. Можно сказать, по-отечески. Причем обоих. Гоги выговорил за то, что одеяло на себя потянул в отсутствии прихворнувшего хозяина. А Кирилла упрекнул за лишнюю вольность, которая могла обернуться крупными неприятностями.
***
Несколько месяцев прошли более-менее спокойно. Кирилл, используя свое положение, как мог помогал жертвам беспредела. Хотя бы тем, кто территориально "ходил" под ним. В бараке стало легче дышать. Люди, на зоне случайные, угодившие в лагерь по несчастью, старались держаться вблизи Кирилла. Знали - при нем не тронут. Особенно для молодых в Кирилле было спасение.
Гоги улыбался ему, изображал едва ли ни братские чувства, но Седулов ни раз напомнил Кириллу:
- Ты про него не забывай - он только момента своего ждет. Знаешь, как говорят: не бойся собаки брехливой, бойся молчаливой.
Али был прав. Гоги затаился. Терпел, хотя в сердце его не просто обида запала, там клокотала настоящая ненависть. Гоги был уверен, что рано или поздно, он поквитается за свое унижение. И ждал он этого момента, готов был к нему постоянно. А время... что ж, оно только добавляло векселей, которые в один прекрасный момент все до одного он предъявит Кириллу к оплате.
Однако беда подобралась с другой стороны.
...Перед рассветом гремел гром, раз-другой полыхнуло, но гроза так и не разразилась, прошла стороной. Вместо нее зарядил моросящий дождь и долго шелестел за окном в траве и сонной листве. К утру дождик кончился, тучи разошлись, утро пришло свежее, яркое, сияющее. Занимался погожий летний денек. В лесу, который начинался сразу за высоким лагерным забором, громко считала чьи-то года кукушка. Ветер шевелил верхушки деревьев, с листьев осыпались крупные капли, наполняя лес шелестом - казалось, что деревья шепчутся о чем-то своем. Они шли на завтрак. На асфальтовых дорожках стояли лужи, в них отражалось небо.
- Али, ты чего такой пасмурный? Не выспался?
Приятель глянул на Кирилла, вроде собирался что-то сказать. Но только дернул плечом и перевел взгляд на широкую лужу, примериваясь, как удобнее обойти ее.
- Ну ладно, чего у тебя там, рассказывай. Я вчера еще заметил, что-то с тобой не так.
Али вздохнул:
- Кажись, пришли по мою душу, Кира.
- Это из вчерашних что ли? - глаза у Кирилла сузились, как будто он прицеливался.
- Ну. Я их видел, когда они из карантина вышли. Парень там один... Вроде как лицо мне его знакомо.
- Это еще ничего не значит.
- А вечером... В общем, на душе у меня нехорошо как-то. Муторно.
- Что - вечером?
- Да не случилось ничего особенного, - пожал плечами Седулов. - Ничего я не видел такого, чтоб точно сказать. А чувство нехорошее.
- И что за парень? К нам определили?
- Нет, в четвертом отряде он. Но толкался вчера вечером среди наших почему-то. Знаешь, Кира, я чутью своему всегда доверял. Оно меня не подвело ни разу. Если б ни чутье, я бы уже давно... - Седулов махнул рукой. - Опасность я как зверь, всей кожей чую.
- Поживем - увидим, будем держать ушки на макушке. Отобъемся, если что. А ты, давай, поменьше в одиночку разгуливай.
Али усмехнулся:
- Вот не пойму, Кира, за что ко мне бог такой щедрый - тебя мне послал. Ведь моих грехов ни на один десяток хватит, и любого из этого десятка можно в преисподнюю прямой дорогой отправлять.
- Разбойник на кресте каялся. Вот и он... ждет, наверно, твоего креста.
К этому времени Кирилл многое знал об Али Седулове. Впрочем, еще больше - не знал. О детстве, о юности Али говорил охотнее всего. Но имени настоящего ни разу не назвал. Рассказывал о младших брате и сестре, о родителях. Отец сел в тюрьму, когда Али было лет десять. И больше ни разу Али его не увидел. От матери ему достались восточные черты лица - она была кореянка. И, пожалуй, в характере тоже было восточное: скрытность, хитрость, сдержанность, железные нервы. Вскоре мать начала устраивать личную жизнь, да так старательно, что о младших пришлось заботиться Али - мама была слишком занята собой. Красивая была женщина, мужики вились около нее, как пчелы вокруг блюдца с медом. Появился один муж, потом второй, третий... Они стали меняться все чаще. Кавалеры приходили с вином, потом с водкой, и детям в этом бесконечном празднике жизни места не было. Али начал воровать, чтоб кормить брата и сестренку. Мать в конце-концов спилась, и жизнь ее закончилась пьяной разборкой с очередным "мужем", который оказался чересчур ревнивым.
Али наотрез отказался идти в детский дом, и сестру с братом не отдал. Первый срок получил в восемнадцать. Сколько их потом было, этих сроков, не сразу и вспомнил бы.
Вор-рецидивист, он давно был бы коронован в законники, если бы признавал этот самый воровской закон. А Седулов его не признавал, так же, как и воровское братство и вообще, весь воровской мир с его особым укладом. Он не признавал раздела на сферы влияния, знать не хотел про границы и соглашения. Он был один против закона воровского и законов государства, потому его тоже не охранял никакой закон. Однако же Седулов умудрялся выкручиваться из самой пиковой ситуации... Его, действительно, выручала феноменальная интуиции и талант выходить живым из смертельных переделок. Удачлив был фантастически.
Он много лет находился в розыске, и спокойно продолжал свой преступный промысел. Потерпевшие нередко о грабеже не заявляли, потому что Али выбирал таких, кому никакая огласка не нужна была. Жертвы вора прекрасно сознавали, что предъявленный ими следствию список похищенного непременно пробудит в представителях закона интерес: это где ж дают такую зарплату, чтоб иметь вот это самое, из списка?.. А интереса к себе жертвы не хотели, так сильно не хотели, что частенько помалкивали про ограбление.
И тем не менее, за удачливым вором по пятам шла охота. На пятки наступала не только милиция. Сильно обиделась на Али казанская группировка, когда он увел у них очень большие деньги - ограбил того, кто общак воровской держал. Правда, взял не всю кассу, достались ему деньги, присланные для вклада в кассу. Однако добыча Али была неприлично велика, и казанцы на него сильно обиделись, поклялись достать обидчика, чего бы им это не стоило.
Али рассказывал про свои дела легко, с юмором. Кое-что из не досказанного Кирилл без слов понимал. Про то, например, что в отношениях с разномастными представителями криминала наглость Седулова не знала границ. Но вот про что Кирилл догадаться не мог, так про то, что его кореш-вор ни в грош не ставил жизнь человеческую - на его счету были десятки оборванных жизней. Он живых свидетелей не любил. Али не считал нужным рассказывать Кириллу, что оставлял за собой трупы не только мужчин, но и женщин, подвернувшихся некстати под руку, убирал даже детей. Что подельника хладнокровно пристрелил, когда парень сломал ногу, а их в это время преследовали.
Но если по совести, так он и про то не счел нужным говорить, как однажды у хозяина квартиры, куда заявился Али с понятными намерениями, не на шутку прихватило сердце. Поглядел Седулов на его супругу, ничего не соображавшую от нервного шока, да и пошел в аптеку по соседству скорую вызывать. И дождался врачей, привел в квартиру, которую только что грабил. Тогда только скрылся. Не говорил, как щедр был со своими женщинами, деньги на них без счету тратил. А коль детишки у женщины были, то с той же щедростию и детей одаривал... Странный он был, Али Седулов. Вроде вор, убийца, преступник - однозначно. Облить его самой черной краской с головы до ног!.. Погоди-ка... а как же вот это?.. Вот это - тоже в черный красить? Нет, тут белый нужен... Так не обливать что ли с головы до ног?.. Ишь, как непросто в чужой душе копаться...
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
Тот год был щедрым на дожди. Еще весной, как посадили картошку, в деревне переживали, мол, не погнили бы в земле клубни семенные, а то останемся ни с чем. Весенние дожди перешли в летние. Садовую клубнику сжирала серая плесень, к тому же на самые крупные ягоды напасть эта была. Поднимешь кисточку, а на ней чуть ни все клубничины как в шубейки седые, мохнатые одеты. В огород идти - калошами резиновыми не обойдешься, надо сапоги надевать. На калоши налипала раскисшая земля, ног не протащишь, а огрузшие обувки то и дело норовили соскочить с ноги. На дорожках между грядок - вода, нога тонет в раскисшей земле. Правда, нет-нет, да проглядывало жаркое солнце. Земля и крыши начинали парИть, поднималось все в огородах, как на опаре. Но денек-другой постоит вёдро, да опять затянут небо облака, упрячут солнышко в рыхлые пелены. Но худо-бедно, лето прошло, сентябрь подошел, осталось только надеяться на щедрость бабьего лета.
Даше часто хотелось плакать. Вроде бы без особой на то причины. Просто слезы всегда стояли близко-близко, и самый пустяковый пустяк мог стать поводом, чтоб они переполнили глаза, как озера по весне выходят из берегов, набрякнув талой водой. Правда, слез ее никто не видел: ни мама, ни Костя. Мокрые глаза Даша старательно прятала.
Как-то однажды подумала: а чему радовалась последний раз? И не могла вспомнить. Хотя... было одно... знала Даша, по какому поводу екает ее сердечко и согревается теплом светлой радости. Это случалось, когда доводилось ей увидеть Кириных мальчишек. Любила их Даша всем сердцем, как будто был у них только Кирилл, отец, а Алла не имела к ним никакого отношения. Весной Артему и Сашеньке сравнялось четыре года, но они были такие крепкие, крупные - в Кирилла, что на вид им давали никак не меньше пяти лет.
Любовалась ими Даша всякий раз, смотрела и насмотреться не могла. Красивые росли детки у Кирилла. Все свое он им передал, богатырьки подымались. И от матери взяли - нежность лица, светлые, как лен, густющие волосы, только прямые, не в Алькины кудри. Еще ресницы были Аллочкины - густые, мохнатые. Но из обрамления этих темных ресниц смотрели на Дашу глаза Кирилла.
Всякий раз, как видела их она, любовь затопляла все Дашино существо, и сдерживать ее было все равно, как пытаться удержать воду, что рвет бетонную плотину. Это была любовь к Кириллу и вот к этим двум маленьким человекам, столь милым, к двум самостоятельным мужичкам с не по-детски серьезными лицами.
Даша искренне не могла понять - как другие люди могут спокойно проходить мимо них. Ну посмотрят, улыбнутся и... проходят. Неужели их глаза не тянутся к ним, как к двум магнитам, неужели не дивятся люди, какие они необыкновенные, какие у них глаза умные не по возрасту, как дружны, неотделимы друг от друга - их и увидеть можно только вдвоем, рука об руку. Даша близнецов прекрасно различала и недоумевала, почему другие люди утверждают, что они абсолютно одинаковые. Говорят, даже бабка родная до сих пор не может определить, кто из них Саша, а кто Артем.
У Даши в сумочке всегда припасено было что-нибудь вкусное для них - две большие конфеты, или два пакетика с печеньем, или пара чупа-чупсов... Она давно уже перестала бояться подходить к ним. К тому же, малыши очень часто разгуливали по селу сами по себе, без сопровождения. Алла даже в детский сад их не отводила и не забирала. Как ни настаивала заведующая, что малы они еще для такой самостоятельности, Алла только рукой раздраженно махала: "Тут идти три минуты, что вы мне голову морочите? Да не будете вы ни за что отвечать! Подписку вам дать, что ли?!" В конце-концов, заведующая, действительно, взяла у нее подписку, что детей отпускают домой одних под ответственность матери, на том и перестала спорить с безголовой мамашей.
Санек с Артемом узнавали Дашу, радовались встрече. Только один раз случилось у них недоразумение. Даша увидела мальчиков, обрадовалась, остановилась, протянула им что-то сладенькое, а Артемка - за ним и Саня - спрятал руки за спину и смотрел молча, как-то настороженно.
- Ты что, Артема? - удивилась Даша.
- Ты плохая тетя. Мама сказала, ты - баба Яга.
- Вот тебе раз! Какая же я баба Яга? - засмеялась Даша. - А ты на картинке видел бабу Ягу?
- Видел, - кивнул головой Артем.
- Мы в садике на картинке видели, - подтвердил Саша.
- Ну? Разве я на нее похожа?
Мальчишки подумали и отрицательно замотали головами. Даша улыбнулась: так у них это синхронно получилось. А потом переживала все же: а ну как Аллочке взбредет в голову наказать малышей за то, что не послушались мать, не убежали прочь от плохой тети... Но в следующий раз опять не удержалась чтоб не остановиться, не прикоснуться рукой к светлым, солнечным головенкам, не протянуть давно приготовленное лакомство. Малыши не вспомнили про бабу Ягу, засияли глазенками, увидав ее, и Даша поняла, что никаких разборок Алла им не устроила.
Вот эти нечастые встречи и были единственной радостью Даши. А вообще-то на душе было смурно. В последнее время ей стали сниться нехорошие сны. До того странные, "не ее", что на целый день выбивали из колеи. Часто в них был Кирилл, и потому Даша никому про эти сны не рассказывала. Но когда Кирилл не снился, все равно она знала - это что-то о нем, ему плохо. Но что она может сделать с этим предчувствием? Как помочь ему? Несколько раз по ночам Костя спасал ее от сонного кошмара - будил: "Дашуня! Что ты?" Она просыпалась, а в ушах еще стоял отголосок собственного крика.
- Что ты? Опять приснилось?
Он обнимал ее, желая отгородить, защитить от плохого, и от этого согревающего тепла, щедрого, доброго, но такого чужого, Даша едва сдерживалась, чтоб не заплакать. Она лежала щекой на его груди тихо-тихо, молчала.
- Что тебе приснилось, Дашуня?
- Не помню...
Костя вздыхал и гладил ее волосы. И тоже молчал о том, о чем думал, догадывался... Даша переменилась с тех пор, как посадили Кирилла.
***
А у Аллы к тому времени имелись дела куда важнее, чем с пристрастием допрашивать сыновей, где они были и с кем встречались. Ей главное, чтоб не крутились под ногами. И трещали бы где-нибудь подальше - от их голосов, от нескончаемых вопросов у нее начиналась головная боль.
Близнецы были предоставлены сами себе. После детсада до темна играли во дворе, либо до тех пор, пока голод не гнал их домой, к маме. Аллочку теперь эти невыносимые обязанности ужасно раздражали, но все же она что-то наскоро собирала им поесть и велела немедленно отправляться спать. Даже если был еще ранний вечер. Каждым вечером Алла думала лишь о том, что уж сегодня-то она укараулит тот момент, когда соседи пробираются на ее половину, и узнает, наконец, как они это делают.
Сначала она думала, что приходят они через подпол - под двухквартирным домом был одно подполье, для порядку разделенное пополам дощатой перегородкой. Алла всю перегородку с фонарем осмотрела, когда соседи на работе были, но их лазейку так и не нашла. Она уже собралась попросить отца привезти ей кирпичей и сделать надежную перегородку. Но шибко уж не хотелось, чтоб мать узнала о том, что она о проделках соседей догадывается, как бы ни с ведома матери все происходило. Может, они каждый день докладывают ей, что разузнали и подглядели... И Аллочка придумала кое-что другое.
Она стала на ночь уставлять крышку подпола всем, что под руку подвернется. Прежде всего ставила тяжелое ведро в водой, а вокруг потом - стеклянные банки, чайник, вазочку с вареньем и цветочные горшки... Главное, чтоб загремело, если что. Потом она быстро-быстро забиралась под одеяло, укрывалась с головой, оставив лишь маленькое отверстие дышать, и напряженно прислушивалась к ночной тишине. У соседей бубнил телевизор. "Это они специально его включенным оставляют", - хихикала Алла над глупой уловкой соседей. Иногда слышала их разговор, какие-то стуки... "Ждут, когда усну... Фигушки!"
Но всякий раз она нечаянно засыпала. И ни разу грохот склянок не разбудил ее. Но каждое утро больной разум указывал ей на какие-то мелочи, и она с ужасом убеждалась: ОНИ опять были, хозяйничали тут, смотрели на нее спящую... Это, последнее, почему-то было для Аллы страшнее всего. При мысли, что ОНИ стояли тут и смотрели на нее, спящую, ей нестерпимо хотелось спрятаться в большой платяной шкаф, за одежду и сидеть там в темноте, никому не видимой.
В детстве она часто пряталась в шкаф, если чего-то пугалась. Та темнота, в шкафу, была другая, безопасная. Она пропахла мамиными духами от платьев и блузок, Аллочка чувствовала себя защищенной этой темнотой. Родители об этом ее убежище знали и ни раз находили дочку безмятежно спящей за пальто и шубами.
И вот теперь Алла едва удерживалась, чтобы опять не спрятаться в шкаф, но мысль эта стала навязчивой, и удержаться было все труднее. Особенно по вечерам. Когда она думала, что вдруг опять уснет случайно, а ЭТИ придут и станут на нее смотреть... В шкафу бы ОНИ ее ни за что не нашли бы.
И однажды она решилась, да еще приготовила ЭТИМ большой сюрприз. Захваченная своей идеей, она совсем забыла про мальчишек, а они явились. Это было так некстати!
- Чего вам?! - у Аллы прямо руки рвались схватить их за шиворот и выпихнуть за дверь.
- Мы есть хотим, - сказал Артемка.
- И там темно, - продолжил Саша.
- Вот вам хлеб, и идите... в детсад, поиграйте там. Не приходите, пока я за вами не приду.
Алла закрыла за мальчиками двери, еще и крючок накинула. Руки дрожали, и она снова разозлилась на близнецов - зачем они мешают ей, выводят из себя.
Потом, когда Алла продолжила свои приготовления, она успокоилась. Она даже захихикала, как представила физиономии соседей: сунутся ОНИ из подпола, а тут такое!.. Аллочка же в это время будет посиживать в полной безопасности, и посмеиваться над НИМИ.
Прошло сколько-то времени, и с улицы постучали. Алла в ужасе кинулась в угол за кухонный шкаф, да еще и стулом загородилась. А ОНИ все стучали. Хорошо, что Алла шторы тщательно задернула, но ЭТИ паразиты все равно что-то пронюхали! Помешать хотят! Ну уж нет! Сердце у Аллочки колотилось как безумное, но она вытерпела и не отперла дверь. Услышала, как хлопнула калитка, и все стихло, но Алла еще долго не решалась выбраться из своего угла.
Когда все было готово, она еще раз придирчиво все осмотрела и осталась довольна. Темный зев открытого подпола пугал, и туда Алла старалась не заглядывать.
Тут она вспомнила о сыновьях и озабоченно остановилась посреди комнаты. "Вот где их черти носят?!" - с возмущением подумала она, но тут же вспомнила, что сама отправила их поиграть в ограде детского сада. Аллочка чуточку отодвинула штору и приникла к крохотной щелочке - за окном уже сделалось совсем темно. Ужасно не хотелось идти куда бы то ни было. Но мысль, что они заявятся в самый неподходящий момент, помогла справиться с нехотением. Алла набросила куртку и на цыпочках вышла из дома. Главное - чтоб ЭТИ не услышали. Ишь - свет погасили, затаились, уроды. Аллочка выскользнула за ворота и торопливо дошла до детского сада. Мальчишек не было ни в беседке, ни в песочнице, ни на качелях... Да куда они подевались, паршивцы?! Она стояла и озиралась в растерянности - где искать по такой темноте? Показалось, что у забора мелькнула тень.
- Артем! Саша! - окликнула негромко Алла. В ответ - ни звука. Тишина вдруг сделалась пугающей, в ней затаились тени, и наверняка на Аллу сейчас уставились со всех сторон... Стараясь не озираться, не выказать страха, она быстрым шагом вышла на дорогу и заторопилась домой.
***
В тот вечер Даша была дома одна. Костя как поужинал после работы, сразу пошел к родителям, что-то отец попросил помочь. Костя сказал что, да Даша мимо ушей пропустила. Только спросила потом:
- Мне тоже пойти?
- Ты, Дашунь, оставайся лучше дома. Дождь, наверно, будет.
Погода и правда, весь день морщилась: мрачно, слякотно. Костя вернулся, когда совсем уже стемнело. Как-то странно долго возился в дверях. Даша вышла в прихожую и обомлела: Костя оказался не один, а с самыми неожиданными гостями. Даша глазам своим не поверила, увидав рядом с ним близнецов Кирилла.
- Вот... - неловко развел руками Костик.
Даша переглотнула и еле выговорила:
- Ты где их взял?
- Иду, понимаешь... Толика Сергуненко встретил, идем, значит, с ним мимо садика, а оттуда детские голоса. А темно уже. И дождик вот-вот ливанет. Толик говорит, куда, мол, только родители смотрят. А я пригляделся, - они сидят в песочнице... Как два воробья нахохлились. Говорю, - домой идите, поздно уже. А они: нам мама сказала ее ждать. Где мама? Дома. Взял их, повел. Не оставлять же, там уж дождь брызгает... и ночь, - Костя будто оправдывался перед Дашей. - В окнах у Алки свет горит. Стучал-стучал - закрыто. К матери ушла что ли? Хотел к соседям завести - тоже нету дома.
- Они в город собирались на выходные... - машинально выговорила Даша.
- Ну и вот... Не оставлять их на улице... там дождик с минуты на минуту... - Костя цеплялся за этот дождь, как будто именно он и объяснял всецело Костин поступок. - Что с ними делать-то будем?
Даша посмотрела удивленно: что значит - что делать? Разве непонятно? Она присела на корточки, принялась расстегивать курточку на Саше.
- Им спать давно пора. Завтра разберемся. Раздевай-ка Артема. Ой, нет, Костя, иди лучше воды побольше согрей. И побыстрее. - И уже обернувшись в сторону кухни, добавила: - Костя, еще принеси ванну из кладовки.
Даша что-то ласково приговаривала, раздевая детей, улыбалась, а в горле стоял комок слез. Сердце ее млело от радости прикасаться к этим детям, дать им кров, посадить за стол, уложить спать, и сидеть рядом, долго-долго любуясь ими. Урвать минуты неожиданной радости, насладиться ими в полной мере, ведь уже завтра Артемку и Сашеньку отнимет та, которая имеет право на этих детей. Для которой эти два дорогих Даше малыша - собственность...
Даша готова была расцеловать Костю за щедрый, царский подарок. И не смела. Едва ли он обрадовался бы ее благодарности именно за этот подарок.
- Даша, а мама сказала никуда не уходить из садика, - забеспокоился Артем. Они не называли ее "тетя Даша", и ей это нравилось - так получалось ближе, сердечнее, чем безликая "тетя".
- Она же не знала, что за вами дядя Костя придет. Мы поспим - видишь, за окном уже ночь, детки все спят уже - а как проснемся, сразу к маме пойдем, чтобы она не беспокоилась. Ладно?
Малыши оба согласно кивнули.
Ручонки у них были холодные, как лед. И Даша грела их в своих ладонях. А минут через двадцать близнята уже сидели в пушистой пене. Но пока Даша купала их, усталые малыши совсем разомлели, глазенки у них осоловели, и Даше пришлось поторопиться, чтобы они не уснули прямо в воде. Закутав в полотенце Артемку, она передала его Косте:
- Надень на него мою рубашку, ну ту, в полоску, знаешь? Сойдет вместо пижамы. Рукава только заверни повыше.
Когда через пять минут она вышла со вторым малышом на руках, Костя доложил:
- Переодел, и он сразу уснул!
- Ой, Костя, да он же голодный! Сашуня, ты есть хочешь?
- Не хочу. Где Тема? Я к Теме пойду, спать.
В тот вечер Даша была счастлива.
Она еще склонялась над спящими мальчиками, бережно укрывая их теплым одеялом, трогала губами детские лобики - как бы ни заболели, озябли ведь. И в это время услышала Костин обеспокоенный голос:
- Даша, поди сюда! Посмотри-ка, - он обернулся к подошедшей Даше и кивнул в черноту окна.
- Что там такое? - встревожилась Даша, уже заметив, что темнота имеет странный оттенок.
За крышами что-то багрово светилось, и силуэты домов резко чернели на фоне тревожно-багрового зарева.
- Пожар, что ли? - неуверенно проговорил Костя.
Мимо их дома по улице кто-то пробежал, потом еще...
- Пойду я тоже, - Костя сдернул с вешалки рабочую куртку.
- Костя! - Он обернулся, остановился. в дверях. - Пожалуйста... осторожнее там, - тихо сказала Даша.
Было жутко смотреть, как растет, вспухает багровое зарево за домами, над крышами выбивались языки пламени. Ночь разорвали тревожные сирены пожарных машин. Даша испугалась, что сирены разбудят и напугают малышей, но усталые близнецы спали богатырским сном. Даша не удержалась от желания прикоснуться к ним, и тихонько погладила по влажным, потемневшим после купания волосам.
...Даже в доме слышен был треск горящего шифера, вверх то и дело выстреливали снопы искр, разлетались по сторонам. Дым, подсвеченный снизу, высоко поднимался над домами. Вперемешку с ним выбивались клубы белого пара.
***
Аллу хоронили не просто всем селом. С выражением соболезнования приехали высокие гости, коллеги и знакомые Галины Георгиевны. Подъезжали к дому Елецких машины, из них выходили люди в черных костюмах, женщины в темных одеждах, - сразу видно, не чета деревенским. Пышные венки с траурными лентами все несли и несли. Сначала в дом, потом начали ставить снаружи, у входа, потому уже у распахнутых настежь ворот.
Галина убивалась над гробом дочери. Огонь до Аллы не добрался - пожарные его быстро погасили. Да еще дождь помог, хлынул-таки над пожарищем. Но не добрались до Аллы и спасители. Влезли в разбитые окна, пошарили в густом, едком дыму и посчитали, что дом пуст. Искать в шкафу никому в голову не пришло. Впрочем, Аллочке они так и так помочь уже не могли бы. Она задохнулась.
Деревня переживала шок. Жалели: "Такая молодая… Красавица писанная… В гробу-то, гляди, как живая лежит!.. Ох, Кире еще горе… Вот горемычный! Счастье, что детки целы".
Гадали, зачем Алла разложила огромный костер посреди кухни, рядом с открытым подпольем? А в шкафу как оказалась? Испугалась и спряталась? Так не ребенок же... Каких только предположений ни высказывали. Соображала ли, что делает? Да как же мальчишек-то дома не оказалось? Это уж точно сам Бог от них смертушку отвел и послал к ним Костю как раз перед тем, как Алла пришла за сыновьями. Нашлись, кто видел ее в ограде детского сада, слышали, как звала детей. Ведь в аккурат перед пожаром это было. Счастье, что Костя успел увести близнецов.
Что Костя детей спас, в этом никто не сомневался. А вот у обезумевшей от горя матери вперемешку с рыданиями вырвалось:
- Уби-и-или доченьку! Мальчишек забрали, а девочку мою сожгли-и-и! Это все она! Отомстила! Я знаю! Зна-а-аю-ю-ю!
Люди сочувственно качали головами, но мать за неправедные слова не судили. Такое горе… Тут человек сам себя не помнит. Один лишь Сергуненко Толик, оказавшийся в тот трагический вечер попутчиком Кости, сказал: "Ну уж так-то тоже не надо… Благодарила бы лучше Костю. Если б ни он… Я-то - скажу честно, чего уж там - ведь даже не подумал их увести. Вместо одного три гроба закопали бы…"
Как все на самом деле было, знать не мог никто. И того, конечно, не знали, что в последние минуты своей коротенькой, глупо прожитой жизни, Аллочке было невыносимо страшно. За дверцами шкафа что-то трещало и стреляло, внизу метался жуткий отсвет, и именно из-за него Аллу охватывало жаром. А еще сильно пахло дымом. Почему-то першило в горле и до слез ело глаза.
- Кира... - всхлипнула Аллочка и вдруг сообразила, что давно уже не вспоминала о нем.
Погруженная в свои бредовые, фантасмагорические переживания, она совсем забыла о Кирилле. Помнить о нем было слишком больно, и распадающийся разум, оберегая себя от этой боли, заблокировал память. Алла, действительно, не помнила о муже. Она бы и о сыновьях его забыла, не мелькай они перед глазами. Но в последние минуты жизни стресс сбил блоки.
- Кира, забери меня отсюда... Прости меня, Кирочка... прости…
То ли Галина, то ли супруг ее послали к Бессоновым за детьми. Даша уговорила оставить мальчиков у нее.
- Все равно ведь там сейчас не до них, чужим людям отдадут. А я пригляжу за ними. Вы просто скажите, что детей определили, что с ними все в порядке.
После похорон приходила к Даше скорбная Василиса.
- Я бабка Аллочкина. Может, знаешь, жила у них, когда близняшки маленькие совсем были. Ишь, выросли-то как! Давно я их не видела. Кирюша-то, бывало, приезжал с имя к нам. Дак это уж когда было. Вот какие стали детоньки мои. Помните ли бабку Василису, а?
- Вы что?.. Пришли забрать их у меня? - с беспокойством спросила Даша.
Василиса вздохнула:
- Поглядеть на них зашла. А отдали бы, так с радостью забрала бы к себе. Не отдаст ведь Галька. Единственная память от дочки, - увидела, как Даша сжала губы. - А ты-то чего думаешь?
- У них отец есть.
- Его еще дождаться надо… Почти два года… Долгонько. Даша, а мне ведь Кирилл о тебе рассказывал.
- Что?
- Да все, наверно.
Помолчали. Василиса с печальной улыбкой смотрела на правнуков. Мальчишки сосредоточенно извлекали из оберток конфеты, ее гостинец.
- Чаю хотите? - спохватилась Даша.
- Спасибо, милая. Меня зять ждет, поехали мы домой.
- Скажите… а Кирилл вам не пишет?
- Нет. Я и адреса его не знаю. Пойду я. - Еще раз поглядела на близнецов, прежде чем выйти за дверь: - Ох, шибко не хочется мне, чтоб Галина под свою руку их забирала…
***
О том, пишет ли Кирилл ей, Даша спросила у Василисы еще без всякой задней мысли. Просто спросилось так. Но потом Даша подумала, что надо все же узнать, где Кира сейчас находится. И вот тут ее ждало неприятное открытие. Оказалось, как увезли его после суда и по сей день, за все время в село не пришло от Кирилла ни одного письма. Более того, и ему никто не писал: ни Алла, ни кто-либо другой.
Выяснить про письма никакого труда для Даши не составило. К тому времени у нее весь райцентр не просто в знакомых ходил - знакомством с Дашей дорожили, и если она вдруг просила о какой-то услуге, оказывали ее с удовольствием, радуясь представившейся возможности. Дело было в Дашиной работе. Она давно уж не работала на подхвате в процедурном кабинете, но далеко за пределами райцентра знали ее как хорошую массажистку, единственную не только на районное село, но и на весь район.
Теперь к Даше ехали со всех окрестных сел. Попасть к ней на лечение было еще и не так-то просто: запишись в регистратуре на очередь и жди. Но можно было прийти прямо к Даше и попроситься без очереди. Она смотрела сама: если человек, действительно, нуждался в экстренной помощи, он ее получал. В таких случаях Даша не считалась со временем, задерживалась в своем кабинете намного дольше положенного.
А в деревне, известное дело, легких работ не бывает. Спина-то, небось, не казенная, - изо дня в день с землей да со скотиной горбатиться! Ладно, по-молодости, все само собой проходит. А чуть постарше годами человек? Так прихватит иной раз, - хоть криком кричи. А ведь работа не ждет, коровке не скажешь, мол, ты пока погоди, я вот оклемаюсь денька через два-три, тогда и корму тебе задам, и подою. Нет, можешь - не можешь, а делать надо. И тут Даша со своим умением. Если к ней еле доплелся, а от нее уж почти что орлом вышел, да на ее золотые ручки молиться будешь! Поэтому доброе Дашино отношение старались заслужить и на услуги для нее не скупились.
Мысль всерьез заняться изучением массажа пришла к ней еще в ту пору, когда Кирилл попросил ее проведать занемогшую бабулю. Даша тогда поспрашивала массажистку в поликлинике, как можно помочь Михеевне. А когда применила на практике новые, только что полученные знания, удивилась, какие они действенные. Через какое-то время специалистка по массажу уволилась и уехала из села. Кабинет ее освободили, что было там, распихали что куда. А коробку с книжками и брошюрками на время поставили в подсобку, да и благополучно забыли. Даша взяла одну книжку домой, другую, полистала и увлеклась. Может быть, ее увлечению еще то способствовало, что в долгие "семейные" вечера сосредоточенное чтение этих книг стало для Даши своеобразным способом "ухода" из четырех стен, где она была замкнута с нелюбимым.
Вскоре Даша пришла к главврачу поликлиники и сказала, что хочет заочно учиться на массажистку. Тот всемерно желание ее поддержал, сам нашел лучшие курсы, и пока Даша училась, создавал для нее самые благоприятные условия. Делом новым она увлеклась по-настоящему, хоть и не легким оно оказалось. Первое время уставала страшно, приходила домой как выжатый лимон. Костя ругался:
- Даша, ну это не работа, а каторга. Я с железками целый день, и то не устаю так. Ты погляди, еле живая приходишь. Бросай ты это, Даш.
Со временем все вошло в норму: руки окрепли, налились силой, спина уже не так болела к концу рабочего дня. Пришел опыт, уверенность. А главное, работа приносила удовлетворение и была в радость, потому что результат вложенного труда сказывался очень скоро, прямо-таки на глазах. Даша выписывала себе книги, самостоятельно изучала по ним новые техники массажа. Даже ездила к известному в крае целителю-костоправу, и он разрешил ей несколько дней находиться с ним рядом, смотреть на его работу. Даша привезла от него несколько тетрадок заполненных только ей понятными записями, рецептами травяных сборов, настоев, припарок…
Так что с письмами выяснить было проще простого: Даша встретила на улице почтальонку, что в их краю газетки-журналы разносила, и поинтересовалась, кому в селе приходят письма от Кирилла, либо, кто ему пишет. Почтальонка порасспросила своих напарниц и на следующий день с утра сама явилась сообщить результат, который Дашу покоробил. Даже не потому, что обнаружилось - не так-то просто раздобыть Кирин адрес, а потому, что Кирилл оказался как бы никому не нужен - ушел, и все поставили на нем крест. Этого Даша не ожидала. Как, почему Алка ему не писала?!
Под впечатлением этого открытия Даша и работала в тот день.
Перед обедом вышла по какой-то надобности из кабинета, и среди пациентов в очереди взгляд ее выхватил человека, увидеть которого она не ожидала, да еще именно сегодня. Даша поздоровалась с ним, спросила:
- Вы тоже ко мне?
- К вам. Продуло меня или что, но шею заклинило - поворачиваюсь, как волк, всем телом, - пошутил Дашин пациент. - Да боюсь, не попаду к вам до перерыва.
- Вы не уходите. Вас я в обеденный перерыв приму.
- Да зачем же?.. Я подождать могу…
- Вы мне нужны. На ловца и зверь бежит, - чуть улыбнулась она.
Да, именно этот человек и был нужен сейчас Даше.
***
- Вы меня помните, Олег Евгеньевич? - спросила Даша, когда следователь Крылов вошел к ней в кабинет.
- Конечно, помню. Что за нужда у вас на этот раз?
- И Кирилла помните?
- Даша, как я могу не помнить вас обоих? И ваш визит. Такое, признаться, случается не часто, - он улыбнулся. - Но даже если б память у меня совсем дырявая была, события последних дней напомнили бы. Это ведь его жена так трагически погибла, Алла Тиханович. Постойте-ка, а вы - Бессонова. Так это ваш муж увел детей?
- Они и сейчас у нас. Вы раздевайтесь. Да, пиджак, рубашку снимайте. Вот сюда одежду. Садитесь, сначала я посмотрю. Где больно будет, вы скажИте.
Теплые пальцы пробежали по плечам, по шее, легко надавливая.
- Да, вот здесь… вот… - поморщился Крылов.
- Ложитесь на кушетку, расслабьтесь.
С минуту Даша молча разминала мышцы, потом заговорила:
- Я бы сама к вам пришла, помощи просить.
- Чем могу?
- Мне нужен адрес Кирилла. В селе ни у кого нет. Можете узнать, куда его отправили?
- Да не может быть, чтоб совсем никто не знал! Жена-то разве не писала ему? Ведь когда заключеного переводят в колонию, жене об этом сообщают, адрес его присылают.
- Нет, ни одного письма Алла ему не написала. Я узнавала на почте. Так вы поможете мне?
- Да… Да, конечно. О чем разговор. Я постараюсь узнать побыстрее.
Теперь и днем, и ночью мысли Даши были только об одном: Кирилл и дети. Костя ни о чем ее не спрашивал. Вообще сделался молчаливым. Только по вечерам увлеченно возился с близнецами, смеялся вместе с ними и дурачился. А с Дашей молчал. И все понимал. Она перехватывала его взгляд, когда тревожно вскидывалась от всякого стука, от звука машины, проезжающей по улице - боялась, что вот-вот придут забирать у нее малышей.
Следователь Крылов принес адрес Кирилла уже на второй день, когда пришел на второй сеанс лечебного массажа. Даша смотрела на строчки адреса, который выглядел странно, непривычно. Область, буквы, через знак дроби ряд цифр, номер отряда… Только имя было таким родным, до боли, до слез… Даша еще не знала, что она будет делать с этим адресом. Да, понятно, надо написать Кириллу, сообщить обо всем, что тут произошло… Ведь едва ли кто-то другой подумает это сделать. Но такое писать… доверять бесстрастной бумаге принести ТАКУЮ весть… Разве донесет бумажный листок теплоту ее сердца, разве обогреет? Да, она напишет. Но надо собраться, надо подумать, как написать… А пока… есть еще одно дело, в котором Даше надо было, наконец, поставить точку.
Однажды Даша обнаружила у себя черту характера, которая для окружающих могла показаться абсолютно несвойственной для нее. Обычно она отличалась большой терпимостью к людям, к их слабостям и недостаткам. Порой бывала даже слишком терпима, и там, где другая взвилась бы и устроила скандал, Даша умела пропустить чужие поступки мимо сердца, даже если они, вроде бы, должны были ее зацепить. Нет, Дашу они нисколько не задевали, осыпались шелухой, ничуть ее не марая.
Но оказалось, что и для Даши существует мера терпимости. И даже в таком случае она не скандалила, возмущения своего не демонстрировала громко, да вообще никак не выказывала. Просто человек, преступивший границу, определяемую Дашиными представлениями о порядочности, переставал для нее существовать.
Таким человеком стала Наталья из лаборатории. Та самая Наталья, которой Кирилл доверил единственное доказательство своей невиновности - сделать анализ крови, и "благодаря" которой доказательства этого не получил. Даша узнала об этом от самого Кирилла. Сказал он и своем подозрении, что Наталью взяли в оборот и вынудили так поступить. В тот момент Даша как будто даже посочувствовала в душе - уж ей ли было не знать, что значит "взять в оборот" в исполнении Галины Елецкой…
Что за осадок лег тогда на душу, она и сама не знала. До тех пор не знала, пока ни встретилась с Натальей, придя за каким-то делом в лабораторию. Даша не вспомнила о ней, когда шла в лаботорию, и даже не знала, кто из лаборанток - она. Но увидела молодую женщину, избегающую на нее смотреть, и каким-то образом все поняла, вспомнила. Вот этот бегающий взгляд и сделал свое дело - Наталья поступила недостойно и хорошо это понимала сама. И теперь - бегающий перед Дашей взгляд... Мелко, противно... Если виноватой себя чувствуешь, ну повинись, в конце-то концов, облегчи душу…
Хорошо, что встречались они не часто, иначе отношения Даши и Натальи бросались бы в глаза. Но встречались они, их кабинеты находились в противоположных сторонах здания. К тому же, если Даша просто не замечала лаборантку, то для Натальи даже редкие встречи были болезненны, и потому она явно избегала Даши.
В тот день Наталья не ждала для себе никакой беды, когда подняла трубку телефона, назвала себя, как было заведено, и услышала:
- Это Дарья Бессонова. Приходи в мой кабинет после пяти. Мне надо с тобой поговорить.
- Приду, - только и смогла выговорить Наталья, и торопливо опустила трубку, как будто она раскалялась в ладони.
***
Ожидая встречи с Натальей, Даша вдруг поняла, что после нескольких лет почти полного молчания с этой женщиной ей будет не просто заговорить с лаборанткой. Челюсти сводит при одной мысли о ней, и слова будут цедиться сквозь зубы. Нет, она не собиралась выказывать демонстративную неприязнь, такое тоже было Даше поперек натуры... Она помедлила и пошла за чайником в подсобку, где нередко проводила свой обеденный перерыв со старыми знакомыми из процедурного. Насыпала в тарелку каких-то печенюшек, воткнула вилку в розетку и устало присела на стул. Под негромкое клокотание закипающей воды закрыла глаза, отгоняя на минутку всякие мысли, которые не давали покоя ни днем, ни ночью.
Наталья пришла ровно в пять.
- Бери стул, садись, - кивнула Даша и налила кипятку в две чайные чашки, обхватила свою, согревая ладони. - Расскажи мне, как все было тогда.
Брови Натальи недоуменно прыгнули, и Даша поморщилась:
- Только давай без этих гримас. Просто расскажи.
- Ты все знаешь, - угасла Наталья.
- Если б знала, тебя не спрашивала бы, - опять поморщилась Даша. - Давай, все, как было и без хитростей. Кто тебя обрабатывал? Сама Елецкая?
- Она... Нет…
- Да перестань ты икать! - раздраженно прикрикнула Даша. - Я не собираюсь на тебя собак вешать. Что сделано, то сделано. Но мне надо знать - как и почему. Хлебни чаю, успокойся и рассказывай.
Наталья послушно отпила глоток из чашки, поставила ее на стол, и, глядя, как кружится на поверхности чаинка, заговорила:
- Сначала не она. Я ведь сделала анализ, специально пришла в тот день пораньше... И тут заходит ко мне шефиня.
- Кто?
- Ну, наша, Сапрыкина. Ты, говорит, у такого-то кровь на анализ брала? Брала, говорю, и смотрю на листок, что на столе передо мной лежит, думаю, она спросит сейчас, какой результат. Этот? - спрашивает. Берет его и при мне рвет на кусочки. Я глазами хлопаю, а она говорит: забудь, что тут было. Ну и дальше: бла-бла-бла… Короче, чтоб поняла я, как крепко надо мне язык за зубами держать. Сапрыкина клочки себе в карман положила, журнал для записей забрала и ушла. А я сижу, и хоть плачь - в такой переплет попала. Даже на Кирилла зло какое-то было, что втянул меня в это дело. И еще раздумываю, говорить мне ему или послушаться Сапрыкину. Тут звонок. Елецкая. Видать, Сапрыкина уже позвонила ей, и прокурорше не понравилось, что я знаю больше, чем надо. Решила дожать. В общем, сказала… Ты помнишь, может, братишка моего Володея тогда сделал аварию, и сам еле живой остался. Володька страшно переживал, мотался в краевую больницу без конца, я тогда каких только лекарств ни доставала. Но, слава Богу, оклемался. И только он домой выписался, только мы порадовались, тут новая беда - завели на него дело и начали таскать к следователю. Володей аж почернел, сильно за брата переживал. Ну вот Елецкая и говорит мне: выбирай, кого спасти хочешь, вашего Лешку или Кирилла.
- И все это она по телефону? - недоверчиво спросила Даша.
Наталья махнула рукой:
- А кого ей бояться? Ну, где намеками, где как…
- Ну ладно. Понятно все.
- Даша! - Наташка даже подалась вперед. - Я подлая, конечно. Но ты войди в мое положение… Следствие тогда, и правда ведь, прекратили сразу. Да я же понимала, что запросто открыть могут… как это говорят - по "вновь открывшимся фактам"… Но я решила… если до суда у Кирилла дойдет, я все расскажу, правду расскажу. И про ее шантаж подлый. И как же рада была, до этого дело не дошло.
- Рада… - усмехнулась Даша. - Так что там было, в крови? Ты помнишь?
- Конечно, помню. Препарат… в малых дозах он как снотворное. Посильнее концентрация - буйных успокаивают. А у Кирилла в крови такое содержание было… как обухом по голове. Не было у него с Алкой ничего в ту ночь. Даже при Кирином здоровье абсолютно исключено. Тут я тебе чем хочешь поклясться могу.
- Не надо. Я и без тебя знаю.
- Не держи на меня зла. Прости…
Даша вздохнула. Подумала, что даже если скажет "прощаю", в душе простить… нет, просто забыть не сможет.
- Бог простит. И Кирилл, может быть. А я что… - Она встала, давая понять, что говорить больше не о чем.
- Даш… погоди… Ведь выписка-то Кирина цела осталась… В журнале Сапрыкина, конечно, все убрала, а выписка у меня осталась.
- Как? - не поняла Даша. - Она же ее у тебя на глазах порвала!
- Да она другой листок порвала. Я машинально глянула тогда на тот, что рядом лежал, а она и схватила, думала - Кирин.
- И не прочитала? Даже из любопытства?
- Она хотела. Да ведь слепая, как тетеря. За очки хвать, а их нету, не взяла с собой. Ну и давай рвать демонстративно, передо мной, значит. Да какая разница… в журнале же было.
- И где теперь выписка?
- Дома у меня. Я принесу, отдам тебе. Сколько раз хотела сжечь, и не могла… тошно даже в руки брать. Я принесу. Хотя теперь эта бумажка вообще ничего не значит.
Наталья стояла, но не уходила, как будто еще не договорила, не сказала о чем-то таком, что убедит Дашу: ну да, гадко поступила… и все же, не такая ведь она, Наталья, подлая… Но слова куда-то все подевались и надо было уходить… И вдруг она вскинула глаза:
- Даша, а ты знаешь, что Алка в психушке лежала?
- В какой еще психушке? Когда?
- Ну как же… да помнишь ты! Вскоре, как родила. В краевой больнице. Они, конечно, никому не говорили, в смысле, где именно она лежала. На учет не вставала у нас, не наблюдалась. Но документы-то ее пришли. Так что знал кое-кто, да молчал. А сейчас чего уж… в общем, слух ползет. Она и пожар в помешательстве устроила, это точно.
- Что у нее было?
- Шизофрения.
***
Аллу похоронили, но дети все еще оставались у Бессоновых. Даша жила в тревоге, ожидая с часу на час, что за мальчиками придут. Первые дни она с горечью думала, как опустеет дом без них, и от тоскливых мыслей на глаза наворачивались слезы. Она просто представить не могла, как сможет отдать их прокурорше. От собственного бессилия хотелось выть.
Прошел день, другой, третий… Даша перестала водить мальчиков в детский сад, опасаясь, что Елецкие заберут их оттуда. Вела к Марии, уходя, упрашивала:
- Мама, не отдавай их без меня.
- Да как же, Дашуня?.. Как не отдавать-то? У них все права, они родные бабка с дедом.
- Не знаю как... Но без меня не отдавай, прошу тебя. Пусть за мной вон мальчишки соседские прибегут.
Елецкие вспомнили о внуках, когда на девятый день отвели поминки по Аллочке. Но для Даши эти девять дней даром не прошли. Если сначала в ней жило чувство страха и ожидания: придут и отберут; то вскоре оно сменилось раздражением против Елецких: а почему, собственно, именно с ними должны быть сыновья Кирилла? Вон ведь, даже не вспоминают о детях, не знают, где они и с кем. Вслед за этим пришло ожесточение. Куда и делась из Дашиного сердца жалкая просительница – Даша теперь знала, что делать, и была готова к встрече.
Елецкие пришли вечером. Было уже темно по осеннему времени. По окнам скользнул свет фар, Даша услышала звук мотора, смолкший рядом с домом.
- Костя, прошу тебя, уведи детей подальше, хоть в нашу спальню.
Даша была почти спокойна, только Костя, задержавший на ней взгляд, заметил, что лицо ее слегка побледнело и… затвердело, что ли. Ни слова не говоря, он собрал с пола машинки, которые купил сегодня для малышей, взял их за маленькие ладошки и увел за собой.
Не двигаясь с места, Даша слушала, как отворилась сенная дверь, потом неловкие, неуверенные шаги прозвучали в сенцах, и рука шарила в потемках по двери в поисках дверной ручки. Выключатель был в двух шагах от Даши. Обычно, если кто-то шел в темноте с улицы и не знал, где включается свет, хозяева заботливо щелкали выключателем. Но не сегодня.
Наконец, дверь открылась, вошли Галина с мужем, поздоровались сдержанно.
- Мы за детьми, - проговорил Анатолий. – Спасибо вам за все… - У Даши появилось ощущение, что слова он произносит через силу, как человек смертельно уставший. – Они у вас?
- Да. Только… зачем вы пришли за ними?
- То есть… что значит, зачем?.. – Отец Аллочки с удивление уперся взглядом в Дашу и, кажется, только теперь по-настоящему ее увидел. Раньше он говорил с «кем-то», и вот только что этот «кто-то» обрел лицо.
- Вам не нужны эти дети.
Галина отстранила супруга и выступила вперед. В сердце своем Даша ужаснулась перемене, произошедшей с этой холеной, всегда ухоженной женщиной. Она постарела на несколько лет, сделалась какой-то тусклой, смазанной. Черты лица поплыли, кожа потеряла прежнюю подтянутость и упругость. Но именно сейчас Даше не было ее жаль. И она не дала Елецкой выговорить ни слова, та успела лишь открыть и снова закрыть рот.
- За девять дней вы о них даже не вспомнили!
- Нам сказали, что мальчиков определили к хорошим людям, - запоздало пояснил Елецкий, - за ними смотрят.
- Да, они в хороших руках. И в ваши руки эти дети не попадут.
- Кто ты такая?.. – наконец, прорвало Галину. – Как ты смеешь?..
- Напомнить, кто я такая? Тебе – напомнить? Хочешь, чтоб я детей тебе отдала? Да никогда. Довольно с тебя Кирилла и Аллочки. Ты им жизни поломала, а дочь и вовсе убила…
- Замолчите! Как вы смеете? – охрипшим вдруг голосом проговорил Елецкий.
- Замолчать? Как вы? – скривила Даша губы в усмешке. – Страус. Спрятал голову - ничего не вижу, ничего не слышу. А результат теперь видишь? Думаешь, ты не виноват в Алькиной смерти?
- Что вы городите?! Я не понимаю…
- Еще бы! Конечно не понимаешь! Так расспроси ее вон. Спроси, почему сумасшедшую без присмотра оставила? Вы бы Костю-то поблагодарили, что она не успела мальчишек с собой утащить. За детьми явились? А что ж не беспокоились, когда сумасшедшей их доверяли.
- Кто сумасшедший?..
- Так супруга даже вам не сказала, что Альку от шизофрении лечила?! Идите-ка да расспросите ее сначала. Про то, в каком дурдоме Аллочка лечилась, про спектакль с изнасилованием. Как дочку под Кирилла подкладывала. Как в тюрьму его упекла. А если она чего не расскажет, приходите тогда ко мне. Я много могу рассказать. Показать даже могу кое-что. Посмотри-ка, догадаешься, что это за бумажка? - развернула Даша листок перед глазами Галины.
- Что это? – спросил Елецкий.
- Анализ крови Кирилла после той ночи, в клубе. Про то, чем Аллочка его опоила.
- Врешь! Нету никакого анализа!
- Вот он, - улыбнулась Даша. – Глазам своим веришь?
- Ты им уже ничего не докажешь!
Даша ухмыльнулась, видя, какими глазами посмотрел на супругу Елецкий. И тут почувствовала, как сзади подошел и остановился Костя. Сердце нехорошо заныло… Переглотнула и сказала:
- Я не буду никому ничего доказывать. Я просто расскажу людям. И все будут знать, что именно ты убила дочь. Ты довела ее до такого состояния. А до детей не доберешься - руки коротки. Еще раз явишься мальчишек забирать, и молчать я не буду.
- Уходите, – услышала она голос Кости. – Дети у нас останутся. Сегодня… А там посмотрим. Уходите.
И уже когда смолк в отдалении звук мотора, Даша обернулась, наконец, и уткнулась в грудь Косте, пытаясь унять прыгающие губы. Он положил ладони ей на плечи и тихонько гладил.
Костя был ошеломлен и испуган. Конечно, он слышал, о чем говорила Даша с Елецкими, но главное – КАК. Дверей внутри деревенских домов ставить не принято, да едва ли двери сдержали бы ту ярость, ненависть, презрение, что прорывались в Дашином голосе. Костя и не подозревал, что уступчивая, покладистая Даша может быть такой… безжалостной. Сейчас он, кажется, самому себе не верил уже, что именно такой была пять минут назад вот эта маленькая, хрупкая девочка со вздрагивающими плечами.
А Даша, может быть, и сама не знала такого в себе. Вот она, школа Елецкой… урок жестокости, который однажды стал Даше «подарком» к Восьмому марта. Ох, не знала в тот, далекий теперь, мартовский день Галина Георгиевна, какие семена уронила в Дашино сердце, и как нестерпимо больно, в какой убийственный момент вонзятся в нее шипы чертополоха, взросшего из тех семян…
***
А на следующий день Анатолий Елецкий покидал в сумку вещи и уехал к матери. Насовсем. Вечером пришел к женщине, в которую был когда-то влюблен чистой юношеской любовью. Года два назад женщина похоронила мужа, одна растила двух детей. Анатолий заявился к ней да и остался.
Галина так глубоко уходила в свои мысли, что переставала замечать окружающее. Ох и тошно ей было там, куда влекли мысли... беспросветно, горько, смутно... Пожелай, так и сама не объяснила бы, о чем так глубоко задумалась, хотя... спрашивать-то некому было, а доме стояла тишина кладбищенская. А о чем думала? То ли с Аллочкой бесконечный монолог вела, ждала какого-то ответа... то ли искала, где и когда, почему порвалась та ниточка, которая связывала ее с дочкой, вернее, доченьку с нею. Ведь всегда уверена была, что Аллонька ей открыта во всем, ничего не оставляет даже на самом донышке души. Улыбалась, бывало, мысли, что близки они с Аллонькой так, будто позабыла акушерка пуповину перерезать... Доулыбалась... Завыть бы. Запричитать по бабьи, раздирая грудь, где печет так нестерпимо... А вот даже и слез нет. Глаза сухие, будто пустыня песчаная...
Галина вздрогнула, вдруг наткнувшись взглядом на чьи-то чужие глаза, глядящие в упор. От какой-то жути мгновенной сердце сжалось в тугой ледяной комок. Но в следующую минуту наваждение ушло, досада осталась: вот ведь, не слыхала, как дверь стукнула, как эта вошла... Тяжелым, темным взглядом уперлась в незваную гостью:
- Что тебе надо? Злорадствовать явилась?
Даша не смутилась.
- Пришла посмотреть, с чем ты осталось. Похоже, кроме памяти об Аллочке у тебя и нет больше ничего?
- Радуешься? Пляшешь на ее могиле?
- Нет. Я ей такого не желала и горе твое нисколько меня не радует.
- Так зачем явилась? В моем доме тебе места нету.
- Да мне оно и не надо.
- А что надо-то?
- Защитить от тебя Кириных детей. Напиши мне расписку, что передаешь мальчиков под мою опеку до возвращения Кирилла и не будешь иметь никаких претензий. Заверим у нотариуса, чтоб все было по закону, и все. Больше мне от тебя ничего не надо.
- Это с какой бы стати я тебе такую расписку дала?
- Потому что иначе я отберу у тебя последнее – память о дочери. Люди будут показывать на тебя пальцем и говорить, что это из-за тебя Алла умом тронулась, что это ты виновата во всем, и в ее смерти тоже. И когда все вокруг так думать будут, когда ни в ком сочувствия не найдешь, вины твоей вдесятеро прибудет. А ведь сама-то ты винишь себя без конца, правда? И Аллочка, пожалуй, тоже. Спишь-то спокойно?
И по тому, КАК вздрогнули глаза Елецкой, КАК посмотрела она на Дашу, поняла та, что нечаянно ткнула в очень больное.
- Ты этого не сделаешь, - с запинкой, внезапно охрипшим голосом сказала Галина.
- Ух ты! Давай, про совесть еще мою скажи. Сделаю. И еще как! Ты это знаешь. Или думаешь, стану выбирать между тобой и мальчиками? Так ты мне еще меньше, чем никто.
- А они тебе кто?! - выкрикнула Елецкая. - Чужие они тебе! Тебе они тоже никто!
Помолчав, Даша сказала:
- Они – сыновья моего любимого мужчины. Они должны были быть моими сыновьями. И больше я не стану тебе разъяснять, какое право я на них имею. Я не дискуссии с тобой пришла разводить. Давай, бери бумагу и пиши. И знай – детей ты в любом случае не получишь. Даже если не откажешься от них. Увезу. У чужих людей спрячу. Но только тебе не отдам.
Даша вовсе не была уверена, что Елецкая вот так запросто отдаст ей внуков. И когда после ее слов Галина сидела, опустив голову, Даша ждала всего: и скандала, и слов «пошла вон»... Она не волновалась. Знала, что мальчишек не отдаст. Как – не важно, придумается что-нибудь... А Елецкая молча села за свой рабочий стол, взяла чистый лист бумаги и начала писать. О чем она думала в короткие минуты, перед тем, как выполнить Дашино требование? Вправду боялась, что молва людская испачкает память об Аллочке? Или до внуков ей не было, собственно, никакого дела? Или почувствовала, что Даша сейчас сильнее ее, а у нее ни то что для войны, для жизни и то сил нет...
Написала, перечитала написанное и так же, не говоря ни слова, начала одеваться. Не прошло и часа, в руках у Даши был документ, удостоверяющий, что она является законной опекуншей малолетних Артема и Александра Тихановичей.
Радовалась ли Даша, одерживая верх над Елецкой? Нет. Не чувствовала она никакой злой радости. То, что Даша делала сейчас, было необходимостью. Необходимость защитить малышей придала ей сил и уверенности, страх перед Елецкой исчез, как ни бывало. Однако поступки Дашины, слова жестокие и злые были настолько против ее природы, что всякий раз после встречи с прокуроршей, несмотря на одержанный верх, Даше хотелось плакать, злые слезы подступали, грозили пролиться.
Но вот что за мальчиков теперь можно быть спокойной, это ее, конечно, радовало. И все бы хорошо, но что-то смутное томило душу. Кирилл... О нем болела душа. Раньше только сны мучили, а теперь стала вообще бояться ночей. И рассказать никому не могла, не хотела, о том, что с нею происходит. Только Костя ночью молча прижимал ее к себе, не спрашивая ни о чем. И думал, наверно, что ей опять что-то плохое приснилось, оттого сердце колотится так, будто о самые ребра бьется, и ужас еще стоит в глазах.
Может, вот этот собственный страх перед ночами и подсказал ей, что ночи Елецкой тоже неспокойны... может, как-то почувствовала это Даша.
***
Через несколько дней после того, как от Елецкой ушел муж, в одно из воскресений приехала к ней свекровь. Галина безучастно смотрела, как та по-хозяйски зашла на кухню, скользнула взглядом по залитой кофе плите и по грязным чашкам в мойке. Посмотрела в холодильник, в хлебницу с заплесневелыми ломтями. Потом налила воды в чайник, поставила кипятить. Погремела посудой, позвала:
- Иди чай пить!
В кухне оказалось прибрано, стол накрыт к чаю. Галина села напротив свекрови, взяла чашку, отпила глоток, с трудом сглотнула. Она глотала горячий чай, не различая вкуса, и лекарство какое-нибудь горькое точно так же пила бы. Глаза медленно набухали слезами. Она поставила чашку на стол и закрыла лицо руками. Плечи вздрогнули. Василиса молча и угрюмо налила себе вторую чашку чаю.
Никогда в жизни Галина Георгиевна не испытывала потребности в сострадании. Это всегда было ниже ее достоинства. Чтоб ей сочувствовали? Не дождутся! Она сильная, независимая. Пусть у нее ищут сострадания. И ведь просили о нем, как о милостыни. За родных, в беду попавших, прокуроршу просили, старались разжалобить, да просто человеческого понимания искали. Искали, чаще всего, напрасно. Галина Георгиевна расценивала это не более, чем унизительные заискивания перед ней, а тем более, если человек абсолютно ничем не мог быть ей полезен. Ну то есть, никчемный абсолютно человечишко, неудачник. Тогда всякая просьба просто раздражала Елецкую. И слыла он человеком твердокаменным, мол, к ней идти просить бесполезно.
А тут... ни то, чтоб сочувствия ждала она от Василисы или еще там чего... Но просто слова теплого, человеческого. Впрочем, может и сочувствия. Не казенных слов соболезнования, не любопытства к ее беде, не преувеличенных вздохов... А вот такого спокойного и уверенного присутствия рядом другого человека, искренне неравнодушного.
Галина взяла себя в руки, промакнула салфеткой мокрые глаза, спросила:
- Ты за делом каким пришла?
- Нет. Попроведать. Не совсем уж чужая, чай. Оно ить, как говорится, друг на друга глядючи, улыбнешься, а на себя глядючи, только всплакнешь. Погляжу вот, как живешь.
Галина хмыкнула, мотнула головой:
- Ничего. Живу.
- А мальчики-то не у тебя, что ли? - Василиса огляделась, тщетно пытаясь увидеть какой-нибудь признак присутствия в доме детей.
- Детей забрала Дашка.
- Как забрала?
- Я отдала их ей в опеку.
- Ну-ка, как это? Расскажи-ка...
Галина поморщилась. Ни то, чтоб не было у нее желания говорить на эту тему, ей вообще говорить не хотелось. Разговор требовал усилий, а ее хватало только на короткие фразы. Но пришлось-таки рассказать о Дарьином визите.
- И хорошо, - вопреки ожиданиям Елецкой сказала Василиса. - Ты их не трогай - Дарью да Кирилла. Пусть, наконец, живут, как сами хотят. И впредь не строй им козней. Знаю, с тебя всякое станется. Правильно Дарья детей тебе не отдала. Ты ведь мал-мало попривыкла бы к ним, и стала бы мороковать, как совсем себе оставить, Кириллу не отдавать. Нет, скажешь? Чего плечиком дергаешь. Так бы оно и было. И запросто подвела бы ты дело так, чтоб лишить Киру отцовства, а деток, значит, тебе отдать. Вот така у тебя гнилость внутри, Галина. Так что Дарья все по уму сделала, а ты... хватит уж грехов на твою душу. Ты теперь об дочке думай. Кто ее грехи отмолит, кроме тебя? Тут доброе дело сделаешь, а ей там, - Василиса указала вверх, - зачтется.
Галина отрицательно покачала головой, горько сказала:
- Я в церковь ездила... с батюшкой говорила...
- И чего он тебе сказал?
- Говорю ему, доченька, - говорю, - золотая моя погибла, единственная. Что мне можно сделать теперь для нее? Я же никаких правил не знаю, обычаев. Он спрашивает: "Она крещеная, дочка твоя?" А как я могла ее крестить, коммунистка, на должности на такой? "Плохо, - говорит, - матушка. Молиться ты за нее, конечно, можешь. Только не дойдут до нее твои молитвы", - Галина прикрыла ладонью задрожавшие губы.
- Правильно батюшка сказал. Только обманула ты его. Алька-то погруженная ведь. Так что молись, отмаливай ее, проси прощения за всё, что натворили вы с ней.
- Как?.. Что значит - погруженная?!
- Это почти то же, что крещенная, только не в церкви. Альке тогда году не было, а ты уезжала, помнишь, на два что ли дня? Я и позвонила Толику, чтоб к нам немедля приехал с дитем. Ну и вот... собрала старушек, все как положено сделали, молитвы какие надо отчитали, водицей святой окрестили.
- Да как же ты догадалась?! Ох, спасибо тебе, Василиса!..
Гостья вздохнула:
- Чего мне твое спасибо?
- Так может, надо тебе чего? Проси, все что хочешь проси!
- Ну-ну... кто тонет, ему нож подай - за нож ухватится. Так же и ты - ишь, ласкова стала. А ничего мне на надо, - усмехнулась женщина. - Я к тебе пришла вот... потому как в горе одна ты осталась, это нехорошо. И внучку жалко мне, сильно жалко. Да только... сердце мое все одно отвратно от тебя. Вроде про добры дела ты мне говоришь, а у меня веры к тебе нету. Мальчиков Дарье отдала - хорошо. Я тоже не хотела, чтоб ты их под свою руку брала. Но сегодня ты так, а завтра я не знаю, чо тебе в голову ударит - и крута гора, да забывчива. В церковь пошла вот. Это шибко хорошо. Правду говорят, беда вымучит, беда и выучит. А по душе ли пошла? Не по моде? Щас все, кому надо и не надо в церкви поклоны бьют, ничего про то не разумея. Так вот интересно мне всегда - к Богу они идут или в церкву просто, и дальше стен в картинках не видят ничо? Вот и про тебя тоже ум у меня нараскоряку - ждать от тебя всякое можно. И обиды на слова мои не держи. У меня больше причин для обиды - ты, почитай, на целую жизнь сына меня лишила. Для чего? За что? А тебе вон - что есть он, что нет.
- Это ты к тому, что ничего не спрашиваю про него? А что спрашивать? Я про него и так все знаю, столько лет прожили, я мысли-то все его знала, ни то что дела. Зла на него не держу... Хоть вроде и бросил он меня в такой час тяжкий... Да сама виновата, скрытничала от него. Вроде и семья, а он всегда отделенный... вот и отделился совсем. А так... ему сейчас лучше, чем мне. Я потеряла все, а он хоть и потерял, да что-то и нашел. Пусть живет. Ты останешься ночевать?
- Нет. Вечером наша машина пойдет, меня заберут. Пойду вот еще к Дарье зайду, на мальчиков погляжу. Привыкла я к ним.
***
Даша обрадовалась гостье. Хоть и знала-то Василису всего ничего, но было что-то в этой пожилой женщине притягательное для Даши. Может быть, чувствовала в Василисе особое отношение к Кириллу, такое глубокое и сердечное, какого не видела ни в ком другом. И потому тянулась ее душа к родственной, созвучной.
Даша быстренько на стол собрала, как же - гость в доме, да чтоб за стол не усадить? Тем более, что по случаю воскресенья приготовила обед не будничный, еще и пирогов напекла.
На тот случай Мария тоже как раз к дочке зашла, и получился такой хороший душевный обед. За столом сидели полным мужским и женским составом: и Костя дома был, и тут же Санек с Артемом. Василиса все про мальчишек расспрашивала, а хозяева с удовольствием рассказывали, вспоминали смешные случаи. Так по-семейному дружно да тепло сидели, что из-за стола выходить не хотелось. Но мальчики в конце концов вернулись к своим играм, Костя вспомнил о какой-то работе во дворе, его ожидающей. Вместе с ним и Мария поднялась:
- Пойду я, доча. Я ведь на минутку только заглянуть хотела, а гляди, уж на второй час "минутка" перевалила.
И Даша с Василисой остались вдвоем. А под чаек-то до того складно разговор течет, и сам собой повернул он на то, о чем Даша не говорила ни с кем, что всецело принадлежало ей одной. О Кирилле.
- Ты у меня про адрес Кирин спрашивала, - напомнила Василиса. - Так что? Нашла? Теперь-то уж он знает про тутошние дела.
- Нет, не знает.
- Как это?
- Ему не пишет никто. И Алла не писала. Мне следователь помог, который дело Кирино вел. А написать почему-то не могу...
И совсем уж не поняла Даша, почему вдруг все ее тревоги и страхи прорвались словами.
- Боюсь я... И говорить-то неловко. И чего боюсь - сама не знаю. Ночью... сон, ни сон... но такая жуть, я уж ложиться боюсь.
- Ну-ка, ну-ка?.. Видится что ли чего?
- И видится. А то шаги слышу, будто ходит кто по кухне, а потом шаги к нам, в спальню. Так ясно слышу... Костю хочу разбудить, а не могу. Двинуться не могу, будто окаменела вся. И голосу нет... ...
- Э, милая, так то ж домовой тебя донимает! Обычное дело. Ты с ним говорить не пробовала?
- Какое там говорить!.. Ни единого звука выдавить из себя не могу.
- Если сильно захотеть, хоть чуток, да выдавишь. Мол, к худу или к добру? Он ответит обязательно.
- Ой, не знаю, какое там к добру, когда такой ужас...
- Еще чего было?
- Да чуть ни каждую ночь. То чувствую, будто у плеча на подушке сидит кто-то, вот точно знаю, что сидит. И за руку меня держит. Прямо вот она рука, чувствую ее. И знаю, что не Костя это... А то еще ребеночка видела. Лежит между мной и Костей. И лицо у него Кирино. Не детское, как у мальчиков, а взрослое. И Костю вижу хорошо, лежит спит, и ребенка так же ясно, как его... Жутко...
- Хммм... чёй-то это нехорошо... нехорошо он как-то тебе показывается. - Пожевав губами, сказала: - Ну ничё, ничё, на него управу тоже найти можно. Я вот тебя молитве научу, будешь читать на ночь.
- Да пусть бы оно... Я бы уж потерпела как-нибудь... А только ведь сразу мысли... что это про Кирилла он предупреждает... Не случилось бы там с ним чего...
- А съезди к нему.
- Как?..
- Ну положена же ему свиданка.
- Да кто меня пустит?! Я ведь не жена... не родня...
- И-и-и-и, матушка моя... это горе не беда, это обойти можно. Да хошь у нас в деревне вон возьми - Люська вдовая. Дал ей ктой-то адрес одного, в заключении он, она и написала, познакомились, писать друг другу стали. Дак уже ездила к нему! И тоже ведь совсем никто, ни жена, ни сестра. Да я вот щас как приеду, я у ней все в подробностях разузнаю, как она свиданки добилась, и потом тебе позвоню и все обскажу. Ты мне телефон-то запиши, есть же на работе поди? А дальше уж ты как хочешь. Только, чтоб душа успокоилась, надо тебе с ним повидаться. Теперь ты мне вот еще чего скажи. Что мужик-то твой?.. Как он на эти дела глядит, что думает?
- Ох, - вздохнула Даша, - это еще одна моя головная боль.
- К мальчикам-то Кириным, он вроде по-хорошему...
- Так ведь Костя, считай, спас их, от смерти такой страшной увел. Как же ему к ним относиться? Чуть ли ни крестники его теперь, - Даша вздохнула: - Нет, правда, он к ним... очень хорошо относится. Покупает им всякое, то игрушки, то еще чего... Да вчера вон, смотрю - нету во дворе ни мальчиков, ни Кости. Уж беспокоиться начала, а они с обновками идут. Купил ботиночки обоим. Меня не спрашивает, знает, что не разрешу... Но все это нехорошо, неправильно. Я ему вот, на днях сказала, что мне с мальчиками лучше к маме уйти...
- А он что?
Даша вздохнула... что, он?
***
...Он пришел с работы, усталый. Пока плескался под краном, Даша собирала на стол. Мальчики крутились там же, около Кости. К Даше доносились голоса всех троих, мальчишки были довольны, взвизгивали, заливались смехом - как пить дать, весь пол там будет улит водой. А у Кости голос нисколько не менее счастливый. И абсолютно искренне. Ох Костя-Костя... Эта искренность ставила Дашу в тупик - как он может... вот так?.. Радоваться тому, что в их доме появились эти дети? Разве не понимает он, что сыновья Кирилла встали между ним и Дашей? Ответа на свои вопросы Даша не находила, и оттого, чувствовала себя так, будто они загоняли ее в тупик... А может, не хотела найти их, ответы? Потому что тогда надо было подумать: а душа-то у Кости золотая... теперь она это знает... Как же люди, среди которых он живет столько лет, не знают того, что скоро открылось Даше?! Почему отвели ему место столь незавидное, а он, как будто и свыкся, принял роль никчемного бедолаги... Как такое быть может?! Или сознательно уходила Даша от этого ответа, потому что обнаружив его, тут же надо было отвечать на другой, очень болезненный вопрос: "Что же ей-то делать с ним, с законным мужем? Плюнуть в его золотую душу?.. Что с ним тогда будет?!"
Костя вошел в кухню, еще вытирая полотенцем мокрые, взлохмаченные волосы.
- Что у нас новенького?
- Ничего, - пожала плечами Даша. - Все в порядке. Малышня, давайте-ка дядя Костя поест сначала, - это уже к Саньку с Артемом, обступившим Костю и желавшим немедленно чего-то рассказать ему про машинки, с которыми уже успели заявиться. - Или садитесь за стол, вместе с ним ужинать.
Мальчишки есть отказались и подались из кухни, отложив ненадолго свои "безотлагательные" дела.
- ... Костя... знаешь... давай-ка я с Санечкой и Артемом к маме уйду.
Он медленно обернулся:
- Почему?
- Что тут объяснять? Сам ведь все понимаешь...
- Ну вот... а говоришь - ничего нового... - Он опустил голову, помолчал... медленно заговорил: - Даша... ты это... не выдумывай давай. Не надо никуда уходить. Ну куда ты их поведешь в одной комнатке тесниться?
Едва ни вырвалось у Даши, что у мальчишек свой дом имеется, отцовский. Успела прикусить язычок, вдруг увидав, как въяве, усмешку Костину: "Ты хоть дождись его сначала, тогда уж в дом его пойдешь". Да нет, не сказал бы Костя этого, но это ведь и без слов ясно. Малыши-то одни жить в отцов дом не пойдут, значит, она с ними вместе... Тут и впрямь, одно сказать останется: хоть дождись сперва".
- Даша, плохо тебе здесь что ли?
- Да не плохо мне, Костя... Люди-то что скажут?..
- Люди? Про кого? Про меня что ли? - Костя усмехнулся: - Эт мне без разницы, я про себя много чего слышал, привык. А если про тебя... - Он вдруг широко улыбнулся, да не по-хорошему, с каким-то злым весельем: - Я ведь у Кирки учился рты затыкать. Пусть попробуют что сказать. Даша... - он нахмурился, лицо сделалось усталым и как-будто потемнело, - ты не думай, я все понимаю. Коротенькое у меня счастье получилось. Оно уж давно кончилось, да я вроде как с зажмуренными глазами жил, замечать ничего не хотел. А знаешь, когда уже нельзя стало на замечать? Это когда я с пацанятами в тот вечер пришел и увидел... понял... ты их, оказывается, так хорошо знаешь, что различаешь близняшек: кто Артем, кто Санька... Это ведь каким близким надо с ними быть...
Даша нахмурилась, припоминая - как это понял Костя? из чего? И вспомнила, как распорядилась тогда: ты Артемку раздевай...
- Так что, Дашуня, деньки мои счастливые - захотеть, наперечет все перебрать можно. Так хоть не укорачивай их еще больше. Я прошу тебя... побудь еще со мной... сколько сможешь.
ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ
Звериное чутье не подвело Седого и на этот раз. Он безошибочно указал Кириллу на новичка. Седулову будто приговор зачитали, когда он случайно увидел того парня. Чем он от прочих отличался? Да бог его знает! Но что-то было в лице...
И давно бы обогатилось зековское кладбище Седуловой могилкой, если бы не следовал он неукоснительно Кириному совету: пореже оставаться в одиночестве. Первое время Али ни то чтоб мучился, но испытывал неловкость, сознавая, что из-за него Кира нарывается на беду. Ведь не пожалеют, если что, обоих порешат. Конечно, с Кириллом справится не всякий, да и сам Али далеко не слабак, но так это ж если в открытую вышли бы, лицом к лицу. А тут тебе не галантный век, и в безликой толпе вовсе не рыцарская рука воровато и молниеносно ткнет под сердце заточкой. По десять раз на дню Али ждал этого удара, каменел спиною в толпе. Но спину прикрывал Кирилл, и в две пары глаз чутко ловили они действия всякого, кто оказывался рядом.
Али нервничал. Но в общем-то такое состояние не мешало ему, наоборот, мобилизовало и было на пользу. Седулов не суетился попусту, не шарахался от всякого стука, не вздрагивал. Он был на взводе, подобранный, как хищная кошка на охоте, с обострившимися чувствами, чуткий, как музыкальная струна, мгновенно отзывающаяся на малейшее прикосновение. Глаза, и без того неласковые, стали похожи теперь на черный зрачок мгновенно вскинутого оружия, готового полыхнуть смертоносно. Кириллу в какие-то моменты казалось, что вот-вот верхняя губа Седулова дрогнет в негромком, но грозном предупреждающем рыке, обнажит клыки.
В сложившейся ситуации оказалось минусом то, что Али уже был расконвоирован - срок его перевалил на вторую половину. Он мог свободно ходить по всей жилой зоне колонии и даже в город выйти, но в то же время его могли послать на работу в промышленную зону, где он мало отличался бы от вольного работяги. Там и подкарауливала Седулова опасность, потому что Кирилл работал только в локальной зоне колонии. Чуть-чуть не хватало ему до середины срока. Да ведь убийцам много и не надо - всего день, всего час, всего минуту удобную...
Кирилл знал, что, что хоть режим содержания зека и регламентирован четко законами, но в общем-то, многое зависит от начальства. Наслышан был всякого. Рассказывал, к примеру, кто-то в СИЗО еще, про жизнь в колонии строгого режима. Про то, что и там жить вполне сносно можно, когда хозяин по-человечески относится. "У нас там мужик один сидел, пятнашку тянул. Так что ты думаешь, жил в городе с женой и детьми, как вольняшка. А в колонию, как на работу, каждое утро. Вечером - опять к семье. Не, поблажки есть, тут главное, как попадешь, к какому хозяину".
Кирилл пошел к начальнику отряда - расконвоируйте, мол. Тот как и дОлжно: не положено еще, подожди чуток. Ну, Кира, так и так: жалко пацанов молодых, в бараке, мол, при мне их не трогают, а в промзоне прессуют. Отрядный, конечно: кто да что?
- Считайте, что вы мне этот вопрос не задавали. Я объяснил, почему хочу с мужиками в промзону выходить, а дальше дело ваше: нет, так нет.
Отрядный прекрасно знал, какую роль играет Кирилл в отряде. И не его, командира отряда заслуга, что в бараках стало гораздо спокойнее, человечнее, а заслуга именно вот этого парня. И просьба Кирилла, в общем-то, вполне разумна. А что, спокойный, уверенный в себе, ни одного нарушения за все время, а за отряд вон как на спортивном празднике выступил!.. Да ведь и воры его уважают, это тоже... авторитет какой иметь надо... А плохо что ли, если вверенные ему, старшему лейтенанту, зеки будут работать спокойно, без оглядки и страха? Ведь работа от этого только выиграет. Отрядный счел возможным похлопотать за Тихановича, и через короткое время сообщил Кириллу, что он расконвоирован раньше срока.
...Они оба почувствовали, когда смерть начала кружить совсем близко. Так близко, что порою Али видел ее отражение в глазах несостоявшихся исполнителей приговора. Но выходит, Кира оказывался еще ближе, так, что стеной становился между Али и его палачами. И все же, Али знал точно: раньше или позже - случится, это только вопрос времени.
Кирилл, по сравнению с Седуловым, казался безмятежно спокойным. Разве что глаза глядели чуть пристальнее, внимательнее. В конце концов это уверенное спокойствие передалось Али. "Не психуй", - сказал Кирилл, и этого оказалось достаточно, чтоб Седулов подумал: "Да и правда! Двум смертям не бывать, а одной... С одной мы еще потягаемся - нас-то двое".
А она покружила-покружила, да вроде как отступила на шажочек, укромной тенью затушевалась, приглядываясь да примериваясь. Какое-то время ничего не происходило. Пока однажды утром при разводе на работу бригадир Гоги не выдал Седулову наряд:
- Ты, дарагой, сегодня на пятнадцатый участок поедешь, там работы мал-мала, одному делать нечего. До обеда управишься, в обед за табой машина придет.
- Ты Седого туда одного отправляешь? - спросил Кирилл.
- Кира, дарагой, там и адного человека многа!
- Не пойдет так, Гоги. Посылай другого.
- Пачиму не пойдет, дарагой? Зачем другой посылать?
- Беспокоюсь я за корешка, за здоровье его, - проникновенно пояснил Кирилл, - Нельзя ему одному.
- Вах-вах, - зацокал языком Гоги, - такой маладой, такой бальной!
- Гоги, ты не чмокай, а назначь-ка лучше собственного корешка на пятнадцатый участок, пусть там отдохнет. А на нашем участке работы невпроворот, лишних людей нету, чтоб на курорт отправлять.
- Всегда ты недовольный, Кира. Зачем такой злой?
- Ты думаешь, что видел меня злого, Гоги? Вот если Али поедет по твоему наряду, ты увидишь, какой я бываю, когда сильно злой. Пошли, - кивнул Кирилл Седулову, поворачиваясь спиной к бригадиру.
Уже на участке, когда поблизости никого не было, Али сказал:
- Решил с ними в открытую играть?
- Ну не в поддавки же.
- Ты ведь им открытым текстом объявил, из-за кого их планы рушатся. Надо тебе это? Или ты от всякой подлянки заговоренный?
Кирилл хмыкнул:
- Ты обо мне не переживай, Али. Если я сам себя не жалею, так чужой жалости мне и подавно не надо. Так что скулеж кончай. Всего горя не переплачешь, даст бог, впереди еще много.
- Оптимист ты, кореш.
- То не я, это народ наш такой, в "надеждах" вечных. - Кирилл улыбнулся: - Бабка супруги моей, Василиса - ходячий сборник поговорок. Я от нее нахватался.
***
Прошло еще сколько-то времени, по состоянию своему напоминавшему мертвый штиль. Обманное состояние покоя, когда при солнце и безветрии, и при голубой безмятежности небес атмосфера так наэлектризована, что то там, то тут потрескивают едва слышно разряды и проскакивают невидимые искры, ударяя по нервам. А у самого-самого горизонта замерло черным пятнышком знамение жестокого ненастья. И уже непереносимо становится ожидание самого ненастья.
...Второй день Али получал наряд на пилораму в компании с еще одним мужиком тихим и незаметным, уныло тянущим зэковскую свою лямку. В первый день, когда на разводе Седулова определили на это место, и Кирилл собрался вмешаться, Али опередил:
- Не надо, Кира. Пусть.
Кирилл посмотрел испытующе и... промолчал. Он так же, как Седулов, чувствовал - надо дать событиям стронуться с мертвой точки. Нельзя, невозможно, чтоб все оставалось так, как сейчас.
Небольшая та пилорама располагалась в промзоне, прямо в лесу, и на ней по мере надобности бревна распускали на плахи, доски, брусья и прочий пиломатериал. Первый день минул без каких-либо происшествий. Али с напарником работали, не покладая рук. Тихий мужичок в работе был сметливым и умелым. Подходили машины, их загружали готовыми материалами, отправляли, снова пилили... А вот на второй день...
Не успели приступить к работе - напарник Седого сломал руку. То ли сам оплошал, то ли помогли. Али не видел, как это произошло - мужик вышел из дощатого сарая, где находилась станина с циркуляркой, а вернулся бледный, бережно прижимая руку к животу.
С первой же машиной Али отправил пострадавшего в лагерь. "Скажи там. Отрядному, что ли. Пусть пришлет кого-нибудь," - сказал, захлопывая дверцу кабины.
Прошло не менее часа, когда "борцы за справедливость" появились в широких, торцовых воротах сарая. Было их четверо. Против света видны были только черные силуэты. Приостановившись на несколько секунд, они неторопливо и молча двинулись вперед. По сараю вдруг потянуло ветром, и Седой обернулся. В другом торце тоже были ворота. Их, обычно, держали закрытыми, иначе такой сквозняк поднимался - все глаза опилками забьет. Вот внезапный сквозняк и заставил Али обернуться. Одна створка ворот была теперь распахнута, в проеме чернела фигура, небрежно опираясь рукой на закрытую половину.
- Многовато вас на замену, - хмыкнул Седулов. - Или такие работнички, что из всех как раз один нормальный работяга и наберется?
Он шагнул в сторону, там под стеной был свален ворох сучьев, веток, и вытянул увесистую дубинку.
Приблизившись, человеческие фигуры перестали быть силуэтами. Али слегка удивился, обнаружив, что один из незванных гостей - Гоги, собственной персоной. Трусоват ведь он был для исполнителя подобных акций. Впрочем, впятером против одного, такая арифметика как раз в его стиле. Да и другой еще, видать, соблазн у него был, - Кирилла достать. Если не самого, так хоть через дружка: мол, как ни стараешься ты дружка своего сберечь, а я, Гоги, своей собственной рукой корешку твоему кирдык сделает. "Хорошо бы именно его достать дубинкой. Да только ведь не полезет он первым, а до последнего дотянуться, это надо еще успеть", - с сожалением подумал Али.
В этот момент бригадир сунул руку за борт черной куртки, и в руке его появился нож. Он растянул губы в злом оскале, в темных глазах появился странный, безумный блеск. Нож в руке как будто что-то переменил в Гоги, пробудил в нем нечто шакалье. И уже подмывало его нестерпимое желание кинуться на жертву, чтоб всей стаей, рвать, бить ножом и дуреть от сладкой жути, от смертных хрипов и запаха крови.
- Ой, Гоги, тебя я больше всех жду, поторопись дарагой, абниму крепка!
Гоги в ответ опять ломано оскалился, зубы чакнули от внутренней дрожи, и он не вытерпел, сдавленно вытолкнул: "Убейте его!"
Но вопреки этим словам визитеры вдруг приостановились и лица их приобрели странное выражение - они как будто растерялись оттого, что происходило у Али за спиной. Он глянул через плечо. Темный человек все так же стоял в солнечном проеме распахнутой створки. Вот только человек теперь был другой.
- Убейте обоих! - взвизгнул Гоги. Но кто-то уже держал его за плечо, негромко что-то говорил.
Лица, мгновения назад такие уверенные, веселые даже, сделались теперь недовольными и сумрачными.
- Уходим, - донеслось до Седого.
- Эй, Гоги! - громко позвал он. - Да ты понятий не знаешь! Начал дело - доведи его до конца, у тебя нож в руке - бей. Давай один на один, - Али перекинул дубинку из руки в руку.
Бригадир дернул брезгливо губами, глянул на подельников, приглашая их тоже посмеяться над вызовом противника, достойного лишь презрения. Однако выражение их лиц было таково, что в голове Гоги закопошились какие-то смутные и нехорошие мысли.
- Вы что?!
- Нехорошо Гоги, - Кирилл стоял уже рядом с Седым. - Смотри, сколько свидетелей. Люди узнают, как бригадир понятия нарушает.
- А знаешь, тебя уважать перестанут, дарагой, - с улыбкой пообещал Али.
- Да вы что?! - в голосе бригадира зазвенели истерические нотки. - Вы ИХ слушаете? Этих?!
Гоги и впрямь был растерян. Эти ублюдки рядом... вдруг как бы оказались на стороне тех двоих. Законники поганые с их погаными понятиями. Ведь и правда, не станут молчать, ублюдки. И что будет тогда с ним, с Гоги? Потеря уважения - это беда. Такая оплошка, мелочь может сделать его жизнь невыносимой...
- Достал нож - бей, - с ледяной ненавистью смотрел на него Али.
Гоги завизжал и полоснул лезвием себе по бедру.
***
Когда удалились и смолкли голоса и душераздирающие стоны, Кирилл и Али переглянулись и одновременно протянули друг другу руки.
- Откуда ты взялся тут, брат?
- Не поверишь - случайно узнал, что ты один остался. Сообразил, конечно, что к чему. Уговорил одного водилу подкинуть меня до просеки, а дальше с низкого старта и вперед, - засмеялся Кирилл. - Еле успел.
- Да-а-а, - протянул Седулов, - тут хоть верь, хоть не верь, а получается, что не подошел еще мой срок, небесные ворота для меня еще закрыты. Спасибо тебе, Кира. Должник я твой пожизненно.
Вскоре после этой истории опять состоялась встреча "на высшем уровне". На этот раз инициатором ее был Савва Иванович Куприянов.
- Гражданин полковник, позаботился бы ты о своем протеже.
- Это об ком? Ты про Тихановича что ли? А что с ним?
- Да по неровному он ходит. Как бы не споткнулся.
- Не понял. Предлагаешь мне лопату взять да дорогу перед ним ровнять?
- Уж не знаю. Ты за него хлопотал, полковник, значит, твоя забота, не моя.
- Ладно, давай без фигуральных выражений, что за претензии к нему опять?
- К нему претензий нет. Ты сказал - мы не трогаем. Тем более, что мужик он правильный, с понятием. Но к корешу его у нас большая предъява имеется. Вот тут-то и мешается твой Тиханович не в свое дело. Убери ты его от греха подальше.
- Это куда я его убрать должен?
- На другую зону переведи.
- О, как! Вот так даже? Тогда давай начистоту - что там у вас за дела и чему Тиханович мешает?
- Кореш у него... Сильно плохой человек, много хороших людей обидел. Велено спросить с него, и он об том знает. И Тиханович твой знает. И глядит за Седым... как приклеенный ходит. Знаешь, полковник, выпустил бы ты его по условно-досрочному. Сам говорил: пусть живет да детей плодит. Вот и отпусти. Пусть в свою деревню едет. Нарушений у него нету. А сейчас так и вообще, они с корешем такие примерные стали... Им заварушка не нужна, знают, что в драке чаще всего лишнего-то и убирают.
- Про условно-досрочное я и сам знаю. Да только рано ему по УДО выходить, он положенную часть срока еще не отсидел. А кореш его кто, говоришь?
- Седулов.
- Седулов... Седулов... А, так он же за хулиганство сидит. Какие у вас с ним счеты могут быть?
- Полковник, ты бы не вникал в эти дела, а? Я тебе от души советую. Зачем тебе лишнее знать? Я ведь мог тебе вообще ничего про это не говорить, решать свои дела и всё. А уж побочные явления... так вон хоть лекарства возьми - даже там побочные явления имеются, как неизбежное зло. Но ты меня лично просил за Тихановича - я твою просьбу уважаю. Хотя, как видишь, нам от нее больше хлопот, чем можно было ожидать. Но теперь на мне еще другая просьба висит... попросили устранить проблему, - и ты не хуже меня понимаешь, что я обязан это сделать.
- Вот что я тебе скажу, Савва Иванович. Пока Тиханович в лагере, приятеля его не трогайте. Сдается мне, твоя головная боль может моей стать, так что не надо с больной головы на здоровую перекладывать. Сам говоришь - он за друга горой стоит, так подумай, к чему приведет ваша разборка с Седуловым? Кирилл молчать будет или начнет виноватых искать? Мне такая цепная реакция в моей зоне даром не нужна. Так что Седулова не трогайте. Тиханович скоро уйдет, я обещаю. А Седулов - ну куда он денется? Ты понял меня?
- Понял, - без особого энтузиазма проговорил Куприянов. - Договорились.
Али и Кирилл продолжали жить с оглядкой, не доверяясь своим ощущениям. А ощущение было такое, что вроде как исчез повод для беспокойства, нечего стало остерегаться, но это-то и беспокоило: куда легче защищаться от зримой опасности.
ЧАСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В один из дней, когда рабочее время подходило к концу, Даша удивилась и обрадовалась, увидав в дверях Василису.
- Никак заболели?
- Та не-е-е. По делу приехала, в пенсионный, будь он неладен! А теперь хочу прАвнучков своих попроведать да с тобой словом перемолвиться. Ты как, домой-то скоро?
- Да, сейчас пойдем. А вы дела свои все переделали из-за которых приезжали?
- Где там! Думала, на денек съездить, а не выходит. По этим крючкотворам ходить - обыдёнкой не управишься.
- Вот и славно! У нас и заночуете. Посидим вечером, поговорим неспеша.
- Еще чего! Людям беспокойство чинить. Не-ет, я в Дом колхозника, милое дело!
- Ничего не слышу и слышать не хочу. Ни в какой Дом колхозника мы вас не отпустим. А что у вас с шеей?
- Да вступило, язви ее, заклинило прям. Хандроз треклятый!
- Давайте-ка я посмотрю, садитесь сюда, - не дожидаясь ответа, Даша встала и привычным жестом потерла ладони, чтоб согреть их. - А вы не застудились ли часом? Похоже, мышцы воспалены. Вот, как камень. Давно так?
- Кабы ни втору неделю... или третья уж?
- Знаете, что я вам скажу? Поживите у нас. И дела свои пенсионные спокойно обделаете и ко мне на массаж походите - домой поедете, как молоденькая. Это я точно обещаю.
- Ну выдумала тоже! Да ты чо, Дарья? Как это - поживите!
- Очень просто. СхОдите потом к вашему автобусу и передадите своим, мол, так и так, остаюсь тут подлечиться.
- Я прям и не знаю, ты меня совсем огорошила. Да у меня ведь ни одной тряпицы на смену. Ой, нет, Дарья! Спасибо тебе, конечно, за доброе сердце...
- Спасибо мне пока еще не за что говорить. А насчет одежды - да все я вам найду! Не у себя, так у мамы. Было бы о чем беспокоиться. А с воспалениями лучше не шутить. Запросто осложнение какое-нибудь получиться может. Или вы мне как специалисту не доверяете? - сделала Даша хитрый поворот в разговоре.
- Вот скажешь тоже! Не выдумывай что ни попадя. Я не доверяю! Сказанула!
- А чего ж тогда? Я другой причины не вижу. Так остаетесь значит?
- О-о-ох, Дашуня!.. Дак выходит, остаюсь!
- Вот и славно! Замечательно! А мы сейчас мимо автостанции пойдем и найдем там кого-нибудь из ваших.
- Даш, да мне прям перед Костей неловко. Сначала двойнята, теперь бабка старая заявится... хуже, чем чужая. Это совсем уж... Неловко, право...
- Не наговаривайте. Костя любит, когда в доме гости.
Зачем Даша так настойчиво уговаривала Василису остаться? Да без всякой задней мысли. Спроси про это саму Дашу - удивилась бы неприятно: "Какие еще задние мысли? Поживет, сколько надо, полечится и уедет домой. Вот и вся корысть". И даже сама себе Даша не давала отчета, что "корысть" ее в самом факте присутствие в доме постороннего человека. Чтоб хоть чем-нибудь заполнилось безмолвие долгих вечеров.
Никогда прежде молчание в доме не тяготило ее. В отличие от последнего времени. Раньше оно было другим - спокойным, уютным, заполненным звуком телевизора, позвякиванием спиц или шорохом страниц... Если перебрасывались с Костей парой слов, то они были какими-то уместными, создавали ощущение неспешного диалога. Тишина была одной на двоих, заворачивала будто в мягкий кокон, соединяла.
Теперь было другое. Ведь и тишины-то, собственно, не стало. Дом звенел детским голосами, смехом. Даша с работы всякий день торопилась, нетерпелось мальчишек увидеть, под рукой шелковистые теплые волосы почувствовать, маленькие ладошки к лицу прижать... Любить их самозабвенно, пить эту любовь, питать свою неутоляемую жажду... Как она была счастлива, сердце тонуло и плавилось как в нестерпимо раскаленной лаве... И - бывает ведь так - одновременно стыло в холоде лютом...
Даше казалось, что между ней и Костей встала пустота безмолвия. И это при том, что теперь общались они гораздо больше прежнего. И все же... разделила их немота. Костя ждет, когда она заговорит о чем-то важном, определяющим их будущее... А ей сказать было нечего. Она тоже ждала, ждала со страхом, что терпение мужа запас прочности имеет не бесконечный. Оно в конце-концов истончится и лопнет, стегнет по ним обоим рваными струнами нервов, как хлыстом... Особенно, когда мальчики засыпали, дом затихал... а Даше становилось страшно. В такой ситуации Василиса, безусловно, стала бы отдушиной, глотком воздуха. Но ничего подобного Даша не думала, расчетов никаких не строила. Просто ей показалось, что Костя не только не будет против Василисы, а, наоборот, даже рад.
***
Даша не ошиблась. Костя тоже испытал как будто облегчение. Он чувствовал, догадывался, что с Дашей не все в порядке. Надо было подумать об этом, разобраться в ситуации, которая теперь сложилась, но... Костя не хотел ни о чем таком думать. Он приходил с работы в свой дом, там ждала его любимая Дашенька, и этого было достаточно: дом, семья, Даша. Сейчас у него есть это. А как долго, насколько оно прочно... не важно. Сейчас - есть. Что у Кости в запасе? Часы? Дни? Он узнает про это и не задаваясь такими вопросами. Так к чему отравлять горькими мыслями этот короткий остаток? Костя жил сегодняшним днем. Сейчас в этом дне проявилась Василиса и расцветила его свежими красками, это хорошо и радостно.
Одновременно Костя не мог не понимать, что Даша едва ли разделяет его взгляд на сегодня и завтра. Нет в Даше той мотыльковой беспечности, которая позволила бы жить сегодняшним днем, отметая вопросы надвигающегося завтра. И еще разница между ними в том была, что Костя точно знал, каким оно будет - "завтра", потому и предпочитал о нем не думать. Даша же ни в чем не была уверена.
Василиса пришлась "ко двору" так, будто они всегда вот в таком составе и жили, большой и дружной семьей.
С ее появлением в доме Даша стала чуточку спокойнее, не торопилась с работы сломя голову, потому как получалось теперь, что Санек с Артемкой уж не безраздельно одной ей принадлежат, надо было чуточку уступить место Василисе. Даша видела, прабабка близнецов любит сердечно, искренне - так пусть потешится, побудет с ними, коль выпало такое счастье. Казалось бы, Даше могла быть досадна эта необходимость "делить" мальчиков с кем-то, могла ревность проснуться... Да ничуть не бывало! Наоборот, она радовалась и за Василису, и за мальчишек. Знала, что вот-вот прабабушка опять на неопределенное время расстаться с ними должна будет, а с Дашей они останутся долго... она боялась думать - "всегда".
Тема и Сашуня ходили за Василисой по пятам. А как могло быть иначе, если она горячо участвовала во всех ихних затеях, придумывала что-то увлекательное и необычное. То они втроем сидели в ворохе настриженной бумаги - чего-то вырезали и клеили. А то с хохотом и криками: "Ну погоди, бабушка! Ну, всё!" мальчишки закидывали ее воздушными шарами, а она в долгу не оставалась, вызывая неизменный комментарий Кости:
- Ну вы трое друг друга стоите!
Засыпали близнецы только под сказку Василисы. Причем персонажей сказки задавали они сами: "Бабушка, расскажи про волка и про зайчика... и еще про Красную Шапочку, про петушка, и про медведя и про машинку..." И Василиса "собирала собирушки", как она называла со смехом свои рассказки, вплетая в сюжет всех поименованных героев. Кстати, близнецы тщательно следили, чтоб кто-нибудь из сочиненных ими персонажей не остался бы не у дел.
Дашей же Василиса не уставала восхищаться:
- Слышала я, Дарья, что у тебя ручки золотые. Сколь раз слышала, и наши деревенские про тебя говорили. Но эт надо на себе испытать. Да умница-то ты какая! Цены тебе нет, Дашуня! Ты погляди, как ты мне все косточки-то размяла, хоть щас в акробатки! А я сколь мучилась! Ой-ё-ё-ёй! Дак ты прям костоправ, Дарья! Ты знаешь, как ценились костоправы-то ране? Кажный день очередь стояла, за сколь километров к деду какому-нибудь ехали! А вот ты костоправ и есть. Ну умница, ну ручки золотые! Да кто ж тебя надоумил-то таким нужным делом заняться?
И с Костей у Василисы нашлась общая "тема", которая их сблизила: любовь к долгому, обстоятельному чаепитию с неспешным душевным разговором. Причем качество такого чаепития измерялось вовсе не количеством опустошенных чашек. Куда дороже был разговор под чаёк. Чаевничать они могли в любое время. Стоило Косте сказать: "А не попить ли нам чайку, Василиса?" как та уж ставила чайник на плиту. Или Василиса первая вопрошала: "Костик, ты как насчет чаю?" Вопрос был чисто риторическим, посколько на это дело Костя был как пионер - всегда готов!
***
Накануне выходных Василиса засобиралась домой.
- Хоть и хорошо мне у вас, ребятки, а пора и честь знать. Вы со мной вон как нянькаетесь, только что на божничку не сажаете, я прям, как на курорте отдохнула. А уж ты Дашуня... у меня и слов нету... Точно как обещалась - как молоденькая домой поеду!
- Все у тебя, Василиса, шиворот навыворот. Это не мы с тобой нянькаемся, это ты у нас и домработница, и нянька, от всех забот освободила, - поправила ее Даша.
- Скажешь тоже, домработница! Я как барыня тут - и водичка тебе горяченькая, и печку топить не надо, и все под руками, благодать это, а не работа. А что нянька... И-и-и, Дашуня, да с такими-то детками я б день и ночь водилась. Как привыкла-то я к ним, вот сердцем отрываюсь!..
- Да ты приезжай к нам почаще. Мы только рады будем, - радушно пригласил Костя. - Мы с тобой тоже, привыкли к легкой жизни. Вечером придешь, а тут уж нажарено, напарено, пироги горой... Разбаловала ты нас, Василиса.
- На выходные останься еще, - попросила Даша. - Все дома будем, обед какой-нибудь особый устроим. А уж в понедельник поедешь.
- Точно! А в субботу я такую баню истоплю! Ты, Василиса, такой не видала, чесно слово.
- У Кости веники особые, фирменные, - улыбнулась Даша. - Правда, Василиса, чего это ты нашу грязь домой к себе повезешь?
- Ну хитрецы! Уговорили. В понедельник поеду.
И вот в субботу после полудня получилось так, что Василиса и Костя на какое-то время остались наедине. Мальчики спали, посапывая в своих кроватках, а Даша затеяла постирушку в теплом предбаннике, где стояла у них стиральная машина. От Костиной помощи отказалась: "Ты Василису развлекай. А у меня там немножко, я скоро".
Ну, развлекать, так развлекать: "Как там у нас насчет чаю, Василиса? Хоть чайку с тобой еще попить, не будет мне теперь компании такой замечательной".
А Василису как будто что-то заботило. Она была непривычно тиха, молча запивала дымящимся чаем крохотульки сахара - как любила... Наконец, решилась.
- Костя... уж не знаю, мое это дело, аль не мое... а только шибко у меня на душе неспокойно. Не могу я так от вас уехать.
- Чего ты? Какое беспокойство? Об чем?
Василиса вздохнула, помедлила:
- Не знаю, как и говорить-то... Вот со стороны поглядеть, вон как у вас славно в доме. А только Дарья-то... В душе-то у ей чего кипит, знаешь ли?
На лицо Кости будто облако надвинулось, он опустил голову.
- Ты не серчай на меня, Костинька... Я понимаю, ты нашел себе способ... живешь, как будто ничего не случилось. А только ты бы и о ней подумал, не оставляй ей одной решать и выбирать...
- А чего тут выбирать?.. Она давно выбрала... Я... так, померещилось на время...
Василиса покивала:
- Она выбрала! Чего она выбрала-то? Сердцем одного, а головой другого. И рвет теперь сердце. Ты чо ли не видишь, какая она издерганная, на нервах вся. Чуть что - глаза мокрые. Ох, Костя-Костя... ты за это время поди-ка понял, какая она? Не может она в таком разладе жить. Какая другая бабенка приспособилась бы, но не Дарья... Вот гляди. Кирилл-то ведь по сю пору ничего не знает и не ведает, ни про Аллу, ни про сыновей. Ему туда никто ни одного письма ни написал за все время. Дарья как деток-то у Галины отобрала, адрес Кирин правдами-неправдами раздобыла. А ведь не написала до сих пор.
- Почему? - угрюмо спросил Костя.
- А она и сама не знает, по какой такой причине. Сказала: не могу почему-то. Она саму себя не понимает, а ты пойми - со стороны, оно всегда видней.
Василиса опять долго вздохнула, сказала:
- И понимать нечего... Ты - муж. Душа у ней не лежит за твоей спиной другому писать. И что писать-то, как? Как отчет бугальтерский? Или "мы тебя любим и ждем?" Ты ей по положению - самый близкий человек быть должОн, все пополам чтоб. А может она с тобой поделиться заботой своей? Ты мне скажи еще вот чего. Она мне в прошлый раз жалилась, что спит плохо, как щас-то?
- Да так же... Снится ей чего-то. Дак это из-за всего, что было, перенервничала сколько... Вот оно до сих пор и дает себя знать. Проснется, дрожит аж вся...
- Вишь, а тебе ни полсловечка. Потому что, как она станет об том говорить... Не снится ей... наяву видится всякое дурное.
- Как это... видится?.. Что?
- Да всякое... жуткое... Она думает, из-за Киры... боится за него... Вот и мучается.
Костя опустил голову, потер лицо ладонями.
- Что ж мне делать-то, Василиса?
- Ты отпусти ее. Ей сейчас самое нужное дело - полететь к нему, сию минуту прям. Чтоб глянуть, да и душа бы успокоилась. А потом, вот с ними, - Василиса кивнула в сторону детской, - ждать его. Ведь так правильно, Костя. Дарья-то просила уж тебя, чтоб отпустил?
- Ну... сказала, что от людей неловко... Мол, в какое положение меня ставит...
- А ты?
- Сказал, что молва мне до лампочки... Попросил, чтоб как будто по-прежнему все было... пока...
- Больше она и не попросит. Ты, Костя, сам распутать это должен... ты не думай, что мне легко так-то вот беду вашу руками разводить. И не думай, будто Дарья подучила этот разговор с тобой затеять, она ни сном, ни духом. Ты ей, гляди, не сказывай, про что говорим. Так, в тогдашний еще раз чуток открылась мне, потому что я чужая, чужому легше душу открыть... Жалко мне вас всех, Костя, сказать не могу, как жалко... Но конец этой путанице надо положить. А кому рапутывать? Кире? Что он может оттуда? Ничего не может. Даша? Ох, пожалей ты ее. Ей уж всякого досталось...
- Получается - один я остаюсь... распутыватель... - Костя невидяще глядел в чашку с остывшим чаем.
ЧАСТЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
К Кириллу подбежал шнырь:
- Давай к отрядному!
- Чего ему надо?
- Не знаю.
Кирилл пожал плечами в ответ на вопросительный взгляд Седулова и пошел в барак.
- Тиханович, поздравляю, к вам жена приехала, - с улыбкой сказал начальник отряда, довольный, что первым сообщает подопечному столь приятную новость.
Однако реакция счастливчика обескуражила. Как будто не о предстоящем свидании с супругой услышал, а о том, что его отправляют клозет чистить.
- Я отказываюсь от свидания, - он повернулся и направился к двери.
- Почему?.. Да постойте же!
- Пусть уезжает. - Нехорошо усмехнулся: - Беседовать со мной не надо. Я сейчас выйду, дам по морде первому встречному из охраны, и не о чем будет говорить.
Едва увидев Кирилла, Али с беспокойством спросил:
- Ты чего такой? Что случилось? Зачем он тебя вызывал?
- Жена приехала.
- Опа! - И уже весело спросил: - Дак чего у тебя морда лица как на похоронах?
- Я от свидания отказался.
- Чего?! Врешь! От живой бабы отказался?! - Седулов решил уточнить, правильно ли он расслышал.
- Давай еще и ты туда же!
- Ладно-ладно, я молчу, - примирительно сказал Али и не удержался, с недоумением покрутил головой.
...Даша очень боялась, что свидание с Кириллом ей просто не дадут. Это ведь яснее ясного: она ему никто, заявится невесть откуда, - кто ее с распростертыми ждет? Она просто растерялась, не зная, что надо сделать, чтобы добиться встречи. То, что для нее было естественно и понятно, в качестве аргументов не стоило и гроша.
Василиса пыталась помочь, несколько раз звонила Даше, потом приехала, да не одна, с незнакомой женщиной.
- Вот, Дашуня, это Люська, я тебе про нее говорила.
Рыженькая, с волосами, сожженными химией, Люська охотно делилась с Дашей опытом:
- Невесте, к примеру, к жениху попасть проще простого. Я тебе про себя скажу. Мой, как стал меня на свидание звать, я тоже вроде растерялась. А он мне все обсказал, как и чего надо делать. Адрес свой городской дал. Поехала я туда, нашла домоуправление, где он был прописан до того, как посадили. Зашла там к паспортистке, мол, так и так, нужна справка, что проживала с таким-то в гражданском браке. Ну, заплатила, понятно, коробку конфет, то-сё… А тебе эта справка - раз плюнуть, в деревне-то все знакомые да свои, хоть какую сделают. А что женат, это никого не колышет. Мало ли что, расписан с одной, а жил фактически, с другой. Справка - это документ, администрация на основе ее свидание дает и ни за что не отвечает. Да вон, познакомилась я с одной, до зоны вместе ехали - так она уж ни один год в "невестах" и все у разных женихов. Думаешь, они все холостые? На деньги, что с них слупила, машину, гараж, шубу норковую купила, сказала, что теперь на квартиру копит. Я ей сначала не поверила, своему рассказала на свидании, так он мне потом писал - правда ведь. Расспросил про эту бабу у того "жениха", к которому она со мной ехала. Известная оказалась девушка и спрос на нее большой, в трех областях все до одной зоны объездила!
Дашу такой опыт, ей передаваемый, покоробил. Выходит, в чьих-то глазах она будет схожа с такой "невестой"? Облегчение испытала, когда Василиса прервала:
- Люська! Ты по делу давай. Для чего нам про какую-то прости-господи слушать?
- Ну, я же говорю, справку взять, что гражданская жена. Написать заявление на свидание. Им там раз в три месяца положены длительные свидания и шесть в год коротких. Длительные - это трое суток с совместным проживанием. Ну там, могут, конечно, с выводом на работу дать. А могут и без вывода. А кратковременные, это при надзирателе, через стекло поговорить и все. Он пусть напишет, когда ему свиданка положена, ну и заявление…
От этих просветительских бесед Даша совсем пала духом. Ну, раздобудет она справку, и справку о смерти Аллы взять, тоже не проблема… Но дальше будто в стену упиралась: даже ей самой эти бумажки казались слишком уж неубедительны. И эти заявления… ну как это все?!. Нет, как не крути, а выходило, что опять нужен тот же Крылов Олег Евгеньевич, Кирин следователь. Этот человек располагал самой достоверной информацией, и никто кроме него не мог дать ей лучшего совета.
- "…Длительные свидания с правом совместного проживания с отбывающим наказание предоставляются супруге (супругу), детям, родителям, родным братьям и сестрам, а с разрешения начальника исправительного учреждения иным лицам", - читал Крылов из раскрытой перед ним книги. - Вы, Даша, этим "иным лицом" и являетесь. - Вздохнул: - Разрешение на свидания дает начальник колонии. У него есть право дать вам свидание, но делать это он не обязан.
- Получается, мне опять, как с вами тогда… доказывать… - горько усмехнулась Даша.
Усмехаться ей не хотелось. Хотелось плакать. Крылов это видел. Профессия у него такая была - видеть то, что желают спрятать. Он молчал.
- Скажите… вот вы - свидетель нашей истории… Вы сами как думаете, я имею право увидеть его? Имею я право на это свидание?
- Понимаете, Даша…
- Нет! Не надо мне говорить про "понимаете"! Скажите только "да" или "нет"?
Пожевав губами, Крылов ответил:
- Да. Имеете.
- Тогда скажите, что мне делать? - с отчаянием вырвалось у нее. - Научите, как заставить тех… там… понять? Научите, что надо соврать?! Если взятку дать, то кому, сколько?! Помогите нам…
- Даша… для начала поверьте - я хотел бы вам помочь. Успокойтесь. Вы… слишком драматизируете. Я еще раз вам говорю, я попытаюсь что-то предпринять. Но подумайте, еще год, самое большое, и он сам вернется. А я уверен, что еще раньше. Смотрите, уже пол-срока прошло, время-то как летит!
- Пол-срока… это хорошо. Но впереди почти столько же… Вы вспомните, что за эти полтора года случилось… Беда… она внезапная… ей много времени не надо.
- Не думайте о плохом, - мягко сказал следователь, - Вы сами себя запугали.
Даша подняла голову и сухими горячечными глазами посмотрела в глаза Крылову:
- Мне необходимо увидеть Кирилла.
Через день Крылов позвонил Даше на работу:
- Вы сможете сегодня зайти ко мне? Надо кое-что обговорить.
- Что вы спрашиваете, Олег Евгеньевич? Конечно! Говорите время.
- Ну, скажем… с работы домой пойдете и зайдите ко мне. Подходит?
- Конечно. Я сегодня до пяти. Пять минут шестого буду у вас.
- Хорошо. Жду.
Весь день Даша была как на иголках. Изругала себя: почему не спросила - хорошие у Крылова новости или плохие? Неизвестность томила, пугала. Никакая работа не могла отвлечь сегодня Дашу, наоборот, карусель мыслей заставляла забывать элементарное, она не видела лежащие перед ней на столе карточки и направления больных, авторучку, журнал записей. Умудрялась инструменты убрать в неподобающее место и потом отчаивалась в поиске их. Нервничала и злилась на себя, и думала, что день никогда не кончится.
- Бога ради, скажите, вы меня сейчас убьете или оживите? - от самого порога выдохнула Даша, выискивая в лице следователя ответ на свой вопрос.
- Да что уж вы так?.. Не буду я вас убивать.
- Значит?..
- Я тут поузнавал по своим каналам. Кажется, нащупал кое-какие рычаги…
Даша просияла. Улыбкой, глазами, лицом… И не только лицом. Как будто в кабинете светлее стало. И в эту минуту Крылов понял, что сделает для нее все возможное и невозможное. Да что же это такое? Почему ей такая судьба выпала? Почему эта юная женщина в одиночку бьется-колотится за свою любовь и ведь не отступается. Тоненькая, маленькая - а попробуй, сломай. Как веточка ивовая: куда уж тоньше, а не переломишь, гнется, а все целая. А уж хлестнет если, рубец вспухнет! И позавидовал в эту минуту следователь Кириллу, хотя искренне считал себя вполне счастливым в семейной жизни. Несколько ошеломленный странными мыслями и чувствами, Олег Евгеньевич встал, вышел из-за стола навстречу Даше. Скрывая смущение, сердито сказал:
- Нельзя так, что вы, в самом-то деле? Безумие какое-то. Это же не вопрос жизни и смерти! - "А ведь для нее - именно жизни и смерти!" - Садитесь, - указал он на потертое жестковатое кресло у низкого столика, сам сел напротив.
- Не ругайтесь, - виновато улыбнулась Даша. - Я и правда, чуть с ума не сошла, пока вечера дождалась.
- Нельзя так, - повторил Крылов уже гораздо мягче. - Вы же себя… сжигаете.
- Вы лучше скажите, о чем со мной говорить хотели?
- Скажу, конечно… А давайте, чаю попьем! Будем пить чай и спокойно разговаривать. Хотите?
Даша быстро кивнула, потом отрицательно замотала головой:
- Олег Евгеньевич, пожалуйста… - умоляюще проговорила она.
- Да я же могу говорить и готовить чай. У меня все здесь, - он открыл дверку шкафа, за ней Даша увидела белый электрический чайник, чашки… - В общем, я хотел вам сказать, что, кажется, есть еще один способ добыть для вас разрешение. В прошлый раз я говорил, что его дает начальник колонии. Но он подчиняется управлению Федеральной службы исполнения наказаний, так называемый ГУ ФСИН. Заявление можно подать прямо туда, в областное управление. Если там подпишут, то на месте едва ли кто будет разбираться в деталях дела. У нас ведь всегда вышестоящих боятся и распоряжения немедля бросаются выполнять.
- Но кто же мне в этом ГУФСИНе… Тут ведь опять "если"… Пугает оно меня, - грустно сказала Даша.
- Я, конечно, не могу обещать наверняка… - Крылов замолчал, взглянув на нее, и сказал: - Даша, я вам обещаю, они подпишут ваше заявление.
- Олег Евгеньевич!..
- Да не благодарите вы меня. Не за что еще. Да и… вы ведь, пожалуй, особой симпатии ко мне чувствовать не должны… - усмехнулся: - Я же среди тех, кто посадил вашего Кирилла.
Даша опустила голову, разглядывая свои ногти, потом вздохнула:
- Не думаю, что от вас много зависело. Там же Елецкая взялась за дело. Она бы его все равно, что задумала, до конца довела, с вами или без вас. А о вас, поверьте… я никогда со злом не думала… и в голову не приходило винить вас в наших бедах. Наоборот, хорошее вспоминается. Как с Кирой повидаться дали. Это так много для нас… И сейчас вот… всегда помогаете, с чем бы я не пришла. Не каждый бы так. Я вам очень благодарна.
- Да ладно… Что могу, то и делаю. В общем, заявление я сам составлю, от вашего лица. А от вас мне нужны ваши паспортные данные и расписаться потом под заявлением.
Крылов слово сдержал. Призвал на помощь бывших своих однокурсников, через чьих-то знакомых, родственников нашелся нужный человек в ГУ ФСИН той области, куда отправили Кирилла - чин имеющий власть решать за начальника колонии. И примерно через месяц следователь отдал Даше ее заявление с резолюцией: "Начальнику колонии №… Старцеву М.М. Просьба Бессоновой Д.А. о длительном трехсуточном свидании законодательству не противоречит. Предоставить" .
- Вот, Даша. Должно все получиться. Если что - добивайтесь, чтоб вас принял начальник учреждения и понастойчивее с ним. Требуйте, у вас разрешение от чина гораздо более высокого, чем он. Впрочем, настойчивости вас учить не надо, - улыбнулся Крылов. - И звоните, если какой совет понадобится. Телефоны записали себе? И рабочий, и домашний? Тогда, - он развел руками, - удачи.
***
Ехала Даша, не зная куда и что, и как все будет. Но от попутчиков, что сменяя друг друга составляли ей компанию до самого конца, так обогатилась информацией, - сама могла теперь бы консультировать. Не одна ведь Даша ехала в колонию, такие же горемыки стекались к конечному пункту ее пути с тем же делом, что и она. Но ехали не впервые, знали уже что к чему и с охотно делились опытом с молодой попутчицей.
Потому утром к КПП колонии Даша шла вполне уверенно, зная, что именно там, дежурному инспектору надо отдать свое заявление, а потом ждать.
Инспектором оказалась дама средних лет в погонах старшего лейтенанта. Форменная юбка пятьдесят последнего размера все равно обтягивала внушительные габариты дамы, и вся военнослужащая была такая… осознающая свою великую значимость на этом разделе между зеками и вольными, так стремящимися этот раздел преодолеть. Молча забрала заявления у Даши, еще у двух женщин и у мужчины, приехавшего к сыну.
В тесном, неудобном "предбаннике" КПП между двумя железными дверями пришлось долго ждать, подпирая стены. Когда дверь открывалась в сторону зоны, Даша не отрывала взгляда от серого тюремного двора. Иногда в поле зрения попадали люди в серой же одежде. Там был другой, неизвестный ей мир. И там был Кирилл. Сердце екало каждый раз, как дверь открывалась.
Наконец, дама появилась опять.
- Савченко! - одна из женщин вскинулась, заспешила к лейтенантше. Та подала листок с заявлением: - Вам свидание разрешено с четырнадцати ноль-ноль.
- Бессонова!
- Да?
- С двенадцати ноль-ноль. Жмакин!..
Даша машинально взглянула на циферблат: одиннадцати нет! Как долго ждать! Краем уха еще ловила голос дамы: - Заключенному Жмакину свидание запрещено по причине нарушения режима содержания.
Даша изумленно уставилась на инспекторшу: как?.. как можно такое?! Мужчина растерянно глядел на листок, всунутый ему в руку. Так ни слова и не сказав, он повернулся и ссутулившись пошел к выходу.
С этим Жмакиным - дядей Володей - Даша познакомилась на железнодорожном вокзале, перед последним, завершающим броском к цели. Он сам подсел к ней, глаз оказался наметанным, безошибочно определял - по багажу, что ли, кто едет именно в колонию, на свидание. Даша сначала была сдержанна с новым знакомым, но ждать пришлось долго, а минуты вокзального ожидания сближают очень скоро. К тому же видно было - мужик простой, но серьезный: и семьянин, и хозяин, и все такое. Да и говорил дядя Володя вещи дельные, очень Дарью в тот момент интересовавшие. И вот теперь…
Даша выбежала на улицу вслед за ним.
- Так ведь нельзя!.. Что вы будете делать теперь?..
- А что делать? Домой поеду. Что тут поделаешь?..
- Но наверняка можно что-то!.. Идите к начальнику, попросите… потребуйте!..
- Да что ты, Дашенька, - с невеселой улыбкой посмотрел на нее дядя Володя, махнул рукой: - Бесполезно это. Только унижаться. Начальник тут вообще зверь. Ходили раз к нему, он и слушать-то нас не слушал. Пойду я… собираться… Мать жалко, расстроится…
Он отвернулся и пошел к гостинице. Даша стояла, беспомощно смотрела ему в спину. Значит, вот так?.. Вот так просто все решается… Чьим-то равнодушным словом обрываются трепетные надежды, нервные ожидания с обморочными сбоями сердца, восторг предвкушения…Оказывается, все эти взлеты и провалы твоих чувств - просто чей-то плевок на асфальте…
Даше впервые стало по-настоящему страшно. Вот сейчас только она в полной мере поняла, что тут, за забором мир, который строился по особым законам, нечеловеческим. В этом мире не было места гуманизму. И в нем вынужден жить Кирилл…
"Кира… я хочу к тебе… прижаться так, чтоб на осталось ничего между мной и твоим сердцем… прямо к сердцу… чтоб сердцебиение одно на двоих… и дыхание одно на двоих… в кольцо твоих рук… такое сильное, крепкое… чтоб девятый вал крови по венам… К черту все! Ты мне нужен, один, вот сейчас, в этот миг, Кира! Всего несколько минут - что угодно за них отдам!.." Даша прикусила дрожащие губы, сглотнула.
Ровно в двенадцать Даша нажала большую красную кнопку возле таблички "Инспектор по проведению свиданий". Та же инспекторша появилась из-за массивной металлической двери. Даша удобнее перехватила ручку тяжелой сумки с продуктами, шагнула вперед.
- Так… вы к Тихановичу, гражданочка? Заключенный Тиханович от свидания отказался.
Дашу будто обухом по голове ударили. "Как?.." - выговорила она и сама себя не услышала, голос пресекся.
- Заключенный Тиханович от свидания отказался, - повторила лейтенантша. Посмотрела на Дашу, будто ждала еще чего-то и шагнула назад.
- Где сидит начальник колонии? - Даша еще плохо соображала, еще не знала, каким будет ее следующий шаг отсюда, но в ней будто включился автопилот.
- Что значит - сидит? - с неудовольствием уставилась на нее инспекторша. - Вы, девушка, думайте, что говорите. И зачем вам начальник? Моду взяли. У него не проходной…
- Я вас спросила, где находится ваш начальник, - процедила Даша сквозь зубы, наливаясь бешенством до звона в ушах. - Горлопаните вместо того, чтоб два слова сказать!
Дама открыла и закрыла рот, не в силах отвести взгляд от лица этой странной женщины, только что казавшейся спокойной, абсолютно нормальной… Да ведь и вправду, она чокнутая… господи, кто только не едет сюда…
- Направо… трехэтажное кирпичное здание… Администрация колонии…
Даша повернулась к выходу.
- Сумку свою чего бросила? Сумасшедшая… - нервно проговорила дама и тут же скрылась за железной дверью.
***
Полковник Старцев был в отвратительном настроении. Утром поругался с женой. Вернее - жена с ним, но настроение испортилось у обоих. И почему она порой бывает такой дурой? Никакого понимания. Еще тут тоже, на работе… Среди утренних писем - два, что едут инспекции: пожарная и культурно-массовую работу проверять. Делать им там, в управлении нечего? А тут отдувайся. Да Бог с ними, пусть едут, он пальцем не шевельнет, чтоб огрехи маскировать да хвосты подтягивать!
Однако, разобравшись немного с рутинными делами, полковник решил пройти по колонии, своими глазами поглядеть, как хоть с инвентарем пожарным дело обстоит. Тут ведь доверяй, но проверяй, лучше один раз своими глазами увидеть, чем десять раз услышать. Конечно, прорехи обнаружились - будто нарочно к проверке подгадали. Устроил раздалбон виноватым и чернее тучи вернулся в кабинет.
Не успел за стол сесть - в дверь уже лезут. Молоденькая девчонка: "К вам можно?"
В коридоре эту что ли мельком сейчас видел? Полковник не выдержал, сморщился - как эти слезливые просительницы достали! Не стараясь скрыть раздражение, буркнул:
- У вас пять минут.
- Мне хватит. Я приехала к Кириллу Тихановичу. У мне разрешение на свидание из ГУ ФСИНА…
- Ну?.. - перебил Старцев, взглянув, наконец, на женщину - зацепило имя "Тиханович". - Я подписал ваше заявление. В чем проблемы?
- Он отказался от свидания, - полковника Старцева это сообщение очень удивило, такого он еще не помнил. Лишали свиданий - это в порядке вещей, сколько угодно. Но чтоб сам заключенный… - Но я не уеду пока его не увижу. Только на одну минуту, чтоб он сам мне сказал, что оказывается. Тогда всё. Поворачиваюсь и ухожу.
- Ну, идите в приемную, напишите заявление на кратковременное свидание. Пусть секретарь принесет, я подпишу.
- Нет, никакого заявления я писать не буду. Мне нужна одна только минута.
- Так чего вы хотите от меня?! - рассердился полковник.
- Вызовите его к себе, сейчас.
- С ума вы все посходили, что ли?! Вы что, гражданочка, управление с домом свиданий спутали?! Всё! У меня нет времени глупостями занимать. Поезжайте домой, дожидайтесь своего супруга и там уж разбирайтесь, как хотите.
- Я вам - не гражданочка Меня зовут Бессонова Дарья. Это, во-первых. Во- вторых, как это у вас нет времени, когда речь идет о заключенном вашей колонии! Я вам не про шторочки у себя на окнах рассказываю, я говорю о человеке, за которого вы отвечаете!
Старцев прямо-таки обомлел от наглости девицы, поднялся из-за стола, вперив взгляд ей в лицо, и уж собрался громыхнуть "а ну-ка убирайтесь вон!". Но отчего-то не громыхнул, в ярости глядя на девчонку. Она не шелохнулась, сидя на стуле, и он почти нависал над ней. А на побледневшем, совсем юном лице горели глаза. И ведь не с наглостью глядела она на него… с ненавистью что ли?
- Так вы ему что, не жена?
- Жена, - с вызовом сказала она. - Настоящая. А расписан с другой. Алла Тиханович умерла несколько месяцев назад. У меня есть справка. У нее была шизофрения, во время обострения она подожгла свой дом и сама сгорела. Кирилл об этом не знает, ему никто не сообщил. И про меня он тоже не знал, что еду к нему.
- Та-а-ак… - опускаясь на стул, протянул Старцев. Помолчал и заговорил уже иным доверительным тоном, как бы рассчитывая на полное взаимопонимание: - Послушайте, что я вам скажу… Даша. Поверьте хотя бы моему опыту. Раз не знает Кирилл о смерти… жены, или кто она там, так и не надо ему знать пока. Он уже скоро освободится, приедет домой, там и разберетесь со всем. А здесь… это же колония, нервы у всех. Не угадаешь, каким боком выйдет.
- Никаким боком не выйдет. Алла ему даже не писала, ни одного письма.
- Может оно и так. А может - нет. Я-то не знаю, что у вас там за отношения были. Почему-то же не хочет Тиханович вас видеть.
- Это какая-то ошибка. Пожалуйста, вызовите его сюда. Я ведь не прошу вас о чем-то сверхъестественном.
- Повторяю. Поезжайте спокойно домой, дожидайтесь его...
- Я не уеду! - в упор глядя на полковника, твердо сказала Даша. - Я даже из вашего кабинета добровольно не выйду.
- Это что еще за ультиматумы?! Что вы себе позволяете!..
- Я не собираюсь ничего вам объяснять про нас, - перебила Даша. - Но я слишком долго шла к Кириллу! И теперь он вон, за забором. И вы думаете, я просто так уйду? Не увидев его? Ни-за-что! Вызовите Кирилла.
Старцев смотрел на нее и спрашивал себя, почему не выставит эту юную нахалку? Имя Тихановича останавливает? Неожиданное знание, как не просто сложилась жизнь у этого парня даже там, на воле. А еще и на зону угодил… Кириллом полковник по-прежнему… да чего там, сказать прямо - восхищался. Любовался, если увидеть доводилось. Был в курсе того, как держится парень в колонии. Редкостным молодцом держится. Спокойный, невозмутимый, как удав, - а какой авторитет имеет. Даже Савве приходится с ним считаться, - усмехнулся про себя полковник. Он - и вот эта настырная кнопка? И ты погляди какая! Настырная, дерзкая, начальник колонии для нее не авторитет. А ведь, пожалуй, с ней и Кирилл не сладил бы, с такой колючкой.
- Там. Мне глупостями заниматься времени больше нет. Ступайте, последний раз говорю вам по-хорошему.
- Не дождетесь! Вы… - она как будто захлебнулась внезапной вспышкой злости, - вы тупой… глухой солдафон!
У Старцева брови подпрыгнули вверх. Он снял трубку телефона.
- Ага! Давайте, зовите своих… этих… Имейте ввиду, меня выкинут только вместе с вот этим стулом! И я буду визжать изо всех сил! И это… членовредительством заниматься. Так вы штук десять сразу зовите! Пень дубовый, упертый! Простых слов человеческих не понимаете! Да ведь для вас зэки не люди! Грязь под ногами! Правильно мне про вас говорили: зверь! "К нему идти - только унижаться!" Как будто так трудно сделать, что я прошу! А может вам заплатить? А? Сколько вам надо за минуту?
Глаза ее блестели от злых слез. Вот дурища! Сговорились бабы что ли? Второй раз за сегодня обзывают всяко. И та, жена, тоже… тупым солдафоном обозвала! Включил связь с секретарем, сказал:
- Заключенный Тиханович, третий отряд. Ко мне немедленно.
Она прикусила губку, лицо вдруг стало жалким, беспомощным каким-то. Девчонка зачем-то суетливо вскочила со стула…
- Сидеть! - рыкнул Старцев: - Я вам покажу солдафона…
***
Репродуктор щелкнул, и над территорией колонии разнеслось: "Внимание. Заключенному Тихановичу, третий отряд, - Али вскинул голову, вслушиваясь, - срочно явиться к начальнику колонии!"
Седулов спрыгнул со своего второго яруса, похлопал по плечу спящего Кирилла:
- Кира!
- Чего тебе? - не открывая глаз, сонно спросил тот.
- Ты слышал? Тебя к хозяину вызывают.
- Чего?
- Ну вот сейчас, по матюгальнику сказали.
Кирилл молча сел, начал обуваться. Седой до сих пор удивлялся его способности оставаться невозмутимым почти в любой ситуации. Вот и сейчас, собирается так, будто каждый день по два разА его к хозяину дергают. Али сел на кровать напротив, с едва заметной улыбкой наблюдал за Кириллом. От свидания с женой отказался - и пофиг ему, пришел, завалился спать. Да ведь и уснул тут же, главно дело, как ни в чем ни бывало.
- Как думаешь, зачем вызывает?
- Понятия не имею, - коротко ответил Кирилл, вставая.
Али тоже встал.
- А ты куда? - обернулся Кирилл.
- Прогуляюсь с тобой до конторы.
Кирилл приостановился на крыльце барака, повел глазами по сопкам, одетым в осеннюю пестроту густых, насыщенных красок. Он любил весну, с ее прозрачной дымкой, похожей на фату невесты. Он любил весенний лес в игре акварельных салатных полутонов, еще легкие кроны из нежных листьев, раскрывшихся солнцу, как детские ладошки. Потом, скоро, деревья зашумят тяжелыми, и плотными, темно-зелеными шапками. И при взгляде на них в душе уже не будет отзываться что-то тихой нежностью… А потом придет осень - она рождает печаль.
Сейчас стояла поздняя осень и сдаваться не желала, надеясь избежать печальной участи умирания. Рядится в королевский пурпур и багрянец, без меры одевается в золото. Осень-лгунья, молодящаяся старуха - раскрашивается, обмакивая кисточку в дешевую густую гуашь… Скоро ветра оборвут ее броские наряды, разметают клочьями под ноги слезливым дождям…
Кирилл вздохнул и шагнул с крыльца. Странное состояние владело им сегодня. Непонятное, беспричинное томление в душе. Нет, не из-за Алки. Единственное, что испытал Кирилл от перспективы свидания с ней, - удивление и досаду: "Надо же! Приехала! За каким чертом явилась?!" И все. В остальном равнодушие полнейшее. Сейчас вот - как будто не пару часов назад отказался от свидания с "женой", ни сегодня, а неделю назад, по крайней мере. Но что-то тянет и тянет душу. Он знал, у этой тоски есть имя. Алкин приезд… и будто призрачный мостик перекинулся к Кириллу оттуда, где живет его боль по имени Даша, Дашенька… странным образом приблизил ее… Всколыхнулось все то, что много дней с трудом оседало тяжелым, жгучим ядом на дне души. И позабыв об Альке, Кирилл с тоской, тягучей как боль застарелой раны, думал о ней, единственно желанной. Сегодня она была так близко к нему, что Кирилл едва удерживался, чтоб не тряхнуть головой, избавляясь от мучительного наваждения. Сном хотел обмануть досадные, ненужные мысли.
Вот под этим знаком наваждения и шел день, обволакивая Кирилла, как туманом. Все остальное, реальное, будто приглушалось туманной пеленой и не имело никакого значения. Хозяин вызвал? Ну и что? Какая разница?
- Кир, это наверно из-за УДО, - предположил Седой, молча шагавший рядом.
- Может быть.
Около недели назад отрядный сказал Кириллу, что подал его на условно-досрочное освобождение.
- Точно-точно. Видать до твоего дела дошел, какую-нибудь хрень уточнить хочет.
Кирилл не ответил.
Пересекая приемную, он слегка замедлил шаг:
- Можно? - спросил у секретаря, мотнув головой на дверь начальника.
- Тиханович? - Кира кивнул. - Можно.
Кирилл шагнул через порог, равнодушно доложился:
- Заключенный Тиханович…
И вдруг осекся, взглядом прикипел к девушке, сидевшей перед Старцевым спиной к Кириллу. Она начала оборачивается медленно-медленно, невыносимо медленно, и Кирилл подумал, что, кажется, он сходит с ума. Еще долгие, звенящие секунды он смотрел на нее, а губы уже произносили имя, но Кирилл не слышал себя.
- Даша… Дашенька…
И только когда рукам передалось тепло ее рук, хрупкость тонких плеч… он выдохнул из самого сердца:
- Даша! - И сжал ее тесным кольцом, всем существом своим впитывая эту близость любимой, желанной, невозможной…
- Кхм… кхм… - услышал откуда-то со стороны и едва ли ни с удивлением посмотрел на полковника. Тот поинтересовался: - Не мешаю?
Кирилл с усилием разомкнул руки, выпуская Дашу, но ладонь ее не выпустил.
- Кто эта женщина?
- Жена.
- А… другая?
Помедлив, Кирилл ответил:
- Строчка в паспорте.
- Может, у вас и дети есть?
- Да! - счастливо сказала Даша, быстро раскрыла сумочку и достала фотографию, протянула Старцеву.
Полковник перевел странный взгляд на Кирилла, опять на фото, изумленно покачал головой. Кирилл нетерпеливо протянул руку и выдернул фотографию из его пальцев. С глянцевого прямоугольника, которому передалась дрожь Кириной руки, улыбаясь, смотрели на него Даша и два русоголовых малыша. Кирилл поднял глаза. Они стояли и молча смотрели друг на друга, и Старцев уже ни о чем не собирался их спрашивать. Достаточно было видеть эти глаза, шальные, затуманенные налетом пьяного счастья. У полковника отчего-то сердце билось сильнее, чем надо.
- Так ты, говорят, от свидания отказался? - опять пришлось ему напомнить о своем присутствии.
- Что? - не понял Кирилл. - От какого… нет! Конечно нет!
- Ну идите уже, идите, - сварливо сказал Старцев. - Трое суток у вас.
Не доходя до двери, Даша обернулась, улыбнулась счастливо:
- Спасибо!.. И вы… не солдафон!..
- Вот благодарствую на добром слове! - язвительно поблагодарил Старцев и прикрикнул сердито: - Да идите же!
Прошла минута или две, как за ними закрылась дверь. Полковник вдруг обнаружил, что сидит и улыбается. "Надо помириться, - подумал он. - Ладно уж, попрошу прощения"…
Они вышли из приемной, в длинном коридоре никого не было. Кирилл остановился, обернулся к Даше:
- Поверить не могу…
Осторожно, как бабочку в ладони взял, тронул ее лицо… сердце колотилось о самые ребра. Он чуть помотал головой, как будто и впрямь не верил, что да, это Даша стоит и смотрит на него счастливыми глазами. Где-то хлопнула дверь кабинета, Кирилл улыбнулся, поднял с пола ее сумку.
- А что ты сказала сейчас Старцеву?
- "Не солдафон"? Аа-а, это я ругалась тут на него… Ну… он не хотел тебя вызвать к себе. И я сказала, что он тупой солдафон и пень дубовый. И еще как-то, не помню. Еще сказала, что правильно говорят, что он зверь.
Кирилл даже остановился, посмотрел изумленно:
- Ты?! Ему так сказала???
- Ага!
Кирилл расхохотался и обнял, прижал.
- Ну, Дарья, теперь вижу, что это точно, ты!!
- Да я думала уже всё, а раз терять нечего… - счастливым голосом сообщила Даша. - Думала, он меня за шкирку выкинет из кабинета. Честно предупредила, что буду визжать и всякое членовредительство делать.
- Ласточка ты моя… А мне сказали - жена приехала, думал - Алка. Такое зло взяло… Ты прости меня. Нет, такое сказать Железяке!.. - снова от души расхохотался Кирилл, - Кличка у него такая!
- Вот я не знала!
Так, смеясь, они вышли из двери управления. Седой удивленно уставился на них, озадаченный стремительной переменой в Кирилле, а еще более - появлением девушки невесть откуда.
- Али, это моя Даша! - не в силах удержать улыбку, с гордостью сообщил Кирилл. - Дашуня, познакомься, мой друг, Али Седулов. Али, это я от свидания с Дашей отказался, болван! Даже представить не мог, что она приехала! Представляешь, она обозвала Железяку тупым солдафоном и пеньком дубовым, и заставила вызвать меня.
Али в искреннем изумлении покрутил головой:
- Ничего себе! Это войдет в легенду, - широко улыбнулся он. - Вот это девушка. Кира-а-а, как я тебе завидую.
- Я сам себе завидую! Всё, на трое суток я исчез, пропал, меня нет, - объявил Кирилл, помедлил, добавил: - Только пообещай на всем серьезе - если что, ты дашь мне знать. Договорились?
- Договорились.
- Обещаешь?
- Да. Только не будет ничего. Я чувствую.
- И все же… ушами не хлопай.
- Учи ученого! Иди давай, счастливчик!
На семьдесят два часа в распоряжении Даши и Кирилла была комната в гостевом доме колонии. В общий коридор выходили двери еще девяти таких же комнат, и двери общей кухни, туалетов и душа. Еще был просторный холл с телевизором. Комнатка оказалась на удивление уютной и чистой. Из мебели в ней имелись стол, два стула, две деревянные кровати, маленький холодильник с навесным шкафом над ним - там стояла кое-какая посуда. На кроватях лежали комплекты постельного белья. Окно закрывали две длинные плотные шторы. Не раздеваясь, Даша прошла к окну и раздвинула их. За шторами оказалась сваренная из железной арматуры решетка, "облагороженная" белой краской. Дальше, за окном - газон с пожухлой от утренних заморозков травой, запорошенный желтыми листьями. В отдалении - ряд одинаковых кирпичных зданий
Кирилл подошел, отвел ее руку и задернул штору назад, виновато сказал:
- Вот и ты оказалась за решеткой.
- Ты закрыл, чтоб она меня не шокировала? - улыбнулась Даша. - Мне это все равно.
Она расстегнула молнию на куртке, сбросила ее на кровать, скинула ботинки.
- Кирюш, надо срочно сумку разобрать. Как хорошо, что здесь холодильник есть! Кое-что надо прям немедленно туда поставить. Если уже не испортилось.
Даша вытаскивала какие-то пакеты, свертки, говорила что-то с улыбкой, а Кирилл смотрел на нее, милую, домашнюю - в свитерочке, синих джинсах и белых вязаных носках, безумно желанную, и ничего не слышал из слов Даши. Сквозь звон доходили короткие обрывки фраз: "…это мама тебе передала…. а тут от Василисы…"
Он протянул руку и закрыл холодильник, забрал из рук Даши пакеты, положил, не глядя, на стол и притянул ее к себе, прижал, закрыв глаза. Даша задохнулась прерывистым вдохом, уткнулась в него лицом. От Кирилла пахло табаком и чуть-чуть дымом. Руки его нервно блуждали по ее спине, сминая тонкий свитер, по шее, путали волосы… Даша запрокинула лицо и тут же встретила его губы, приникшие к ее губам в жадном и долгом поцелуе. Таком неистовом, что сердце ее затопило пьяным, горячим, безумным чувством, и стук сердца сбивал с ног, снося призрачные преграды... А они были - что-то похожее на страх первой близости с любимым, страх за себя саму, потому что от одной мысли об этом в Даше поднималось такое… будоражащее, зашкаливающее, захлестывающее все разумности…
Когда он отстранился и посмотрел на нее, сводя с ума своим взглядом затуманенных глаз… и глаза его были, словно хмель… Большие ладони скользнули на спину под свитер, обжигая сквозь тонкую маечку, поднялись к плечам, по рукам, и свитер упал на пол. И Кирин рядом… Он сдернул с кровати матрац и бросил на пол, закинул простыней с заломами на сгибах. Обнаженной спиной и плечами Даша коснулись простыни, и прохлада ее была неожиданной и приятной среди пламени опаляющего желания. В руках Кирилла она плавилась, как воск…
В той горячечной страсти, в мУке болезненного желания Даша почти не отдавала отчета о ласках Кирилла и о том, как отвечала на них - тело само ему отвечало, совпадая и в лихорадочной дрожи нетерпения, и в согласии и понимании слияния двух нестерпимых желаний… И было безумно хорошо, и земля под Дашей раскачивалась качелями… А потом, когда Кирилл, лежа ничком рядом, выдохнул в плечо: "Спасибо, родная моя…", Даша лежала с тихой улыбкой на исцелованных губах, наполненная восхитительной негой, остывая от огненной стихии неизведанного прежде, запредельного, головокружительного наcлаждения.
***
Кирилл, обернув простыню вокруг бедер, поднял Дашу вместе с матрацем, и перенес на кровать. Она увидела одежду, раскиданную по полу, и тихо рассмеялась, как мурлычет умиротворенная кошка:
- Не помню, когда ты раздел меня… Подай-ка твой свитер.
Она юркнула в него, и утонула в большом Кирином свитере почти вся, а рукава Кирилл завернул на несколько раз.
Даша сидела, подогнув под себя ноги, а голова Кирилла лежала на ее коленях. Она гладила его волосы - непривычно короткие. Правда, давно отросшие после стрижки под ноль, но все равно, не такие, как носил дома, зарыться в них пальцами не получалось.
- Мог я подумать, что здесь, за решетками, узнаю, как это - быть таким счастливым?.. Спасибо тебе, золотая моя, это ты, вот просто так, взяла и подарила мне счастье.
- А я думала, ты - мне…
Кирилл покачал головой.
- Даже представить не могу, как ты здесь… как смогла… А я еще и отказался… а ты все равно, вот, со мной… это чудо какое-то. Ты чудо, Дашунечка моя, настоящее чудо. Иначе ничего этого просто не было бы.
- Просто… - в тон ему ответила она. - Просто я люблю тебя. И больше без тебя не могла. Я так и не привыкла быть там, где тебя нет.
- А мне казалось, что я почти привык… без тебя… Крест на себе поставил. Обманывался. Ничего я не привык. О тебе одной и думал, засыпал и просыпался с мыслью "Даша…" Только думал, что это уже не имеет значения, ни для кого… Крестик твой целовал перед тем, как уснуть, и когда глаза открывал - тоже, - улыбнулся: - Весь барак думает, что я страшно набожный. Он меня спасает, Дашунь. Правда, спасает. - Взял ее руку, прикоснулся губами нежно к запястью, где сквозь кожу просвечивали тоненькие голубые дорожки, прижался щекой к ладони. - За фотографию спасибо огромное… какие они стали… выросли… - Кирилл смотрел на фото, стоящее на столе.
- А у нас большие перемены, Кира…
Кирилл слушал молча, потемнев лицом. Когда Даша замолчала, он медленно проговорил, обронил коротко:
- Как нелепо прожила… Больше и сказать нечего… - он снова долго посмотрел на сыновей, но о чем думал, на этот раз молчал.
- Кира, а ты? Как тут?
- Нормально, - Кирилл пожал плечом. - Что тут может быть? Барак - работа - снова барак. И рассказывать нечего.
- А мне снились очень плохие сны…
- Правда? - Кирилл чуть запрокинул голову, посмотрел на нее снизу вверх. - Это не про меня.
- А что такое ты говорил там?.. Али.
- А-а… да это пустое.
Даша едва заметно вздохнула. Кирилл повернулся, сел на кровати:
- Ну чего ты, маленькая? Видишь - я жив и здоров. Какой был, такой и есть.
- Не такой…
- Как это не такой?
- Ты похудел.
Подушечками пальцев Даша провела по заострившимся скулам, щекам, и чуть колючему подбородку. Лицо Кирилла стало другим - жестче, и глаза…
- Так это я израстаю! - со всей искренностью заверил он.
Она рассмеялась и обвила его шею руками. Ладони Кирилла обхватили ее талию, и Даша оказалась сидящей на коленях у него, лицом к лицу. Крестик на темном шнурке лежал на Кириной груди… Даша наклонилась к нему и поцеловала.
- Теперь на нем отпечаток твоих губ, - сказал Кирилл без улыбки.
Даша положила ладошки ему на грудь, погладила легонько, повела вверх, к плечам…
- Ты красивый, как бог… - прошептала она и прикоснулась губами к его груди. Еще… И еще…
…Времени не было. Были только они двое и с ними любовь. Осененные ею, они омывались в нежности друг друга, дышали в одно дыхание, и сердца бились взахлеб, горячо так, что казалось, в груди - солнце.
Пелёна полудремы, навеянной упоительным изнеможением, таяли, как легкий туман под горячим солнцем, когда еще во сне в Даше просыпалось сладостное томление и медленно, и неодолимо нарастало, потому что губы и руки Кирилла будили ее своей нежностью. И нет пробуждения желаннее, чем такое, когда еще не проснувшись, купаешься в бережной ласке любимого.
- Я просто не могу не прикасаться к тебе, солнышко мое, - оправдывался Кирилл и улыбался так, как никто не умеет улыбаться. - Закрываю глаза, и пугаюсь, что ты мне только приснилась. Поэтому мне надо до тебя дотрагиваться.
- На, дотрагивайся, - протягивала Даша руку.
- Вот спасибо, моя добренькая Дашенька. Тогда ты спи дальше, не просыпайся.
Он целовал ее ладонь, запястье, губы поднимались выше, и как-то нечаянно добирались до Дашиных губ, в то время как руки его ласкали ее всю, своевольничали, не зная запретных мест. И Даша "не просыпалась", только гулкий стук ее сердца слышали ладони любимого. Так умелый настройщик знает, как добиться чистого звучания струны, и Даша скоро начинала отзываться рукам и губам любимого, превращаясь в звенящую струнку. И губы ее сами собой отвечали его губам, так же точно не в силах насытиться медовой сладостью бесконечно долгого поцелуя. И она снова, золотым воском плавилась в его руках, сходила с ума в кольце сильных рук.
В ночных тенях по-лебединому сплетались руки, и пальцы переплетались - не разберешь, где чьи. Лунный свет украдкой смотрел в узкую щель между шторами на танец двух прекрасных в первозданной наготе тел, то ложился бликами на бугрящееся напряженными мышцами, сильное, мужское, то светился на нежной, бархатистой коже, высвечивал на запрокинутом лице мУку древнего как мир, любовного экстаза...
Спали в ту ночь? Не спали?
А время все же напоминало о себе жестокими приметами. Еще вечером, когда начали опускаться сумерки, Даша беспокойно вскинула голову, обернулась к Кириллу, услыхав громкий тягучий звук. Он шел как будто отовсюду, с низкий тонов переходя в протяжное завывание.
- Вечерняя проверка. Все выходят и строятся на плацу для переклички.
- Тебе надо идти? - огорченно спросила она.
- Нет. Охрана сейчас зайдет сюда. Они будут приходить три раза в день: утром, в обед и вечером.
Утром, опять услыхав звук кованных сапог, Даша с головой юркнула под одеяло. Кирилл натянул брюки, свитер, откинув одеяло, чмокнул ее в нос и вышел в коридор. Когда он вернулся через несколько минут, Даша полулежала в кровати, опираясь на локти, в одеяле до пояса, и, взглянув на нее, Кирилл улыбнулся:
- А если б они сюда заглянули?
- А плевать! - беззаботно ответила она. - Отдавай мой свитер.
- МОЙ свитер?..
- Мой!
Обреченно вздохнув, Кирилл потянул его через голову, и смотрел, как она надевает, проваливаясь вся в слишком просторную одежку. Кирилл вытянул ее из-под одеяла, поставил на кровать, обнял. Потом скользнул руками снизу под свитер и раздумчиво проговорил:
- Вообще-то мне эта модель страшно нравится!
- В смысле - я? - с воодушевлением спросила Даша.
- В смысле - что на тебе, - самодовольно остудил ее Кирилл.
- Эх, ты… - вздохнула Даша. - Хомо вульгариус…
- Зэко вульгариус, - хмыкнув, поправил ее Кирилл. - Чего же ты от такого хочешь?
Даша взъерошила ему волосы, обхватив голову Кирилла, прижала к себе.
- Завтрак-то хоть можно хотеть?
- Угум-с… - мурлыкнул Кирилл ей в подмышку, не делая никаких намеков на немедленное действие.
- И? - на всякий случай уточнила Даша. - Ты что ли не голодный?
- Страшно голодный. Но не хочу выпускать тебя, - лаская ладонями узкую спину, сказал Кирилл.
- Эхх, - с сожалением вздохнула Даша, - придется самой за дело браться. Где мои штаны? Где кухня? Забирай свою модель. Можешь даже чуть-чуть поносить. В общем, так: я в душ.
- Э-э… а на кухню?
- А ты - на кухню. Не бойся, я тебя спасу, - смилостивилась Даша. - Я быстро.
Завтракали долго, в расспросах Кирилла и рассказах Даши. А потом она вдруг спросила:
- Кира, а почему ты о Косте не спросишь?
Он посмотрел на нее коротко и остро. Ответил не сразу. Не глядя на Дашу, заговорил:
- Что я должен спросить, Даша? Как он тебя отпустил ко мне?.. Я ведь не железобетонный… мне хватает и мысли, что от меня ты поедешь назад, к нему…
Кирилл резко поднялся, встал у окна спиной к ней.
- И при этом я должен до конца жизни молиться на него… за мальчишек… Если б не он… дальше и думать боюсь.
Даша подошла, обняла ссутуленные невидимой тягостью плечи, щекой прижалась к спине.
- Его нет, Кира… Кости нет.
Кирилл быстро обернулся, спросил тревожено:
- Как - нет?.. Что значит - нет???
- Костя уехал. - И глядя снизу вверх: - Мы тебя ждем. Я и мальчики.
Кирилл молча обнял, скрестив руки на ее спине, прижал к себе, длинно и прерывисто вздохнул.
…После разговора с Василисой, утром в понедельник Костя, придя на работу, попросил отгул. Вернулся домой - дома уже никого не было, Даша ушла на работу, по дороге завела в садик мальчиков. Костя переоделся и заторопился на автостанцию. Где он был и зачем, Костя никому не сказал. Когда Даша вернулась с работы, он уже был дома, спросила, почему так рано и удовлетворилась каким-то пустячным объяснением. В последующие дни он точно так же, тайком от Даши ездил куда-то еще несколько раз. А потом на работе у нее раздался звонок.
- Даша, это я.
- А-а, Костя. Что?
- Даша, ты меня сейчас послушай… Я тебе из Н…ска звоню. Короче, я завербовался на пять лет и сегодня мы уезжаем.
- Постой… как из Н…ска? Куда ты уезжаешь? Костя, погоди, я ничего не понимаю!
- Даша, ты не говори ничего, послушай только. А то я все перезабуду, что сказать хотел. Я развод тебе сейчас дать не могу, сказали, что одиноких они не вербуют. Но я сразу же вышлю тебе все, что надо, со всем печатями, ты потом сама подашь ни развод и все.
- Костя, ты с ума сошел? - тихо спросила Даша. - Зачем ты так?..
- Так лучше всего. Кирилл скоро освободится, и все будет как надо. Как давно уже должно быть. Я теперь лишний, знаю. Ты, Даш, не думай...
- Куда ты уезжаешь?!
- Ой, далеко. Аж в Африку. Строить там будем, я шофером завербовался. Всё уже подписал, так что отказаться теперь - подсудное дело.
- Боже мой, Костя…
- Даша, так правильно, я знаю. Прости меня, ладно? К тебе, может, сегодня-завтра старики мои придут, так ты не переживай, они ничего обидного не скажут.
- Костя… спасибо тебе за все.
И в тот же вечер к Даше пришли Костины отец и мать. Она еще от звонка его не отошла, еще поверить не могла в услышанное… но после разговора со свекровью и свекром ей стало спокойнее. Хотя, как сказал им Костя накануне вечером, чего решил-надумал, родители категорически были и против уезда Костиного, и против Даши, виновницы сумасшествия сына. Отец стучал кулаком по столу и громыхал: "А я сказал, не поедешь никуда!" Мать скорбно поджимала губы, осуждающе качала головой. И все же Косте удалось заставить их слушать себя.
- Дашу не вините ни в чем. Наоборот, вам ее на руках носить надо. Кабы ни она, я б так и ходил беспутным, и не знаю, какая за меня пошла бы. Да я запился бы, точно вам говорю. Даша человека из меня сделала. Мам, вот ты в бога веришь?
- Это-то тут при чем? Насмешки свои строишь опять?
- Да какие насмешки, ё-маё! Я вот все думаю, почему именно я должен был спасти Кириных близнецов? Это что, бог так хотел? Зачем? В общем... я думаю, что делаю сейчас так, как он хочет. И чего вы горюете? Я ведь не бродяжничать иду. Мир погляжу. Африка! Даже и не мечтал никогда. Выходит, это опять благодаря Даше. Представляешь, мам, приеду я из Африки, в деревне как иностранец буду! Да еще и богатый, деньги-то там знаешь, какие платят? Ого! В валюте! Вот увидите, они еще по отчеству величать меня будут! - засмеялся Костя. - И не пропаду я, мама, чего я пропаду? Письма писать буду. Да, чуть не забыл! Про дом еще… Дом, вы знаете, на нас обоих записан, так что Даша в нем хозяйка. Как она захочет, так пусть и будет. По мне, так лучше, чтоб она в нем жила до самого Кириного возвращения. Уговорите, если что. Чего ей мыкаться с двумя малЫми…
***
После трех дней, проведенных с Дашей, Кирилл будто переродился. Глаза светились. И это было слишком заметно после того безразличия к собственной жизни, которое стылым сумраком читалось в его глазах прежде. А когда стали приходить письма от Даши, стоило лишь один раз увидеть Кирилла, читающего ее письмо…
Как-то раз именно в такую минуту, сворачивая только что прочитанное письмо, Кирилл увидел поблизости Гоги.
- Ка-а-акая у тебе женщина, Кира, - с улыбкой, доверительно проговорил он. - Слушай, я сматрел и завидавал! К ней хочешь?
- Не липни, Гоги. Тут тебе медом не намазано.
- Што ты сердитый, дарагой? Шибка хочешь, да? Прости, брат, все панимаю. Хочешь - мальчика своего дам? - и тут же примирительным жестом вскинул руки, - Понял, дарагой, уже савсем ухожу.
А в другой раз бригадир увидел стоящую на тумбочке фотографию Даши и мальчиков. Кирилл никогда ее на виду не оставлял. Днем носил в нагрудном кармане, вечером убирал под подушку. Кто вынул ее оттуда утром, пока Кирилл ходил умываться - он так и не узнал. Но когда вернулся, увидел, что Гоги стоит в проходе между кроватями, положив растопыренные локти на верхние, и разглядывает фото. Увидел Кирилла, разулыбался:
- Кира, ты богач! Какие наследники имеешь! Какую женщину имеешь! Хорошо, да, когда можно на фотография смотреть! Ты ей как пишешь? "Дорогая, в одной руке держу твоя фотография, другой думаю о тебе!" да, Кира?
Кирилл шагнул вперед, как железными клещами сдавил пальцами локоть Гоги.
- Еще нос не туда сунешь - нос сломаю. Ручонки протянешь - сломаю руку. - И выпихнул Гоги в длинный проход между рядами кроватей.
Седой нашел Кирилла, когда тот курил на крыльца. Сказал:
- Брось беситься, Кира.
- Я не бешусь. С чего ты взял?
Седой с досадой сказал:
- Не обращай ты на него внимания, пусть себе воняет! Ему же в удовольствие, если ты нос на эту вонь морщишь. Знаешь ведь, скоро все кончится. Ради этого чуть-чуть и потерпеть можно.
- Да не уговаривай ты меня, Али. Сам знаю. Терплю же.
- Вот и правильно! Ох, если бы меня так ждали, Кира… да плевал бы я тут на все с высокой крыши. Я так рад, что твою Дашу увидел. Хоть и видел-то всего ничего, минуты, а знаешь, как она мне запомнилась?
- Как?
- Ты вышел на крыльцо, а с тобой рядом маленькое солнце светится.
Кирилл только молча улыбался.
- И вот убей - не пойму я, Кира, как ты мог от свидания с такой женщиной отказаться?
- Это меня убить надо было, когда отказывался, - хмыкнул Кирилл. - Я ведь думал, жена приехала. Отрядный мне так сказал.
Оттаяв сердцем, наслаждаясь самой возможностью говорить о Даше, Кирилл постепенно рассказал Седулову историю горькой своей любви.
- Ишь ты… как… Тем более… тебе сейчас одно только - скорее уйти отсюда. Это только для тебя важно должно быть - поскорее вернуться к сыновьям, к Даше. Об этом только думай.
- "Думай"! - усмехался Кирилл. - Да я уже весь там, с ними… с моей семьей.
- Вот и не обращая внимания на этого скунса!
Именно так Кирилл и старался делать. Только порою, держать себя в руках было ой, как нелегко. Особенно после того, как в бараке появились новички, пришедшие с очередным этапом.
Сами по себе они ничем примечательны не были. Но на одного из них - Семена Николаева, молодого, почти мальчишку, положил глаз Гоги. Таких "жен", подобных Семке, у Гоги был уже едва ли гарем. Но на этот раз "предложение сердца" наткнулось на категорический отказ. Однако бригадир пацана в покое не оставил, наоборот, шпынял и поколачивал при каждом удобном случае.
Семен попал в колонию за преступление, которого не совершал. Арестован он был за какую-то драку, отягощенную тем, что здоровью пострадавшего был нанесен серьезный ущерб. Он бил или его были, был виноват или оказался крайним - неизвестно. А только дело его начало разваливаться из-за недостаточности доказательств Семкиной вины, следствие же к тому времени длилось уже долго и следователь "из сострадания" предложил Семену взять на себя что-нибудь "помельче".
- Жалко мне тебя, парень. Гляди - там весна, а ты паришься в камере который месяц, чем ты в этом каменном мешке дышишь? Еще месяц, и туберкулез тебе обеспечен, я гарантирую. А ведь молодой, вся жизнь впереди. Из жалости предлагаю: вешаю на тебя какую-нибудь мелочевку и гарантирую "двушку". Твердо гарантирую. А год ты уже отсидел, так? Ну, почти, какая разница. Что там остается-то? Промелькнет твой срок, и не заметишь. Писателя Тургенева знаешь? А знаешь, как он сказал? "Нигде время так не бежит, как в России, но, говорят, в тюрьме оно бежит еще быстрее". Во! Верь классику. Да ты этот свой срок на одно ноге простоишь! Я тебе горбатого лепить не собираюсь, зона, понятное дело, тоже не мед. Но не тюрьма ведь. А главное - свежий воздух, санчасть, постель чистая, просторный барак…
И как-то так совпало, что одновременно с этими увещеваниями, и в камере обстановка сделалась невыносимая. Под двойным прессингом, а может и еще из каких невеселых соображений, Семка с "деловым предложением" следователя согласился. Удивительного в том ничего не было. При многонаселенности тюрем, отсутствии всяких санитарных норм в камерах, при беспределе тюремщиков и зеков - его поступок был, скорее, закономерностью, чем явлением необычным...
Может быть и вышло бы все, как расписывал Семке следак… Затерялся бы среди серой мужичьей массы, где-то перетерпел, где-то смолчал… год - это и в самом деле, не так много. Да на беду поблизости оказался любвеобильный Гоги... Рядом с таким и день - много. А уж год… пугающая, жуткая бездна времени… И не известно, как перебраться через нее… И вообще, переберешься ли?..
Тонкий и звонкий, ниже чуть ни на две головы, Сема Николаев физически неспособен был дать ему достойный отпор. А тот входил в раж, испытывая удовольствие от издевательств над строптивым пареньком.
Разумеется, все всё видели, и Кирилл тоже. И был у него разговор с бригадиром один на один:
- Гоги, оставь-ка ты пацана в покое.
- Почему, Кира, ты говоришь, што мне делать, што не делать? Я тебе так говорю?
- А ты скажи, если здоровья много. Так вот про Семку - не трогай его.
- Не переживай за него, Кира. Он, дурачок, счастья своего не понимает. Я же его люблю. Абидна, дарагой, што ты про меня плоха думаишь. Я к тебе всегда, как друг, мамой клянусь!
- Ласковый ты, Гоги. И любви в тебе много, и дружбы. А, может, МНЕ тебя полюбить?
- Зарежу как барана, дарагой, - с улыбкой пообещал бригадир.
Кирилл рассмеялся, хлопнул себя ладонью по бедру:
- Что, генацвали, так хорошо зарасло, что уже не помнишь ничего?
Гоги покатал желваки, глядя на Кирилла, выплюнул сквозь зубы:
- Не ходи по моей дароге, Кира, тибе же лучше будет… - круто развернулся и ушел.
В тот вечер Кирилл освободил для Семки кровать неподалеку от себя. То была откровенная демонстрация, что угловой взял новенького под свое покровительство. Али выговаривал на другой день Кириллу:
- Ты дурной или как? О чем думаешь? Зачем в контры идешь? Ведь им тебя с УДО прокинуть - только пальцем шевельнуть. Драчку затеют, тебя же, дубину, подставят, и готово - из-за нарушения пролетишь ты с условно-досрочным, как фанера над Парижем. Чего ты за этого пацана глотку рвешь? Он, придурок, сам виноват, что попал сюда. Нашел, кому верить, дурак - следаку! Думаешь, спасешь его? Ты за ворота выйти не успеешь, как ему тарелку с дырочкой подарят! Да переживет он, куда денется. Выйдет отсюда и постарается забыть, как ночной кошмар. И забудет. Дальше жить начнет.
- Али, - Кирилл уперся взглядом в Седого, - а ты тоже… пережил бы?..
Седулов замер, только глазами полыхнул… Потом выругался, отвернулся от Кирилла.
- Вот то-то и оно, - неопределенно сказал Кира.
А Гоги прекрасно понимал положение Кирилла и будто нарочно испытывал, насколько крепка узда, сдерживающая его заклятого врага. Он не решался пойти на открытый вызов Кириллу, но их скрытый конфликт тлел, как подземный торфяной пожар и был непредсказуем - то ли пожрет сам себя и задохнется без воздуха, то ли вырвется в нежданный момент, в самом неожиданном месте, взовьется языком пламени и пойдет безумным огненным валом, жутью… смертью неудержимой…
Седулов после того разговора с Кириллом только мрачно смотрел со стороны, не вмешиваясь, не одергивая товарища. Как-то на крыльце барака столкнулся с Семкой. Тот торопился, зажимаю ладонью нос.
- Кто тебя? - разглядев между пальцами кровь, неприязненно спросил Али.
- Сам… об Гоги… - со злостью буркнул Семен.
- Давай в умывальник! - Али схватил мальчишку за рукав, потащил за собой.
Глядя, как стекает в раковину кровянистая вода, Седой сказал:
- Ты вот что… потерпи… Пока Кира на зоне, этот урод тебя не тронет. А чтоб под руку ему реже попадаться… держись к нам поближе. И вот в таком виде… не надо, чтоб Кира тебя видел. Пусть он уйдет отсюда. Ему надо уйти.
- …а мне тогда дорога прямиком в петлю…
- Нет, с тобой все в порядке будет. Я его зарежу. Когда Киры не будет тут, ублюдку конец.
Семка метнул на Али испуганный взгляд.
- Клянусь тебе. У меня к нему тоже счет.
Седулов задумчиво смотрел в окно на виднеющиеся вдали сопки.
…Кирилл видел, что Али тоже беспокоит близкая перспектива остаться как перст одному. Хоть наружу беспокойство это не выходило явно, но Али теперь часто был погружен в свои мысли, глаза стали другими.
- Али, как ты будешь тут один? - напрямик спросил Кирилл, желая знать, о чем друг думает.
- Тут? Нет, Кира, тут мне оставаться нельзя. Срываться мне надо. И лучше всего, в тот же день, как ты уйдешь.
- Ты серьезно?
Али глянул коротко, усмехнулся.
- Думаешь, мне помиловка вышла? Шиш с маслом!
- Зима на носу…
- Это, конечно, хуже. Да выбирать не из чего - там холод, тут смерть. Нет, зимы я не боюсь. Свободой подышать хочу. Выкручусь. И хрен они меня поймают.
- Но ты же здесь, на зоне. Значит, поймали?
- Как же! - хохотнул Али. - Поймали бы меня, если б сам в руки не дался! А я смерти не боюсь, Кира. Честно. Только одно душу тянуло, что получалось - без всякой пользы жизнь прожил. Никому радости не дал. Младшие… они, наверняка, давно уж меня похоронили и забыли… И знаешь, что душу сейчас греет? - посмотрел он на Кирилла - тот вопросительно качнул головой. - Что так удачно придумал с этой запиской, что Даше твоей передал. Может и правда мои деньги на доброе дело сгодятся. Мало ли как в жизни случается… Ты ей скажи, и сам знай - на этих деньгах ни крови, ни слез нету. Я последнее у человека никогда не забирал. Брал у таких воров… на них уже и закона нету, столько наворовали. Короче, если что, берите сколько надо, хоть всё. Я только рад буду. Человек тот, я говорил, совсем никакого отношения к ним не имеет. Обязан мне кое-чем, вот и хранит мой чемоданчик. Что в нем, он понятия не имеет. Знает только, что надо отдать чемодан тому, кто принесет записку от меня с нужным текстом. Только Даше еще раз строго-настрого накажи: она поедет, или кто другой - пусть ему ни слова про себя не говорят. Ни имя, ни откуда приехали. Взяла и сразу ушла. Мало ли… береженого бог бережет.
- Али, пообещай мне, коль жив-здоров будешь, дашь нам знать о себе. Адрес ты хорошо помнишь?
- Обещаю. И адрес помню, и телефон. На волю хочу, Кира. Душно мне тут стало.
***
"…Любимый мой, утром отправила тебе письмо, которое полночи писала, и вот пишу опять. Я так по тебе скучаю, Кира! Вот только письмами и спасаюсь. Когда пишу - как будто говорю с тобой, и становится чуточку легче. Ты мне нужен, любимый мой! Сильный, уверенный, бесконечно нежный! Каждую минуту нужен, каждое мгновение! Я уже целые века живу без тебя, родной мой, без твоих рук - самых красивых во всем свете, без твоего голоса, от которого у меня мурашки по телу.
Только ты не думай, Кира, что я хожу тут унылая и несчастная. Я самая-самая счастливая! У меня были целых три самые чудесные ночи с тобой! У меня есть теперь тайна про то, какой ты нежный, как умеешь любить, какие ласковые у тебя руки, медвежа мой любимый. Это только моя тайна, мое драгоценное сокровище и я одна, днем и ночью перебираю в памяти эти сокровища… и какая же я богатая, родной мой! Люблю тебя, дорогой мой, единственный человек.
Нашим мальчикам каждый день говорю о тебе. Мы столько о тебе говорим, что получается, как будто ты совсем близко от нас. Они часто спрашивают теперь: "Когда папа придет? А когда мы поспим, папа уже придет?" Если бы знать день! У нас был бы праздник каждый вечер - зачеркнуть день, еще один день, прожитый без тебя, и пересчитать оставшиеся!
Мальчишки - чудо, какие забавные! По сто раз на дню я жалею, что ты не видишь их. Сегодня встретили на улице Марию Яковлевну, помнишь, это учительница у младшеклассников. Она говорит: Я уже посчитала, ваши мальчики ко мне попадут. Я как раз нынешний класс выпущу, когда они в школу придут.
Ты это представляешь, Кирюша? Наши мальчики - в школу через пару лет!!! Мария Яковлевна спрашивает у них: Вы, наверно, уже и считать умеете? Артемка говорит: Я до девятнадцати считать умею! А Санек - знаешь, с гордостью такой за братишку: Он и до ДЕСЯТЬНАДЦАТИ умеет, только не знает, как она называется! Марьяковлевна смеется: Ох, и поморочат мне голову эти близнецы, пока научусь их различать! А мне удивительно, Кира, как их можно путать? У Сани личико нежное, как у девочки. Вот девчачья погибель растет! Впрочем, оба хороши будут. Артемка и характером, и на лицо посуровее - мечта, а не мужчина вырастет!
Кира, они прелесть! Я так люблю их, что сказать не могу. Аж сердце щемит. Вечером сяду и смотрю на них спящих, а у самой слезы текут от счастья. А сила у них твоя, Кира. Уже теперь - ручонки такие сильные! Вчера мама рассказывала: смотрю, говорит, вилка с погнутыми зубцами. Спрашиваю: это вы чего с ней делали? А Санек говорит: Бабушка, это она со стола упала! Мама спрашивает: Упала и вот так согнулась??? Он: Бабушка, но она же изо всех сил упала!
Я так хохотала, когда представила! Мама тоже обожает их. Трясется, как наседка над цыплятками. Иной раз чуть свет, она уж у нас: Блинчиков мальчикам к завтраку! Или: Вот пирожков им испекла с яблоками, как они любят.
Кирюша, вот тебя с нами нет, я тоскую - слов нету, сказать, как тоскую. А все равно счастлива. Наверно это неправильно, да? Нельзя? Но я сейчас такая богатая! И мальчики у меня, и ты - мой! МОЙ! И не надо скрываться ни от кого, что о тебе только и думаю. Я ложусь спать, о тебе думаю, и просыпаюсь - первая мысль о тебе! Я счастлива уже тем, что могу писать тебе письма. Знаешь, сколько ненаписанных писем я отправила тебе в никуда? И ведь мы совсем скоро будем вместе? Наконец-то вместе! Даже думать об этом не умею. Не могу представить, что ты всегда рядом, всегда мой… Хочу, чтоб в кресле лежала небрежно брошенная рубашка, и твои часы лежали бы на столе, у порога стояла обувь. Хочу ночью прижиматься к твоей груди, слушать, как стучит сердце, слушать, как ты засыпаешь, усталый… Жду, хороший мой! Каждой клеточкой души жду! Как хочу любить тебя!
Надо заканчивать. У нас уже второй час ночи, а у тебя - третий. Ты давным-давно спишь и не слышишь, как я говорю с тобой.
Обязательно передай привет Али. Я рада, что у тебя там есть надежный друг. Надеюсь, мы с ним еще встретимся.
Все. Я пошла спать. Спокойной ночи, мой единственный, любимый мой мужчина. Целую твои губы… легко-легко, чтоб не разбудить… но, надеюсь, сейчас ты увидишь меня во сне.
Твоя Даша".
Это Дашино письмо ничем особо не выделялось среди других, которые Кирилл получал едва ли ни каждый день. Но поздним вечером того дня, когда оно пришло, случилось...
***
Барак затихал по-ночному, кто-то уже спал, и даже похрапывал. Кто-то укладывался, кряхтя и ворочаясь, кто-то надсадно и мучительно кашлял. Злой Гоги притащился из сортира, пинками согнал со шконок двух зеков, чьи места находились вблизи двери, погнал их в туалет, чтоб навели там порядок. Теперь, когда открывали дверь, из конца коридора доносился его голос, он во всю "строил" в сортире уборщиков.
В последние дни Гоги постоянно был раздражен. Толи без особой причины настроение плохое было, толи была какая-то причина, но ходил он злой, как черт. Раздражение, помноженное на холерический характер, искало выхода. Гоги обильно раздавал направо и налево пинки и полновесные затрещины. Бить он умел, старался с меньшими затратами достать побольнее. У него и кулаками хорошо получалось, но он обзавелся тонкой стальной цепочкой и постоянно ходил с нею. То помахивал, сложенной вдвое и застегнутой на руке, то наматывал ее на запястье, прятал под рукав, если вблизи появлялся отрядный или еще кто из охраны или администрации. При каждом удобном случае он пускал эту цепочку в ход. В общем, бригада, да и весь барак были на взводе.
Мужики ходили угрюмые, старались держаться подальше от бешеного Гоги. Но наэлектризованная атмосфера искрила - то и дело случались какие-то мелкие стычки. Обида, недовольство и раздражение прорывались в несдержанности выражений, грубости, которые мгновенно усиливались вдвое встречной агрессией. Мужики не понимали, почему вор Чекулин не наведет в бараке порядок, не поставит блатных на место. Кое-кто начал поговаривать, что надо жаловаться Савве, другие возражали: мол, ворон ворону глаз не выклюет…
А Иван Тарасович Чекулин ждал близкого уже звонка, и не хотелось ему ввязываться в конфликт. Несколько раз он одергивал бригадира и выговаривал ему, но понимал, что для Гоги, с его южным темпераментом, нужны меры более действенные… и все же, никаких более энергичных телодвижений делать ему не хотелось. Тем более, что Гоги вообще-то держался в рамках дозволенного, просто выходки его достигали повышенной концентрации. Но… авось, до желанного числа ничего не случится, уже остается-то всего ничего. А там пусть разбираются другие.
Кирилл снял свитер, улыбнулся про себя, вспомнив Дашеньку в нем. Одновременно машинально - это вошло у него в привычку - окинул взглядом "свой" угол, все ли на месте, все ли в порядке на его территории. Семкина кровать была пуста. Кирилл слегка нахмурился: где его нелегкая носит? Помедлил и направился к двери. Али, лежа на своем втором ярусе поверх одеяла, еще в спортивных трико и майке, не пошевелился, но проводил его пристальным взглядом.
Прошло минуты три-четыре, не больше, дверь с треском распахнулась, и влетел "ушан", один из подручных Гоги, следовавших за ним повсюду, как хвост за собакой.
- Блатных бьют!- во все горло орал он, грохоча сапогами по проходу между кроватями. - Мочи серых!
Рот ему заткнул Али, взвился черной пружиной, перемахнул через железную спинку кровати и ударил ногой в лицо бегущему, забив крик назад.
Это уж потом следствие установило, что "в то время, как дежурные убирали туалет под присмотром бригадира, туда вошел заключенный С. Николаев. На почве неприязненных отношений бригадир вспылил и…"
Уже раздевшись, чтобы лечь спать, Семка вспомнил, что парень из соседнего барака, знакомый по этапу, обещал поделиться с ним почтовыми конвертами, и решил сбегать, отбоя-то еще не было. Одеваться не стал, накинул фуфайку на голое тело, сунул в сапоги босые ноги. Уже возвращаясь назад, заскочил в сортир. Встретить Гоги он там никак не рассчитывал. Последнее время удавалось его счастливо избегать, а тут… угораздило! Семен стушевался, подумал, было, выскочить назад, но ноги уже несли его дальше. От неожиданности с ним произошло что-то вроде гипнотической зависимости кролика перед удавом.
Едва Семен повернулся к Гоги спиной, тот, ни слова ни говоря, хлестко вытянул Николаева цепочкой вдоль спины. Наброшенная на плечи фуфайка свалилась на пол, и второй раз бригадир стеганул по голому телу. Семен взвизгнул и попытался прорваться к двери. Но Гоги легко отсек все его попытки, загнал Семку в угол и, входя в раж от беззащитности жертвы, азартно полосовал мальчишку по голому телу. Тонкая цепочка рассекала воздух со свистом. Семен уже не пытался вырваться, только взвизгивал и закрывал от ударов лицо.
- Жарко тебе, дарагой? На, остудись...
Из рук одного из зеков бригадир выхватил тонкий шланг, один конец которого был надет на кран с холодной водой. Из него уборщики поливали затоптанный пол, щетками сгоняя грязь в сливные отверстия. Ледяная упругая струя обрушилась на Семена, окрашиваясь красным, бежала с него на пол.
Вот в это время и вошел Кирилл.
Через двадцать минут над лагерем взревела сирена тревоги. Но за эти минуты сконцентрированная злоба людей выхлестнулась с такой ужасающей силой…
Следствие указало, что стихийно возникшая в отряде массовая драка была особо жестокой. Из блатных и воров целым не остался ни один. Многим раздробили суставы пальцев на руках, у пятерых были переломаны ребра - их растягивали на полу и прыгали на них с верхнего яруса коек. Кому-то исполосовали бритвой лицо. Бригадира, спровоцировавшего драку, привязали к спинке кровати и жестоко изнасиловали. Двум его подручным, слишком рьяным и лютым, выдавили глаза.
ЧАСТЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
Холодная осенняя ночь вползала незаметно, вытесняя вечер. Она была непроглядно темна еще и оттого, что земля обнаженно чернела, ожидая, когда зима нежно укроет ее легким снежным пухом. Хоть морозец уже крепко сковывал лужи и раскисшую землю, по утрам серебрился иней, но снега еще не было. Пролетали редкие снежинки, опускаясь на землю, терялись, пропадали.
В Кирином доме Даше нравилось все. Даже удивительно было: насколько чужим и временным казался ей Костин дом, настолько уютно, тепло, по-родному чувствовала она себя в этом доме. Нисколько не тяготило ее, что и печь надо топить, что вода не из крана течет, а надо качать ее из скважины, что пробил Кирилл в огороде за домом… Она уже давным-давно любила этот дом и все, с ним связанное. Даша по-особому, с любовью смотрела на полки для обуви, которые Кирилл смастерил сам. С нежностью прикасалась пальцами к маленьким ажурным рамочками, изготовленным, когда увлекся выпиливанием. В этих рамках стояли на книжных полках несколько фотографий, а еще, в такую же, только большую, было вставлено зеркало, висевшее на стене у входной двери. Дом хранил множество примет, где Кирилл приложил свои руки, и обволакивал его присутствием.
Мальчики спали. Даша, прибирая посуду, старалась не греметь, ходила по дому легко и беззвучно. Думала о Кирилле. Мыслями о нем была заполнена теперь каждая ее минута. Все остальное было фоном, текло отдельно, само по себе и нисколько не мешало. Таким же фоном, как глухой стук каблуков по застывшим колдобинам, прозвучавший за окном - по обочине дороги кто-то прошел, звук отдалился, затих.
Даша подумала, что так же точно могли бы прозвучать шаги Кирилла, припозднившегося из рейса. Сейчас открылась бы дверь и… Сердце пронзила ледяная игла. Даша застыла, прижав руку к груди. Боль была такой внезапной и сильной, незнакомой, пугающей, что она стояла, боялась пошевелиться, вдохнуть, боялась новой иглы… От ног поднялся озноб мурашек, волной прокатился до головы, до корней волос и показалось, что волосы зашевелились. "Кира… " - беззвучно шевельнула Даша губами. Осторожно, держась за край стола, она дошла до табуретки, осторожно села.
Странное состояние овладело ею. Четко осознавая, где она находится, думая, что надо дойти до тумбочки с лекарствами и поискать в коробке что-нибудь подходящее, но одновременно Даша была не здесь. Она твердо знала, что с Кириллом происходит что-то ужасное... и она должна немедленно что-то делать, чтобы отвести от него беду...
Она сползла с табурета на колени и начала молиться.
Истово бормотала слова… Не молитву читала, - выговаривала словами боль свою сердечную, страх безумный за любимого и мольбу о нем. Слезы беспрерывно текли по щекам. Даша закрывала глаза, зажмуривалась крепко-крепко и всем существом своим устремлялась с выговариваемыми словами к всемогущему, всесильному, кого одного только и оставалось молить…
Ночь пролетела - она не заметила. Не включись будильник, Даша не увидела бы, что тьма ушла из окон, они посветлели по-утреннему. Закрыла лицо руками и стояла, покачиваясь. Потом встала с трудом… потухшая, никакая. Машинально делала все, как во всякое утро, которые были до этого. Разбудила мальчиков, умыла-одела-накормила.
Когда привела их к матери, Мария удивилась:
- А детсад не работает что ли? Дашуня, да что это с тобой? Ты, никак, заболела?
- Мама, ты с мальчиками… мне надо…
- Погоди!.. Да что случилось-то?! Даша!
- Мама, я не знаю, что случилось… С Кирой… плохое…
- Ох ты, господи, ну с чего ты?! Не выдумывай, доча!..
Даша поморщилась, как от боли:
- Не надо… не говори ничего… ему плохо… - она повернулась к выходу.
- Постой? Что ты делать хочешь? Куда ты идти собралась? Приснилось тебе что-то?
Она только повела рукой отстраняюще, как будто даже говорить больно было.
- Не ходи никуда, это ведь с тобой нехорошо. Даша!
Но она молча затворила за собой дверь.
Единственное, чего она хотела сейчас - побежать, полететь немедленно туда, где был Кирилл. Даже к дому направилась, взять деньги, документы и на вокзал. Но десяток метров прошла и замедлила шаги… Ехать - это непереносимо долго ничего не знать. А ей надо знать сейчас, что там случилось нынче ночью? Иначе она сойдет с ума… Выходит, дорожка ей одна только, не такая уж дальняя…
- Олег… - Даша и не заметила, что сократила имя следователя вдвое.
- Дарья? - удивленно обернулся он. Враз увидел темные тени вокруг глаз, губы, как внутренним жаром обнесенные, болезненную бледность и такую безмерную усталость во взгляде… Удивление тотчас сменилось озабоченностью: - Что с вами?
Даша с трудом переглотнула, выговорила:
- Со мной ничего…
- Погодите, не будем в коридоре… Идемте ко мне.
Он налил стакан воды:
- Выпейте. Вот так. Теперь говорите, что у вас случилось?
- Не у меня, - опять повторила Даша. - У Кирилла. Сегодня ночью. Я чувствую. Знаю. Помогите мне… что там случилось?
- Даша… ну…
Крылов растеряно развел руками, встретился с ней глазами и слова о том, с чего она взяла, да откуда ему знать… куда-то пропали. Он замолчал и сел за свой стол. Покусывая губы, думал о чем-то, не глядя на Дашу. Потом придвинул пухлую, потрепанную записную книжку, начал листать. Взял чистый лист бумаги, что-то выписал из книжки… опять начал перекидывать листки… Даша не отрываясь, наблюдала все его действия. Смотрела так, будто вся ее жизнь зависела от этих пальцев, переворачивающих густо исписанные странички.
Крылов сделал еще несколько записей, взглянул на Дашу. Он хотел попросить ее выйти на несколько минут… помедлил… и снял телефонную трубку.
- Стас? Это Олег Крылов… И тебе доброе утро… У меня к тебе опять просьба…. Это хорошо, что ты помнишь, я об тех же людях. Не удивляйся, но я очень прошу тебя прозвонить по своим каналам и как можно скорее узнать об этом парне. У меня есть основания предполагать, там что-то произошло сегодня ночью… Ну что какие? Это не имеет значения. Скажи одно - можешь узнать или нет… Разумеется! Уже диктую. Тиханович Кирилл, УК номер…
Даша низко опустила голову, прижала кулачки к подбородку, зажмурилась… Ей вдруг пришло в голову, что вот так же точно звонят в морг, говорят данные… называют приметы... и ждут ответа…
…Она открыла глаза, вдохнув резкий, как удар, запах нашатыря. Не поняла, как оказалась не на стуле, а в кресле… пальто расстегнуто… Крылов наклонялся к ней, держа в руке стеклянный флакон…
- Ой… - смутилась она. - Я… что?.. Простите…
Даше стало неловко до слез. Озадачила странной просьбой да еще и обмороки затеяла… А он возись с ней…
- Ради бога, простите… - краснея, проговорила сконфуженно.
- Вы сегодня, наверно, глаз не сомкнули?
Даша помотала головой.
- Я даже предположить не могу, что вы делали, чтоб так себя измучить. Короче, так, - непререкаемым тоном сказал он. - Сейчас пойдете домой и постараетесь поспать. Как только мне хоть что-то станет известно, я немедленно приду к вам. Я приду сразу же. Договорились?
- Нет, зачем вам… Я подожду…
- Дарья! Вы что, не слышали, что я сказал? Идите домой и лягте спать. Что хотите делайте, но усните. Вы понимаете меня?
- Да… Хорошо… Дайте, я запишу вам свой адрес… Нет, подождите… я же не могу домой… мне на работу…
- Вот телефон, звоните, что заболели. Какая вам сейчас работа?
Войдя в странно тихий дом, Даша, не раздеваясь, села на диван и как будто потеряла мысль, забыла, что надо делать дальше. Взглянула на маленькие разноцветные диванные подушки, взяла одну и, обхватив ее руками, опустила на нее голову. Она и в самом деле, уснула, как была, не раздеваясь.
Болезненный, тяжелый сон ее прервал Крылов. Едва он тронул Дашу за плечо, она торопливо села, еще не проснувшись до конца, смотрела на него, с трудом освобождаясь от сонной одури.
- Что?.. Что там?..
- Ничего страшного. Но я поражен - как вы почувствовали... Ночью в колонии, и вправду, кое-что произошло.
- Кирилл??? Кирилл жив???
- Да жив, конечно.
Крылов распахнул пальто, подвинул себе стул, сел.
- В их доме произошла драка, Кирилл в ней участвовал. Сейчас он в больнице.
- Как в больнице?! - Даша болезненно сморщилась. - Что с ним?
- Ничего серьезного. Кажется, сотрясение… может быть, еще что-то… Но жив ваш Кирилл, жив. Вы успокойтесь, Даша.
Она молчала, то ли осознавая услышанное, то ли прислушиваясь к себе. Опять поморщилась с досадой:
- Вы правды мне не говорите?
- Не выдумывайте, пожалуйста. Что смог узнать, то вам и говорю.
Даша взглянула на него, коротко дернула губами в подобии улыбки:
- Простите… это я вам вместо благодарности, - невесело усмехнулась она. - Спасибо вам… - у Даши дрогнул подбородок, и она прикусила губку.
- Что собираетесь делать теперь?
Даша болезненно нахмурилась, собираясь с мыслями:
- Мне надо к нему… А в какой он больнице, вы знаете? В лагерной? - она опять поморщилась: - Как это все бывает?
- Он в поселковой больнице, - Крылов некоторое время молча смотрел на Дашу, потом сказал: - Я не знаю, что вам сказать, Даша. Должен бы изо всех сил отговаривать... Видите ли... там, вероятно, особое положение введено и свиданий никаких быть не может…
- Почему особое положение?.. Из-за драки?! Что вы еще узнали?!
- В ней участвовало несколько десятков человек.
Лицо у Даши вытянулось, сделалось неживым…
- Они что… взбунтовались?..
- Нет, массового бунта не произошло. К утру уже навели порядок.
Даша прижала ладонь к губам…
- И Кирилл участвовал… ему могут увеличить срок?..
- Я не знаю деталей, что можно сказать? Так вот, если особое положение распространяется и не поселок, то вьехать в него будет невозможно. Вы должны это понимать.
- Не отговаривайте меня.
- Да я и не пытаюсь даже, - вздохнул Крылов. - Я только хочу, чтоб вы пообещали вести себя благоразумно. Не вздумайте какими-нибудь партизанскими тропами пробираться. Неизвестно, кого вы на них повстречать можете... Когда вы собираетесь ехать?
- Сегодня же!
- Я попрошу вас... Если будет возможность, позвоните мне оттуда. Может, смогу чем-то помочь.
***
Туманные слова о драке с участием нескольких десятков человек, из-за которой в колонии, а может, и в поселке ввели особое положение, давали богатую пищу для догадок и предположений. Но в том, что касалось Кирилла, Даша сомневаться не хотела. Она с облегчением поверила Крылову: жив, ничего страшного!
- Вам понадобятся там деньги. Возьмите все, что сможете, мало ли... Cумеете быстро раздобыть?
- Да… Да, деньги я достану.
- Смотрите, а то я мог бы дать. И, Дарья… вы там понастойчивее… везде люди… а деньги… они тоже аргумент. Деритесь за своего Кирилла… спасайте его....
Даша внимательно посмотрела на Крылова. Что-то в тоне, в словах его, показалось странным. Да неужто новый срок?.. Сказала:
- Спасибо вам, Олег… - на сей раз сознательно назвав его по имени. - Вы так много делаете для нас, что я… слов не нахожу…
- Удачи, Даша, - пожелал он, поднимаясь, застегивая пуговицы пальто. - Я буду переживать за вас.
В дорогу Даша собиралась в странном состоянии раздвоенности сознания. Внутри она была заторможена, как будто отсутствовала мыслями и чувствами, и казалось, не очень хорошо соображает, что делает. Но одновременно - будто на автомате - делала все точно и методично, не упуская ни единой мелочи, ни о чем не забывая. Как только ушел Крылов, она отправилась на работу, написала заявление на отпуск без содержания. На обратном пути сняла все деньги со счета. Подумала мельком о странной записке Али, которую вручил ей Кирилл в последний день свидания… об адресе, выученном назубок… И отправилась к родителям Кости. Для себя - никогда не пошла бы к ним. Но для Кирилла она готова была сделать что угодно.
- Помогите мне. Очень нужны деньги, много. Одолжите, сколько сможете.
Хозяева растеряно переглянулись, обоих застал врасплох нежданный визит Даши, да еще с такой просьбой.
- А случилось-то что?.. - проговорила Шура, взглядывая опять на супруга и как бы призывая его не молчать.
- Для Кирилла… нужно… - Даша болезненно поморщилась, это выражение само собой возникало у нее на лице всякий раз, как приходилось упоминать о Кире, как будто неосторожные слова задевали в ней что-то, причиняющее страдание. - Очень нужно.
- Ну, коль нужно, так чего… - складывая газету, которую читал, спокойно сказал Костин отец и обернулся к жене: - Шура, чего ты? Человек за помощью пришел. Не к чужим, чай.
- А я ничего, вот сразу ты - Шура, Шура! Да ты проходи, Даша, садись.
- Честное слово, я посидела бы… мне на вечерний автобус успеть надо.
- Отец, не слышишь что ли? Торопится человек, неси деньги-то!
- Спасибо вам… Как дела у Кости? Он пишет?
- А как же! - заулыбалась мать. - Фотокарточку прислал! Хочешь, покажу?
- Конечно, хочу.
Улыбающийся, загорелый Костя в просторных шортах и рубашке стоял перед фасадом небольшого домика с соломенными циновками в окнах. Рядом с домом росли пальмы и кустарник с крупными красными цветами. Даша улыбнулась, глядя на Костю.
- Что пишет? Тяжело ему там?
- Пишет, что нравится, что интересно все. Да оно и по письмам видно - зачитаешься прям, ну чисто писатель. Вот только идут шибко уж долго. Но он молодец, не ждет ответа, часто пишет, чтоб мы не переживали.
- Дай ему Бог… чтоб все хорошо у него было, - с невольным вздохом тихо проговорила Даша.
- Костинька в каждом письме про тебя спрашивает, мол, как дела. А ты бы, Даша, заходила бы к нам, хоть иногда. С малышами собралась бы, да пришла. Костя про них тоже интересуется, оно с ними ишь, как повернулось-то у него. Может, думаешь, мы зло какое за душой на тебя держим, так не думай. Оно ведь правду говорится, жизнь пройти не поле перейти. А у вас все по-людски, по-честному.
- Ладно тебе, мать, - махнул рукой хозяин, выходя из задней комнаты с пачкой денег, перетянутых резинкой. - Не за что нам зло держать - не запил сынок с горя, в разнос не пошел, а наоборот вон… Глядим, да глазам своим не верим. Не нарадуемся на него. А кому спасибо сказать надо? Так что ты, Даша… того… Вот вспомнила про нас в трудном деле… это ведь хорошо. Косте напишем, он тоже доволен будет. А с Кирой-то что?
- Вернусь - расскажу.
Даша ехала налегке, с одной сумкой. В сумке - документы, деньги, блокнотик со всякими нужными записями, белье на смену и медицинский халат... Да так, по мелочи всякое. Не знала, чего ждать в конце пути, потому никаким багажом обременять себя не стала. А если понадобится что, так были бы деньги, купить все можно.
За окном автобуса стояла густая ночь. Свет в салоне был притушен, и разговоры пассажиров мало-помалу стихли тоже. По времени еще был вечер, но дорога укачивала, темнота нагоняла сон, и вскоре многие дремали, вскидываясь от особо сильных толчков на разбитом асфальте. Даша прислонилась к стенке и смотрела в черноту, за которой не видно было ни зги, ни огонька - по обе стороны от трассы лежали поля да перелески. В стекле отражалась она сама, попутчики… Даша закрыла глаза, пряча неожиданно подступившие слезы. Невеселые мысли одолевали, воспользовавшись ее праздностью и невозможностью отвлечься на дела и заботы.
Даша вдруг увидала Кирилла… Он лежал на спине с вытянутыми вдоль тела руками… вероятно, на больничной койке… его окружало серое и неясное… "Кира!" - потянулась к нему Даша. Он не услышал, глаза его были закрыты, она поняла, что Кирилл спит… Кто-то сидел с ним рядом… в черном… Даша не увидела, кто именно, но почему-то догадалась и обрадовалась… "Али!" - она тронула сидящего за плечо. Али обернулся, но лица у него не было… пустота… Даша в ужасе откинулась назад… и открыла глаза. Сердце бешено колотилось, горло сжалось в судороге, Даше не хватало воздуха, ей показалось, что она задыхается. Судорожно схватилась за ручку на стекле, толкнула от себя… стекло скрипнуло в черных пазах, неохотно подалось. В лицо упруго толкнулся холодный ветер. Даша потянула стекло назад, оставила крохотную щель, почти прижалась к ней, ловила холодный, отрезвляющий воздух.
"Там плохо… очень плохо… Крылов сам не знал или не захотел сказать… - и вдруг поняла: - Он знал".
Вылет самолета был в десять, и Даша едва дождалась установленных для себя восьми утра, чтобы позвонить Крылову.
- Олег Евгеньевич, что с Кириллом на самом деле?
Да, он знал еще вчера, что все обстоит куда серьезнее, чем он представил это Даше.
Кирилл, действительно, был жив и лежал в больнице. Но истыканный заточками, с переломами, с разбитой головой… Состояние его было крайне тяжелым. Он не приходил в сознание.
Следователь не решился сразу сказать об этом Даше. Как можно было обрушить на нее ТАКУЮ правду? И того, что сказал - выше головы. Пусть свыкнется. Вывалить все, значит, подкосить ее. Особенно в том состоянии, в котором она явилась к нему - с огромными, трагическими от темных кругов глазами, горячечными, больными… Олег Евгеньевич мучительно сожалел, что Даша не оставила ему времени, чтоб досказать... И потому даже облегчение испытал от ее утреннего звонка - пусть приготовится к тому, что ее ждет, пусть удар врасплох ее не застанет.
***
К счастью для Даши в поселке никакого особого положения не было, доехала до колонии она беспрепятственно. Правда, место в гостинице - двухэтажном деревянном доме - получить не удалось: все было забито родственниками, приехавшими на свидание. Свиданий же не давали и даже не обещали, однако люди на что-то рассчитывали и уезжать не торопились.
Даша подошла к группе женщин, стоявших в стороне от стола регистраторши, и вполголоса, но довольно оживленно о чем-то беседующих.
- Здравствуйте. Я только что приехала, а здесь непонятно что творится. Говорят, свидания всем отменили?
- Отменили! А почему, никто толком не знает. Перед проходной, где мы на свиданки проходили, бумажка висит: "Карантин". То ли инфекция у них там какая, то ли что.
- А на сколько карантин? Не написано?
- До тридцать первого. До конца месяца. А месяц только начался.
- Больше ничего не слышно? А к начальнику на прием никто не пробовал?
- Не принимает он. А слышать, нет, никто ничего не знает. С нами ведь не шибко разговаривают.
Администрация сочла за лучшее не поднимать шумихи вокруг ночного происшествия. Хотя в беспорядке принимали участие два барака - кто-то из блатных успел позвать на помощь, - и усмиряла их команда, экипированная по системе "страх", хотя сейчас в зону на всякий случай были введены две роты солдат внутренних войск, ночное побоище скромно именовали "инцидентом". Потому и чрезвычайное положение не вышло за пределы периметра колючки, и подписка о неразглашении была взята со всех, кто каким-то образом оказался в курсе дела.
Уж как Крылову удалось миновать эти запреты, только богу известно. Может, не успели на момент его звонка секретность ввести, а может, дружеские связи оказались сильнее.
Даша подошла к регистраторше. Та раздраженно подняла глаза:
- Вы читать умеете? Нет мест. Рожу я их вам, что ли?
- Не надо. Вы мне лучше совет дайте, - Даша подвинула к девушке паспорт, из которого высовывался краешек купюры.
Регистраторша взяла документ, переложила его к себе вниз, за стойку.
- Девушка, места у меня все равно нет.
- А кто у вас тут на квартиру пускает? Посоветуйте какую-нибудь толковую бабушку.
- Бабушку… даже не знаю… А давайте, я вас к моей бабке отправлю! Она тут рядом живет. Я щас записку ей напишу. Вот, - девушка положила назад раскрытый Дашин паспорт с вложенным в него листком бумаги. - А это адрес ее. Сейчас как выйдете, налево и прямо, до своротка. Там направо и смотрите номер дома. Или спросите бабку Антонину.
- Спасибо большое.
- Тут недалеко. Минут пятнадцать ходу.
Через час Даша пила чай со словоохотливой хозяйкой, бабкой Антониной. Хотя бабкой она разве что для молоденькой регистраторши была. А так - шустрая, энергичная женщина лет шестидесяти пяти.
- Что у вас тут происходит, наслышаны, поди? Я к мужу приехала, а свидания, оказывается, все отменили.
- А чтой-то ты налегке, милая? На свидания-то едут с сумками неподъемными.
"В самом деле - "толковая", - усмехнулась про себя Даша.
- В первый раз и я как верблюд нагрузилась, - доверительно сообщила она. - И тоже морока со свиданием была. Намучилась в дороге, а тут… пока ждала - половину привезеннего выбросить пришлось, испортилось. Вот и сейчас, как чуяла! Думаю, возьму-ка я лучше деньги да куплю на месте все. А что, я в тот раз посмотрела - у вас и фрукты в магазине, и сгущенка-тушенка. Колбасы выбор есть. А сальца или еще чего домашнего, так поди у людей купить можно.
- Да и то верно. Это ты умно рассудила. И зря бы тащилась с поклажей, вишь, закрыли зону-то.
- А почему? Что случилось там? Я так переживаю за мужа...
- Никто ничего толком не знает. Говорят, позавчера ночью сирена там выла. Тревога кака-то была, иль чего. Вроде скорые туда вызывали.
- Скорые?.. А в местной больнице из колонии нет ли кого, не слышали? Говорят, там какой-то карантин объявили.
- Не-е-е… про больницу не слышала. Да не кладут к нам ихних. У них там своя санчасть.
- Антонина, миленькая, сведи меня с какой-нибудь санитарочкой из больницы! У меня сердце не на месте. Вот чую, беда с моим!
- Да ты чего, Дарья! Чо ни попадя в голову берешь!
- Я серьезно прошу. Познакомь. Наверняка у тебя есть в больнице знакомые. Антонина, я заплачУ тебе, только сведи. Хочу убедиться. Может, лежит мой тут вот рядом, а я там в закрытые двери стучаться буду.
- Ох ты, господи, вот бедолаги вы, жены-то. Мужики сидят, а вы маетесь. Ну ладно, ладно. Сведу тебя с Катериной.
- Когда? Давай сейчас прямо!
- Дак не знаю я, дома ли она?.. Может, на смене сегодня…
- Антонина, пожалуйста!.. Не тяни душу.
- Ну, пошли. Мне все равно в ту сторону, в магазин надо.
Катерина была невысокого росточка, пухленькая. Нежданные гости застали ее за стряпней. Маленькими крепкими руками, выбеленными мукой, она ловко управлялась с тестом, раскатывала толстенькие лепешечки, накладывала на них яблочную начинку и красиво защипывала края. На разостланном полотенце уже лежала горка поджаренных, румяных пирогов, и щечки Катерины тоже разрумянились от жара печи.
- Гости к пирогам! - радушно приветствовала она вошедших и коротко, пытливо глянула на Дашу, мол, кто такая?
- Хорошие гости всегда время чуют, - засмеялась Антонина. - Катя, я тебе постоялицу свою привела. Дело у нее. Коль сможешь - помоги, не отказывай горемычной. Сегодня она просит, а кто знает, как завтра повернется.
- Ну проходите, чего от порога толковать? Чайку с пирогами попьем, да и про дело поговорим.
- Нет, Катерина, я проходить не буду, я тебе Дарью оставлю, вы уж тут сами. Только от себя прошу - по-человечески, по-бабьи пойми беду и помоги. А я пока в магазин схожу.
- Антонина, а, может, водочки купишь, а? - вдруг попросила Даша. - Чай-чаем, да беду им не запьешь. Я с горя, а вы мне компанию составите.
- Чего ж не купить? Это мы понимаем, бывает, просит душа горькую.
- Вот, - Даша вынула кошелек. - Посмотри там, купи еще на стол чего… Ну, сама знаешь.
Едва за Антониной закрылась дверь, Даша взволнованно обернулась к хозяйке, сжимая руки:
- Катерина, я слышала, в вашу больницу из колонии вчера привезли…
Глаза радушной стряпухи сделались отчужденными:
- Кто это тебе сказал? Я ничего такое не знаю…
- Вам… что?.. Говорить про это нельзя? - Даша переглотнула, закусила губку. - Послушай… если бы ты только знала, что мне сердце говорит… Мне известно, ЧТО произошло в зоне. Я знаю, ЧТО с моим Кириллом. Теперь мне надо знать, где он. Если ты его видела у вас, в больнице, не скрывай. Думаешь, я пойду направо-налево рассказывать, от кого узнала? Да я лучше язык проглочу! Катерина, мой муж - Кирилл Тиханович, он… вот, - Даша торопливо вынула из сумки несколько фотографий. - Посмотри, лежит он у вас? Скорее всего, он в реанимации, он в очень тяжелом состоянии…
Женщина взглянула на фотографию Кирилла, которую Даша взяла из семейного фотоальбома, с аккуратно вклеенными фотографиями, вероятно, еще покойной Татьяной. Бросив короткий взгляд на фотографию, Катерина так же мельком, но с каким-то особым, пристальным интересом, глянула на Дашу, однако с той же отчужденностью спросила:
- Мы и то гадаем, что там за колючкой, а ты - гляди-ка… Откуда столько всего знаешь?
- Знаю и все. Ну, что скажешь, Катерина! Видела ты его?!
- Ой, девка… подведешь ты меня под монастырь!..
- Видела… - Даша закрыла глаза, наполнившиеся слезами, покачнулась.
- Ну-ка, сядь, сядь…
- Я всё. Я в порядке, - Даша несколько раз глубоко вздохнула. - Проведи меня к нему.
- Да ты сдурела, чо ли?!
- Научи, как пройти. Там что, охрана какая-нибудь? Катерина, пока мы одни, давай договоримся... Помоги мне, я никаких денег не пожалею за твою помощь. Ты ведь в больнице все ходы-выходы знаешь, расскажи, как пройти к Кириллу. Если что, - я всё сама, про тебя ни пол-слова ни скажу. Я ведь не отступлюсь. Если ты откажешь, найду, кто согласится. А тебе деньги-то, поди, не лишние. За Киру моего я душу продам, не то что над кошелем трястись буду. Помоги! Скажи хоть, как он?!
- Удружила мне Антонина, ничего не скажешь…
- Ладно. Если отказываешься наотрез, скажи прямо, - вдруг жестко и холодно сказала Даша. - Я не буду время на тебе тратить, оно мне дороже денег.
Это произвело впечатление.
- Погоди ты… Пойми тоже - работу ведь потерять могу. Думаешь, не докопаются, если что? А то не видел никто, как Тонька вела тебя сюда! Что же мне делать с тобой, горемычная… Ох ты горюшко! Глянь, пирожки-то у меня только что не на уголь сгорели! Свалились вы на мою голову! Ну, ты того… погоди. Подумать надо. Не торопи меня… Мне, знаешь, с работы вылететь ни к чему.
- Как он? Ты знаешь?
- Тяжелый… Все, как ты сказала. Правда, не пойму я, откуда чего узнала... А в себя он приходил, да-да. Ну! Чо ты! Радуйся. Я утром ноне сменилась, и как раз перед пересменкой в реанимации пол протирала… Там чаще убираем-то, чуть не кажный час. Твой там лежит. Мужик-то он вишь какой видный, да из лагеря, да из такой переделки… в общем, получается, что особый пациент. При мне-то он толи спал, толи без памяти опять был, я у Любки спросила, у сестры - как он, мол. Крепкий, говорит, мужик.
- Катерина, а как он там, на каком-нибудь особом положении?.. Поди не приставили к нему одному охрану?
- Не-е-ет, какая охрана? Он и так - куда он денется, такой? Да в реанимации и без того порядки строгие, никто лишний не войдет.
- А мне на эти порядки наплевать. Да не смотри ты на меня так. Я ведь понимаю все - я сама в поликлинике работаю. Халат вон с собой привезла. Но если двери и окна имеются, я к мужу пройду. Потому что ему это надо, а для него я хоть что сделаю. Во сколько у вас ночное дежурство начинается?
Несмотря на охи и причитания Катерины, Даша уверена была: проведет к Кириллу, научит, как и с кем говорить. Душа рвалась к нему теперь, когда он был рядом, досягаемый, не за колючей проволокой, так нуждающийся в ней… Но она скрепила сердце, зная, что если заявится сейчас со своими притязаниями, то стопроцентно нарвется на скандал и все усложнит. Другое дело - ночью. Ночь многое покрывает. Ночью говорить надо в полголоса и беречь покой больных, а не вызвать милицию, чтоб выкинуть нарушительницу больничных правил. Хоть и нарушительницу, но тихую, незаметную, а не скандалистку.
Время коротала с двумя чужими, по сути, женщинами. Но уже заткались их светлые ниточки в полотно Дашиной судьбы… Она надеялась, что светлые, а какие в действительности, можно будет разглядеть только на расстоянии, но не сейчас, когда сидят они втроем за столом изобильно накрытым домашней снедью, и Даше сострадают, сочувствуют, расспрашивают, отвлекают от мучительного желания увидеть Киру немедленно…
- За что сидит-то твой?
- За убийство, - хмыкает Даша.
- Ну! Тут такие не сидят, тут же общий режим. А, эти есть… случайно когда.
- Вот мы и есть самые "эти"… Ночью на мотоцикле наехал на пьяного… тот лежал, спал, - скупо рассказывает Даша.
Но женщины по-простому, по-деревенски, особо не деликатничают, спрашивают дотошно. А Даша сама не знает, неприятно ей это или как раз то, что надо сейчас: говорить о Кире, рассказывать им, располагая к себе и к нему душою.
- А вот все же признайся, Даша, откуда ты узнала про что в лагере творится? Что за связи у тебя такие? У нас под боком всё - мы не знаем. А ты вон из какой дали приезжаешь и нам же рассказываешь.
- Нету у меня никаких связей. Откуда? Сердце-то вещун. Хоть верьте, хоть нет, у меня сердце заболело, когда у них тут началось. Никогда так не болело раньше. А уж как поняла, что из-за Кирилла… не знаю. Просто сразу так подумала… поняла.
- Ишь ты… - женщины качают головами, переглядываются понимающе. - Что сердце подсказывает, это я точно знаю. Помнишь, Катя, сынок мой, Ваньша, в аварию попал? Я же в тот день места себе не находила. Как в дыму была. А сказали мне только к вечеру.
- Но ты ведь, Дарья, в точности знала, что случилось. Сердце хоть чует, да не знает.
- Да, это правду ты говоришь. Ну что?.. Молилась за него всю ночь, а утром к следователю его пошла. Он человек хороший. Много чего мне подсказывал, учил. Так и так, говорю. Узнайте! Он звонил куда-то... если есть друзья да знакомые… везде же люди, понимают… Катерина, разговоры разговорами, а ты - хозяйка. Угощай давай, наливай, не стесняйся.
- Может глоточек хоть, Дарья?
- Да глоточек-то я уже сделала. Ты сама представь, как я буду выглядеть? Заявлюсь в вашу реанимацию, а водкой за версту прет! Кто со мной разговаривать будет? Сдадут в милицию и все дела. Еще и на алкоголь анализ возьмут. Только мне и осталось, что в вытрезвитель попасть! Враг я себе, что ли?
- Правда, правда, - кивала Антонина и махала на хозяйку рукой. - Чо ты, Катерина! Не приставай к человеку. Дарья - правильная баба, она знает, чего делает.
- Ой, бабоньки, выпейте вы за нас с Кирой. Чтоб все получилось, чтоб… все хорошо было. А если все будет хорошо, ох и выпью я с вами потом! От всей души! - сквозь комок в горле говорила Даша.
- За вас! Дай вам Бог!
- Мне бы еще позвонить… Далеко у вас почта?
- А чего тебе почта? Вот телефон - звони куда хошь.
- У тебя и телефон есть?! Ой, как здорово! А по межгороду можно по нему?
- Так я ж и говорю - звони, куда хошь.
- Катерина, золотая ты моя! Я, наверно, потом еще буду звонить, но ты не думай, я всё заплачУ.
- Да звони иди уже, горе луковое!
…Даша беззвучно вошла в палату, не глядя, поставила сбоку от двери сумку, в которую запихала куртку и кроссовки. Показалось, что самым громким звуком здесь был стук ее сердца. В просторной реанимационной палате стояли две кровати. Скользнув глазами по молодому парню в бинтах, Даша устремилась к другой, дальней кровати. Замерла на секунды, с болью глядя в любимое лицо, опустилась на колени, осторожно прижилась щекой к руке, лежащей поверх одеяла. Неподвижная рука Кирилла была так безжизненна, беспомощна… с истончившимися сухими пальцами… не отозвалась на прикосновение… и это было так по-чужому… у Даши задрожали губы, и она крепко зажмурилась, прогоняя мгновение слабости. Тихонько вложила в его ладонь свою, сплелась пальцами и больше не отпустила. Придвинула табуретку, случившуюся поблизости, села близко к нему. С другой стороны кровати стоял штатив капельницы и трубка от флакона тянулась вниз, к руке Кирилла. Даша прикусила губку, поморщилась как от боли - флакон был почти пустым, скоро сюда кто-то должен был придти.
Кирилл был бледен, лицо его как будто опало - заострилось, сделалось жестким, чужим. Даша поднесла его руку к своим губам, прикоснулась к холодным пальцам, согревая дыханием.
- Кира, родной мой. Я пришла… Ты ведь чувствуешь? Я знаю, чувствуешь… Все будет хорошо, все будет хорошо, мой золотой. Я буду с тобой, никуда от тебя не уйду.
Его ресницы лежали неподвижно, как темные крылья спящих бабочек.
- Какой ты у меня красивый, Кира, - улыбнулась Даша сквозь навернувшиеся слезы. - Я буду теперь долго-долго рассказывать, какой ты замечательный, необыкновенный, как я люблю тебя… А ты просто будь спокоен и выздоравливай… обязательно выздоравливай, хороший мой. Иначе я умру без тебя. Нет, ты даже и не думай ничего такого. Я прикиплю к тебе, приклеюсь так, что фиг меня оторвут. Я никуда тебя не отпущу, солнышко мое, медвежа любимый.
Даша прижалась щекой к его руке, гладила осторожно лицо, лоб, волосы...
- Только ты услышь меня, родной, хоть на минуточку - услышь, что я здесь, я рядом, ты не один… Тебе ведь надо это знать, Кира, обязательно надо… услышь…
Даша едва не вскрикнула, когда ресницы Кирилла дрогнули и медленно приподнялись. Страдальческий излом ее бровей вмиг разгладился, глаза просияли навстречу его глазам.
Сердце у Даши больно сжалось - Кирилл как будто не видел или не узнавал, хотя смотрел прямо на нее. Взгляд его оставался затуманенным, ничего не выражал. Она почему-то боялась теперь позвать его. Но губы его шевельнулись и он неслышно, едва различимо, одним дыханием прошептал:
- Да…ша…
- Я здесь, Кира… я пришла. Вот она я… чувствуешь? - она обеими руками обняла его руку, прижала к себе.
- Да…
- Молчи, Кирюшенька, молчи… я так все пойму.
Даше было мучительно увидеть, насколько слаб Кирилл. Только теперь она поняла всю серьезность положения. И когда из уголка его глаза выкатилась слеза, она кипятком ошпарила Дашино сердце.
- Кира, ты не думай ни о чем, ни о чем не беспокойся, - говорила она ласково, прижимая к щеке его руку, трогая ее губами. - Я теперь никуда от тебя не уйду. Только ты должен быть спокоен, не волноваться и не переживать, и ты справишься, мой хорошой. Мы вместе справимся. У нас все будет хорошо. Я тебе клянусь.
Пальцы Кирилла слабо сжали ее руку, губы чуть дрогнули, как будто он хотел улыбнуться.
- Я… рад…
- Усни, мой золотой… закрой глаза и усни. Ночь… тебе надо много спать… А проснешься - я опять буду здесь… Вот так… умница ты у меня…
Даша потянулась к нему и легко тронула губами закрытые глаза. Он опять едва заметно сжал ее пальцы.
- Не ухо…ди…
- Я с тобой, Кирюша. Я с тобой. И ни-ку-да не уйду.
Кирилл затих, и Даша не знала, уснул он, впал в забытье или все еще с нею. Она тихонько поглаживала его руку, переполненная болью и нежностью к этому бесконечно любимому, родному мужчине, такому сильному, уверенному в себе… прежде. И такому беспомощному теперь…
"Господи… что же они сделали с тобой, родной мой?.. Господи, помоги ему! ГОСПОДИ!!! ПОМОГИ!!!"
За спиной раздался негромкий, но до крайности возмущенный голос:
- Эт-т-то что такое?! - Даша обернулась - в раскрытых дверях стоял высокий, нескладный человек в белом халате и возмущенно смотрел на нее. - Вон! Немедленно!
Даша приложила палец к губам и встала, осторожно высвобождая руку из пальцев Кирилла. Рассерженный врач уже стоял рядом, раздраженно выговаривал:
- Какая наглость! Здесь ре-ани-ма-ция, не понимаете?! Ни ума у людей, ни совести!..
- Да тише вы! Выйдем отсюда…
Она сделала только один шаг к выходу, когда услышала:
- Даша...
- Вот что вы наделали! - сердито бросила она и шагнула назад, уже не обращая внимания на врача и его ошеломленное: "Я?!!"
- Кира, я вернусь. Обязательно вернусь.
- Нет… не уходи…
Даша озабоченно посмотрела на врача, с упреком повторила:
- Ну, что вы наделали? Теперь давайте спокойно. Я - ваша коллега. И мы оба понимаем, что сейчас я не могу уйти. Я останусь с мужем. Он скоро уснет. У нас с вами будет время поговорить.
- Да что вы?..
- Перестаньте усложнять!
Мягкий, увещевающий голос Даши похолодел, она в упор смотрела на мужчину, твердо, в глаза.
- Не будьте формалистом. Оставьте меня на пятнадцать минут, и я сама приду к вам, как только смогу.
- Уйди…
Кирилл смотрел на врача с ненавистью.
- Пожалуйста, оставьте нас. Не рухнет ваша реанимация из-за пятнадцати минут. А для него мое присутствие, может быть, лучше всей вашей терапии, вы не можете этого не понимать.
- А вы понимаете, что ему волноваться нельзя? Совсем!
- Он был абсолютно спокоен, пока вы не появились. Кирилл ждал меня, знал, что приду. Увидел и успокоился. Вы все испортили. Теперь дальше ухудшаете. Уйдите, пожалуйста. С ним все будет хорошо. А я приду к вам сразу, как смогу.
- Пятнадцать минут! И ни минутой дольше!
- Спасибо, - улыбнулась Даша. - Разумеется.
- Ну? Что ты запереживал? - ласково шептала она Кириллу. - Видишь, я здесь. И никто меня не выгонит теперь. Пусть попробуют. Куда им против нас двоих! Ты об этом даже не думай, это мое дело, пустячное. Я таких дел согласна тысячу переделать, только бы ты здоров был.
- Я умру… без тебя…
Даша удивленно вскинула брови, улыбнулась:
- Поздно. Я уже здесь.
- Поцелуй…
- И ты уснешь, ладно? Ты устал, нельзя так. Иначе врач опять станет ругаться.
Даша наклонилась и бережно прикоснулась губами к шершавым губам Кирилла… шепнула:
- Спи…
Он глубоко вздохнул… и прервал дыхание… от боли. И все же прошептал едва слышно:
- Теперь… хорошо…
***
- Мы будем разговаривать спокойно, надеюсь? - входя в кабинет врача, от порога начала Даша, опережая слова хозяина кабинета и задавая тон разговору. - Я - жена Кирилла Тихановича. И хочу вам сразу сказать - неважно, как я буду при этом выглядеть - у меня есть влиятельные друзья. Сами посудите - как без них я могла уже наутро оказаться в курсе произошедшего здесь, точно знать, что с Кириллом и где он находится. С полковником Старцевым, начальником колонии, я тоже знакома лично.
Даша блефовала, тасуя полуправду с правдой, раскладывала это перед врачом.
- Я вижу, вы человек немолодой, значит, опытный. Вам не надо рассказывать, что значит для тяжелого больного поддержка близкого человека и, вообще, положительные эмоции…
- Ему всякие эмоции противопоказаны!
- Ерунда! - Даша отмахнулась, как бы подтверждая этим жестом, что подобная нелепость и слов-то не стоит. - Даже если бы он был без сознания, и тогда мое присутствие имело бы для него значение, вы это знаете. А теперь, когда он знает, что я здесь… Вот депрессия ему категорически противопоказана!
- Вы для чего все это мне говорите?
- Для того, что вы мне позволите оставаться у постели мужа.
- Это с какой бы стати?
- Назначьте цену моим дежурствам, я слова не скажу, любую сумму заплачу. По сути это будет цена жизни Кирилла, так что не стесняйтесь.
- Да что вы себе позволяете?! Как будто вы одна переживаете о нем, а мы тут все - чурки бездушные!
- Я знаю, Алексей Павлович, что вы человек не бездушный, потому и умолю вас позволить быть с мужем.
- Вы уже и имя мое узнали! У сестры сейчас спросили?
- Нет, медсестра только показала, где вас найти. Я знала, что мне посчастливилось, и сегодня в ночь дежурит Алексей Павлович Гармаш.
- А в чем тут счастье?
- В том, что вы - главврач. Как скажите, так и будет. Разрешите мне за мужем ухаживать - все примут это как так и надо.
- Да-а-а… - удивленно покачал головой врач. - Кто же интересно, ваши покровители? И почему бы им просто не позвонить и не распорядиться об вас?
- Могут позвонить, если упретесь. Но из-за такой ерунды, честно говоря… не хотелось бы серьезных людей беспокоить. Неужто вы сами в своем хозяйстве распорядиться не можете, пока вас сверху не ткнут. И потом… мои друзья - не ваши непосредственные начальники. Нужен будет не один звонок. Понимаете? Так что где-то по цепочке пойдет: "Там у вас есть врач… упертый слишком… скажи ему пару слов…" Простите, это хамство с моей стороны - так говорить, я понимаю… Но я устала умолять вас. За последние двое суток я спала часа три в самолете. Хотите денег - с радостью принесу их вам, с чистой душой. Хотите выгнать - уйду. Надеюсь, Кирилл будет спать до утра. А рано утром опять буду у вас, с другими аргументами. Я не ради бабьей прихоти здесь, мне мужа спасать надо. Он… вы знаете лучше меня, что он может не выкарабкаться. Я видела ваш реанимационный кабинет… Не отказывайтесь от моей помощи, Христом Богом вас молю.
В эту минуту Даша не испытывала никаких сомнений. Только злость и досаду - от усталости, от необходимости объяснять очевидное, он бессмысленных препятствий. А сомнения?.. Да какие слова, какие запреты способны встать перед ней, когда она ни то что слова, стену прошибет. Особенно теперь, когда Кирилл вот, в нескольких шагах, и она нужна ему, как никогда. И слушать чьи-то запреты?.. Эта ее уверенность в себе не могла не сквозить в словах, в глазах, в голосе, во всем ее поведении.
- Вы сказали, что врач. Какая специализация?
- Я массажист. И очень хороший, поверьте. Между прочим, Кириллу сейчас очень полезен щадящий массаж биологически активных точек. И боль, например, можно отлично снимать приемами массажа. Кстати, что у вас со спиной?
- В какой смысле?
- Что-то с позвоночником не в порядке. Ходите, будто кол проглотили. Травма или что? Могу посмотреть вас.
Гармаш хмыкнул, удивленно качнул головой.
- Как вас зовут?
- Дарья Бессонова.
- Даша… По-видимому, это ваше имя он повторял, когда его привезли, без сознания. А почему Бессонова?
- Бывает, - развела она руками. Вынула из сумочки и протянула фото, где она была с Саней и Артемкой: - Это развеет ваши сомнения?
- Он ведь заключенный, - глядя на фото, казал врач. - На особом положении здесь.
- В чем оно заключается? - устало спросила Даша. - Особый медперсонал к нему прикреплен? На мне что, написано, что я жена? Будьте человеком, Алексей Павлович. Это ведь так естественно для человека - быть человеком. А за добрые дела десятикратно воздается. Вы мне поверьте. Погубите ведь Кирилла, если станете гнать меня от него.
Пожевав губами, Гармаш недовольно сказал:
- Вы дадите слово, что не будете мешать нам?
- Даю, - помедлив, кивнула Даша.
- Имейте ввиду, один скандал, - и вас здесь не будет.
- Я только прошу вас принять мое присутствие, как сотрудничество. Не так, что вы одни боретесь за Кирилла, а я - что-то лишнее и досадное. Будем вместе. Если я захочу посоветоваться с вами, не отмахивайтесь. Договорились?
- Посмотрим.
- Вы покАжите мне его историю? Я должна знать, что с ним. Чуть позже. Сейчас я вернусь к мужу. Боюсь, он не спит.
***
Однажды Даша отдала Кирилла. Елецким. Ждала, терпела, надеялась. А оказалось - нельзя было ждать и не на что надеяться. Только поняла она это ой, как поздно!
Однако даром ничто не проходит. Проросли семена той горечи, и терпеливая мученица каким-то образом переродилась в воительницу. Ни то чтобы она сделалась безрассудно отчаянной, когда надо было вступить в единоборство с законами, правилами, чиновничьим формализмом… Нет, ни безрассудства, ни отчаянности не было. Но, оставаясь с виду той же слабой, беззащитной тростиночкой, внутри она обрела прочный стержень. И если надо было бороться за свою любовь, значит, надо. И делать это ей, только ей, больше некому, потому что Кирилл по рукам и ногам связан бедой. И тогда робости места не оставалось.
А внешний вид, пожалуй, помогал ей, пробуждая милосердие даже в тех душах, где оно давно погребено было под каменными плитами цинизма, ожесточения, профессионального хладнокровия. Человека сбивало с толку это забытое, неожиданное ощущение, название которого за ненадобностью, пожалуй, ушло из его памяти. А вот поди ж ты, просыпалось странное, совсем нерациональное чувство "милосердие", и вдруг почему-то хотелось выглядеть добрее и лучше в глазах этой девочки. Вдруг обнаруживал человек, что, оказывается, живы еще в мире преданность, и любовь, и бескорыстие, жертвенность… Вот именно эта милая юная женщина становилась средоточием бесценных качеств. Так неужели в нем самом не осталось ничего светлого?
Даша не догадывалась, на каких струнках человеческой души играла, что в них будила, чем заставляла отзываться. Только сама удивлялась порой: получилось! Впрочем, в удивлении этом больше было удовлетворения - да, получилось! Потому что она боролась с обстоятельствами за своего любимого. Так как же может быть иначе?
Так было со следователем Крыловым, когда впервые пришла к нему, желая увидеть Кирилла, потому что где-то глубоко, незримо пульсировала тревожная ниточка боли: а если это последняя возможность? что, если никогда больше?..
Так было с полковником Старцевым, когда Кирилл отказался от свидания с ней. Что могло быть противоестественнее? Разве только если бы она, покорная обстоятельствам, села в автобус и поехала назад.
Так случилось с требованием разрешить неотлучно находиться рядом с Кириллом. В реанимационном отделении! Ведь в здоровую голову даже мысль не придет просить о таком. Но если все происходящее давно превратилась в чудовищную фантасмагорию и идет по диким законам какой-то извращенной логики… с ними надо спорить, и кому, как ни ей?
Но вот теперь встала перед Дашей гора-беда, свернуть которую… под силу ли? Человеку ли спорить со смертью?
Даша не просто находилась рядом с Кириллом, она каждой клеточкой своей чувствовала его состояние, бессилие, боль… Она знала его невысказанные желания, угадывая их не по глазам даже, просто - чувствовала. И еще ей казалось, что она чувствует, как дрожат от напряжения, на самом пределе прочности те незримые ниточки, протянутые между ними двоими, которыми она держит Кирилла. Состояние его не улучшалось.
Озабоченно сдвигал брови доктор Гармаш: "Надо ждать, Дарья".
- Чего ждать?!
- Кризиса. Толчка.
А Даша боялась, что ждать нельзя. Она почти физически ощущала, как Кирилл живет, каждую минуту исстрачивая те малые силы, которые в нем еще оставались. Он не страдал от боли - Даша бдительно за этим следила, требовала укола, если сама помочь не могла. Он не страдал. Теперь, с Дашей, Кирилл был спокоен и умиротворен… Слишком.
Разговаривать Даша ему не позволяла. Сама говорила много, баюкала и ласкала голосом. О чем только не говорила долгими часами. Рассказывала о мальчиках, об односельчанах, о последних виденных фильмах, о работе и своих больных, о Косте, о тетке Василисе… Однажды Кирилл прошептал:
- Домой хочу…
Шла вторая неделя Дашиного пребывания в больнице. От ночных бдений и хронического недосыпания она осунулась, вокруг глаз залегли тени. Гармаш, устав требовать, чтобы она уходила поспать, распорядился поставить кушетку в палате. Но Даша спала на ней урывками, в полглаза, сон отлетал от любого звука. Ее как магнитом тянуло к Кириллу - быть с ним так близко, чтоб чувствовать тепло, от него исходящее, держать за руку, смотреть в бесконечно родное, любимое лицо, ловить малейшие движения на нем… Не упустить…
Ела он в больничной столовой, договорилась, что будет платить, как в обычной столовой. Что ела, хорошо ли кормили - не замечала. Торопливо проглатывала и торопилась в палату.
Санитарка Катерина приходя на смену, всякий раз приносила Даше чего-нибудь домашнего, печеного. То пирожки, беляши, а то какие-нибудь сладкие ватрушки к чаю. Даша искренне благодарила… но ценитель мастерства стряпухи-Катерины из нее сейчас был никакой, не чувствовала она вкуса того, что ела, не до того было.
Даша и за другими больными в реанимационном отделении ухаживала. Сосед Кирилла тоже оказался из той ночной переделки, он хоть с трудом, однако уверенно выкарабкивался. Его уже собирались переводить в общее отделение. И в первый же день Дашиного пребывания еще двоих положили - одного из лагерного лазарета привезли. Он сразу-то, в горячке уверял, что с ним полный порядок, а потом вдруг сознание потерял. В лагерной больничке из этого состояния его вывести не смогли, привезли в поселковую. Уже через день новый сосед Кирилла почувствовал себя настолько лучше, что пытался балагурить с сестричками От него Даша смогла, наконец, хоть что-то узнать об Али, о котором думала и переживала все эти дни. В разговоре с Кириллом избегала о нем упоминать. Боялась за больное задеть.
- Паша, ты Али Седулова знаешь? - тихо спросила Даша и приложила палец к губам, чуть кивнув в сторону Кирилла
- Знаю. Я, правда, из другого отряда. Но знаю, это кореш твоего Кирюхи. А что?
- Да беспокоюсь, как он. Жив ли?
- Живо-о-ой!
- Точно?
- Отвечаю. Порезали только маленько, при мне перевязку ему делали. Но его даже в больнице не оставили. Порядок с ним, Дарья, не сомневайся.
***
Когда Даша впервые за столько дней вышла на улицу, у нее закружилась голова. Да так, что пришлось остановиться, опереться о столб, поддерживающий карниз над главным входом. Приостановилась на полминутки, не больше. Некогда стоять да свежим воздухом дышать. Она заторопилась вниз по улице.
Сегодня Даша надолго заняла телефон. Катерина делала вид, что как ни в чем ни бывало хлопочет по дому, однако ходила едва ли ни на цыпочках, чтоб не мешать, старалась ничем ни стукнуть, ни брякнуть. Даша невесело рассказывала о состоянии Кирилла, о том, как сама устроилась. Катерина совсем уж было решила, что Даша говорит с матерью, когда та, закончив описывать здешнее положение, спросила:
- Олег, что мне делать?
"Брат, однако", - догадалась хозяйка, поглядывая на Дашу, как та молча слушает невидимого своего собеседника, то чуть кивает в ответ на его слова, то на лице вдруг сомнение появляется… роняет короткие "угу… понимаю… да…" Потом долго слушала молча, хмурила брови…
"Чего он ей там наговаривает?... - с беспокойством подумала Катерина. - Поди-ка ругает… Ишь, ругатель еще! Тебя бы в ее шкуру, так ли запел бы?.."
- Вы считаете, он может это сделать?
Катерина оторопело встала, глядя на Дашу: "Не брат… Ишь ты!.. Что у нее за советчик?"
- Что, Даша, какие новости? - нетерпеливо спросила, едва та положила трубку.
- Новости? Откуда они там? Все мои новости здесь…
- А говорила ты с кем?
- Следователь, который Кирино дело вел.
- Хмм… - с сомнением протянула Катерина, - это что? Который его посадил, что ли?
- Там без следователя было кому сажать… и даже раньше суда все решили. А следователь… он лишнего на Киру не повесил. Все как было…
- Ну и что он тебе, - Катерина кивнула на телефон, - путнего сказал что?
Даша медленно кивнула, будучи мыслями уже где-то не здесь:
- Извини, Катя… Пойду я.
- Теперь назад? В больницу?
- Нет… еще нет… Мне кое-что важное надо сделать…
- …Освободите его! - Даша говорила почти спокойно, только побелели сцепленные под столом пальцы. - Ведь если бы не это происшествие, он, может быть, уже был бы свободен…
- Вы что, не понимаете, о чем просите? - недовольно перебил ее полковник Старцев. - В учреждении ЧП! А мы виновников условно-досрочно освобождаем! За какие такие заслуги?
- Во-первых, вы не хуже меня знаете, что Кирилл ни в чем не виноват! Он никогда не начал бы драку. А если участвовал, то его вынудили, выбора не оставили. Во-вторых… какие заслуги, говорите?.. А вина какая, чтоб наказывать? Или вы не наказываете - перевоспитываете? В чем его перевоспитывать? Не перевоспитаете. Убьете. И не заслуги его решат нашу с ним судьбу, а только ваше желание. Вы хозяин здесь. Как повернете, так и будет. И обосновать свое решение найдете чем, что в бумажку вписать, - подняла Даша лодошку, останавливая полковника. - Да что тут искать - его состояние. Попросите дать заключение - хоть главврач, хоть любая комиссии вам без натяжек напишут: "очень тяжелое, благоприятный прогноз сомнителен", - голос порвался, она переглотнула, заговорила опять: - За причиной дело не станет. Главное, вы - захотите отпустить его или нет. Не захотите, так любую, самую разуважительную причину в мусор кинете и скажите, что не видите абсолютно никаких оснований. А захотите спасти Кириллу жизнь… точно так же, любой повод повернете так, что за первых сорт пойдет.
- Вы кто? Адвокат? Юрист? Почему вы беретесь так уверенно судить, что я должен, что обязан? Придумали себе и считате, что так и есть! Думаете, вот так все просто - захочу, в тюрьме держу, захочу, на волю отпущу! Не разбираетесь же, а требуете, учите! - все более раздражаясь проговорил полковние Старцев.
- Вам назвать фамилию, у кого я консультировалась?
- Ну, назовите! - с вызовом потребовал Старцев.
Даша помолчала, тихо сказала:
- Не назову. Вы и так знаете, что я права. Я ничего не выдумываю про ваши возможности. Я в них уверена. Спасите Кирилла. Нет… дайте мне возможность его вытащить. Его надо увозить отсюда. В этой больнице… тут нет условий. Неужели я прошу вас о чуде? Одна только бумажка… несчастный клочок - и его жизнь. И вы отказываете мне в этой чертовой справке! Душа у вас останется спокойной, когда вам доложат, что он умер? Я не обманываю вас про состояние Кирилла. Вы ведь наверняка не в курсе, как и что - мол, в больнице, значит, порядок, пусть врачи лечат. А его не лечить, его спасать надо. Я смогу… но не здесь. Здесь я только смотрю, как он гаснет. А увезти не могу - вы… по рукам и ногам вяжете. Вы поймите - Кирилл жил надеждой, что ни сегодня-завтра будет комиссия и его освободят, он домой поедет. Сейчас он уверен, что никакого УДО ему не будет, а наоборот, сделают его виноватым, и засветит ему новый срок. Он потерял надежду... Позвоните сейчас Гармашу. Он не знает, что я здесь, мы ни о чем не сговаривались. Позвоните и спросите о Тихановиче. Гармаш скажет вам то же самое...
Даша замолчала. Повисла какая-то неловкая пауза. Старцев молча смотрел на нее. И Даша тихо, но твердо добавила:
- А если есть цена вашему согласию… назовите любую. Я хоть что заплачу… хоть чем. Кирилл должен жить. Если можно выкупить у вас его жизнь… для меня нет слишком высокой цены. Говорите.
Еще минуту или две полковник пристально смотрел на Дашу, потом, сказал, кривя губы:
- Девчонка. Думаешь, я торгуюсь, цену набиваю?
- А что же еще? Если можете сделать, о чем прошу, и отказываетесь? Какая причина? Что я должна о вас думать?
- Жаль. Ты показалась мне немножко другой.
- У вас есть дети, полковник?
- Ну, есть.
- Тогда честно ответьте. Себе. Мне не обязательно. Вот позвонят вам сейчас и скажут: или сделаешь вот это, или детей своих в деревянном ящике получишь. Ну и ради каких таких принципов вы деревянный ящик предпочтете? Да не найдется таких! Согласитесь на все, как миленький. И все сделаете… а уж потом… а это уже не важно, что будет потом… Главное, что дети живы и здоровы, а не в деревянном ящике. Что вы мне возразите?
Старцев пожевал губами и сказал:
- Ступайте.
- Во второй раз, надо полагать, не видать мне такого счастья?
- Какого счастья?
- Меня не примете даже в виде исключения? Разочаровала я вас? Хотя… разумеется, я хочу вас поблагодарить, что согласились выслушать… Мне говорили, вы никого не принимаете.
- Вас я вспомнил.
- Выходит, скандалить полезно… Скажите… Я слышала, вы кратковременные свидания родственникам разрешили?
- Верно.
- Мне нужно такое свидание с одним человеком.
- Это с кем же?
- С Седуловым. Али Седулов, друг Кирилла. Кира о нем ничего не знает и переживает. Я хочу увидеть Али и сказать Кириллу, что с ним все в порядке. Ему важно это знать.
- Хорошо, вы увидете его, - кивнул полковник, минуя упреки в отсутствии родственных связей и прочее. - Хотите сейчас?
- Да! - вскинулась Даша. - Только…
- Что?
- А кроме свидания - передачу можно?
- Можно. Если хотите увидеть его сейчас, то передачу позже принять могут. Кстати, а кто позволил вам находиться с Тихановичем? Разве он не в реанимации?
- А кто бы мне не позволил? - без малейшего намека на улыбку дернула губами Даша. - Что, докладную на Гармаша собираетесь настучать? - спросила с неприязнью.
- Идите. Вас проводят.
Через пять минут Даша шла за сопровождающим к длинному приземистому зданию. Около получаса ждала в сумрачном коридоре, пока не услышала свою фамилию. Даша ожидала, что будет комната, разделенная стеклянной перегородкой и разговор через стекло, и рядом будет сидеть еще кто-то и кромко разговать о своем… Но комнате была обычная, небольшая, и стол с двумя стульями. Она села на тот, что ей указали, не успела осмотреться, как открылась дверь - другая, не та, через которую вошла она - и появился охранник, а за ним Даша увидела Али.
- Даша?! - он изумленно остановился, не веря своим глазам. - А я-то придумать не мог, что за свидание, с кем?!
Охраннику пришлось подтолкнуть его, и Али торопливо прошел вперед, сел напротив Даши по другую сторону стола.
- Да-а-аша… как я рад тебя видеть! - он замолчал и только смотрел с улыбкой.
- Здравствуй. Я тоже рада. Как ты?
- Да со мной все в порядке… А ты… - Али замолчал, не зная, что известно Даше о Кирилле и как сказать о нем, если ничего не известно.
- Я здесь уже давно. Сегодня первый раз отошла от Кирилла. Уже переживаю.
- Уффф… А я думал, ты только что приехала. Тебе разрешили в больнице с ним быть? Как он?
- Хорошего мало… Ты-то как уцелел?
- Сам не знаю. Не помню. Вертелся как черт… куда той "Мартице", - усмехнулся Али. - Сначала рядом с Кирой старался держаться… потом не помню. Даже не видел, как его унесли. Что Кирилл, Даша?..
- Плохо. Сейчас была у Старцева, просила отпустить по УДО.
- А он что? - с сомнением проговорил Али.
Даша пожала плечами, потом со вздохом сказала:
- Не знаю, что мне делать… А Старцев… злой он сейчас. Встретиться с ним, и то проблема…
- А ведь он может… Он такой, что все может. Хозяин. Ему только слово сказать.
Неизвестно по какой ассоциации перед глазами Али встала картинка из того далекого дня, когда с ним пытались свести счеты на лесной пилораме, и только появление Кирилла спасло его. Что тогда зацепило, показалсь странным? Как быстро переменились планы у компании Гоги от одного появления Киры? Нет… не то. Гоги тогда крикнул "Убейте обоих!", но ему что-то шепнули… А ведь он нож вынул. И не Кирилла он испугался, когда Али предложил ему один на один сцепиться. Но ведь и страх перед ним, Али Седуловым, сдержал ярость Гоги. Так перед кем? Кто для него такой авторитет, что даже бешенсто укротил. Чье слово заставило Гоги себе в бедро нож всадить, но осталось непорушено? Чекулин. Савва. …И полковник Старцев. Савва тогда на Кирилла обижен был, не стал бы строптивого мужика оберегать. Чекулин… ну не такая уже величина. Гоги вполне мог на него Савве пожаловаться, не справедлив, мол. А вот Старцев… тут для Гоги полный абзац. И жаловаться некому, и слово тверже твердого.
- Даша, а знаешь… хорошо бы напомнить полковнику… Мол, если один раз спас жизнь Кириллу, так доводи дело до конца.
- Ты про что? - свела брови Даша.
- Не важно. Он поймет.
Седулов вовсе не был уверен в истинности своей догадки. Но интуиция, ни раз спасавшая Ала, подавая верный сигнал "на пустом месте", не дала осечки и на этот раз.
Али прекрасно знал, как зона косится на тех, кто с глазу на глаз ведет разговоры с административными чинами. Избегают зэки таких разговоров всячески - а то вылетит откуда-то словечко "дятел", и попробуй, отмойся, докажи что не стучишь на соседа по шконке, по бараку. Кто будет слушать твои отмазки? Но еще Седой знал, что не потеряет ничего. Куда уж дальше-то?
Ведь когда той ночью заваруха началась, уверен был, что жить осталось не часы даже - последним минутам жизни его счет пошел. Но вместо страха возникло какое-то странное чувство освобождения: опасаться да остерегаться? а смысл? лучше выложиться в эти минуты без остатка, ничего не сберегая на потом… до донышка выплеснуть ярость и ненависть… И друга прикрывать сколько есть сил и времени. Вихрем взорвался. Острота чувств взвинтилась до предела - реакция, скорость, всё... Может, это и спасло в первые минуты, когда первым делом под шумок с ним управиться хотели. А потом такая карусель пошла… не до него стало. И когда терял сознание, падая между нарами, инстинкт заставил перекатиться, упрятаться поглубже… к той минуте про охоту на Седого уже мало помнили, когда за свою жизнь надо было глотки рвать…
И вот теперь Али решил попроситься к Старцеву и рассказать ему историю Кирилла и Даши. Это тоже было "прикрывать друга". Хотя знал, Кира не хотел бы этого, не одобрил бы... Но Али считал, коль есть у него, что положить на чашку весов, он это сделать должен, положить и сказать: ну, дайте же им, наконец, жить! дайте им быть вместе! Об этом он думал, когда возвращался в отряд после короткой встречи с Дашей.
…Взгляд Кирилла, устремленный на дверь, встретил Дашу на пороге - напряженный, безотрывный. Секунду, другую… он еще хранил болезненное напряжение, потом усталые веки погасили его.
- Ну, что ты?.. - шепнула Даша, лаская его ладонь в своих руках, касаясь ее губами.
- Думал… не увижу больше… Не хочу… без тебя… ни минуты… - не открывая глаз, еле слышно проговорил он.
- Я с тобой, Кирюша. Никуда я не денусь, даже не думай про это. Ты знаешь, куда я ходила? Я к твоему Али ходила.
Кирилл с усилием поднял веки, но глаза были ясными, радостными.
- Тссс… Молчи. Береги себя. Жив и здоров твой приятель. Просил выздоравливать поскорее.
- Как у тебя… всё получается?..
Даша прикоснулась пальцами к его губам. Улыбнулась:
- Старцев рад малой кровью от меня отделаться.
В глазах Кирилла появился вопрос.
- Я ему доказываю, что тебя надо в другую больницу перевести.
- Даша моя…
…Следующий Дашин день начался с вопроса, который она задала сама себе: "Что сегодня?" Опять идти и стучаться в закрытые двери? Почему-то сегодня ей это претило. Ничего не предпринимать? Просто быть с Кириллом? Но вместо нее никто ничего не сделает для него… Однако не то было состояние, чтоб говорить просительно какие-то слова и в глаза заглядывать. Она никуда не пошла. А к концу дня Гармаш сказал, что из администрации лагеря затребовали заключение о состоянии здоровья Тихановича. У Даши сердце засбоило.
- Вот как?.. Я ведь вчера у начальника колонии была. Просила, чтоб Кирилла по УДО освободили. Его в этом месяце должны были выпустить. Мы ждали - вот-вот, со дня на день!..
- Вот почему заключение понадобилось... Хм-м-м… Удивляюсь я на вас, Дарья. И ведь пробивной вас ни за что на назвал бы… которые с острыми локтями, они другие. А вы тихо… мягко… - Он засмеялся: - Знаете, как "цунами" переводится? Мягкая вода.
- Я - цунами?!
- Да вот и я удивляюсь несовместимости… а все же препятствия вы на раз-два сносите. Так все же, что вы Старцеву о Кирилле сказали?
Даша пожала плечами:
- Я ничего не придумывала. Как есть, так и сказала. Состояние стабильно тяжелое… благоприятный прогноз под сомнением...
- М-да… - доктор снял очки, потер лицо рукой. - Может быть, вам и вправду… удастся. Хотя я ничего такого припомнить не могу…
…В следующие дни Даша не отходила от Кирилла. И каждую минуту чего-то ждала. Чего - сама не знала, но жила в напряженном ожидании, что должно что-то произойти. Однако прошла неделя и еще несколько дней прошло, прежде чем Гармаш распахнул дверь в палату, и, встретив взгляд Даши, кивнул ей, чтоб вышла.
- Сейчас звонил секретарь Старцева. Вас полковник к себе приглашает.
- Зачем? - торопливо и испуганно спросила Даша.
- Понятия не имею, - виновато пожал плечами доктор.
- Да… конечно… А когда? Время, день он сказал?
- Нет.
- Значит, хоть сейчас, да? - Даша с надеждой смотрела на Гармаша, как будто ждала от него какой-то поддержки.
- Идите. Чего изводиться…
***
- Садитесь, - коротким жестом указал полковник на стул и начал перебирать бумаги на столе.
Даша приостановилась, глядя на хозяина кабинета. Она смотрела пристрастно, пытаясь по лицу, по голосу, по выражению глаз угадать причину, по которой начальник колонии пригласил ее. Старцев показался Даше хмурым, как будто она оторвала его от каких-то важных дел: ему гораздо важнее было найти что-то на своем столе, чем обращать внимание на визитершу…
- Да проходите же. Садитесь. - Полковник, наконец, нашел, что искал, и поднял глаза на Дашу. - Как себя чувствует ваш супруг?
Даша чуть дернула плечом:
- Вы же получили заключение. Так… вы пригласи меня о Кирилле спросить?
- Нет. - Старцев потянулся через стол и положил перед ней узкий листок. - Чтобы вот это вам отдать.
Даша, сдвинув брови смотрела на листок, выхватывая фрагменты. Сердце колотилось как сумасшедшее и никак не хотело успокаиваться. "Справка…" Слева вклеена маленькая, как на документах, фотография Кирилла - непривычно угрюмого, в черной рубашке…
- Что это?.. - подняла она глаза на Старцева.
- Справка об условно-досрочном освобождении вашего мужа.
У Даши вдруг вырвался такой глубокий вздох, как будто она выдохнула с ним всю страшную тяжесть, лежавшую на сердце. И тут же до боли прикусила губку, потому что к горлу подступили слезы, и их надо было удержать. Но ничего не помогло. Слезы превратили глаза в два прозрачных озера, сорвались с ресниц и потекли по щекам.
- Простите… я… - Даша бессмысленно рылась в сумочке, отыскивая носовой платок.
- Ничего, - Старцев протянул ей аккуратно сложенный большой мужской платок. Налил минеральной воды, обошел стол и протянул стакан Даше. Когда она возвращала пустой стакан, заметила, как дрожит рука. Несколько раз глубоко вздохнула, подавляя рвущиеся рыдания.
- Всё… всё, я в порядке. Извините. - Она не помнила, когда плакала в последний раз. Наверно, в ту ночь, когда до рассвета молилась за Кирилла.
- Ничего, - повторил полковник.
Даша придвинула к себе листок, провела кончиками пальцев по фотографии Кирилла и вдруг счастливо улыбнулась сквозь еще не ушедшие слезы.
- Неужели правда… Какое спасибо вам говорить?..
- Против вашей группы поддержки выстоять трудно, - улыбнулся Старцев.
- Какой… группы поддержки?..
- У вас и в самом деле хорошие покровители. Просто в осаду взяли - и ходоки, и звонки!..
Полковник видел непонимание в глазах Даши, усилие понять обозначилось морщинкой между сведенными бровями.
- Впрочем, это не важно. Слушайте. С этой справкой надо будет Кириллу явиться в отделение милиции по месту жительства… то есть вы сами туда сходИте. И по ней же в паспортном столе ему выдадут паспорт. Понятно?
- Да, конечно.
- Так вы намерены увезти его отсюда?
- И как можно скорее.
- А как вы это себе представляете?
- Честно говоря… еще не представляю. Придумаю, как.
- Гармаш считает, что перевозить сейчас нельзя.
- Ничего… Я ничего не сделаю Кириллу во вред. Теперь все будет хорошо. Он свободен. - Счастливая улыбка так долго не появлялась на губах Даши, что даже удивительно было, как они не разучилась ТАК улыбаться. Но теперь от счастливой улыбки сияло и Дашино лицо, и вся Даша будто светилась.
- Я надеюсь, у вас все будет хорошо, - сказал Старцев. - Пожелание можно?
- Давайте.
- Нарожайте ему побольше детей. Сыновей, таких же, как он сам.
Даша молча улыбалась в ответ. Потом, вдруг спохватившись, сказала:
- А мне пожелание можно?
- Еще не все осуществились? - засмеялся Старцев. - Ну, говорите.
- Наверно это против всяких ваших правил… Но разрешите мне еще раз увидеть Али Седулова. Я хочу сказать ему… и попрощаться.
Полковник покрутил головой, однако сказал:
- Да увидите, чего уж там.
- …Какая ты молодчина, Даша! - говорил с восхищением Али. - Это ведь я расскажу сейчас в отряде - не поверят. Я уверен, у Киры все хорошо будет, когда такой ангел-хранитель с ним рядом. Ему молиться на тебя надо.
- Не надо. Пусть просто будет жив и здоров.
- Будет. Обязательно. А тебя я очень прошу - забери те деньги. Все забери и трать. Они сейчас вам очень пригодятся. Не возьмешь - обидишь. Ты не думай ничего такого... Я за них, понятно, не у станка вкалывал, но и последнее у нищих не отнимал…
- Хорошо, Али. Я возьму.
- Кирилл предупреждал тебя?
- Да, он все объяснил. И что надо сказать, я помню.
- Кроме этого - лучше ни слова, чтоб лишнего не сказать. И сразу уходить.
- Я помню.
- Идти туда безопасно, я уверен. Но на будущее - мало ли что, лучше следов не оставлять.
Даша улыбнулась, кивнула.
- Может быть, ты напишешь мне, Даша? Буду переживать за вас.
- Напишу. Конечно.
- А я, даст Бог, выйду отсюда, приеду к вам. Можно?
- Ты еще спрашиваешь! Мы будем ждать тебя. Спасибо тебе, Али, за все. Я пойду. Кирилл ждет меня. А мне надо еще позвонить…
Полковник Старцев не сказал, и Даша так и не узнала, на каких покровителей он намекал. О них с Кириллом хлопотал зэк-рецидивист Седулов. Приходил к Хозяину доктор Гармаш, лично принес требуемое заключение о состоянии здоровья больного Тихановича, хотя никакой надобности в личном визите не было. Но тем не менее, он надолго задержался в кабинете начальника колонии. Не узнала Даша о звонке следователя Крылова полковнику Старцеву. И про звонок еще одного человека, который организовал Олег Евгеньевич, пользуясь своими связями. Вот на это особо весомое мнение и намекал Старцев. Но Даша понятия не имела о том, что происходит вокруг нее и Кирилла.
***
Пока она шла до дома Катерины, чтоб позвонить Олегу Евгеньевичу Крылову, у нее созрело решение. Она говорила со следователем сдержанно, не улыбнулась, сообщая счастливую новость. И опять хозяйка смотрела на нее с изумлением, чего-то не понимая. Едва Даша положила трубку, она быстро подошла, заглянула в глаза и едва не отшатнулась под колючим взглядом.
- Дарья, ты чо?.. Что опять не так?.. Ты будто не рада!..
- Подожди, Катя. Не трогай меня. Мне еще раз позвонить надо.
Она вынула из сумочки маленький блокнот, нашла нужную запись. Набрала номер. Лицо ее сделалось странно жестким, поджатые губы потеряли нежность, в глазах появился острый прищур. Наконец долгие гудки прервались, трубку сняли. Даша отрывисто сказала:
- Это Дарья Бессонова, - послушала несколько секунд и оборвала: - Заткнись! ТЫ меня будешь слушать, а не я тебя! И слушать внимательно. Кирилл свободен, мы возвращаемся домой. Он в очень тяжелом состоянии, болен. Сделай так, чтоб за ним выслали санитарный вертолет.
Минуты две она слушала, кусая от бешенства губы. Потом заговорила опять:
- Ты поможешь. Именно ты, сука. Иначе я окончательно сломаю тебе жизнь. Ты из детдома девочку взять собираешься. Так я сделаю так, что тебе не только ребенка не дадут, тебя камнями гнать будут от детдома. Ты убила дочь. Отказалась от родных внуков - расписку помнишь? И ты думаешь, тебе дадут удочерить сироту? В церковь ходишь, грех перед Алкой замаливаешь? Тешишь себя раскаянием. А перед мертвой легко, правда? Мертвые молчат, не обвиняют. Но и не прощают. Ты, сука старая, лучше у живых прощения проси. Живые, может, простят. Тогда и Бог грех отпустит. Не словами да поклонами искупай свою сволочность, а добрым делом. Глядишь, так и Алкин грех отмолишь у Господа. А перед Кирой вы с ней по самую макушку виноваты. Нет, - усмехнулась она в ответ на слова в трубке. - Я греха не боюсь. Гадину бешенную раздавить - это не грех. Иначе она еще многих ядом своим отравит. А если грех, Бог мне судья, но те ты. Короче, транспортировку обеспечишь. Ой, не смеши меня! Ты мо-о-ожешь. Ты перед Алкой всемогущую изображала, жизнями чужими вертела как хотела. Вот и подсуетись. Лапами своими мохнатыми пошеруди как следует. И помни каждую минуту, дрянь, если с Кирой что случится - я охоту на тебя устрою. Каждый час жизни тебе черным станет, я память Алкину испоганю, и все, что у тебя еще осталось. Вот на это и положу свою жизнь - без Киры она мне ни на что не нужна будет. Я позвоню тебе завтра в это же время. Поговорим конкретнее - когда, кто и прочее. Давай, разворачивайся!
Даша резко положила трубку и продолжала стоять спиной к Катерине. Еще раз аукнулся Галине Елецкой тот жестокий урок, что преподала она беззащитной девчонке холодным мартовским утром…
- Даш… - нерешительно позвала хозяйка.
Дарья зло провела рукой по лицу, обернулась.
- Катя, - счастливо улыбнулась она, глядя мокрыми глазами. - Свободен мой Кира! Всё! Домой его повезу! Хорошо-то как, Катюша!
- Да милая ты моя… как же я рада за тебя!.. За вас обоих! Какая ты молодчинка! Ох, Дарья, - Катерина покачала головой из стороны в сторону, и, не найдя слов, повторила: - Какая ты молодчина!
- Пойду теперь к Кире!
- Иди-иди, обрадуй его!
- Нет, - предостерегающе подняла Даша палец, - ничего я ему не скажу! И ты в больнице помалкивай пока. Нельзя ему пока говорить. Для него дорога - стресс. А еще если будет знать, что домой… Нельзя. Молчи, ладно?
- А то! Нечто я без понятия? - Катерина прижала палец к губам. - А что ты ему скажешь? Про поездку-то?
- А совру что-нибудь! - по-прежнему счастливо улыбаясь, махнула рукой Даша.
- Говорила-то ты с кем сейчас?
Улыбка медленно ушла из глаз Даши.
- Елецкая… прокурорша…
- Помню, помню… ага, ты говорила, - торопливо закивала Катерина. - Как ты… у меня аж мурашки от голоса твоего…
- Мурашки?.. Пусть бы каждое мое слово камнем ей на голову падало… - у Даши вздрогнули ноздри, под нежной кожей прокатились желваки.
…Когда Даша вернулась, Кирилл спал. Она приоткрыла дверь в палату, убедилась, что все в порядке, и пошла к Гармашу. Открыла дверь в его кабинет и едва не столкнулась с врачом, он замер с протянутой к двери рукой.
- Алексей Павлович! - воскликнула Даши и неожиданно обхватила его за шею, расцеловала в обе щеки.
- Даша!.. Неужели?.. - едва выговорили ошеломленный главврач.
- Да!!! Вот, смотрите! - она поспешно выхватила из сумочки справку!
- Ну-у-у… - Гармаш изумленно повертел головой. - Поздравляю! Страшно рад за вас! Вот всем сердцем рад!
Даша рассмеялась.
- Ну, Даша… Ну, Даша… - он опять покачал головой. - Удивительная вы женщина…
- Вы мне это уже говорили, - широко улыбнулась она.
- Я еще не говорил, как завидую вашему Кириллу.
Она счастливо вздохнула.
- Я не догадалась зайти, купить шампанского. С удовольствием бы выпила сейчас с вами!
- А спирту? Могу предложить. Помните? "Предлагать даме водку? Фу-у… Это чистый спирт!"
Даша снова рассмеялась:
- Я бы и спирту выпила, но не буду. Кира унюхает.
- Стоп! - Гармаш хлопнул себя по лбу. - Дырявая голова!
Он чуть ли ни бегом вернулся к своему столу и с головой влез куда-то в недра его, в самый дальний угол. Наконец, сияя от удовольствия, поднял над головой бутылку шампанского.
- Маг! Чародей! - расхохоталась Даша, хлопая в ладоши.
- Да для вас… Да все, что угодно! Хммм… Кроме бокалов! СтаканЫ сойдут?
Гармаш умело открыл бутылку, налил пенящееся вино в два стакана - пена поднялась шапкой, поползла через края.
- Дашенька, за вас с Кириллом! С искренним восхищением!
- Только больше никому говорить не надо, хорошо? Кирилл пока не должен знать, - попросила Даша, залпом выпив шампанское.
Гармаш кивнул.
- Вы все же собираете увезти его…
- Да.
- Это опасно... Как вы намерены это сделать?
- Надеюсь, санитарным вертолетом.
Врач изумленно поднял брови.
- Как???
- Завтра мы поговорим об этом, хорошо?
- Хорошо… - медленно проговорил Гармаш, удивленно глядя на нее. - Вот кто волшебница-то… Что ж я не воспользовался вашим предложением? По-моему, я сильно прогадал…
- Каким предложением?
- Забыли? Насчет моей спины.
- А-а-а… Мне кажется, вы усомнились в моем профессионализме, - широко улыбнулась Даша.
- Да вы что?! Как вы могли так подумать, Дашенька?! Мне наглости не хватило навязываться. Вы, не знаю, когда спали-ели, а тут бы еще я!
- В таком случае, время еще есть. Сегодня же посмотрю вас, идет? Попозже, как свободны будете.
ЧАСТЬ СЕМНАДЦАТАЯ
Даша держала руку Кирилла обеими ладонями, и ласково прикасалась к его пальцам губами, щекой. Он смотрел молча, внимательно. Наконец, еле слышно спросил:
- Что…
Даша улыбнулась:
- От тебя ничего не скроешь. У нас новость. Тебя разрешили перевезти в другую больницу.
- А ты?
- Я с тобой, конечно! Куда же я тебя отпущу одного?
Кирилл чуть улыбнулся, закрыл глаза и слабо сжал в руке Дашины пальцы. Через минуту спросил:
- Куда?
- Пока не знаю. Доктор беспокоится, говорит, что лучше на месте оставаться. Ты сам как думаешь?
- Не слушай его… Если ты со мной… Он ничего не знает…
Прошло три дня, и на просторный больничный двор опустился вертолет. Кирилл единственный не слышал грохота, взбудоражившего поселок, - он спал. Даша предупредила: "Проснешься в дороге - не волнуйся. Это я тебя украла, а не кто-нибудь".
Пока Кирилла перекладывали на носилки и размещали в вертолете, Гармаш торопился ввести в курс дела прилетевшую докторшу, давал рекомендации и советы. Сам проконтролировал, как устроили его пациента, взяли ли с собой все, что может понадобиться. Докторша уже хлопотала над своим подопечным, подвешивала пластиковые мешки с лекарственными растворами, подсоединяла трубки к игле.
- Ну, с Богом, - вздохнул Гармаш.
Даша вышла с ним.
- Ты разве с ней знакома? - кивнул он назад.
- С Верой Павловной? Конечно! Она из нашей больницы. Толковый терапевт, с большим опытом. Я сама нашего главного попросила, чтоб именно она сопровождала. А самое важное - Кира ее не знает, она уже после него в село приехала.
- А-а-а, вот это хорошо. А то я запереживал, вдруг он очнется, увидит знакомую врачиху и вся наша конспирация коту под хвост. Совсем это ни к чему в полете.
Даша улыбнулась:
- Спасибо вам за все. Век буду благодарна, что не выгнали меня тогда. Я ведь страшно боялась вас в тот вечер.
- Ничего ты не боялась, Дарья. Ты за своего Кирилла хоть в огонь, хоть в воду не побоишься.
- Ну а вы как? Надумаете - приезжайте. Для вашей спины надо хорошего мануала. Массаж, это так, временное облегчение. А то сейчас, с нами? Не пожалеете, честное слово. Я вас с таким костоправом сведу!..
- Да я бы с радостью… На кого тут оставлю? Но я приеду, обещаю. Вот до отпуска доживу.
Винты над головой начали медленно вращаться, набирая обороты.
- Ступайте, Даша, пора! Будьте счастливы.
Она помахала рукой.
- Не прощаюсь. Будем ждать вас! Спасибо за все!
Докторша перебирала ампулы в саквояже, какие-то выкладывала из него, чтоб поближе, под рукой были. Подошел вертолетчик, проверил, как закрепили носилки.
- Ну, все, девчата? Взлетаем?
Вера Павловна посмотрела на Дашу:
- Что, Дарья? Все в порядке? Готова? Ничего не забыли?
Она кивнула:
- Летим! И, пожалуйста, побыстрее!
Сидела рядом с Кириллом, помахала в иллюминатор Гармашу - он отступал, прикрывая глаза ладонью от пыли, ветер трепел на нем белый халат. Земля вдруг провалилась вниз, дальше… дальше… и медленно начала уплывать. Даша отвернулась от иллюминатора, взяла Кирилла за руку. Лицо его было спокойно, как у человека, спящего глубоким и безмятежным сном, и было странно видеть его таким. Вокруг грохотало и свистело, странным образом не нарушая его покоя. В этом состоянии предстояло поддерживать его в течении всего полета.
Внизу проплыла зона - люди задирали головы, с интересом провожали взглядами винтокрылую машину с большим красным крестом на борту, непонятно как и зачем сюда залетевшую. Так же поднял голову Седой, прервав с кем-то разговор на полуслове. Он-то знал, кого уносит за сопки санитарный вертолет. Глаза его улыбались и светились в ту минуту непривычной для них нежностью. Но Даша не догадывалась об этом последнем привете, улетевшем к Али Седулову.
Каждый рывок и толчок заставлял ее сердце обморочно замирать. Она держала пальцы на Кирином запястье, на пульсе… Время от времени уставшие пальцы теряли ниточку жизни, и тогда сердце Даши прожигала горячая волна. Полет казался бесконечным. Вера Павловна ругалась:
- Дарья, успокойся! Он же чувствует твою нервозность! Ты просто разбудишь его!
- Вера, у тебя валерьянка есть?
- Посмотрю сейчас. Должна быть... Вот! - Вера Павловна налила в пластиковый стаканчик коричневую настойку.
- Ух! Не много?
- Пей, давай. В самый раз. Не бойся, все будет хорошо. Кирилл у тебя молодец. Взлетели - он и не заметил. А полет не тяжелый. Погода смотри какая, ясно, тихо. Чего ты так переживаешь? Нет никакой причины, - женщина погладила Дашу по плечу: - Успокойся и радуйся. Домой ведь его везешь. Как вас там сейчас ждут! Твои-то знают, что вы летите?
Даша улыбнулась:
- Знают.
По ее просьбе Олег Крылов заходил к матери, сообщал новости.
- Представляешь, как вас там ждут сейчас! Не переживай, все будет хорошо.
***
В нос ударил резкий запах нашатыря, Даша открыла глаза, не сразу соображая, где она, что случилось, почему лежит. В следующую секунду резко дернулась:
- Где Кирилл?!
- Тихо-тихо. Здесь твой Кирилл, все в порядке, - Даша плохо понимала, кто из людей, толпящихся вокруг, говорит с ней. Повела глазами по знакомым, но странно неузнаваемым лицам, выделила, наконец, Веру Павловну, державшую в руке комочек ваты.
- Как он?!
- С Кириллом все в порядке. А вот ты измотала себя до предела. Вас с Кирой надо на соседние кровати класть.
Даша вдруг сообразила, что рядом с Верой стоит ее начальник, главный врач их, районной больницы.
- Ой, Сергей Александрович! Да мы же дома!
- Дома, Дашенька, дома, - улыбнулся он. - Уже все позади.
Нет, ну как она могла забыть, как колотилось сердце, когда она смотрела на проплывающие внизу улицы, узнавала изгиб реки и купу тополей на берегу, под которыми ни раз сидели они с Кирой. Теперь только вспомнила, как опускался вертолет на хоздвор позади больницы, и она видела людей поодаль, таких знакомых, таких родных в ту минуту… И как шла рядом с носилками, смотрела на Кирилла и в голове билось одно только: "Кира, ты дома!" А дальше ничего не помнилось…
- У меня голова от радости кружится…
- Это не от радости.
- От радости! - счастливо улыбнулась она. - Дайте же мне встать! Где Кирилл?!
- Ты чего паникуешь, Дарья? Вот, надевай халат, пошли. Вера Павловна, вы сегодня свободны. Отдыхайте.
- Да, пойду сейчас. Только взгляну еще раз на своего подопечного. Можно?
- Ну разумеется!
Палата интенсивной терапии была поменьше, чем в больнице Гармаша, и кровать в ней сейчас стояла всего одна. Но видом своим комната напоминала серьезную научную лабораторию, впечатляла укомплектованностью аппаратурой. Рядом с Кириллом хлопотали врач и медсестра.
- Почему он такой бледный?.. - испугалась Даша.
- Состояние, в котором его поддерживают уже несколько часов тоже ведь не на пользу. Но нечего страшного. Его уже выводят. Правда Даша, он очень хорошо перелет вынес. Вера вон говорит, ты на себя всё переняла.
- Да я за нее больше боялась, чем за Кирилла! Глаза огромные, больные…
- Он просыпается! - услышали они голос медсестры.
Даша поспешила к кровати.
- Лишние, давайте выйдем…- распорядился главврач. - Вера Павловна, а вы все же останьтесь на всякий случай.
Веки у Кирилла подрагивали.
- Кира… - Даша взяла его за руку. - Ты меня слышишь?..
Уже подумала, было, что не слышит… но ресницы шевельнулись, чуть приподнялись.
- Родной мой…
- Даша… - Кирилл с трудом разлепил губы.
Она бережно подсунула ладонь ему под голову, поднесла к губам стакан с водой.
- Как ты себя чувствуешь?
- Всё… отменили?..
- Да нет же! Мы ведь тебя уже перевезли!
Кирилл повел глазами, задержал взгляд на Вере Павловне… удовлетворенно закрыл глаза.
- Хорошо…
В первые сутки Даша так ничего и не сказала Кириллу. Он был утомлен и слаб, лежал с закрытыми глазами, не сказал и двух слов. Необходимо было поскорее открывать ему последнюю тайну - ведь врачам, медсестрам, да хоть и санитаркам - всё хорошо знакомым Кириллу людям, надо было входить к нему. Даша не знала, как подступиться к разговору, хотя на следующий день Кирилл чувствовал себя заметно лучше. Сказать предстояло сегодня. В раствор, что каплями вливался в вены Кирилла, был добавлен успокаивающий препарат.
… Из коридора доносились голоса, Даша мало обращала внимания на эти обычные шумы. Кирилл вдруг проговорил:
- Голос…
- Что, Кира? Какой голос?
- Как похож… на Семеныча нашего… - он открыл глаза, устремил взгляд на дверь. - Не слышишь?..
Даша сообразила, что и впрямь слышит характерный говорок бригадира полеводов. Потом уже узнала, что Семеныч, выздоравливающий после операции аппендицита, был перехвачен едва ли ни у двери палаты, куда собирался заглянуть, чтоб разузнать, как там дела.
Даша улыбнулась, поцеловала ладонь Кирилла, прижала ее к своей щеке.
- Я же тебе сказала, что похищаю. Не поверил?
Он смотрел на нее молча, не понимая.
- Кира, мы дома. Старцев отдал тебя мне, под домашний арест.
Она беспокойно взглянула на монитор, где кривая запрыгала, рисуя частые, острые пики. Кирилл перевел взгляд за окно, там голубело чистое, прозрачное небо.
- Что это значит?..
- Что ты свободен и дома.
Он смотрел на Дашу и не говорил ни слова.
- Кира, я врача позову… - Даша потянулась к кнопке.
Кирилл неожиданно сильно сжал ее руку:
- Нет… не надо.
- Но как ты себя чувствуешь? - испуганно спросила Даша.
- Счастливым…
- Я так боялась сказать… - глаза Даши налились слезами.
- Не плачь… - он слабо двинул пальцами, стирая с ее щеки влажную дорожку.
- Я от радости…
- Тогда можно…
Он улыбнулся и закрыл глаза. Улыбка осталась на его губах.
Теперь все встало на свои места. В палату заходили люди, которых Кирилл давно знал, улыбались, говорили с ним. Даша едва сдерживала слезы, видя в глазах его то счастливое сияние, которого не видела целую вечность. От усталости он засыпал, но и тогда на лице оставался лежать какой-то внутренний свет. Он ни о чем не спрашивал и почти не говорил. Наверное, оттого, что слишком многое хотелось сказать. Но как много говорили его глаза. Она сама постепенно рассказала, что происходило, когда она отлучалась от его постели. Рассказала о встречах с Али и передала его приветы. Рассказала о звонке Галине Елецкой и о санитарном вертолете. Как помогал следователь Крылов советом и делом. О многом рассказала, теперь не было причин что-то утаивать, от чего-то оберегать. Вечером Кирилл задал вопрос, который мучил его:
- Где мальчики?.. Можно… увидеть?..
- Завтра, Кира. Артемка с Саней по-прежнему, у мамы. Они сами просятся к тебе.
- Они не узнают… боюсь…
- Узна-а-ают. Мы фотографии каждый день смотрели. Они даже все надписи на оборотах наизусть знают, - улыбнулась Даша. - Мальчики помнят тебя. А вот ты их узнаешь или нет, это посмотрим. Теперь, наверно, не различишь, кто есть кто!
Кирилл прерывисто и счастливо вздохнул.
Утром он не напоминал Даше о сыновьях и не спрашивал - когда? Но так заметно нервничал и прислушивался к звукам, доносящимся из-за двери, таким ожиданием и надеждой встречал каждого, кто в эту дверь входил… такое разочарование сменяло радостную надежду… что Даша отправила одну из санитарочек к себе домой поторопить маму с визитом.
Не прошло и получаса, дверь неслышно приоткрылась, заглянула санитарка, многозначительно кивнула. Кирилл не видел этого, глаза его были закрыты.
- Кирюша, ты спишь? - тихонько позвала Даша.
- Нет… - отозвался он, не открывая глаз.
- Ты спокоен. Да? Абсолютно спокоен, - улыбнулась Даша.
- Они?! - ресницы взметнулись.
Даша шутливо погрозила пальцем:
- Поспокойнее, пожалуйста. - И позвала: - Заходите!
Она пересела на другую сторону, чтобы не заслонять Кириллу вид, и вместе с ним смотрела, как открылись двери, и в палату неуверенно шагнули два малыша. Они оробели от непривычной белизны странной комнаты, от непонятных предметов в ней, не узнали в первый момент Дашу в белом халате. Мария, сама взволнованая, тихонько подтолкнула их в спины:
- Идите, идите…
Даша помахала рукой:
- Не бойтесь, проходите сюда!
Мальчики приободрились, протопали вперед, и внимание их, наконец, сосредоточилось на человеке, лежащем в постели. Они молча смотрели на него. И все молчали. Артемка вдруг протянул руку и тихонько, пальчиком, потрогал белую повязку на плече Кирилла.
- Папа, ты болеешь?..
Кирилл как-то беспомощно улыбнулся, и из уголка глаза на висок скользнула слеза.
- Тебе больно? - сочувственно спросил Санек.
- Нет… - с трудом проговорил Кирилл. - Мне хорошо…
Даша наклонилась, обняла его голову, поцеловала в щеку. И так осталась, голова к голове, улыбаясь, сказала:
- У нас все хорошо! Просто замечательно! Папа скоро выздоровеет, и доктор разрешит ему идти домой. Мама, вон стул, садись. Немножечко побудьте.
- Кирюшенька… милый ты мой!.. Если б ты знал, как все рады, какие приветы тебе передают! Выздоравливай поскорее, милый!
Кирилл улыбался и смотрел на сыновей, переводя взгляд с одного на другого.
- Ну, твоя очередь, - потребовала Даша. - Признавайся, не узнаешь ведь?
- Скажешь тоже… Артема… - он с видимым усилием приподнял руку и погладил сына по плечу, потом другого. - Санечка…
- Ну, удивил! - рассмеялась Даша. - Неужели совсем не изменились?
- Другие… совсем… Большие…
- И - надо же - все равно узнал, - покачала головой Даша. - Ну все, дорогие мои. На сегодня хватит.
- Еще… - умоляюще посмотрел Кирилл.
- Нет-нет, - Даша улыбалась, но была непреклонна - этакий ласковый диктатор, - тебе, между прочим, и так на все уступки идут. Одни нарушения сплошные.
- Кирюшенька, правда, - Мария решительно поднялась, - доктор сказал пять минут, не больше.
- Хочешь дольше видеть - выздоравливай, дорогой.
- Мы придем еще, Кира, обязательно, - Мария взяла мальчиков за руки.
Они шли к двери и оборачивались - один раз, другой. Потом Санёк помахал свободной ручонкой, за ним и Артем: "Пока, папа!"
Кирилл долго вздохнул, от боли задерживая на секунды дыхание, сказал:
- Какой я счастливый…
- И я… только выздоравливай поскорее… - она наклонилась и тронула губами его губы.
- Даже обнять тебя… не могу… Ты думала… муж богатырь… будет… А я…
- Ты мой самый богатырский богатырь! Настоящий почти.
- Ага… почти…
- Нет, ну если б ты тридцать три года лежмя лежал, тогда бы настоящий был, а так всего ничего… так что… - Даша пожала плечами: - Не обессудь.
- Хитрюга… Ну дай время…
- Не дам я тебе никакого времени, начнешь выздоравливать немедля. Да я тебя одними массажами замучаю, если не начнешь!
- А эротический будет?..
- Что-о-о?! - у Даши изумленно подпрыгнули брови. - Ах ты, поросенок! Притворяшка! "Я сла-а-абый, я не-е-емощный!" - передразнила она Кирилла. - А сам вон что!
Кирилл рассмеялся, сморщился, закряхтел сквозь смех:
- Ох!.. не смеши!.. больно же!.. - на глазах его выступили слезы.
- Ничего-ничего! Смеяться полезно! Это массаж внутренних органов! В общем, так. Или ты завтра начинаешь со страшной силой выздоравливать…
- Или?..
- Какое еще "или"? - возмутилась Даша. - Думаешь, я оставлю тебе выбор? Фигушки!
В палату вошел врач.
- Ну-с, как дела, дорогой? - Довольно посмотрел на улыбающегося Кирилла, бросил взгляд на приборы. - Разволновали тебя? А мы тебе сейчас укольчик, от перевозбуждения.
Даша увидела, как из глаз Кирилла брызнул смех, он с трудом подавил его, не дал себе расхохотаться - все же смеяться ему и, вправду, было больно.
- Ну что, пожалуй, завтра переведем мы тебя отсюда. Хватит уже особым положением баловать. Между прочим, Дарья твоя нам тоже позарез нужна. Бабушки мне скоро какой-нибудь кастрюльный бунт устроят, если Дарья на работу не вернется. Сейчас пришлю кровь на анализ взять и укольчик сделать. И спать, отдыхать от впечатлений.
Когда Кирилл уснул, Даша пришла к врачу.
- Сергей Александрович, вы, правда, собираетесь переводить Киру в обычную палату?
- Конечно.
- Значит, считаете, он в порядке?
- Дело сдвинулось, Даша. Организму нужна была эмоциональная встряска. Все показатели улучшились по сравнению со вчерашними. Да я уверен, ты и без показателей видишь. Теперь все будет в порядке, можешь мне верить.
***
Даша стояла у окна и, улыбаясь, смотрела во двор. Там весенний месяц апрель чувствовал себя полновластным хозяином. Cнежные сугробы просели, давно утративши свою белизну, и нарядные снежинки уже не искрили, рассыпая холодные блики с крохотных иголок-лучей - снег по утрам глянцево блестел на солнце ледяными хрусткими корочками. С карниза свисали длинные прозрачные сосульки. Чуть погодя солнышко пригреет, и они оживут, начнут часто ронять веселую капель. Желтогрудые синицы цвиркали по-весеннему звонко, парочка их слетела с яблони на дорожку, принялись что-то деловито склевывать.
За спиной, в доме, еще стояла покойная тишина воскресного утра. Стукнула калитка, и Даша догадалась: "Мама!"
Мария поцеловала дочь в щеку, поставила на табурет сумку с чем-то объемным, закутанным в шаль.
- Я вот пирожков пораньше напекла, с грибами, Кирюша любит. А мальчикам калачиков. Твои-то спят еще? - она говорила вполголоса.
- Мальчишки спят, а Кира вон, - Даша опять обернулась к окну.
Там обнаженный по пояс Кирилл, раз за разом будто бы играючи подтягивался на турнике, устроенным позади дома.
- Холодно ведь! С утра-то морозно. Даша, ты бы поругала, а ну как простынет!
- Его поругаешь! - с улыбкой проговорила Даша, любовно глядя на мужа.
- Хоро-о-ош… - с чувством сказала Мария. - Какой все же красивый наш Кира! - Помолчала, с удовольствием глядя на него. - Залюбуешься! Ишь как, будто и не было ничего! Неужто все так зажило?
- Как же… - ни минутку голос Даши погрустнел. - Ночью повернется неловко и стонет во сне. Это он днем бодрится…
- Ох ты, господи… Да зачем же он себя мучает?! А ну как навредит!..
- Начинаю уговаривать поберечь себя - смеется. Говорит: "Гармаш на совесть всего сшил, нигде ничего не рвется. А остальное ерунда!" Да я смотрю, мама, лишнего-то все равно не разрешаю.
- Гляди за ним, Даша. Они, мужики, что дети малые, во всем догляд за имЯ нужен. - Мария отошла от окна, села к столу. - А я щас Галину видела. Старуха старухой. Аж черная вся какая-то стала…
- Так она и не взяла девочку… Передумала, видать.
- И хорошо, что не взяла. Никогда она чужое дитя не полюбит как свое. А ты видела, как она на Артемку с Сашенькой глядит? Я уж ни раз примечаю. Издали, ровно бы незаметно встанет и смотрит… смотрит… Прям глаз не оторвет. А подходить не подходит. То ли боится или стыдно, может. Не та она стала, не та.
- Бог с ней, мама. А я как раньше на ее жизнь не завидовала, так же и сейчас не злорадствую. Королевой себя считала, и с чем осталась? Как та старуха - у разбитого корыта. А мы… что бы там ни было, а мы счастливые. Очень счастливые. А зла в нас нет, чтоб злорадствовать. Да мы и не думаем про нее. Ой, мама, позавчера же письмо от Али пришло!
- Да ты что! И чего пишет?
- Освобождается скоро. Обещает приехать к нам погостить.
- Кира-то поди-ка рад!
- Ну, еще бы.
- Даша… а может он за деньгами едет? Тоже ведь, и приодеться надо, и жить на что-то...
- Ну за деньгами, так за деньгами. Они же его. А только не возьмет он эти деньги. О, вот и Кира!
- У нас гости! Тещинька, друг родной! - обнял Кирилл гостью.
- Кирюша, ты бы хоть свитерок какой надевал. Мороз ведь!
- Жена, где мой свитерок? Куда я его повесил? А, вот он, любимый! - Кира вытянул майку из-под Марииной сумки, надел, упрятав под ней розовые шрамы. - А тут у нас чего такое?
Кирилл разворошил сверток:
- Мм-м-м… вкуснятина!.. Что наша молодежь? Дрыхнут еще?
- Конечно, - улыбнулась Даша, услыхав приглушенное хихиканье в детской. - Не вздумай их будить.
Кирилл вошел в детскую, остановился между двух кроваток, с улыбкой глядя, как подрагивают реснички у мальчишек.
- Я даже и не собираюсь их будить! И очень хорошо, что спят! А то мне опять ни одного бабушкиного калачика не достанется!
Тут Санек со зловещим рычанием вскочил на кровати, за ним Артем, и они с двух сторон прыгнули на Кирилла. Он со смехом подхватил их, завопил: "Спасите, на меня напали дикие дети!" Мальчишки как две обезьянки ловко уселись на его руках и так "выехали" в кухню.
- Они уже приручились! - сообщил Кирилл. - Дайте им в награду по калачику!
- Ага! Щас! - пообещала Даша. - А кто, интересно, будет умываться?
- Я снегом умылся! - оскорбился Кирилл.
- Мы тоже снегом! - запрыгали у него на руках близнецы!
- Да Кирюша, опусти ты их, тяжелые ведь! - забеспокоилась Мария.
- Я вот думаю, - задумчиво сказал ей Кирилл, - как бы мне третью руку отрастить? Успею за восемь месяцев?
- Ой, Кирюш, да на кой тебе третья рука? - рассудила Мария. - Тебе на каждую два посади, ты и не заметишь.
- По два?.. Это мысль!.. – Он, прикидывая что-то, остановил взгляд на Даше. Она с улыбкой смотрела на него, и было в ее глазах столько нежности к любимому мужчине, мужу, что у Кирилла перехватило горло, и взгляд переменился. Даша вдруг лукавоулыбнулась и скомандовала:
- Так, чумазики, чтоб через секунду вас в кухне не было! Разбирайтесь там сами, как, кто и где будет умываться.
- Так точно, товарищ генерал! – отчеканил Кирилл, вырываясь из мягкого, но столь властного любовного плена, и близнецы с обеих сторон приложили к его голове ладошки-лодочки.
- Да идите уже! – рассмеялась Даша. – Имейте ввиду, я на стол собираю. Поторопитесь.
- Не нарадуюсь на вас, - сказала Мария.
Даша улыбнулась и ничего не сказала, счастливыми глазами глядя вслед Кириллу, исподтишка погрозившему ей пальцем. Даше самой до сих пор не верилось в свое счастье. Она часто повторяла про себя слова, услышанные где-то, и ставшие ее молитвой: «Господи, ты дал мне так много! Прошу Тебя, не сочти, что слишком…»
Дашенька. Одним файлом
© Copyright: Раиса Крапп, 2015
Свидетельство о публикации №215032302078
Свидетельство о публикации №215032302078
Рецензии
Добрый день, Раиса! Несколько дней читала урывками Вашу "Дашеньку". Читала в основном с телефона, поэтому не могла писать свои мысли по ходу чтения - к огромному сожалению, Вы не разделили его на отдельные главы, и даже найти место, на котором остановился, было очень проблематично, не говоря о том, чтобы "перекрутить" весь текст, чтобы добраться до кнопки "написать рецензию".
Но вот сейчас собралась и пишу, всё сразу.
Во-первых, по стилю. Сначала несколько напрягал стиль - он очень оригинальный, я бы сказала, "кантри" в литературном смысле, он Вам очень удаётся, такой летящий, без запинки... но я почему-то не сразу привыкла к тому, что этим стилем написано современное произведение (обычно таким слогом пишут что-то из дней минувших, во всяком случае, мне так кажется). Но потом я привыкла, и чтение пошло намного легче. Получалось напевно, как будто былину читаешь или сказку.
Именно благодаря этому стилю проглотила все нюансы, которые в другом случае бы не приняла из-за маловероятности происходящего - например, поведение прокурорши, которая только ради каприза дочери разыгрывает целые спектакли с её замужеством (пусть поиграет в невесту а потом разойдётся - ни одной матери в здравом уме такое бы в голову не пришло, а лишением девственности в больнице хирургическим путём я вовсе была озадачена...) Потом не совсем пошло обвинение Кирилла в изнасиловании - он, взрослый парень, пусть и водитель (не все же водители такие неучи, чтобы не знать, что нужны доказательства в виде мед. заключения или хотя бы свидетели), но согласиться с тем, что тебя обвинили с одного раза в таком тяжком преступлении - даже если и мать прокурор - это как-о не вяжется с его обликом. Хотя, конечно, нельзя отрицать, что в жизни ещё и не такое случается.
Но, несмотря на эти нюансы, роман увлёк, при чём, так неожиданно, что я одну ночь читала его взахлёб. Получилась очень интересная, полная и лирики, и романтики, и драматизма история. Даша - воплощение нежности, под которой прячется твёрдый характер, способность ради любимого человека свернуть горы. И, ведь, действительно, всё, что она сделала для Кирилла - всё это ВОЗМОЖНО.
Сам Кирилл получился тоже и трогательным, и основательным, надёжным, как скала... но и уязвимым из-за своего чувства справедливости - не смог устоять, перетерпеть, остаться в стороне, лишь бы "досидеть" спокойно срок. Это и сила, и слабость одновременно...
Я сначала была готова к тому, что их пути всё же разойдутся... Но, к счастью, всё закончилось благополучно, и я очень тому рада! жаль немного Костю - он оказался просто золотым человеком, наверное, Даша не зря выбрала именно его... Жаль и Аллу - её гибель закономерна... и всё, что хорошего сделала она в жизни - это её двое сыновей.
Раиса, Ваш роман оставил очень приятное послевкусие, и даже лагерные сцены читаются с огромным интересом - вы пишете правдиво, и это большая редкость для автора-женщины, которая имеет смелость писать на такие "мужские" темы. Я говорю на этот счёт: "Браво!"
В общем и целом, мне очень понравился роман, и теперь, после его полного прочтения, все ранее "непонятные" мне нюансы уложились в общую картину и не вызывают прежних вопросов (значит, всё было именно так, как пишет автор, и это - не обсуждается!). Потому, что это - уже одно целое, как ни крути.
Спасибо Вам за те чувства, которые остались у меня, как у читателя, в душе!
Эвелина Пиженко 07.07.2015 12:01 • Заявить о нарушении
Но вот сейчас собралась и пишу, всё сразу.
Во-первых, по стилю. Сначала несколько напрягал стиль - он очень оригинальный, я бы сказала, "кантри" в литературном смысле, он Вам очень удаётся, такой летящий, без запинки... но я почему-то не сразу привыкла к тому, что этим стилем написано современное произведение (обычно таким слогом пишут что-то из дней минувших, во всяком случае, мне так кажется). Но потом я привыкла, и чтение пошло намного легче. Получалось напевно, как будто былину читаешь или сказку.
Именно благодаря этому стилю проглотила все нюансы, которые в другом случае бы не приняла из-за маловероятности происходящего - например, поведение прокурорши, которая только ради каприза дочери разыгрывает целые спектакли с её замужеством (пусть поиграет в невесту а потом разойдётся - ни одной матери в здравом уме такое бы в голову не пришло, а лишением девственности в больнице хирургическим путём я вовсе была озадачена...) Потом не совсем пошло обвинение Кирилла в изнасиловании - он, взрослый парень, пусть и водитель (не все же водители такие неучи, чтобы не знать, что нужны доказательства в виде мед. заключения или хотя бы свидетели), но согласиться с тем, что тебя обвинили с одного раза в таком тяжком преступлении - даже если и мать прокурор - это как-о не вяжется с его обликом. Хотя, конечно, нельзя отрицать, что в жизни ещё и не такое случается.
Но, несмотря на эти нюансы, роман увлёк, при чём, так неожиданно, что я одну ночь читала его взахлёб. Получилась очень интересная, полная и лирики, и романтики, и драматизма история. Даша - воплощение нежности, под которой прячется твёрдый характер, способность ради любимого человека свернуть горы. И, ведь, действительно, всё, что она сделала для Кирилла - всё это ВОЗМОЖНО.
Сам Кирилл получился тоже и трогательным, и основательным, надёжным, как скала... но и уязвимым из-за своего чувства справедливости - не смог устоять, перетерпеть, остаться в стороне, лишь бы "досидеть" спокойно срок. Это и сила, и слабость одновременно...
Я сначала была готова к тому, что их пути всё же разойдутся... Но, к счастью, всё закончилось благополучно, и я очень тому рада! жаль немного Костю - он оказался просто золотым человеком, наверное, Даша не зря выбрала именно его... Жаль и Аллу - её гибель закономерна... и всё, что хорошего сделала она в жизни - это её двое сыновей.
Раиса, Ваш роман оставил очень приятное послевкусие, и даже лагерные сцены читаются с огромным интересом - вы пишете правдиво, и это большая редкость для автора-женщины, которая имеет смелость писать на такие "мужские" темы. Я говорю на этот счёт: "Браво!"
В общем и целом, мне очень понравился роман, и теперь, после его полного прочтения, все ранее "непонятные" мне нюансы уложились в общую картину и не вызывают прежних вопросов (значит, всё было именно так, как пишет автор, и это - не обсуждается!). Потому, что это - уже одно целое, как ни крути.
Спасибо Вам за те чувства, которые остались у меня, как у читателя, в душе!
Эвелина Пиженко 07.07.2015 12:01 • Заявить о нарушении
Добрый день, Эвелина. Огромное спасибо за такой отзыв на мою Дашу. Я сейчас как раз начала выкладывать повесть по главам. Пользователь-то я еще не опытный на Прозе ) Начала с того, что бухнула одним файлом и читатели тут же мне попеняли за это - неудобно! Хотя, уже разбила некоторые на главы, теперь просьбы чтоб монолитом, на читалки загружать ) Похоже, надо в 2х вариантах предлагать.
Выкладывая сейчас частями, я перечитываю и редактирую и вот, читая как бы заново после долгого перерыва, язык повести воспринимаю с сомнениями. Зря так стилизовала все-таки. Не знаю, почему она стала рассказываться именно так. МОжет потому что деревня, быт несколько особенный. Или от Ночи Веды еще не отошла тогда.. не могу сказать.
Вот и для вас прокурорша оказалась психологически неоправданным образом. Хмм... ужо доберусь я до нее )
Спасибо особое, большое за то, что указали на слабые позиции в романе. Люблю такую критику. Дает пищу для подумать и поработать.
Рада за Дашу и Кирилла, что не оставили читателя равнодушным и завоевали его любовь.
Ну и за себя конечно рада ) Приятна такая оценка )
Если позволите, я перенесу ваш комментарий на свой сайт, в отзывы к этой повести, вот сюда http://www.raisa.ru/forum/?them=dascha&tnam=%C4%E0%F8%E5%ED%FC%EA%E0. Вы не против?
Раиса Крапп 07.07.2015 12:30 Заявить о нарушении
Выкладывая сейчас частями, я перечитываю и редактирую и вот, читая как бы заново после долгого перерыва, язык повести воспринимаю с сомнениями. Зря так стилизовала все-таки. Не знаю, почему она стала рассказываться именно так. МОжет потому что деревня, быт несколько особенный. Или от Ночи Веды еще не отошла тогда.. не могу сказать.
Вот и для вас прокурорша оказалась психологически неоправданным образом. Хмм... ужо доберусь я до нее )
Спасибо особое, большое за то, что указали на слабые позиции в романе. Люблю такую критику. Дает пищу для подумать и поработать.
Рада за Дашу и Кирилла, что не оставили читателя равнодушным и завоевали его любовь.
Ну и за себя конечно рада ) Приятна такая оценка )
Если позволите, я перенесу ваш комментарий на свой сайт, в отзывы к этой повести, вот сюда http://www.raisa.ru/forum/?them=dascha&tnam=%C4%E0%F8%E5%ED%FC%EA%E0. Вы не против?
Раиса Крапп 07.07.2015 12:30 Заявить о нарушении
Ой, да, конечно, не против, еаоборот, почту за честь!)
Такие герои, как Ваши просто не могут оставлять читателя равнодушным. Я читала и сопережиала, и плакала, и злилась... Как же так??? Берегли друг друга, а свои судьбы другим отдали.а. Не могла смириться с тем, что Даша вышла замуж, хотя это как раз и естественно было
Но так хотелось, чтобы ее первые чувства, самое главное все же досталось Кириллу, ведь не для того он столько времени ее берег... Но - вышло, как вышло.
Про прокуроршу уж не меняйте, и вообще ничего не меняйте, ведь тем и ценен роман - своей необычностью, а после прочтения вме вопросы сами собой отпадают.
это я кпк читатель говорю)))
Эвелина Пиженко 07.07.2015 13:35 Заявить о нарушении
Такие герои, как Ваши просто не могут оставлять читателя равнодушным. Я читала и сопережиала, и плакала, и злилась... Как же так??? Берегли друг друга, а свои судьбы другим отдали.а. Не могла смириться с тем, что Даша вышла замуж, хотя это как раз и естественно было
Но так хотелось, чтобы ее первые чувства, самое главное все же досталось Кириллу, ведь не для того он столько времени ее берег... Но - вышло, как вышло.
Про прокуроршу уж не меняйте, и вообще ничего не меняйте, ведь тем и ценен роман - своей необычностью, а после прочтения вме вопросы сами собой отпадают.
это я кпк читатель говорю)))
Эвелина Пиженко 07.07.2015 13:35 Заявить о нарушении
Эвелина, я комментарий перенесла, убрала кое-что "лишнее", что непосредственно к Прозе имеет отношение. И дала ссылку на ваш здешний раздел. МОжет быть у вас есть другой адрес где всё ваше лежит, так это я быстренько и с удовольствием поправлю.
Раиса Крапп 07.07.2015 13:54 Заявить о нарушении
Раиса Крапп 07.07.2015 13:54 Заявить о нарушении
спасибо большое, Раиса!
Вы мне еще и рекламу сделали!!)))
Пусть будет проза, здесь все мои собрания сочинений))
На остальныз ресурсаз все то же самое.
Спасибо еще раз!!
Эвелина Пиженко 07.07.2015 14:03 Заявить о нарушении
Вы мне еще и рекламу сделали!!)))
Пусть будет проза, здесь все мои собрания сочинений))
На остальныз ресурсаз все то же самое.
Спасибо еще раз!!
Эвелина Пиженко 07.07.2015 14:03 Заявить о нарушении
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.