Наследник Тутти

   Странно…В классической русской литературе, полной прекрасных, чудных, жертвенных женских образов, практически нет героев мужчин. То они «лишние», то еще какие. Почему – мне так и непонятно. То ли не было вокруг, с кого  что-то приличное можно написать, то ли авторы-мужчины скромничали и рисовали исключительно женский идеал?

Есть, правда, один мужской образ, о любви которого Константин Паустовский сказал, что она «благоуханна, томительна и печальна».
И тот – господин Желтков…

Так где же ее искать, томительную и благоуханную?

   Во мне с детства есть одна черта, давно замеченная мною самой. Я могу обидеться за себя…но ненадолго. А вот за близкого мне человека – навсегда. По крайней мере, раньше так всегда было. А уж кого я не люблю!..  Лучше не попадайся.

Ленка моя…легкая, светлая, беззащитная, как одуванчик. 

Наверное, самая яркая черта в характере у Лены – вера в добро и справедливость. И абсолютная убежденность в том, что мир на них изначально стоит. В общаге мы, посмеиваясь, предрекали, что из нее получилась бы увлеченная светлой идеей равенства и братства комсомолка с наганом и в красной косынке…или христианская мученица, родись она пораньше.

В наше «застойное», как сейчас говорят, время, ей и приложить себя как-то было не к чему. Ну, единственное, что она могла сделать – поехать по распределению куда-нибудь в Сибирь. Она и поехала. Естественно, в самую глушь под названием Баттыгай. Геологоразведочная партия там была наиболее заброшенная и оторванная от цивилизации, а молодому специалисту, родившемуся и выросшему на асфальте мегаполиса, было там не выжить, это как пить дать.

По приезде в поселок, ее оформили в геологоразведочную экспедицию и выделили деревянный дом для единоличного проживания. Дом был просторный, но давно нетопленый, основательно заросший грязью и полный каких-то неприложимых к девичьему быту вещей.
Например, в узенькой прихожке валялись и гремели сваленные в кучу медвежьи капканы, а на стене, прицепленная на здоровенный крюк, болталась лошадиная сбруя.

Лена голову особо не заморачивала, ненужные предметы снесла в прилегающий к дому сарайчик и потихоньку обустроилась.

Однако, соответственно чеховскому предсказанию о ружье в последнем акте, капкан, прежде чем ему быть унесенным в другое место, все-таки сработал. Какой-то напившийся «бывший интеллигентный» однажды, в самом начале ее вселения, пытался вломиться в Леночкину обитель, но запутался в цепях капкана, уснул в нем и наутро, обнаружив себя на подстилке заботливо укрытым одеялом, долго извинялся, что перепутал адрес. Ночью Лена честно пыталась его из цепей извлечь, но не сумела, по причине крайней своей хрупкости и нежности конституции.

Вот эта ее необычайная хрупкость послужила причиной вспыхнувшей, как солнце, великой любви соседского юноши семнадцати лет от роду, единственного сына практичных и прижимистых родителей. Любви, для них неизъяснимой, непонятной и опасной.

Почти с первого дня у ожившего жилища молодого специалиста стал появляться парнишка. Звали его Сережа, учился он в выпускном классе местной школы и жил с родителями по соседству.

Лене двадцать два года, Сереже семнадцать, потому относилась она к нему, как старшая сестра.

Он же никакой сестры в ней с самого начала не видел. Среди крупных и крепких, румяных красавиц-сибирячек, одноклассниц Сергея, взрослая Леночка, в своей наглаженной юбочке-тюльпан и белоснежной шелковой блузке с вышитой гладью изогнутой зеленой веточкой, казалась тоненькой и большеглазой девочкой.

Во всех ее движениях была необыкновенная стремительность и одновременно неуловимое, никогда до того невиданное Сережей изящество и грация. Она вызывала желание поднять ее на руки и унести за горизонт…ну, или что-то такое подобное, ну, я не знаю... И мысли ее, и слова – все было необычным, открывающим какой-то неведомый мальчику мир.

Когда Лена утром пробегала по деревянному настилу, проложенному по поселку вместо тротуара, ее туфельки выстукивали по нему легкий ритмический рисунок, а по плечам вился прозрачным облаком шарф.

Сережа смотрел в окно, и сердце его странно сжималось, разрываясь от громадного простора, который она вносила в его жизнь. Наверное, так чувствовал себя Майский Жук при знакомстве с Дюймовочкой…томительно, благоуханно и почему-то немного печально.

Весной, неожиданно для него самого и к великому изумлению Лены, последовало признание. Попытка объяснить влюбленному юноше всю невозможность каких-либо других отношений между ними, кроме дружеских, привела к такому глубокому отчаянию, что вечером пришел объясняться с Леной Сережин отец.

Лена почувствовала себя виновной в том, что вовремя не заметила этой детской всепоглощающей страсти. Отец юноши подозревал ее во всех смертных грехах.

Сережа явился неожиданно. Был странно спокоен, почти холоден. После обвинений его отца, Лена чувствовала скованность и неловкость. Мальчик долго молчал, потом произнес отстраненно:

- Лена, я все решил…я не хочу больше жить

В глазах его было нечто такое, что заставило ее поверить – в его любовь. В его смерть.

- Хорошо. Сережа, через несколько недель ты уходишь в армию. Обещаю, что два года буду тебя ждать. Я уверена, что потом многое в тебе изменится. И все у тебя будет хорошо.
- Все будет хорошо – у нас. И ничего не изменится.

Два года шли размеренно и незаметно. Иногда Лена писала короткие письма, от Сережи они приходили потоком, становились все горячее и нежнее. И взрослее.
И неизменно каждое заканчивалось:

«Люблю тебя, милая моя Лёка, и буду любить всегда».

В суровом климате Лена тяжело заболела и несколько месяцев пролежала в районной больнице. Приближалась весна и с ней встреча.

А встреча произошла со мной. Я открыла дверь комнаты и увидела Лену. В первый момент даже ее не узнала.

Лена сказала, что прилетела в Москву на три дня – туда и обратно. Только чтобы рассказать мне, поделиться, побыть вместе…

- Знаешь…Сережа приехал, и в первую минуту, как зашел, я была уже под потолком, в его руках… Он стал таким взрослым, сильным…

А потом перестал приходить. И началась травля.

- Танюшка, если ты только бы могла представить, что такое травля в маленьком поселке! Танечка, почему так несправедливо?  За что?

Моя начальница пошла в отдел кадров, где работает его отец, спросила:

- Что же Вы такое делаете с девочкой? Ведь Вы знаете, что все неправда!
- А зачем она нам нужна, такая старая и больная? Сын – наш единственный наследник, все ему – дом, жигуль, сберкнижка!

Бедная моя наивная Ленка – «лиственница» наша незапятнанная, цветок лазоревый…

- Когда я уезжала, он стоял в кругу друзей, глаз не поднял даже…
- Лен! Вот послушай меня…На мой характер я б такого ему высказала! С его жигулем и избой на курьих ножках…Ты не сможешь, я знаю. Не надо. Ну, и пусть он живет сто лет! С какой-нибудь толстой шваброй, глупой и дурацкой! Пусть. Эх…

- Швабры…не бывают…толстые

- Ну, вот! Улыбайся, я люблю твою улыбку! Смейся, презирай жадность и глупость! Терпеть его…ненавижу!

- Не надо...ненавидеть...

- Тоже мне – «наследник Тутти»!

И наполняются слезами, светятся недоумением Леночкины голубые, как сапфиры, и мои зеленые, как полынь, глаза…

Куда же она девается, юная благоуханная любовь?

Трепетная, как томление белых сов…

Печальная…

Короткая…

Исчезающая…