Последний долг

               
Мать знала, что скоро умрет, и готовилась к этому. Смерти она не боялась, считала, что пожила достаточно. Жизнь порой даже обременяла: тяжело было носить ее в высохшем, сгорбленном теле. «Куда еще жить-то, - часто думала она про себя, - и так без малого девяносто. Зубов нет, слышу, вижу плохо, руки-ноги не слушаются…» Одного не хотелось ей – умирать зимой, ложиться в стылую землю, которую тяжело будет рыть, готовя могилу. Но зиму она все же со скрипом пережила. Весной еще копалась в саду, в огороде, а к лету совсем ослабла и слегла.
Вынужденное безделье было непривычно ей, все хотелось куда-то идти, что-то делать. Но потом она убедилась, что в доме справляются и без нее, и успокоилась. Теперь ей оставалось одно – думать. И она думала, подводила итоги своей долгой, нелегкой жизни. «Пора, пора на покой, - рассуждала она, - ровесники-то мои давно уже там». Потом мать вспомнила мужа и снова, как живому, попеняла ему: «Почти на сорок лет ты меня опередил! Каково мне без тебя было!.. Ну да ничего, справилась. Детям помогла выправиться, внуков вырастила. Теперь вон уже и правнуки пошли…»
Вспомнив свою маленькую правнучку, она хотела позвать ее из соседней комнаты, но передумала: «Пусть играет! У нее ведь свои дела. Дела…» – Мысль матери быстро устремилась по новому руслу. Она вспомнила, что с малых лет у нее всегда было много дел, кончались одни – подходили другие. Вся жизнь прошла в заботах. «Верно говорят, что всех дел и за десять жизней не переделаешь. Ну да я свои, кажется, все сделала».
И тут же память ее тревожно напряглась, подсказывая, что осталось у нее невыполненным одно важное дело, не отдан один важный долг. «Сын! Как же я могла забыть про него!» – укорила себя мать.
Сына давно уже не было в живых. Он погиб в 44-м, совсем молодым. В официальном извещении сообщалось, что похоронен он в Польше, возле какого-то городка (мать забыла нерусское название), в братской могиле. После войны она собиралась съездить туда, посмотреть на последний сыновний приют, сказать сыну последнее материнское слово. Но поездка эта все откладывалась и откладывалась. Всегда находились другие дела, всегда оказывалось, что она больше нужна живым. Да еще и страшновато было ехать: все же чужая земля, чужая речь…
Так и остался за матерью этот долг. И вот теперь он мучил ее, не давал умереть спокойно. Она долго думала, как ей быть, а потом попросила дочь достать со дна сундука старый мужев портфель. Сама отыскала в нем полуистершуюся «похоронку» и заставила дочь написать письмо по указанному там адресу, прося жителей польского села написать ей, матери русского солдата, о могиле сына: сохранилась ли она, как выглядит, есть ли на ней его имя.
Письмо ушло в дальний край, а мать стала ждать. Ожидание даже придало ей сил: каждый день она подымалась и выходила на улицу, чтобы заглянуть в самодельный почтовый ящик. Вынув газеты и не доверяя своим глазам, она каждый раз просовывала пальцы в щель ящика и проводила ими по дну. Убедившись, что там ничего нет, спокойно шла домой. И снова ждала.
Мать твердо верила, что ей ответят. Не могли не ответить, потому что ее сын отдал свою молодую жизнь и за тех, кто живет сейчас в том селе, и они должны помнить его.
И ответ пришел. Мать сама принесла в дом этот большой конверт с яркими марками, сама прочитала письмо, хотя из-за плохого зрения уже давно ничего не читала. Жители далекого польского села писали ей, русской матери, что на холме, на месте старой братской могилы установлен у них гранитный обелиск. На нем золотыми буквами выбито 30 имен и среди них имя ее сына. В конверт была вложена цветная фотография обелиска, подножие которого утопало в цветах. Мать смотрела на нее сухими глазами, гладила глянцевый картон морщинистой узловатой рукой, и ей казалось, что она стоит там, у обелиска. Она даже чувствовала пряный запах вянущих цветов. «Вот мы и свиделись, сынок, - шептала она. – Спасибо добрым людям». Еще она подумала, что теперь отдан ее последний, самый важный долг.
…Больше мать не поднялась.