Когда реки потекут вспять

                Анатолий Музис

                КОГДА РЕКИ ПОТЕКУТ ВСПЯТЬ
                (рассказ геолога)
                               
                "Сибирь, где протекают величайшие реки мира, исклю-
                чительно многоводна.  Но воды Сибири идут через тай-
                гу, через тундры, в край стужи, к Северному Ледовито-
                му океану.  Они почти не служат нам.  Надо эту географи-
                ческую нецелесообразность исправить!..
                Поднятая плотиной вода Оби  пойдет обратно на юг и,
                выйдя  на южный  склон  Тургайских ворот,  поступит в
                Аральское море, которое поднимется на один метр и из
                горько-соленого станет пресным.
                Из Аральского моря могучий поток сибирских вод вс-
                тупит в Сары-Камышскую котловину, а из нее в Каспи-
                йское море.
                Водохранилище, созданное подпором Оби, может бы-
                ть усилено водами Енисея.  Для этого у Осиновских по-
                рогов надо построить плотину,  поднимающую уровень
                реки на 70-80 м  и направить сток воды  через Большую
                Кас и водораздел междуречья в приток Оби - Кеть..."

                (из газет)

   Катер ткнулся в мягкий грунт левого берега. Матрос спустил узкий деревянный трап и три человека спустились на берег. Одеты они были в короткие, старого образца телогрейки, подпоясанные широкими офицерскими ремнями. За спиной горбатились рюкзаки. Но на этом их сходство кончалось. Первый был обут в кирзовые сапоги, второй - в резиновые. На ногах третьего были американские тупорылые ботинки. Голову первого покрывала шляпа из твердого фетра, второй носил кепку, старую, мятую, с обтрепанным козырьком, третий красовался в берете. В руках у первого был геологический молоток на длинной ручке и с острым клювом, за плечом висело двух-ствольное ружье. Второй держал лопату, а за поясом у него был заткнут короткий плотницкий топор. Через плечо третьего висел фотоаппарат.
   Сойдя на берег, они, все трое, повернулись к реке и смотрели, как матрос подтянул на борт трап, а катер взбурлил за кормой воду и пятясь отвалил от берега. Матрос прощально поднял руку. Из гудка также вырвался прощальный хрип. Первый и третий приветственно подняли руки, прощаясь с катером. Он увозил последнюю память о внешнем мире. Сейчас они войдут в тайгу и никто не будет знать: где они... что они... И они тоже не будут знать, что же там, за чертой леса?
   Второй вздохнул. Видимо память отходящего катера вызывала у него невеселые воспоминания. Третий спохватился, что надо запечатлеть торжественно-исторический момент, открыл фотоаппарат, отбежал в сторону, чтобы на переднем плане кадра оказались две фигуры, а на задней - уходящий катер, и защелкал...
   Но ни попрощаться, ни сфотографировать как следует не дала мошка. Едва путники сошли на берег,  как тучи гнуса набросились на них, словно изголодавшая орава, давно поджидавшая их появление. Первый достал накомарник. Второй и третий последовали его примеру. Накомарники были типа высокого конусообразного капюшона, только впереди, перед глазами, носом и ртом, было вырезано квадратное оконце, затянутое плотной сеткой из черного конского волоса. И все трое сразу стали  неотличимо похожи  друг на друга, неотличимыми как лесные братья.
   Они зашли в тайгу и та сомкнулась за ними, как вода за ныряльщиками. Сначала лес был негустой, почва ровная и они продвигались довольно быстро. Но скоро тайга пошла плотнее - впереди, сзади, над головой, повсюду тайга, кольцом. Мокрая тайга. И никаких ориентиров. В общем-то они знали, что надо идти на запад, все на запад и, если не сбиться, то они выйдут к заимке Пимушиных. Но не сбиться было трудно.
   Довольно скоро дорогу им преградил завал. Бурелом, видимо, был свежий, результат недавней грозы, и тянулся непрерывной полосой. Они попробовали его обойти, но не смогли. В пределах ветроповала деревья лежали как попало: одно на другом, поперек, наискось. Падающее дерево сбивало второе, второе третье и так могло продолжаться километры. Торчали вздернутые кверху разлапистые корневища. Густая крона закрывала, маскировала пустоты между деревьями и, преодолевая эти таежные "баррикады", надо было все время пристально смотреть, чтобы не провалиться между стволов и не поломать ноги. А стволы мокрые. Одежда мокрая. Сверху дождь. Внизу болото. И с деревьев, между которыми приходиться продираться, каскады воды. Пришлось преодолевать завал, но лезть на двух-трех метровой высоте, по неровным деревьям, по мокрой скользкой коре, нагруженные рюкзаками со снаряжением и продовольствием, ружьями, лопатами, лотками было делом и не легким и рискованным. Дерево лежало на дереве, листва и хвоя закрывали провалы, пихта, ель, кедр, береза - все перемешалось...
   Когда они наконец ступили на твердую землю, оказалось, что под ногами болото, что уже темнеет и надо становиться на ночлег. Каждые десять- пятнадцать шагов Анин останавливался и сверялся с компасом. Тайга, завалы, мочажины, гарь ели  и молодого пихтача заставляли отклоняться и в маршрут постоянно приходилось вносить коррективы. Тайга темная, глухая. "Черневая"! Уж если здесь потеряешься, ни с какого самолета не разыщут. А день кончается. А надо идти. Стиснув зубы и подтянув пояс. Идти. Вроде и немного прошли, а брюки уже висят клочьями, одежда мокрая, сухая только прикрытая рюкзаком спина. Но Анин продолжает идти до тех пор, пока деревья становятся почти неразличимыми. Только тогда, видя, что до ручья им сегодня все-таки не дойти, он начинает подыскивать место для ночлега.
   Это место должно быть сухим и неподалеку должна быть вода. И то и другое на заболоченной местности - проблема. На болоте, по которому они идут, нельзя лечь и напиться из него тоже нельзя. Наконец, уже совсем в темноте, они набредают на относительно сухой пригорок и останавливаются, натягивают тент и раскладывают костер. Лес сразу становится иным. Там, где на него падает свет, он тянется в темную вышину стволами, озаренными неровными отсветами огня, а между стволов темнота.
   Они сушатся. Худолеев разыскивает рядом под корневищем поваленной лиственницы лужицу вытаивающего льда, начерпывает кружкой в ведерко воды и подвешивает его над огнем варить скудный ужин. Анин достает из кожаного планшета карту и наносит на нее точку - место предполагаемой остановки. В ожидании ужина, темной сырой ночью, они сидят у огня в накинутых на голое тело плащах и ждут, когда высохнет одежда.
   С охапкой дров, хоть с этим нет проблем, подходит Худолеев и сбросив их у костра, подвигается к огню так близко, что от мокрых штанин валит пар. Невысокого роста, в резиновых сапогах, заплатанных штанах, телогрейке, из под которой  выглядывает жилетка, он кажется порождением самой тайги. Он носит усы, ходит в "раскоряку", дышит натужно, с хрипотцой. Сказываются, очевидно, восемнадцать лет проведенных в шахте.
   У Худолеева темное прошлое,  которое он осторожно пытается умолчать, но в разговорах оно все-таки проскакивает. Вот и сейчас, подвигая к огню намокшие ноги, он пускается в воспоминания:
   - Эх, однажды я выкупался... в крещенье. Подрядился отец меня на праздник архиерея привезти. Кони у нас были добрые, по селу ни у кого таких не было. Взялся я за сорок рублёв, а тогда, это в двадцать четвертом было, пуд крупчатки
восемьдесят копеек стоил. Мне тогда семнадцать стукнуло. Запряг я тройку, туда домчал я мигом, а обратно - архиерей, два прислужника, груз - лед и не выдержал. Это шестого декабря-то...
   - Сколько же у вас лошадей было? - спросил Анин.
   Худолеев вздрагивает, как от удара, съеживается и, безнадежно махнув рукой, отвечает:
   - Чего там... Было... А теперь вот никак не прикину, куда мне на зиму податься. Пойти, однако, в тайгу, золотишко еще помыть пока здоровьишко еще не прошло...
   - Ты, Михеич, откуда родом7
   - Тамбовские мы.
   - А-а... Тамбовские! С Антоновым гулял!               
   - Не... Мы люди мирные. Хозяйство у нас было крепкое...
   - А как сюда попал?
   - То в двадцать девятом переехали.
   - Сами?
   Худолеев криво усмехнулся и сплюнул в костер.
   - Кого там "сами"! А за что?
   - Ну, как? С Антоновым не гулял, но ведь сочувствовал? Обрезом не баловал, допустим. А хлебушком помогал?
   - Кто сейчас упомнит? - уклончиво ответил Худолеев.
   - А все-таки, за что? Хозяйство, говоришь, крепкое! А что значит - крепкое?
   - Крепкое значит крепкое! В долг не просили.
   - Понятно. А работал кто?
   - Отец работал. Трое братьев нас...
   - А батраки?
   - Так то в страду, когда самим не управиться.
   - Вот видишь? И батраки! Время-то новое пришло, строй другой, а вы по старому норовили жить.
   - Так в Сибирь-то за что?
   - Не я судил, не знаю. Только сам скажи: реквизировали у вас хозяйство, согласились вы?
   Худолеев молчал.
   - Не согласились! А тут, и двенадцати лет не прошло, война! Немец нагрянул. Вы на чьей стороне были бы?
   - Так что же мы, своему народу супостаты?
   - Вот это ты правильно говоришь... Здесь!.. Сейчас!.. А тогда иные и по другому рассудили.
   - Я за других не ответчик.
   - Точно! Поэтому мы с тобой и сидим сейчас рядом, и курим. А "иные" в другом месте.
   Вода в ведерке вскипела и побежала через край.
   - Студент!
   - А! - Встрепенулся Иван. Слушая внешне миролюбивый разговор Михеича с Яковом Родионовичем он отвлекся, вспомнил отца.
   Взяли отца в 49-м, а вернулся он в 55-м, год назад, по реабилитации. Вернулся назад, но каким-то другим, постаревшим, тихим, молчаливым. Иван сразу поинтересовался:
   - Как там?
   - Дома лучше.
   Только и сказал, а смотрел грустно. Больше к этому разговору не возвращались. Но сейчас Иван вспомнил, как вернулся отец. Не по бесплатному "литеру", на скудные рубли купил билет в купейный вагон. Ехал "как все". А костюмчик затасканный, воротник на рубашке истертый... Встречали его на вокзале всей семьей. Плакали, целовали, смеялись. Отец держался достойно. Только губы дрогнули, когда увидел всех со ступенек вагона.
   - Я же говорил: по ошибке! - сказал он. - Забудем.
   Но нет, не забыли те годы ни мать, ни Иван. И сам отец не забыл. Не говорил только о том времени.
   А сейчас Худолеев как бы воскрешал прошлое. И в этом прошлом личные судьбы отца и Михеича стояли рядом.
   "Рядом? - Иван был удивлен своим открытием. - Не может быть!"
   Он настолько углубился в воспоминания, что не сразу мог сообразить, что хочет от него Худолеев.
   - Ты солил? - спрашивает его Михеич.
   - Солил.
   - Жаль.               
   - А что?
   - Самое вкусное выбегает.
   - Ну, Михеич! Я подумал, ты медведя увидел. С тобой не соскучишься!
   Он снял ведро с огня и разложил картошку по мискам.
   - Не рано? - спросил Анин.
   - Горячо - сыро не бывает! - ответил Худолеев.
   Поев, Анин первым обтирает свою миску и поднимается. Спать!
   Но отвлечься от своих мыслей Иван не смог. Он спросил тихо, еще не убежденный, что надо вступать в разговор с уверенным в своей правоте малознакомым человеком.
   - Значит, все что делалось - правильно?
   - Правильно! - убежденно ответил Анин. - Потому что в том была объективная необходимость.
   - А жестокость?
   - Жестокость лишь высшая мера необходимости. Петр Первый положил при строительстве Петербурга около миллиона жизней. А знаешь сколько в то время составляло население России?
   - Сколько?
   - Около пяти миллионов податных душ. Это значит около 20-30 миллионов человек.
   - Значит, Вы считаете, что жестокость Петра Первого исторически оправдана?
   - Жестокость никогда не оправдана, - ответил Анин. - Оправданной может быть только необходимость.
   - Необходимость в жестокости?
   - Необходимость действия. Но может быть и жестокости. Политическая борьба это борьба за власть крупных социально различных групп населения. И послабления здесь чреваты. Пример - Парижская коммуна.
   - Пострадавший этого не поймет.
   - Пострадавший - возможно, но политически грамотный - непременно! - Анин начинает устраиваться на ночлег. - Спать! Разговор интересный, мы его продолжим в другом месте.
   - В ГПУ? - спрашивает Михеич.
   Яков Родионович смеется долго, никак не может остановиться. Аж слезы выступили на глазах. Наконец он успокоился:
   - Ну, Матвей Михеич!.. Поговорили!..
   И снова утро, серое, но без дождя. Одежда почти сухая. Анин посмотрел на воду, которую они вчера в темноте пили сырой. Мутная желто-молочная жидкость.
   - И эту воду вчера мы пили с наслаждением!
   Худолеев, не отвечая, ставит воду на огонь. Вскипятив, отламывает от плитки небольшой кусочек чая и заваривает. Они пьют горячий чай с маленьким кусочком хлеба, потом Анин шарит по карманам, выскребая последние крошки махорки. Но, все что можно было, он выскреб еще вчера. Он отряхивает табачную пыль и поднимается.
   - Пошли.            
   И снова болота, чаща, густые заросли пихтача, повальник, гари. Они идут медленно, очень медленно, часто делая остановки. Иногда попадаются кедровые шишки. Они вышелушивают орехи и на ходу грызут их. Это приглушает голод, но
отвлекает и один раз Анин проваливается в болото по пояс, а второй раз падает и промокает "до нитки". Они выбираются на пригорок и, пока он сушится, Худолеев копает шурф. Копает он удивительно быстро и аккуратно. Анин еще не успевает обсохнуть, а метровый шурф уже готов. Глубже копать нельзя, проступает вода.
   Анин перетирал пальцами влажный белый песочек со дна шурфа, когда Михеич прервал его размышления.
   - Однако, странно Господь Землю сотворил. На правом берегу горы, грунт каменистый, золотишко водится. А здесь низменно. Куда ни ткнешь, песок да глина. К чему бы так?
   - Я скажу, - ответил Анин, - только не по богу, а по науке... В давние времена земля раскололась, там, где теперь Енисей. Правый берег стал подниматься, левый опускаться.
   - Бывает разве такое? - недоверчиво переспросил Михеич.
   - Бывает. Как объяснить тебе не знаю.  Ты сам должен знать больше, чтобы понять. Но, поверь. Наука говорит, что бывает. Так вот, когда правый берег поднимался, а левый опускался, с гор в низину устремились ручьи, реки, талые воды. А реки и ручьи что несут? Сам знаешь - песок, гальку. А в низине вода застаивалась, значит накапливались глина, торфа. Это все еще до раскола. А когда раскололась земля, Енисей лег и отделил горы от низины.
   На щеку ему падает первая капля дождя. Он вздрагивает. Надо идти, пока опять не промокли.
   И снова спуски, подъемы, болота, завалы. Мы идем со скоростью примерно 1-2 км в час. Над головой тучей вьется мошка. Идем в сетках. Это затрудняет наше продвижение, но имеет то преимущество, что ветки не так больно хлещут и царапают лицо.
   А день опять кончается. Второй день. По предварительной наметке сегодня должны были выйти к зимовью, значит завтра рискуем не дойти до заимки Пимушиных. А мы итак уже второй день под дождем.
   Анин снова останавливается и сверяется с картой и компасом.
   - Надо бы пройти сегодня еще немного, - говорит он.
   Но деревья впереди уже становятся неразличимыми.
   Привал подобен вчерашнему. Темнота. Костер. Лежаки из двух бревнышек. В чайнике булькает вода...
   Все устали. И то, что не вышли к зимовью, удручает. Не заблудились ли. Тайга справа, тайга слева, тайга над головой. Вокруг тайга, мокрая, густая, неразличимая. Ты как под водой. Вынырнуть бы, да оглядеться. А как?
   Вдруг Михеич нарушил молчание.
   - Нет, однако. Если бы на месте Енисея была трещина, то вся вода под землю бы ушла. Нет?
   - Ну, Михеич! Ты даешь!
   - А все-таки?
   - Так разлом земли еще не трещина. Породы плотно прилегают, палец не просунешь. Это так называемые "ослабленные зоны". И вода по ним поднимается, а не опускается. Справа она с гор стекает, то есть выше лежит, слева ее мерзлота подпруживает. А под Енисеем, в ослабленной зоне, водоупорные глины. И путь грунтовым водам только наверх. Потому Енисей такой многоводный.
   - Воля твоя, Господи! Чудеса творишь!
   - Михеич! А ты веришь в бога? - спросил Иван.
   - Раньше верил.
   - А сейчас?
   - Сейчас и сам не знаю. Думаю, бог есть. Только как он допускает такое?
   - Что "такое"?
   - Ну, чтобы не верили в него.
   - Религия всему находит объяснение. Говорят: испытание он послал людям, -
сказал Анин. - За то, что не признали его, не поверили.
   Михеич промолчал.
   - А, кстати! Не слишком ли много испытаний? Война, например. Двадцать миллионов жизней только с нашей стороны. Разруха. Горе. А?
   - Не хули бога! - угрюмо сказал Михеич.
   - Веришь, значит. Правильно! Верить надо. Я тоже верю. Только ты в свое, а я в свое.
   - В своего бога? - удивился Иван.
   - В бога я не верю. Но мало говорить: "Бога нет!". Надо объяснить, что же есть. Но если  сказать "материя,  или объективная реальность,  данная нам в ощущениях", это мало что объяснит. Михеич скажет: "Бог?! Материя?! Какая разница".
   А разница есть. Если мир создан Богом, то он неизменен. Неизменны и отношения угнетения и эксплуатации, неизменна и созданная Всевышним природа. А если мир объективен, то есть существует реально сам по себе, то он и развивается по
законам диалектического материализма. Познав эти законы можно преобразовывать мир на пользу человеку.
   Вот мы, например, здесь затем, чтобы распознать закономерности Обь-Енисейского водораздела и повернуть воды Енисея в Обь. А если воды текут по воле Бога, мыслимо ли их повернуть?
   Религия консервирует мышление, мешает реальному познанию, а следовательно и преобразованию общества и природы.
   - Это как же? - не понял Михеич. - Против течения?
   - Проект есть: повернуть воды сибирских рек в Каспий. Плотину поставят на Енисее, ниже Осиновских порогов, уровень воды поднимут и потечет она в Обь через Касовские галеи, там, где раньше волок лежал...
   - Господи, - перекрестился Михеич. - Так это ж конец света! В священном писании сказано: "...и потекут реки вспять!"
   - Нет, Михеич! Это не конец света. Это начало новой жизни. Ванюша наверняка доживет, он молодой...
   - Может быть, - сказал Михеич и стал устраиваться на ночлег.
   Он положил под голову топор, на него шапку и лег на бревнышки, как на нары, привычно и спокойно. Поверх себя он накинул телогрейку и из под нее смешно торчали его голые, мозолистые, изуродованные ревматизмом ноги.
   Он лежал с закрытыми глазами, ощущая как с одной стороны его обогревает огнем костра, с другой обдувает холодным ветерком с моросящим дождичком. Но не это мешало ему заснуть. Растревожил его начальник разговорами. Повернуть реки вспять! Сказка, конечно, но заманчива! Уж кому-кому, а ему, крестьянскому сыну доподлинно известно, что может дать вода землям, пронизанным солнцем. Особенно черноземам. Но все его существо восставало против нового. Это новое лишило его родного крова, привела сюда на "тропу будущего", к человеку из другого мира. Этот человек не кричал на него, не командовал. Он ел с ним из одного котелка, спал на таких же бревнышках. И ему не нравилось, когда его называли "начальник". Значит ему  м о ж н о  было  сказать слово  поперек. А, если можно, то ох как хочется - поперек. Чтобы видел: и он, Михеич, человек!
   Иван тоже заснул не сразу. Два бревнышка не казались ему жесткими. Он даже удивился, до чего же удобно вот так, на этих бревнышках. С сумкой под головой и телогрейкой поверх. Его ботинки сушились на двух колышках, но на ноги он натянул сухие и потому теплые шерстяные носки,  домашние. Он лежал и сквозь невысокое пламя костра видел неподвижную фигуру Михеича. Смешно торчали из под телогрейки его босые ноги. Блики огня ложились и на лезвие топора под головой. И Иван вдруг подумал: "А что если он ночью топором, по доброй памяти двадцать девятого года?" И тут же другая мысль, успокаивающая: "Однако, не решится. В тайге он не заблудится. Факт! Но куда ему потом? На Енисей - спросят: "С кем он был? Где они?" К кержакам? Дороги не знает. Когда выйдут к заимке Пимушиных, тогда другое дело. Хоть и староверы там, а все-таки к нему ближе. В бога верят. Советской власти сторонятся. А здесь - нет! И Яков Родионович спит спокойно..."
   Но Анин не спал. Нет, его не беспокоили мысли о Михеиче. Он знал, видел: Михеич смирился со своей участью. На решительное не способен. Нет для него ни дождя, ни тяжелых завалов, ни мокрых болот. Много месяцев прошло с того дня, как он прочитал в "Литературной газете" статью В.Юрезанского "Цвести садам в пустыне". В этой статье говорилось: "Сибирь, где протекают величайшие реки мира - Обь, Енисей, Лена - исключительно многоводна. Но воды Сибири идут через тайгу,  через тундры, в край стужи, к Северному Ледовитому океану. Они почти не служат нам. Надо эту географическую несообразность исправить!.. - и далее, развивая план инженера Давыдова, план поворота сибирских вод в пустыни Средней Азии, автор писал: Поднятая плотиной вода Оби пойдет обратно на юг и выйдя на южный склон Тургайских Ворот, поступит в Аральское море, которое поднимется на один метр и из горько-соленого станет пресным... Из Аральского моря могучий поток сибирских вод вступит в Сары-Камышскую котловину, а из нее старым руслом Узбоя в Каспийское море. Водохранилище, созданное подпором Оби, может быть усилено водами Енисея. Для этого у Осиновских порогов надо построить плотину, поднимающую уровень реки на 70-80 метров и направить сток воды через водораздел междуречья в приток Оби - Кеть...".
   И вот теперь он идет по этому пути. Ему поручено провести первые изыскания,  протянуть первую ниточку, по которой потом в эту землю будут вгрызаться экскаваторы. А ведь война, можно сказать, кончилась только-только. Еще не восстановлено разрушенное. Люди еще не привыкли к гражданским профессиям. А страна уже смотрит в будущее. В далекое будущее! И красота его, Якова Родионовича, профессии в том, что позволяет ему идти впереди века. Он сейчас на дороге в будущее. Он уже видит, как высокая плотина поднимает уровень воды в Енисее и они через Большой Кас, через Маковский волок устремляются в Кеть, а оттуда в верхнюю Обь. Ради такого стоит потрудиться. Но с кем он должен выполнить эту работу? Михеич смотрит если не в прошлое, то из прошлого. А Ивану хотя и жить в будущем, но что он знает о нем?..
   Но усталость берет свое. Засыпает и Яков Родионович.               
   Утро, как утро, но без дождя. Уже хорошо! Костер горит не в полную силу, но все же не загас. Ночью, поочередно, они вставали и поддерживали живительное пламя. Очередность, конечно, относительная. Кто первый почувствует, что мерзнет, просыпался и подкладывал дрова. Но потом спит уже пока не встанет другой.
   Над огнем сушат промокшую за ночь одежду, одеваются, обуваются. Михеич кряхтит, натягивая резиновые сапоги - портянки великоваты, а оторвать жаль.
   Анин на удивление молчалив. Он не говорит спутникам, что к зимовью на ручье Пимушином они должны были выйти еще вчера днем, а к вечеру быть на заимке. Но сегодня уже начинается третий день пути, а они не вышли даже к Пимушиному ручью.
   Они идут, как и вчера и позавчера, молча, преодолевая заросли и завалы. Останавливаются, чтобы  раскопать шурф и опять - вперед сквозь чащу...  И вдруг просвет.
   - Пимушиха!
   Да, это она самая, долгожданная, желанная Пимушиха. Отсюда должна пролегать тропа к заимке.
   Необычайная тяжесть сваливается с плеч Анина. Он шел правильно. А то, что проходимость тайги оказалась ниже предполагаемой, так этого никто не мог предвидеть.
   Они переправляются по поваленным  деревьям на противоположный берег, находят свежие следы человека, порубку и тропу. Потом находят зимовье. Его подмыло и оно провалилось в землю, одна крыша торчит, да и та заросла.
   - Надо же! - удивляется Иван. - Вслепую, и так точно!
   - Во-первых, не вслепую, - поправляет его Яков Родионович. - Шли по компасу, я шаги считал. Во-вторых, главное: я знал, куда иду, так сказать - видел цель!Завалы, болота... Приходилось, конечно, отклоняться, но сбиться с пути они не могли.
   - Шаги считать? Это же обалдеть!
   - Три шага - два метра, к этому быстро привыкаешь. Я даже дома на улице порой ловлю себя на том, что иду и шаги считаю...
   Они уже не хотят ни есть, ни отдыхать. Идти, только идти. Но Михеич достает из рюкзака лоток.
   - Я помою маленько, - говорит он.
   - Помой, - соглашается Анин. Он знает, Худолеев ищет золото. Что ж, пусть ищет. - А мы пока чаек соорудим.
   Берега Пимушихи не для прогулок. Они густо заросли тальником, завалены буреломом. Идти можно только у берега по воде.
   Михеич ищет место откуда удобнее взять пробу на промывку и Яков Родионович с Иваном слышат как он чертыхается:
   - Не река, змея! Лешак ее забери!
   Анин пользуется остановкой, чтобы сделать необходимые записи в дневнике, а Иван раскладывает костер и подвешивает на огонь чайник.
   Некоторое время они сидят молча. Потом Анин прячет в полевую сумку дневник, а Иван говорит:
   - Занятный мужик Михеич. Смотришь на него, то страшно становится, а то жаль, хоть плачь.
   - С чего слезы-то? - спрашивает усмехаясь в бороду Анин.
   - Неустроенный он какой-то.
   - Оттого и неустроенный, - спокойно говорит Анин, - что смотрит  если не в
прошлое, то из прошлого. А мы сейчас на тропе в будущее.
   Проклиная господа бога и всех святых возвращается мокрый до пояса Михеич. Он сразу стаскивает сапоги, выливает из каждого по кастрюле воды, и кладет их подошвами к костру. Затем начинает стаскивать штаны.
   - Провалился? - спросил Анин.
   - Берег осклизлый. Не удержался.
   Михеич развешивает на просушку штаны и остается в грязно-серых подштанниках. Они тоже мокрые, но Михеич машет рукой:
   - Высохнут. На мне.
   Он смывает на железный совочек мокрый шлих с лотка и сушит его над огнем. В одной руке он держит совок, в другой кружку с горячим чаем. И сам - в подштанниках!
   - Цирк! - говорит Иван. - Тебя, Михеич, сейчас только за деньги показывать.
   Анин не дает развить эту увлекательную тему:
   - Шлих черный?
   - Черный, - ответил Михеич. - Не блеснет даже.
   - Да! - соглашается Яков Родионович. - Здесь вряд ли будет золото.
   - Для чего ж копаем тоды? - Как бы сам с собой разговаривает Михеич.
   - Канал здесь будет, - говорит Иван.
   - Канал... Канал... - бурчит Михеич и начинает напевать:
   - То дождь, то снег, то мошкара над нами,
     Сидим в тайге с утра и до утра...
   - Михеич! - обрывает его Анин. - Спел бы что-нибудь другое.
   Худолеев смотрит на него волком.
   - А что, по ухам бьет?
   - Будь человеком! Не ставь в неудобное положение.
   - А что? Заложишь?
   "Наглеет Михеич!" - подумал Иван. - А что будет, когда выйдем к заимке? Хоть и староверы там, а все к нему ближе. В бога верят. Советской власти сторонятся".
   - Ладно. Шуткую я. А вот как насчет послабления? Слышал я, понапрасну людей ссылали?
   Иван заметил, что Яков Родионович не ответил на прямо поставленный вопрос.
   - Ну как, обсох? - спросил он. - Идти надо...  А то, вот, возьми у меня штаны запасные.
   - Все равно мокнуть, - бурчит Михеич, натягивая наполовину сырые штаны.
   И действительно, с серого неба снова накрапывает мелкий холодный дождичек.
   Анин выверяет тропу и берет курс на заимку. До нее остается километров 10-11. Дождь продолжается. Анин идет по привычке считая шаги. Шаги считает "тройками" - левой раз, правой два, левой три, правой четыре...  Умножишь на два, получишь метры. Вот и сейчас, он ведет счет и засекает время. В первый час проходят 1625 "троек" - три с четвертью километра. Останавливаются, так как опять мокры насквозь. Снова костер, снова выливают воду из сапог, выжимают носки и портянки. Штаны снимают и держат над огнем как трубки - теплый воздух про-ходит сквозь них, как сквозь трубы для "буржуек" - так сушить быстрее...
   За второй час проходят около четырех километров. Еще немного и еще чуть-чуть и вон она, Пимушиха. Уже видны крыши.
   Заимка всего на два домика. На лай собак выходят двое мужчин. Они вопросительно смотрят на пришедших, которые стоят за калиткой и мокнут.
   Несмотря на темноту и моросящий дождь можно различить, что один из них высок ростом и плотного телосложения, второй - ниже на пол головы, но тоже плотный, коренастый. У молодого в руках ружье.
   Так они стоят некоторое время, две группы незнакомых людей, разглядывая друг друга в темноте. Потом Анин спрашивает:
   - Мы из экспедиции. Можно к вам?
   - Заходите.
   Изба просторная и чистая. В сенях мельничная установка с конным приводом, в комнате большая русская печь, лавки вдоль стен. В красном углу большая икона Христа-спасителя в серебряном окладе. Под иконой полочка, покрытая рушником. На ней две толстые книги: большая черная с золотым обрезом и поменьше в твердом красноватом переплете. Сразу видно старого издания.
   Хозяин высокий, широколицый, подстриженный в кружок. Борода черная, окладистая, с проседью. Взгляд внимательный, выжидающий.
   - Мы из экспедиции, - представляется ему Анин. - Я начальник отряда Яков Родионович Анин.
   - Из Енисейска? - как бы между прочим спрашивает хозяин.
   - Экспедиция в Енисейске. А мы к вам прямиком, с Енисея.
   Хозяин критически оглядывает их грязную порванную одежду.
   Кивает головой: - Похоже!
   И снова смотрит вопрошающе: мол, здесь-то вам что нужно?
   - Если можно, мы поживем у вас дня два-три? - говорит Анин. - А дальше на Касовские галеи пойдем.
   - Лады, - говорит хозяин. - Завтра потолкуем. Устали поди.
   - Устали, - подтверждает Анин. - И промокли.
   - Мать, - говорит хозяин не поворачивая головы. - Собери на стол гостей попотчевать.
   Из-за печи появляются женские фигуры, видимо хозяйка, невестка и девочка, вероятно внучка хозяина. Одеты они в длинные темные платья. Головы повязаны темными платками по-монашески, видны только лица от бровей до подбородка.
   Хозяйка сноровисто достает ухватом из печи казан с еще теплой картошкой, невестка приносит огурцы, творог, сметану. Хозяйка быстро выставляет снедь на стол, деревянный, чистый, просторный. Внучка подает на чистом полотенце круглый каравай, свежий, вероятно сегодняшней выпечки.
   - Вы уж разрешите ваши мисочки, - просит хозяйка. - С посудой у нас плохо.
   Мужчины - хозяин с сыновьями и гости, садятся за стол.
   Сыновья, что выходили встречать, как и отец крепкие, широколицые, ширококостные. Хозяин заимки, Тимофей Савельевич, и его старший сын Федор, сразу видно, одна плоть и кровь. Темные, бородатые, "сурьезные". Младший сын, Влас, словно на отшибе. Он такой же стати, плотный, коренастый, но ростом ниже и, главное, бритый и стрижен по городскому. И ходит немного в развалку. Пригляделся  - ну, конечно! Из-за ворота выглядывает полосатая тельняшка. Чудеса! Кержак в тельняшке!
   Иван видит, как Влас прячет улыбку, нагибая голову. Чувствует, наверное, что тельняшка здесь не к месту.
   Единственно, что хочется сейчас гостям, так это обсушиться и лечь спать.
   - А для согрева не найдется? - спрашивает Анин.
   Старший сын выжидательно смотрит на отца. Тот чуть нагнул голову.
   - Подождите, - говорит старший сын. Он уходит и вскоре возвращается с четвертью медовухи.
   Михеич, мокрый и незаметный до этого, подается вперед словно гончая, почуявшая добычу. Хозяин наливает каждому. Мутная желтоватая жидкость. Михеич припадает к стакану и, не глядя по сторонам, выпивает одним духом, ставит стакан на стол и выжидательно смотрит на хозяина.
   - Поешь, - говорит Михеичу Анин и тот, словно проснувшись, тянется к миске с горячей картошкой.
   Яков Родионович тоже выпивает свой стакан залпом, но спокойно, словно не медовуху пьет, а кефир. Пьет и Иван. Сладковатый напиток, после которого становится и теплее и веселее.
   Выпивает стакан медовухи и хозяин, за компанию. Сыновья к медовухе не прикладываются.
   Горячая картошка со сметаной! Кажется, что давно уже не ели так вкусно и так сытно. Хозяин наливает  еще по стакану. И снова Михеич проглатывает его, словно боится не успеть. Хозяин не смотрит в сторону Михеича, но Анин чувствует, что у того нарастает  неприязнь к Михеичу. Эта неприязнь появилась еще раньше, когда Михеич, войдя в избу, попытался неловко перекреститься на икону. Ничего особенного, Михеич, как и хозяева, верующий. Но вера-то у них разная: у хозяев - старая, они староверы, и крестятся двумя перстами, а Михеич веры канонизированной при Петре I и крестится он тремя перстами. Вроде разница небольшая, а преграда непреодолимая. И теперь к тому же медовуха, точнее торопливость граничащая с неприличием.
   Хозяин наливает и по третьему стакану и по четвертому. Но все молча. Гости насыщаются, хозяева наблюдают. Мужчины. Женщины, подав на стол, скрываются за занавеской, что отделяет простенок за печкой, словно и не было их.
   "Надо будет образумить Михеича, - думает Анин, - и Ивану объяснить, где находимся".
   Они согреваются и пьянеют. Им стелят на полу шкуру сохатого, тут же за лав-кой, на которой они сидят. Покрыться дают три тулупа. Они валятся спать в прямом смысле этого слова. Едва хватает силы снять  верхнюю  мокрую  одежду. Спать!.. Спать!.. Спать!..

                2.
   Первым проснулся Анин. Он сразу ощутил и мягкую теплую шкуру, и уют жи-
лья, потянулся и подумал, как хорошо, что они не в лесу.  Но тут же открыл гла-
за и разглядел свою сухую одежду, заботливо сложенную хозяевами на лавке.
   За окном еще  густели сумерки,  но обитатели  заимки уже  не спали.  Хозяйка,
одетая во все темное и повязанная платком, как и вчера, по-монашески, хлопо-
тала у печи,  доставая оттуда ухватом  одни чугунки  и устанавливая другие.  Ей
помогала девочка лет двенадцати, худенькая, одетая во все белое.
   "Как мотылек, - подумал Яков Родионович, - а живет в темноте".
   Вошел Тимофей Савельевич. Он был обсыпан мучной пылью.
   Вслед за ним вошел Влас. Тимофей Савельевич взглянул на него.
   - Готово! - сказал Влас.
   - Баньку вам протопили, - сказал Тимофей Савельевич. - Поснедаете,  можете -21-
помыться.
   Яков Родионович приподнялся на шкуре, протянул руку за одеждой.  Сидя на-
тянул рубашку,  затем поднялся,  надевая штаны.  Как только он стал одеваться,
поднялся и Михеич. Тыльной стороной ладони расправил усы - вот, мол, и мы в
порядке. А что вчера, так было ли это?
   Иван тоже проснулся.  Но он только приоткрыл один глаз,  а вставать не торо-
пился. На шкуре так тепло и так мягко. Это тебе не бревнышки у костра.
   Но Анин взглянул на него и Иван выпрямился, как пружина.  Молодой, подви-
жный, он быстро натянул сухую одежду и первым подошел к рукомойнику, ори-
гинальному умывальнику-бочонку. Но тот был пуст.
   - Где у Вас вода,  - спросил он и сразу почувствовал,  что на него как-то стран-
но смотрят.  Смотрит неожиданно притихший Яков Родионович, взглядом суро-
вым и осуждающим  - хозяин,  как будто с испугом - хозяйка,  а Влас,  наоборот,
с веселыми искорками в глазах.
   - Давайте Вашу кружечку, - ласковым голоском сказала девочка.
   Она  ополоснула руки,  зачерпнула  ковшиком  из кадки  и сверху,  осторожно,
чтобы не коснуться, наполнила его кружку.  И, когда она отошла, хозяин заулы-
бался, а хозяйка, быстро вытерев руки о передник, стала собирать на стол.
   - Вы уж разрешите ваши мисочки, - как и вчера попросила она.
   Вчера Иван не обратил на это внимания, но сегодня он уже понял, что дело не
в посуде.
   Сели за стол.  Пока хозяйка  перекладывала  горячую картошку  из чугунка по
их мискам, Яков Родионович наклонился к нему и тихо сказал:
   - Ничего сам не трогай. Кержаки здесь живут, староверы. Ни посуды их не ка-
сайся, ни с женщинами не заговаривай... Они сами все дадут...
   - Ешьте на здоровье, - сказала хозяйка и отошла в сторону.                -22-
   - Это что же, как в граде Китеже? - изумился Иван.
   - Как в граде... - кивнул Яков Родионович. - Россия велика...  Смотри внимате-
льно, еще не то увидишь.
   Тимофей Савельевич, отряхнул с колен мучную пыль, сел рядом.
   - Давайте с нами? - предложил ему Анин.
   - Благодарствую, мы уже...
   Он сидел  с гостями,  хотя работа  ждала его.  Но и не  только из  вежливости.
Анин понимал:  вчера было  не до разговоров,  сегодня надо объяснить кто они,
зачем здесь. Да и нужда была к хозяину, надо было, чтобы он помог.
   - Трудная тайга здесь, - сказал он, кладя ложку.
   - Трудная, - подтвердил хозяин. Но ни о чем не спросил.
   - Мы поживем у вас день- другой? - спросил Анин. - Окрестности посмотрим,
потом дальше пойдем.
   - Ищите чего?
   - Местность обследуем. К верховьям Каса нам надо.
   - Болота там. Непроходимые.
   - Знаю. Я на Малый Кас выходил.  Со стороны Оби.  По карте Маковский во-
лок через  Касовские  галеи  лежал.  Землепроходцы  раньше  по нему  с Оби в
Енисей переваливали.
   - То когда было! Нет там теперь волока.
   - Волока нет. А люди? Раньше, я знаю, жили там.
   - Все равно, не пройдете. С Большого Каса к Малому летом пути нет.
   - А на Большом Касе есть люди?
   Тимофей Савельевич не ответил и Анин правильно понял: люди там есть, но
говорить о них Пимушин не хочет.
   - Нам бы туда и обратно,  -  продолжал Анин.  -  Мы никого тревожить не бу-
дем.  Посмотрим и уйдем.  Вот только  тайга тяжелая.  Если бы  можно было у  -23-
вас лошадь арендовать. Мы заплатим...
   Тихон Савельевич качнул головой.
   - Нет. Лошади сейчас самим нужны. Уборка не ждет.  Да и не пройти туда с
лошадьми. Об эту пору туда и пешему не просто.
   - И вы не ходите?
   - Зимой по всей тайге охотничаем. А сейчас, да с лошадью... Нет, не пройти...
   - Пройдем! - сказал Яков Родионович  и было в его голосе такое убеждение,
что не только Иван и Михеич поверили,  что они пройдут,  но и Тимофей Са-
вельевич перестал сомневаться.
   - Что ж, с богом!  - сказал он и поднялся.  Вечор может отец выйдет,  с ним
поговорите. Он тайгу как никто знает.
   - Спасибо, - сказал Яков Родионович. - Обязательно...  А теперь что? Кости
попарим?
   Он говорил весело, скрывая за шутливым тоном огорчение.  Тайга действи-
тельно тяжелая. А без лошади опять все на себе. Да и много ли унесешь? Хо-
рошо, если на Касовских галеях хозяева такие же гостеприимные... Впрочем,
гостеприимство - закон тайги.  Сомневаться не приходится. Примут даже не-
друга.
   Влас проводил их к бане. Иван взял ведро и направился к колодцу.
   - Куда? - остановил его Яков Родионович. - Я ж сказал,  никакой самостоя-
тельности.
   - Так воды же, из колодца!
   - Нельзя не колодезным ведром.
   - Я принесу, - сказал Влас. Он опять улыбался.
   - Я думал, сказки все это, про град Китеж, - сказал Иван.
   И Михеич оглядывался по сторонам, удивлялся:
   - Надо же, не дошла сюда Советская власть!                -24-
   Его сутулая фигура даже выпрямилась.               
   - Остался бы? - спросил Яков Родионович.
   Михеич от неожиданности помотал головой, как лошадь.
   - Не-ет...
   - Что так? Ни Советской власти! Ни колхозов!
   - Нет! - уже твердо ответил Михеич.  - Это же все равно, что в лагере. То-
лько без конвоя.
   - Живут же люди.
   - Нет. Так нынче уже не живут.
   Подошел Влас, принес два ведра студеной воды.
   - Баня истоплена, - напомнил он.
   Как и другие строения на заимке Пимушиных, баня была сложена из кед-
ра.
   Солнечное дерево - кедр.  Рослое, сухое,  горит хорошо,  и плодоносит, и
не гниет.  Стены из кедровых бревен  как бы хранят  солнечное тепло и су-
хость.
   В парную вел  небольшой сухой предбанник,  наполненный теплом кедра
и жарко  истопленной  печи.  Белье сложили  на лавке.  Хозяйственный Ми-
хеич сразу ухватил таз.
   - Вы погрейтесь маленько, а я, однако, постираюсь.
   Он быстро наполнил  таз водой  и начал шваркать  куском хозяйственно-
го мыла по нательному грязно-серому белью,  которое, казалось, не отсти-
рать никаким мылом.
   В парной  еще было сухо.  Тусклый свет  из маленького  оконца освещал
бревенчатые потемневшие от жара, почти коричневые стены, широкие то-
лстые доски,  выстилавшие пол,  и большой "семейный" полок, сделанный
из таких же толстых досок.  На нем могло  уместиться сразу  человек пять.    -25-
В углу громоздилась большая печь без дымохода из камней,  привезенных,
видимо, с Енисея, и обмазанных и скрепленных глиной. Со временем  гли-
на затвердела, подверглась обжигу и теперь сама выглядела как камень. А
по центру печи помещался котел, покрытый  деревянной крышкой. Из под
крышки выбивался слабый пар  и тянулся в противоположный угол, наис-
косок, где под потолком виднелась маленькая отдушина. Зимой ее затыка-
ли тряпкой.
   - Начнем? - спросил Яков Родионович.
   Он приподнял крышку,  зачерпнул ковшиком кипятку и плеснул на кам-
ни. Жаркий и влажный тропический вихрь  возник над каменкой и проне-
сся над головой к отдушине.  Иван даже присел.  А парная сразу наполни-
лась жаром, на теле выступил пот.
   - Еще?
   Иван пожал плечами - мол, как знаете.
   Яков Родионович плеснул еще раз, жар в парной прибавился, но эффект
был уже слабее. Видимо по сухому пар шел активнее.
   - Полезли наверх,  - предложил Яков Родионович  и первый забрался на
полок.
   Поднялся наверх и Иван.  Сухие доски обжигали.  Иван слез, зачерпнул
из ведра у двери холодной воды и обдал доски.
   - Чтобы не изжариться, - пояснил он.
    Они сидели свесив ноги и опустив головы.  Тело обволакивал влажный
жар.  То-ли влага, то-ли пот струились по груди, по спине, заливали глаза.
Вот также сидели когда-то и их далекие предки из града Китежа. Из сказ-
ки.
   Но Иван все-таки разглядел: Яков Родионович выглядел очень любопы-
тно - грудь волосатая, шея бычья.  Не иначе в молодости баловался штан-
гой. Волосы намокли, спутались.  Борода тоже вроде стала меньше, слип-
лась.  Он сидел закрыв глаза,  полностью отдаваясь наслаждению теплом,       -26-
влагой, чистотой и отдохновением.   
   Но у Анина отдыхало только тело. Мысли были устремлены туда, за ба-
ню, где начинался путь к Касовским галеям.  Лошадей хозяин не дал. По-
жалуй,  он сказал правду:  не пройти с лошадьми.  Значит нужен  провод-
ник.  На этот вопрос  хозяин не ответил.  А проводник нужен.  Касовские
галеи не шуточные. Можно и не выбраться.
   Дверь приоткрылась и в парную бочком прошмыгнул Михеич. Вид его
был смешон:  голый,  а на голове  зимняя  шапка-ушанка  с опущенными
ушами, как в мороз, и на руках брезентовые рукавицы.
   - Чтой-то холодно у вас, - сказал он и взялся за ковшик.
   После третьего "поддатия" он полез на полок,  а Иван, наоборот, скати-
лся вниз.  Сидя на корточках, он наблюдал,  как Михеич  начал отчаянно
нахлестывать себя веником,  отчего кожа его мгновенно из белой превра-
тилась в красную.
   - Хорошо! - стонал он. - Ой, хорошо!
   Там,  на полке,  видимо было  до того "хорошо",  что даже Яков Родио-
нович не выдержал и спустился вниз. А Михеич просил:
   - Ванюш! Поддай ишшо! Что-то холодает!
   Иван  плеснул еще  и Михеич  наверху  завыл  от восторга.  В это время
приоткрылась дверь  и вошел Влас.  Он не собирался мыться,  только ска-
зал:
   - Кваску вам принес. - И вышел.
   - Погодь-ка...
   Михеич  соскочил  с полка,  схватил ковшик  и выскочил  в предбанник.
Менее чем через минуту он вернулся с полным ковшом, но пить не стал.
   - А ну, держись!
   И поддал квасом на каменку.
   Духовитый обжигающий вихрь, еще более яростный чем первый, проне-         -27-
сся по парной,  захватил и тех,  что сидели на полу.  Уши обожгло так, что
Иван схватился за них руками. И Яков Родионович пригнулся.
   А Михеич уже кричал с полка:
   - Кто храбрый? Полезай сюды!
   Яков Родионович выждал немного и поднялся наверх.  Чтобы не отстава-
ть, залез на полок и Иван. Жара стояла одуряющая.  Михеич уже лежал ни-
чком, окуная голову в таз с холодной водой. Яков Родионович взялся за ве-
ник.
   - Погодь, начальник. Давай я тебя попарю! - поднялся Михеич.
   - Ну, попарь!
   - Студент! Помогай!
   Веселый азарт захватил Ивана.  Вдвоем они хлестали начальника,  а Ми-
хеич поучал:
   - Да не так, ты!  Не так!  Бьешь, будто зло держишь.  А ты смотри, как я!
Кончиком, кончиком... И легонько, чтобы ласково...
   Наконец Яков Родионович поднялся.
   - Спасибо! Хватит! Так и кожу снимете.
   - Ложись, студент! Твоя очередь! - командовал Михеич.
   - Я сам...
   - Не бойся! Не оторвем... Эка ты паря какой... Красивый... Девки небось
по тебе сохнут.
   - Я женат.
   - Ну и шо? Разве женатому запрещается?
   - Не запрещается, а не рекомендуется.
   - Что так?
   - Хочу, чтобы семья у меня была крепкая.
   - Это ты хорошо сказал, - Михеич опустился на пол и присел на корточ-     -28-
ки. - Крепкая семья это хорошо! У меня тоже могла быть семья. В двадца-
ть девятом как раз и жениться надумал. И девку приглядел. Статная была
девка. Да и я не такой как сейчас... Не получилось. Ни тогда, ни после.
   Нет, не мог он забыть того,  что было и что "не получилось".  Не мог он
забыть и того, что получилось.
   А Иван не понимал Михеича. Ну, было!.. Ну, не получилось!.. Так ведь
все в прошлом.  А жизнь она вот она, сегодня,  и жизнь хорошая, веселая,
полная задора и перспектив. Смотри вперед, что без толку оглядываться?
   А Яков Родионович понимал. Не может смотреть вперед тот, у кого гла-
за на затылке. И не объяснить ему. И не помочь. Надо только постараться,
чтобы не сбился он окончательно: не спился, не ушел в разбой, чтобы ра-
бота приносила ему пусть маленькую, но радость!
   Потом они сидели в предбаннике, глотали прохладный воздух, запивали
его квасом.
   - Бельишко под баню кинем, - сказал Ивану Яков Родионович. - Хозяева
помоются, тогда замочим, а завтра постираем.
   - Ладно,  - сказал Иван и взглянул при этом на сподники Михеича.  Они
висели над ними на веревке и вроде были много светлее. 
   Тем временем Михеич  по быстрому оделся и вышел.  Неодолимая сила
влекла его.  Вчера пришли поздно, затемно, устали, промокли. Потом вы-
пили.  Сладковатая на вкус  медовуха  казалась слабенькой,  а вот поди ж
ты,  свалила.  А с утра - баня.  И только сейчас он смог оторваться от сво-
их спутников,  от зоркого  взгляда хозяина,  и посмотреть на заимку. Она
напоминала ему то далекое детство, тот хутор,  на котором он вырос.  Та-
кой же  добротный,  обширный,  огороженный  почти  таким же  забором.
Лес был, правда, совсем не таким, только с одной стороны хутора, а с дру-    -29-
гой простиралось обширное поле.  Летом на нем желтея переливалась ро-
жь,  а зимой оно простиралось безмолвным белым покрывалом,  за краем
которого скрывалась невидимая глазу деревня.  Только дымки морозным
безветренным  утром поднимались  за белым  полем.  А здесь  вокруг лес,
мало сказать лес - тайга, глухая, полная своих шорохов и загадок. Но лю-
ди живут, как и у того поля.  Как и там тогда пашут для себя, держат ско-
тину для себя,  промышляют белку и соболя,  хотя и на продажу,  а по су-
ти то же для себя.  И вот это  "для себя" делало заимку Пимушиных близ-
кой его сердцу и родной.
   Впрочем, так ли? Хозяин косится на него. Здесь господствовали законы,
которых не было на его хуторе. Старая вера. Он перекрестился тремя пер-
стами и сразу поймал  на себе косой  взгляд хозяина.  У староверов  крест
двухперстный. И курить у них нельзя. И есть из их посуды нельзя. И воду
не колодезным  ведром не бери.  И не заматерись...  А как высказаться  не
выматерившись?..  Яков Родионович и Иван  были вовсе из другого мира.
Но их принимали. Верно. А он, Михеич, - другое дело. В их глазах он был
вероотступником.
   Михеич неожиданно остро почувствовал, что на заимке он не пришелся.
И все-таки она была ему близка.
   Вот спят они втроем бок о бок на одной земле. Только смотрят Яков Ро-
дионович и Иван куда-то вперед. Начальник рассказывает, поверить труд-
но. Хотят повернуть реки вспять! Воды Енисея переправить в Обь, а отту-
да вверх  по течению,  через засушливые  пустыни  Приаралья  в Каспийс-
кое море. Сказка, конечно, но заманчиво!  Уж кому-кому, а ему, крестьян-
скому сыну,  доподлинно известно,  что может дать вода земле, пронизан-
ной солнцем.
   А Иван-студент слушает начальника раскрыв рот. Верит каждому слову.       -30-
Может быть и правда все это.  Может быть так оно и будет. Ведь учат лю-
дей в институтах. Не зря, наверное.
   Вот вышли  они к заимке  Пимушиных.  Пахнуло на  Матвея  знакомым,
давно забытым.  Хутор в тайге, по-сибирски - заимка! Крепкое хозяйство,
хотя и не сравнить с ухваткинским.  Оно и понятно! Природа не та! Сеют
на маленьких полянках  на водоразделе,  где посуше.  Да и то,  только для
себя.  И чтобы скотину прокормить:  три лошади,  коров штук восемь. Зи-
мой промышляют охотой. Заимка поставлена добротно. Дома теплые. Ам-
бары и сараи вековые. Только как же они живут здесь, в отрыве от людей?
   Живут в старой вере.
   И этим тоже напомнили  они отцовский дом.  Там веру держали прочно.
За годы скитаний, годы проведенные на руднике образа святых угодников
потускнели в памяти.  Не помогли они тогда, в двадцать девятом, ни отцу,
ни братьям, ни ему, Матвею. И трудно было теперь сказать, верил он в бо-
га или нет?  Но сейчас  прежнее поднялось  откуда-то  из глубины,  из тех
пластов души,  что отложились  еще в глубоком  детстве.  Их не затронул
плуг  преобразований.  Но у Пимушиных  Бог был хотя  и тот же,  но вера
иная. И Михеич на заимке "не пришелся". Во-первых, он сходу нехорошо
показался пристрастием к медовухе; во-вторых, много курил, и, хотя ухо-
дил курить за амбар и даже за ограду,  не мог укрыться от косых взглядов
хозяев;  в-третьих,  он был иного направления в вере.  Яков Родионович и
Ванюха - безбожники, люди другого мира. Можно не принимать этот мир,
но он - реальность. Глупо не считаться с реальностью. А он, Михеич, дру-
гое дело.  Он отступник в глазах Пимушиных.  А давно известно:  безбож-
ников карает бог, а отступников - люди!  И карают жестче и беспощадней,
чем извечного врага!
   И Михеичу стало страшно.  Безбожники оказались  ближе ему,  чем Пи-       -31-
мушины.  Он будет держаться поближе к начальнику, к Ивану и вздохнет
с облегчением, только когда они покинут заимку.
   Нет, к прошлому возврата нет!  Нельзя жить на мертвом острове в океа-
не жизни.  Верить в бога можно,  но нельзя доводить эту веру до абсурда.
Новый мир, новые люди. Жить с ними можно. И все же: "Пойти еще в та-
йгу золотишко помыть? А там, глядишь, может и колхозы распустят".
   Он зашел за амбар.  Здесь, в тишине и безветрии, укрытый бревенчатой
стеной от хозяйских глаз, он чувствовал себя свободнее.
   Достал кисет, свернул цигарку. Затянулся с наслаждением.
   И вдруг, за спиной:
   - Покурим?!
   Вздрогнув от неожиданности, он оглянулся. Влас. Стоит, ноги широко.
Как на палубе. Улыбается.
   - А ты куришь?
   - Курю.
   - А отец увидит?
   - Да он знает.
   - И что?
   - А ничего. Я здесь уже отрезанный ломоть.
   - Ну, закури.
   Оторвал клочок от газеты, насыпал махорки.
   - Где научился?
   - На флоте. Семь лет служил. В Японию плавал.
   - Позвали или сам пошел?
   - Сам.
   - Наш Родионыч больше похож на кержака, чем ты.
   - Похож, не значит, что кержак.                -32-
   - И то верно. Он другой веры.
   И тут за амбар завернул Яков Родионович.
   - А я ищу тебя, - сказал он Михеичу. - Думаю, куда запропастился?
   - Мы тут от ветру укрылись.
   - Знаем мы, от какого "ветру"... И ты, Влас! Не боишься, отец заметит?
   - Я потихоньку.
   - Он в армии пристрастился. Теперь и отец не отучит, - сказал Михеич.
   - На флоте... - поправил его Влас.
   - Вон ты какой!?  -  протянул Анин.  -  А я все к тебе  присматриваюсь. Ви-
жу, не похож на других, а в чем - не определю.
   Влас засмеялся.
   - Здесь еще  дедушкин  дух силен.  А я...  я и вовсе  на корабле  комсоргом
был.
   - Послушай, комсорг!  -  вдруг живо сказал Яков Родионович.  -  Пойдем с
нами проводником. Очень нужно.
   - Отца надо спросить, - серьезно сказал Влас. - А я, что...
   - С отцом поговорим. - пообещал Яков Родионович. - Поговорим!
   А Иван подумал с удивлением: "Надо же! Анин просит..."
   Но долго думать ему не пришлось.
   - Вот что! - сказал ему Яков Родионович. - Пройди-ка с Матвеичем вокруг
заимки. Задайте пару шурфов. А я тем временем, попробую насчет Власа...
   Заимка располагалась  на высоком обнаженном угоре.  Когда-то здесь все
выгорело,  а теперь  земля разделана,  стоит сжатый  хлеб в копнах,  пустой,
очевидно летний дощатый балаган, в стороне видна пасека.
   Иван выбрал  место для шурфа  на самом  краю поля.  Худолеев не спеша 
снял дернину,  под которой  обнажилась  мокрая  глинистая земля.  Но и ее
оказалось немного,  сантиметров  двадцать, и обнажился песок,  как и в тех   -33-
шурфах, что они копали, когда шли к заимке. Но тогда Матвеич копал быс-
тро, споро,  Иван тогда смотрел на него и удивлялся мастерству и сноровке.
А сейчас Худолеев едва ковырял лопатой.  Прошло уже с пол-часа,  а он уг-
лубился не более чем на пол метра.
   - Разве так копают? - сказал ему Иван. - Так и к утру не управишься.
   - Так я же к вам промывальщиком шел, а не проходчиком,  - миролюбиво
ответил Худолеев.
   - Скажи, что не хочешь.
   - Здоровьишко не позволяет.
   - Что же ты Якову Родионовичу не скажешь?
   Михеич промолчал.  Он не раз встречал таких людей,  как Анин.  Они не
прибегали к принуждению,  но обладали такой силой внутренней правоты,
что ослушаться их, борони бог, немыслимо.  Анин был из "тех". Он требо-
вал работы и его требования были безоговорочны.  Да если по совести,  то
и не договаривался Михеич  ни на должность проходчика,  ни на должнос-
ть промывальщика.  Он числился экспедиционным рабочим  и должен был
делать  все,  что прикажут.  Но приказывать  мог начальник.  А не  студент,
который в тайге  сам без году неделя...  Но что зря...  Иван славный парень.
С виду серчает, а зла на сердце не держит.
   Иван стоял сдвинув брови, как если бы на его месте был Анин.
   - Дай лопату!
   К его удивлению Худолеев охотно подчинился. Он вылез из шурфа, отрях-
нул налипший  на мокрые  штаны песок  и стал сверстывать  самокрутку.  А
Иван взял у него лопату и стал яростно выбрасывать песок.
   "Что делать с Михеичем? - думал он. - Раньше было просто: приказал - вы-
полняй! А не то!.. Как бы на его месте поступил Анин? Ему Михеич не стал
бы противоречить. А с ним, с Иваном, Худолеев совсем другой... Ну, ладно!    -34-
Пусть сидит. Потом они посчитаются..."
   А Худолеев дымил у него над головой и молчал. Но и ему молчание, види-
мо, стало в тягость и он сказал:
   - Удивительный человек, Яков Родионович.  Ну, понятное дело, золото. А
пустой песок, что зря...
   Иван распрямился. Злиться ли на него? Объяснять ли все заново?
   - Темный ты человек, Матвеич.  Неужели не поймешь? Век старательства
отходит,  как отошли  твои кони.  Новая жизнь строится.  И тебе в ней тоже
место есть. Не все же по лесу волком бродить.
   Что-то дрогнуло в лице Матвеича.
   - Оно, конечно, спасибо тебе на добром слове.  Однако, молодой ты ишшо.
Не знаешь многого.
   - Чего же еще я не знаю?
   - Лиха не изведал,  - вздохнул Михеич. - Все при тебе,  и дом,  и семья.  В
институте, вот, обучаешься.
   - А что же ты не вернулся? После войны можно было.
   - Можно, - согласился Миихеич. - Я попробовал.  Вышел на "железку". А
жизнь,  как та "железка",  грохочет,  несется куда-то.  Эшелон туда,  эшелон
сюда. А я, как на обочине.  Все чужое, все мимо. Вроде, пока на Алдане зо-
лото копал,  изменилась жизнь.  И подумал:  "Ухватка, поди, разорена.  Ни
родных, ни дружков не осталось. Куда ехать?"
   - На завод пошел бы, на стройку...
   Михеич не ответил. Окурок уже жег ему пальцы, а он прищурено смотрел
куда-то поверх.  Да разве же  он не мечтал  вернуться?  Кого не тянет в род-
ные края? Но родные места и манят и страшат. Нет там родных, кто его при-
мет? А старожилы, если живы, припомнят старое. Хоть и молод он был тог-
да, хоть и не ответчик за отца и братьев, а все одна кровь. Старший-то брат, -35-
Степан,  служил  у Деникина,  с Антоновым  гулял.  Расстреляли его.  Здесь
никто ничего не знает. А там?  Разговоры кругом: деревня разорена... земля
неухожена...  скот побит...  пахать  нечем  и не на чем...  восстанавливаются
колхозы...  Нет. Нет, деревня, Матвею "не светила". И завод. Не привык Ма-
твей к самостоятельности.  На руднике все по другому, по приказу:  подъем,
завтрак, штольня, барак, ужин, отбой.  А теперь  - иди,  куда хочешь,  делай,
что знаешь... А куда идти? Словно на чужбине...
   Окурок все-таки ожег ему пальцы.  Бросил его в шурф,  схватился пальца-
ми за ухо. Увидел, что Иван смотрит на него, ждет ответа.
   - Нет, - помотал он головой.  - Нет.  Золотишко дело сподручнее.  Да и ду-
мал, вернусь в Ухватку с капиталом, тогда и почет будет другой. Фарт свой
искал.  В Забайкалье,  потом на Ангаре.  Вышел к Енисею.  Вроде  и к дому
ближе. Только не фартило мне. И года подступили. И задумался я о спокой-
ной жизни...  Вот она и есть теперь  эта самая спокойная жизнь...  Да ты что
не копаешь?
   Он поднялся.
   - Сиди, сиди...  - нарочито нахмурил брови Иван. - У тебя здоровье не поз-
воляет.
   Но Михеич забрал лопату из рук Ивана,  который, кстати,  и не очень соп-
ротивлялся, и тоном старшего сказал:
   - Молод ты ишшо норов показывать...
   Сказал беззлобно,  примирительно  и Иван подумал:  "Что с ним?  Неуже-
ли дошло?".
   Анин не пошел в маршрут в надежде, что после бани хозяева будут отдыха-
ть и он поговорит  с ними спокойно  и под хорошее настроение.  Но такое не
произошло.  И после бани они разошлись каждый со своим делом,  только на
работу почище.  А Яков Родионович остался один.  Даже хозяйка что-то пере-   -36-
бирала в сенях лишь изредка заглядывая в избу.
   "Что ж, - подумал Анин. - Нет худа без добра.  Покамералю, по крайней ме-
ре". 
   Он достал дневники, карту. В маршруте - на ходу, под дождем, вечером при
свете костра - писать было неудобно.  Он ограничивался короткими записями,
а то и просто пометками на карте. Теперь по отметкам он восстанавливал мар-
шрут,  записывая,  что помнил.  А помнил он почти все и поэтому на пройден-
ный отрезок у него уже складывалась готовая геологическая карта. Это только
для Михеича  пески  были  "одинаковыми",  потому что  не содержали  золота.
Даже Иван  различал грубые  гравийные выносы  горных рек,  тонкие илистые
прослои озер, глинистые пески оплывин. Да мало ли!
   Он и не заметил, как стемнело. Вошла хозяйка и зажгла лампу.
   - Скоро снедать будем, - сказала она.
   Анин собрал все свои бумаги, сел за пустой стол.  В углу теплилась лампад-
ка под иконой, лежали уже давно примеченные книги.
   - Можно посмотреть? - спросил он.
   - Отчего же не посмотреть, - ответила хозяйка. - Только они не по тепереш-
ней грамоте писаны.
   Анин снял с полки ту, что побольше, темную, с золотым обрезом. На потус-
кневшем от времени переплете  прочитал писанное  поморским полууставом:
"Четьи минеи", что следовало переводить,  как "чтения ежемесячные", - сбор-
ник житий святых,  составленный по месяцам в соответствии с днями чество-
вания церковью каждого "святого". "Четьи-минеи" служили обычно для нази-
дательного  "душепользования".  Но перед Аниным лежал  редкий экземпляр,
составленный в старообрядческой среде Андреем Денисовым. Анин был уве-
рен,  что даже его дед,  славянист по образованию,  не держал  в руках подоб-
ное издание.
   Думал ли Яков Родионович, что когда-нибудь пригодится ему дедовская на-  -37-
ука.
   Начал читать.  Медленно.  По складам.  Во-первых, подзабыл, конечно. Во-
вторых,  старославянский язык не похож на современный.  Точнее,  значение
слов сходное,  а произношение  и написание  совсем иное.  Слово  "господь",
например, пишется "гпдъ" и еще черта сверху. Но постепенно втянулся. Под-
нял голову  -  хозяйка сидит напротив,  подперев голову руками,  слушает. И
невестка рядом, и внучка. Когда подошли и не заметил. Стал читать дальше.
   Притча, на которой он открыл книгу, в простой назидательной форме пове-
ствовала о том,  как Христос  явился к  язычникам,  в обычаях  которых было
идолопоклонничество  и жертвоприношение,  и сказал им,  что принес за них
жертву богу  - плоть свою и кровь свою.  И поскольку,  после снятия с креста
его обмыли водой, то он заменяет им обряд жертвоприношения обрядом омо-
вения.
   События, связанные с признанием в конце 10 века Древнерусским государс-
твом /Киевской Русью/ христианской религии  в качестве официальной и гос-
подствующей было обусловлено развитием Древней Руси. Eе интересы требо-
вали установления  такой государственной идеологии,  которая защищала бы
ее право  на собственность  и помогала бы  держать в повиновении  крестьян.
Старая, языческая религия,  возникшая в первобытном обществе, этим требо-
ваниям не удовлетворяла. А христианство было той религией, которая соотве-
тствовала ее интересам. Принятие христианства диктовалось также необходи-
мостью укрепления внутреннего единства Древнерусского государства путем
создания единой государственной идеологии.  Вместе с тем принятие христи-
анства сблизило Русь со всеми христианскими государствами, особенно с Ви-
зантией,  содействовало развитию  древнерусской культуры.  Знаменуя собой
установление  новой идеологии,  более прогрессивной,  чем в первобытно-об-
щинном строе,  принятие христианства Русью  было важным этапом  в разви-     -38-
тии древнерусского государства.
   Но когда  Яков Родионович  поднял голову  и взглянул  на слушателей,  - за
столом собралась уже вся семья Пимушиных,  - то увидел,  что они восприни-
мают притчу абсолютно: да, пришел Христос и примером своим, жертвой сво-
ей обратил людей в свою веру!  И говорить им что-то обратное, значило оста-
ться не понятым, более того - нажить в них врагов.
   Тихон Порфирьевич  поднялся  и взял с полки  из под иконы  вторую книгу,
поменьше, в красном переплете.
   - А эту не прочитаете? - спросил он уважительно. - Ее и дедушка прочитать
не может.
   "Дедушкой" в семье Пимушиных все звали отца Тихона Порфирьевича.
   В это время в сенях раздался шум. Иван с Михеичем вернулись из маршру-
та и снимали грязные сапоги.  Анин подождал пока они вошли и принял кни-
гу из рук Тихона Порфирьевича. А тот только сурово взглянул на вошедших,
требовательно призывая их к тишине,  и те,  еще не зная в чем дело,  затихли
и осторожно, чуть ли не на цыпочках подошли к столу.
   Яков Родионович разглядывал книгу в красном переплете. То было "Еван-
гелие",  или "благовестие",  одна из четырех книг т.н. Нового завета, повест-
вующих о "земной жизни" Иисуса Христа. И неудивительно, что даже деду-
шка не мог  его прочитать.  "Евангелие" тоже было древнего издания, более
того - на церковно-славянском языке. Этот язык широко применялся в прош-
лом на Руси в богослужебной, церковно-религиозной, а также научной пись-
менности и оказывал сильное влияние  на русский литературный язык впло-
ть до XVШ века. По своему происхождению он относился к старославянско-
му языку, но то был язык восточных и южных славян /болгар, сербов, хорва-
тов/ и если в книге  "Четьи-минеи" слово было  трудно прочитать,  но прочи-
танное, оно было понятно, то написанное на церковно-славянском было тру-     -39-
дно и прочитать и понять.
   И все же,  к своему собственному удивлению,  Анин чувствовал,  как в его
памяти, из самой глубины ее,  всплывают лежавшие там доселе чужие, мало
знакомые слова,  оживают  и срываются  с языка готовыми  фразами.  Он не
все понимал, что читал, запинался, останавливался.  Он читал, как в студен-
ческие годы немецкий язык: слова произносил,  но значения их не понимал.
И здесь  ему на помощь  приходили Пимушины.  Они поправляли его,  если
он произносил слово неверно, разъясняли фразу, если Яков останавливался,
теряя ее смысл.
   Постепенно,  строка за строкой,  он овладел  и второй  притчей  о деяниях
Иисуса Христа. То была притча о вере.  В ней рассказывалось, как к Христу
подошла больная женщина и попросила вылечить ее. "Ты сын божий, - ска-
зала она. - Ты все можешь". " Иди, - ответил Христос. - Ты будешь здорова".
"Нет,  -  возразила женщина.  - Если ты сын божий,  то вылечи меня сейчас".
"Я же сказал тебе:  иди, ты выздоровеешь".  Женщина упорствовала:  " Если
ты не можешь вылечить меня сразу, значит ты не сын божий". "Как же я мо-
гу тебя вылечить,  - сказал Христос, - если ты сама не веришь в свое исцеле-
ние?".
   Анина поразила последняя фраза. Нет, конечно она не имела отношения к
святым "чудесам".  Это была  квинтэссенция  житейской мудрости,  вложен-
ной в уста Христа  составителями  "Евангелия".  Ни одно дело,  ни большое,
ни маленькое не может быть сделано без уверенности в том,  что его можно
сделать.
   Но как и с  первой притчей,  слушатели приняли  прочитанное абсолютно:
Христос не мог исцелить женщину потому что она не поверила в его божес-
твенное происхождение. Бог покарал женщину за неверие.
   Некоторое время  за столом  сохранялось молчание.  Первым нарушил его     -40-
Тимофей Савельевич.
   - Собирай снедать, -  сказал он хозяйке  и обе женщины,  хозяйка и невест-
ка, и даже маленькая Аленка, разом поднялись из-за стола и направились
к печи.
   На заимке был порядок.  Ничего никому никогда не приходилось повторя-
ть дважды.  Такой "порядок"  глушил инициативу,  а женщины,  так те, вооб-
ще, были на рабском положении.  Но нарушь сложившиеся обычаи и заимка
распадется, пропадет, не выживет.
   Как и вчера  одно за другим следовали соленые огурцы,  вареный картофе-
ль,  суп или вернее густой  мясной навар,  каша тыквенная,  каша гороховая.
Подавалось каждое блюдо поочередно,  в одной миске для гостей,  в другой
для хозяев.  Тимофей Савельевич перед каждым блюдом поспешно,  словно
стеснялся,  клал широкий  двуперстный крест.  Женщины обедали за кухон-
ным столиком.
   Когда подали мед, Тимофей Савельевич нарушил молчание.
   - Ты, поди, из наших будешь? Признайся! - сказал он, обращаясь к Анину.
   - Почему?
   - Порядки  наши  знаешь,  соблюдаешь  их.  Не куришь.  Не выражаешься.
Обратно же, борода... Книги наши читаешь...
   Яков Родионович улыбнулся.  Он, конечно,  не стал объяснять, что бороду
сбреет, когда вернется домой,  что не курит,  потому что уважает законы за-
имки, и не выражается,  не потому что кержак,  а просто потому, что так вос-
питан, интеллигентно.
   - Нет, - сказал он. - У меня корни другие.
   - Есть ведь кержаки, что в миру живут.
   - Нет, Тихон Савельевич, я не кержак.
   Пимушин посмотрел с недоверием.
   - Не таись... На Касовских галеях, что надобно?.. Там скиты стоят. Не бо- -41-
итесь?
   - Чего?
   - Тайга, однако.
   - Тайги не боимся.
   - Так ведь она - тайга! Войти просто, а выйти не каждый сможет.
   - Не варнаки же здесь. Люди. Мы ничего плохого не делаем.
   - Вижу. Однако, бывает и хорошие люди не возвращаются.
   И тут в разговор вступил Влас.
   - Бать! Я схожу с ними? Белку за одно посмотрю.
   Тимофей Савельевич бросил на него быстрый взгляд, чуть дрогнула боро-
да в ухмылке.
   - Сходи, коли есть охота.
   Умный человек Тимофей Савельевич.  Все видит,  все понимает. Лишних
слов не говорит.  И насчет тайги, не пугал - предупреждал.  В скитах дикие
кержаки занорились, могут обойтись совсем не так, как Пимушины.
   - Вот спасибо! - сказал Анин. - Я, признаться, сам хотел попросить.
   - Не за что благодарствовать, Влас все равно той дорогой не ходил.
   - Кто же ходил?
   - Дедушку надо спросить.  Он здесь на сто верст окрест все знает.  - И по-
вернулся к Власу. - Сходи, позови.
   Савелий Порфирьевич, маленький, седой старичок, многократно крестит-
ся на иконы, садится на лавку и равнодушно спрашивает:
   - Пошто старика тревожите?
   Но равнодушие это внешнее.  Маленькие глазки  старика живые и внима-
тельные, как бы говорят: "Мы хоть и в глуши живем и старой веры придер-
живаемся, но и нас так просто не объедешь".
   - Дедушка, - отвечает Влас. - Расскажи, как к Касовским скитам пройти.    -42-
   Савелий Порфирьевич  некоторое время  сидит молча,  прикрыв глаза бе-
лыми ресницами. Потом говорит:
   - Уходил я от мира.  Думал далеко ушел,  ни царь,  ни новая вера достать
не могли. Ан, однако, Советская власть достала.
   - И что же? - осторожно спрашивает Анин.
   - А ничего, - спокойно отвечает он.  - При Советской власти живи где хо-
чешь, веруй во что веруешь.
   - А как же с тропой, дедушка? - напоминает ему Влас.
   - Тропа что ж,  лет осьнадцать назад была тропа.  Ноне лесоповалы, дож-
ди... Поди и затесов не сыщешь.
   Он рассказывает, как шла тропа, и путь,  которым предстоит идти, стано-
вится Анину яснее.  Вернее, ему становится ясно,  что никакой дороги сей-
час к истокам  Большого Каса нет.  Он благодарит.  Старик поднимается и
снова многократно крестится.
   - Пойду, однако.
   Во дворе  залаяли  собаки.  Тимофей Савельевич  и Влас вышли  во двор.
За ними вышел и Анин.
   Он увидел, что за изгородью стоят два паренька и, так же как и он вчера
вечером, с опаской смотрят на собак и на незнакомых им людей.  По тяже-
лым котомкам,  домотканым курткам и стрижке,  почти такой же как у Ти-
мофея Савельевича,  под кружок,  можно было догадаться,  что они из тай-
ги и что путь их далек.
   Тимофей Савельевич отогнал собак и провел их в избу.  Здесь и без того
было тесно, а теперь стало и вовсе не продохнуть.
   Савелий Порфирьевич быстро взглянул на вошедших, сказал тихо:            
   - Однако, тесно здесь, пусть у меня ночуют.                -43-
   - Мы,  пожалуй,  в бане переночуем?  - вопросительно глядя на Тимофея
Савельевича, сказал Яков Родионович.
   - Можно и в бане, - согласился хозяин. - Там, поди, просохло.
   - Пусть ко мне идут, - распорядился Савелий Порфирьевич и вышел.
   Тимофей Савельевич кивнул Власу.
   - Проводи.
   Влас и пареньки с котомками вышли. Анин повернулся к Ивану и Михе-
ичу.
   - Пора и нам.
   Баня просохла, но темные бревенчатые стены еще приятно держали теп-
ло да в воздухе стоял аромат березового веника.
   Влас принес охапкой полушубки и звериные шкуры.
   - Чтобы мягче было, - сказал он.
   Михеич тотчас принялся застилать ими широкий полок.
   - Ну вот, а ты боялся! - весело сказал Власу Яков Родионович.
   - Это отец Вам уважение оказал, - ответил Влас. - У нас такие книги даже
дедушка прочитать не может. Особенно красную.
   - А что, дедушка один живет?
   - Не один. Братан с ним живет, жена его, дочка. Только дедушка к смерти
готовится и ничего от мира не принимает. Горел он однажды. Изба, одежда,
ружье, пудов сорок меда - все сгорело. Он тогда сел на пенек и заплакал. А
потом сам восстановил, своими руками.
   - А книги, что под иконой, его?
   - Его. Он их первыми спасал.
   - Хорошие книги, - сказал Анин, словно вздохнул. - Редкие. Таких в обихо-
де теперь, моно сказать, не сыщешь.
   - А ты откель такой премудрости научен?  - вдруг спросил с полка Михеич.  -44-
   - Отец в Томской гимназии славянские языки преподавал.
   - Из дворян, значит? Или духовный?
   - Нет, Михеич, не угадал! Отец мой - ссыльный. Политический.
   - Надо же! Тоже каторжник!
   - Тоже! Если не вспоминать: когда и за что?
   - Большой чин у отца?
   - Нет отца. Погиб он.
   - Не в тридцать седьмом?
   - В восемнадцатом. Его белогвардейцы расстреляли. Как видишь, не одно-
му тебе досталось.
   - Ну-ну... Сам-то партейный?
   - Партейный! - Анин не заметил,  что ответил по худолеевски. - В 41-м вс-
тупил.
   - Сам не воевал?
   - Нет. Здесь работал. По золоту. Американцы ведь в долг давали, не даром.
   - А не скажи! Их тушенка помогла!
   - Не тушенкой же мы войну выиграли. Ты на "Западе" давно был?
   Михеич только ухмыльнулся.
   - Вот! А я не так давно ездил на Полтавщину.  Знаешь, что от Полтавы ос-
талось?  Трубы печные,  и то не везде.  Город  - одни хаты-мазанки.  Только
три здания новых,  среди них  - церковь!  Кадетский корпус  старых времен,
стены кирпичные  в метр толщиной  - один остов.  В парке колонна мрамор-
ная с орлом наверху - памятник Петру в честь победы над шведами,  - и его
хотели свалить, гады! Говорят, двумя танками тянули да надорвались. И по-
чти вся Русь к западу от Волги вот так, в развалинах.  Пустыннее, чем в тай-
ге. И поднимать нечем, вот, как у нас,  лопата - и все!  А друзья заокеанские
свою технику - автомашины у них были хорошие: "студебекеры", "виллисы",      -45-
"джипы", суда "либерти" времянки,  корпус почти что жесть,  но механизмы
послужили бы, - словом,  все забрали, за океан и там под пресс.  Ни себе, ни
людям!
   Даже Михеичу стало жаль такой неразумности.
   - Чего же они?
   - А с того, что дружба дружбой, а табачок врозь! Гони копейку! Но только
мы поднимем! И то, что в развалинах, и здесь - тайгу.
   По лицу Худолеева  невозможно было  определить,  что он думает.  Нако-
нец, он осторожно спросил:
   - Теперь, что же, тронемся или как?
   - Поработаем пока отсюда. И Власу надо собраться.
   - Загостились... - ворчит Михеич с полка. - Пора бы уж...
   Влас, сидевший до этого на корточках у порога и слушавший их разговор,
поднялся.
   - Нищему собраться, только подпоясаться. Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, - отозвались все трое хором.
   А когда Влас вышел, Иван спросил:
   - Ты что, Михеич, по дождю соскучился?
   - Из дома идти погоды не выберешь... А здесь все чужое...
   И до Ивана вдруг дошло: Михеич боится!  Ну, конечно! Если он, Иван, и Яков
Родионович в глазах Пимушиных антихристы,  то на то воля божья. Он их и по-
карает!  А Михеич - вероотступник!  Отщепенец! Таким нет прощения на земле.
И покарать его вправе не только бог, но и люди. Вот и жмется Михеич поближе
к "своим", вот и торопит: "Загостились! Пора бы уж...".
   Но Михеич  уже посапывал там,  на полке.  И Иван тоже  забрался наверх и за-
рылся в теплые мягкие шкуры.

                3.
   Ночные гости ушли на следующий день. Ушли они рано, но, разбуженный про-  -46-
вожающим лаем собак,  Иван в окне увидел, что уходят они уже подстриженные
по городскому. Он усмехнулся этому нехитрому превращению.
   Пришел Влас. Он теперь держался с ними как свой.
   - Кто такие? - спросил Иван, кивнув за забор.
   - С соседней заимки,  -  ответил Влас.  -  Братьев Титовых сыновья.  Слышно в
этом месяце призыв ихнему возрасту, вот они и идут.
   - Ведь ваша вера не разрешает в армии служить, людей убивать?
   - Вера-то она старая, а власть новая.
   К полудню  погода совсем  разъяснилась  и Анин решил  выходить  не мешкая.
Влас напарил в дорогу сохатиного мяса,  Тимофей Савельевич дал муки, дедуш-
ка - меду. После полудня, попрощались, закотомились и выступили в путь.
   Впереди, прокладывая направление, шел Влас. За ним с топором Михеич, сле-
дом Иван. Анин пропустил их всех мимо себя - в нем сильна хозяйская привыч-
ка, уходя с привала окинуть все последним взглядом.  Вот и сейчас он оборачи-
вается и видит:  вся семья Илюшиных  вышла проводить их.  Они стояли кучно,
мужчины посередине,  женщины по бокам,  дети впереди.  Особенно выделялся
сынишка Федора,  внук Тимофея Савельевича  и правнук Савелия Порфирьеви-
ча шестилетний Гришутка. В руках у него было духовое ружье и на мир он смо-
трел еще из-за  изгороди заимки,  но Анин подумал  почему-то,  что это именно
ему придется  водить пароходы  по Великому Сибирскому водному пути,  кото-
рый возможно пройдет через истоки Малого Каса.
   И вот, гостеприимная заимка Пимушиных - позади. Сразу же за изгородью ки-
лометра на полтора тянется гать. Ноги скользят по мокрым бревнышкам, между
которыми хлюпает вода.  Иногда бревнышки тонут,  когда на них наступают,  и
вскоре все идут уже с мокрыми ногами.  Первым промок,  конечно,  Иван - он в
ботинках.  Но и остальным не легче.  Кусты, трава по-прежнему сырые.  Вода с
них попадает на штаны, а по штанам в сапоги.  Даже если штаны выпущены по-   -47-
верх сапог. Все необходимое - на себе. В рюкзаки уложены продукты, тент, пла-
щи, посуда, боеприпас к ружьям.
   На каждом килограммов по 25 груза, а тропа - одна видимость, только затесы,
а под ногами целина и целина.  За день прошли 6 км. К темноте вышли в район
Пучеглазихи. Влас все поглядывал по сторонам, подыскивая подходящее место
для ночлега,  но чем дальше,  тем больше путь уходил в березняк,  да и от воды
рисковали оторваться.  В одном месте,  при переходе через ручей, Анин прова-
лился в воду по колено. Это и определило ночлег. Сложили костер. Искры жел-
тыми значками взвивались из него в ночную темноту  и сыпались на нас сверху
светящимися мотыльками.
   Влас вынес  из темноты  здоровенную  кедровую  сушину,  вновь  скрылся из
глаз и через несколько минут  сбросил с плеча вторую,  такую же.  Топором за-
чистил концы стволов  и вытесал на них тонкий паз,  точнее  - снял кору по од-
ной линии.  Затем пододвинул одно бревно к другому и вопросительно посмот-
рел на остальных.
   - Кто подсобит?
   Первым поднялся Иван.
   - Берись за конец,  -  сказал Влас,  - и с поворотом,  бревно на бревно,  паз на
паз.
   Иван ухватился за сушину,  но смог только приподнять ее. Повернуть на сто
восемьдесят градусов не хватило сил.
   - Давай на земле ее повернем, - сказал он.
   - Погоди-ка... - поднялся Яков Родионович.
   Он ухватился за конец бревна,  взглянул на Власа  и они дружно,  одним ма-
хом,  подняли бревно и с переворотом уложили на другое бревно,  так, как го- -48-
ворил Влас. Яков Родионович даже не "крякнул".
   - А ты силен! - уважительно отозвался Влас.
   - И ты не слаб! - ответил Яков Родионович, усаживаясь на место.
   - Я - что?! - Влас забивал паз между бревнами сухим мхом. - Вот мой брате-
льник,  тот - да!  Однажды взялись мы с ним тянуться - кто кого перетянет. В
избе. Отец знает,  что мне с Федором не тягаться,  прихватил меня за пояс ре-
мешком и  придерживает.  Сам на  лавке сидит,  вроде поодаль.  Тягались мы,
тягались, ремешок возьми и лопни. Так я кувырком под ноги Федору...
   Он чиркнул спичкой и поджог мох по всей длине паза.
   - Разгорится, надолго хватит. Дня на три.
   - Так мы здесь подождем или с собой возьмем? - спросил Михеич.
   - Что?
   - А бревно...
   - Ну, Михеич!
   - Поди, жаль такой костер бросать.
   - Я в первый раз такой вижу, - сказал Иван.
   - Ты ишшо молодой, - отозвался Михеич.
   - Это "нодья" - охотничий костер, - сказал Яков Родионович. - Для ночлега.
Не искрит. Не прогорает. Греет и светит ровно.
   - Почему же не прогорает?
   - Верхнее бревно обгорает, но садится все на тот же паз. Так сказать, само-
регулирование.
   Огонь уже обхватил по краям верхнее бревно.  Он вырывался из паза и ро-
вной дрожащей красноватой стеной  поднимался кверху.  Но не высоко.  Не
выше верхнего бревна. И тепло от него действительно распространялось ро-
вно, спокойно, не обжигая и не спадая, как от камина.
   Влас рассказывал:               
   - Отец все время занят, по хозяйству.  Дедушка меня воспитывал.  Грамоте  -49-
обучил. Обратно же к богу обращал. Так и рос. Думал везде так. Однако, как
стал в ум входить,  приметил: все про Енисей говорят,  вроде жизнь там дру-
гая. А тут - война!  Трое нас было братьев.  Старшой Федор женился как раз,
никуда не пошел. Я еще малой был. А средний брат, Савелий, в возрасте уже
был, семнадцать исполнилось в сорок третьем.  Он ушел. Не вернулся. Пись-
мо пришло  только из части,  где служил:  мол,  отличный снайпер был Саве-
лий. Погиб под Берлином, на Зееловских высотах. И забрал тогда меня инте-
рес: что же это за высоты, если в тайге он кум королю, а там не устоял на но-
гах.
   В пятидесятом  мне осьнадцать  исполнилось.  Мы хоть  и в тайге  живем, а
что на свете деется и до нас доходит.  Осенью слух прошел:  призыв в армию
идет, очередной.  Сказал я отцу:  "Пойду!".  Отец голову нагнул, не понрави-
лось, что не спросил. Но мы,  Пимушины,  одной стати.  Понял. Сказал "пой-
ду",  значит пойду.  А ослушаться отца,  хуже чем  не спроситься.  Позор ему
перед всеми. И сказал он: "Иди, коли самостоятельный стал".
   Взял я котомку, попрощался с родными, как водится, по-доброму. Особен-
но жалостно с  дедушкой расставался.  Вырастил,  все же.  Застану ли,  когда
вернусь? А дедушка сказал: "Ступай, Влас. Знать так бог решил".
   Ушел я. Долго ли, коротко ли - вышел на Енисей.  Там до города добрался.
Определили  меня на флот.  Так и не довелось  Зееловские высоты повидать,
зато в Китай ходил,  в Тихий океан.  Сначала я серый-серый был.  Подшучи-
вали надо мной. Пытались. Я быстро отучил. Борьбой занимались на палубе.
Никто не мог меня положить. Один только нашелся, на прием меня взял. По-
том узнал: мастер он по борьбе.
   На корабле  я быстро  освоился.  Морскую науку одолел.  Капитан  хвалил
меня, в пример ставил. Тут однажды комсорг подошел. "Ты, - говорит, - Пи-
мушин, в бога веруешь?"  Что было ответить.  "Не знаю", - говорю. "Придет-   -50-
ся с тобой политграмотой заняться,  отдельно",  -  говорит.  И стали мы зани-
маться. Вижу,  жизнь и вправду другая.  Огромная, не чета заимке. Подумал:
добьюсь,  выйду  на уровень  новой  жизни.  Служил я  на корабле  и учился.
Многому научился. В комсомол вступил. На последнем году службы комсо-
ргом выбрали.
   Когда служба кончилась,  списаться с корабля  было жальчее,  чем из дома
уходить. Но я твердо решил: учиться надо. Чтобы полностью на уровень вы-
йти. И на Зееловские высоты тоже надо сходить...
   - Те высоты в Германии, - тихо сказал Яков Родионович.
   - Что же, что в Германии?!  Братан дошел и я дойду.  Могиле его поклони-
ться надо. Пимушины мы.
   - А как же заимка? - спросил Иван. - Не вернешься?
   - Нет,  не вернусь,  -  твердо сказал Влас.  - Я пришел родителям уважение
оказать. Как же не повидаться? И дедушку застал, тоже радость. А жить там
теперь, однако, не смогу.
   - Да, - вздохнул Михеич. - Кого в тайгу, кому из тайги...
   Бревна горели ровным,  жарким пламенем  и всю ночь мы спали без подс-
тилок, только,  чтобы не лежать на сырой земле,  под себя два бревнышка, а на
себя уже привычно накинув телогрейку.
   Утром обнаруживается,  что мы ночевали в кедраче.  Влас быстро срубает
небольшую ель,  делает из нее  колотушку и вот,  с высоченного  кедра уже
градом сыпятся шишки. Мы собираем их, шелушим и, позавтракав, трогае-
мся дальше.

                4.
   На второй день они вступили в полосу гарей. Разглядывая их на аэросним-   -51-
ках, Анин полагал, что это чистое от леса расстояние они пройдут сравните-
льно быстро. Но он ошибался. Это были не те гари, которые встречались им
по левому берегу, с обугленными стволами,  с опаленной и расчищенной ог-    
нем почвой.  Гари на этом  берегу оказались  давнишними.  Деревьев на них
почти не было видно. Они повалились, частично истлели, а над ними подня-
лась буйная, в рост человека трава. Это, преимущественно, конский щавель,
сухой, жесткий и прочный. Идти такой гарью было одно мучение. Трава вя-
зала движения.  Приходилось, чтобы не задевать за поваленные деревья, ид-
ти высоко поднимая ноги,  а суки деревьев,  скрытые в траве,  отточенные и
отполированные дождями и ветрами, были остры как пики и грозили протк-
нуть насквозь.
   Они шли маленькой, дружной группой, не отставая и не отрываясь. Но ка-
ждый видел свое, думал о своем.
   Анин  нанизывал  в уме  шурфы,  как  бусинки  на ниточку.  И получалось
"ожерелье" знания. Он видел землю, по которой шел, в ее прошлом и в исто-
рическом развитии.  Вдоль Енисейского кряжа  тянулся предгорный прогиб.
По геофизическим материалам глубина погружения его основания - криста-
ллического фундамента,  того самого, что на Енисейстом кряже выходил на
дневную поверхность  и поднимался  над Енисеем до километра,  в прогибе
был опущен до пяти километров. С поднимающихся гор Енисейского кряжа
в предгорный прогиб устремлялось множество рек,  больших и малых.  Они
выносили обильный  обломочный материал,  заполняя,  компенсируя проги-
бание. Валуны и галечники скапливались у самого подножья хребта, а сюда
в район нынешнего  Обь-Енисейского водораздела  выносились пески.  Пос-
ледними в этом процессе выносились чистые белые кварцевые пески,  те са-
мые,  которые они  так часто  вскрывали в шурфах.  Но в последние 115-120
тысяч лет  геологической истории  обстановка  существенно  изменилась. В
великую эпоху  оледенения  ледники  надвинулись  на  Западно-Сибирскую       -52-
низменность,  дошли почти  до ширины  Подкаменной Тунгуски.  Сток пра-
Енисея  на  Север  был запружен.  Процессы  аккумуляции  протекали  как в
приледниковых водоемах,  так и в полосе долинной морены. Перегоражива-      
ние ледником привело  к образованию озера.  Енисейское  палеоозеро через
сквозной  Кас-Кетский  "канал"  соединялось  с Макейским озером Западно-
Сибирской низменности.      
   12-16 тысяч лет назад  Енисейское палеоозеро было изолировано от систе-
мы Оби. Прорыв ледниковой плотины, примерно 10 тысяч лет назад, привел
к резкому спуску водоемов. Стала закладываться сеть северо-восточного на-
правления.  Собственно, Кас, к которому они шли,  именно тогда и заложил-
ся.  Тогда же началось  заболачивание местности  и интенсивное торфообра-
зование.  И лишь свидетельством  прошлого стока в Обь обнажались иногда
в шурфах грубые пески с гравием и галькой,  указывающие на местоположе-
ние каналов водно-ледникового стока,  выработанных в белых мелкозернис-
тых кварцевых песках мезозойской молассы.   
   Так размышлял Анин. Тайгу, гарь, бурелом он не видел. Для него они пре-
дставляли собой помехи в продвижении на пути познания.
   Ивану маршрут  представлялся совсем иначе.  Шурфы с белыми,  реже се-
рыми грубыми песками были единичными точками в заболоченной мокрой
тайге.  Они показывали  лишь,  что под ногами,  под болотом,  под торфяни-
ком. Не больше.  Но зато тайгу он видел отчетливо.  Да и как ее было не ви-
деть?  Ивану и раньше приходилось ходить тяжелыми маршрутами,  но зде-
сь!.. Даже Яков Родионович, не один год проработавший в сибирской тайге,
говорит,  что впервые в таком тяжелом маршруте.  Особенно тяжело,  когда
возникает ощущение, что не знаешь, где ты? Анин все время сверяется с ка-
ртой и с компасом.  Расстояние меряет  отсчетом  шагов.  Влас ищет затесы,
но не всегда находит их. Многие деревья повалились, другие покрылись ли-     -53-
шайником. А если и есть затесы, то они так заплыли смолой, что и различи-
ть их может только опытный глаз.  Тайга глухая,  темная, мокрая.  Одно наз-
вание  -  "черневая"!  Уж если здесь  потеряешься  - ни с какого самолета не
разглядишь.
   Так рассуждал Иван.  Но зато у него теперь удивительное ощущение,  что
он всю жизнь только и ходил без дорог, по компасу.  Они идут примерно со
скоростью  полтора-два  километра в час.  Над головой  тучей вьется мошка.
Тварь живучая.  Дождь ее  не берет,  только злее  становится.  И не подумай
снять сетку, долго потом будешь чесаться.
   Начинается дождь.  Они идут, казалось бы, строго по компасу, но все вре-
мя виляют, виляют, виляют.  Напрямую - никак! Кусты, ветки цепляются за
одежду. Брезентовая куртка еще держится, но штаны уже в клочьях. Особе-
нно, когда шли по гари. Иной обугленный сучок острее бритвы.
   Пасмурный день переходит в предвечерний сумрак. Пора бы уже подума-
ть о ночлеге.  Но Анин  продолжает  идти вперед.  По его расчетам  сегодня
должны дойти до Пучеглазихи.  Но речки нет как нет.  Вот какой-то лог. Не
здесь ли речка?  Спускаемся  с крутояра  и вместо реки  попадаем на болото.
Начинается очередное блуждание. Ищем реку, а пока мокнем в ее заболоче-
нной пойме.
   Становится совсем темно.  Возвращаемся к крутому берегу  и раскладыва-
ем на  нем костер.  Пылает огонь,  разгоняя мошкару.  Лес сразу становится
иным. Он как черная непроницаемая стена.  Михеич натягивает тент подоб-
но навесу,  он прикрывает  от дождя  и отражает  тепло  костра.  Влас рубит
бревна для лежаков.  Иван с Яковом Родионовичем копают "колодец"  -  ям-
ку,  в которой нацеживается вода.  Заполняют чайник  и кастрюльку,  ставят
на огонь.  Наконец можно снять мокрую обувку, вытянуть к огню уставшие       -54-
ноги.
   "Хорошо, - думает Иван. - Вот он, дом родной!"
   Худолеев сегодня хмурый. На него временами "находит".    
   - Ты что, Михеич?               
   - А што? Ништо!
   Нет, он не хмурится. Только и радоваться нечему. Кажиный день иди, иди.   
Иван выучится, руки в карманы. А ему, Михеичу, вся черная работа: шурфы
копай,  шлихи мой,  груз неси,  обратно же костер,  готовка...  Они, конешно,
тоже без дела не сидят. Однако, ихая дело: хотят идут, хотят сидят. А он как
подневольный... Конешно, тайга ему што? Видывал всякую. И голодным хо-
дил... И хмельным...  Медовуха на заимке хороша была. Пожадничал хозяин,
не угощал более...  А может то  начальник  запретил.  Сам не пьет,  думает и
другим нет в ней потребности...  А что человеку надо?  Чтобы сыт был, что-
бы в тепле, чтобы не капало.  Ну и для настроения.  А будет здесь канал, нет
ли - не его, Михеича, забота... Однако, понять неможно, чего Влас с ними?
   Так думал Михеич!
   - Ты што, - спрашивает он вдруг, - совсем от веры отступил?
   Влас смотрит на него, соображает: о чем это он? Потом говорит:
   - Я в темноте рос. Дедушку любил.  Он говорил: "бог есть", я верил. А вы-
шел с заимки, вижу:  все без  бога живут.  Вот выучусь,  разберусь.  А пока,
вижу, можно жить и без бога.
   - Бога в душе надо держать.
   - Нет, Матвей Михеич, - когда Анин говорил серьезно, то всегда обращал-
ся к нему по имени-отчеству. - Религия не только вера, но и мировоззрение.
   - Малограмотный я. Не понятно мне.
   - Что же непонятного?  Миро воззрение.  Или, как человек зрит мир. Если
он его понимает как творение бога,  то, значит, мир неизменен.  А наука ут-
верждает: В давние, очень давние времена реки с Енисейского кряжа текли      -55-
в Обь. А если тогда текли, значит их можно и сейчас повернуть.
   - На все воля божья.
   - Значит и ты здесь  по воле божьей?  -  не утерпел,  вклинился  в разговор   
Иван.
   - И я,  - согласился Михеич.  - Все мы под богом ходим...  Ты думаешь об-   
ман все? А пошто начальник святые книги читает? Дедушка научил?
   - Ну,  Михеич,  ты философ! - засмеялся Анин. - Только не с той стороны.
Разве ж я говорил,  все  - дурман?  Я про мировоззрение говорил.  Как чело-
век понимает мир вокруг себя. А библия, общеизвестно, - литературный па-
мятник культуры своего времени,  средоточие житейской мудрости. Другое
дело,  что мудрость медицины  церковь приписала Христу.  Представь себе
на его месте  Хаджу Насреддина.  Или другого  мудрого врачевателя.  Ведь
были такие и до Христа. И делали тоже самое.
   - Богохульство все это.
   - Тогда вся наука - богохульство. А еще в прошлом веке установлено экс-
периментально, что психическое состояние человека действительно влияет
на его здоровье. Человек может и выздороветь и умереть под воздействием
самовнушения.
   В черной темноте ночи,  высвеченные неровными красноватыми отсвета-
ми костра,  они как  пещерные  жители,  затаив дыхание,  слушали  рассказ
Анина.
    - Как я уже сказал, в прошлом веке во Франции одного преступника при-
говорили к смертной казни.  Его должны были гильотинировать - отрубить
голову.  Но ему предложили, что с его согласия его умертвят другим спосо-
бом - безболезненно и без страха. С целью медицинского эксперимента. Вс-
кроют ему вены и он умрет от истечения крови. Тот согласился. Его привез-
ли в клинику, положили на операционный стол, завязали глаза и...  Он умер,   -56-
как и полагается со всеми признаками организма,  реагирующего на истече-
ние крови.  Но опыт заключался в том,  что вену ему не вскрывали, а сдела-
ли тонкий надрез на коже руки  и лили на место пореза тепловатую солоно-    
ватую жидкость,  схожую по своей  консистенции  с кровью.  И преступник
умер  -  не от разрыва сердца  и не от страха.  Весь его организм реагировал
как на истечение крови, потому что так думал он сам.
   - Вот и я говорю, - вздохнул Михеич. - Свое, оно завсегда глубоко...
   - Давайте ужинать, - предложил Влас.
   Но едва он  снял ведро с костерка,  который он специально  разложил для
варки ужина, как неподалеку в темноте хрустнула ветка.  Звук был настоль-
ко явственен,  что Влас быстро повернулся на звук, не глядя протянул руку
и взял ружье. Все замерли.
   - Кто там? - невольно переходя на шепот, спросил Иван.
   - Однако, медведь, - так же тихо ответил Влас.
   Он поднялся и исчез в темноте. Анин зарядил оба ствола пулями.
   - Куда же он? - все также тихо спросил Иван.  В темноте,  один на один с
медведем, нет, он не стал бы искать подобной встречи.
   Потрескивал костер. Они сидели молча, прислушиваясь: не грянет ли вы-
стрел. Но все было тихо.  И вдруг что-то зашуршало в стороне от того мес-
та, куда ушел Влас и он возник у костра собственной персоной.
   - По нашему следу шел, - сказал он спокойно,  усаживаясь у огня. - Днем
он еще боится человека, а ночью ему все нипочем. Ночью он хозяин.
   - Неужели он пойдет на огонь?
   - На огонь-то он не пойдет,  - полуспрашивает,  полуутверждает Михеич.
   - Умный медведь так вообще не пойдет за нами,  а если медведь балован-
ный или уже отпробовал, то пойдет.
   Весь этот разговор происходил шепотом  и Анину почему-то стало смеш-      -57-
но своего страха.
   - Будем надеяться, что медведь "умный", - громко сказал он.
   Влас все-таки дал два выстрела  в темноту для острастки,  а Михеич при-    
нялся наваливать в свой костерок дров и, когда здоровенная смолистая ко-
коряга запылала во всю, они уселись поближе друг к другу и принялись за
ужин,  а Влас снова  стал  рассказывать  о медведе,  о его хитрости,  силе и
любопытстве, приводил ряд случаев,  когда медведь выходил к костру или
просто к людям.  Он говорил спокойно,  с убеждением, что "медведь зверь
опасный и только дурак может утверждать, что не боится его".

                5.
   Четырнадцать дней мы прорубались по тайге. Четырнадцать дней гатили
болота.  И за четырнадцать дней  продвинулись только на тридцать два ки-
лометра. Тропа, о которой рассказывал Савелий Порфирьевич, фактически
не существовала.  Все заросло, завалило буреломом, а затесы заплыли смо-
лой настолько, что даже Влас с трудом отыскивал их.
   Разглядывая карту, мы задавались вопросом, почему тропа не идет прямо
от Илюшихи к касовским жителям,  а делает крюк и вместо восьми петляет
16 километров?  Это,  конечно,  мы понимали не спроста,  но так как тропы
по сути не было,  мы решили сократить восемь километров  и пошли напря-
мую по компасу.
   Первые три километра шли березняком,  потом пошел пихтач, завалы, ча-
ща и болотца,  болотца.  Наконец мы  вышли на гарь,  в двух километрах от
верхних касовских жителей.  Гарь была исключительно трудной,  но мы об-
наружили тес и,  хотя дорога  стала от  этого не на  много легче,  все же мы
ободрились. Во всей этой лесной закрутухе мы совершенно не могли ориен-
тироваться и не знали, где находимся.  Теперь мы были уверены, что шли и     -58-
идем правильно.  Но гарь есть гарь.  Брюки у всех порвались и продолжали
рваться дальше.  Наконец вышли на маленькое, как пятачок кругленькое по-
ле, засеянное озимой пшеницей. И от него уже шла торная тропа. А вот еще
одно поле, с горохом. Мы выходим из леса как братья разбойники: грязные,
заросшие, с ружьями, топорами и котомками.
   Заимка кержаков в верховьях Большого Каса совсем не похожа на заим-
ку Пимушиных.  Домики маленькие,  разбросаны  поодаль друг  от друга.
Иного  и вовсе не видно,  только тропка  вьется куда-то  в таежную чащу.
Стоят дома по дуге, на опушке леса. А между ними - болото, так называе-
мая Большая Касовская галея. Широкое, открытое до горизонта поле коч-
карника и чахлых низкорослых кустов,  между которыми кое-где блестит
вода.
   В домике, к которому они вышли, тихо, чисто и пустынно. И тесно так,
что негде повернуться. Русская печь, стол в углу, лавки по стенам. Над
столом, в том же углу, икона и под ней теплящаяся лампадка.
   Казалось,  что гостей ждали.  Впрочем,  и неудивительно.  Влас так час-
то и  неточно  стрелял  по рябчикам,  что у Ивана,  когда он  вошел в дом,
возникло подозрение, что Влас нарочно предупреждал о их приближении.
   Три женщины, одетые во все черное,  как монашенки,  молчаливо смот-       
рели на них.
   - Сестры, - тихо сказал Влас о них.
   Сестры совсем не походили друг на друга.  Старшая - высокая,  сухопа-
рая, губы поджаты,  с заметной сединой в волосах,  смотрела строго, воп-
рошающе,  словно  контролировала.  Но на слова скупилась.  Две другие,
скажут ли чего,  сделают ли что,  нет-нет,  а на нее посмотрят:  правильно
ли они говорят и делают?
   Средняя - маленькая, суетливая, улыбчивая. Но лицо какое-то безликое,     -59-
ничего не выражающее.
   Младшая  -  еще  молодая  бабенка,  или девка?  Круглолицая,  румяная,
глаза держит опущенными, но нет-нет да и "выстрелит" ими. Все больше
в сторону Власа.
   "Какие же  они сестры?  -  думал,  глядя на них Иван.  -  От одного отца,
что ли? Только и общего, что одежда. Монашеская".
   И вдруг до него дошло: здесь же скит, они "сестры во Христе"!
   - Здравствуйте!  - сказал Яков Родионович. - Можно погостить у Вас па-
ру дней?
   - Погостите, - ответила старшая, разглядывая Власа.
   - Здравствуйте, тетка Аксинья! Не признаешь, поди? Пимушин я, Влас.
   - Надо же! - Аксинья поджала губы. - Ишь, вымахал!
   - Мужики-то где? - спросил Влас.
   Сестры переглянулись.
   - Тебе зачем? - спросила Аксинья.
   - Поздоровкаться хочу.
   Иван заметил, что Влас нет-нет, а собьется на говор своей заимки.
   - Егор к соседям пошел, соль на исходе.  Степан верши проверяет. Игна-   
тий скотину пасет...
   Аксинья посмотрела на "сестер" и те, нагнув головы, вышли. А когда вы-
шла и Аксинья, Влас засмеялся и показал в окно.
   - Завалы видите? Вот там они и сидят. С ружьями.
   - Зачем?
   - За нами наблюдают.
   Иван представил,  как там,  на опушке леса прячутся за завалами борода-
тые мужики с ружьями и ему стало не по себе.
   - И что?
   - А ничто!  - ответил Влас,  совсем как Тимофей Савельевич. - Поаккура-   -60-
тней надо, вот и все.
   И посмотрел на Михеича. От зорких глаз Власа не укрылось, что Михеич
"умильно" посматривал на Домну.
   Сестры вернулись. Принесли редьку с квасом, молоко, творог.
   - Попозже будем снедать, - говорит Аксинья.
   Влас отдает ей рябчиков и просит:
   - Баньку бы нам еще...
   Аксинья кидает быстрый взгляд на младшую.
   - Дарья! Распорядись!
   Дарья хмыкнула, стрельнула глазами во Власа и вышла.
   - Я подсоблю, - сказал Влас и вышел вслед за ней.
   - Домна! - сказала Аксинья опять поджав губы. - Помоги им.
   - Да поди и вдвоем управятся, - простодушно ответила Домна. Но, встре-
тив суровый взгляд Аксиньи, пробормотала: - Подсоблю, чего не подсоби-
ть.
   И вышла.
   - Если надо чего, мы здесь рядом будем.  Влас найдет, - сказала Аксинья,   
оглядела еще раз комнату,  словно она  была полна  дорогой обстановки, и
вышла.
   Яков Родионович остался в комнате вдвоем с Иваном.
   - Ну! - сказал Иван. - Словно под прицелом держит. Как те, что в завалах.
   - Да, Ваня! - вздохнул Яков Родионович. - Сам видишь, с кем приходится
работать,  с кем встречаться.  Вокруг  Острова Прошлого.  И заселены они,
подчас,  густо.  Но мы с тобой идем сейчас по дороге в будущее.  Главное -
видеть конечную цель, стремиться к ней.  Несмотря на трудности, вопреки
несправедливостям.  Идти к ней  честно  и прямо.  Тогда жизнь  твоя будет    -61-
наполнена глубоким смыслом.   
   Баня - маленькая,  приземистая,  с плоской земляной крышей  - походила
на зимовье.  Она стояла на кромке берега и казалась вросшей в него.  Кас в
высокую воду подмывал берег, баня, видимо, доживала свой век.
   Михеич заглянул в ее темную пустоту.
   - Можно! - сказал он. - Угару нету.
   Они раздевались перед баней,  торопливо, поскольку мошкара словно то-
лько и ждала,  когда они придут помыться.  И все-таки на мгновение замер-
ли,  прислушались.  Из тайги доносилось тихое заунывное песнопение.  От
бани вела туда торная тропинка, вероятно к соседней избе.
   - Молитву творят, - сказал Михеич и не вошел, - нырнул в жаркую черно-
ту дверного проема.
   Вслед вошел и Яков Родионович.
   Сквозь маленькое оконце тускло пробивался свет.  Баня топилась по-чер-
ному. В углу лежала куча камней,  на которых жгли дрова. Дым выходил в
отдушину. Дрова прогорели. Михеич вымел золу, взялся за ковшик. Но, по-      
медлив, сказал в раздумье:
   - Надо же! По доброй воле от людей отгородились.
   - Бога берегут, - как бы невзначай ответил Яков Родионович. - С нами об-
щаться, богу урон...
   - Дикость все это,  -  убежденно отозвался Михеич  и махнул  ковш воды
на каменку.
   Пар с шорохом прошелся по одной стене,  потом по другой.  Он рвался в
отдушину,  но та была мала для него.  Пар сгущался под потолком, жаркой
тяжестью оседая на плечи.
   - Банщик бы из тебя получился бы отменный, - присев на корточки,  ска-
зал Яков Родионович. - А ты в тайге пропадаешь.
   - Мы нигде не пропадем,  -  молодецки отозвался Михеич.  -  Ишшо под-     -62-
дать? 
   - Ты, Матвей Михеич, христианин?
   Худолеев не понял вопроса, но ответил невозмутимо:
   - А то как же?
   - А знаешь притчу "О Христе и грешнице"?
   - Ну!
   Анин улыбнулся.  Его всегда  и восхищали и удивляли  подобные ответы.
"Ну!" - в нем и утверждение и отрицание. И безмолвный вопрос: мол, тебе-
то зачем? И вооще, все что человек думает, но не высказывает.
   - Это когда Христос сказал: "Кто не грешен,  пусть бросит в нее камень"?   
   - Да!  Только он сказал: "Пусть первым бросит в нее камень,  кто без гре-
ха".
   - И никто не бросил.
   - Да.  Но ты, Матвей Михеич, вдумайся: нужно было только одному, -по-
нимаешь, одному!  - кто без греха бросить первый камень.  И такого не на-
шлось.
   - И што?
   - Но самое интересное  в этой притче  -  дальше.  Когда все пристыженно
разошлись,  грешница спросила Христа: "А ты? Неужели и ты грешен?"  И
тогда Христос дал ей совершенно поразительный ответ: "Я не судья тебе".
   - Что же, и осудить никого нельзя?
   - Не суди, когда не знаешь!  Вот в чем суть притчи. И тем более, если сам
не без греха.
   - Говоришь, религия обман. А Христа почитаешь, - неожиданно заключил
Михеич.
   Анин улыбнулся.
   - Я ведь  притчу пересказывал,  мудрости ее дивился.  Но не говорил,  что -63-
верю. В Христа. Такое мог сказать любой мудрый человек.

                6.
   За ужином нас угощают  редькой с квасом,  молоком и творогом,  а утром
хозяйки готовят нам  "роскошный" завтрак:  редька,  шаньги,  суп из наших
рябков,  обжаренная картошка с молоком,  пшеничная каша, морковная ка-
ша, гороховая каша, квас и чай.  Немудрено,  что после такого завтрака, мы
вышли в маршрут только в середине дня.
   Вишерские болота или "галеи",  как их называют местные жители, откры-
лись длинной узкой  полосой мха и клюквы.  Подходы к галее  таж же забо-
лочены и при каждом шаге под ногами проступает вода.  Чем ближе к сере-
дине,  тем выше заливает она сапоги  и Влас вырубает  для Анина  две жер-
ди и шест.  По жердям тот  добирается до ручья  и шестом пробует его глу-
бину. Получается солидно - 2м60см.  Вишера в этом месте узенький ручеек,
в некоторых местах  его можно перешагнуть.  Анин отодвигается от его об-
манчивых берегов  и пробивает шестом грунт под ногами.  Шест уходит на
глубину двух метров. С помощью зарубки на конце шеста Анин достает из
под болотного покрова  образцы подпочвенных пород.  Это повсюду одно-
родная вязкая глина.
   Анин выбирается обратно  на опушку леса и они идут дальше, к истокам
Каса, который вытекает из верхнего болота.  Идут опушкой леса, несколь-
ко раз пересекая Кас. Он течет то ручьем, то разливается довольно широко
и перебираться через него по бревнам завалов иногда бывает довольно ри-
скованно.  По дороге часто  встречаются свежие  лосиные и медвежьи сле-
ды. Они настолько свежи,  что Влас заряжает  оба ствола ружья пулями. К      -64-
вечеру доходим до верхней галеи  - Большого Касовского болота.  Отсюда
Кас берет свое начало, но разыскивать его по болоту дело не простое.
   По верхней галее просто так уже не пройдешь. Трясина. Почва под нога-
ми  колышется  и Анин  видит,  как Влас,  идущий  впереди,  вскачивается
вверх-вниз,  вверх-вниз.  Они обходят галею стороной и отыскивают исто-
ки Вишеры. Маленький ручеек, но уже глубокий и с необыкновенно быст-
рым течением.
   Дальше не пройти, это очевидно. Но Анин стоит и смотрит куда-то туда,
за болото. Уже смеркается.  Что он видит там? Все ждут: начальник дума-
ет, беспокоить его нельзя.
   Но время идет, молчание уже кажется странным.
   - Яков Родионович! - окликнул его Иван.
   Анин вздрогнул.
   - А?
   - Я думал, Вы заснули.
   Яков Родионович улыбнулся.
   - Нет, просто вспомнилось...  Там, за болотом,  можно сказать, моя Роди-
на!  Там землепроходцы  еще в ХУП веке  переваливали  из Оби в Енисей. 
Поднимались по Кети и спускались по Касу.  А на месте перевала сущест-
вовал  знаменитый  Маковский  волок.  Лодки  переволакивали  из Кети в
Кас.
   Если подняться по Малому Касу,  то выйдешь к Водораздельному озеру.
Оттуда по речкам Язевая и Озерная спустишься в Кеть.  А в верховьях Ке-
ти есть небольшое селенье - Максимкин Яр... Отец мой там еще в 1910 го-
ду ссылку отбывал. А потом, когда ему уже разрешили жительство в Том-
ске, Свердлова Якова Михайловича туда сослали. 5 декабря 1912 года ему
устроили побег.  Мой отец  принимал участие  в организации  побега.  А в     -65-
этот день и я родился. И нарекли меня, в память о том побеге, Яковом...
   Михеич, казавшийся самым безучастным в разговоре, вдруг сказал:          
   - Видать глубоко это в тебя запало.
   - Глубоко,  Михеич,  - согласился Анин. - Глубоко.  Так просто не выко-
вырнешь.
   - Вот и я говорю, - вздохнул Михеич. - Свое у каждого глубоко сидит.
   Через час мы мокры насквозь.  Возвращаемся к верхним жителям. Сест-
ры опять  кормят нас  богатырским ужином,  а утром таким же завтраком.
Их гостеприимству нет предела, хоть живи до весны.
   За окном дождь.
   - Вы как, пойдете или ждать будете? - спрашивает Домна.
   - Что же нам, зимовать здесь, - говорит Иван.
   - Из дому идти погоды не выберешь, - замечает Аксинья.
   И верно,  только в обратный путь  можно пускаться по такой дороге и в
такую погоду.   
   Обратная дорога шла сначала вниз по Касу,  затем междуречьем до Пу-
чеглазихи, а от нее вниз к Енисею в направлении на деревню Колмогоро-
во.
   По Касу от сестер до так называемых  "нижних жителей"  по прямой 17
км.,  тропой 25,  а Касом 50.  Они поспорили  как идти,  но морская душа
Власа одержала верх, он выпросил у сестер лодку и вот мы плывем. Сес-
тры предупредили нас,  что на 15-том км будет 13 завалов, но первый за-
вал мы встретили уже на 3-4 км. Лодку перетащили берегом, а потом по-
шло и пошло.  Мы уже насчитали больше 13-ти завалов, а им еще не бы-
ло конца.  Анин откинул 8 и оставил на счету 5 самых крупных. Но и по-
мимо  насчитанных было  уйма таких,  которые  приходилось  расчищать
или прорубать прямо с лодки. Кас на этом участке в среднем имел шири-        -66-
ну 8-10 метров.  Иногда он  разливался  до 20-25 метров,  иногда кусты с
берегов царапали сразу по обоим бортам лодки.  Так мы и плыли, оттал-
киваясь, перерубаясь, перетаскиваясь и ругаясь. Заночевали где-то посе-
редине.  Влас соорудил нодью  и мы проспали  около нее  на жердях под 
мелким дождичком. Было, как сказал Михеич, "и тепло и мокро".
   Он так задумывается, что не замечает, что Михеич обращается к не-
му  -  Михеич только переоделся,  как вызывается  "помыть".  Анин не
препятствует, он знает, Михеич ищет золото. Что ж, пусть ищет.
   - Отойду еще?.. - спрашивает Худолеев, беря лоток.
   Чайник еще не успел закипеть, как Михеич возвратился. Он продирался
сквозь кусты,  напрямую,  словно сохатый,  с шумом и  треском немысли-
мым для тайги.
   Поначалу все подумали, что его пугнул медведь. Влас немедленно среа-
гировал, схватив ружье. Но Михеич не выглядел испуганным, он был воз-
бужден. Усы встопорщились,  глаза,  обычно тусклые,  блестели. И лоток
он держал бережно, на вытянутых руках, как люльку с ребенком.
   - Есть! Золотишко-то!
   Голос его был хриплый и радостный.
   Яков Родионович достает 4-х кратную лупу. На дне лотка среди черных
обломков  магнетитовых  пород  выделялись  три  маленькие  желтеющие
блестка. Да, то были "знаки" золота, его крупицы. Две из них - длиннень-
кие, узенькие - изогнуты, помяты - их несло издалека. Третий - угловатый    
обломочек - выглядел совсем свежим.
   - Откуда? - поднял голову Яков Родионович.
   - Косица там, совсем махонькая.
   Анин  ссыпал шлих  в бумажный пакетик,  надписал его  и спрятал в поле-   -67-
вую сумку. Михеич проводил пакетик долгим взглядом.
   - Пошли, посмотрим, - предложил Яков Родионович.
   Михеич взял лопату. Яков Родионович и Иван уже шли к берегу. Влас по-
думал секунду  - костер оставался без присмотра  - растащил крупные голо-   
вешки и пошел за ними.
   Косица действительно оказалась "махонькой".
   - Расчистим берег, - предложил Анин.
   - Давай! - протянут руку за лопатой Влас.
   - Я сам!
   Михеич,  когда хотел,  копал очень быстро.  Но сейчас он  сделал расчист-
ку почти мгновенно. Анин внимательно рассматривал обнажившийся склон
берегового уступа. У его подножья вскрывались хорошо знакомые светлые,
мелкозернистые, хорошо сортированные каолинизированные пески. На них,
с размывом, налегали пески средне-крупнозернистые, плохо сортированные,
кварцевые - вероятно продукт разгрузки водно-ледниковых потоков. Эти пе-
ски сменялись выше по разрезу,  почти у бровки берегового уступа песками
мелко-зернистыми,  хорошо  отсортированными,  слабо  ожелезненными,  с
"плавающей" галькой  кристаллических пород.  Эти пески были уже речны-
ми. С ними и могли быть связаны "знаки" золота, обнаруженные Михеичем.
   И Анин подумал,  что не зря все-таки  Подкаменная Тунгуска,  Кас и Кеть
лежат  на одной  прямой.  Когда-то сток  с Енисейского  кряжа  несомненно
осуществлялся  прямо в Обь.  И породы в гальках  свидетельствуют о сносе
оттуда. И пробность золота...  На глаз, конечно,  точно не скажешь, но опыт 
"золотишника" все же что-то значит.  Именно такое золото встречалось ему
там, на левобережье Енисея.
   - Промыть надо, - сказал он.- Все три слоя. И достал дневник.
   - Я промою! - безапелляционно утверждая свой авторитет заявил Михеич.     -68-
   Яков Родионович и Влас вернулись к костру, а Михеич с Иваном остали-
сь. Их не было довольно долго. Вернулись они довольно тихо, без шума.
   - По два лотка промыли, - сказал Иван. - Вроде нет больше золота.
   - Да,  - согласился Якав Родионович.  - Скорее всего они вымыты рекой в   
другом месте и переотложены.
   - Есть все же...  - задумчиво произнес Михеич, то ли утверждая, то ли сп-
рашивая.
   - Золото можно найти даже на городской свалке мусора. Вопрос, сколько
его? - ответил Яков Родионович.
   - Значит, промышленных россыпей здесь не может быть?
   На этот раз спрашивал Иван.
   - По-моему, нет.

                7.
   На четвертый день  они выходят к  Пучеглазихе.  Михеич копает послед-
ний шурф.  Влас ищет место  для переправы.  Нашел.  Свалил березу и она
легла мостом.  Опираясь на шесты и хватаясь за ветки перебрались на про-
тивоположный берег  и сразу натолкнулись на тропу.  До Михнего остава-
лось от четырех до восьми километров.  Обстановка была настолько ясная, 
что Анин больше не заглядывал в карту.  Тропа вывела их к болоту,  через
которое пролегала гать.  Здесь уже сбиться было  совершенно невозможно
и они,  мокрые по колена,  устремились в последний переход.  Болото сме-
няется леском, лесок снова болотом.  Потом опять лес. Тропа то расходит-    
ся, то сходится снова,  становится все шире,  все расхоженней.  Но до чего
долго тянутся эти  последние километры.  Кажется,  нет им конца.  Но вот
мелькает просвет, еще просвет.  Просветы ширятся,  сливаются в один об-
щий открытый горизонт,  над которым доносятся звонкие чистые женские         -69-
голоса:
                -Летят перелетные птицы
                В осенней дали голубой,
                Летят они в жаркие страны
                А я остаюся с тобой...
   Они выходят из леса,  как братья разбойники  - оборванные,  грязные,  с   
ружьями и котомками.
                -А я остаюся с тобою
                Родная моя сторона - летит песня.
   Они перелезают  через изгородь  и направляются  к людям.  Песня смо-
лкает. Женщины копают картошку.  Распрямляя спины,  они поднимают-
ся с земли и смотрят на подошедших.
   - Здравствуйте! Какая деревня? - спрашивает Анин.
   - Нижне-Славинская. А вы кто будете?
   - Инженеры. Геологи.
   - Так что же это, мы блуднули малость? - спрашивает Влас Анина.
   Да, где-то на тропе они отклонились и вышли в соседнюю деревню. По-
этому и последние километры  показались им такими долгими.  Впрочем,
теперь это не имеет значения.
   Вечером  звонили  в Чернорильск.  В трубке телефона  возгласы удивле-
ния:
   - Кто говорит? Анин?! Яков Родионович, Вы вышли?
   И каждый,  кто брал трубку,  от секретаря  до начальника  Экспедиции с   
облегчением произносили это слово: "Вышли!"
   Да, они вышли!  По этому поводу литр спирта и жареная картошечка со
свежим хлебом.
   Они вышли! Вышли! Вышли! Хочется петь и плясать от радости.
   А на  деревенской  улице  играет гармонь и  звучат голоса  парней и дев-  -70-
чат:
                -Пускай утопал я в болотах,
                Пускай замерзал я на льду,
                Но, если ты скажешь хоть слово,
                Я снова все это пройду.
                Надежды свои и печали
                Связал я навеки с тобой,               
                С твоею суровой и ясной,
                С твоею завидной судьбой...
   А в Михневе их ожидает катер,  предусмотрительно высланный им нав-
стречу. Он уже принял на борт одну группу и завтра заберет и их.

                8.
   Серые  волны бьются  о причалы пристани.  Вода  ворочается  тяжело и
лениво.  Она уже густеет от холода.  Енисей широко несет  на север серо-
свинцовые воды. Сверху спускалась самоходка.  В кильватер ей следовал
катер.  Выйдя на створ причала,  он крутой дугой  изогнул за собой бело-
пенный след и стал приближаться к берегу против течения.
   Иван смотрел радостно и возбужденно. И в прошлом побывал, и в буду-
щее заглянул. Он уже видел знакомый мир друзей и товарищей, предстоя-
щие встречи и радовали и волновали. А сколько всего он расскажет по во-
звращении.
   Яков Родионович  выглядел спокойно.  Не впервые он  уезжал и возвра-      
щался. Все привычно, знакомо, обыденно. Но груз ответственности, кото-
рый он нес  на плечах  весь сезон, уже не давит.  Маршрут пройден.  И не
только маршрут.  Приходилось нейтрализовать  Михеича с его упадниче-
скими,  застарелыми  представлениями  о жизни,  и направить  в будущее       -71-
студента Ивана Нюкжина,  укрепить его как преемника общего дела.  На-
до было выдержать и общение с кержаками.  Да и сейчас, маршрут закон-
чен, но дорога в будущее продолжается!
   Худолеев думал свое. Резкая складка легла над переносьем. Позади про-
шлое, возврата к нему нет.  Будущее неопределенно.  А Яков Родионович
словно читает его мысли.
   - В прошлом веке интересно, но в нашем лучше. Так я говорю?
   Складка над переносьем Михеича разгладилась.
   - Пожалуй, так!               
   - И что же?
   В самое яблочко,  вопрос!  Те,  за которыми он  наблюдал с "обочины",
чужие, далекие, непонятные люди оказались теперь с ним лицом к лицу.
Также, как и он, шли по тайге, ели из одного котла, спали рядом на оди-
наковых бревнышках.
   - Привык я к вам. Теперь куда?
   - Оставайся на базе. Работу на зиму тебе найдут, летом опять с нами.
   - На базу?! Нет, уж! Опять начальство.
   - Ты же на вольной работе. Как и я!
   - Вольной-то вольной. Только ты наверху, а я внизу... Пойти золотиш-
ко ишшо помыть, что ли!  Пока здоровьишко позволяет...  А там, гляди-
шь, и колхозы распустят...
   Михеич был по ту сторону баррикады. Что тут поделаешь!
   Катер мягко тычется в песчаный грунт и замирает подрабатывая вин-         
том. Матрос спускает дощатый трап. Четыре человека поднимаются на
борт. Они похожи друг на друга:  в изодранной, заплатанной одежке, с
полупустыми котомками,  усталые,  осунувшиеся.  Но есть  и различие.
Первый  - бородатый,  в серой  мятой шляпе,  кирзовых сапогах.  Через        -72-
плечо полевая  кожаная сумка. Второй - приземистый, усатый, в замыз-
ганном картузе со сломанным козырьком,  резиновых сапогах. Третий -
молодой, ясноглазый,  в берете и тяжелых солдатских ботинках.  Через
плечо у него фотоаппарат.  И, наконец,  четвертый - крепкий,  приземи-
стый, без головного убора, в черном флотском бушлате.
   Матрос убирает сходни, катер отваливает.  Мошку сразу сдувает. Па-
ссажиры молча смотрят - усатый,  в замызганном картузе  - на отдален-
ный правый берег, где в дымке дождя виднеются темные контуры Ени-
сейского кряжа;  в бушлате - на отдаляющийся берег; бородатый и мо-
лодой, в берете,  смотрят вперед.  Ветер с дождевой моросью бьет им в
лицо. Может быть они видят как пароходы поворачивают на этом мес-
те и по вновь построенному каналу уходят из Енисея в Обь?
   

               
               
                Оставляйте комментарии!