Все в памяти... Гл. 42. Приятное приятно вспомнить

    …Март. Я  снова в  профилактории. На  этот  раз  со  мной  не Соня  Петушкова  (всегда  мы  с ней отдыхаем  здесь  вместе, а  сейчас  не совпало).  Нам  хорошо,  особенно  мне, так  как  Соня  из  тех  людей, которые  очень  терпимы к  другим.  Она  спокойно  и  доброжелательно  относится  к  каждому  моему  очередному,  как  говорил  Виктор,  «поносу»: то  я  по  утрам,  перед  подъемом, бегаю  в  темноте  по  зимнему  лесу, - и Соня  бежит  рядом  со  мной; то в  это  же  время,  когда  уже  весна  и  в  лесу  бегать  по  оттаявшему  снегу  небезопасно),  я  поднимаю  ее,  естественно,  с  ее  предварительного  согласия,  и  мы  наворачиваем  круги  в  почти  пустом  спортивном  зале, где  делают  зарядку  двое-трое, из  наименее  ленивых,  мужчин; то  вечером отрываю  ее от телевизора (- Что  ты  все  пялишься  в  этот  ящик?  Дома  не  насмотришься?)  и  тащу  в  зал  на  танцы...

  Она  прекрасный  слушатель,  что  очень  важно,  когда  нужны  "свободные  уши"  и  надо  выговориться.   И  очень...   мудрая:   двумя  словами   расставит  все  точки  над  i.  Мы  дружили   семьями,-  Виктор  и  ее  Юра  любили  друг  друга,  как  мужчины  могут  любить  в  дружбе.  Третьим   был  Федор  Федорович,  пока  еще  не  был  женат. Часто  отдыхали  все  вместе  в  лесу,  с  детьми  и  нашей  собакой. 

   Но   через   некоторое   время   старались  разводить  наших  мужей  подальше  друг  от  друга.  Виной  всему   была  выпивка... 

   ...Как  далеко  то  время!  Словно  и  было-то  все  не  со  мной.  А  сейчас?  Что  со  мной  сейчас? Уже  одиннадцать лет  мы в Израиле. О первых  впечатлениях  я  еще  напишу.  А  вот  о  дне  сегодняшнем  хочется  сейчас...   Уже  привыкла.  Правда,  я  уже  в  первый  год  чувствовала  себя  так,  будто  родилась  здесь,  хотя  совершенно   не  знала  языка  (да  и  сейчас  знаю   плохо,   «на  уровне
 шука», базара). Как  будто  эта  земля  приняла  меня  своим  сердцем   (может,  слишком  высоким  слогом  говорю!)  Но  говорю,  как  чувствую.

    Бегу  вчера  вечером  по  улице  А-Тихон, - захотелось  пройтись по  воздуху,  окунуться  в  вечернюю  прохладу  после  дневной  жары.  Тихо. Уже  ночь,  южная,  темная.  Уличные  фонари   мягким   желто- оранжевым  светом  освещают  тротуар,  деревья, стены  домов, большой, выложенный  цветным камнем, круг  на  пересечении  улиц. Машин  почти  нет.  На  самом  деле  только  восемь часов  вечера.  Пятница  на исходе,   наступает  шаббат  -  суббота.  Я  в  миноре.  О  причине  умолчу...       Дурацкие  слезы  заливают  лицо.  Прячу  его  от  редких  прохожих.  Хорошо,  что  темно.

   Все  больше  на  улице  религиозных. Холеные, вальяжные,  в белых  рубахах  и  кипах   на   головах   вышагивают  главы  семейств.  Группами,  по-двое,  громко  разговаривая.   Красивые,  черт побери!  Как  на  подбор!   И  за  ними  семенят,  толкая  перед  собой детские  коляски, окруженные  выводком  нарядных  ребятишек,  жены,  мамаши, многие  в  очках,  в  длинных  платьях,  с  головами,  повязанными  на  особый   манер  платками,  или  в  низко  надвинутых   на   глаза  маленьких    шляпках. Вот  из  синагоги,  через  небольшую  площадь,  к  перекрестку  движется  стайка  эфиопских  женщин.  Все  с  ног  до  головы  в  белом.   Теплый   ветерок  раздувает  широкие  юбки,  шевелит    легкие  накидки.  Словно  белые  голубки, -  мелькает  у  меня  в  голове.  И  я  уже  не  плачу…  На  душе  становится  легко  и  спокойно…
 
   ...Утро.  Суббота.  Шаббат.  Жду  Сергея.  Мы  по субботам  рано  утром  ездим  с  ним  к  морю,  пока  его  семейство  спит.   Довольно  прохладно.  Солнце  еще  не  взошло.  Люблю  встречать  здесь  восход,  особенно  на  Мертвом  море,  куда  мы  с  Машей,  моей  подругой,  каждый  год  ездим  в  октябре.  Мертвое  море...  В  момент  восхода  оно  из  серо-зеленого становится  серебрянным  и  от  берега  к   берегу   стелется  сверкающая  золотая  дорожка,  которая  все  укорачивается  и  укорачивается,  и,  наконец,  исчезает  совсем,   когда   солнце  уже  высоко.  И  горы  на  стороне  Иордании,  за  морем,  как  хамелеоны,  меняют  свой  цвет  с  серо-голубого  на  розово - фиолетовый...

      Как-то,  лет  шесть  тому  назад,  мы  с  Машей отдыхали  с  ее  семейством  в  киббуце   Маханай,  на  севере  страны.   В  начале   июня   здесь  нет  еще  изнуряющей  жары,  которая  уже  властно  завоевывает  свои  позиции  на  юге  и  в  центре, а  по  утрам  так  и  вовсе  прохладно, - всего  тринадцать-пятнадцать  градусов.   И  я,  стараясь  не  разбудить  Машу,   не  одеваясь,  в  пижаме  и  шлепанцах,  брала  в  охапку  с  постели  еще  теплое,  пушистое  одеяло  и  уже  на  улице  укутывалась  в  него  с  головы  до  пят,  как  бедуин.

    Было  темно, луна,  еще  большая  и  яркая, освещала  все вокруг  призрачным,  уже  слабеющим  светом.  Небо   начинало  светлеть,  превращаясь  из  чернильно-фиолетового  в  синее.  Гигантские   эвкалипты   стражами  стояли  вокруг  нашей  гостинички.  Их  облетевшая  листва  шуршала  и  похрустывала  под  ногами.  И  в  предрассветной   тишине   эти  шорох  и  хруст,  казалось,  раздавались  на  всю  округу.
 
    Я   выходила   на   дорогу,  что   делила  киббуц  на  две  части:  по  одну  сторону  стояли  симпатичные  белые  домики  и  вагончики,  утопающие  в  зелени  фруктовых  деревьев  и пышно  цветущих  кустов  бугенвилей, окруженные  аккуратно  подстриженными  газонами  и  яркими  цветниками.   По   другую  -  расположились               
хозяйственные  постройки:   скотный   двор,  где   меня   тут   же  приветствовал  осел  громким  «и-аа»,   а  павлин  у  его  ног  все  старался  повернуться  так,  чтобы  я  увидела  его  раскрытый  огромным  веером  хвост  во  всей  красе.

    Дальше  шли  какие-то  мастерские,  молочная  ферма,  маленький  заводик,  по  производству  уже  не  помню  чего, - и  я  выходила  (в  России  я  бы  сказала:  за  околицу), а  тут, - за  границу  киббуца,  наверное,  хотя  кукурузные  поля,  простиравшиеся  передо  мной   почти   до   самых   гор   на   востоке,  тоже,  я  думаю,  принадлежали   киббуцу. И  за то время, что я выходила  сюда, становилось  уже  почти  совсем  светло. Справа  от  меня  еще  хранил  предрассветный  сумрак  сад.  Там   тоже  просыпалась  жизнь, - пробовали  свои  голоса  птицы,  как-то  еще  несмело,  со  сна,  жужжали  шмели.   Кто-то,  с   перерывами,  шебуршал  в  кустах  сухими  листьями.
 
   А  восток  светлел,  небо  там  все  больше  и  больше  полнилось  светом  еще  невидимого  солнца,  и  все  ярче  был  виден  след  пролетевшего  самолета.  И  вдруг   все   замолкало   и  замирало  вокруг,  даже  ветер  не  шевелил  листву.  В  наступившей  тишине   слышно   было  только   тарахтенье  маленького трактора,  копошащегося  на   кукурузном  поле... И в этот  миг  между вершинами двух  гор  небо  прорезал  первый,   яркий  и   тонкий,  как  сверкающая  гигантская  игла,  солнечный  луч!  Следом  за  ним  появлялся  краешек  огненного  круга...  Солнце!
 
   И  тишина мгновенно  взрывалась!  Птицы  не  пели, они  верещали так  громко,  будто  старались  перекричать    друг  друга!  Вдруг  откуда-то  вихрем  налетал  ветер,   шумел   в   кронах   высоких   эвкалиптов,   яростно   трепал   ветви  кустарников,  поднимал  рыжее  облако  пыли  на  обочине  дороги...   Начинался  новый  день.
   
    ...Я  вспоминаю  все  это  в  короткие  минуты  ожидания. На улице  ни  души,  только  сплошной  полосой  стоят, словно  уснули, уткнувшись  фарами  в  тротуар,  автомобили.   Но  вот  на  них  появляются  яркие  блики,  -  кто-то  едет  сюда,  включив  свет.  Присматриваюсь, - Сергей.  Заезжаем  за  Милой,  это  тоже  моя  подруга,  с  которой  я  подружилась  совсем  недавно,  а  кажется,  будто  знаю  ее  уже  много  лет.
   
    «…Неспокойно  синее  море!», -  первое,  что  приходит  на  ум,   когда  мы  спускаемся  на  набережную.  Здесь  всегда  волны.   Я  люблю  этот  пляж,  его     в   Хайфе   зовут   Даду.  Чисто,  просторно,  ряды   кафешек   и  ресторанчиков,   спасательные  вышки,  грибки, зонтики,  «лягушатник»  для  малышей,  танцевальная  площадка. Вспоминаю,  в  каком   я  была  восторге,  когда  впервые  попала  сюда  вечером,  в  субботу,  и   увидела   эту   танцплощадку,  полную  танцующих  пар,  нет,  не  пар,-  красивые,  нарядные  и,  как  мне  показалось  тогда, счастливые  люди  танцевали  все  вместе,  большим  хороводом.   Светлые,  улыбающиеся  лица,  полная  раскованность  движений  в  танце  и  в общении  друг  с  другом,  музыка  и  шум  моря, -  для   меня,  лишь   пару  месяцев   назад  уехавшей  из  страны,    где   пока   еще   царили   нищета   и   произвол,  серость  и  мрак, - все  это  явилось  тогда  настоящим  откровением...

    Лишь   теперь,  прожив   среди   этих  людей   десяток   лет,  пережив  две  войны,   я   поняла,  что,  пребывая   в   постоянной  опасности,  в  тревоге  за  судьбы  своих  родных,  они   научились   жить   сегодняшним   днем,  радоваться  тому,  что  есть  сегодня.   И   вот   сейчас  мы  с  Милой  идем  по  променаду  набережной,  любуемся  морем  и  восходом  солнца,   а   навстречу  и  рядом   с  нами  идут  такие  же,  как  мы,  уже   немолодые,   мягко  говоря,  люди,  идут  юноши  и  девушки,  и  я  по-светлому  завидую  им, их  молодым  телам, красивым  лицам...  И  радуюсь  сегодняшнему  утру  и  будущему  дню.   

     (Немаленьким  получилось  отступление.  Пора  возвращаться.) 

    ...Итак,  март,  девяносто  первый  год.  Я  в  прфилактории.  Сони  со  мной  нет.  Когда  нам  задавали  вопрос:   почему   мы   отдыхаем  всегда  вместе,  в  шутку  отвечали:
   
  -  Потому,  что  спать  мы  можем  только  вдвоем!
   
    Сейчас  со  мной  в  комнате  очень  приятная  женщина,  Галя  Колотова, жена нашего  мастера  электротехнического  участка.
   
     То  ли  весна,  то  ли  вообще   какое-то  обновление,  казалось,  царившее  тогда  в  атмосфере,   действовали  на  нас,  но  настроение  у  всех  отдыхающих  было  приподнятым,  как  говорят – «телячьим».   Все  свои,   живем  и  работаем  рядом  уже  по  много  лет,  знаем,  над  чем  можно  пошутить  и  посмеяться,  а  о  чем  и  промолчать, -  и  я  словно  раскрепостилась,   будто  вернулись  мои    молодые   годы,  когда  была  душой  и  заводилой  в  любой  компании...
 
    Приколы,  байки,  анекдоты, -  каждое  утро  нового  дня  начиналось  с  них.  Самым  невинным  было,  когда,  торопясь  на  автобус,  на  работу,  в  гардеробе  вдруг  на  своем,  законном,  месте, обнаруживаешь чужое  пальто и чужие  сапоги,  или   никак   не  можешь   застегнуться,  так   как   петли  зашиты  аккуратными  стежками... Особое  удовольствие  доставляли  «новенькие», ни разу не  отдыхавшие  в  подобных  заведениях.  Один  такой,  по  ошибке, завернул  не  в  ту  кабинку,  где  в  ванне  уже  сидел  бывалый  товарищ,  и  удивленно  спросил:
   
-   А...  что  тут?  Куда?  Сказали:  садиться  в  ванну...
 
   На  что  «бывалый  товарищ»,  не  моргнув  глазом,  доброжелательно  произнес:
   
-   Вот  сюда,  пожалуйста!  Присаживайтесь, - и  гостеприимным  жестом   указал  на  место  в  ванне  напротив  себя...
 
    Можно  представить  изумление  медсестры,  заглянувшей  в  кабинку  с  целью  удостовериться,   все  ли  там  в  порядке,  и  увидевшей  в  одной  ванне  двух  мужчин,  сидящих  лицом  друг  к  другу  (валетом!)  и  мирно  беседующих!

    «Бывалого  товарища»  только  что  не  носили  на  руках  за  столь  шикарный  прикол!
   
    А  один  из  старичков  сам  себя  наказал.   Сестричка,  проводив   его   в  кабинку,  произнесла:
 
 -  Раздевайтесь  и  полезайте  в  ванну!   Только   не   забудьте  перевернуть  песочницу  (имелись  в  виду  песочные  часы)   песком   кверху.
 
   Не  дождавшись  старичка  в  положенное  время,   она  застала  его   стоящим  на  четвереньках  в  ванне,  с  поднятой  кверху  голой   задницей,  занемевшего  и  закоченевшего  в  неудобной  позе!  Оказывается, он  решил,  что  «песочницей»  сестричка  интеллигентно  обозвала  именно  это,  -   его  полупричинное  место,-  старичок  вспомнил,  как  в  шутку  говорят:  из  тебя  песок  сыплется!…
 
   Припоминаю  случай  в  Друскиненкай,  когда  я  отдыхала  там. (А,  может, эта байка  уже  давно  там  гуляла!) Ванны  в  водолечебнице  были  расположены  так,  что,  выйдя  из  кабинки,  можно  было  попасть  сразу  к  двум, слева и  справа.   Важно  было   не  ошибиться   и   выйти  к  своей,  под   номером,  указанным   в  талончике.  Но  всякое  бывает:  мужчина,  лежа  в  ванне,  вдруг  видит,  как  к  нему  за  перегородку  заходит,  в  чем  мать  родила,  женщина...
   
-  В-вы  откуда? –ошалело  спрашивает он, имея в виду,  как  она  тут  оказалась?
      
-  Из…   Красноярска! -  растерянно  ответила  та. 
    
    А  нам  пришла  в  голову  мысль  подготовить  концерт  своими  силами,  да  так,  чтобы  посмеяться. Что  мы,  хуже  других? А то уже в легенду  превратилось  сказание  о  том,  как   отдыхающие  заказчики,  здоровенные   мужики,  в  белых  «пачках»  и  с  коронами  на  лысеющих   головах   исполняли   танец   маленьких  лебедей   из  известного  балета.
   
   В  концерте  участвовала  добрая  половина  «личного  состава».  По  вечерам,  после  ужина, собирались в  нашей  с Галей  комнате  и сочиняли, и  репетировали,  и,  конечно  же,  сами  хохотали  до  изнеможения.

   Чего  только  не   напридумали!  Была  у  нас  и  цыганка-гадалка (Галя),  и  шарманщик  с  попугаем (роли  шарманщика,  самой  шарманки  и  попугая  исполняли  мужики!),  и  сатирические  куплеты,  и  даже  квартет,  грузинский,  исполняющий  песню  «Сулико».  В  нем  женские  партии  вели  двое  мужчин  (ростом  под  два  метра),  мужские  –   я   и   еще  одна   женщина.  Одеты  были  соответственно:  «женщины»  (то  бишь,  мужики) -  в  белых  длинных  юбках  (из  простыней),  в  свободных  белых  рубахах  и марлевых  накидках, с  бусами и  серьгами (клипсами) в  ушах,  в  кольцах  и  браслетах,  по   величине  и  весу   вполне  подходящими  к  комплекции  «дам».  Эти   украшения   не  составляло  труда  изготовить  самим  на  заводе.   Гордые  кавказские   «мужчины»   (то  есть,  я  и  Люда)   были  в  черных  черкессках,  папахах,  сапогах-чулках  (раскопали  в  своих  загашниках!)  и  в  полумасках:  брови,  нос  и  усы!   И  самый  главный  атрибут -  кинжалы!  А  пели...  Мы  сами  едва  сдерживались,  умирали  со  смеху!   «Женщины»  вели  свою  партию  пропитыми,  сиплыми    басами,   «мужчины»   жалобными   сопрано  вторили  им.  Выходили   «пионеры»   в  красных  галстуках,  пилотках,  коротких  штанишках  и   в   сандалиях   с  носками   на...  подвязках.  читали   стихи,  приветствовали  медперсонал  профилактория, а  «пионервожатая» время  от  времени  громким  шепотом  произносила:
   
  - Руки!…  -  «пионеры»  все  время  руками   теребили   штаны,  лезли  в   нос,  почесывали  ноги, - словом,  делали   все  то,   что  в  таких  случаях   делают  дети.
 
    Зрители  сползали  со стульев.
    
      Но  коронным  номером  концерта  стала  лезгинка. Исполняли ее я  и  Володя  Л. Высокий, - я  головой  едва  доставала  до  его  груди,- упитанный, с  круглым  щекастым  лицом,   он   смотрелся   симпатичной   обаяшкой   в   женском  наряде.  Музыка  была -  аккордеон  и...  детский  бубен.
 
    Володя   флегмой   плыл  по   кругу,  плавно  поводя  руками  из  стороны  в  сторону,  то  закрывая,  то  открывая  лицо.  Я  мухой  летала  вокруг  него  со  свирепой  маской  на  лице  (те  же  усы,  нос  и  брови),  размахивала  кинжалом  и  все    норовила  дотянуться  до  его  лица  усами.   И  так-то  было  смешно,  как  вдруг  кто-то  из  зрителей  громко  произнес:
   
 - Гюльчатай!  Открой  личико!…
   
   В  финале  танца  я  страстно  восклицала: «И-йяхх!»  и падала  перед  «дамой»  на  одно  колено,  широко  раскинув  руки  (с  кинжалом!). На  репетициях  после  этого  мы  с  Володей  жеманно  раскланивались  и  убегали.
 
   Сейчас,  закончив  танец, я  выдохнула: «И-йяхх!»,  упала  на колено,  раскрыв  руки  для  обьятья  и...  полетела  вверх!   Володя    подхватил  меня  на  руки  и   с   гордо   поднятой   головой   помчался   бегом  по  кругу.  Опомнилась  я,  когда  он,  уже  забежав  «за  кулисы»  (в  спортзал),  опустил   меня   на  пол.  И  тут  увидала,  что  он  стоит в  рубахе,  белой  накидке  и  в...  трусах!  В цветочек!  Без  юбки!
         
    Оказывается,  когда  он  наклонился  и  поднял  меня  с  полу, бинт,  которым  была  подвязана  юбка-простыня,  под  напором  его  мощного  живота   лопнул   и  юбка  упала  на  пол!  И  Володя, ничуть  не  растерявшись,  величаво  переступил  через  нее  и  с  ношей  на  руках,  сделав  победный  круг,  выбежал  из  зала! 
            
    Зрители и  артисты долго не  могли успокоиться  от  хохота  и  аплодисментов.  И  вправду:  нарочно  не  придумаешь!  Концерт  имел  успех.
   
    В   следующем   заезде   отдыхал  П.К.  (мы   больше  ни  разу  не   были  в  профилактории  вместе,  понимали,  что  нельзя).  Он  потом  рассказывал,  как  уже  вспоминали  и  вспоминали  нас,  наш  концерт.  А   юмористическая   газета,  которую  рисовала  я   и   сама   сочинила   все   стихи,  еще  долго  висела  в  зале.  И  так  было  хорошо,  когда  П.К.  сказал,   что   читал   ее  с  большим  удовольствием  и  ему  было  приятно,  что  это  сделала  я...
   
    Это  был  еще  91-й  год.    П.К.  последний  раз  отдыхал  здесь.