Знамя полка

Глава первая


Солнце, похожее на раскаленный  докрасна железный диск, медленно опускалось за темный сосновый бор. Бой затих внезапно, как затихает иногда под вечер буря. Впереди окопов дымили подбитые немецкие танки. Пахло гарью.
Рядовой Семенов подполз к капитану Хромову.
— Вас политрук просит. Плохо ему, умирает.
Хромов, дюжий, словно цирковой борец, мужчина, положив свою широкую ладонь на плечо худенького и шустрого, как мальчик, Семенова, прошептал:
— Помоги, нога как бревно... А пулемет поставь в траншею — чего доброго, миной стукнет, тогда все... Последний ведь.
Семенов помог капитану вылезти из узкой земляной щели. Они поползли по-пластунски к неглубокому окопчику, в котором лежал на желтом сыром песке тяжело раненный политрук Трофимов.
— Вот как за день нагрело. Лежу на земле, а чувствую себя как на печке, — сказал Трофимов. — А здорово мы их... Чуете, вонь какая? Это фашисты разлагаются. За пять дней мы, гляди, сотни две уложили. А нас-то всего десять... Хорошо! — Трофимов засмеялся, но ойкнул от боли, точно икнул, и замолчал.
— Плохо тебе, Михаил, бредишь... — капитан Хромов дотронулся рукой до лба Трофимова.
— Нет, брат, я не в бреду. Я знаю, ты начальник штаба, а этот юноша — наш знаменосец. А ты говоришь, что я в бреду. Я даже знаю, что тебя сегодня дважды ранило в левую ногу. — Он приподнялся на локтях и, глядя в лицо Хромову, строго сказал: — Решение я принял, слушайте: сегодня ночью вы, капитан, и вы, Семенов, должны уходить к своим...
Хромов вздрогнул.
— Никуда я не уйду! Умрем все вместе!..
— Нет, пойдешь! — более властно сказал политрук. — Я остался за командира и за комиссара полка — и не прошу, а приказываю!
Политрук взял Хромова за руку.
— Знамя надо спасти. Понимаешь? А пробраться к своим — дело нелегкое. Вам поручаю, родные мои...
Политрук хотел сказать еще что-то, но умолк...
Ночью, на вершине высоты был похоронен политрук Трофимов. Памятник ему поставили из обструганной штыком сосны. Капли смолы выступили на столбике, как слезы.
Когда стемнело, капитан Хромов и рядовой Семенов переплыли через речку и скрылись в лесу. Знамя полка было спрятано под гимнастеркой капитана. От этого он стал еще толще. Идти было тяжело. Капитан еле волочил свою раненую ногу. Его поддерживал Семенов. До рассвета прошли не больше пяти километров. Неожиданно на них набросились пять немецких солдат.
И обессилевших воинов без единого выстрела взяли в плен. Гитлеровцы бросили пленных в кузов грузовой автомашины и повезли.
Взошло солнце. Машина мчалась на предельной скорости, подпрыгивая на ухабах. Капитана швыряло от борта к борту. Раненая нога сильно болела. Он кусал до крови губы и скрипел зубами, бросая гневный взгляд на охранявшего их немца. Рядовой Семенов сидел в углу кузова и глазами подавал знаки. Капитан понял, что тот хочет выпрыгнуть из машины. Хромов затряс головой, отвечая Семенову, что этого делать нельзя. Немец сидел в противоположном углу и держал наготове автомат. Побег был смерти подобен.
— Что-то придумали, сволочи. Везут нас куда-то... — процедил со злостью Семенов.
Немец стукнул его стволом автомата в подбородок.
— Молчайт! — погрозил пальцем фашист.
— Чего там молчать, видишь, гад, наши летят! — громко крикнул Семенов и указал вверх. — Они дадут вам...
Два советских истребителя заходили для атаки. Немец забарабанил кулаками по кабине.
Автомашина со скрипом остановилась. Впереди самолетов блеснули желтые языки пламени. Немец скорчился и повалился на ноги капитана Хромова.
Семенов хотел было схватить автомат раненого немца, но не успел: водитель и унтер выскочили из кабины и мгновенно оказались в кузове.
Истребители вихрем пронеслись над машиной и взмыли вверх.
Перевязывая рану солдату, унтер и шофер спорили между собой. Шофер предлагал немедленно расстрелять пленных и возвратиться с раненым солдатом в часть, а унтер уверял его, что удастся найти по пути госпиталь и там оставить раненого, а пленных непременно нужно доставить в штаб.
Шофер со злобой стукнул дверцей кабины и дал полный газ.
Толстый унтер остался в кузове. Взвел автомат и держал его наготове в оголенных до локтей волосатых руках.
Вдруг автомашина остановилась, и унтер-офицер выпрыгнул из кузова.
— Посмотри, что там? — сказал капитан Семенову.
— Наших ведут... Человек сто. А унтер разговаривает с конвоем.
— Слушай, Семенов, быстро иди ко мне... Вынь у меня под гимнастеркой знамя... Может быть, тебя не расстреляют, ты солдат, а я командир...
Семенов кивнул головой на раненого немца: не помешает ли?
— Ну скорее, черт тебя побери... Чего уставился на меня? Не видишь: подыхает немец.
Капитан рванул из-под полы гимнастерки кумачовое знамя полка и передал его Семенову.
Едва Семенов спрятал знамя, как унтер открыл борт машины и заорал:
— Будет выходить!..
Он стащил капитана за ногу и швырнул на дорогу. Семенов спрыгнул сам.
Немцы сдали капитана Хромова и рядового Семенова в колонну военнопленных, а сами поехали в ту сторону, куда показывала указка с крестом — она показывала дорогу в госпиталь.
Под вечер пленных привели в небольшое село, и тотчас капитана Хромова вызвали в кирпичный дом, у дверей которого стояли часовые. Через несколько минут те же немецкие солдаты стали разыскивать среди русских пленных Семенова.
— Окружите меня плотнее, братцы, и возьмите знамя нашего полка... Спасите его! — шепнул Семенов товарищам.
Кто-то сзади ловко выдернул из-под гимнастерки знамя и моментально спрятал его на своем теле.
Семенов вышел из колонны и сказал:
— Их хир! (Я здесь!)
Немцы заржали. Они стали что-то объяснять Семенову, но он понял лишь одно: «Генерал хочет сам допросить тебя».
На рассвете капитана Хромова и рядового Семенова немцы расстреляли за попытку к побегу и за отказ отвечать на вопросы немецкого командования. А знамя так и ушло на запад вместе с пленными советскими воинами.


Глава вторая

На далекий кордон к леснику Ермилову прискакал почтальон на своей серенькой лошадке и сообщил неожиданное известие:
— Тетка Матрена, собирайтесь быстрей, война! За вами машина скоро приедет...
Почтальон ускакал на следующий кордон. Мишутка, крепыш лет двенадцати, рыжий, не только не испугался, а начал радоваться.
— Вот здорово! Пригодится теперь берданочка! — воскликнул он.
Мишутка думал, что он один в комнате, потому что дед Федор Ильич, седой как барсук, вошел, как всегда, в подшитых валенках неслышно.
— Эх ты, рад, бесенок!.. Постой, хлебнешь несоленой похлебки. Отец-то, поди, уж кровь проливает, а ты рад.
Отец у Мишутки еще весной был призван в армию для прохождения каких-то курсов и до сего времени не возвратился.
Никакой машины за Ермиловыми не прислали. Вражеские войска в тот же день перерезали дороги из приграничного лесхоза, и уезжать было некуда.
На третий день дед строго сказал своей дочери Матрене:
— Надо из дому уходить в глушь леса.
— Никуда я не уйду, — возразила она.
— Ты хоть сына пожалей! Ермиловых не пощадят. Зачем тебе этот дом? Уйдем в лес, переждем, а кончится война, вернемся...
Спорили долго, но решили так, как сказал дед Федор Ильич.
Ушли Ермиловы в самую непроходимую, бездорожную глушь леса и поселились со своим небольшим хозяйством — козой и собакой Найдой на острове маленького озера, которое Миша назвал Безымянным. Нельзя сказать, что остров был необитаем. Мишутка в первый же день обнаружил, что там, в густых зарослях малины и смородины, живут заяц, еж и барсук.
Дичи тьма -тьмущая. Утки так и носятся над озером. На заре гуси и лебеди кричат, жу¬равли перекликаются. А рыбы столько, хоть корзиной лови. Лишь комары донимали новых жильцов — робинзонов военного времени.
Сначала Ермиловы построили шалаш, а к осени Миша и дед сделали просторную землянку и перетащили постепенно на остров все свое оставшееся имущество и даже убрали урожай, который остался на покинутом кордоне. Зимой кордон сожгли гитлеровцы.
Первые дни Мишутка скучал, а потом привык. Он приловчился с дедом ловить карасей плетеными вершами и ставить петли на тетеревов. Работы стало хватать, а ведь работа — враг скуке.
Дед похваливал внука:
— Хороший у меня заместитель. Лишь подскажи — все сделает. Я-то уж не могу по лесу бродить.
Мишутке нравилась похвала. Правда, он не хотел улыбаться, но губы сами растягивались и открывали широкие, как тыквенные семечки, зубы. На глаза спускались рыжие волосы. Они уже давно прикрыли белые брови Мишутки. Ничего не поделаешь — рад бы остричь, да нечем: ножницы потеряли во время переезда на остров.
Мишутка мог бы смириться с длинными волосами, если бы они были черные. А то ведь рыжие. В школе один мальчишка, с которым не дружил Миша, сказал однажды: «Рыжий бес ушел в лес». С тех пор девчонки подхватили прозвище «Рыжий бес» и разнесли по всей школе. Пробовал Мишутка ножом отрезать волосы, но слишком было больно. Подпалить хотел, да нос обжег. С подпаленными волосами и впрямь стал похож на беса, хотя и сам не знал, каков он.
Наступила зима. Ермиловы от землянки не уходили далеко, чтобы следов не оставлять. Да и зачем им ходить далеко? Рыба ловилась хорошо, тетеревов хватало на острове, а беляки сами прибегали к жилью, спасаясь от лис. Только успевай ставить петли. Сена для козы заготовили осенью много.
И все же Мишутке не сиделось в землянке. То надо нору барсука проведать, то на белок полюбоваться, то еловую шишку дятлу в расщелину вставить.
Однажды Миша прибежал в землянку и, заикаясь с перепугу, еле выговорил:
— В лесу выстрел слышал и голос человека! Кричит: «Помогите!..»
— Это неладно, — хрипловато ответил старик и вышел из землянки.
— В какой стороне? — спросил он, расправляя пышную бороду, прихваченную бортом поношенного полушубка.
— В Утином болоте... — ответил Миша.
— Говоришь, «помогите!» слышал?
— Во, еще кричит...
Миша хотел бежать на голос, но дед остановил его. Он перебросил через плечо двустволку, стал на широкие охотничьи лыжи, позвал собаку и проворно исчез за густым ельником. Михаил схватил берданку и притаился на всякий случай за деревом.
Подходя к Утиному болоту — самому топкому, незамерзающему зимой месту, — старик услышал стоны человека. Собака залаяла и бросилась вперед. Дед сначала увидал погруженного наполовину в грязную жижу, перемешанную со снегом, лося с красивыми ветвистыми рогами, а потом голову человека рядом с большой мордой зверя.
«Браконьер», — подумал Ермилов.
— Кто будешь? — густым басом спросил старик. — Финн или русский?
— Спаси, отец родной!..— тихо сказал человек.
— Ах ты, родимец мой! И какой черт занес тебя в эти места!.. Цепляйся за лыжу...
Человек ухватился за конец лыжи, но, видимо, уже так обессилел, что не мог податься вперед. Он кряхтел, стонал, но вылезти не мог.
— Погоди-ка, я тебе березку нагну.
Дед нагнул березку и подал верхушку утопающему. Потом он отпустил ее, и человека точно кто-то вытолкнул из грязи и швырнул к ногам рослого старика — хозяина леса.
— Бить тебя некому. И зверь пропал, и сам чуть не отправился на тот свет.
Человек попытался подняться, но упал в снег и застонал. Ермилов поднял его и положил на свои широкие лыжи.
— Там мешок где-то был, возьмите...
— До мешка ли теперь, — ответил Федор Ильич.
Всю дорогу человек стонал, а старик ворчал по свойственной ему привычке, посылая бранные слова в его адрес:
-— Дурень ты, дурень! Шляешься по лесам, а мест здешних не знаешь. Тут сроду люди не были. Ишь ты, нет советской власти, значит бей лосей. Анархия... И забредет же в такие места... Мешок какой-то вспомнил... Чудак!..
Миша стоял за толстущей сосной и выглядывал из-за нее в своей заячьей папахе, сшитой саморучно из первого пойманного беляка. Ему было видно, как дед, утопая в снегу выше колен, тащит кого-то на своих широких лыжах. «Опасности нет», — решил Миша и побежал навстречу, размахивая длинным рукавом отцовской телогрейки. В правой руке он держал берданку.
— Вот, Мишутка, трофей. Помоги тащить.
— Кто это? — спросил Миша, робко рассматривая «трофей».
— Пока вижу, что человек, а кто он — разберемся.
Втащили в дом, положили на пол. С трудом сняли обледеневшую одежду.
— Поздно, — сказал Ермилов, — замерз...
— Ничего не поздно, — со знанием дела возразила мать Мишутки и поставила ведро воды на плиту. — Растирайте его барсучьим жиром, а потом обмойте теплой водой, а я выйду.
— Дедушка, это немец. Видишь, шинель немецкая, — сказал Миша.
— Не может быть. По обличью вижу, что наш. Говор русский.
Человек шевельнул губами и почти шепотом сказал:
— Русский я. Командир советский... Из плена бежал. А родом тамбовский... Андреем меня зовут... Знамя...
Больше Андрей ничего не вымолвил: поте¬рял сознание.
— Эх, вот это да! — обрадовался Мишутка. — Командир советский. Вот здорово!..
— Погоди ты, заерзал, — остановила Ми- шутку мать. — Сходи-ка принеси сушеную малину.
Мишутка тотчас побежал выполнять просьбу матери. Он догадался: мать хочет сварить малиновый отвар от простуды.
«Хорошо, что я услышал, — подумал Миша, — вот тебе и Рыжий бес».


Глава третья

Знамя полка больше года находилось в лагере русских военнопленных на территории Карелии. Как оно оказалось в лагере, знал лишь один человек. Звали его Николай. Он прибыл в лагерь вместе с группой военнопленных из-под Риги.
Это он, смелый воин, принял тогда знамя от красноармейца Семенова и прятал его также под гимнастеркой, на своем теле.
Николай решил убежать из лагеря, но побег ему не удался.
Зимой при валке леса Николая придавило сосной, и он тотчас скончался. Немецкий прораб приказал зарыть человека на том же месте и отошел в сторону. Когда товарищи осторожно опускали тело Николая в могилу, кто-то заметил у него под рубашкой красное знамя.
— Знамя при нем...
Друг Николая, лейтенант Андрей Сосновский, спрыгнул в могилу и, вытащив у него из- под рубашки знамя, обмотал им свое исхудалое тело.
— Товарищи, — сказал он тихо, — красное знамя — это символ наших побед, это кровь наших отцов и нас с вами! Мы спасем это знамя, принесем его командованию и докажем, что и в плену мы были верными сынами нашей Родины.
— Правильно, — ответили сразу несколько человек.
Товарищи бросили по горсти земли в могилу друга и разошлись по своим местам.
В одну из ночей, когда военнопленные, измученные тяжелой работой, крепко спали в тесовом бараке, Андрей услышал шепот над своим ухом:
— Спишь?
— Не сплю, — ответил Андрей, узнав голос комиссара Костина, которого в лагере называли для конспирации флотским коком, скрывая от немцев, что он комиссар.
— Ты здешние места знаешь?
— Знаю, — ответил Андрей, — я служил до войны на финской границе. Все тропинки до Петрозаводска известны.
— Коммунисты решили поручить тебе вынести знамя, — сказал Костин. — Пора действовать. Мы собрали немного продуктов. Передашь там, что мы хоть и в плену, но боремся. Пусть знамя докажет это!
Наступил день побега.
В одну из темных ночей, когда метель шумела на вырубленных делянках, в комнату прораба, которая была за стеной барака, проникли два бывших разведчика. Они задушили фашиста, надели на него тряпье Сосновского и положили в бараке на нары. А одежду и пистолет прораба передали Андрею.
В тот момент, когда часовой ушел обогреваться, вспыхнул барак. Он так быстро сгорел, что солдаты, охранявшие лагерь, не успели выбежать из казармы.
Утром начался допрос. Нашлись среди военнопленных те, которые «видели», как прораб затопил в комнате печь и куда-то ушел, что за ним водилось и раньше.
Земляки Андрея Сосновского «плакали» о сгоревшем товарище, хотя знали, что Андрей теперь пробирается по заячьим тропам на восток, к своим.
...За первую ночь Андрей ушел далеко. Он выбрал путь через густые заросли и сплошные болота. Но через сутки выбился из сил и едва передвигал ноги. Мучила мысль о своих товарищах. Если их разоблачат, то расстреляют всех, потому что не было в лагере такого советского военнопленного, который бы не знал о знамени и о побеге Андрея.
Идти было трудно: снег глубокий, ноги еле вытащишь. Одежда и обувь грели плохо. А вздремнуть можно было лишь тогда, когда горел костер. Продуктов оказалось так мало, что Андрей, проголодавшись еще в лагере, не удержался и съел все за два раза. Он думал, что, подкрепившись, сможет идти сутки без пищи до самой линии фронта, но сутки прошли, а до линии фронта все еще было далеко.
И вдруг счастье: он увидел большого лося. Лось стоял у осины и глодал кору. Слюни побежали у Андрея при мысли, что он сейчас подстрелит зверя. Не один раз слышал он, что охотники подкрепляют свои силы свежей кровью. Андрей прицелился из пистолета и выстрелил. Зверь вздрогнул и побежал спотыкаясь. Андрей заметил на снегу кровь. Она лилась ручейком, оставляя рядом со следами красную дорожку. В движущегося лося Андрей стрелять не решался — жалел патроны. Километров через пять лось остановился. Андрей огляделся. Зверь привел его в зыбкое болото. Легкого Андрея хорошо держала корка снега, поэтому «хитрость» лесного богатыря — обмануть человека не удалась. Лось точно понял, что его жизнь нужна для большого дела, и сдался. Он упал на колени и глянул на человека умными глазами. Андрей подбежал к зверю, но едва дотронулся до его рогов, как лось вскочил, в предсмертных судорогах рванулся вперед и подмял его под себя...
Андрей почувствовал нестерпимую боль в бедре. В глазах потемнело. Теряя сознание, человек, не веря, что его кто-нибудь услышит, все же крикнул: «Помогите!»


Глава четвертая

На вторые сутки Андрей пришел в сознание. Он долго не мог вспомнить, что произошло. «Почему я лежу на теплой лежанке, а не иду по лесным тропам к своим? Что это за волосатый парнишка уставил на меня свои голубые большие глаза?»
В небольшое окошечко землянки смотрит солнышко, и со стекла, как слезинки со щек, торопливо бегут капли воды, обгоняя друг друга. На мгновение они задерживаются на черной раме и звонко падают на подоконник, рассыпаясь бисером.
Луч света, проникший из окна на пол землянки, нарисовал квадрат. Внутри его ползает муха.
— Где я? — спросил Андрей и не узнал своего слабого голоса.
— У нас, у Ермиловых, — ответил Мишутка и робко подошел к Андрею. — Вы правда советский командир?
— Правда, — едва шевельнул губами больной человек.
В землянку вошла Матрена.
— Может, молочка попьешь? Молоко-то козье, очень полезное...
— Скажите, немцы не заглядывают сюда? — спросил Андрей, не открывая глаз. Он насторожился.
— Нет, — поспешил с ответом Миша, — к нам дороги нет. Мы на острове...
— А где тот, с бородой?
Мишутка схватил заячью папаху и тотчас исчез. Он позвал деда.
— Мешок мой где? — спросил Андрей.
— Принес я твой мешок. Вон под лавкой лежит. И рога лосиные принес тебе на память, — сказал Федор Ильич.
— Спасибо вам, добрые люди.
— За что же нам спасибо говоришь? — присаживаясь на самодельный стул возле лежанки, сказал старик. — Было бы за что...
Ермилов покашлял в кулак, посмотрел сначала на Мишутку, а потом на Андрея и спросил:
— Ты что же, служил у немцев?
— В плену был... Лес рубил, — Андрей говорил отрывисто и тихо. — Много нас было. Я убежал...
— Надо бы артелью, одному плохо в таком деле.
— Нельзя. Одному проще.
Андрей чуть поднялся на локтях, одеяло сползло с груди.
— Батюшки мои, худущий-то, как скелет, — качая головой, проговорила Матрена.— А это что ж у тебя, грудь никак пробита?
— Это еще в начале войны... Осколок снаряда пропахал. Вот тогда-то меня и угораздило в плен. Ну-ка, дедушка, подайте мне мешок.
Федор Ильич достал из-под лавки мешок и подал Андрею. Тот попытался развязать его, но обмороженные и слабые руки не подчинялись.
Мишутка тут как тут со своими услугами. Быстро развязал мешок. И вдруг, чего не ожидали Ермиловы, из мешка показался кумачовый угол знамени.
— Вот что спасали всем лагерем. А мне поручено доставить его к своим. Знамя пока надо спрятать, чтобы немцы или финны не нашли. А заживет нога, я уйду.
Миша вцепился ручонками в знамя, как в найденную после долгих поисков дорогую вещь.
— Так, так, — сказал Ермилов, разглаживая бороду, — значит, знаменосец?
— Знаменосца не знаю. Знамя попало ко мне случайно. Но теперь я в ответе за него. — Андрей стал говорить более твердым голосом.
Как будто прикосновение к красному полотнищу влило в него силы. — Три дня шел, — продолжал рассказывать он, — но слишком устал. Есть очень хотелось. А тут лось подвернулся. Читал я, что охотники восстанавливают силы свежей кровью зверя. Ранил я его, он и увел меня в родниковые болота. Вижу, лежит. Подошел вплотную. Патроны, дурак, пожалел...
—- Разве можно к раненому зверю подходить?— спокойно, густым басом сказал Ермилов.— Убить может. Ну, а знамя сбережем. Вот сам ты плох. Нога-то, смотри, как распухла, да и руки поморозил.
Мишутка поглядывал шустрыми глазенками то на деда, то на Андрея. Ему очень хотелось чем-нибудь помочь командиру, но как, он не знал.
Сердце у Мишутки стучало, как после бега по глубокому снегу, уши горели. Шуточное ли дело: в его руках знамя полка! У Мишутки появилась мысль сейчас же бежать куда-нибудь в лес и запрятать знамя в старую барсучью нору или в дупло осины. Мало ли что, вдруг немцы придут... Мысленно он представлял, как он спрячет знамя и будет ежедневно проверять, цело ли оно. А потом поправится командир, и Мишутка укажет ему дорогу к линии фронта. Вот это здорово!
А мать что-то задумалась. Может быть, потому, что человек опасно болен и без помощи врача может умереть, а может быть, вспомнила об отце Мишутки. Жив ли он?
Дед положил знамя в мешок и вышел из землянки. Мишутка — за ним. Федор Ильич ловко размахнулся и бросил мешок за малиновый куст.
Миша так и ахнул. Он чуть не заплакал.
— Так следов не видно, а знамя спрятано. Найди, попробуй... — сказал дед.
Миша понял хитрость старика и засмеялся от радости.
...Прошел день. Андрею стало хуже. Ночью снова начался бред. Андрей в горячке пытался соскочить с постели, но падал и громко стонал.
Матрена Ивановна заметила, что Мишутка с дедом куда-то собираются. Она догадывалась: старый и малый решили идти за помощью. Не хотелось матери отпускать сына, но деду без мальчика будет трудно. Да, не отпустить Мишутку нельзя: командир советский при смерти. Может быть, его еще можно спасти?
А Мишутка, думая, что мать ничего не замечает, тайком собирал необходимые вещи в дорогу. Он даже свои рыжие волосы намазал барсучьим жиром и зачесал назад. Это для того, чтобы они не мешали ему, не лезли в глаза.
Мишутка знал, что знамя — самое дорогое в полку. С ним идут на смертный бой, его несут впереди на парадах, к знамени крепятся ордена, которыми награждается полк. Нет ничего позорнее, если знамя захватят враги.
Хотя Мишутке и было страшно, но он сказал деду, что не боится пойти ночью через густой лес и даже проползти около фашистов незамеченным, чтобы добраться к своим и спасти знамя. А если враги схватят его, он готов умереть, но не выдать командира.
Вечером Федор Ильич и Миша ушли, как сказал дед Матрене Ивановне, ставить петли на белячка и не возвратились ни ночью, ни утром.


Глава пятая

Шли Ермилов старший и Ермилов младший на широких лыжах всю ночь и весь день к линии фронта, останавливаясь на минутку пожевать сухой лосятины. Мишутка устал, но храбрился. Он даже подбадривал деда:
— Крепись, дедушка, немного осталось. Слышишь, пушки стреляют?
На следующую ночь стала отчетливо слышна пулеметная стрельба. Зная хорошо лес Карелии, Ермилов выбирал путь по непроходимым, заросшим кустами и камышом местам.
— Дедушка, а почему мы знамя не взяли?
— Мало ли что случится, — отвечал дед,— может, попадем в плен... Я, брат, запомнил номер полка на знамени... Мне поверят.
— Дедушка, скажи, а ты не хотел меня брать?
— Не разговаривай, Мишутка, мы близко от линии фронта... Иди сзади, и только по моей лыжне.
Дед послал вперед Найду, а сам шел за ней. За дедом, по лыжне его, еле переставлял уставшие ноги довольный Мишутка.
По осветительным ракетам, вспышкам орудийных выстрелов да пулеметной стрельбе Федор Ильич определил, что в том месте, где они должны выйти, нет ни немцев, ни наших: там слабо замерзающие болота. Окопы в тех местах рыть нельзя, а значит, там нет и огневых точек.
Недалеко от линии фронта Ермиловы наткнулись на тыловую часть противника, но своевременно свернули в сторону и снова углубились в непроходимую чащу, ловко пробираясь сквозь густые заросли.
Впереди, проваливаясь в снег, бежала Найда. И в тот момент, когда до своих осталось не больше ста метров, собака подорвалась на мине.
Дед упал и схватился за бок. Тотчас же застрочили пулеметы. Пули срезали кусты и свистели над головой. Послышалась команда: «Орудие к бою!»
— Красные! На помощь!..
— Миша, кричи громче: «Свои идут!» Это наши стреляют.
Мишутка закричал что было сил. Стрельба прекратилась.
— Эй, кто там?
— Дяденьки, дяди! Это мы, советские! — крикнул Миша. — Дедушка, слышишь, наши!.. Но Федор Ильич уже не слышал. Осколок мины, на которой подорвалась Найда, тяжело ранил старика.
Мишутку привели в землянку. Он едва держался на ногах.
— Быстрей сладкого и крепкого чая! — приказал майор.
Мальчик выпил глоток и выпалил:
— Командир у нас там и красное знамя полка... Помочь надо...
— Не волнуйся, спасем и командира и знамя.
— А дедушку?
— Рана не смертельная, будет жив.
— А как же я без мамы?.. — Слезы сами покатились из глаз Мишутки.
— Не плачь, сынок, пей чай и ешь печенье. Утром полетишь на самолете к маме... — подмигнул майор Мишутке, желая утешить детское горе.
...Наступило утро.
— Так это он донес боевую эстафету? — показал генерал на спящего мальчика. — Молодчина! Надо к награде представить.
Мишутка открыл глаза. Перед ним стояли майор и военный в папахе.
Вошел начальник разведки.
— Товарищ генерал! Землянка найдена, раненый офицер и женщина сегодня будут доставлены сюда. Но знамени нет...
— Так оно же за кустом малины... — встрепенулся Мишутка. Лицо его сияло.