Я поняла 13

                Я поняла 13


     Нельзя сказать, что этот шаг мне дался легко, но следующий был катастрофический: вместо того, чтобы быть единственной, я захотела быть первой. Первой Майей. В результате за мной тянулся целый шлейф из картинок Димы - четыреста пятьдесят за штучку - для Вас семьсот за две - и картинок Серебряного - семьсот за штучку - для Вас полцены. Я в этом мусоре потерялась со своей Бенони. За полчаса до окончания работы у меня было минус триста крон. Последних полчаса  все мои усилия свели на ноль. Всей тыржбой насобирав полторы тысячи я побежала к Кате в галерею, чтоб забрать заказ на две с половиной, тысячу осталась должна, и мало того, заняла у Фиры триста, чтоб расплатиться с Владиком и купить сигареты.
     Утром я сказала справцу по телефону, что не намерена за восемьсот крон стоять одна в трех в одном флаконе. Пусть он меня засунет, куда хочет, но только чтоб никакого шлейфа. Я пришла в половине девятого - он меня засунул на другую сторону, в кукольный театр, на 42 таг. Там холстов не видать, потому что там узкий тротуар и холсты висят без перспективы. А я же только на холсты сейчас упор и делаю. Меня Жданова перестала спасать даже своей дешевизной. На всякую дешевизну найдется еще более дешевая дешевизна. Но меня даже Черныш не спасает. Меня может спасти только Бенони. И вот - за тысячу двести - на два дня - я встаю в кукольный театр. Приходит Маришка - на мой вчерашний проклятущий рог за восемьсот, и говорит:
     - Я отбрехалась от бухгалтерши до завтра. Но завтра в двенадцать ноль- ноль надо заплатить две тысячи.
     - Ну тогда с богом, - сказала я.
     Пошла и отдала Фире долг триста крон. У меня осталось пятьсот крон от двух тысяч отложенных на бухгалтера. Я думала, всего-то продам маленький холстик за тысячу пятьсот и по проблеме.
     Но тишина стоит неописуемая. На Гавелаке столбняк.
     Не продаю не только я, не продают и девчонки, работающие на сувенирах. Не продает и Эва, продающая фрукты. Какой-то гигантский домоклов меч завис над базаром. Вообще над свободной торговлей. Минус двести пятьдесят. И даже последних полчаса не спасли. Только какая-то старая немка поинтересовалась ценой большого Бенони. Я ей пообещала цену маленького. Не проняло.
     Зато меня проняло до дрожи. Погибла.
     Али я позвонить больше не могу, все, что я испытываю к нему сейчас - это только стыд, стыд, и ничего больше.
     - Нафаня! - закричала я в трубку, убегая с работы и еле подставив щеку Владику для поцелуя, - ты придешь ко мне сегодня?
     - А надо? - спросила дочь.
     - Надо.
     - Прямо горит? - уточнила Наташа.
     - Синим пламенем, - сказала я.

     Поведав ей скорбную историю последних двух дней моей жизни, я сказала:
     - Нельзя ли попросить Давида, что я не только не верну ему последние три тысячи в счет старого долга, но и возьму новый, на тех же условиях? Мне надо заплатить социалку до того, как я подам годовой отчет, а готов он будет завтра - и это две тысячи бухгалтеру. Двенадцать тысяч социалке. Две тысячи здравотке. А еще опен-карта полторы тысячи.  И наем квартиры восемь двести. Единственное, что я могу обещать точно - что не буду праздновать свой день рождения.
     - О, мама, как Вы достаетесь, - сказала дочь, - то есть двадцать семь?
     - Я вообще последнее время думаю, что зря меня мама на свет родила. Я ей неделю назад звонила, билась в истерике, что вся в долгах, просвета нет и любимый мужчина от меня отказался... потом опомнилась, аккурат в пятницу, когда заработала две тысячи, и винилась, просила прощения за истерику, а она мне знаешь, что ответила?
     - ?
     - Какая истерика, доча, что-то я не припоминаю... Двадцать семь.