Френдс

Деревня Потапово, Калужская область. Март 2015 года
Коньяк стремительно заканчивается и перед нами во всей своей свинцовой тяжести встает задача раздобыть еще алкоголя. Собираем экспедицию в деревню. За рулем конечно Лосевский, хоть он и пьян, едут парни на Лизиной машине, потому как проблема с бензином в Сашином Субару отложена до завтра. Никто не знает - до какого часу работает единственный магазин на долгие километры, так что собираются и едут быстро. Фактически прямо из сауны, с красными распаренными физиономиями прыгают в салон и давят на газ от ворот.
На время все стихает, оставшиеся курят и продолжают приставать к Генри, чтобы рассказывал, как еще ругаются в Англии. Я собираю со стола и планирую поздний ужин. Через полчаса во дворе раздается звук тормозов, сабвуфер вбивает транс в оконные стекла, заставляя их резонировать. Я слышу оголтелый крик Лосевского: "Мы купили самогон!" Я смотрю на дверь и жду, когда Лосевский залетит в гостиную и будет история. Рассказчик он что надо, из тех, что может один смеяться во весь голос, ему плевать на реакцию окружающих. Если он задумал рассказать историю, слушать будут все. Правда пока он бежит по коридору, продолжает выкрикивать: "Самогон! Мы купили самогон!" Первой в походе появляется пластиковая двухлитровая бутылка из-под газировки Маутин Дью. Я искоса смотрю на Генри. Сомнений нет, уж слово "самогон" он по-русски знает, я наблюдаю за его реакцией. Это второй день под Калугой и его уже ничего не удивляет.
Лосевский протягивает мне открытую бутылку и приказывает: "пробуй!" Я нюхаю и шарахаюсь от горлышка. Слизистую обдает резкий запах бензина. Мы, впоследствии, так и не смогли выяснить, на чем была эта амброзия, но пахло топливом и пахло бензином. Леха, как знаток этих дел объявляет: "Отличный самогон, чистейший!" Ему не хватает только слова "господа". Вот как это должно бы звучать: "Чистейший, господа, ручаюсь!" Между тем бутылка доходит до Генри и он принюхивается. "Петрол!"- говорит он, морщась, что значит бензин или топливо. Иванюк наклоняется к нему: "Это как шотландский виски! Ну этот ваш, скотиш, ну ты понял". Генри кивает, он хотел бы знать одно: опасно ли это для жизни, однако, наше намерение пить эту жидкость ясно как день, так что вопрос затухает в нем и, доверившись судьбе, он пытается понять смысл рассказа Лосевского, а тот уже начал свою историю. "Короче, мы подъехали к магазину, а он конечно уже закрыт, хотели ехать домой, думали все уже, разворачиваемся, а навстречу нам баба пьяная вдрызг. Она ели шла. Мы спрашиваем, где алкоголя купить, она отвечает, что сама туда идет. В общем, это оказалась просто изба, там внутри дома прямо в комнате прилавки стоят и на них все вообще, пиво, водка, закуска, ну и самогон в наличии, естественно. Говорит низкоалкогольный, но отличный..." Я перевожу Генри этот незамысловатый рассказ, какие-то места вызывается переводить Иванюк. Картина ясна, скоро нас всех тут накроет. Мне уже приходилось пить нечто подобное, правда, тогда оно не пахло так отчаянно мерзко. Именно поэтому я хорошо помню, какое необычное опьянение вызывает эта штука. Чистый угар, губы становиться ярко малиновыми и сухими, глаза блестят, хочется двигаться, хочется жить. Разливаем, решено не мешать ни с чем, пить так, однако леди всё же запивают, без глотка сока оно бы в меня не прошло. Главное запах стараться не уловить, тогда легче.

Мы пьем с маленькими интервалами, не пасует никто, хотя немного страшновато, не скрою. Спустя минут пятнадцать, когда я в очередной раз встаю с тахты, чтобы опрокинуть, в голову вступает нечто. Ощущение взрыва, алкоголь орошает мозг. Я смотрю на друзей, они танцуют. Я тоже начинаю танцевать. Лосевский надевает камеру на голову и снимает клип. Потом камеру берет Леха, мы рвем шарик с Бемби и делаем из головы оленёнка шапку для Димы, он выглядит как вождь в шкуре оленя, ему нравится. Танцы продолжаются долго. Между тем, вторая группа, состоящая из Родичева, Лизы и Генри с Зуем перемещается во вторую часть дома, где во второй гостиной, под лестницей устроили курительную. Родичев спрашивает у Генри на английском: "А вот если парня зовут Ричард, он же коротко Дик, да?" Генри кивает. Серега не унимается: "Но ведь член это тоже слово дик? То есть парень подходит и говорит: привет, я Дик. И что, это значит: привет, я член, что-ли?"  Я выхожу на улицу, вокруг темно, гнутся верхушки деревьев, я точно простыну, но мне всё равно. Плещется вода в поруби. Чёрт, я не хочу жить в городе. Дай только покончить с журналистикой и найти то, что ищу, и все, ноги моей там не будет. Так я всегда себе говорю, когда оказываюсь за чертой столицы, но в итоге она бывает сильнее и тащит назад. В доме завязывается возня, я слышу крики. Возвращаюсь и вижу, что Лосевский все-таки надел свою форму налогового инспектора и, как и было задумано, дал её порвать. Он стоит весь в клочьях, а вокруг все мечется, как псы и срывают с него погоны, лацканы, от рубашки мало что осталось, штаны походят на юбку, а он сам орет как безумный и явно получает удовольствие от происходящего. Иванюк снимает всё на гоупро, и это всех только разъяряет. Через минуту все стихает, и только Орех пока не может прийти в себя и как мелкий пес, все еще трепет тушу убитого кабана. Я останавливаю парней и прошу Лосевского: "Подари мне то, что от брюк осталось, я себе юбку скрою." Он уходит, а когда возвращается в гражданском, кладет мне на колени разорванную ткань форменных брюк: "Дарю...", уходит.
В гостиной он сталкивается с Димой и тот ему говорит: «Рви на мне рубашку! Но только так, чтобы пуговицы разлетелись, рубашка хорошая, я их потом пришью» Лосевский готовится порвать, Дима поясняет на всякий случай: «Рви! Это мой тебе подарок!» Раздаётся треск, и пуговицы разлетаются в стороны, Дима их подбирает с максимальной концентрацией для пьяного человека и сокрушается: «Эх, одну то всё-таки не нашёл…»
Все немного успокаиваются, мы болтаем, Родичев продолжает лезть к Генри с вопросами. Лиза как всегда немного на своей планете, она и тут и не тут. Я шучу, что случись конец света и все будут носиться в панике, она просто сядет и закурит. Ровный спит, иногда он приоткрывает глаза и, убедившись, что мы еще все тут, опять закрывает их. Он единственный, кто сегодня не пьет самогон и остальные его слегка подбешивают. Мы подобное настроение называем двумя словосочетаниями: на кислых щах или на тахте. Он и на том и на другом сегодня. С тех пор как пересел на Ауди, его тормозят на каждом посту после пьянки. Менты таких выпаливают сразу, полагают, что папин сынок едет с вечеринки, заставляют дышать в трубку, писать в баночку. Макают лакмусовые бумажки в мочу, тестируют на наркоту. Если бы я не была замужем за этим человеком, подумала бы, что у него паранойя касательно ГАИ. Но нет, эти волки его реально чуют.
Я тянусь к Зую: "Зуй, дай мне очки свои померить." Снимаю с его лица толстые стекла и одеваю на себя. На несколько мгновений замираю, неужели мой друг Зуй Нгуен все десять лет, что мы знакомы видит мир таким? Через пару секунд зрачки чудесным образом привыкают, я начинаю видеть все четко, но глаза болят. Поворачиваюсь к Зую, а он совсем другой без очков. "Знаешь, если бы я увидела тебя в толпе без очков, наверное, не узнала бы..." Он отвечает не без доли раздражения: "Спасибо, приятно это слышать." Наверняка подумал, что это очередная моя расистская шуточка, аля: вы все азиаты на одно лицо. Да, кажется, есть всего несколько человек в компании, кто так шутит, он не обижается, просто смотрит с каким-то отдельным для этого случая сарказмом. Но на этот раз я имела ввиду вовсе не то, просто очки стали его частью. Возвращаю стекла со словами: "Они тебе идут." И это правда.
В этот момент я замечаю, что Лосевского давно нет с нами. Мы зовем его, но он не приходит. Я вслух вспоминаю, как в деревне Братонеж, наш друг Макс Кутузов перепил водки и пошел гулять вокруг озера, мы тогда боялись, что он лежит в канаве и не может встать. А он просто гулял, дурак.
Это побуждает меня найти Сашу. Кто-то предполагает, что он совсем взбеленился и поехал кататься по полям на Субару, но идея быстро отметается. Во-первых, в его машине нет бензина, а Лизину он бы так просто не взял. Ну и во-вторых, мы бы услышали транс со двора и рев мотора, тихо уезжать Лось не умеет. Я начинаю беспокоиться, накидываю плед на плечи и выхожу во двор. Саша спит на скамейке, он завернулся в дубленку и в его руке тлеет окурок. Я даже, кажется, слышу едва различимый храп. Надо будить, иначе это может обернуться восполнением легких, правда я всё равно не могу устоять перед соблазном снять это на камеру. Делаю короткий ролик и затем дотрагиваюсь до его плеча. Я хотела бы вложить в это прикосновение максимум нежности, чтобы от ключицы тепло разлилось по всему телу. Интересно смотреть на спящих друзей, в эти моменты на их лицах нет тревог, переживаний и страха перед будущим. Я бужу Сашу, он очень удивлен тем, что спал на улице так долго, ведь прошло минут сорок. Я думала, что он захочет после этого лечь в доме, но не тут то было. Компания оставляет в покое спящего Ровного и требует поздний ужин. Я иду на кухню, остались еще овощи и целая пачка спагетти. Продолжаем пить самогон, макароны варятся, грибы, помидоры и перец обжариваются в яйце. В итоге я вываливаю все получившееся в таз для белья и ставлю на стол. Парни набрасываются на пасту и едят, как животные, прямо из таза. Я фотографирую это. Генри выглядит, как лорд, даже в ситуации, при которой вилку тычет в таз с макаронами. Беда с этими англичанами, они всегда изящны. 
Я всё же ем из тарелки, а после мы затягиваем долгий разговор о религии. Суть его переменчива. Леша говорит, что не может понять как можно вести войны по религиозным соображениям в двадцать первом веке. А я спрашиваю его, что бы он выбрал, окажись в ситуации, при которой либо смерть, либо нужно отказаться от христианства и принять другую веру. Приходим к выводу, что никто заранее не может сказать, как поведет себя в таких обстоятельствах. "Понимаешь, я не могу к этому подготовиться, никак не могу, надо быть там, чтобы узнать, как…" - говорит он. А я продолжаю: "Наша вера и основана на этой идее жертвенности, любой верующий должен быть рад отдать жизнь за Христа. Знаешь почему?" "Потому что так сделал сам Исус?" "Именно..." Мы замолкаем. Каждый всерьез думает: а хватило бы мне воли сделать это? Люблю беседовать с орехом, он слушает собеседника и сам не скачет с темы на тему, чем грешат во френдс. И он не софист, а это важно. В это же время Генри начинает расписывать нам плюсы католической церкви, основные его аргументы в том, что внутри тихо, можно сидеть и слушать приятную музыку. А вы, мол, как дикие стоите толпой с шапками в руках, и поклоны отвешиваете поминутно. Не согласен он и с самой концепцией православия, в его вере человек не раб Божий а его дитё и любимое творение, он живет, чтобы наслаждаться. Я чувствую, что пора прекращать эти излияния. Мы выходим на улицу и видим, что за какой-то час все запорошило снегом, а мы и не заметили.  Мы начинаем прыгать, как Бандерлоги и орать, пытаясь разбудить Ровного. Потом Лосевский стучит ему в окно и, наконец, вбегает в спальню, чтобы лично рассказать новость. Это хорошая новость, подморозило и снег, это значит, что завтра он отсюда выедет. Это почти точно значит, что мы выберемся отсюда.

Позже, я одна сижу на веранде в кроличьей шубе с сигаретой, во мне бродит самогон и по щекам наверняка уже расползлись красные пятна, а губы стали алыми. Тут в деревне особенно свободно дышится, но все-таки меня преследуют тяжёлые мысли, видимо русские не могут так напиться, чтобы без тоски. Ко мне выходит Орех. Леха тоже пьян и я знаю, что сейчас между нами состоится откровенный разговор. Наша компания из тех, где людям легче отшутить тысячу шуток и обсудить Стендаля, но только не говорить о личном. Воспитание давит на нас и даже сейчас, когда нам обоим хочется поговорить о любви, или мне только кажется, что ему тоже, мы всё равно начинаем с разговоров о профессии и долге журналиста. Я говорю: "Понимаешь, мне легче смириться с тем, что я плохая жена, ну что ужины мои дерьмо и бардак там, с этим я могу жить, но жить с тем, что я плохой журналист я никак не могу... И я не могу понять девочек, которые после МГУ идут в издание, которое врет и боится говорить правду, только потому что там обеды или там фитнес зал оплачен, офис там в удобном месте. У них же есть возможность заниматься любимым делом и не кормить семью, так зачем все это? Стерлись понятия о долге и чести. В армию раньше шли все, потому что стыдно было быть белобилетчиком, а теперь всем срать. Моя бабушка бы никогда не вышла за деда, если бы он не отслужил, ну а он мог жениться только на девственнице и никак иначе... Это и есть долг и честь, как я это понимаю." Орех слушает меня и к нам присоединяется Лосевский. Мы продолжаем обсуждать отношения между моими стариками, и это плавно подводит нас к теме отношений в целом. Когда Лосевсий уходит, Леха говорит: "А может, так и надо было, как они, надо было, в смысле, ругаться, поорать иногда. Вот мы с Нисо все переживали в себе, все молчали и в итоге в один момент всё лопнуло..." Я молчу, и это дает его мыслям новый толчок, а может просто открывает двери тому, что давно хотело стать словами: "Я обижен на неё, я любил этого человека, а теперь я её ненавижу, она сделала мне очень больно. Я думал, что отдам ей жизнь, когда мы женились, но она предпочла что-то другое. Но я поставил себе установку, забыть её. Я ждал, что она приедет сюда и даже готовился, я встречался вчера с Наташей." Я вдруг понимаю, что они все это время виделись периодически с Наташей и хоть это не мое дело, всё равно лезу в него, такое право мне дает самогон. "Лех, Наташа очень хорошая девушка, не надо лучше. В Москве так много дам, которых можно матросить.  А она хочет серьезных отношений, хочет замуж, хочет детей." Леха не хочет меня слышать или мне просто так кажется, и поэтому я более не касаюсь этой темы, вместо этого, я чувствую необходимость высказаться самой. Тем более мне уже окончательно ясно, чтобы он там не говорил, он все еще любит Нисо. Любит так, что разговоры о ней будут причинять боль еще годы. Как же все необратимо, и какие мы стали... Черт, ведь кроме Лехи у меня не так уж много друзей, которых я знаю почти десяток лет и которым действительно доверяю, теперь я понимаю, как он мне дорог и как мне необходимо поговорить именно с ним. Я чувствую физически часть его боли, не знаю как это возможно, но мне больно сжимает грудь. Неужели надо напиться, чтобы понять и почувствовать такое? А еще я немного завидую ему, ведь самое страшное уже позади, бояться нечего, гангрена была и нарывала, но теперь ампутировали это нечто с гангреной и болеть будет еще долго и уже никогда не отрастет то, что отрезано, но как-то когда-то затянется, зарубцуется. Он будет еще смотреть в будущее, а я зависла, меня заламинировали, вернее я сама себя. Пусть не говорит ничего, если хочет, только послушает, именно этого я и хочу. Хочу снять с себя адский груз этого интеллигентного молчания. Я начинаю сразу с самого главного: "Знаешь, у нас с Сашей тоже все не слава богу. Но он хороший муж, в смысле он добрый, честный, заботится обо мне, просто нет огня, а как зажечь его не ясно. Но, я думаю это видно со стороны." Леха кивает головой: "Конечно видно. Мы все это замечаем, но я не знаю, что делать в такой ситуации, Нисо на это же жаловалась..." Неприятно осознавать, что никого не удалось обмануть, и накакого секрета нет. Но мне всё равно, это как в детстве описаться при маме, не так стыдно, а друзей ближе у меня нет, и я знаю, что никто не умничает и не трет об этом. Обиднее, что всё так складывается в жизни. "Ничего не сделает старое новым, ничего... Я бы сказала даже ни черта." В этот момент выходит Лосевский, закуривает и о чем-то шутит, мы поддерживаем разговор, но мыслями пока еще в том, сказанном минуту назад. Потом Саша вспоминает, что забыл что-то в доме и протягивает сигарету Лехе. Тот берет, но возмущается как обычно: "Что ты мне даешь её?" "Блин, ну подержи!" Саша уходит и больше не возвращается. Леха смотрит на тлеющую бумагу в своей руке, потом подносит её к губам. Я замираю в легком потрясении, всем известно, что Леша никогда, никогда не курил, что он никогда даже не брал в рот сигарету. Он поясняет, будто прочитал мои мысли: "Никогда не пробовал курить, я не в затяг..." Я говорю: "Ты ничего не потерял", а сама наблюдаю, как он неловко держа сигарету, да еще и левой рукой, потому что левша, второй раз подносит её к губам. Я стараюсь запомнить этот момент, о котором никогда ему не напомню и никому не расскажу. Просто я знаю, как он гордиться тем, что никогда не пробовал курить. Наш разговор закончен.
Я думаю, а живем мы тоже не в затяг? Леха Орех, Ровный, Зуй Нгуен, Кязимов, Фабиана, Иванюк, Лосевский, Лиза, Серега, я в конце концов. Нет, мы как раз живем в затяг. Я смотрю на Леху, он согнулся на скамейке, через окно веранды вижу Лосевского, он ворошит дрова в камине. Я бы хотела подарить своим друзьям вечную жизнь, чтобы их образы никогда не стерлись. Потому что, это вредно так жить, от этого стареют.

Деревня Братонеж, Владимирская область. Май 2015 года

30 апреля, завтра начнутся майские праздники, но мы едем в Братонеж уже сегодня ночью. Глупо описывать, что есть для френдс Братонеж, пусть он останется не запачканным моими потугами. Уже вечер, я упаковывают вещи и продукты. Лосевский звонит весь день, он пытается разрешить проблему: что делать, ложиться спать или нет: "Я не спал двое суток. Боюсь вырубиться." Я, не долго думая, советую: "Ляжь, поспи часа два, потом поедем." "Эээ, нет, я себя знаю, если лягу, хрен проснусь, пошли лучше тусить, а потом поедем."
Я не иду тусить, я жду Княжну. Она приезжает в два часа ночи, в три мы уже в пути. Ровный ведет машину, Лосевский с Кязимовым едут где-то впереди, иногда звонят и рассказывают как там дальше с пробками и вообще. Не знаю, почему Кязимов без Фабианы, догадываюсь, что она где-то в путешествии. Память просто выдает какие-то снимки из Инстограм, а впрочем, в голове больше о Лосевском, ведь он расстался с Ирой. Теперь его ждет переезд к отцу, новые девушки, новая жизнь. Как это странно, чуть ли не 10 лет жить без перемен, по накатанной. Служить в налоговой, жить с Ирой, а после - бабах, поперли со службы, стал фотографом, Иры больше нет рядом. Всё новое, только друзья старые. И самый космос сокрыт в его реакции на всю эту дребедень. Помнится, когда его заставили подписать заявление об увольнении, мы все были приглашены в Петушки, где Саша неделю пил, нюхал кокс и отшельничал. Но кроме этого, он был спокоен, я не слышала от него нытья или хотя бы признания, что ему страшно. А ведь ситуация была не простой, всего раз он намекнул, что тогда должен бы либо сесть, либо покинуть службу. В любом случае, хорошо, что покинув её, он связал свою жизнь с фотографией. Видела его снимки, это редкий дар. Не знаю как, но он через объектив камеры будто видит и может извлечь самую суть вещей. Вот и в этот раз, наверняка, я снова увижу того Сашу, что глубоко в себе переживает что-то такое, к чему страшно прикасаться.

Княжна спит на заднем сидении, она в этот раз без Генри, тот в Англии до середины месяца, это значит, что по приезду мы как следует накидаемся вином. Пробки, хоть и не верится, но остаются позади, сворачиваем с Нижегородского - последний рубеж до Братонежа, пятнадцать километров волшебной красоты. Тут Ровный не выдерживает и пересаживается на пассажирское сидение, не забыв открыть банку пива. Ноль пять жидкого золота по пути в Братонеж - это его личный священный ритуал. Едем. Сначала раздолбанный асфальт, справа остается богом забытое Заречное, молочная ферма и вот она - проселочная дорога. Помню, как в первый раз заворожила меня эта дорога семь лет назад, вся она стостоит из белой пыли и песчаника, вьётся среди жёлтых, засаженных аккуратными рядами полей, уводит за собой каждого и немного меняет его. На повороте вижу синий Субару и парней. Лосевский уже с бутылкой шампанского, Кязимов пока не с чем. Останавливаемся, крепкие объятья, Саша меняется с Ровным местами, на пассажирском он поит меня шампанским и что-то орет в окно парням, потом и минуты не выдерживает моей женской опасливой езды и выскакивает из машины. Ровный терпеливо уступает ему руль Субару и та резко сворачивает в поле. Ясно, парней не ждать, придется нам с княжной добраться самим. Мы достаем одну банку пива на двоих, закуриваем и спокойно объезжая каждую кочку едем вперед. Вокруг смыкается непроглядная темная синева, поля всё же немного светятся, глубокими лужами отражая холодный лунный свет. Дорога из белой пыли и песка местами размыта и петляет до леса, а там уже и указатель "др Боатонеж", что значит деревня, а мы упорно говорим: доктор Братонеж. Одинокий ряд домов вокруг круглого озера почти весь потух, но там, дальше, в доме Оревковых точно горит свет. Моя мазда чуть пробуксовывает на въезде, но после уверенно въезжает на газон перед забором. Ну вот мы и на месте. Как всегда в нетерпении распахиваю калитку, вбегаю по ступенькам крыльца, толкаю дверь прихожей. В доме тихо.

Значит не дождались и легли спать, я точно не знаю кто сейчас в доме, но то, что хозяин дачи на месте, уверенна, бегу в сторону Лёшиной спальни, стучу, и тут до меня доходит, что он там не один, а с новой своей девушкой Лизой. За дверью возня. Неудобно, спрашиваю: "Вы одеты?" Слышу в ответ: "Теперь да!"
Лизу я, кажется видела на одной из вечеринок, в любом случае знакомство состоялось и вот, пока Леха сокрушается, что мы не позвонили заранее перед выездом, я уже почему-то думаю о том, что это всегда была для меня комната Нисо и Леши, а не просто Леши. Я помню, как они скрывались там, и выходили потом счастливыми, как Нисо томно, по-кошачьи лежала на этой тахте и улыбалась, на неё струился яркий свет из окна. Но те дни прошли, и возможно, Нисо больше никогда не войдет в этот дом. Сейчас передо мной Лиза, я приглядываюсь, милая девушка, легкая, улыбчивая. Иду опять в холл, и вдруг, через прихожую и стеклянную дверь замечаю два бородатых лица. "Ярик! Давно тебя не видела! Ты с другом?" "Это Славик." Ярик и Славик, ясно. Дом Ярика на соседей стороне озера, завтра мы к нему в баню пойдем. Вот уж кого я рада видеть.
Заходим в дом и начинаем болтать о том - о сём, а между тем Лосевского, Ровного и Кязимова всё нет. Интуиция подсказывает, что они влипли куда-нибудь. Скорее всего увязли в жирной грязи на пашне. Чувствую, как история повторяется: однажды в Ворсино Лосевский поехал встречать девочек на станцию, взял с собой парней и всё никак не возвращался. Потом оказалось, что он перевернул Рено, на котором тогда ездил, так его и оставили на крыше лежать в обочине до утра, а там уж трактор вытягивал, или как-то так. Вот и Ярик говорит, увязнуть здесь ничего не стоит, особенно в поле, рассказывает нам всякие истории: "Опа, думал, щас по пашне объеду, а не вышло..." Я начинаю, забавы ради рассказ о помещиках. Мы так в шутку называли Леху и Лосевского, когда они зимой затворничали один в Братонеже, другой в Петушках. И то и другое во Владимирской области находится. Снег кругом, чистая русская тоска, делать нечего, вот они и стали друг к другу наезжать с визитами, как друзья - помещики в богом забытой губернии. После много слов появилось в лексиконе френдс из той эпохи, стало приятно и весьма кстати называть друг - друга по отчеству: Николай Стеранович, Княжна Беляева, батенька, мать и. т. д... Вот и сейчас, вдали от Москвы в разговор сами собой закрадываются такие слова, как: пашня, версты...
Я наблюдаю за Яриком. Надо же, он и пиво пьет, и курить на крыльцо с нами выходит. Это метаморфозы каких поискать. Дело в том, что Ярик был из духовных людей. С юных лет он избрал для себя путь йоги, продвинулся в этом далеко, стал преподавать практики, не пил, не курил, не ел мяса, женился, завел двоих сыновей. Жил он не как мы, он жил одухотворенно, преисполнен смыслом и чистотой. Однажды, тут же в Братонеже, он для всех желающих провел практику по дыхательной йоге, комаров была туча, они облепили сидящих на траве людей, нещадно кусали их, звенели, как электричка. Мало кто изначально на этот пошел, а уж потом и вовсе охотников приобщаться к духовности поубавилось. Люди не выдерживали, с матом вскакивали с травы и шли в дом. А Ярик невозмутимо сидел в позе лотоса и как ни в чем не бывало, разъяснял нюансы дыхания и основы медитации. Мы шутили, что вот ещё чуть-чуть и он научится ливитировать. Но с того июля прошли годы, Ярик развелся, оставил маленьких сыновей с матерью, сейчас он стоит со мной на крыльце, из плоти и крови, с сигаретой в руке, пьет алкоголь и в целом стал как-то проще что ли. Мне с ним легко. Он достаточно просвещен, чтобы открыть мне нечто новое в разговоре про карты Таро, но при этом стал как-то ближе к людскому, в хорошем смысле. Он больше не прозрачен для меня, и будто стал мужчиной, даже борода стала совсем другой, какой-то по-русски густой, а не по-йоговски витиеватой...
А между тем, наших парней всё нет. Дождь лупит по стеклам, и я слушаю уже Славика и его рассуждения о волосах, он говорит: "это затратно по энергии для девушек, носить распущенные волосы при чужих людях..." Я с ним согласна, хоть и ясно, что всё это явно ведовская тема, которую он перенял то ли у прежнего Ярика, то ли у весть кого. Слава оказывается дантистом, он парадантолог и имплантолог, это существенно повышает его авторитет в моих глазах, я уважаю врачей. Но не всё с ним так просто: слишком уж ухожена густая борода, Ярик его называет: лысый, значит под капюшоном скрываются коротко стриженные волосы. По всему выходит - малый не прост и точно вскоре что-нибудь эдакое выкинет.
Мои размышления прерывает грохот дверей, в дом вваливаются парни. Все в грязи, с их волос и одежды стекает вода, голодные, злые, но уже основательно пьяны. Интуиция не подвела, героический  Субару всеми четырьмя полноприводными колесами увяз в поле, его немного потолкали, окончательно посадили на дно, выпили, взяли вещи и пошли к деревне. Я начинаю делать омлет, чугунные сковородки в дачном хозяйстве Оревковых это отдельный разговор, я их знаю достаточно хорошо, чтобы возненавидеть. Леха парней не дождался, ушел спать, компания Лизы и кровати его привлекла больше пьяных, замерзших друзей. Его в этом нельзя винить. Долго ли, коротко ли, Лосевский достает гидропонику. Тут-то Слава и выкидывает номер: начинает делать водный. Для этого он отыскивает литровую пластиковую бутылку, пятилитровую баклажку из под воды Агуша, фольгу и даже иголку, которая у меня всегда с собой. Мы с Лосевским наблюдаем за его приготовлениями, сами курим через трубку. Мы любим трубки, моя вот из Доминиканы, была она в целой серии так же трубок, я их тогда привезла и раздарила друзьям. Моя с обезьяной, а были ещё со змеёй, ящерицей и бог знает с чем. Лосевский знаток трубок, он их коллекционирует и не забывает ругать мою, а моя и правда бестолковая, просто дорога как память. Каждый раз, когда я достаю свою обезьяну, у которой уже отвалились почти все лапы, он хватает её, ковыряет и сетует. Что он с ней только не делал, и прочищал, и сетку вставил, всё без толку. На этот раз он не выдерживает, берет свою, громко ударяет ей по столу перед моим носом и заявляет: "Дарю!" Саша, Саша, представляет ли он как дорог мне этот подарок, будто со мной теперь будет часть его. Эта трубка у него не коллекционная, он купил её за бесценок на Севастопольской, но она такая уже родная.

Пока Слава делает водный, начинает долгий и бесполезный рассказ об акустических системах нового поколения. Никто из нас этим не интересуется, но всё же, воспитание принуждает слушать. Я предчувствую, что скоро Вова ввяжется в этот рассказ и превратит его в дискуссию. Так и происходит, он заявляет: "Я бы за несколько сотен это не купил, вот за тридцать тысяч да!" Кязимов просто матерый маркетолог, я суть его высказывания и куда оно ведет, поняла уже до того, как он закончил, но Славик всё-таки уточняет: "То есть, ты готов за тридцать тысяч купить что-то, что не купишь за четыре сотни?" "Именно!"- с удовольствием растягивает Вова. "Понимаешь, это подозрительно - акустическая система нового поколения за четыре сотни."  Вообще-то Кязимов закончил геологический факультет МГУ и даже преподавал. Мы пророчили ему карьеру в науке. Его страстью были камни, он мог на вид отличить бриллиант от искусственного бриллианта и не пропускал ни одной жемчужины, чтобы не окинуть её скептическим взглядом. Так и устроился в ювелирную компанию, только вот незадача, это оказалась религиозная православная компания христианских ювелирных украшений,  притом в упадке. Задача Вовы - продвижение и иногда закупка крупных партий драгоценных камней. Тогда в нём и открылась эта вторая страсть к маркетингу...и к Фабиане, своей подчинённой. Фабиана - на половину боливийка, хотя она никогда и не была на Бали. Девушка не зря работала именно в этой компании, она из православной школы и образ жизни соответствующий, так что, ходит теперь Кязимов на крестный ход в Пасху, и постится, и всё, что полагается. А мы не только стебём всю эту религиозно - коммерческую тематику, но и ласково констатируем: Кязимов под "фаблучком". До неё Вова питал страсть только к азиаткам, это был его личный порок. Он и сам результат смешения кровей, там и Азербайджан и татары и русские, вот за этот характерный склад внешности и смуглый цвет кожи, мы, добрые друзья, назвали Вову чёрной свиньёй. А он и не прочь, ему самому смешно. Есть в этом какая-то мощь и скрытая сила. Вот и в дискуссиях он не слаб, как раз начал расписывать Славе всякие маркетинговые случаи и приёмы. Я заглядываю в соседнюю комнату, где тепло и уютно, тут как раз и топилась печь на весь дом, там спят Ровный и княжна. На кухне продолжают споры. Я не выдерживаю этой террористической атаки на свободные уши и иду спать.

Сон оказался очень приятным, но не долгим, как это обычно и бывает за городом. Утром я проснулась от крика чаек. Может ли быть что-то приятнее? Леша и Ярик ругают чаек, говорят, они всю хорошую рыбу в озере перевели, а мне плевать на рыбу, если можно проснуться от крика этих созданий, будто ты на море. Я бужу Беляеву, идем чистить зубы к умывальнику на террасе, и от нашей возни просыпаются остальные. Лосевский совсем очумевший, выскакивает из спальни в шортах, с полотенцем и криком: "Я купаться пошел!" Вот ведь отчаянный, там же вода ледяная, мы всё в толстовках с утра, а ему хоть бы что, и ведь правда идет. Возвращается он мокрый и бодрый. Ну а мы уже затеваем долгий завтрак. Завтраки в Братонеже это особенное время. Парни все садятся за большой стол и как голодные птенцы ждут, пока им что-нибудь на него поставят. Я, замешивая тесто на сырники, предчувствую, что на культовых чугунных сковородках они безбожно будут гореть, но Вова заявляет, что готов есть и просто тесто. Княжна партиями жарит наш любимый омлет с помидорами. Лиза заваливает божественный чай с имбирем. Должна была быть ещё каша, но Леша, наш эксперт по каше, освободил себя от этих утруждений, а никто и не настаивал. Когда предпоследняя партия сырников и омлета дожаривается, в дом неожиданно входят Горецкий и Рая, я и не знала, что они приедут. Обнимаемся, все рады встрече, нравится мне Рая, хоть и вижу её второй раз в жизни, просто знаю, что она отлично составит нам с Княжной компанию, когда мы откупорим бутылку белого полусухого. Ну а Горецкий, чокнутый математик, как всегда прекрасен, и ни с кем несравним. Беляева разбивает в сковородку ещё пару яиц по случаю их приезда. День начался...

После завтрака мы идем на террасу мыть посуду, это самый неприятный момент отдыха на озере, сам процесс не сказочный: холодная вода стоит в ведрах, теплую нужно кипятить в чайнике на газу, постоянно менять ведро с помоями под умывальником, или вовсе возиться в тазу с жирной водой. Лиза советует: "Лучше всего мать вот тут и ставить вот сюда..." Лиза здесь впервые, это её второй день. Я киваю и улыбаюсь, а сама вспоминаю, как впервые приехала в Братонеж восемь лет назад и с тех пор мыла тут посуду тоннами. Сейчас май и вовсе нет комаров, а тогда, пару лет назад, в июле, мы с Нисо сидели у озера и ковшом ополаскивали натертую содой посуду. Она поливала, а я отгоняла от неё и себя стаи насекомых. Ещё, прежде чем спуститься к мостку, она смотрела: нет ли там ужей, уж очень я боюсь этих тварей. Потом мы перемывали всю кухню, и Нисо очень старалась, потому что следом на дачу должна была приехать Лешина мама, ей хотелось быть хорошей невесткой. Помню, с какой горечью она однажды произнесла: «Представляешь, Лёшина мама за мной посуду перемывала…» Мы тогда закрывали все двери, обкуривались спиралями от комаров и пританцовывая, болтая о том - о сём, натирали каждый угол. Поток моих воспоминаний прерывают сборы парней. Они готовят целую экспедицию в поле, цель: откопать Субару без участия трактора. Снаряжение: резиновые сапоги на каждом спасателе, три лопаты...стоп, две лопаты, эту третью и лопатой-то не назовешь, слишком уж мала. Ровный шутит: "Такой только кота хоронить". Вова сходу называет её: кроличья тяпка.  Мы с Раей уже собрались наблюдать за этим спектаклем. Увязая в грязи, идем в поле, вокруг летают стайки ворон, лес почти уже зеленый, но в целом, природа ещё мрачная, да и одного взгляда на Субару, который жалобно выглядывает из жидкого чернозема достаточно, чтобы впасть в уныние.

Парни начинают капать под колесами, раскидывая вокруг комья грязи, периодически все меняются лопатами и кому-то достается кроличья тяпка, это снова и снова заставляет всех ржать. Жижа под ногами такая, что мы с Раей стоим, не двигаясь, на островках прошлогодней травы и всё равно с каждой минутой уходим сапогами всё глубже в землю. В какой-то момент Лосевский, который, кстати, посреди этого мощного русского пейзажа капает почему-то в индийских штанах, сильно бьет себя по лбу: "Ключи забыл! Ключи от машины забыл в доме!" Никто уже не удивляется, просто я, Рая и Кязимов идем назад в деревню. По дороге я уговариваю Раю не возвращаться в поле, а остаться со мной и Княжной пить белое прохладное вино. Мне самое время начать готовить борщ к обеду, нужна компания для кухонной болтовни.

Пока я нарезаю картошку и натираю свеклу, Лиза делает один из своих потрясающих чаёв, она рассказывает мне о своей работе визажиста и  фотографа, я думаю о том, что френдс всё-таки, как магнит притягивает таких людей, чтобы и чай с имбирем и о косметике поболтать, да ещё и фотограф. Вино накрывает мозг свежими прохладными волнами, Княжна умеет выбирать из сухого. Раньше мы часто баловались полусухим, а теперь полусладкое, например, это даже не прилично. Борщ тем временем уже на огне, как заведено - две кастрюли: вегетарианский и простой со свининой. Пока обед подходит, с радостными воплями приезжают парни, им удалось выкопать и вытолкать Субару. Я выхожу посмотреть на машину, на ней нет ни одного чистого сантиметра, кое-где грязь засохла в форме наросли и даже сосулек. Нелегкая у автомобиля судьба. Почти как у хозяина.

Ровный уже развел костер во дворе. Я прохожу мимо него, и меня затягивает в старый бабушкин дом, сам он закрыт, но можно зайти в дровницу, за мной заходит Лосевскй с фотоаппаратом. Он просит меня встать около окна и посмотреть на него, пару раз щелкает затвором и показывает результат на мониторе камеры. Я замираю: вот как он это сейчас  сделал? Передо мной мой идеальный портрет, такие сочные цвета и конфликт темной дровницы с ярким слепящим дневным светом прямо на моей щеке. Я в очередной раз думаю, как хорошо, что он оказался подальше от этой налоговой службы. Мы выходим, и я иду проверить как там борщ, вообще-то я оставила Кязимова следить за ним, но судя по тому, что он уже травит истории во дворе, стоит самой туда сходить. Вроде бы всё хорошо, выключаю конфорку, и на пути с кухни сталкиваюсь с Зуем. Крепкие объятья, спрашиваю без всяких приветствий: "Борщ хочешь?" Зуй голоден и рад такому предложению, он привез свою девушку Аню и Николая Степановича, это старший брат Леши. Когда люди впервые видят их вместе, они замирают и через какое-то время спрашивают: "Братья что ли?". Ну конечно же братья, у них одно лицо на двоих, зато совершенно разные характеры. Леша это Леша, а Коля, он какой-то удивительный, такой молчаливый на первый взгляд, а если начать болтать с ним о всяком, непременно услышишь что-нибудь эдакое. Коля умеет максимально гармонично вписаться в любую ситуацию, компанию, вечеринку, прогулку, поездку. Для этого ему не надо шутить и заводить разговоров, просто то изящество, с которым он находится рядом или одет всегда подобающе случаю - подкупает. Не помню, чтобы когда-нибудь видела на нем обувь не по погоде, или слишком официальное что-то, а на заведомо пафосных мероприятиях он выглядит достаточно официально. Внешне Коля - это просто человек иллюстрация, можно обменяться с ним взглядом и выудить из этого момента больше информации, чем из целой беседы с кем-нибудь другим.
Позже мы ещё с ним поболтаем, а пока я здороваюсь с Аней, которая по-прежнему для меня ещё непонятна, и думая о том, почему так вышло, разливаю по тарелкам первое. Может нам с ней просто не приходилось чем-то заниматься вместе, ведь когда она оказывается рядом, просто стоит или держит Зуя за руку, когда приходит ко мне домой с Зуем, садится за стол и вроде поддерживает беседу, но всё равно в понимании Ани у меня пока огромный жирный пробел. Вот спросят у меня: что за Аня? Я отвечу: это девушка Зуя, она такая не высокая, в очках... Вот и всё. А спросят кто такой Зуй, так это просто: Зуй Нгуен - этнический вьетнамец, но живет в Росси всю жизнь, он в совершенстве владеет вьетнамским, русским, английским, работает в импортной компании, тяготится офисной жизнью, но понимает, что это лишь этап, он трудолюбив и никогда не откажется от расширителей сознания. Было время и нам казалось, что у Зуя проблемы с наркотиками, но сейчас никому уже так не кажется, ясно, что всё у него под контролем. С Зуем легко, я знаю его восемь лет и в целом он мало изменился, а точнее не изменил себе. Недавно у него начали часто меняться девушки, то Катя была, то вот Аня. В результате я Аню несколько раз подряд назвала Катей, было неловко. В любом случае всё ещё впереди, будут у нас с Аней и беседы, и общие дела типа заваривания чая. Ну а сейчас я могу только поздороваться, спросить: как доехали, и пройти дальше, тем более в руках к меня поднос: я несу тарелки с обедом прямо к мангалу, это для Ровного, который традиционно занят мясом и не может отойти и того, кто составляет ему компанию, сейчас это Лосевский.
К нам заходят Ярик и Слава, они останавливаются у огня, но обедать отказываются, Слава уже трезв и видимо вернулся в свое привычное - молчаливое состояние. Я вдруг понимаю, что пора накатить. Вечер не за горами, обеденное  вино уже выветрилось, иду к скамейке, где уже во всю распивают коньяк. Надо принести лимон и вперед... Коньяк потрясающе вкусный, идет как вода. Дальше провал, вроде бы стояли и пили и болтали, я смутно помню, что подошла к Коле, положила ему руки на плечи и сказала что-то вроде: "Представляешь, я воспринимаю Леху, как хозяина дачи, наверное, потому что он тут всё время отшельничает, при этом я абсолютно забываю, что это и твой дом тоже." Коля подтверждает, что за год был тут всего раза два. Я понимаю его, в Москве любимая девушка, работа, досуг из прогулок и баров. Я продолжаю: "Посмотри на стоянку, с ума сойти какие мы все стали взрослые, раньше, помнишь, от станции по несколько часов пешком с рюкзаками, а теперь вон, полная парковка..." Мы смотрим на машины: вот моя белая Мазда, грязный, откопанный Субару Лосевского, новый огромный Мицубиси Зуя, маленькая синяя игрушка Горицкого, Лешин аскетичный Фольц... Да, а между тем, на авто приходится смотреть через покосившийся, жуткий забор. "Коль, сколько у вас мужчин в семье? Ты, Леха и отец, трое значит. Посмотри на забор, ну срам же. Вы тут собираетесь что-нибудь делать?" К нам подходит Леша, и я продолжаю лезть с дурацкими, бестактными вопросами: "Леш, ты тут часто бываешь, ты тут что-нибудь делаешь?" Леха уже в легком приятном опьянении. "Да ничего я тут не делаю!" - заявление звучит очень легко и комично, с этими словами он отмахивается от меня и идет на мосток к Лизе, она там кажется медитирует и уж точно не задает острых вопросов.  Ох уж мне сладкие, молодые парочки, эти весь день за руку вокруг озера гуляют и смотрят на чаек у мостков, Горецкий с Раей лежат на кушетке посередине поляны и то целуются то шепчутся. А вот Зуй с Аней всегда держатся как-то прохладно, будто сто лет уже вместе. Пока я придаюсь наблюдениям, Лосевский выпивает ещё стопку и вскакивает: "Поехали кататься!" Его уже и не пытаются отговаривать, даже наоборот, охотников ехать с пьяным Лосевским хоть отбавляй. В итоге на переднем едет Леха, сзади княжна и Рая, а я напрашиваюсь в багажник, потому что хочется жести. Собираем заказы и деньги, кто-то просит масла, кто-то яиц, я вообще еду за чупа-чупсом. Выносится самое дельное предложение за день: "Накатим на дорожку?" Лосевский первый, кто за, ему вовсе не страшно. Коньяк разливается и моментально всасывается в кровь. Ощущение эйфории настигает меня уже в багажнике Субару, когда я бьюсь о его стенки, тщетно пытаясь держаться за специальную балку, показанную водителем. Лосевский топит, девочки визжат. Километров пять по проселочной дороге пролетают, как волшебная минута неповторимого аттракциона.
Около затона Саша останавливает машину, чтобы мы вышли и посмотрели на закат. Наступает апогей всеобщего опьянения, мы с Княжной начинаем танцевать кордебалет, я разгоняюсь и нелепо подпрыгиваю, она делает пару профессиональных па, в её движениях сказываются семь лет профессиональных занятий танцами. Мы очень глубоко дышим, и эти минуты кажутся чем-то совсем уж мимолетным, будто хочется захватить каждое мгновение, каждый отблеск заката в каждой луже. Потом мы просто так носимся как угорелые и в конце -концов выстраиваемся для фотографии. Лосевскй делает ещё парочку гениальных снимков, а я задумываюсь об участии фотографа, которая предписывает вести хронику таких вот моментов, но не оставаться в ней, ведь как раз его то и нет на этих тоннах пленки... Может поэтому, фотографией лучше заниматься парням, они реже лезут в кадр и по природе своей к собственным изображениям почти равнодушны.


Леша, между тем, выглядит очень довольным, он становится в центр композиции и крепко нас обнимает двумя руками. Мы говорим то ли о посевах на полях, то ли о дорогах, когда в результате разговора из уст Лехи звучит такая фраза: "...вот когда я переберусь в Братонеж, а я переберусь..." И он замолкает, так что продолжить приходится мне: "Я уже поняла это" - и эти слова абсолютно искренни, я и правда давно уже осознала, что город больше не держит Алексея Степановича, столица со всеми своими огнями блекнет в его глазах по сравнению с одной лишь лунной дорожкой, которая тянется по ночам от середины озера к деревянному мостку. Ну а пока эти ощущения откатывают от моей хмельной головы, пора бы и в путь, ведь скоро в местных магазинах перестанут продавать алкоголь.
В заречном, как всегда, антиутопия: пьяные рабочие, их оплывшие жены кричат на своих оборванцев, вся тусовка вокруг единственного магазина, где за каждый отдел отвечает отдельно уполномоченная продавщица в синем переднике. Яйца выдают в целлофановом пакете, но зато, если мне не мерещится, стали принимать к оплате кредитные карточки. Я рассказываю Леше про недавний концерт и упоминаю, что виделась с Нисо. Он спрашивает как она и потом говорит: "Рад, что у неё всё хорошо." И я вижу, что ему уже чуть лучше, это новый этап, ярость и ненависть отхлынули, осталась боль, будто стоматолог вколол ему заморозки туда, где было так нестерпимо больно.  Всё-таки время не только убивает нас, но и лечит. А ещё я в очередной раз нащупываю в голове уже знакомую мысль, что выдумывать сюжеты для книг с такими друзьями было бы полным идиотизмом.
На обратном пути Лосевский чуть было не свернул в поле, но я вдруг сказала: "А я думала ты поедешь по прямой, но зато очень быстро." В ответ до багажного отделения донеслось: "Ну тогда держитесь!" И последние звуки его голоса утонули в гуле мотора. Девочки завизжали, парни смеялись над нашими воплями. В деревне оказывается, что мы забыли купить коньяк, а это было главное. Кязимов расстраивается и начинает пить водку. С ним за компанию её пью я и все по не много. Чтобы эффект был моментальным, запиваю каждую стопку глотком пива и дальше сама не помню как мы все вдруг решаем идти в баню к Ярику. В итоге толпа с полотенцами идет по проселочной дороге на соседний берег озера. Вода в нём призывно поблескивает, и я уже более не сомневаюсь: "Сегодня я прыгну в эту ледяную воду." Вова сзади идет довольный и чуть пошатываться, у Вовы душа всегда нараспашку, это его русские корни ведут беседу с цыганщиной. Само время затянуть что-нибудь эдакое, и я пою первые строчки: " Птицы в небесах летают,
Опавший лист зеленый по воде плывет,
А я все не понимаю, о ком она у дуба каждый день поет.
 Ах какой смешной и наивный парень..."
Вова моментально подхватывает: "Думает, что не замечаю я его." В этом месте, мы срываемся на крик, Кязимов берет на себя мужскую партию: "Как она мила!" Я, как могу ору женскую: "Ведь любит, точно знаю. Зачем он прячется, для чего?" Надо сказать, что поем мы оба отвратительно, более того само творчество короля и шута во френдс откровенный моветон, но это то нас и подстегивает. Когда мы распахиваем калитку Ярика, пение заходит в тупик, потому как слов дальше никто из нас не помнит. На участке уже горит огонь, вокруг него сам Ярик, Слава и его девушка, о которой до этого момента никто и не догадывался. Мы располагаемся вокруг костра и начинаем болтать, пока топится баня. Я прошу Ярика показать мне картины, в его избе есть пара восхитительных акварелей, на которых кто-то написал Братонеж. Они радуют меня в этот раз так же, как в первый, а из красного угла на меня смотрят малиновые глаза божьей матери, я присматриваюсь к иконе и чуть ли не трезвею, она что мироточит? Мироточение иконы я видела однажды своими глазами в отцовском доме, но то было старинное изображение, которому не один век. Дотрагиваюсь рукой, оказывается это просто капли смолы, видимо, бревенчатый сруб периодически выделяет нечто подобное и оно капает на всё подряд, в общем притаращило меня немного. Иду назад к костру и там, на скамейке внезапно сладко засыпаю. Сквозь сон слышу голоса друзей, и что они вроде бы едят что-то и хвалят еду. Едят кажется баранину из казана, что стоит прямо на углях, притом Ярик тоже её ест, Лосевский в этот раз так же не гнушается мясом, только Леха да я по-прежнему на траве. Беляева будит меня и уговаривает пойти поваляться и поболтать в дом. Там на старой софе она приятно перебирает мне волосы и рассказывает всякие штуки из своей личной жизни. В основном рассказ сводится к тому, что она очень любит Генри. Я рада за неё, по сути это дорогого стоит, когда пьяная девушка, у которой что на уме то и на языке, говорит о своем парне вот так. Она сладко произносит: "Я так люблю всё-таки его!" И я чувствую одновременно радость за неё и что-то другое, что больно колет где-то глубоко в сознании. Одиночество, кажется так. А между тем, сон как рукой сняло, и пора бы уже в баню.
Парни попарились и забрали себе весь жар, теперь там для девушек то, что надо.
Аня и Рая разошлись спать или чего поинтересней, а я, Лиза и Княжна раздеваемся в предбаннике, там прохладно, быстрее кидаем вещи на скамью и скорее внутрь. У Ярика старая баня, срубленная по всем русским канонам, ссохшееся извилистое дерево лавок, узкое окошко под самым потолком, веники в тазу, весь брус в смоле. Как же хорошо оказывается Лиза умеет хлестать веником. Сидим долго, пока совсем уж становится не в мочь. За болтовней так париться можно часами, а уж как выходить приятно. На улице бидон с холодной водой, под ногами сочная прохладная трава, в ночи она кажется изумрудной, звезды яркие и их изредка перекрывают редкие облака. После второго захода бежим в озеро, Княжна боится прыгать и поэтому спускается с мостка постепенно, а я с чувством разбегаюсь и как попало лечу в воду. Ледяная вода пронзает всё тело до самой души и остатки хмеля разлетаются вместе с брызгами. Вылезать оказывается труднее, нет никакой лестницы, есть только плавающий понтон. Лиза, как опытная серфингистка сразу же находит равновесие и оказывается на мостке, ну а нас с Княжной вылавливает Ровный, весим мы мало, так что технология не сложная: протягиваешь руку и вот уже на мостке. После озера, в бане уже какое-то совсем не земное ощущение. Оттуда я могу отправиться только спать. До утра уже мало времени, скоро рассвет. Встать приходится раньше чаек. В Москве дела, и мы с Ровным тихо собираемся пока все сладко спят. Закидываем вещи в багажник, машина плавно съезжает с травы на разбитую проселочную дорогу, Братонеж остается позади.


Фестиваль Тримурти. Тверская область. Июнь 2015

     Еще за год Лосевский готовился к Тримурти. Фестиваль завладел им всецело, он говорил о нем, показывал видео, всячески подбивал поехать с ним. Наконец сейчас, за неделю до действа, он в конец обезумел. Пишет в чате: "я запрещаю привозить плохое вино, лучше ничего, чем это. Я сразу же в шутку называю его -  хозяин тримурти. В Тверскую область он уезжает уже во вторник, там к нему присоединяется Коля и вдвоем они обустраивают нам лагерь. Связи в лесу нет и поэтому первый звонок от Лосевского раздается в среду, он кричит в трубку: "Объяснять  нет времени, рассказываю - как нас найти. Доходишь до инфоцентра, видишь рядом "бум" кафе, от него идет тропа в лес, идешь по ней минуту, и там где висит моё полотно с ОМ, сворачиваешь. Дай знать, что поняла меня, здесь пропадает связь!" Он так возбуждено и громко рассказывает, что похоже слышит весь банк, где я сижу, чтобы получить новую кредитку. Девушка в форменной блузке удивлено смотрит на меня через стекло окошка, а Саша тем временем продолжает орать: "И возьми с собой книгу, прямо настоящую книгу со страницами!" На этом он бросает трубку.
Я кладу телефон в сумку и смущено улыбаюсь девушке, она и не догадывается - какой отрыв ждет меня в эти выходные...
     Идею ехать на Тримурти на своей мазде я забросила давно, боюсь окончательно разбить подвеску, да и Тверская область не ближний свет. Так что нас с княжной везет Зуй. Я уже почти собрала рюкзак, когда раздается звонок в дверь. На пороге Зуй и Аня, она не едет с нами, просто зашла за компанию. Все нервно ждем Княжну, которая вечно опаздывает. Нет, серьезно, ещё ни разу в жизни мы с ней не выехали во время. Пока я крашу ногти и пью джин с тоником, который заботливо смешал мне на дорогу Ровный, замечаю, как Аня в шутку дерется с Зуем. Они смеются, и она прыгает с дивана на кресло. Это первый раз, когда я замечаю в Ане какой-то шарм, теперь становится заметно, что эта пара живет чем-то своим. До этого мне не приходилось видеть в них задор или проблески какой-то искрящейся жизни. Это, вдруг открывшейся для меня, Аннино обаяние сильно поднимает настроение. Черт, я наконец-то рада за Зуя. Мои размышления прерывает Княжна, она появляется в дверях с холщовой сумкой и важным видом, преисполненным достоинства. Ассистент главного продюсера не опаздывает, он лишь задерживается - это мы должны считать с её позы и мимики.
Начинаем проверять всё ли взяли, оказывается, не хватает спальника для Княжны. Приходится брать шерстяное одеяло, чтобы хоть как-то выжить. Через полчаса высаживаем Аню у метро Красные ворота и в объезд всех пробок отправляемся в сторону Твери по стрёмной проселочной дороге. 
     Темнеет, мы болтаем на заднем сидении, Зуй за рулем то прислушивается к нашему разговору, то полностью от него отключается. Иногда начинаем вспоминать что-то из прошлого. Поворачивая руль, Зуй рассказывает: Собрались мы покурить сальвию, ну а тогда же это всё легально было, заказали, значит, через минут сорок приехал курьер и привез всё прямо на дом. Первым решил попробовать Леша..." Дальше повествование красочно описывает Лешин трип, в ходе которого он потерял свою душу и никак не мог вернуть её в тело, поскольку она толи в форточку ускользнула, толи была под потолком... Мы смеемся. Вскоре Княжна открывает пакет сухого красного Дон Симон, без которого она не отправляется в подобные путешествия. Мы начинаем попеременно прикладываться к пакету, а Зуй медленно сходит с ума от нашего трепа и постоянных просьб остановиться, чтобы сходить в туалет. Через полчаса я уже основательно набираюсь и остаток пути с благодарностью слушаю альбом кровосток.
      В итоге, когда мы подъезжаем  к парковке фестиваля, Зуй выглядит, как зомби. Мы выходим из машины и сразу же натыкаемся на Лосевского, братьев Оревковых, Плахова с Людой и Горицкого с Раей. Это не удивительно, ведь Лось звонил нам каждые полчаса и кричал: "Харе Кришна, сестра! Вы где? Где? Я с такими шутками вас встречать не пойду! Подъезжаете к Торжку? Ясно! Выходим на связь через полчаса!" Так что друзьям я не удивляюсь, а удивляюсь другим персонажам: "Ребят, а что тут казаки-то делают?" Плахов поясняет: "Это их земля здесь, они нам разрешают проводить тут фестиваль, серьезные парни..." Что бы Плахов не выдавил в пояснение этого момента, получается комично, это его природная харизма. Ещё Илюша очень заботливый, я его люблю за это, вот сейчас первым делом он начинает сокрушаться, что мы с княжной слишком легко одеты. А тут и правда холодно, изо рта идет пар, трава в росе, а у меня с собой лишь толстовка и та уже на мне. По такому случаю, Орех сразу же снимает с себя ветровку и вот мне уже отлично. Леша выглядит благостно, это природа делает его таким. Идем к лагерю, по дороге я вижу кучу огней и трансерских штучек, да не просто штучек, а буквально элементы живой яркой магии светятся повсюду, удивляя меня своими затеями. Тут и ловушки для снов, величиной с человека, и яркое освещение и замысловатые конструкции и главное музыка. Где бы ты ни шел, ты оказываешься в диапазоне чьего-нибудь динамика, будь то сцена, кафе или просто лагерь. Я довольна. Людей не очень много и они не похожи на зомби. Сворачиваем в лес от того самого "бум", про который кричал в трубку Лосевский и действительно через минуту я вижу справа его полотно с ОМ. От полотна в лес тянется тропинка освященная свечами, под ногами мягкий мох, свойственный более северной части России. Кто-то сделал забор из веревок вокруг нашего лагеря, арку с флажками при входе и бережно нацарапал на куске малярного скотча "френдс". Ай да парни, во всем устройстве лагеря чувствуется их рука. Здесь вовсе не то, что было на пустых холмах несколько лет назад, тогда лагерь состоял из палаток и костра в центре, сейчас же я вижу огромный тент, натянутый над кучей дров, костер, окруженный бревнами, над ним протянута цепь для канов, по периметру лагеря штук семь полотен с Ганешей, древом жизни, кубинским флагом и прочей, полагающейся в таких случаях символикой. Я будто попала в волшебный дом френдс. Мне хочется обнять парней и особенно Лосевского, но я решаю оставить эмоции при себе, они мне ещё пригодятся.
     Зуй достаёт свою вторую палатку, которая предназначается нам с Княжной и утверждает, что она устроена следующим образом: кидаешь на землю и всё готово. Плахов, как ярый походник и поклонник таких вещей, достаёт её и кидает на землю. Эффект не достигнут: на земле лежит нечто напоминающее огромный сломанный зонт, тогда он хватает ткань и начинает подкидывать её в воздух и наблюдать как раз за разом она падает на землю уже больше похожей на палатку. Мы смеёмся над его усилиями, а между тем, к пятому разу эта штука готова к ночлегу, тогда Илья закрывает внутреннюю сетку на молнию и предупреждает: "Не оставляйте открытой, жуки заползут." Пока он возится с нашим новым домом, Лосевский зазывает нас с Княжной пройтись по территории и выпить самый вкусный кофе, который он когда либо пробовал. Княже вместо экскурсии забирается в палатку и вырубается как набегавшийся щенок. Я же решаю идти. По дороге к сценам мы с Колей и Лосевским сворачиваем к реке, это быстрая не глубокая речушка, делающая поворот как раз там, где раскинулся Тримурти, уже светает и она вся в тумане. Я касаюсь высокой мокрой травы, смотрю на пустынный берег напротив, там никого нет. Лосевский смотрит туда же: "Мы с Плаховым загоняемся, что там, на другом берегу настоящая тусовка, что у них там реально круто. Прислушайся, кажется, что и там музыка и свет в глубине чаши..." Я вдумываюсь в это, действительно есть такое ощущение. Как это всё-таки вписано в нашу сущность, вечно стремиться туда, где нас нет. Порой мне кажется, что эта музыка, зовущая нас на зоре, никогда не смолкнет, как писал Тарковский – не в семнадцать лет, не в семьдесят. "Так хочется туда, к ним..."- говорит Саша и мы ещё немного помолчав, двигаемся в сторону мейна - трансерской сцены.
     Там, как и рассказывал Саша полный ад. Люди не в адекватном состоянии прыгают на стоптанной земле, с нами сразу же заговаривает какая-то девушка, и я думаю, что это знакомая Лосевскго и оттого вежливо ей киваю, но оказывается, что это не знакомая, а просто пьяная барышня. Рядом с рекой сидит группа людей, они курят траву из трубки, поджигает какая-то старуха в тряпках, её окружают молодые, они все обнимаются, один - в русском народном костюме падает на траву, перейдя таким образом из положения сидя в положение лежа с минимальными затратами энергии. Мы его сразу же называем между собой Русич. Его длинные грязные волосы прихвачены на лбу лентой, соратники бережно переворачивают его на бок. Коля предполагает, что он так питается силой земли. Кстати и Коля и Лосевский под допом, так что о чем-то с ними заводить долгие беседы сложно, поэтому мы просто часто шутим и всё время смеёмся. После обхода трех сцен, возвращаемся в лагерь, я падаю рядом с Беляевой в палатке и говорю ей: "Ну всё ок тут, я уже ориентируюсь где что..." Сон был тяжелым, под Княжной была какая-то кочка, она ворочалась, и мы обе мерзли, от чего приходилось жаться друг к дружке, как котятам в картонной коробке. Потом наступило утро и стало теплее, так что мы задышали ровнее, княжна же улыбалась во сне. Проснулись уже днем, через тонкую ткань палатки слышны голоса друзей. Высовываюсь, у костра Плахов с Людой, Коля и Леша. Улыбаемся друг другу, они собираются идти смотреть на шоу казаков, говорят Горецкий с Раей уже там. Мы тоже собираемся пойти, возимся в палатке, одеваемся, ищем в рюкзаках зубные щетки. Леша, как папаша, несколько раз поторапливает нас. Княжна шепчет: "Зануда!" Я кричу ему: "Леш!" Он откликается: "А?" И я громко отвечаю: "Ты зануда!". Мы с княжной начинаем давиться от смеха, как в детском саду, а Леша всё так же по-отцовски кричит: "Думаешь, если ты там, в палатке, в нескольких метрах от меня, я тебя не достану?!" Ну вот, зубы почищены, лица умыты, и мы плетемся на поле к казакам, там, в высокой траве натянуто два каната на расстоянии пятнадцати шагов друг от друга, по обеим сторонам этих ограждений стоят и хлопают люди, а в центре на лошадях проносятся казаки. Они скачут то задом наперед, то вниз головой, то делают живую пирамиду из людей прямо на конях. Диктор с восторгом кричит из динамиков: "Так может только наша, Российская казачья сборная! С днем России! С днем рождения нашей любимой, великой, могущественной страны!" Зуй с некоторым скептиком замечает: "А какой ещё может быть казачья сборная? Не может же она быть, скажем, вьетнамской..." Забавно, что рядом с канатами, как богема, на раскладных глубоких стульях сидят Горецкий с Раей. Даже не знаю, откуда они взяли в поле эти комичные стулья, возможно, притащили с парковки из машины, но выглядят они, как светские особы на скачках. Горецкий всегда напоминал мне персонажа одного бульварного романа, который довелось прочитать от скуки в больнице. Тот был несколько безумным герцогом, и тоже математиком. Есть и в нашем Паше такая тонкая линия, в его движениях, посадке, реакциях. Раечка тоже в этом плане не отстает, надменно сложенные бантиком губы и острый взгляд провожает наездников из стороны в сторону. Мне приятно за ними наблюдать, есть в них какая-то эстетика. Леша, между тем задумчиво вопрошает: "Интересно, а взяли бы меня в казаки? Вообще-то я лошадей боюсь, а казак без коня это же лоховство какое-то, да? И потом я вегетарианец..." Мы смеемся над такой перспективой. А вот Княжна всю дорогу до лагеря восхищается казаками и посему, уже около костра мы начинаем прочить Генри в казачество. Я будто бы в серьез рассуждаю: "А почему бы и нет, он же наверняка у себя в Англии играл в поло, так что верхом ездить может." Горецкий подхватывает: "Его тогда по Москве 24 покажут, они любят такое снимать. Я даже заголовок знаю какой будет: Променял Биг Бен на коня!" Я продолжаю: "да и статья в духе времени, о том, как надоели ему загнивающие европейские ценности, однополые браки, бородатые певицы, и решил Гери стать казаком..." Между тем, над костром закипает кан, чай готов, Княжна немного капризничает, это у неё после сна, Леша быстро берет её в свой оборот и каждую претензию разбивает со вкусом и некоторым шармом. Говорит нечто вроде: "Хочешь, так возьми, а не хочешь, не бери!" Я давно заметила, что Лёшино поведение в социуме давно уже заточено под отцовство, он созрел. Да и сам неоднократно говорил, как сильно мечтает о детях. Развод с Нисо только приблизил его к этой мечте, ведь она-то как раз о детях думать не хотела. Но сейчас он вовсе не в таких раздумьях, напротив, весел и рассказывает, как утром покупал плов в кришнаитском кафе. Его повествование прерывается нашим хохотом, он тоже ели удерживается, чтобы не смеяться: "В общем, каждый, кто расплачивается и забирает свою тарелку, когда говорит спасибо, в ответ слышит Харе Криша! Ну я её специально спрашиваю - будут ли сегодня бенгали, это такие пирожки с сыром, на самом деле мне было просто интересно, она ещё что-нибудь говорит, кроме Харе Кришна? А то вдруг только так общается? Нет, правда, что отвечать, когда это слышишь?" Кто-то подсказывает: "Харе Рама надо отвечать", но у парней есть идея лучше: "Говори - и вам того же!" "Ага, и вас туда же"- уточняет Орех. В этот момент к костру подходит Горецкий и, конечно же, не вникнув толком - о чем мы тут говорили, спрашивает: "А Кришна это который слон?" Все ржут, и я поясняю: "Нет, слон это Гонеша. Горецкий настаивает: "А Кришна тогда кто?" Начинаю рассказывать, что это Бог, такой же, как Шива и Вишна, только Кришна. Тогда Орех шутит: "Запрос: ОК, Дуня! Кто такой Криша?" Его подтрунивание в том, что я, как поисковик Гугла, только вместо достоверных данных и справок что-то  быстро придумываю. Затея всем нравится, в мою сторону начинают сыпаться запросы, и я бормочу: "Да ну вас к чёрту!"

      А между тем, солнце поднялось совсем высоко и скоро уже покатится вниз, так что идем в зону чил, там можно релакснуть и позже выпить кофе на альтернативной сцене. За несколько минут до выхода я достала свой стаф гидры и вручила его в руки Зуя. Так что теперь, под мощные басы техно, которые идут глубоко в теплую землю, я смотрю, как по обе стороны от сцены раскачиваются огромные подвесные качели с впавшими в транс людьми и изредка прикладываюсь к дымящейся трубке с моей старой доброй обезьяной. Передо мной прямо на траве лежат Леша с Беляевой, такие красивые, такие молодые, они улыбаются, солнце играет на их коже. Им обоим повезло с телосложением, в свои 26 Алексей Степанович по-прежнему выглядит на 20, хотя забросил тренировки. Впрочем, это больная тема, железо в травмированной руке не позволяет ему ни танцевать, ни тренировать других. Передо мной последовательно всплывают фото из его инстограм, где он сначала выделывает трюки на куске линолиума, а потом снимок со сноубордом в обнимку и всё, больше уже никаких фото с танцами. Княжна же просто диво как хороша со своей фарфорово-белой кожей и светлыми локонами волос, разметавшимися по сочной изумрудной траве.  Даже в этой спокойной позе – в ней угадывается стать семи лет бальных танцев.  Я смотрю, как они жмурятся от солнца, и впадаю в нирвану. Этот день будет длиться вечность, вот что я чувствую сейчас и не ошибаюсь. Действительно мы ещё много раз переходим от сцены к сцене, узнаем, что Плахов достал где-то три марки амстердамской кислоты и посылаем его ещё за не несколькими. Весь день он ищет какого-то Ильдара, у которого с собой 60 штук этого волшебства и, наконец, на закате приходит в лагерь с доброй вестью. "Друзья, дело в шляпе!" - торжественно объявляет он. Мы как раз сидим у костра и слушаем рассказ Зуя. До этого я спросила - приходилось ли кому-то есть яйца других птиц, кроме как куриные и перепелиные, и сейчас как раз озвучивается ответ Зуя Туановича: "Да, приходилось, возможно, это вам будет мерзко, но мы во Вьетнаме едим утиные яйца... Как бы это сказать, ну в общем, с зародышами утят. Их варят за несколько дней до того, как вылупятся. Но поймите во Вьетнаме такой менталитет - мы едим всё что движется, а что не движется, то двигаем и едим." Мы дружно кричим: "Фууу!" А Леша уточняет: "Утиные яйца не двигаются же, нет?" "Так вот мы их подвигаем и съедим!" - с гордостью заключает Зуй. Теперь уже не возможно не рассмеяться. И пока настроение располагает и так вкусно пьется из железных походных стопок джин, я предлагаю Леше погадать ему на таро. Мы влезаем к нему в палатку, и там под тусклым светом диодной лампы я делаю расклад. У Леши хорошие карты, я вижу, что полоса застоя и неудач для него позади, хочется сказать: "Ты отмучился парень, теперь получай удовольствие." Вижу и хорошую работу и даже вроде бы свадьбу, вижу даже Лизу, как они делят постель, не всё же сдерживаюсь в трактовке этого момента. А ещё вижу как он скрывает ото всех ту самую зияющую рану от расставания с Нисо, но и это уже, кажется, в прошлом. Время идет и это наше благословение и наше же проклятие. Когда я заканчиваю, Леша рад. Теперь очередь Зуя, я переползаю к нему в палатку, и как следует обламываюсь. Карты мало того, что путаются, хуже то, что я вижу Лешины события и характеристики в раскладе Зуя, так бывает, когда гадаешь друзьям или братьям, или тем, кто вырос вместе. Будто бы Зую падают карты с Лешиного стола. Конечно же, я такое не в силах ему объяснить, оттого и говорю просто: что вижу по работе и по отношениям. В целом ничего интересного. Зуй видимо думает, что эти гадания – мура редкостная, но держится. А между тем, снаружи совсем темнеет, скоро пора отправляться в ночное гуляние. Несколько миллиметров марки, завернутые в фольгу, греют мне правый карман, и я думаю, что уже через несколько часов всё вокруг будет совсем иначе. Мы возвращаемся к костру, и продолжаем пустую болтовню, которая изредка прерывается громким смехом. Далее наступает какой-то тяжелый провал в памяти, который я связываю с активным употреблением джина. Княжна решает дилемму: принимать или не принимать экстази. Леша изначально хотел составить ей компанию и претендовал на половину её таблетки, но потом решил провести эту ночь с фляжкой джина. Он бережет сердце. Да и единственный не обдолбаный человек в компании будет весьма полезен. В В итоге Сашенька сдается под нашим напором и запивает половину таблетки аква минерале. Тут неожиданно открывается секрет – зачем Лосевский просил меня привезти с собой книгу. Он подходит ко мне и вкладывает между сраниц гербарий из конопли. «Это моя! Сам вырастил!» - с гордостью и теплотой поясняет он. Теперь интрига раскрыта, а дилемма Княже решена и медленно растворяется у неё внутри. Ну а мы свою дилемму решили давно, договорились принять все в одно время – ровно в полночь. Плахов завел по такому случаю будильник и в своем духе заботливо снарядил меня теплой жилеткой.  Друзья активизировались и вот мы уже выбираемся из лагеря под яркие огни фестиваля. Люди вокруг уже беснуются, всюду земля резонирует от сильных басов со сцен, музыка меняется, а мы бредем к альтернативной сцене, где решено выпить напоследок кофе… Я немного волнуюсь, но близость Плахова и Лосевского и тем более Зуя с Колей, которые видали виды в этих делах – меня успокаивает. Кофе на редкость вкусный, музыка прекрасна и решено перенести коллективный прием кислоты на час вперед, ведь лучше встретить рассвет ещё под ней. Я помню последнее фото, которое Княжна сделала тем вечером в трезвом уме и твердой памяти, на нём беседка из соснового бруса и мы в ней пьем кофе из бумажных стаканчиков. Вот сразу после этого фото мы и кладем на язык по яркой картинке. Леша наблюдает, как мы сосредоточенно разжевываем несколько миллиметров бумаги, всё-таки, зная Ореха, рада, что он проведет эту ночь с фляжкой джина, не посоветовала бы ему кислоты, есть люди, которые чувствуют всё тоньше, чем другие, им тяжелее потом справится с такими ощущениями. Однажды, он покурил в лесу травы и потом слышал, как в чаще плачет младенец. Так что галлюцинации у Леши бывают там, где других людей расслабляет, логично предположить, что там, где у других галлюцинации - ему выносит мозг до основания. Между тем, капучино заливает комочек бумаги, и мы погружаемся в ожидание, прислушиваясь к своим ощущениям. Сначала всё идет так же как обычно, забавы ради влезаем на высокий деревянный помост над сценой. Княжна шепчет мне: «Обними меня!» - это половинка таблетки экстази начинает абсорбироваться в ней и призывает к ласке. Я обнимаю её хрупкие плечи и чувствую первый прилив оптимизма. Мой приход подтверждает Лосевский – он поворачивается к нам, смотрит на Сашу и говорит мне: «Такая от неё энергетика идёт! Так прямо хочется радоваться…» С этой минуты я почему-то улыбаюсь и не могу прекратить говорить глупости. Мы ныряем на тропу, ведущую к основной сцене – Мейну, и там, в темноте леса Плахов говорит Лосевсому: «Ты чувствуешь? Начинается…» И, черт возьми, он прав. На Мейне мы перестаем ощущать совё тело, оно весит ноль килограмм и каким-то чудом несет тебя туда, куда ты хотел бы попасть. Особенно тяжело позвоночнику и ногам привыкнуть к новой гравитации, ведь ходить когда ты весишь ноль килограмм не просто. Мозг захватила сказочная радость, такая чистая, без примеси посторонних мыслей. При этом, даже в таком состоянии смеяться над бесноватыми трансерами не перестаем. Смотреть на то, как они прыгают под тяжелейшие переборы баса забавно, многие уже откровенно не в состоянии адекватно реагировать на происходящее, а впрочем, незаметно адекватность теряем и мы. Я стараюсь во что бы то ни стало не оторвать от Лосевского с Плаховым, мы бредем уже в направлении зоны чил. Когда я выходу из леса на свет прожекторов, становится ясно, что всё: к людям меня выпускать нельзя, я даже не могу контролировать своё лицо, чтобы не улыбаться. Смотрю на друзей – Леша в отличном благостном опьянении, его питает джин и наша энергетика. Остальные вроде ничего, держатся. Ну, им такое не в первой. Княжна покупает мне имбирный чай у кришнаитов, поскольку я не могу общаться с трезвыми людьми, её способность разговаривать оказывается весьма кстати, я сразу же возлагаю на неё обязанности своего пресс-секретаря на эту ночь. Чай оказывается таким странным, что даже не знаю, как его описать, в итоге несет его Лёша, потому как нести чай – это отдельный навык, который мною ещё не отточен в таком состоянии. Поскольку у нас нет больше тела – не можем решить – холодно нам или жарко. Рассуждаем так – раз пар идет изо рта, значит должно быть прохладно. У сцены чил я вижу новоиспеченных молодоженов Наташу и Диму, Наташа росла в Братанеже вместе с братьями Оревковыми, потом уехала на какое-то время жить в США и оттуда вернулась открытой миру и всему новому, что бы ни ждало её впереди. Одного взгляда на них достаточно, чтобы понять – они тоже под ЛСД и таращит их не по детски. Музыка, яркий свет и толпа вокруг начинает нас так сильно прокачивать, что тяжко справляться с такими эмоциями – решено отойти к реке, пока не сошли ещё с ума от всего спектра этих ощущений. Идея была бы ничего, но именно там, у реки меня настигают галлюцинации. Я присматриваюсь к траве, ну да, всё живое, всё двигается, полный вынос. Смотрю на Княжну, вижу, как в сосудах под её фарфоровой кожей пульсирует кровь, отворачиваюсь. Леша уже облюбовал качели, подвешенные между деревьями над берегом реки, к нему сразу же подсаживается Княжна, я наблюдаю как они раскачиваются над рекой, болтая ногами в тумане и переглядываюсь с Плаховым и Лосевским. Вижу, что им тоже сложно справится с действительностью, которую показывает в данный момент мозг. То, что я наблюдаю, эти ожившие верхушки деревьев и движение каждого колоска - называют визуалами, а не галлюцинациями. Не знаю, может меня в конец разорвет от эмоций на качелях, но я просто не могу не попробовать. Показываю Лосевскому на них: "Пошли?" "Ох ты ж, ёпти. Уверенна?" - спрашивает он, а сам между прочим уже встал и двигается к качелям. Орех и Беляева уступают нам без слов, мы усаживаемся как можем, беремся за веревки и подоспевший Плахов встает по другую сторону от Ореха, чтобы раскачать нас. Первый взлет и я визжу, как в детстве. Меня проглатывают туман и река, а потом выплевывают назад, раз за разом экстаз нарастает, что-то в голове сейчас перегреется. Черт, если буду жить за городом, там обязательно будут веревочные качели! Долго качаться не удается, Беляева просится в туалет. Я встаю и с готовностью объявляю желание сопроводить её до инфоцентра, где она исполнит задуманное. Так долго прощаться, и условится встретиться здесь же, чтобы просто отойти в туалет мне ещё не приходилось. Нас провожают и инструктируют как на войну.  Можно в это не верить, но отойти под кислотой от друзей реально страшно. Можно просто по дороге залипнуть на что-нибудь и всё, тебя унесет, а вспомнишь, что надо бы к реке уже под утро. Но это я утрирую конечно, а всё ж таки идти надо. На Беляеву тоже надежды мало. Ещё по дороге к реке Княже вымолвила: «так хорошо идти! Мне так всё нравится!» - из чего я сделала вывод, что таблетка растворилась и усвоилась организмом благополучно. Через минуту, на тропе нас нагоняет Плахов. "Решил вас проводить" -поясняет он. Ещё раз я думаю, какой же всё-таки Илья заботливый.
На обратном пути я обращаю внимания на мини-выставку трансерских полотен. Наконец-то понятно - почему все так на них помешаны. Под кислотой картинки становятся объемнее, чем в 3d, они живут своей жизнью как маленькие миры. Я стою, как вкопанная, и пялюсь на них. Друзья покидают берег и подходят сзади, тогда я прошу: "Уведите меня кто-нибудь отсюда, ради Бога..." Кто-то со смехом берет меня за руку, и мы бредем дальше вдоль поворота реки и мимо сцены чил к какому-то кафе или навесу. Там все каким-то образом заказывают себе Иван чай и рассаживаются вокруг костра. Плахов советует: "Подсядь к костру, погрейся", тогда я отвечаю: "Да ну его, он такой мощный, меня там вскроет в конец." Он понимающе кивает. На пару минут мы затихаем, у костра кафе с нами сидят ещё какие-то люди, в их числе две симпатичные молоденькие девушки, в связи с этим я подмигиваю Лехе, он улыбается в ответ. Романтику в конец разбивает Плахов, который поднимает свой бумажный стаканчик с чаем, шумно отхлёбывает из него, кряхтит как дед и говорит: "Ндааа, хорошо..."- потом делает паузу и, вспомнив, что тела и связанных с ним ощущений то у него больше нет, добавляет: "Наверное. Не знаю...как это." Мы так громко смеемся, что остальные люди начинают хохотать вместе с нами. Кто-то вспоминает историю со злополучным козлом, которого мы собирались дарить на день рождения Леше. Он спрашивает: "Нет, вы что, реально в серьез обсуждали, что можно подарить мне козла?" Я подтверждаю, что искала на авито сначала козу, но та оказалась нам не по карману. Люда рассказывает, как нашла у знакомых маленького бесплатного козленка. Две девочки у костра никак не могут понять серьезно мы или нет, но всё равно хихикают и строят Ореху глазки. Дальше я плохо помню что происходило, вроде бы мы все заходили в лагерь, постояли там немного и никак не смогли понять -  зачем сюда вообще пришли. Хорошо это состояние описал Зуй: "Даже не знаю, что мне здесь нужно, коме разве что ничего." Разворачиваемся, идем опять "лазать", как наши прогулки одним словом описал Плахов. В лагере я правда успеваю зацепить дивное красное яблоко и надкусываю его, пока не зная, что принесет мне это действо. Ох, что за чудное это было яблоко, такого удовольствия от фруктов я не испытывала пожалуй никогда. Через минуту показываю Лосевскому отгрызок и поясняю с грустью: «Кончилось!» Он понимающе улыбается: «Да, яблоко это дело такое…» Доходим зачем-то до беснующегося мейна. Там всё так же носятся и топчут землю перегретые дикие люди. То, что звучит из динамиков сложно назвать музыкой, так что решено развернуться и уйти, но неожиданно Лёша встречает знакомую ещё по школе девушку. Он подходит к деревянной палатке с надписью «энергерики» и пару минут о чем-то с ней перекрикивается через прилавок. Потом я оттягиваю его за рукав и по дороге к сосновому лесу слышу: «Что-то я не понял под чем она. Говорит -  только что проснулась, что чаем тут торгует, говорит - пока подожду с энергетиками и тониками. О чем она вообще? » Я смеюсь: «Теперь я знаю что нужно говорить, если кого-то встречу, мол я только что проснулась, не знаю что тут у вас происходит, ещё не разобралась… Угу, беспроигрышный вариант.» А Леша, встряхнув головой, будто вытесняя из неё образ мейна, вдруг кричит: «Как можно в таком месте чаем торговать?» Тут уже мы все не выдерживаем и в голос смеемся, так что прохожие оборачиваются.
      Рассвет застает нас на альтернативной сцене, меня всё ещё восхищают мощнейшие визуалы, которые  превращают сосновый лес в замысловатое кружево. Мы почти единственные, кто слушает двух диджеев, лежа на втором ярусе деревянного помоста. Под нами теплое мягкое сено связанное веревками. Моя голова опирается на спину Зуя, передо мной сидит Леша и раннее красное солнце ещё пока не смело бродит по его рукам, которыми он сворачивает мне самокрутку с рассыпчатым крепким табаком. Теперь образ Леши с дымящейся сигаретой в руке  не так удивляет меня, как тогда в Калуге. Он стал баловаться табаком всё чаще. Слева от меня Княжна, она задумчиво смотрит в сторону чащи, её светлые волосы выбились из пучка, но осанка неизменно идеальная. Коля и Лосевский где-то сзади, они уже полностью во власти солнечного света, Саша спокоен, а Коля молчалив. Музыка прекрасна, мне так хорошо, что описать это сложно. Возможно это один из самых красивых рассветов в моей жизни. Наши головы уже плохо соображают после бурной ночи, поэтому мы безостановочно смеемся над всяким бредом. Лосевский спрашивает Леху: "А у Ярика была жена?" Орех, улыбаясь, отхлёбывает из фляги джин и не торопясь отвечает: "Была, дети же они, знаешь ли, от жен обычно бывают."  Я перебиваю: "Ну не знаю, Лех, там по-разному бывает..." Лосевский не унимается: "А я знаю жену Ярика?" Леха моментально реагирует: "А почему это ко мне вопрос? Откуда я знаю, знаешь ли ты жену Ярика? Это к тебе вопрос, нет?" Мы все смеемся и оставляем в покое эту тему.
    Каждый на минуту задумывается о чем-то своем, и первым молчание нарушает Леша: «Как думаете, я буду хорошим отцом?» Ну конечно же он будет идеальным отцом, трагедия Алексея Степановича в том, что он больше нас всех хочет иметь семью. Он готов жить за  городом и отречься о много ради домашнего очага и главное детей. Но судьба пока разбивает эти мечты о непреступные скалы действительности.  Я задумываюсь над тем, что они несколько дней назад расстались с Лизой по его инициативе. Он не готов к отношениям после Нисо, либо Лиза пришлась не по вкусу. Как бы там ни было, его психологический портрет полностью заточен под отцовство, и если честно, я с каким-то светлым задором завидую девушке, которую настигнет когда-нибудь  эта удача – встретить Оревкова со всей его нерастраченной любовью. Однако сейчас все эти мысли остаются глубоко во мне, а Леша тем временем уже  начинает рассуждать, как завтра придет к кришнаитам, потому что задумал научиться у них так же вкусно готовить плов и смесь из кабачков. Он не может пройти мимо такой возможности, откапать ещё один рецепт для своего бизнеса. Мы предполагаем, что запах перегара испугает этих благостных людей в оранжевых одеяниях. Зуй вдруг довольно правдоподобно изображает беспокойство на лице: "Лех, не ходи туда, представляешь, потом не сможешь ничего сказать кроме Харе Кришна." "Да, хочешь друзьям объяснить что случилось, а сам только - Харе Кришна, и улыбаешься" - продолжает уже сам Орех - "А что, ведь, тримурти всех меняет, вот например Лось после него в прошлом году с Плахом перестали есть мясо. Зуй, друг, ты то хоть не прекращай есть мясо, а то мир вообще с ума сойдёт тогда." Зуй подтверждает, что мясо есть не перестанет и Леха благодарно хлопает его по спине: "Не знаю, как быть дальше, если и мой друг Зуй Нгуен станет веганом." Я говорю: "Кстати, Княжна тоже не собирается прекращать мясо есть, правда Беляш?" "Да, я люблю мясо" - беззаботно отзывается белокурый ангел справа. "И Ровный!" - заканчивает подсчет мясоедов нашей компании Леха. Тут я вынуждена поправить: "Кстати, Ровный подумывает о том, чтобы отказаться от мяса." Все в удивлении замолкают, от Ровного такого никто не ожидал, чтобы как-то пояснить я продолжаю: "Он говорит, очень..." - и запинаюсь. Тогда Орех моментально пользуется моей паузой и голосом умирающего произносит: "Очень люблю овощи!" - и помост снова сотрясается от смеха. Диджей замечает наше веселье и, встретившись с Лешей взглядом, поднимает вверх руку: "Ща ребят, ща будет хорошо!"

     Мы выходим из соснового леса когда уже совсем тепло и светло, туман полностью рассеялся, впереди долгий жаркий день, молча бредем к лагерю. Не знаю, как Леха успел набраться, но его покачивает и, прикладываясь к почти опустевшей фляжке, он задорно оглядывается по сторонам. Навстречу идут сплошь странные люди, после бурной ночи многие из них помяты, Леха комментирует прохожих: "Ну вот что это? В чем вот он?" - он всё не унимается, и в какой-то момент я не выдерживаю: "Ты идешь, как дед по деревне!" Все снова начинают ржать, даже кто-то, кто просто шел рядом с нами. Тут вдруг Леше кажется, что мимо прошел знакомый. Он останавливается и говорит: «Я знаю этого парня! Нет, правда, я его помню…» Зуй, как ни в чем не бывало, проходит мимо: «Да и хрен с ним! Пошли».  «А действительно, хрен с ним, что это я, в самом деле!» - Соглашается Орех. Я напоминаю им, что у Ровного есть блестящая теория насчет знакомых, он называет её теория маршрутки. Суть в том, что всех людей, которых ты знаешь можно разделить на две категории: те с кем бы ты хотел бы нечаянно оказаться в одной маршрутке, и те с кем не хотел. «Вот из всей моей школы, я бы почти ни с кем не была рада так столкнуться по пути от метро» - привожу я пример. Тогда оказывается, что у всех нас круг знакомых, с кем это было бы приятно – невероятно мал…  На этой почве впадаем в раздумье. Через минуту Леха останавливается и говорит: "А может ну их, этих Кришнаидов!"

     В лагере мы встречаем Горецкого и Раю. Рая очень комична, вино раззадорило её природную харизму. Она несет всяческий бред и смеется над ним так же, как и мы. Например, заявляет: «Меня несколько раз вместо Раиса называли Рассея, так что я считаю, вчера был мой праздник – день Рассеи». Парни пытаются сделать чай, но ничего не выходит, костер не загорается ни с помощью щепок, ни с помощью бумаги. Рая называет Лешу занудой, и он удивленно восклицает: "Это не первый раз, когда меня женщины называют занудой!" Рая улыбается и пытается поджечь сразу целое бревно зажигалкой сидя на корточках, как маленькая девочка. Леша не унимается: "Вот что ты делаешь, а впрочем, делай что хочешь! Скажешь, что это бесполезно и всё – я сразу зануда! Слушать ещё, что женщины скажут..." Кто-то поддерживает этот монолог: "Правильно Лех! Что их слушать!" Я вдруг понимаю, что всё это время Горецкий сидит на кресле позади меня. Оборачиваюсь: "Блин, Паш, ты как в доме престарелых, тебя поставили в этом кресле и под этим пледом в этом месте..." Паша наблюдает за происходящим даже не повернув голову, одними глазами, его руки тоже под пледом, видно только голову: "Вы там тусуйтесь, молодежь, а я тут посижу, посмотрю на вас..." – бесцветным тоном отзывается он.  Рая поворачивается ко мне и произносит фразу, смысл которой я не совсем понимаю, поэтому переспрашиваю: "Ты сейчас сказала - мои волосы не горят и я не старею?" Она оживляется: "Да, да... Мои волосы не горят...и я не старею!" - при этом она комично озирается по сторонам, гладит свои темные локоны и накидывает на их капюшон, как бы ограждая от внешнего мира самое ценное. Я не могу не улыбаться, смотря на эту кривляющуюся красотку. От нечего делать она начинает изображать француженку, несет несуществующие словосочетания с псевдо французским акцентом и тычет в не горящие дрова шампуром с шампиньоном. Леша укоризненно поглядывает на неё, они с Колей выросли во Франции и эти попытки ему особенно забавны. Тут вдруг Коля включает режим жизни и осведомляется: «Никто ничего молочного не хочет, я за кефиром пошел!» Это второе утро подряд, когда Коля всю ночь бродит под кислотой, а утром, как двинутый спортсмен пьет кефир. Когда он уходит, Горецкий не выдерживает и идет помочь разжечь огонь, он возится с бумагой,  а Рая шепчет ему: "Разожги уже этот чертов костер, я тут кошу под француженку, но меня скоро расколят!" И уже в полный голос обращается ко мне: "Ля шампиньон?"
     Я смеюсь и перевожу взгляд на княжну, она сидит с отсутствующим выражением лица и раскачивается на стуле взад-вперед. Я спрашиваю: "Беляш, ты сходишь с ума?" Она задумчиво и тихо отвечает: "Да нет, просто тусуюсь."
Спустя полчаса геморроя чай готов и пока Леша разливает его по жестяным чашкам, Зуй спрашивает: "Пойти что ли в кафе чая купить, он там стоит пятьдесят рублей и это метрах в пятидесяти отсюда..."
Через минуту кружки пустеют, и Леша торжественно объявляет: "Знатно потусили Господа! Пора и честь знать." С этими словами он неуверенно доходит до палатки и падает там заживо. Ну а мы с княжной, Зуем и четой Горецких идем валяться на чил. Там я преуютно устраиваюсь под палящим солнцем на клетчатом красном пледе, однако Княжна капризничает и просит есть. Мы едим плов у Кришнаитов, после чего снова бредем в лагерь и пытаемся там спать в своей палатке. Я не могу сомкнуть глаз и потому, каждый раз, когда княжна открывает свои аквамариновые глаза, видит, что я пялюсь на неё. Она смешно вскрикивает и просит меня отвернуться. Отворачиваюсь, но уснуть так и не выходит. Вылезаю из палатки и наблюдаю, как весь лагерь снова наполняется. Сначала, откуда ни возьмись, появляется Плахов, он снимает с себя штаны под которыми оказываются еще одни штаны, скидывает пояс с термосом, толстовку, какие-то ещё походные принадлежности. Я не выдерживаю и спрашиваю: «Илюх, сколько на тебе надето?» Он смеётся, кивает, берет пустые канистры и, направляясь к ручью, говорит: «Ну, я всё, лазать пошёл.» Перед уходом он проверяет, как там спит Люда. Что ни говори, а с этим парнем в лесу не пропадешь. Потом все так же по одному и группами стекаются в лагерь. Друзья обсуждают произошедшее, вернувшийся Плахов восседает на раскладном кресле и рассказывает всякие байки. А между тем, оказывается, что маршрутки из этого вертепа пойдут только завтра. Приходится быстро договариваться ехать с не знакомыми ребятами из числа тех друзей Наташи и Димы, кто примкнул вчера к нам на ночь, и будить Княжну. Всё проходит в спешке. Через минуту мой рюкзак уже собран и болтается на плече, Зую оставляем палатку в разобранном состоянии и завещаем свой шерстяной плед, чему он весьма рад, ибо по ночами холод пробирает до самых костей.
Я, пытаюсь, как следует попрощаться со всеми, но ничего не выходит. Оборачиваясь, вижу, как из своих берлог вылезли заспанные Лосевский и Леха. Они стоят, как мужики около погоревшей избы, и ничего не понимая, часто моргают. Такие забавные, как дети. Я кричу: "Вам объяснят, почему так!" И их силуэты тают в листве.
     Едем по ухабам до Торжка, девушка на переднем поясняет: "Отсюда до Москвы напрямую ничего не ходит, мы вас доведем до автовокзала, оттуда автобусы ходят до Твери, ну а от Твери уже до Москвы на электричке." Мы киваем, однако к реальности этот рассказ, как оказалось не совсем нас подготовил. В Торжке машина подъезжает к какой-то деревянной облупленной избе: "Вот и автовокзал!" - объявляет эта девчонка. Ясно, вылезаем, входим в эту халупу, в маленьком окошке женщины обсуждают чью-то свадьбу, что играют в соседнем дворе, они продают нам билет на автобус, который идет до Твери через час. На улице жара, напротив разбирая железнодорожная станция с самым жутким туалетом, какой я только видела. Решено подождать прямо на платформе, тем более, что на вокзале не души и поезда почему-то не ходят. Мы грязные, потные, в мятой одежде, не спавшие больше суток, покупаем в придорожном магазине пирожки с капустой и ряженку. Солнце поднялось на самую высокую точку небосвода и зависло там, кажется, навечно, голуби окружают нашу скамейку в ожидании крошек. Я смотрю на заросшие травой рельсы и, пережевывая начинку, замечаю: "Ну и дыра... Добраться бы до Твери. Хотя знаешь, мне с тобой и тут весело." "Как мило, что я тебе ещё не надоела!" - откликается Княжна, на которую я опираюсь спиной. Мы замолкаем, чтобы отхлебнуть ещё прохладной ряженки из бутылки. Откусывая от пирожка, я, наконец, отвечаю: "Ну да, главное это компания..."



    Крыша комплекса АртПлей, Москва. Август 2015 года

Поздний август в Москве, блаженное время для лентяев и романтиков. Листья на деревьях ещё зелёные, но уже совсем сухие, от их прежней сочности и яркости почти ничего не осталось. Отпуска уже позади, впереди ждёт ещё один год тяжёлой работы и неопределённости. Мне стало хуже, за всё лето я видела друзей большим составом всего несколько раз, а кризис в стране и личной жизни усиливался, всё нагнетая и нагнетая. Хочется выпить с ними, обнять их тёплые плечи, хочется держаться вместе и найти утешение в их родных голосах. Я собираю вещи, чтобы отправится на день рождения Люды Титковой. День обещает быть не забываемым, во-первых, потому что Илья Плахов отличный организатор мероприятий, а во-вторых потому что Илья Плахов для своей Люды организовывает обычно нечто особенное.
     Такова суть Ильи, он может сделать для других нечто особенное и сам этому рад. На фоне этих размышлений я беру с собой три банки малинового джема, которые легко умещаются в мою сумочку. Мысленно распределяют так: одну Лёше Оревкову, потому что он занимается едой и оценит этот жест с интересом, второй Илье и Люде, они хозяева сегодняшнего веселья, третья конечно Лосевскому, просто потому что я скучала по нему больше других в это лето, а он работал и работал, и я понимаю как это, работать и работать без конца и начала. С тех пор, как он ушёл из налоговой, пашет на своих фотосъемках без выходных, а денег выходит в половину меньше старого. Беру джем, Саша поднимает тяжёлые сумки с пледами, полотенцами и дыней. Таковы были инструкции Плахова в нашем общем чате: взять полотенца и пледы. Вечер застанет нас сегодня в небольшой бане на крыше комплекса арт-плей. Кажется, впервые приезжаем без опозданий, сильно нужно было соскучиться, чтобы собраться в указанный час. Дело в том, что во френдс уже светским тоном является прийти позже, так что, приглашая друзей к шести, можешь ожидать их по частям с семи до часу ночи. Впрочем, сейчас солнце ещё не село, а мы уже стоим напротив решётки, ведущей на крышу. Только вот она закрыта. Я вижу вдалеке друзей, слышу их голоса, только вот эта чёртова решётка закрыта. "Охрана закрывает каждый раз, говорят начальство от них этого требует, так что если кто приходит или там в туалет, то им надо звонить" - поясняет Илья. Люда стоит рядом, она такая счастливая, ей либо 25, либо уже 26, не важно. К нам подходит Лосевский и молча, без приветствий протягивает мне через решётку бутылку шампанского, я делаю из неё большой глоток, ощущая привкус мандарина, который доедает владелец бутылки. "Люблю Боска!" - передаю бутылку назад через решётку. "Да, дешево и сладенько..." - иронично объясняет свой выбор Саша. А он в шампанском знает толк. Эта одиозная привычка вечно везде появляться с бутылкой шампанского в руке укоренилась в нём ещё в 2011 году, сейчас на дворе пятнадцатый. Это подавалось и воспринималось, как шутка, а теперь сало так естественно для нас, что вызывает лишь задорную улыбку. И, похоже, именно я люблю шампанское так же сильно как Саша, может от того, что оно моментально высекает искры веселья и праздника из любой серости. А пока я передаю бутылку назад, к нам поднимается охранник весьма комичного вида, и как-то сходу извиняясь, открывает замок. Пытаемся договориться, чтобы не закрывали больше, или как-то объяснить, что мы много кого ещё ждём и всем нам постоянно надо курить и в туалет, но тщетно, он лишь бормочет что-то о приказе начальства и вновь исполняет этот маразм, повернув за нами ключ в замке. Мы принимаем это спокойно, с какой-то обыденной неизбежностью. Неизбежность стала постоянным спутником. Мне кажется, мы все вступили вдруг в какое-то липкое осознание собственного бессилия. Друзья борются, каждый как может, и каждый за что-то своё. Но всё же, тяжелое ощущение, что случай оказывается сильнее нас, давит. Мы, правда, стараемся, но вне зависимости от этого от нас уходит любовь, как это произошло с Орехом, нас вышибают со службы, где прошли семь лет жизни, как это случилось с Лосевским. И у каждого своя такая история. Кроме того, ещё каких-то пару лет назад никто не знал, что впереди сильнейший экономический кризис, затяжная война с Украиной, жестокая пропаганда СМИ, девальвация рубля и многое другое. Мы стараемся верить, что наши жизни зависят только от нас, но сомнения закрадываются всё глубже. Почему то, именно об этом я думаю, обнимая друзей в этот солнечный приятный вечер. А между тем Плахов, как и следовало ожидать, развернул на этой крыше целую барную стойку с навесом, алкоголем и закусками.
      Вижу среди собравшихся Горецкого, обнимаю его, а глазами ищу мою Раечку. Спрашиваю его: "А где же Рая? Она меня так спешила на Тримурти, хочу её видеть!" Он успокаивает: "Сейчас приедет..." К Раечке у меня такие тёплые чувства, будто мы дети и на взрослом празднике, если что, есть с кем дурачиться и играть. То есть и всех этих взрослых ты очень любишь, с ними тоже весело, и вообще всё вкусно, но вот с тем другим ребенком всё равно чуть забавнее находиться в этом же месте. А между тем, пора осмотреть баню. И тут есть на что посмотреть: крыша одного из маленьких одноэтажных павильонов АртПлея, на которой расположилась огромная деревянная бочка, которая и является баней, там есть небольшая парилка, предбанник и даже пространство для посиделок со столом и окном, оно похоже на тамбур, собственно так мы и начинаем его называть. Пока я рассматривала бочку, за её стенами Плахов наполнил наши пластиковые стаканы и началась болтовня, а это значит, что пора ответить на вопросы друзей про наш с Ровным совместный отдых.
      Так что приходится честно сознаться, это было ужасно. Саша, сжимая в руке стакан с соком (он держится и не пьёт уже пару месяцев), говорит: "Я понял, что отельный отдых, не для меня, всё больше никогда в эту сраную Турцию не поеду, на свиней на жирных смотреть. Сколько люди могут жрать? Мы просыпаемся в 11, они уже позавтракали, и на завтрак плотно ели: блины, яичницу, тосты, сладкое, а через полчаса уже всё, у бассейна пиццу пивом заливают. Меня такое уныние брало смотреть на них. Там одиннадцатилетние девочки уже с третьим размером все ходят, и видно, что вот сейчас она ещё ничего, а через пару лет будет уже жирной, такой же свиньёй, как её сестра..." Друзей забавляют эти рассказы. А я подхожу к княжне, чтобы спросить, как там Генри ладил с нашим котом, пока мы отдыхали. Генри ненавидит котов, когда он согласился на недельное соседство с Фли, первым делом произнёс: "Но кот не будет спать на нашей кровати!" В итоге, за эти семь дней Флиша растопил его английское сердце, и вчера мне пришла фотография, на которой они вместе валяются в складках одеяла. Вот и сейчас Беляева жизнерадостно рассказывает: "Генри нормально с котом, даже кормил его! А ты заметила, что я загорела?" Конечно, я заметила, впервые за несколько лет Саша не фарфорово-белая, я даже не вижу её голубых вен под кожей. Загар к ней приходит путём долгих дней отдыха в Крылатском парке, она валяется там часами с тех пор, как устроилась на новую работу. Это очень мощный перепад для Княже, ведь раньше она не вылезала с работы до полуночи, это были съёмки какого-то очень уж дебильного сериала для подростков, ну а в свободное время пыталась сдать сессию во ВГИКе. Теперь проект завершен, второй сезон сериала канал закупать не стал, видимо даже для них это оказалось слишком, и вот она уже ассистент продюсера, привет свободное время и всякие дурацкие поручения пару раз в день. И она выглядит счастливой, отоспавшейся, и смотрите ка, даже загорела... А пока я любуюсь княжескими переменами, перед моими глазами встаёт другая Саша - точнее яркое воспоминание о ней.
     Это было в Анапе, мы были ещё подростками, Саше нравился Макс Кутузов, позже они встречались и в Москве, но тогда, на море, когда солнце уже шипело, коснувшись воды, она позвала его в наш номер. Не помню, чем я занималась в эти жаркие часы, но когда вернулась, застала Сашу такой, какой она навсегда оставила отпечаток в моей памяти. Лишь приоткрыв дверь, я почувствовала сильный жар и запах мужчины. Но в этом запахе было что-то ещё, будто так и должна пахнуть любовь, или страсть. Окна запотели и по ним стекали капли воды, её постель была измята, и простыни отдавали горячей влагой. Я была старше Саши, но у меня не было еще близких знакомств с противоположным полом, по этому я смотрела на эту пятнадцатилетнюю девочку с таким живым интересом. Она улыбалась, ей было очень хорошо. Она подошла к нашим дешёвым колонкам, взяла айпод и включила медленную композицию Джеймса Брауна. Она тогда не была княжной, она была Сашей Беляевой, такой сексуальной маленькой девочкой с волосами чуть ниже плеч (у неё только-только стало отрастать каре), и по этим волосам на пол стекала вода. Она начала, всё также улыбаясь танцевать под Брауна и шевеля губами, прислонилась к белой крашеной двери. Её мальчишеская ещё, детская сексуальность била, как гейзер. В правой руке она сжимала литровую бутылку воды и то пила из неё, то поливала себе грудь и голову. Узкие бёдра, плоская грудь, съехавшая лямка простого хлопкового сарафана, завязанная так, чтобы не болтаться на худом теле. У неё были чуть пухлые щёки и не сформировавшийся ещё широкий детский нос. Она раздвинула ноги и, медленно  двигаясь, съехала по двери на пол. Музыка закончилась. Мне казалось, что за эти полторы минуты я познала всё, что люди когда-либо могли открыть о сексуальности. До того, как Джеймс Браун допел, я взяла со своей постели камеру, направила на неё и сделала свой первый в жизни репортаж, и возможно самый удачный. Я сказала: "Саша после секса..." Ей понравилась идея. Но, выступив вместе с Брауном, она перестала улыбаться и вдруг сказала: "Пошли, купим вина, я хочу выпить." Позже, я пару раз открывала это видео, но в цифровом формате момент потерял свою магию и главное секс.
     Сейчас это видение целиком пронеслось у меня перед глазами, его прогнал поезд, шумно проехавший над нашей крышей,  вместе с ним унеслось и воспоминание. Передо мной по-прежнему стояла уже взрослая княжна. Теперь её сексуальность была совсем зрелой, как и красота. Уже не заметишь пухлости шек и носа, длинные светлые волосы, пиджак. Это та Саша, что может справиться с любой организационной проблемой в ходе съёмок очередной бурды. Это она доставила на площадку в Польшу два десятка огромных плюшевых Чебурашек, не отходя от телефона московского офиса. Это она живёт с Генри, и дома, скинув у порога туфли, говорит по-английски. Это она уходит со мной в соседний зал клуба, чтобы, не привлекая внимания, опрокинуть стопку. Всё это: и та и другая Саша, лучший экземпляр Саши Беляевой.
     А между тем, парни уже голые по пояс набились в баню, как гроздья в банку. С ними Люда и даже Княжну моментально смывает в парилку. Снаружи остается Плахов, Горецкий и ещё пару человек со мною вместе. Уже через несколько минут окошко тамбура распахиваются, и из бочки вылезает красная потная физиономия довольного Лосевского: "Илюх! Пивка!" Плахов идёт к ним, и начинаются разговоры через окно. Я прислушиваюсь к ним: "Вот в Индии в храме так же, я по всем ходил, знаю..." - о чём-то рассказывает атеист Плахов. Православный Лосевский сразу же накидывается на него: "То есть ты ходишь по всем храмам, и ни к какой религии не относишься?" "Ну да"- задорно подтверждает тот. Тогда Санёк издаёт какой-то звук, напоминающий нечто вроде слов: "ну тогда и...", и громко захлопывает перед носом Плахова глухую дверь окна. Внутри раздаётся одобрительный хохот.

     В этом звуке мне не хватает смеха Лёхи Ореха. Он на Алтае, а у меня для него варение. Я подхожу к бане и спрашиваю через окно переговоров: с кем он там. Отвечают, что с Яриком и Славой. Я опять шучу эти шутки про то, как Ярик и Слава жили вдвоём в Братонеже всю зиму, а теперь вот вдвоём на Алтай. "Думаешь они это, заднеприводные?" Конечно, никто из нас так не думает, но не посмеяться тут нельзя. Вдруг от ограды слышно: "Эу!", это голос Зуя. Мы объясняем ему, что нужно вызывать охранника, чтобы попасть внутрь. Тогда он без колебаний натягивает вторую лямку рюкзака на плечо и моментально перелезает через чёрные прутья железной решётки. Я говорю: "Ты как в фильме Ямакаси про парней паркуровцев." Вот уж не собираюсь скрывать, что такие ассоциации у меня именно от вида азиата, перемахивающего через забор. Зуя встречает голый по пояс Лосевский, он стоит в полотенце посреди крыши и машет связкой воздушных шаров, мы фотографируем его на память. Я говорю, что люблю это время, когда закат, фотографии и видео получаются лучше, чем в другие часы. Тогда Княжна, которая уже вышла из бани и приняла свой обычный вид, называет это каким-то профессиональным термином, она поясняет что профессиональные операторы часто выбирают для всяких эпичных моментов полчаса после рассвета или полчаса после заката. Я осматриваюсь вокруг и пытаюсь представить себя профессиональным оператором: понравилось бы мне то, что я вижу? Эта крыша, этот закат, огромная бочка бани и проносящиеся мимо поезда. А главное эти люди вокруг? Увидела бы я в них эту магию, что наполняет меня сейчас? Правда момент магии быстро кончается, потому что нам пора в туалет, заодно девочки собирает экспедицию, чтобы покурить и переодеться. И снова звонок охраннику и долгие минуты ожидания. Когда мы проходим через пункт стражи, на их столе опять звонит телефон. Охранник постарше ждёт, пока молодой возьмёт трубку, и после короткого разговора уныло спрашивает: "Эти, что ли, с бани опять?" Мы, молча, проходим дальше, но, уже зная, что пришёл кто-то из друзей. Возвращаясь, я слышу такой диалог: "Я тоже пела в церковном хоре!" "И что тебя выгнал поп?"- не улавливаю, при каких обстоятельствах и кем именно это сказано, но смеюсь. Похоже это сказал Ровный, шутка в его стиле, а Горецкий как обычно повторил: «Выгнал поп», но с таким выкриком, что ржали уже все. Начинаю рассказывать Горецкому про японские соревнования: человек против медведя по поеданию хот-догов. Он приходит в восторг от этой идеи, ему хочется знать кто - кого. Вообще Горецкого сложно заинтересовать рассказом или рассмешить. Для меня загадка - как у него там в голове всё устроено и на что срабатывает. Часто люди смеются вместе со всеми, даже если им не так уж и сильно понравилась шутка. Так вот Паша бывает даже не улыбнется, если ему действительно не весело. Тоже самое и с беседами, на неинтересную тему его не разговорить. Но сейчас я рассказываю всем сразу про девочку с моей работы: "Представляете, на корпоративе познакомилась с милой девчушкой, она стажируется у нас. Так вот оказалось, что она только что закончила 10 класс, и то, пришлось через знакомых как-то договориться, чтобы проработать половину лета. А главное, она это делает бесплатно, то есть ей за половину лета ничего не дали. Я пыталась спросить у неё: что ты тут вообще делаешь, это же каникулы, езжай с друзьями на море, веселись. Помните, как мы проводили школьные каникулы последних классов? Просидеть в Москве было трагедией вселенского масштаба. И потом, меня бы никто и никогда не заставил бесплатно работать..." Пока мы вспоминаем свой 11 класс и начальные курсы, по лицам блуждает сладкая улыбка. Мне вдруг вспоминается Орех, который вместе с тем самым Максом Кутузовым, что оставил 15 летнюю Сашу Беляеву танцевать в раскалённом номере, проехал автостопом всё побережье Крыма. Как Корон ночевал в поле на трассе, где-то за сотни километров от Москвы, и утром его подвезли пьяные казаки на Жигули. Как мы пили портвейн, который разливали по восемь рублей стакан, в кабачке у Черного моря. Как переплывали озеро на самодельном плату на свет фонаря. Как пять дней ели одни макароны в глуши Братонежа, но даже не думали о том, чтобы вернуться в город, и лишь изредка посылали кого-нибудь на станцию за дешёвым спиртным. Как Зуй уехал жить в Калифорнию, и многое, многое другое. Мои мысли прерывает Раечка. Её силуэт мелькнул за решёткой и вот я бегу на встречу.
Раечка тоже рада меня видеть, мы целуемся через прутья решетки. Зуй выдаёт короткий свист: "Тут девочки целуются через решетку!" Не знаю что именно будоражит это действо в парнях, но вспоминается клип Та Ту. Кто-то советует Рае: "Перелезть, Зуй перелазил!" Она моментально комично надувается и произносит: "Я не Зуй, я Рая!" В ожидании охранника мы придумываем название этому частному охранному агентству. Стараемся так, чтобы оно звучало как можно более нелепо: "ЧОП Мангуст, как вам такой вариант?" "Не не не, я знаю: ЧОП Березы!" За минуту до прихода охранника, я констатирую: "Всё, у меня канал открылся, теперь каждые 15 минут в надо туалет..." - девочки понимающе кивают. Так мы спускаемся в туалет, а когда возвращаемся, застаёт друзей уже пьяных: разговоры становятся откровеннее, шутки звучат чаще. Плахов берёт плеер и ставит детскую песню, динамик выливает на нас задорный псевдо - детский голос:
"Если с другом вышел в путь!
Если с другом вышел в путь,
веселей дорога!"
    Всем нравится, особенный восторг вызывает куплет про встречу с медведем, в котором поётся:
"На медведя я, друзья,
выйду без испуга.
Если с другом буду я,
а медведь без друга..."

     Слушая и подпевая, мы с Зуем и Лосевским отходим за баню, чтобы камера не зафиксировала, как мы курим. Я спрашиваю Сашу о работе, сейчас он ассистент фотографа, и устраивает далеко не всё. "Я думаю, а не вернуться ли в органы?" - говорит он. "А ты разве ещё можешь после того, что было, тебя могут взять назад?" "Ну, через год, два можно попробовать." Я начинаю отговаривать его, убеждая, что он хорошо снимает, и эта рутина с фотографией не должна отбивать делание снимать для себя, но в ответ Саша выдаёт эпичную фразу: "Я боюсь разочароваться, помнишь, ты мне сказала, что я во всём разочаруюсь?" Он говорит о том дне, когда я гадала ему на Таро, это был не самый лучший расклад, я видела, что он откажется от наследства в пользу родственников, не переедет жить в Азию, как планировал, а главное разочаруется в своем деле. Да, теперь страх перед разочарованием, перед бессмысленностью наших действий стал для каждого чуть ли не главным импульсом к размышлению и беседам. Пока я прокручиваю в голове комбинацию выпавших ему карт, Зуй спрашивает: "Часто дуете, ребят?" И вот что интересно, оказывается, что все мы бросили. Когда пару лет назад Зуй вернулся из Калифорнии он так крепко подсел на гидропонику, что мы все за него беспокоились. Он не останавливался на органике, часто баловался медом, ЛСД и всем, что ему вообще могло быть предложено. Я помню, как ездила с ним за наркотой к этой девочке, в которую он по уши влюбился. Зуя могли шмонать в метро из-за азиатской внешности, и поэтому я подвозила его. Помню, как он вышел из подъезда, сел в машину и сказал: "Черт, она ахринительна, она в МГУ на химфаке, у неё дома целая лаборатория, трава это не основное, основное она сама варит. Такая худая, в татухах, ну и колется конечно..." Я спросила, если ли у него шансы, тогда он ответил: "Да куда мне, я даже не стал." На обратном пути он уныло смотрел, как дворники соскребают серую грязь с лобового, это был самый серый день зимы в северной стране, который только можно себе представить: серые люди в серых пуховиках переходят серую трассу, по бокам проезжей части лежат сугробы серого снега, серые машины выталкивают из под колёс серые солёные брызги когда трогаются, с беспроглядного серого неба моросит, вокруг километры старых спальных районов. Зуй закурил и стал рассказывать про солнечное побережье Калифорнии, как зарабатывал там, покупая и продавая велики, и голос его был таким скорбным. Мне тоже захотелось покурить, и я была рада, что в кармане притаился пакет с летом. Лосевский долбил ещё мощнее. Он банчил прямо в налоговой инспекции, где работал. Однажды я купила у него сразу на всё лето и кое-как перезимовала. Но время прошло, и никто из нас уже не употребляет ничего, кроме спиртного и табака. Почему? Вовсе не потому, что задумались или испугались. Нам просто надоело. Мне не хочется просить кого-то об одолжении, ехать куда-то или напрягать друзей. Ну а им хватает работы, у Зуя появилась машина, девушка без вредных привычек. Лосевский просто от всего устал и ни разу не курил после нашего трипа в Тримурти. Но почему то мне кажется, что с холодом вернётся и желание набить щели стафом, так бывает когда впереди лютая зима. Это север. 
     Между тем, Зуй признается, что отчасти бросил из-за машины, не хочет быть пойманным полицией, особенно ввиду того, что гражданства России у него нет. И тут мы с Лосевским вспоминаем, что очень любили водить под стафом. Он, сладко улыбаясь, описывает это ощущение: "Чувствуешь себя, как в видео игре, и ты самый аккуратный водитель, всё делаешь по правилам. Написано: сорок километров в час, так и едешь. Особенно хорошо было, когда путь не близкий, пока доедешь, попустит... "  Так мы стоим и болтаем, и над крышей садится солнце. Вдруг Саша начинает прыгать и махать кому-то внизу рукой. Он случайно увидел их общего с Плаховым знакомого. Тот поднимается, и они втроем начинают болтать. Парень просит сигарет, и, положив их в пластиковый стаканчик, спускает вниз на верёвке кому-то, кто сваривает там металлоконструкции. Я оставляю их втроем. Там на пледах, которые мы разложили по рубероиду, Горецкий с Ванесом вспоминают, как путешествовали по Азии почти без денег: "Мы покупали вечером себе бананы, чтобы пожрать, и брали те, что для жарки, они не вкусные были, но дешевле..." Ванес с нами бывает редко, и каждый раз, когда я его вижу, я вспоминаю одну и ту же историю. Это был Хэллоуин 2012 года, мы праздновали его у парня по имени Дима. Диму до этого вечера знал только Зуй, но Дима почему-то пригласил к себе всех нас и сказал, что у него квартира со звукоизоляцией. Помню какие были у нас костюмы: я была зайкой, Плахов Джафаром из Алладина, Люда монахиней, Ровный одел всё своё хоккейное снаряжение и под дапстеп прыгал по гостиной прямо в коньках, Вова был одуванчиком, Орех с Нисо Алладином и Русалкой, Ира, бывшая девушка Лосевского шахидкой, а сам Лосевский Лосевским, потому что он христианин и считает всё это мракобесием. Вот уж не помню, в чём была Беляева, кажется в огромной шляпе ведьмы и полосатых чулках. Ещё был Максимов в костюме морячка утопленника, сам Дима в хирургическом халате, и вся эта компания глушила виски целыми цистернами. И тут начинается история: Был с нами Ванес и ещё один парень из Строгоновки, знакомый Нисоши. Он пришёл без костюма и поэтому мы нарисовали ему огромный член на лбу. Градус повышался, так что, через каких-то сорок минут Ровный прыгал под дап-степ посреди гостиной на дорогой плитке в своих  хоккейных коньках уже в серьёз, он был такой огромный в этом своём снаряжении, а мы танцевали вокруг него, как зайцы вокруг ёлки. Ещё через 20 минут к нам в дверь позвонили соседи, видимо их-то как раз не предупредили, что тут звукоизоляция и всё такое. Уже не помню, кто и как говорил с соседями, и говорил ли вообще, но уже через полчаса у нас на пороге стоял наряд полиции. Я помню этих двух пельменей, круглыми свиными глазками они наблюдали за происходящим внутри.
    Мы не сильно приглушили музыку и продолжали пить и орать, а поскольку Ровный всегда считался у нас организатором и решающим вопросы парнем, с ментами разговоры вести отправился именно он. Так, хоккеист, дыша перегаром через решетку шлема, пытался торговаться с этими сырными шарами в форме, но видимо что-то пошло не так и нам объявили цену веселья в семь тысяч. Баснословная по тем временам и нашим тогдашним возможностям цифра. Не знаю, в чём заключалась формула, по которой вывели эту сумму, но за неё обещано было никого никуда не увозить и вообще покинуть помещение. Начали собирать деньги, собрали тысячу семьсот мятыми сотками и полтинниками. Ровного увели пить, в бой пошли я и Нисоша. Кисонька Нисо в костюме жасмин стояла в интимной близости от первого волка и, улыбалась, нагло глядя ему в лицо, от чего он потел и краснел. Её упругий смуглый живот было обнажён, а раскосые кошачьи глаза смеялись. Я же, стоя в костюме зайки, с детским интересом спросила второго: "Это что у вас настоящая Рация? А можно потрогать?" Через минуту они не выдержали этого натиска и, зажав в потных ладошках сотки, повернулись к двери. И именно в этот момент на сцену вырвался этот парень, он был очень пьян, и потому счёл необходимым закричать: "А что вы тут вообще делаете? Думаете, мы не знаем законов? У меня есть права!" Услышав это, особенно про права, полиция медленно поворачивает назад красные лица и видит перед собой человека с огромным членом на лбу. Это было так феерично, что впоследствии, сам момент мне запомнился, а вот персонаж, выкинувший такое, нет. И долгое время я считала автором монолога Ванеса, совершенно забыв, что он-то как раз скромно болтал с кем-то на кухне в фельдшерском халате. Теперь вот, сидя на крыше, я смотрю на его спокойное лицо и понимаю, что это был не он, а именно тот парень, которого привела Нисо. Нисо, как мне её не хватает. Тогда на вечеринке они с Лёшей были ещё так счастливы и даже ещё, кажется, не женаты. Нам казалось, что всё ещё впереди и веселье будет длиться вечно. Теперь же я понимаю, что никто из нас не был готов ко встрече со временем. Мы так и не повзрослели толком, а жизнь всё сдавливает нас своими тисками, и будет давить так, пока окончательно не сомнёт. Только вот великий огонь того веселья всё ещё горит где-то там, далеко, а тут, на этой крыше треплется то, что ещё от него осталось. Вот это мерцание и накрывает сегодня закат, в его свете мы сидим на крыше АртПлея и вспоминаем всё самое лучшее, а мимо всё проносятся поезда электричек.

Ноябрь 2015 года. Деревня Братонеж, Владимирская область
 
Мы выезжаем, гораздо позже обычного. Не в пять утра и не в десять. На часах уже два, я пытаюсь скрыть свое раздражение, но это сложно. Я смотрю на Ровного и понимаю, что мы приедем в Братонеж, когда будет уже темно. Так есть ли смысл вообще куда-то ехать. Но, увы, звала всех на дачу к Леше я, и не приехать вообще было бы не красиво. Дальше начинается какой-то ад, мы пытаемся объехать пробку на Горьковском шоссе, но в итоге наматываем лишние 60 километров, далее, на узкой двухполосный дороге упираемся в хвост огромной пробки. Оказывается, впереди перевернулся бензовоз, два человека погибли, машины теперь пропускают раз в сорок минут небольшими партиями. Ровный решает ехать дальше проселочной дорогой, меня начинает трясти, мы в дороге уже пять часов. На проселочной неосвещенной дороге, которая пролегает через поля и редкие пустующие деревушки нет ни души, через километров пятнадцать мы упираемся в бетонные плиты, местная пьянь сбивчиво объясняет нам, что дальше ещё двадцать километров дороги не будет. Интернет не ловит, навигатор не определяет наше местоположение, я начинаю глубоко дышать. Я всегда начинаю медленно вдыхать и выдыхать, если чувствую, что скоро начнется истерика. Это очень тяжелый момент, когда нужно преодолеть эту боль во всем теле, такая раздражающая боль может быть знакома тем, кто больше шести часов сидит в одном положении, находясь в дороге. Ещё нужно преодолеть желание наорать на Ровного, ведь это он во всем виноват, а как же иначе. В момент когда мы упираемся в тот же хвост последствий крушения бензовоза, я, наконец, справляюсь с собой и отпускаю ситуацию. Пусть дальше будет что будет, мне всё равно. В конце концов, когда Ровный уходит вперед, наблюдать за работой спецслужб, я достаю из багажника бутылку пива и, как ни в чем не бывало, начинаю писать свои заметки. Я искренне считаю, что это умение послать все к чёрту у меня от друзей, которые как раз ждут нас сейчас с крепким. До них ещё несколько десятков километров и пару часов. И так ли важно, в конце концов, что мы поведем в Братонеже всего ночь?
В момент, когда я внушаю себе эту мысль, Саша садиться за руль, и мы трогаемся. Он как-то объезжает всю колону и бензовоз остается позади. Я наконец-то без невроза снимаю трубку и докладываю Лосевскому: "Едем!"
Он отвечает мне, коротко: "Вы водки купить успеваете? Порадуйте, купите водки."
Ради такой просьбы необходимо остановиться у сельского райпо. Ровный покупает "Государев Заказ" и мы долго смеемся над названием бутылки. После едем уже спокойнее, когда навигатор закидывает нас в незнакомый лес и через него мы пять километров едем по послевоенным рытвинам, становится как-то уже окончательно плевать: заночуем мы тут или нет. Это терпение просыпается в русской душе, стоит ей только соприкоснуться с такой вот дорогой, испещренной язвами из жирной глины, буреломом, разлапистыми елками и всем, что только не встретишь в нашей глуши. Мы просто едем дальше, упрямо пережевывая эту дорогу по несколько метров. Эти метры складываются в километры, а за ними уже знакомая просела из белой пыли и табличка, прибитая к столбу: д. Братонеж.

Когда за деревьями уже можно различить огоньки знакомого зеленого дома, я как-то особенно чувствую, что там внутри очень тепло. Слух заранее предвкушает треск поленьев в печи. Оказывается, что все решили выйти нас встретить. Я слышу голоса, ребята обступают машину, и как только мои ноги погружаются в мягкий ковер из кленовых листьев, начинаются объятья. Спокойный и умиротворенный Леша, по-хозяйски приветствует и представляет свою алтайскую зазнобу Свету, она стоит рядом и держится скромно. У меня в голове моментально проносится образ, уверенной в себе Нисо, как она колола на этом месте свои разноцветные камни для большой мозаики. Потом вспоминается лето и Лиза, как она держалась за Лешину руку. На этот раз всё это уходит из головы быстрее и даже почти ничего не затрагивает внутри. Может потому, что я уже обнимаю молчаливого и улыбчивого Николая Степановича. Рядом с ним Иванюк и, надо же, его жена Лена доехала таки до Братонежа. Она часто смотрела фото и всё грозилась побывать, а царь Салтан у царевича Гвидона на чудном острове. Лена делает потрясающие украшения из дерева, я хочу носить абсолютно всё, что выходит из под её рук. Ещё нас всех когда-то удивило, что Дима решил жениться на девушке, старше себя на семь лет. Нас сжигал интерес посмотреть на неё, а в итоге оказалось, что кроме отметки в паспорте об этих семи годах на планете земля ничего не сохранилось. Лена абсолютно ничем не отличается от Димы и меня. Теперь все и думать забыли, что она старше. Я лишь иногда вижу в её глазах спокойствие, свойственное лишь немногим, однако, едва ли это связанно с парой лишних прожитых лет. Дима пожалуй доказал мне одну важную вещь на всю жизнь вперед: женщина сама по себе не имеет возраста, возрастом она награждает себя сама, либо это делают мужчины, тетки, бабки и так далее. И теперь, осознавая, что я уже не та, какой была пару лет назад, смотря утром в зеркало, предпочитая сон походу в бар, я повторяю про себя, что всё это, по сути, вздор. Вот и сейчас, они оба передо мной такие похожие на лицо, как брат с сестрой. Красивая пара, и каждый по-своему безумен. Я долго бы переживала этот момент встречи, но Лосевский затмевает собой всё свободное пространство в моём сознании. Он сразу же тянет нас пить к теннисному столу. За его жестикуляцией я замечаю ещё одну фигурку в тени крыльца. "Привет, Сашунь!" В ответ чуть сдавлено "Привет". Это Александра урожденная Оревкова. Ещё одно лицо, которое не отличить от Колиного и Лешиного. Когда-то маленькая девочка была так далека от нас. Во время тусовок в Коньково, я заходила в её комнату и долго смотрела на разноцветные бисерные фенечки, карандашные рисунки, развешанные по стенам, ноты, брошенные на пианино. Всё это было неприемлемой частью той невидимой девочки, о которой так часто рассказывал Леша. Он волновался за неё, переживал все её страдания относительно отсутствия подружек и постоянной безмерной тоски, которая, пожалуй, может родиться только в душе дочери интеллигенции. Эта надрывность и тихий трепет, это ожидание будущего есть в Сашуне и сейчас. Это оно звучит в её сдавленном "привет". Во Френдс никто и никогда так не скажет "привет". У нас сказать "привет", это особое искусство. В нем должна звучать легкость, харизма, намек, заигрывание, а главное этот "привет" моментально идентифицирует владельца. Так как скажет свой "привет" Леша, никогда не скажет Зуй, даже если они скажут это слово сто тысяч раз. Наши "привет" проникают в мозг, как ставящие всё под сомнения, они приглашение в вечер. Этот же "привет", такой другой, но по-своему прекрасный, может он просто ещё чистый. Без тумана иронии и налета издевки. В общем, Леша и Коля взяли с собой сестру. Теперь она вовсе не далекая несуществующая маленькая девочка, это вполне реальная девушка с ясными, пытливыми глазами, дочь математика, ученица мехмата МГУ и героиня совсем другой повести. Явно не этой...
Кто-то сообщает, что скоро к приедет Ярик. Это отличные новости, значит всем хватит мест, потому что можно будет остаться в его избе, значит никаких отмороженных почек, так что, можно отпустить всё и начинать пить. А вообще-то, я всё никак не могу понять, отчего эти вопросы комфортного ночлега не трогали наше сознание раньше. Я отчетливо помню, как тут веселилась целая толпа народа, где мы все спали? Как ели? Где в этих двух избах можно было разместить сколько людей? А ещё я помню, как в 19 и 20 лет Братонеж ассоциировался не только с красивым озером, но ещё и с голодом. Готовить никто не хотел, продуктов брали с собой мало, а если находились деньги, так посылали гонцов за водкой. Те гонцы шли два часа через лес, или если был запал четыре по живописной дороге из белого песка, а потом столько же назад. Как раз к темноте добирались. На сдачу покупалась шоколадка дамам, с ней расправлялись с жадностью, мгновенно... Сейчас же я уговариваю Лосевского отпустить меня в дом переодеться, а после уж начинать пить, он упрямится минуту, но после соглашается подождать. В доме за столом я обнаруживаю Лизу Улинич. Она восседает на скамье и беспристрастно глядит куда-то вдаль, мимо старинных поблекших обоев. "Лиза! Я не знала, что ты тут! Ты чего это?" "А что?" Действительно, зачем спрашивать Лизу о том, почему она вдруг одна на кухне, позже я прочитала в одном из её рассказов вот это: "Но ведь куда денешься от жизни? Куда? Как хорошо, думала я тогда, живут монахи и отшельники. Не нужно никому объяснять, почему ты такая, а не этакая. Никто не обвиняет, что испортила всем день своим плохим настроением..." Вот вам и вся Лизавета. Так что я её тормошить не решаюсь, просто иду в комнату, кидаю на пол рюкзак, натягиваю толстовку и скорее к теннисному столу под окна.
Начинаем пить водку на теннисном столе, закусываем виноградом, он картинно выложен в вазочку и помимо этой снеди и сигарет больше ничего наш стол не обременяет. Коля останавливает мою руку с занесенной стопкой: "Тут надо пить и танцевать!" И действительно, все пританцовывают, делать нечего, тоже начинаю нелепо топтаться на траве. Вскоре почти все уходят в дом, курить остаемся с Лосевским и Ровным. Тогда Лосевский хватается рукой за голову и сжимает её так, будто долго ждал этого момента, он произносит, не открывая глаз: "Я не знаю, что мне делать, я нигде места себе не нахожу. Хочу всё время курить..." Ровный отвечает: "Но не получается, я побывал..." Мы взрываемся от хохота, это немного разряжает обстановку. Тогда Лосевский вскидывает руки вверх, как бы домиком сложив их над собой, и подпрыгивает, выгибаюсь всем телом: "Надо делать Ракету, Ракета!" - это звучит бессвязно, но феерично. Когда Ровный не выдерживает этого сюра и уходит, я спрашиваю Лосевского: "Как ты?"
На самом-то деле, ничего критического у Лосевского не случилось, просто всё навалилось разом: усталость от работы, разочарование, ностальгия по налоговой и, наконец, вернувшиеся вдруг чувства к Ире. Последнее стало катализатором и сейчас его голову как бы сжимает тисками. То есть, ничего такого, просто, как в этом идиотском стихотворении: «Почему у человека грустное... лицо? Он не болен, не калека, просто... Надоело». Я отлично понимаю его состояние, я сама носитель такого состояния, это очередная драма без драмы. Вообще вся эта повесть - драма без драмы. Такое, даже если очень захочешь, не продашь. Но, на мой взгляд, такие переживания достойны подробного описания, а те, что приходят за какими-то совершенно конкретными ударами судьбы обычно укладываются в пару ёмких абзацев и выжимают слезы из глаз телезрителей. Так что, оставим это сценаристам, а сейчас мы уже идем в дом, где тепло, трещат дрова в печке и друзья сидят за столом. Я обнаруживаю на плите фасолевый суп, Лешиного производства, а значит вкусный, и начинаю его разогревать, на сковородке подгорает яичница. Это моя маленькая традиция, по приезде в Братонеж жарить омлет или яичницу, потом парни яростно ковыряют в ней вилками и жадно съедают всё до крошки. Суп, кстати, действительно вкусный, я ем его полу-холодным, соскребая остатки со дна железной дореволюционной миски. Потом, той же столовой ложкой уплетаю яичницу, а кофе и коньяк с яблочным соком из одной и той же чашки. Знаете, были в союзе такие чашки с вишенками, они теперь потрескавшиеся служат нам на дачах. Становится хорошо. Усталость отступает, я готова к болтовне и шутеечкам.
А Ровный, тем временем, рассказывает про бензовоз: "Он, этот бензовоз, на сорок тонн, его пытаются вытащить краном, я смотрю на кране написано, что рассчитано на двадцать пять тон.  А почему у вас кран на двадцать пять, спрашиваю? Отвечают: Ну какой был, и так ели нашли. И вот так эту цистерну тащат по дороге. Любому образованному человеку ясно, она может взорваться в любой момент, и если что-то случится, все смогут только побежать..." Не смотря на дикость истории все ржут, здесь вдали от города такие истории воспринимаются легко. Чувствуется, что всё бытие местного населения примерно вот так и выстраивается, на двадцать чертовых пять тонн, которыми пытаются выволочь сорок.
Внезапно, в самый разгар веселья Леха, держа Свету за руку, заявляет, что они идут в дом Ярика топить печь. Я не могу удержаться от нескольких шуток на этот счёт и сразу же замечаю, что Света несколько смущена такой откровенностью. Сейчас она для меня лишь очередная абстрактная девушка Ореха, в моих воспоминаниях ещё живы Лешины попытки растопить печь с Лизой. Но вот сама реакция Светы мне нравится, она как бы отгораживает своим чистым смущением личное от общественного. Это красиво. Я ещё думаю об этом, когда их фигуры исчезают в темноте крыльца. Лосевский тоже в этот момент как-то незаметно исчезает, мы даже не сразу замечаем его отсутствие, а когда хватаемся, Коля, в свойственной ему безэмоциональной манере, спрашивает: "Может он тоже пошел топить печь?" Все смеются. Почему-то разговор переходит в русло обсуждения чудачеств Лосевского. А именно, мы дружно вспоминаем вот какой случай: это было в Ворсино у Вовы на даче, он повез парней на станцию встречать девушек и перевернул свой тогдашний синий Рено. Я в этот момент находилась с Вовой и мы гадали, что же случилось, но никак не могли предположить, что пьяный Саша опрокинул машину на крышу и та лежит в канаве в ожидании трактора. Зато Ровный был там и часто вспоминает этот припадок Лосевского: "Он мне тогда говорит, давай я тебе кое-что покажу, сдает назад на скорости и через секунду мы уже не крыше. Пришлось открыть окна, чтобы выбраться, я оттуда как уж выползал..." Так, мы продолжаем вспоминать все аварии Лосевского, как он пьяный докатался до пустого бака в Николо-Ленивце, что нет такой деревни, в которой бы он не завяз в грязи, и что, в то же время, нет среди нас того, кто так виртуозно бы мог водить машину. И правда, стоит сесть на пассажирское, чтобы понять: как прекрасен это черт. Но истории на этом не кончаются, на фоне всех этих обсуждений на телефон Ровному приходит вызов от Саши и мы, наконец, узнаем, где он был всё это время.
 "Я у озера, пробил два колеса..." Коля с матерящимся Ровным едут туда. Оказывается, с Лосевским был и Леша со Светой, так они печь и не растопили, а поехали встречать Ярика на станцию.  В доме остаются только девушки, ничего не поделаешь, идем гадать. Лизин расклад показывает её скорую беременность, а  вот Сашуне гадать не просто, она закрывается и пока слишком молода, чтобы спровоцировать какие-то перемены в судьбе. Так, пока я вглядываюсь в карты и в комнате уютно потрескивает свеча, проходит час, и возвращаются парни. Злой и замерзший Ровный первым входит в дом и сразу же, показывая свое отношение к ситуации объявляет: "Я спать." Вторым в дверях появляется Лосевский и, разведя в стороны руками, произносит: "Пара пара па!" Этот бесхитростный жест вмешает в себя слова: "Вот такой я дурак, что с меня взять, горбатого могила исправит". Вся сложность и простора русской души сокрыта в этом взгляде, надо лишь уметь прочесть красоту и глубину момента. Все идут спать, остаемся только мы с Лосевским, болтаем, курим. Он говорит обо всём сразу, но кроме того впервые за долгое время я слышу что-то про Иру: "Знаешь, ностальгия накатывает, ведь уже такого не будет, как было раньше.
В молодости было легко, сейчас все сложнее. Сейчас для отношений деньги нужны, заморочки, жильё, этой искренности и легкости уже не будет. Вот я колеса пробил это все из-за кофты..." Я переспрашиваю: "Постой, какая кофта?" "Кофту оставили после съемок, ну я и взял, думал, не хватятся, а хватились. Ну, ничего не будет, пропало и пропало, там этих вещей куча. Но это плохо, теперь вот колеса пробил..."  Он затихает и настает очередь для моей исповеди. Я рассказываю, что день в дороге и тысяча километров проблем это за решение пренебречь друзьями. Вчера у меня был шанс, поспать и до рассвета рвануть в Братонеж, но я согласилась поехать к другой компании на ночь, мол, ничего с френдс не случится, подождут. Вот и вышло это боком.

Через полчаса я сажаю Сашу за стол на веранду, заставляю смотреть в старое потертое зеркало, зажигаю свечу и раскладываю карты. Никакого просвета пока не видно, говорят пока не пройдешь этот круг, на новый не выйдешь. Странное дело, что Ира беспокоится обо всём, часто вспоминает их отношения, да и Саша тоже, но вместе они пока точно не будут, сейчас не время. Саша слушает мои размытые пояснения про замкнутый круг с живым интересом: "Пока я не отработаю карму налоговой, ничего хорошо не будет, представляешь, я читаю молитвы на ночь. Мне недавно Ирина подруга пишет: вернись, мы все простим. Я так понял сначала, что взболтнула не подумав, а потом: не, говорю, такие никогда ничего просто так не скажут." "Неужели вокруг тебя, фотографа, не вьются горячие девки?" "Да, это всё не то" И тут Саша рассказывает о красотке с периферии, работает вместе с ним. "Я таких знаю, опасные бабы." "Что, сегодня борщ варит, завтра с мамой и чемоданами на пороге? Да, мы оба не любим лимиту, что поделаешь." Долго ли, коротко ли, Саша достает огромный пакет с гидропоникой и с гордостью заявляет: "Сам вырастил, но это беспонт." Я хочу попробовать. Нет трубки, нет закрутки, Саша вздыхает и забивает сигарету. Курю, берет как надо, жирно промазывает мозг, я готова к лучшему сну за всю историю человечества. Мы выпиваем ещё водки, потому что Саша утверждает, что лучше водки ничего нет, а пить её надо чистой, иначе смысла нет, такая вот не хитрая философия. Я слежу за неспешным потоком своих малиновых мыслей, они толкают к моим глазницам приятные образы. "Ничего себе беспонт" - показываю на пакет. Он берет гидру, вкладывает пухлый мешок мне в руку и по обыкновению этой кухни произносит: "Бери, дарю! Мне не надо, иначе, зачем я молюсь. Это для тебя, как пивка попить, а мне мозг выносит, я так много работаю над сознанием, что не надо." Фактически Саша вложил мне в руку перезимовку. С этим запасом, я может быть встречу и переживу зиму не свихнувшись. Я счастлива. Потом Лосевский берет фотоаппарат и делает пару снимков со мной, на них я ем виноград, в очередной раз, заглядывая в экран цифровика, я поражаюсь его видению. Иду спать и засыпаю в куматозе, приход мощный, всеотодвигающий.

Утро начинается совсем по-другому. Мы все иначе спим и иначе встаем в Братонеже. Сначала ты слышишь, как кто-то возится на кухне, это Сашунька ставит на закоптевшую конфорку старый алюминиевый чайник. Потом за окном начинают обозначаться звуки сада, осенью они гулкие и вдумчивые, потом в твое сознание вливается разговор у крыльца, ты различаешь голоса друзей, они смеются. Когда встаешь, на кухне уже чуть прибрано кем-то, но следы веселья всё ещё видны то там, то тут. Тогда я обычно затеваю завтрак, чаще всего омлет, реже сырники. На запах горячего завтрака начинают собираться друзья, кухня наполняется. Сегодня завтракаем в компании Леши, Коли, Сашуньки и Ярика. Иванюк и Лена ещё спят, Света кажется тоже. Ну а Лосевский ещё в рань взял Лизу для компании и поехал к себе в Петушки за зимней резиной, взамен пробитой вчера летней. Езды тут часа на два по сухой дороге, а так к обеду обернутся. Когда я развожу очередную суету по поводу отъезда, Ярик в назидание мне рассказывает о том, как недавно он приехал в деревню и ему очень надо было утром назад в город: "Я просто не поехал, позвонил, объяснил ситуацию, остались тут с Лехой до вторника, стейки пожарили, банька..." Его рассказ видимо не производит на меня должного впечатления и тогда Ярик прямо спрашивает: "Зачем ты суетишься?" Я в растерянности замираю у раковины с посудой в руках: "Да ни на что времени нет." В ответ Ярослав Мудрый улыбается и произносит практически одну и ту же фразу с разным ударением: "Времени нет. Времени вообще нет." В первом случае получается, что времени ни на что не хватает, а во втором, что его не существует. Чтобы смягчить этот выпад, он тут же уточняет: "Время в Москве."
После этих разговоров уезжать не хочется вовсе и ощущение преследует такое, что будто меня голодную отрывают от тарелки с щами. Но жизнь такова, что мы берем вещи и, молча, шагаем к машине, ребята выходят проводить нас. Я обращаю внимание, как выглядят Леша и Ярик: оба в штанах с вытянутыми коленями в стиле старого деда, в телогрейках, у одного в руках бензопила, у другого топор - ветки лишние убирать вздумали, Ярик при этом какой-то тряпкой подобрал свои длинные волосы, бороды у них уже совсем не городские. Я прошу их встать рядом и замереть для фото. "Настоящая деревенщина, молодцы" - Леха для фото приосанивается, Ярик потуже затягивает какую-то бечевку на телогрейке. После мы садимся всё-таки в машину и трогаемся.


Опять эта нескончаемая дорога, справа и слева поля, за ними тёмная полоса леса, под колёсами жирная чёрная грязь, какая бывает только тут, в России, ямы в ней заполнены мутной водой в которой моют перья вороны. Всё вокруг будто маслом рисовали, не жалея красок, накладывая мазки пошире, так что от кисти борозды оставались на холсте. Мы всё время пытаемся объехать совсем уж размытую дорогу, чтобы не встрять, в итоге каким- то чудом пролетаем жирное болото, разбитое тракторами. Километры медленно остаются позади, мы уже едем по лесу и всё никак не встретим ни одной машины. И вдруг в самом глухом месте по ухабам летит старый пассат. Мы сначала думаем: и кого в такую глушь занесло, а потом вдруг Саша кричит: "да это же Лосевский!" Точно, он же свои колёса пробил, взял утром Лизу и в Петушки на Лехином пассате. Тот пролетает кочки, как безумный, и Лиза на пассажирском сидении отрешённо смотрит вдаль, подпрыгивая на ухабах. Когда мы равняемся, парни открывают окна. "Ну чё?" "Да ничё, чё." "Нормально там впереди?" "Да нормально, проехать  можно". Так мы болтаем минуту ни о чем. И вроде уже меркнет сам факт случайной встречи в глуши какого-то леса, километрах в десяти от привычной дороги в Братонеж. Я фотографирую момент этого диалога и вот мы уже прощаемся. Наша машина аккуратно катит вверх по ухабам, а Лехин пассат лихо несётся вниз, навстречу болоту. И мы можем видеть дорогу только метров на двадцать вперёд, а что там дальше, только гадаем.