Сон о блондинке

I

В тот день идти на занятия не хотелось. Не хотелось так сильно, как, наверное, никогда. И всё же я пошёл. Почему? Почему нельзя было просто пропустить? Всё эта проклятая дисциплина. Делаю то, что положено, а радости никакой. Спрашивается: зачем тогда делать? Но, видно, не могу иначе. Всегда боялся выйти из берегов. Несколько раз пробовал жить вне закона, вне этих рутинных правил - не получалось, быстро возвращался на своё место.

А идти на занятия не хотелось по вполне понятным причинам: во-первых, прошлым вечером перепил вина, а на утро мучило похмелье; во-вторых вино было ледяное, и я начал заболевать. Я шёл в институт с тяжелейшим чувством, тоска нарастала с каждым шагом. Машины на улице ревели, как раненые животные, пекло жаркое, мутное майское солнце. С трудом я поднялся по ступенькам институтского крыльца, с трудом открыл дверь и зашёл в вестибюль, где, как обычно, первым делом увидел позолоченный бюст Ленина. Заходить в учебный корпус было так неприятно, что в тот день я едва не стал самым ярым из антикоммунистов. Потом был тёмный коридор и дверь аудитории: я открыл её и оказался в ослепительно-светлом помещении, где сидели мои однокурсники.

- Слава Богу, ты пришёл!

- Мы уже начали волноваться. Без тебя тоска, - говорили мне девушки.

Однокурсники не любили, когда меня не было рядом. Некоторые даже сознались, что во время экзамена спокойнее себя чувствуют после того, как я благополучно его сдам. Иногда мне всерьёз кажется, будто есть разряд людей, которые принимают на себя весомую часть волнений, тревог и страхов окружающих. Если это так, то я, несомненно, принадлежу к таким людям.

Отвечать на комплименты однокурсников я не стал, а просто молча сел на свободное место. Студенты что-то обсуждали, листали тетради, дожидаясь занятия. В аудиторию то и дело заглядывали разные преподаватели. Было душно и жарко, солнце хоть и светило ярко, но несло в себе что-то мутное, белёсое. От духоты начало болеть сердце, потом начало болеть горло. Боже, как сильно я тогда сожалел, что не остался дома! Хотелось выбежать прочь из этой аудитории, умчаться на свободу. Я уже решил так и сделать, но тут появилась преподавательница.

На её занятиях мы, как правило, учились не тому, что было обозначено в расписании. Эта женщина предпочитала нам рассказывать об эзотерике, магических древних свитках, каких-то невероятных теориях происхождения земли и человека, сверхспособностях, экстрасенсах и тому подобных вещах. В тот раз не произошло ничего необычного:

- Вы думаете, мы мыслим мозгом? Нет, дорогие друзья. Изучением мозга нельзя объяснить феномен разума. Мы мыслим не мозгом, не этим убогим куском мяса. Мы мыслим полем. Это подтверждает один случай, который имел место на войне с немцами. Одному офицеру оторвало голову осколком, напрочь. Однако это не помешало ему подбежать к своему заместителю, человеку, который должен был перенять командование, и передать карту с важнейшей информацией. Этот случай, дорогие друзья, документально запротоколирован…

- А вот офицер отдал карту, а потом умер? Или нет? - спросила одна девушка. Её вопрос мне понравился: в нём была остроумная издёвка.
- Умер, умер. Поле может управлять телом и без мозга, но только очень короткое время. Возможно, когда-нибудь наша мысль оторвётся от оков плоти…

Слушая преподавательницу, я явственно представлял, как безголовый советский офицер, истекая кровью, льющейся из шеи, подбегает к своему заместителю, отдаёт ему карту и с чувством выполненного долга падает на снег: да, в моём представлении это был пасмурный зимний день. Плохое самочувствие укрепляло ужас от царившего безумия, и я думал, что вот-вот свалюсь с инфарктом или разорвусь на части.

Худо-бедно до конца пары я дотерпел. Идти на остальные занятия уже не было никаких сил. «Скорее, скорее к чаю с мёдом и лекарствам от простуды!» - думал я, покидая институт. Уходя, я боялся объяснений с однокурсниками, которые стали бы меня уговаривать остаться. Такое уже бывало, иногда они это делали  в довольно хамской манере. Но, к счастью, тогда пронесло.

Идя по улице, я чувствовал, как укрепляется болезнь, как по телу прокатываются волны озноба. Горло болело всё сильнее, становилось трудно глотать. Я шёл по тротуару с липами, опустив голову, а когда её поднял, то сердце в груди, словно бы полоснули бритвой, обдали кипятком - навстречу шла она. Да, та самая блондинка.

II

Это случилось осенью, в начале третьего курса. Студенты, которые были постарше, и люди, уже закончившие институт, совершенно справедливо говорили нам, что третий курс - самое пекло. Первые два года ты нечто вроде ребёнка, ещё не вырос из детских штанов, а в последние два года учёбы тебя уже сложно чем-нибудь испугать. Зато в середине самое интересное. И вот эта середина началась.

Бродя по учебным коридорам, я замечал множество новых лиц - это были первокурсники. Они бродили среди остальных, ничем особенным не выделяясь: студенты, как студенты. Хотя, разумеется, новички всегда привлекают внимание. Но уже примерно через месяц они полностью вписались в наше общее институтское стадо. Как раз в это время  началась настоящая осень: с деревьев безбожно опадали листья, похолодало, пошли дожди. С октября начались ненавистные мне практические занятия, то есть полноценная учёба: вопросы, ответы, наказания, угрозы, нытьё… В общем, ничего выдающегося от третьего курса я не ждал.

И вот однажды сопливым осенним утром я пришёл в университет. Покинув улицу, где ветер обдавал лицо каплями воды, я, как и следует, попал в царство учебного шума, этой громкой суеты. Впереди было практическое занятие по зарубежной литературе. Идти на него я не хотел, потому что был плохо готов и боялся позора. Но дисциплина, эта стерва-дисциплина не позволяла «на всё забить». Я по привычке посмотрел расписание, хотя и так знал, в какой аудитории будет занятие.  Потом поднялся по лестнице на другой этаж и встретил в коридоре её: эту девушку, имени которой тогда не знал. Она шла во мраке учебного коридора мне навстречу: в приятной строгой одежде, со своими длинными золотыми волосами. Лицо блондинки было задумчивым и выражало типично-юношескую беспомощность. Она взглянула на меня как-то по-особому, не так, как смотрят на случайного прохожего в коридоре. Под взглядом незнакомки ослабело волнение, возникло такое чувство, будто в тело брызнули теплотой. Возле аудитории стояли однокурсники, но я не спешил обращать на них внимание. Блондинка приближалась. Кому не знакомо это чувство, когда к тебе приближается неявная любовь или неявный недруг: сердце стучит, всё напряжено! Наконец, мы с блондинкой соединились и тут же разошлись. Я с удовольствием вдохнул мгновенный порыв воздуха. Сделала ли она то же самое? Как глубоко, как сладко вдыхаешь воздух, проходя мимо того, с кем хочешь быть! Как задерживаешь дыхание при безмолвной встрече с врагом!

После «свидания» с блондинкой тревога ушла. Я успокоился, погрузился в задумчивость, хотя обычно много говорил, много шутил и вообще не был собой. Однокурсникам нравилось это фиглярство, но в тот день они его не увидели.

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

Нельзя сказать, что встреча с блондинкой произвела революцию, как-то ошеломляюще подействовала на меня. Как и обычно, я вернулся после занятий домой, ел, смотрел телевизор, делал «уроки». Но нет-нет и всплывал в памяти образ «коридорной» незнакомки. Память о ней наполняла душу теплом, которое уже давным-давно стало редкостью в моей жизни. Сидя за столом в своей комнате, я читал, а через какое-то время сознание переставало воспринимать страницы учебников и художественных книг, улетало в память о блондинке, о детстве, купалось в прошлом. Иногда я делал перерыв и подходил к окну, глядя на улицу. Вечером, когда стало темно, я смотрел на жёлтое сияние окон и блеск луж, отражавших свет фонарей. Всё было по-прежнему, но мысль о блондинке сидела в мозгу: иногда я думал о ней явно, но по большей части не отдавал себе в этом отчёта… Пока не отдавал отчёта.
III

Среди серой неприметной институтской толпы она выделялась каждый день. Люди были для меня потоком, единой массой, в которой находилось существо высшего порядка - это беловолосое сокровище. Стало понятно, что та встряска в коридоре - не случайность. Каждый день мы с блондинкой обменивались взглядами, выделяли друг друга из толпы. Чувствовала ли она то же, что я?

Осень получалась на редкость сырой и холодной. Солнце неделями не появлялось из-за туч. Но никогда ещё в моей душе не было такого чувства, как тогда. Мысли о блондинке были, как свеча в тёмной комнате. Девушка появлялась в сознании сама собой, хозяйничала, как хотела. Особенно сильно я думал о ней дома, в своей злосчастной комнате на седьмом этаже. Но желание обладать блондинкой соседствовало со страхом сломать скорлупу, разрушить свой маленький тёплый мирок. В те дни во мне боролись наслаждение и горечь, страх и решимость.

 По воскресеньям мы с блондинкой не встречались. Это был отдых не только от учёбы, но и от внутренней борьбы, которая протекала, словно бы сама собой, вне зависимости от моей воли. По воскресеньям я гулял по городским улицам, специально наступал на мокрые листья подошвами ботинок, испытывая при этом непонятное, необъяснимое удовольствие. В ту осень было сыро почти каждый день. Не оставалось иного выбора, кроме как полюбить эту сырость, что у меня временами получалось.

Но одним воскресным днём я всё же увидел свою странную любовь. Она гуляла с подругой в центре города, на бульваре, выложенном старинной брусчаткой. Рядом играли музыканты, собиравшие деньги на выпивку, за стёклами кафешек люди умиротворённо пили кофе, о чём-то разговаривали. Заметив девушку, я наполнился ядовитой смесью умиления и страха. Она тоже посмотрела на меня своими прекрасными козьими глазами. Да, та девушка чем-то напоминает козу. Я был в шаге от того, чтобы подойти к блондинке и что-нибудь сказать, но смущала её подруга - лишний человек. В то воскресенье мы встретились и расстались, как обычно.

IV

Всё закончилось нелепо. Видимо, фигляр в моей душе почувствовал для себя угрозу и собрался с последними силами.

Однажды я спускался с нашей институтской лестницы. Тогда множество людей одновременно спускалось и поднималось. Было тесно и шумно, некоторые студенты на лестнице даже скандалили между собой:

- Возле стенки должны ходить те, кто наверх идёт! В твоём возрасте знать это уже пора.

- Ты поучи мужа щи варить, когда замуж выйдешь.

- Я-то выйду, а ты что будешь делать с такими мозгами?

- Девушки, ругайтесь в другом месте. Проход задерживаете.

- Тоже мне, училка взялась!...

Спускаясь вниз, я увидел, как блондинка поднимается. Мы заметили друг друга. С каждой секундой мы становились ближе. И тут сработало что-то непонятное. Что-то чёрное на мгновение взял верх, и этого оказалось достаточно, чтобы всё разрушить. Почему-то я перестал отвечать на взгляд девушки. Мы встретились на изгибе лестницы. Блондинка смотрела в упор: я это увидел краями своих глаз. Но даже поверхностного взгляда хватило, чтобы понять, сколько нежности, сколько теплоты и надежды было тогда в лице моей незнакомой возлюбленной.

Незадолго после того, как мы с девушкой оставили друг друга за своими спинами, туман в голове рассеялся, и я начал понимать всю трагичность произошедшего. Сидя в аудитории перед началом очередного занятия, я вспоминал блондинку и надеялся, что всё не так плохо, что не могло всё прекратиться из-за одного пропущенного взгляда. Но разум давал очевидную правду, которую никак не получалось скрыть, и это приводило в ужасную тоску. Наверное, подобные чувства терзают людские души незадолго после смерти, если за смертью для нас что-то есть.

- «Натуральная школа» и Гончаров». Вопрос номер три. Как думаешь, о чём здесь можно сказать в общих чертах? - спросила меня одногруппница.

В тот момент мне ужасно не хотелось говорить, но молчать было нельзя:

- Сегодня не мой день. Ничего не учил.

- Блин, основная надежда в астрал ушла!

V

Все сны мне снятся, как правило, перед пробуждением. Так было и в первое утро после «разлуки». Разумеется, я видел блондинку. Она смотрела на меня, как на давнего знакомого, улыбалась, но не сказала ни слова. Она была так близко, но мы ни разу  не соприкоснулись - будто и не сон это был. И всё же тогда я поднялся на седьмое небо от счастья, словно сумел добиться настоящей, тактильно-словесной любви. Потом прозвенел будильник.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

Наверняка, подобное переживало великое множество людей, но какое мне дело до этого «великого множества»?… А ему до меня.