Евдок

 
                Каждое утро он просыпался не так, как это делает большинство людей, сразу открывая глаза, ну может быть, сначала один глаз, потом второй, лениво потягиваясь с дрожью от наслаждения... Нет, у него всё было не так: сначала, включался слух - он начинал слышать, а потом, если  это будет нужно, открывал глаза... Вот и сейчас, он понял, что проснулся. Сон плавно ушёл в сторону и он, ещё с закрытыми глазами, слушал окружающий его мир: шум машин на улице и, что удивительно,- пение птиц за окном. Это напомнило ему, что наступила весна и, что не так всё и плохо, как кажется, а вовсе даже наоборот – ты жив, а что ещё нужно на данный момент?!..

                И ты ещё прибываешь в этом подлунном мире, а вовсе не в том, в который, к сожалению, со временем, придётся перейти. Но это будет потом, а сейчас он проснулся и просто открыл глаза. Жив?!.. И это его обрадовало. Как философ, он хорошо понимал, что в этом огромном мегаполисе, уснувшие вечером не все смогут проснутся на утро. На всё Божья воля! И в это он верил безукоризненно. А верил ли он в Бога вообще, сказать трудно, но то, что он боялся кары небесной за грехи свои, было абсолютно точно... 
      
                Евдоку, а полностью, Евдокимову Сергею Николаевичу, было под семьдесят, а сколько точно, он каждый раз вспоминал только в канун своего очередного дня Рождения и то, долго вычисляя и прикидывая на пальцах. Вспоминал свой год рождения, не то, сорок седьмой, не то сорок шестой…. Ведь жил он один, - напомнить некому. Да..., был сын, который мог появиться невзначай, да и то, ненадолго. Заезжал забрать новую картину отца и быстро убирался восвояси, так толком и не поговорив. Да, что на него обижаться, хорошо хоть так наведывался.
      
                Евдокимов был художником – живописцем. От былого внешнего лоска не осталось и следа. На данный момент он выглядел так: седая, постоянно всклоченная борода, морщинистая лысина и вьющиеся волосы по бокам. Выглядел он старше своих лет, потому-что любил постоянно «закладывать за воротничок». Нет, он не был алкоголиком, скорее всего, он был благородным выпивохой. А как же по-другому – депрессия стала постоянной его подругой. Вот ещё напасть?!..

                Разве думал он, что можно сойти с ума от одиночества и оттого, что ничего не хочется делать. Зачем что-то делать, если то, что ты делаешь никому не нужно. Даже тебе уже не нужно, а другим-то и подавно. Он относился к тому типу художников, которые не работают, если их картины не востребованы. Зачем впустую тратить время и переводить материал. Скажите - для себя? С какой такой радости. А вот выпил рюмочку, смотришь и полегчало. А если купят одну работу в месяц, так уже праздник!..
      
                Просыпаться ему не хотелось и не то, чтобы Сергей  Николаевич был соней, отнюдь нет, он просто не хотел выходить из своих сказочных сновидений и попадать в реальный мир... Работа и занятие какой-нибудь деятельностью было для него единственным спасением от депрессии...

                Заниматься…, но чем? Неужели писать, так надоевшие за жизнь, картины? Или придумать какой-нибудь ремонт интерьера. Но его и так всё устраивает. Может быть, протереть пыль, которая повсеместно покрывала всё пространство квартиры. Но это было совершенно пустое занятие, через открытые окна она набиралась через день, тем более, летом. Подмести полы?.. Кошачья шерсть была повсюду и в это свою немалую лепту вносил старый персидский кот. Он оставлял после себя столько шерсти, что хоть целый день подбирай за ним клоки, а они тут же будут появляться снова. Евдокимов терпеть не мог этого безобразия. Он постоянно ходил со старинным медным совочком и веником, затянутым в женский чулок, выискивал «следы», оставленные котом и тщательно собирал. Это и было, пожалуй, его постоянным занятием.
      
                Евдок встал. Вернее, сел на кровати, свесив ноги... И стал пристально изучать в зеркале напротив, отражение этого старого, неказистого, взъерошенного, похожего на клоуна, старичка. А почему, в общем-то  Евдок? Эта кличка, как не удивительно, прилепилась к нему не в школе, а в «Строгановке». В школе его все звали «художник», потому, что он лучше всех рисовал в классе. А вот институт прицепил ему Евдока. Тут и первые буквы фамилии, так ещё и «дока» - на все руки мастер.   
   
                «Неужели вот этот уродец - и есть я? Что-то с трудом верится. А ведь когда-то девки табунами за мной бегали», - размышлял  Евдок, гримасничая перед зеркалом и почёсывая лысину. Он любил строить различные гримасы перед зеркалом. Это доставляло ему артистическое наслаждение. Он знал, что если бы не стал художником, то стал бы наверняка артистом. Может и «Гамлета» сыграл бы... Чего в жизни только не бывает. Но это всё  уже в прошлом, а сейчас действительность - он один в пустой трёхкомнатной квартире и не потому, что он такой обеспеченный, а просто все его покинули, хотя остались прописанными здесь...

                Первой ушла дочь, - жить к своему парню, с которым 
благополучно прибывает и по сей день. Может и расписались уже, но к родному отцу ноги не кажет. А чего приезжать?.. убираться и выносить грязь за несносным стариком, а потом, он же, прочитает лекцию, как жить на белом свете. «Нет уж, прошу уволить» - это не для неё. Ей и детства с отрочеством хватило, когда отец всецело занимался её воспитанием.
      
                Сын давно женился и переехал к жене, посчитав, что жить с тёщей, тем более, от которой он особенно не зависел, лучше, чем со сварливым отцом. К тому же, выбор сына, Евдоку не очень нравился. Сергей Николаевич не признавал жену сына своей дочерью, ведь она ещё и фамилию свою девичью оставила. Подумаешь Фонвизина?!.. Не она же писатель, в конце концов. Слишком мнит из себя, ну, танцовщица и, что из этого?.. - задницей крутить каждый второй сможет. Работает у какого-то второсортного певца на подтанцовках...     Сейчас этих  танцовщиц, как собак не резанных.

                Ну, а что, уж, о своей жене говорить, та просто его бросила. Ушла к другому, к тому, который, пожалуй, помоложе, да и покрепче будет. Даже разводиться не стала, чтобы квартиру не делить. Она и вашим и нашим, вот так получается. Приезжает только наводить порядок раз в полгода.
   
                Евдокимов поискал ногами тапочки, вернее, то, что от них осталось. Такие изделия можно было бы назвать чёботами или ещё как-то, но только не тапочками. Так, как сделаны они были из старых летних сандалий, с отрезанными задниками и имели довольно затрапезный вид. Кожа на мысках стала подворачиваться, подошва лопнула в нескольких местах, а пятка износилась так, что сквозь трещины уже просматривался пол. Он вставил в них свои тоненькие волосатые ножки, подтянул повыше семейные трусы, причём полосатые, что придавало Евдоку сходство с заключенным. Трусы достались ему от сына... Тот, изредка делал так называемые «сбросы» - отдавал отцу то, что для него самого уже не представляло никакого интереса. Тень Евдока промелькнула в зеркале напротив и засеменила  на кухню. 
      
                Надо было ставить чайник. Зачем?.. он и сам не знал, но это входило в его обязательный утренний распорядок. Наверное, для того, чтобы придать жилищу состояние уюта,- кухня наполнялась теплом и звуками - душа Евдока постепенно оттаивала. Он умывался, приглаживая волосы руками.
      
                В это же время на кухне появлялся кот по имени Цезарь. Трудно сказать, может быть, он, когда-то и был Цезарем, но сейчас больше напоминал кусок взлохмаченной бороды Евдока. На подкашивающихся кривых ногах кот ходил по квартире, изредка укладываясь у отопительных батарей, причём, - в разных комнатах, в зависимости от времени суток. Появляясь на кухне, он тут же     начинал мяукать, требуя еды. Эти звуки, так раздражали Сергея Николаевича, что он еле сдерживался, чтобы не запустить в кота чем-нибудь тяжёлым или просто, дать пинка под зад. Но глядя на это жалкое никчёмное существо, он сдерживался,- жалость переполняла его. В животном он видел себя, такого же старого, больного и никому не нужного...
      
                «А сколько же ему лет?» – Начинал вспоминать Евдок  - «Лет пятнадцать уже, поди, а тринадцать, так это точно. Так Цезарь старик беспробудный... Старше меня по возрасту будет, если по человеческим меркам судить. Ну вот, а я его ногами пихаю, так подойдёт время и меня кто-нибудь, подвинет. Недолго ещё скрипеть осталось. Только глаза закатишь, все тут же, как вороны на падаль слетятся - квартиру делить. Только и ждут этого. Смотрят из-за углов, время выжидают» 

                Евдокимов любил философствовать в стиле «андеграунд». Не каждый выносил его речей, а уж поболтать с любимым котом или, в крайнем случае, с самим собой, это всегда, пожалуйста.

                «А чего им надо? Смерти моей хотят. Что я для них? Помеха, да и только. Убери помеху, так сразу дышать легче станет. Я кота своего, куда больше люблю, чем они меня». 

                Он вынул из холодильника пакетик с питанием и положил коту полную плошку.
    
                – Ешь, Цезарь, сколько тебе ещё осталось, то?.. – уже вслух произнёс Сергей Николаевич.

                Сам достал из холодильника утренние таблетки, отсчитал положенное количество и запил стаканом воды. Не споласкивая, поставил стакан в сушилку, - "Чего мыть без толку? Вода она и есть вода... Через полчаса завтрак, а пока схожу в мастерскую, посмотрю, что я там вчера, накрапал».
      
                Мастерской являлась самая большая комната. Там стоял мольберт, пара этюдников, ещё старой модификации... Они достались ему по наследству от родного дяди, брата матери, который долгое время преподавал в архитектурном институте. Он вёл там рисунок и довольно успешно. С самим Грабарем и Дейнекой за руку здоровался, были времена... По периметру комнаты располагались стеллажи, заставленные холстами, вперемежку с гипсовыми слепками. Вокруг хаотично стояли стулья, на которых огромными пирамидами возвышались книги, среди которых были книги по искусству и биографии знаменитостей, но была и просто беллетристика, полученная когда-то на макулатуру. Попадалась и великая русская классика: Пушкин и Толстой, Достоевский и Гоголь... В углу около окна, непосредственно на полу, возвышалась башенка из полного собрания сочинений Антона Павловича Чехова. Книги были страстью, а теперь и душевной болью  Евдока. Как же? Куда их теперь девать. Даже подарить некому, у всех компьютеры. Сколько он отдал сил, собирая свою библиотеку по крупицам.

                В тяжелые 80-е, он не вылезал из «Букинистических» лавок, менял, перепродавал книги, сдавал макулатуру... Читал ли он сам? Это вопрос. Скорее всего, читал, но больше специальную литературу. Это книги  о художниках, о  живописи, а до мировых классиков явно руки не доходили. И всё это было покрыто толстым слоем пыли. Он понимал, что сметать её совершенно бесполезно: всего лишь, полдня открытого окна, особенно летом, когда жарко, возвращали пыль на прежнее место. Пылью даже покрывалась его рабочая палитра.

                Пыль липла и к свежим мазкам красок на холсте, поэтому Евдок предусмотрительно закрывал новую работу старой холстинкой. Он подошёл и снял со стула висевшие на нём, старые потёртые джинсы, изрядно испачканные масляной краской и надел их. Затем взял и натянул на себя джинсовую рубашку, которая мало чем отличалась по своему состоянию от предыдущей части одежды и была на несколько размеров больше необходимого. Вот, наконец-то, он в своей «шкуре», пора начинать работу...
      
                Как же ему всё это надоело, писать все эти кустики, берёзки, речки, обязательные храмы посередине. Всё одно и то же, с обязательными закатами и рассветами, потому, что днём цвет не интересный. И так каждый раз в течение тридцати лет... А почему?.. Да потому, что однажды это пошло и поехало, - покупать стали. Что-то нравилось людям в простых, но очень душевных пейзажах Евдокимова. Как он не пробовал менять тему в творчестве, народ всё отвергал, подавай «пейзажики», да и только, никакого новаторства, а ведь он даже до абстракции доходил. Получается, что Евдокимов был пейзажистом от Бога!
   
                Наступало время завтрака. Стакан воды и таблетки всосались в кровь. Пора поглощать пищу? Хотя и не хочется, но надо, так как уже ждали другие таблетки, которые принимают после еды. Обязательно - овсяная каша... Как он не старался во время её приготовления, но она выходила очень густой и больше напоминала овсяные котлетки, но это мало его волновало. Жидкая или густая, овсянка остаётся овсянкой, принося пользу желудку. Затем, помазанный мёдом кусок чёрного хлеба, да, в общем-то,- всё. Вот в этом и состоял его завтрак.
         
                Но, как же не хочется работать. А что же тогда хочется? Он лихорадочно задумался.  Может пойти прогуляться?.. А куда?.. Это по центру-то, Москвы?.. Где гул машин забивает человеческий голос. Где автомобили стоят на тротуарах и пройти спокойно между ними нет никакой возможности. Разве это прогулка, скорее это пытка на выживание. Вспомнилась юность, вспомнилось старое «Замоскворечье», занесённые снегом дома. Машины, утонувшие в сугробах. Разве их тогда столько было. И то окно, светившее теплым уютным светом на третьем этаже. И кусок Большой Ордынки, выходящий уже на мост, ведущий к Кремлю.  Снежинки таяли на щеке подруги, а он их слизывал, как верный пёс. Потом поцелуй, холодный от сильного мороза, но такой сладкий: «Ну, всё, до завтра, а то мама будет ругать». И звук скрипучей двери подъезда, как финальный аккорд расставания. А прощались, только до завтра. А назавтра уже вместе в школе, за одной партой. Ой, как же хочется дотронуться до её руки. Сердце млеет, но нельзя. Ребята заметят, дразнить начнут.
      
                Сергей Николаевич встал за мольберт. Очередная проходная «дурь», а ведь скоро должны «Заслуженного» дать. Для этого необходима большая персональная выставка с хорошим фуршетом, весь путь к этому он уже прошёл. Все формальности выполнены. На выставку обязательно придут все, кому это полагается, да и прихлебателей достаточно будет. Что уж тут говорить. Придут, конечно. Поди, как плохо, на «халяву» вискаря натрескаться. Перья распустить, свое «я» вставить. Как же он не любит этих надутых и напыщенных индюков, ничего из себя не представляющих, кроме пафоса и выдуманных слов, которые они переставляют с места на место, думая, что произносят что-то умное.

                Вот именно поэтому ему под семьдесят, а он ещё «гол, как сокол», без имени и званий. Да и на что они нужны, эти звания, из них щи не сваришь. Потому-то, он скромно и выставлялся на «дежурных» выставках, иногда даже не принося работы на "выставком", довольствовался распечаткой своих работ в каталоге, а это куда важнее, чем провисеть две недели в каком-нибудь тёмном углу полупустого зала.
      
             Евдокимов посмотрел в окно. Напротив большое офисное здание. Двери почти не закрываются, народ входит и выходит, совершенно не подозревая, что жизнь неумолимо движется вперед - плюс, у каждого она своя..., своя единственная. И каждый её проживает только так, как ему предписано. «Евдок» отвернулся и взглянул на свою картину. На ней был изображён пейзаж: вырубка леса, тропинка, а по ней одиноко в сторону движется путник. Голова его повёрнута к зрителю, как бы вопрошая - «А что дальше?»  Евдокимов подумал о чём-то своём, сокровенном и скупая слеза сползла по его щеке...

2015г*