Глава 4

Глава 4. Мой портрет.
И снова ночь поглотила улицы моего любимого города. Кто помнит его название из призраков, навеки обречённых наблюдать угасание своей былой жизни и печальные лица оставшихся за порогом смерти? Пожалуй, только я. Мне дорог этот город за то, что он мне подарил в молодости, за чудесные рассветы и сказочные закаты, за ажиотаж первой любви и волнующие кровь поцелуи. За всё, что я когда-либо пережил...

Артём всегда был немногословен: он как будто чувствовал вину за нарушение нашего покоя и даже весёлые улыбки не могли его разубедить. Он каждый вечер рисовал то, что видел перед собой: нас, троих призраков и получеловека, ночь, наполненную фиолетовым обаянием, и тусклый от старости лампочки свет фонаря, наполняющий эту каждую ночь чем-то родным, домашним.
Но сегодня он, наконец, решился заговорить. И каково же было моё изумление, когда он чуть слышно, будто удивляясь собственной наглости, спросил:
-А можно, я напишу ваш портрет, друг?
Этот вопрос повис в воздухе. Никто не хотел видеть своё отражение. Для нас всех это стало чем-то вроде табу. Не видеть собственного лица, притворяться тем, кем всегда хотел быть, называть окружающим желанное имя, и никогда не говорить о любви. Вот четыре правила призрачного мира, которые въедаются в кожу, навязывая тебе то, чего ты не хочешь, и заполняют сознание игрой. И будто ты – не ты вовсе, а кто-то другой, чужой, непонятный, но такой интересный и непознанный, со своими привычками, желаниями и амбициями. Поэтому мы и молчали, не желая нарушать столь хрупкое равновесие между прошлым и настоящим.
-Так можно? – опять спросил Артём, с каждой секундой тишины всё больше пугаясь собственных желаний, - Можно?
-Конечно, можно, - все ахнули, когда я это сказал, - Когда ты хочешь это сделать?
-Можно сейчас, а можно, когда вам будет удобно.
-Сейчас. Пиши, я тебе разрешаю. Только я хочу, чтобы на портрете я был не призраком, а живым человеком. Настолько живым, насколько это вообще возможно.
Николай Иванович тихо охнул. По его мнению, это было вообще сущим святотатством – просить свой портрет в человеческом облике. Тем более, что рисовать призрака, по его мнению, вряд ли бы кто решился. Но мне было всё равно, что будет дальше, потому как самого этого «дальше» вполне могло и не быть…

Это был старый кусок обоев, с обратной стороны которых чья-то явно пьяная рука тщательно вывела «эт крывый». Что конкретно хотел сказать автор, я понять так и не смог, но всё равно против ничего не имел. В конце концов, искусство вышло из народа и в его возращении обратно, непосредственно в народ, ничего похабного нет.
Артём же счёл иначе. Он долго мялся, прежде чем решиться попросить у меня денег.
-На что? – спокойно спросил я, подозревая, что ему просто не хватает на бутылку.
-Мне это… На краски… А то нормальных нет… Это я эскизы по старинке, углём, а портреты так нельзя… В общем, тысяча точно нужна…
В принципе, я считал нормальным оплату труда, но только после окончания нужного действия, то есть портрета, поэтому поставил одно условие.
-Ты не будешь пить, пока не закончишь мой портрет, а я дам тебе тысячу сейчас и тысячу после окончания работы. Идёт?
Он кивнул. На том и решили…

-Как ты думаешь, у него получится? – спросил в один из вечеров меня Николай Иванович, - Или ты зря деньги отдал?
-Думаю, что этот портрет сможет очень помочь в жизни одному человеку.
-Кому же?
-Мне. И ему, если он всё понял правильно.
-А что он должен был понять?
-Он захотел работать, и я дал ему возможность творить, пообещав оплатить труды, но ничего не потребовав в залог. Если у человека остался рассудок, то он здраво решит все возникающие на пути к хорошей жизни проблемы.
-Ты думаешь, он ещё способен зажить нормально?
-Зажить нормально способен даже я, хотя я уже умер. Нужно просто дать ему толчок.
-Ты думаешь?
-Я знаю.
-Кстати, откуда ты взял деньги?
-У меня остались из той сумки, которую я хотел отдать жене.
-Так-так-так, а вот с этого момента поподробнее! Что это ты хотел отдать этой мегере? Деньги? Ты хотел просто так дать ей возможность жить, как ей вздумается?
-А почему бы и нет? Она столько лет обо мне заботилась. Я хотел просто отблагодарить её за всё, что она сделала.
-То есть, ты хотел, - он нетерпеливо взмахнул рукой, - Поправь меня, если я ошибаюсь! Ты хотел отдать женщине, которая потратила деньги, что вы копили столько лет своему любовнику, и разрушила семейный очаг, отдать ещё денег?
-Да. Я уверен, что она бы правильно ими распорядилась.
-Ты и вправду так считаешь?
-Да. А что в этом плохого? У каждого должен быть шанс.
-Я понимаю твоё желание помочь всем и каждому, но нельзя же просто идти по улице и раздавать деньги! Это привлекает к нам лишнее внимание, тем более, что в последнее время его и так достаточно. Каждый день сюда толпами ходят подростки во главе с твоей Наташей, которая ритуально кладёт цветы на твою могилу. Старушки стали любить присаживаться на эту лавочку из сквера, что вы с Алексеем на спор принесли сюда неделю назад, и разговаривать часами, расхваливая странных привидений, которые помогают им безгранично. Вот скажи, зачем ты помог вчерашней бабушке поднять кошелёк?
-Ну, она плакала, что у неё болит спина, и она не может наклониться.
-И ты поверил? Да она же проверяла, правда ли, что, если рядом с твоей могилой чего попросить, то оно обязательно сбудется. Скоро сюда буду паломники со всех стран приезжать. Где нам тогда жить и собираться?
-А мы переселимся.
-Но я не хочу переселяться! В конце концов, я старый больной человек, мне нельзя нервничать, а ты всё время подвергаешь меня этой пытке. А ещё друг называется! Да тебе же бабушки дороже меня! Как ты не понимаешь, что в нашем положении лишнее внимание очень опасно?!
-Но внимания и до этого было предостаточно. Твоя могила, например, всегда была чистой, несмотря на то, что ты уже тридцать лет лежишь, а к тебе до сих пор ни разу не приходил никто.
-И что? Может, это сторож ночью камень почистил, чтобы он не выделялся особо.
-Ага, из могилы собственной вылез и почистил.
-А он, что, умер?
-Да. А ты не слышал?
-Нет. Сверху что-то очень противно пели, но я не обратил внимания.
-Это его хоронили несколько дней назад. Если честно, я всегда думал, что этот милый старичок просто обязан был навечно остаться на кладбище, ставшим его домом на последние десять лет. Но он тихо и спокойно умер.
-Да, Егор всегда меня понимал.
-Вообще-то, насколько я помню, его звали Павел.
-А какая разница?
-Действительно, никакой.
-Да я уже и не помню, как звали того малого, который меня хоронил.
-Наверное, это от времени у тебя память очистилась.
-Знаешь, я в последнее время я ловлю себя на мысли, что не помню то, что помнил всегда. Например, как зовут мою жену.
-А у тебя была жена?
-Конечно, так же, как и у тебя. Ах, моя крошка. Своими чудными белыми кудрями она с самого начала меня просто очаровала. Смотри, как непонятна и непредсказуема человеческая память. Казалось бы, я совершенно не могу вспомнить её лица, а вот то, как её локоны щекотали мне нос, когда мы целовались на лавочке перед институтом, чувствую даже сейчас.
-И вправду, как странна и необъяснима человеческая природа. Все мы при жизни – кобели, смутьяны и пьяницы, а после жизни… остаёмся такими же!
Мы весело засмеялись, наблюдая за тем, как Артём, одетый в новую куртку, леденеющими пальцами что-то судорожно заштриховал в альбоме. Он всё ещё не расстался с мыслью нарисовать меня в образе человека, молодого, сильного и успешного, таким, каким он меня видел…

Утро, в которое Артём преподнёс мне своё творение, я даже сейчас помню. Он весь трясся от смущения и осознания собственной ничтожности по сравнению с всесильным привидением, с которым почему-то меня отожествлял. Она поддалась только с третьего раза, ткань, закрывающая краски, а всё это время я жутко нервничал, и уже решил было вернуть её художнику, когда ткань треснула, обнажая передо мной свою душу. И то, что я увидел, меня поразило.
Это было прекрасная, феерически неповторимая и невозможная картина. Несмотря на то, что с холста, старого и сального, на меня смотрел совершенно чужой человек, она была прекрасна, а мастерство художника поражало.
-Спасибо тебе, конечно, Артём. Мне очень жаль тебя разочаровывать, но это не я. Мало того, я незнаком с этим человеком. Но всё равно спасибо.
-Извините, я пытался нарисовать вас в образе человека, но смог сделать только это.
-Ничего, всё хорошо, иди. Вот деньги.
И он ушёл, потерянно сжимая в руках две мятые бумажки, первую плату за его искусство и возможность передать красками правду. А я всё не мог оторвать взгляда от этих смеющихся карих глаз и рта, в уголках которого застыла улыбка. И на ум даже пришла неожиданная фраза.
«Ты – улыбающиеся губы и бесконечная бездна глаз, что привлекает меня своей глубиной и тихой тайной», - кажется, так говорила мне жена, когда мы только познакомились. Господи, тогда мне было всего двадцать лет…