Глубокий след

Глубокий след
Очерк
Вот уже тридцать лет прошло с тех пор, как был опубликован этот мой очерк в местной газете «Коммунист» только под другим названием. Многих из упомянутых здесь людей уже нет в живых, да герой этого очерка давно уже в могиле. Но человек, когда-то живший в нашем городе, оставил в моём сердце глубокий след своим отношением к работе, дружбе, к чести и Родине. Я дружил с ним, хотя он был меня старше, но это не мешало нам быть вместе. Было в нём что-то такое, что нас сближало, ведь он был участник войны. В годы войны  попал  раненый в плен, был в концлагере, бежал с двумя дружками в сорок пятом году, после два года служил в дивизии радистом. Таких людей как Виктор Кузьмич Скуратов забывать нельзя. В день Победы у него из глаз текла скупая слеза. В нашем цехе он работал бригадиром автоматчиков.
*****
Впервые мне довелось увидеть бригадира автоматчиков в 1975 году. В то время я ещё не вполне освоился с новой специальностью, но догадался по поведению старшего аппаратчика М.Ф. Тихомирова, что с блоком что-то стряслось. Михаил Фёдорович взялся за телефонную трубку и вызвал автоматчиков. Скуратов пришёл не один с ним был Игорь Якупов. Они раскинули схему прямо на пульте управления агрегатом и стали искать неисправность, расспрашивая при этом Тихомирова.
- Микровыключатель  барахлит, - произнёс Виктор Кузьмич глухо. А потом, когда неисправность была устранена, улыбнулся: - Порядок.
Скуратов – среднего роста, сухощав, подвижен, неутомим. И только голова, словно покрытая белым инеем, выдавала, что он много видел и пережил. Потом мы встречались с ним часто. Он приходил к нам на пятый кислородный блок, спрашивал, можно ли крутить ту или иную задвижку, или брал в ремонт автоматический стабилизатор регенераторов. Как-то он устанавливал конечные выключатели электрозадвижек на сбросной задвижке кислорода в атмосферу, а блок работал.
- Можно? – спросил он.
Мы связались с начальником смены. Тот ответил, что можно, только осторожно, кислорода и так в обрез. Виктор Кузьмич стал с пульта открывать задвижку, она пошла, а когда понадобилось остановить её, заупрямилась, продолжая открываться дальше. Кислород, конечно, полетел в атмосферу. Скуратов сорвался с места и бегом к задвижке. А годы уже немолодые под шестьдесят, да к тому же за плечами война, два ранения, концлагерь.
Выбросить кубометры кислорода, так нужные производству, для него – расточительство. Он хорошо знал, что кислород является мощным интенсификатором  металлургических процессов, его используют в химии, медицине, при резке и сварке металла. Из-за нехватки этого газа происходят острые баталии между потребителями и коллективом кислородного производства.
- Виктор Кузьмич, зачем же уж так-то бегать! – пожалел я его. Он ответил:
- А зачем кислород сбрасывать, ведь он не лишний, на него средства затрачены.
- Ответственная у вас работа, - растерялся я от такого ответа.
- Все мы должны отвечать за своё дело, - отрезал он.
И я знал, что это не просто слова, это – его принцип.
Двадцать лет назад пришёл он в кислородный цех металлургического завода. Тогда ещё только возводились стены цеха, устанавливалось оборудование. Он долго ходил по цеху, внимательно вглядывался во всё, раздумывал. Хотелось ему как можно скорее и лучше освоить работу, стать нужным человеком в коллективе. И вскоре пришло признание к этому открытому и доброжелательному и принципиальному человеку. Недаром его избрали председателем конфликтной комиссии. Такое доверяют тому, кто умеет постоять за правду. И Кузьмич доверие оправдал. Был случай, когда за один только «мятый» вид начальник цеха наказал электриков и машинистов, обвинив их в том, что они ночью спали. Рабочие, ясное дело, написали заявление в конфликтную комиссию. Члены её посчитали, что распоряжение начальника не соответствует действительности и опротестовали его. А тот затаил злобу. И началось: это не так, другое не так.
Кузьмич переживал, но в споры не лез. Верил, что справедливость рано и поздно восторжествует. В то время в цех поступало новое оборудование. Забыв про всё, он осваивал новые проекты, схемы, чертежи. Вскоре тот начальник цеха уволился и уехал из города, а Кузьмич пошёл на повышение. Ему доверили бригаду автоматчиков. Работа не из лёгких. За всё в ответе бригадир. С пуском пятого, шестого, седьмого и восьмого блоков расширился диапазон действия электриков, да и цех стал называться производством. Появилось сложнейшее электронное оборудование. Электронику, конечно, пришлось изучить. Есть такое слово «надо»  - пройди через любые трудности, но сделай. На Скуратова это слово действовало как военный приказ.

*****
Светило яркое солнце, но с севера дул сильный ветер. Волны, перекатываясь, били всей мощью в борта дюралевой лодки. Винт оголялся, и тогда, работая без нагрузки, мотор выл. Кузьмич хмурился, заслоняясь от холодных брызг. Конечно, можно бы и не плыть в такую погоду, но уж если решили, значит, надо. Вот, наконец, и Новинский залив. С северной стороны тянулась гряда сосняка, защищала залив от ветра. По берегам – камыш, откуда изредка доносится покрякивание уток. Здесь природа им уготовила рай земной, дав корм, уют, тепло. Охота начнётся только с утренней зорьки, а сейчас тишь и благодать. Не верится, что скоро здесь загремят выстрелы.
 Скуратов выключил мотор. Лодка, теряя скорость, ткнулась в песчаную отмель. Леонид Иванович Соколов с сыном Вадимом, наши спутники, приплывшие на другой лодке, уже бросили спиннинги. К тому времени, когда запылал костёр, рыбаки поймали несколько щурят и окуньков на уху. Почистили рыбу, картошку, лук.
-Уха будет отменной, - подмигнул всем Кузьмич, - Леонид Иванович, ты как всегда на высоте.
Из котелка валил пар. Уха должна была вот-вот поспеть. Мы со Скуратовым устроились рядышком.
Вдруг за заливом в камышах забухали ружья. Мы сидели молча, потягивая запашистую уху, вслушиваясь в стрельбу за заливом. Но вскоре она стихла и больше не начиналась, хотя утки пёрли и пёрли в ту сторону. По всему было видно, что туда нагрянула охотинспекция.
- Кто-то остался без ружья, - высказал общую мысль Кузьмич. – Опять у дисциплинарной комиссии будет работа. Уж не терпелось до утренней зорьки. Ну что за люди такие? Урвать бы только.
Спать улеглись в лодке. Сквозь отверстие в брезенте виднелось небо. Не спалось.
- Вот и мне не спалось в ту ночь, когда мы бежали из концлагеря в сорок пятом, - начал Скуратов без предисловия. – Такая же звёздная ночь была. Только весенняя. И слышен был орудийный гул. На измождённых лицах военнопленных появились улыбки, бесившие немцев. Они спешно загоняли людей палками на баржи и увозили. Мы уже знали, что немцы избавляются от свидетелей преступлений, и ждали своей участи. Куда бежать в полосатой робе?  Без знания языка,  без оружия, без пищи. За колючку выскочишь, а там тебя снова схватят.
Бежали, когда отчётливее стала доноситься канонада. Свобода завораживает. Словно крылья вырастают. Бежали изо всех сил. Да это нам казалось, что бежали, а на самом деле трусцой плелись, сил-то не осталось. Ветер как раз дул со стороны России. Казалось, различаю я запах ландыша, сосны и земли нашей. В вышине что-то звенело – будто жаворонок. И голубая синь неба. И моя мать как будто стоит и смотрит на запад. Такое вот виделось.
Со мной было двое друзей. Выскочили мы в поле. Впереди показались черепичные крыши домов. А оттуда вдруг – броневики, и ни одного кустика, чтобы спрятаться. Встали как вкопанные. Помню, сорвав проклятый лагерный номер 38399, бросил его на землю, растоптал. Умирать так умирать! Бронетранспортёры всё ближе и ближе. Бежать некуда. Если немцы, всё равно догонят. Но это оказались канадцы в английской форме. Они встретили нас объятиями, доставили к своим. После концлагеря я ещё служил в армии два года при штабе дивизии радистом. Но меня тянуло домой, на родину. Когда вернулся из армии в свою деревню Матвеиху Ивановской области, в клубе на следующий день был концерт. Помню, пела моя невеста Полина. Как пела! Её голос прямо-таки звенел на всю округу. После мы поженились. Два сына у нас. Владимир, мастер – электрик, Николай, врач – рентгенолог. Оба женаты, я давно дед.
- Кузьмич, большое счастье быть дедом?
- А что ни попросит внук или внучка  - всё отдашь и себя не пожалеешь.
- А как ты попал в плен?
- О, это другая история. В сорок втором наш десант был заброшен под Смоленск в тыл врага. Мы громили гарнизоны немцев, взрывали железнодорожные пути, мосты. Помнится случай, как мы ночью захватили одну деревушку. Немцы в одном нижнем белье удирали из домов, где устроились. В одном из домов стрелял пулемёт по нашим ребятам. Правда, наугад. Я подбежал и запустил туда гранату. А потом нам стало туго. Враг подтянул силы, говорили из Франции… Он замкнул кольцо и стал нас методически обстреливать. Я в составе разведгруппы пошёл в разведку. Только вышли из ржи – заметили врага. Колонна немцев на машинах при поддержке танков шла в тыл нашего десанта, чтобы расчленить его и по частям уничтожить. Мы, конечно, - обратно в рожь, и к своим, но немцы нас заметили и стали стрелять. Кроме меня никого не задели пули, - видать, невезучий. Это было уже второе раненье. Первое получил при артобстреле, осколком. Ну, потом стали прорываться к своим. Ударная группа пробила коридор в немецкой обороне, но вот фланги не смогли сдержать натиск врага, и кольцо снова замкнулось, отрезав хвост колонны, где был и я. Стали мы отходить к лесу в надежде, что удастся встретиться с конницей командарма Белова, она действовала по соседству. Или с партизанами. Но кругом были немцы. Силы уходили, рука опухла, перебинтовать нечем. Я то впадал в забытьё, то оживал. Немцы прочёсывали лес и наткнулись на нас. Я почувствовал сильный удар в бок, очнулся: дуло автомата смотрело мне в грудь.
- Пшёл, русский швайн, - кричал немец и хохотал.
В лагере ко мне подошёл доктор:
- Плохи твои дела, парень. Руку придётся отнимать, всю разнесло. Сейчас мы её, голубушку, отпилим.
- Нет, лучше умереть, чем без руки, - не согласился я.
Положили меня на нижнюю полку «откуда легче снять покойника». Сколько лежал, не знаю. Часто терял сознание. За мной ухаживал парень, кормил с ложечки. На шестнадцатые сутки нарыв прорвался, и я почувствовал облегчение. Но жить не хотелось. А тот парень сохранил для меня все пайки хлеба. Эх, встретиться бы с ним!.. Помню, выстроили нас в лагере на площадку, и ухоженные офицеры генерала Власова агитировали нас военнопленных вступить в их ряды, но из нас нашлось только четверо, которые вышли вперёд. Они обещали нам все земные блага. Но желающих было немного. Власовец увидел мой взгляд и резко ударил мне палкой по голове. Я упал, а когда очнулся, мой друг прошептал мне:
- Витька, ты что сдурел! Не видишь, они в злобе, видимо, плохи их дела на фронте. Забьют палками.
*****
Незаметно летят года. И вот у Скуратова юбилей – шестидесятилетие. Время это сложное – человек невольно вспоминает свой жизненный путь, с интересом присматривается к молодёжи: что за люди, чем живут, во что верят, можно ли им доверять эстафету. И на отдых, вроде, пора, и тяжеловато расставаться с коллективом.
В таком смутном настроении сидел Кузьмич за столом в красном уголке. С места поднялся начальник производства Виталий Александрович Селивановских. И сказал он слова, которые все поддержали:
- Виктор Кузьмич работает у нас двадцать лет. Заслуги его перед производством большие, и я думаю – рано ему ещё уходить на пенсию. Впереди много дел, а его опыт послужит нам. Тем более, что сейчас много приходит молодёжи, и не каждый из парней устойчив. И вот такие надёжные люди, как Виктор Кузьмич, многому могут их научить. Не можем мы терять таких специалистов, как Скуратов.
В коридоре мы с ним встретились. Шёл он немного сутулясь, глаза были увлажнены. Тяжело ему было, да и понятно – такой уж это день. Словно бы попрощался с товарищами, хоть и остался работать.
А вечером в доме Виктора Кузьмича за праздничным столом собрались родные и близкие. Встал из-за стола старший сын Владимир:
- Отец, - сказал он, - спасибо за то, что ты есть. Много ты дал нам. Будь здоров и живи долго!
На какое-то мгновение стало тихо-тихо, а потом Полина Васильевна, жена Виктора Кузьмича, запела:
Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза…
Не отрываясь, смотрел на неё Виктор Кузьмич. А песня всё росла, казалось, что ей тесно в комнате. И говорила она о самом дорогом, что у него есть, - о верности, о надежде, о мужестве.