Раненые зоны АТО. Шурка-доброволец. Ванька-призывн

Не помню, откуда эти строчки. Кажется, мне читал их в детстве отец: «Дело было вечером, делать было нечего». Это точно обо мне. Делать было нечего. И поэтому я, по привычке, клацала пультом от телевизора. Буквально все программы вызывали, если не чувство раздражения, так уж точно «зубную боль».  Моё внимание привлёк местный телеканал. Там рассказывали об одном хирурге. Он оперировал раненых привезённых в областную клинику нашего города из зоны АТО. Его рабочий день – 3 операции. Но он делал их на много больше. Можно сказать "с ног валился от усталости". Его никто не заставлял и не оплачивал сверхурочные часы. Он работал не за награды, а по зову сердца и клятвы Гиппократа. Сам хирург говорил о том, как резко отличается мир одного города. Мир  с противоположных  сторон больничного забора. С одной стороны – изувеченные тела и жизни. С другой стороны – жизнь большого, шумного города.  Люди с двух сторон забора, приблизительно одного возраста. Но, как по-разному они воспринимают мир! Хирург говорил о том, что никогда его так не поражал вид, например, одной бутылки пива и мимики на лицах молодёжи. В больнице он видел искажённые от боли лица молодых людей. Их желания были просты. Они хотели домой.  А там, за забором, смеялись, пили пиво и спорили о том, на какую дискотеку сегодня лучше пойти. Зона АТО для них была чем-то из области фантастики. То, о чём говорят в газетах и телевидению. Что, вроде бы, совсем рядом. И всё-таки так далеко. То, что именно с тобой, произойти не может. Не может и всё тут! Даже если это произошло с твоим знакомым.
Хирург был молодым.  Он никогда не видел «глаза войны». А теперь увидел. Он говорил, что эти «глаза» страшные. Ужасные, по своей жестокой сути. А ещё более странно и страшно видеть безразличие тех, других, за забором.
Потом показывали других  людей. Я не совсем поняла кто они. Не то волонтёры, не то обслуживающий персонал больницы. Эти люди говорили о том, что раненые получают достойную медицинскую помощь. Но ничто не может заменить обыкновенного человеческого участия. Они говорили, что если бы простые жители города смогли  прийти со словами поддержки и участия – это бы помогло не меньше, чем медицинская помощь. Ведь это так важно знать, что ты отстаивал свою Родину. Независимость своего государства. И это не может остаться незамеченным и не нужным. Говорили очень проникновенно, даже слёзы на глазах выступали.
И вот, на следующий день, я пошла в больницу. Не могу толком сказать, что я там хотела увидеть? Утешать я не умею. Разговоры вести? Как-то не приходилось о таком. Да и какие разговоры, если в голове давно всё перепуталось? Я про то «кто прав, а кто виноват»? Да и нужны ли им мои разговоры? Например, когда у меня что-то болит, так мне вообще никого видеть не хочется. Я уже не говорю про разговоры о наболевшем. И как утешать тех, кто убивал других? Как всё сложно, запутано.

Я не могу сказать, что меня в больнице кто-то ждал.  О призыве по телевидению, на проходной никто не слышал. Пришлось прибегнуть к хитрости. И попробовать зайти в другом корпусе.
Этих корпусов было много и в одном из них у меня получилось. Я медленно шла по коридору и не знала как, с кем и о чём заговорить? Со мной такое случается очень редко. Я всегда нахожу тему и причину для разговора с любыми людьми. А тут, словно перемкнуло. Но, случай подвернулся сам.
В конце коридора, возле окна, стояло трое парней. Один на костылях. Второй как-то странно держал шею, а третий с виду – здоров. Они сами меня затронули:
- У Вас есть закурить? Так хочется!
- Вообще-то я не курю, но сейчас посмотрю. – Я действительно не знала есть ли в моей сумке сигареты? Дело в том, что иногда я курю. Как часто? Пачки хватает на год, с учётом, что и других  угощу. Обычно эта пачка валялась в сумке. Но, в какой? Она у меня не одна. Пачка оказалась на месте. Но, это были дамские сигары. Я достала их  и сказала:
- У меня только это.
Потом  мы сидели в каком-то подвальном помещении и болтали. Ребята сказали, что только в этом месте можно спокойно перекурить. В глазах ребят уже не было настороженности, которая чувствовалась в начале.
- Так Вы волонтёр?
- Нет.
- Ой, только не говорите, что журналист! Спасу от них нет! Всё выпытывают, выспрашивают. А поехать туда – слабо?
- Я не журналист. Я писатель.
- Да ну?! Шутите?
- Нет. Правда.
- Самый настоящий писатель?
- Самый настоящий.
- И книги пишите?
- Пишу. Только их никто печатать не желает.
- Почему?
- Потому что я правду пишу. А её никто не любит. Везде корректировки хотят. В любой стране. Да я и не навязываюсь никому.
- Это точно. Правду никто не любит. Так Вы здесь хотите найти героев  произведений? Так это не к нам. Герой в том корпусе. – Махнул
неопределённо  куда, парень.
- Про героев и без меня напишут. Я про простых.  Хочешь, о тебе напишу?
- А чего обо мне писать? Вы он, про Шурика, напишите. Он у нас доброволец! – Махнул парень на своего соседа со странной шеей.
- А ты кто?
- А я на ту их войну не хотел и не хочу! Я её вообще не понимаю!
- Ты хочешь сказать, что тебя заставили?
- Обложили, как преступников каких-то! Всё село!
- Это как? У нас в городе повестки приходят. Проходишь медкомиссию и забирают.
- У нас в селе, дураков нет. Пусть они эту повестку себе в ж… засунут! Кто туда сам пойдёт? Это что за  война такая непонятная? На нас напали, как в сорок первом или что? Пусть люди живут, как им хочется! И почему их самих не забирают? Ведь они в первую очередь должны защищать свои территории! Если, конечно, есть от кого. Или я совсем дурак?
- Конечно, дурак! – Сплюнул на пол Шурик. Но, в голосе его не было злобы.
- А ты не дурак? – Отпарировал мой «герой». – Мне хоть какие-то льготы положено. Может, и долечат до конца, бесплатно. А тебе что? Сам же жаловался!
- На что жаловался? – Спросила я осторожно.
- Так представляете, ему сказали, что ничего ему не положено. Никаких льгот. Его туда никто не звал. Сам пошёл. Добровольно! И кто из нас дурак?
- А тебе положено? – Я боялась задавать много вопросов. Боялась, что этими вопросами потеряю нить их расположения.
- Положено, если докажу, что получил ранение в зоне АТО при боевом исполнении.
- А разве то, что ты здесь сейчас находишься, не есть доказательством?
- Ну, это слабое доказательство. Уже скольким нашим ребятам отказали. В военном билете должна быть запись, что ты именно оттуда. А они этого никому не пишут. У нас вообще нет военных билетов.
- Как это нет?
- Ну, пацаны рассказывали, что говорят «как вернёшься, всё получишь. Вместе с медалями». А кого убили, как родителям доказать, что были они именно там? Как доказать, что выполняли они приказ, а не отсебятину какую-то? Как им доказать, что государство хоть что-то им должно за сына? Вот и мы, выписываемся и ходим по кабинетам, доказываем. А на тебя смотрят, как на чмо последнее! Козлы!!!
- И что говорят?
- Я вот с друганом моим, недавно по телефону говорил. Он тоже ранение получил. Ему повторные операции нужны. А денег нет. Вот он и пошёл «права качать». А ему говорят, что тварь он последняя. Ну, не прямым текстом, но доходчиво. А его, как меня, забрали. Ему это война нахрен не нужна была.
- Так почему тварь?
- Говорят, что совести у него нет. В стране денег нет на защиту, а он тут ходит, просит. Не сознательный элемент, одним словом. А пока ему в военном билете нужную запись сделали, так его мамку чуть инфаркт не схватил.
- Почему?
- Так она  тоже пошла доказывать, по закону. А они ей говорят, что он сам туда пошёл. Никто его не посылал. Что в стране добровольцев хватает. Она  в плачь. Говорит:  «как же сам, если ваши его с родной хаты за шиворот выволокли и в автобус посадили?»
- Тебя тоже за шиворот?
- Можно сказать, что и так. Сижу дома. С девчонкой в контакте общаюсь.  Тут мамка забегает в мою комнату. Глаза перепуганные и кричит, что бы я через окно, огородами уходил к её брату. Это в другую область. И деньги какие-то мне в карман суёт. Ну, я в прихожей в окно глянул. Смотрю, автобус возле ворот стоит и машина милицейская. А по селу давно слухи ходили. Что приезжают ночью с военкомата и милицией. Забирают сразу. Военные тут же тебе повестку выписывают, а менты заставляют расписаться. И всё – готов!  Попытка бежать – дезертир. Повестку же получил. Ну, я сразу всё понял. Только они ведь тоже не дураки. Давно поняли, как наши, сельские уходят. Общем, в огороде засада была. Так по голове дали, что думал вместо  армии, в больничке окажусь.  Повестку подписал прямо в автобусе.
- Вот она возьмёт и напишет, всё это. – Сказал Шурик. – А люди будут думать, что все такие, как ты и твоё куркульское село! Ты же там был! Ты же видел этих чеченцев! Да они по-русски толком говорить не умеют! Кто их оттуда погонит? Какая уже разница кто их туда позвал? Пусть валят на х… и там у себя, воюют. Кто им дал оружие? Мы? Так у нас даже своего нет! Почему их усиленные  атаки начинаются только после того, как придёт гуманитарка с территории России? Кто их курирует?  И Россия не причём? А ты сам с их ребятами разве не базарил? Ты же мне лично рассказывал. Вот и получается, ты и тебе подобные, будут спокойно сидеть в своих огородах, и выращивать картошку со свиньями. Типа – моя хата с краю и я ничего не знаю. И до чего ты досидишься? Пока они не придут и в твой огород? И тогда тебя кто-то должен будит защищать. Добровольно!
Почему-то, в моей голове промелькнули кадры прошлого. И на лице появилась горькая усмешка. Не знаю почему, ребята приняли её за улыбку.
- Вам это кажется смешным? – С вызовом сказал третий парень, который до сих пор молчал.
- Нет. Не вижу здесь ничего смешного. Просто подумалось, что когда-то говорили «служу Отечеству». А ещё говорили «служу Советскому Союзу». Плохо это или хорошо, но это вызывало уважение и страх у врага. А сейчас? Кто, кому и за что служит? И почему эта служба не вызывает ни страха, ни уважения, а лишь горький  сарказм? Я напишу правду. Какой бы она ни была. Я вам обещаю.