На улицах, где мы живём

(клочок)       


         
       Ещё только пять часов январского скорого вечера. На улицах, освещенных праздничными огнями, во вчерашних сугробах играют дети. И совсем не холодно – отрадная оттепель ощущаемая всеми, наступившая внезапно и всего, может быть, на одну ночь.
       Так бывало всегда весною, когда только высунешься из окна замученной, запылённой головой и в вездесущих печалях своих, суете запрокинешь нос только, вздохнёшь смело побольше прохладного дрожащего воздуха – и почувствуешь принесённый ветром едва тревожный, сладковатый аромат с освобождённых от снега полей, сияющими первоцветами за городом.
         И тогда вновь оживаешь. Руки становятся тёплыми – в них тает снег, бумага, стол, стены окрашиваются сразу от прикосновений, ты гладишь кота, промокшего от первых капелей, утешаешь бабушку, затосковавшей о былом, а из пальцев твоих рождается музыка – прямо из этого светящегося весеннего воздуха, слёз, капель!
          И этот единый вздох, этот день весенний светлый, наступающий, без сомнения, в жизни каждого (несмотря на дни календаря), вырывает из праха суеты и грязи греховности осознанием, что этот просвет – улицы вид из твоего окна, освещенной солнцем, с бегущими ручьями, плывущими кораблями и непоколебимое осознание в сердце того, что всё можно преодолеть, со всем справиться – милостивая возможность набраться сил пред следующими испытаниями и искушениями. 
           Во всю, во всю по оживлённым улицам тогда бегут ручьи, звонкие солнечные монеты бликами мелькают в них. И влюблённые мальчуганы, отважно прогуливая уроки, несутся на велосипедах за город, чтоб добыть те самые первые хрупкие цветы для их нежной, только расцветающей любви.
          А на углу улицы – шутники-молочники, они всегда шутят и заразительно смеются, держась за бока. А сами одеты в синие штаны с подтяжками, в белых рубашках, выгружают банки с кефирными туманностями, коробки с разноцветными планетами и прочими маленькими и не дешёвыми радостями, которые порою, сумрачным дождливым днём или на закате здорово скушать, поделиться с ближним. 
          И ещё тут же – всюду в солнечном свете, что льётся простым, всеобъемлющим, милостивым потоком с вышины чистого неба, – едут по улице машины, блестя стёклами (и обязательно бибикая), ступают старики в военной форме с сияющими медалями, идут дамы в дивных нарядах, с колясками медленно кружат родители, бегут замученные студенты то ли на учёбу, то ли от неё…
           Всё в солнечном свете иное; и радостное, живое – и не скажешь отчего, но улыбаешься вдруг, дивишься жизни – во всём и в каждом она. И в движении жёлтого трамвая, и в слове твоём, и в солнечном блике на рукаве пиджака какого-то сосредоточенного гражданина – попробуй поймать! Да и схватишь гражданина этого за рукав, а зайчик солнечный ускачет сразу вмиг, а гражданин останется – на тебя очень грозно будет в упор смотреть, очень сурово, нахмурив свои чёрные гуталинные брови, громко бормоча ртом, который явно давно не жевал конфет. И будет он говорить, а трамвай будет лететь и скрипеть, лететь как время, а скрипеть весело; и будут заходить новые пассажиры, и у каждого в сердце тайна, по силам посылаемые испытания и, может быть, для них самих ещё неизвестная, но возможная и спасительная любовь.
         Или чуть безопасней тоже желание от солнечных лучей в голове: непременно сделать что-нибудь, но только чтобы собеседник твой или любой прохожий – приободрились. Махнуть из трамвая или, может, крикнуть что-нибудь вроде «эй, не тоскуй, до последнего воюй, весна не за горами!».
         Свет солнечный всюду. Темнеют всё так же только старые дома в центре города – пережили эти каменные стены долгие, тяжелые зимы войны, кровавые дни беспощадных революций и безумств.
         И чернеют – за пиджаками, пальто только не видно – души наши. Так чудесен мир природы сотворенной – так ужасны наши падшие души. Но свет небесный освещает всех – и каждому в глаза, в душу проникают лучи, согревая, озаряя, открывая…         
         И вокруг строго, верно вздымаются храмы, сияют золотыми крестами, синеют куполами. И кружат белые голуби.
         А один мальчишка пронёсся молнией самокатной красной мимо тех молочников на углу – и задел случайно одного, и тот разбил стеклянные банки. И мальчуган – скорее за поворот, по ручьям, по ручьям в солнечных лучах летит прочь! А молочники громкими криками вслед давай заявлять о своей к нему любви!
        И всюду мирный живительный солнечный свет, звон ручьёв, и тревожная и деловитая музыка голосов, пар из рта говорящих, открывающиеся и закрывающиеся двери домов, ягодные пирожные в витринах, монеты в кружках бедняков, стук каблуков по мостовым и треск отрываемых трамвайных билетов, мигающие светофоры, дырки на штанах мальчишек и зонты одиноких дам, и стремительное движение времени, и жизни – лови, вдохновляйся, дыши и отважно справляйся со всем тем, что происходит!..    
         И эти улицы в солнечном сиянье, и молочники, и самокаты, и прочее всё – может снова будет!.. Но потом, весною, если доживём. А пока – ещё предстоят холода и бури.
          И сейчас – в темноте январского вечера всюду подтаявший, звёздный снег. По блестящим, чернеющим мостовым спешат люди в тёплые дома, где их ждёт семья. Или пустая, мрачная комната по соседству с отчаяньем, страхом и пороком – с одной стороны, а с другой – с возможностью, верой и надеждой.
         День кончается. В дрожащем вечернем воздухе слышно невдалеке усталый, плавный, чуть тоскливый гудок паровоза. Может быть, и он зовёт возвратиться домой…
 
         А дети всё бегали в темноте с сияющими лицами вокруг мам и озорно, просительно кричали: «ещё только вечер! Вечер!…». И мамы смотрели на часы и кто не соглашался – тогда с плачем или воспитанным смирением одни из весёлой оравы уходили, держа за руку самого строгого, самого светлого, самого тёплого и любимого капитана – маму. А другие мамы, которые соглашались, давали ещё десять минут на путешествие до Луны. И долго тогда ещё звучали в темноте радостные и воинственные переклички космонавтов, которых нужно было ещё ловить по прошествии этих скорых десяти минут. 
          А январский вечер с внезапной весенней оттепелью, сверкающий уличными огнями, в глубоком чистом небе уже готовил звёзды для холодной ночи. 
        Скоро, скоро кончится он.