VII. Пересекая алое озеро

-Я не искал в цветущие мгновенья
Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз…
Через открытое окно льется в комнату влажный туман. Хрупкие пальцы с длинными ногтями судорожно загибают уголок поэтического сборника. Бродский, Маяковский, Мандельштам, Ахматова, Фет…  Я потираю глаза, украдкой заглядываю в сборник. Да, вот эти слова. Я же помню, почему тогда замялась?
Дверь приоткрывается, мама робко заглядывает в комнату:
-Варь, чего это ты делаешь сегодня?
-Стихи решила поучить. Пища для ума, все такое, - я улыбаюсь матери, но ее губы недвижимы. Она проходит в комнату, садится на заправленную постель, сурово поджимает губы, и я все понимаю. Кажется, стихи подождут – впереди очередной серьезный разговор.
-Варя, я нашла твои записки, - начинает мама и внезапно прикусывает язык, увидев выражение моего лица. Последние три дня я записывала свои душевные тревоги на маленькие самоклеющиеся бумажечки и прятала их в ящик стола. Артем слишком занят своими репетициями, а больше мне некому рассказать о той болезни, что начала пожирать меня изнутри, словно маленький червячок.
-Мама, ты читала их?
Мама мнется, виновато ковыряет прожжённое пятнышко на домашних брюках, но внезапно ею овладевает гордость – она мать, это ее долг; плечи распрямляются, глаза покрываются льдом:
-Конечно, читала! И знаешь что? Мне кажется, тебе срочно нужно сходить к Леониду Алексеевичу и поделиться с ним своими страхами!
Я вскакиваю, сборник падает с колен, и хрупкий переплет не выдерживает. Желтые странички разлетаются, я гневно смотрю на мать:
-Как ты могла? Это же все равно, что личный дневник! Я же тебе доверяла! Неужели ты ползаешь по моим личным ящикам?
Мама молчит, я подхожу к окну, судорожно вдыхаю холодный воздух. На улице – ни души, лишь слегка шепчет мелкий дождь.
-Что ты искала? – наконец спрашиваю я, - Наркотики, порнографию, любовные записки? Что?
-Не льсти себе, - огрызается мама, ее щеки пылают, - Ничего такого я не искала. Я всего лишь искала маркеры, а ты всегда прячешь их в ящик стола! Не знаю уж, от кого…
Тут уж настала моя очередь покраснеть. И правда, я всегда прячу маркеры. И это очень похоже на правду, вот только внутри меня все еще клокочет маленький очаг обиды и гнева.
-Хорошо. Да. И что же ты увидела в моих записках?
-Мне кажется, ты снова сходишь с ума, - шепчет мама, прижимая руки к щекам. Глаза темнеют от страха, - Эти записки…Слова, написанные тобой, они такие страшные. Неужели ты действительно…
Голос ломается, мама смотрит в пол. Я беспомощно стою напротив нее, желая дотронуться и одновременно бежать на самый край света.
-Я вчера вешала на плечики твою джинсовую рубашку, - произносит мама, - И почуяла запах сигарет. Ты начала курить, Варвара?
-Да, мама, - я отвечаю ей, но голос звучит абсолютно бесцветно, - Я начала курить. Только это не меняет сути дела – у меня не из-за сигарет едет крыша. И наркотики я тоже не употребляю, - я повышаю голос, глядя, как мама пытается что-то возразить, - Почему ты не готова признать, что я больна? Я больше не принимаю таблетки. Мне от них только хуже. И я больше не пойду к психиатру – он не может понять меня, а, значит, он не спасет меня. Все теперь в моих руках.
Мама едва слышно стонет, прячет лицо в ладонях. Но я не прихожу к ней на помощь. Из нас двоих я – утопающий в открытом море, а она – пассажир крепкого корабля с упругими парусами. Это мои нити рассудка путаются все сильнее, а у нее все предельно просто. Я закрываю глаза:
-Мам, можно мне еще немного побыть одной? Я хочу почитать… - я огорченно смотрю на разлетевшиеся страницы сборника. Мама встает и вытирает глаза:
-Да…Да, конечно.
Дверь закрывается, я наклоняюсь к книге и беру ее в руке, будто смертельно раненого зверька. Этот сборник – мой любимый. А теперь он лежит тут, растерзанный и оскверненный... Я аккуратно складываю страницы в стопку. Первая, вторая. Тридцатая – вот сюда, а пятьдесят вторая – туда. Восставший из мертвых сборник возвращается на письменный стол, я вздыхаю. Вот бы у людей так было. Что-то порвалось – подклеил. Странички рассыпались – вставил их заново, по порядку. Я выпрямляюсь и смотрю на себя в зеркало. Черты лица истончились, под глазами пролегли темные круги, веки почернели. Уголки губ неизменно горько приподняты. Я умираю, думаю я. Это точно. Что чувствуют люди, когда они умирают? Холод? Или уже отчетливо видят смерть? Несколько раз по ночам я видела рядом со своей кроватью высокую темную фигуру, скромно стоящую в самом сердце ночного мрака. Что это может быть, если не смерть?
-Не приценивайся, - шепчу я, заправляя выбившуюся прядку за ухо, - Тебе меня не заполучить.
Внезапно стихи в голове встают в ровную цепь, словно всплыли со дна озера маленькие пузырьки воздуха.
-…Но в декабре торжественного бденья
Воспоминанья мучат нас.
И в декабре семнадцатого года
Всё потеряли мы, любя;
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя...
Когда-нибудь в столице шалой
На скифском празднике, на берегу Невы
При звуках омерзительного бала
Сорвут платок с прекрасной головы.
Я прерываюсь, вспоминаю мамин голос, тревожные глаза. Бедная моя мамочка. Она снова вернулась в те темные времена слез перед сном и постоянных тревог за дочь, одержимую темными видениями. Я беру ручку, записываю строчку, внезапно обретшую новый для меня смысл. Медленно складываю бумагу, уголок к уголку, со скрипом провожу пальцем по краям. Маленький самолетик воспаряет над кустами под окном, прощально белеет крыло с завитушками букв.
-Но, если эта жизнь — необходимость бреда…
Бумажная птица растворяется в тумане.
***
«Июнь, 29. 12:50.
Смотрю на свои вены и пытаюсь осознать, каково это – жить в одной шкуре с собственным страхом, подпитываться им и жить только благодаря ему.
Утром долго не могла проснуться. Еще один симптом?»
Желтая бумажка прилепляется ко дну ящика, я тихо задвигаю его и прислоняюсь к столу спиной. Взгляд устремлен на Ловца Снов, беззаботно позванивающего в легком сквозняке. Туман все еще клубится по улицам, и я внезапно чувствую себя отрезанной от всего мира. Будто бы этот молочно-белый воздух специально залил улицы, чтобы я не смогла выбраться из дома.
«Варя…»
-Пожалуйста, не сегодня, - шепчу я, - Я так устала. Я почти не спала ночью…
Белые перья качаются. Конечно, говорит он, я понимаю. Можешь не торопиться. Твоя душа и так достанется мне.
Я вытягиваюсь на ковре, с губ срывается стон. Да, так я и пролежу всю свою жизнь, и мне наплевать на всех. Никто никогда не спрашивает, чего я хочу. А я, может, просто хочу жить и радоваться жизни, хихикать с подружками и ездить с мамой за пикники, но меня заставляют бороться с неведомыми тварями с приставленным к виску мнимым пистолетом.
«Никто тебя не заставляет, милая», - снова этот ехидный голос внутри, - «Это необходимо, если ты хочешь снова превратиться из лягушки в человека».
Я поднимаюсь на ноги, подхожу к Ловцу, глажу перышки.
-Я ненавижу тебя, - хриплый голос звучит почти нежно, и дьявольская вещица нагревается под моей ладонью.
***
Какая отвратительная вонь, думаю я. Глаза закрыты, я не хочу видеть то, через что мне придется пройти. Пожалуйста, пусть все исчезнет. Я, окружающий меня ад, все…
Море.
Нет, это озеро, решаю я. О маленький островок, на котором я нахожусь, плещутся чудовищные темно-красные волны, и я размышляю над тем, какие же тут страхи смешались.
Глубина, это уж наверняка.
Кровь – очевидно.
И что-то еще…
Я массирую пальцами виски, стараясь не вдыхать смрад, исходящий от поверхности этого адского озера. Здесь должен быть подвох. Мне что, придется переплыть через это озеро? Но куда? Я беспомощно озираюсь. На фоне сгустившихся черных туч я вижу пустынный берег, такой далекий, что кажется нереальным.
-Даяна, что мне делать? – спрашиваю я у пустоты, глядя на свое отражение в волне. Тишина. Между двумя камешками надувается отвратительный пузырь…
-Плыть? – босые ноги ежатся на сухой гальке, - Но я не смогу так далеко.
Пузырь лопается, обдав мои голени алыми каплями. Я вскрикиваю, брезгливо вытираю их ладонью. Это ответ? Воздух со свистом проходит меж крепко сжатых зубов, обжигает легкие, вызывает спазм в животе, словно там плещется крохотная рыбешка.
-Просто представь, что ты Эржебет Батори,- говорю я сама себе дрожащим голосом, опуская ногу в кровавое месиво, - Она как-то не брезговала купаться в… Во всем этом. Ууу, мамочки, спасите меня, кто-нибудь…
Теплая кровь обволакивает тело, бьется о ключицы, пока я загребаю руками. К горлу то и дело подкатывает тошнота, соленые слезы катятся по щекам, омывая их, очищая на мгновение.
-К тому же, это омолодит твою кожу, - почти рыдая, говорю я сама себе, высоко подняв подбородок, - Ты станешь красивее, мягче…
Островок скрывается позади, я остаюсь одна посреди кошмарного озера. Берег дразнится своей недосягаемостью, маячит впереди тонкой полоской, а кровь кажется все гуще. Мышцы ноют от напряжения, кости ломит.
-Песня, мне нужна песня, - всхлипываю я, - Мне нужно отвлечься… Что там у нас в голове? Так, посмотрим…
Рука на мгновение задевает что-то твердое в темной пучине, и я вздрагиваю, погрузив нижнюю часть в кровь. Рот сам собой открывается, выкрикивая инстинктивное «Фу!», обратившееся в пару-тройку пузырей, я зависаю на одном месте, с силой перебирая ногами и отплевываясь. Что-то скользит по ногам и исчезает так же быстро, как и появилось.
-Рыба? – визгливо спрашиваю я сама себя, - Пусть это будет рыба! Пожалуйста! Никаких Кракенов, крокодилов, акул…
Рядом с левой рукой надувается два жирных пузыря, и я вздрагиваю. Там кто-то дышит. Там, на головокружительной глубине… В детстве я всегда боялась, что где-то на середине озера или широкой реки есть глубокий-глубокий омут, в котором живет гигантский монстр, со страшной зубастой мордой, с сияющими глазищами и когтистыми лапами. И вот я стою на песчаном берегу, пока мама и папа плещутся и радостно меня подзывают к себе и рыдаю, потому что почти вижу, как со дна поднимается что-то темное и ужасное…
-Хватит! – я бросаюсь вплавь, не отрывая взгляда от вожделенного берега. Кровь густеет, но я стараюсь не замечать этого, стиснув зубы и сощурив глаза. Внутренним взором я вижу, как меня нагоняют длинные бесцветные тела, склизкие и похожие на червей, со слепыми глазами, затянутыми бельмами… Их пасти полны тонких зубов, их языки – хрупкие ядовитые жала. Я снова чувствую удар о бедро, громко всхлипываю и закрываю глаза.
-Люди, гонимые мглой и блеском зубов,
В ужасе мрак разгоняющие свечой –
Честно признайтесь – кто сегодня готов
Выйти на бой врукопашную или с мечом?..
Алое озеро вздрагивает, поверхность ежится от острых слов, и я понимаю, что может выступить оружием против этой реальности. Вдохнув побольше воздуха в горящие легкие, я разражаюсь пламенными словами:
-Тучи темнее кажутся на свету –
Слепят лучи глаза, нагоняя тьму…
Кто, вопреки кричащему в страхе рту,
Нож обнажит, начиная свою войну?
Волны яростно хлещут меня в спину, но я, оживленная горячностью новорожденного стиха, вижу в этом не ярость, но панику окружающей меня среды – небо стремительно темнеет; то тут, то там на поверхности появляются водовороты. Я сплевываю кровь, отпинываюсь от гладких спин чудовищ и, глядя только на приближающийся берег, взмахиваю словесным бичом:
-Взвейся, стрела, пробивая пародии тел!
Вытрави яд из просторов моей души…
Не сомневайся, что ты недостаточно смел –
Чувствовать страх – это значит,
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЖИТЬ!
Последние слова несутся далеко вперед над кровавыми волнами, слышится ужасающий рев, и я вижу, как взрезается брюхо озера, наполненное чудовищами – гигантскими, похожими на змей, разевающими пасти, набитые иглами…
-Уколы! – кричу я, отчаянно сопротивляясь течению, - Вот что завершает это рагу! Я боюсь уколов!
Волна сзади накрывает меня липкой пятерней, вколачивает на самую глубь, и я внезапно глохну, испуганно разинув глаза. Слизистая горит от соленой крови, но я не обращаю внимания на такую мелочь – я вижу только колоссальную пасть, распахнутую передо мной. Она так велика, что каждый клык мне кажется толщиной во взрослого, крепко сложенного мужчину… Из моего рта вырывается вереница пузырьков, я судорожно вглядываюсь в темную глотку.
«Есть ли дно у безумия?»
Вот оно, лицо безумия – чудовищные, невообразимые зубы и бездонный желудок, горло, в которое ты будешь падать и падать, как падала Алиса в кроличью нору… Является ли тому причиной нехватка кислорода или парализующий ужас, но внезапно я с холодной отчетливостью и спокойствием понимаю – выхода нет. Спасения нет. Что толку мутить воду, дергаться на крючке рыболова, подтягивающего к себе улов? Есть ли смысл в поиске панацеи, выстраивании иммунитета в виде непостоянной девицы и хлипкого ножичка? В чем вообще есть смысл?
«Чувствовать страх – это значит, действительно жить!»
Я закрываю глаза, чувствуя, как темнеет пространство вокруг меня, как судорожно колотится сердце и лопаются легкие от недостатка  свежего воздуха.
Мамочка… Моя бедная мамочка. Каково ей будет найти холодное тело своей дочери всего через десять минут после разговора? Наверное, она зайдет извиниться за такую глупую ссору, взгляд обшарит компьютерный стул, открытое окно и остановится на мертвенно-бледном лице…
Артем…
«Хватит ли мне сил на эту фигню?..»
«Думаю, хватит».
Часы безудержного смеха, неуклюжие объятия, почти братская забота. Запах зелени, клевера и терпкого сигаретного дыма, смеющиеся зеленые глаза, мерцающие в тени. Свечи, извинения, поддержка, безграничная и почти детская вера в мои слова.
«Пожалуйста, продолжай бороться».
Бороться! Я должна бороться! Я должна жить ради своей любимой мамы, ради своего близкого друга. Жить, чтобы любить и быть любимой!
Я разворачиваюсь и с силой взмахиваю ногами, одновременно загребая руками. Кости и мышцы готовы взорваться от усталости, но я плыву, я ухожу от края сумасшествия, чувствуя облегчение и легкую слабость от только что пережитого потрясения. Еще не время, еще не время. Я была на грани, но я не упала.
Чудовище закрывает пасть, тревожа густую кровь вокруг меня, и я, отчаянно барахтаясь, снова сбиваюсь с курса. Из-за темного неба мне почти не видно поверхности, и порой кажется, будто я вишу вниз головой, приближаясь ко дну, а не наоборот.
…Вдыхать запах черемухи и сирени весной, видеть первую мать-и-мачеху, золотящуюся на еще сухой прошлогодней траве. Стоять под дождем, пока все вокруг ищут пристанища, накрывая головы сумками или ежась под зонтами. Держать на руках котенка и чувствовать, как он мурлычет всем своим крохотным тельцем. Бросаться в прибой, будоражить озерную гладь, пить ледяную воду из родника в летнюю жару. Хрустеть опавшими листьями на лесной тропе, засыпать под стук дождя. Трогать теплой ладонью первый снег и готовить Новогодний ужин. Встречать новый рассвет…
Жить.
Я выныриваю, вдохнув и громко закричав, вложив в этот крик весь свой ужас и все свои чувства. Легкие благодарно впитывают воздух, я потерянно барахтаюсь, озираясь в поисках суши. Ноги снова стукаются обо что-то, и я обреченно вздрагиваю. Нет, это камни. Это берег.
Я пораженно смотрю на высокие горы, выплывающие из тумана.
***
Левая.
Правая.
Густая вязкая жижа с чавканьем поочередно освобождает ноги, и я падаю, содрогаясь от усталости. Окровавленные пальцы зарываются в мягкий песок, я наслаждаюсь его сыпучестью и легкостью. Алые струйки сбегают по телу, капают с волос, окрашивая землю в бордовый цвет, будто бы я смертельно изранена.
Боже, ведь я была так близко к этому. Так близко к тому, чтобы рухнуть в темноту, чтобы сдаться. Рассудок сам подкидывает мне «выход в окно» - то коробок спичек, то глотка ужасного морского чудовища, живущего в озере… Это ведь так просто. Никакого движения против течения, никакой боли.
-Хорошо, что у меня есть родные люди, - хрипло произношу я, выплевывая темные сгустки, - Иначе я бы так и согласилась стать проглоченной.
Становится теплее. Туман трусливо отступает к озеру, нависает над ним, прижимается, как жмется испуганное животное к земле. Очевидно, это символ моей маленькой победы. Я тяжело переворачиваюсь на спину и закрываю глаза.
Путешествие. Осознание. Борьба. Поиск. Бой. Пробуждение.
Такая четкая схема пути, сложившаяся с самого первого моего появления здесь. Все просто, все понятно. Даже потаённые страхи легко разоблачить, если напрячь мозги, если победить оцепенение или вообще не поддаваться ему. Значит, еще три демона моих опасений сгинули в небытие.
-Ты же понимаешь, что это не так, - шепчу я сама себе, - Где-то меня ждет главное чудовище. Я всего лишь переплыла ров, вошла в замок, но дракон все еще не побежден… Ну и пусть! – упрямо заявляю я, проводя грязными ладонями по чумазому лицу, - Пусть себе бродит! Я устала и хочу поспать. Если он найдет меня и решит мной закусить – милости прошу, я как раз соленая после плавания в этом супчике с червями.
Я устраиваюсь на песке, положив руку под голову. Но сон не идет. Тело захлестывает агония усталости, меня бросает то в жар, то в холод. Я раздраженно прижимаю пальцами край верхнего века к нижнему. Бесполезно. Я ведь и так сплю, верно? Это – мой сон. Нельзя же уснуть во сне, это полный бред.
-Ну, пожалуйста, - жалкое хныканье тонет в ледяном молчании каменных стен, - Я так устала… Отпустите меня домой, к маме…
«К маме», - призрак моего голоса издевательски искажается, рассыпается на бусины мерзких смешков, шуршит волнами по позвоночнику. Я встаю на ноги, и земля делает стремительный кувырок.
-Спокойно, - грязные руки вцепляются в карликовую березку с выбеленным от просоленного ветра стволом. Ноги упрямо дрожат, я чувствую себя жеребенком, в первый раз поднимающимся на ножки-тростинки.
Шаг за шагом, я продвигаюсь к полосе камня, прочь от окровавленного песка и жутких красных волн. Руки сами собой цепляются за чахлые кустики и деревца, босые ноги поскальзываются на каменных плитах, кожу рассекают острые пластинки слюды. Отойдя на пару сотен шагов вглубь острова, я обхватываю шершавый ствол сосны, прижимаюсь к нему исцарапанной щекой. Сердце влажно ухает, раздувшись на все тело – его слышно и в ушах, и в груди, оно чувствуется и в кончиках пальцем, и в коленях, и в животе. Вереск окрасился в багровый цвет там, где ступали мои ноги.
-И где же мне искать его? – громко спрашиваю я сама у себя и на мгновение задыхаюсь; перед глазами пляшут черные мухи.
Как вообще выглядит этот страх? Каково его лицо? Я видела собственное безумие, прячущееся глубоко-глубоко, там, где вода никогда не согревается в морях. И я уверена, что этот червь не появился ни с того ни с сего – он был в фундаменте замка, пока я впервые слушала Даяну, маячил за оплетенными окнами, пока я распивала черный чай с пауком. Наверное, это предупреждение – я хожу вокруг да около, режу всяких паразитов, но истинный зверь прячется далеко в лесах сознания. Это как лечить простуду, пока внутри растет раковая опухоль.
В лесу слышен дальний выстрел, я испуганно оглядываюсь. Стайка птичек беспокойно кружит над березняком, кричат вороны, земля содрогается. Протяжный свист несется над верхушками деревьев, я мчусь туда, понимая, что это именно то, что я ищу. Бурые листья влажно сминаются и расползаются под ногами, я нетерпеливо окидываю взглядом подлесок. Вроде бы, никого. Веточки рвут волосы, царапают щеки, но я не обращаю на них внимания, механическими движениями откидывая их с пути, отодвигая мохнатые еловые лапы, ломая хрупкие осиновые пальцы. Живые деревья уступают место мертвым, высохшим и чинно выпрямившимся, сплетенным в одно гигантское пыльное объятие. Я ползу на четвереньках, вскрикиваю, брезгливо откидываю с пути скользкие замшелые сучки. Вот впереди блеснула белизна березовых стволов… Я вскакиваю на ноги, больно ударившись о толстую ветвь.
У старой березы мерцает на тусклом свету рыжая шкура, темнеют черные подпалины хвоста и ушей. Лапы словно одеты в черные чулочки, пасть беспомощно разинута. Я падаю на колени рядом с раненой лисой, и животное вздрагивает, готовясь к схватке.
-Тише, тише, - успокаивающе шепчу я, не сводя глаз с алой раны у левой лапы лисы, - Бедная ты, несчастная девочка. Кто же тебя так?..
Дрожащие пальцы касаются пушистого бока, я кладу голову на листья радом с лисьей мордой. Темно-золотистые глаза блестят совсем рядом, и я понимаю, что это – издевка. Лисицкая. Варвара Лисицкая. Это – намек на меня, одно из моих воплощений здесь, всего лишь призрак. Пальцы вцепляются в мех, сжимаются в кулак, и внезапно я осознаю, что на поляне я совсем одна. Боль пронзает левый бок, я вскрикиваю и сжимаюсь в комок. Из-за бурого панциря на коже совсем не видно свежей алой струйки, пробившейся, словно родник сквозь землю. Я в ужасе хватаюсь за бок, кричу от боли, корчусь на земле, истекая кровью, и внезапно чувствую дробный стук копыт, гиканье и лай собак.
Бежать! Бежать скорее!
Поборов дикую боль я поднимаюсь на ноги, бегу в чащобу, оскальзываясь на камнях, роняя красные бусины крови на темные листья. Ужас толкает меня вперед, превращает неуклюжие ноги в мягкие лапы, израненное грязное тело – в проворного и гибкого зверя. И я на самом деле совсем не обращаюсь, но чувствую, что страх смерти действительно дарит крылья. Страх смерти…
Я падаю в ямку за широким стволом дуба, зарываюсь в листву, поджав ноги. Погоня будто дразнится – я слышу лошадиный топот то слева, то справа, то спереди, то сзади от меня. Пальцы робко ложатся на рану, и кожа горит от этого соленого прикосновения. Из груди вырывается жалобный стон.
-Как же больно! – шепчу я, по-детски потирая глаза кулаками, - Что же делать? Неужели я так и сдохну здесь, в грязной яме? Нет! Умирать – так по-геройски,  выпрямившись.
Я встаю, стряхиваю мокрые осиновые и дубовые листья с тела. Что-то со звоном ударяется о камешки и желуди. Ну конечно, Парабеллум. Он пришел на помощь, как и всегда. Я сжимаю в скользкой ладони рукоять, бросаю взгляд на густой орешник, стараюсь игнорировать боль. Боль – в теле, я не в теле, я далеко отсюда, я наблюдаю со стороны. Эта боль – не моя.
-Иди сюда, - произношу я, блуждая взглядом по стволам деревьев, - Иди сюда, я хочу взглянуть тебе в лицо.
Где-то торжествующе ржут кони, завывают собаки. Топот приближается, теперь я слышу даже пыхтение лошадей под их всадниками. Ближе, еще ближе. Я будто заманиваю в ловушку огромного хищника, ловля на живца…
Из кустов появляется изможденная белая морда, бледная и черноглазая. Грива струится на незримом ветру, под тонкой кожей гуляют синие вены. То тут, то там из темноты вырисовываются все новые лошади, мрачные, несущие на своих спинах мертвых людей, одетых в подобия мантий. Капюшоны отбрасывают на высохшие лица широкие тени, а в тени глазниц фосфоресцируют серебристые колечки радужных оболочек. Вампиры, приходит мне на ум. В детстве у моей мамы была книжка о вампирах, полная ужасающих иллюстраций. Тайком от матери, я пролистывала ее, с любопытством глядела на черные рисунки лысых и длинноухих кровопийц, угрожающе зависающих над кричащими дамами или просто скалящихся в никуда. Но одна иллюстрация всегда пролистывалась быстро-быстро, и вот теперь я вижу ее перед собой. Девять всадников на призрачных лошадях, светящиеся глаза смотрят без выражения, а на земле перед ними – самые настоящие адские гончие, черные, щелкающие зубами.
-Здравствуйте, - сухо говорю я, делая подобие реверанса с раскинутыми в сторону руками, - Рада видеть столь важных гостей на своей поляне.
Ситуация настолько абсурдна, что мне становится смешно, и предательская щекотка в  животе возрастает до мышечного сокращения. Третий слева всадник аккуратно спешивается, делает в мою сторону несколько шагов и останавливается. Затем, к моему удивлению, с почтением отвешивает поклон.
-Мы сегодня не просто так появились здесь, - глубокий, вкрадчивый голос чарует, вторя мистическому свечению глаз, - Мы ждали тебя. Все.
Лошади всхрапывают, собаки нетерпеливо ерзают, укладывают уродливые головы на вытянутые лапы.
-Я знаю, - я выдерживаю взгляд Страха, однако пальцы еще сильнее вцепляются в рукоять кинжала. Чудовище замечает это и улыбается:
-Сегодня он тебе не понадобится. Боя не будет.
Я чувствую, как воинственные мысли испаряются, исчезают, кулак слабеет. Не будет? Как? Всадники улыбаются, собаки довольно дышат пастями, вывалив языки, и мне становится по-настоящему страшно. Я облизываю губы и говорю ломающимся голосом:
-То есть как… Не будет?
-Боя не будет, - повторяет Всадник, - Сложи оружие, ибо оно бесполезно сегодня вечером.
Я растерянно смотрю на Парабеллум. Они усыпляют мою бдительность, это только игра. Нельзя сдаваться, нужно проткнуть этого гада, как червяка! Но тогда почему они улыбаются? Они прямо светятся от удовольствия, они уверены в своей неприкосновенности. Я беспомощно кладу кинжал на листву, и он тает, исчезает в вечернем воздухе.
-Почему боя не будет? – раздраженно спрашиваю я у переговорщика, - Что это значит?
-Ты зашла слишком далеко, и Хозяин обеспокоен, - скучающим тоном говорит Всадник, - Он велел отступить нам, не мучить тебя, исчезнуть и предоставить тебя ему. Он наблюдает за тобой.
Я чувствую, как волосы на затылке  встают дыбом от ужаса. Глупо говорить, что я не ощущала на себе в последние дни чей-то тяжелый взгляд из каждого темного угла в доме или на улице. Хозяин обеспокоен. Исчезнуть. Но…
-Это значит, что вы оставите меня в покое? – неуверенно спрашиваю я, - Я перестану бояться?
-Не совсем, - вампир улыбается, обнажая два ряда сверкающих зубов, - Мы перестанем мучить тебя, но мы никуда не уйдем.
Я ошарашенно смотрю, как лошади разворачиваются назад, растворяются в темноте вместе с гончими и своими всадниками. Вампир вскакивает в седло и медленно движется вслед за ними.
-Подождите! – кричу я им вслед, чувствуя, как тьма сгущается, словно чудовища уносят с собой гигантский фонарь, - Так нечестно!
-Проснись, Варвара, - два глаза-луны сияют ярче прежнего во мраке, - Просыпайся.
И пространство вокруг затапливает жидкой мглой.
***
-Кажется, у нее веки пошевелились.
-Тебе кажется, Алиса.
-Нет, правда! Смотри! Она открывает глаза!
Чья-то рука сжимает мои пальцы до боли, и я со свистом вдыхаю в себя воздух.
-Ой, - рука убирается, - Прости…
Сквозь туман я вижу силуэты двух человек. С каждым смаргиванием их очертания становятся все четче.
-Варя! – Алиса бросается ко мне, но берет себя в руки и нервно поправляет темные волосы. Улыбка получается кривой из-за дрожащих губ. Артем сидит на стуле слева, еще более взъерошенный, чем обычно. Его рука беспокойно комкает мою простыню.
-Варя… - говорит он, но теряет контроль над собой и отводит глаза. Алиса приходит ему на помощь:
-Мы так за тебя испугались! Мы с Артемом пришли к тебе после репетиции – мы оба участвуем в концерте – а у подъезда стоит Скорая Помощь. Твою маму всю колотило, она быстро запрыгнула в машину, даже ничего не сказала. Ну, мы и полетели на Тёминой машине…
-У тебя был…Обморок, - неуверенно произнес Артем, глядя в пол, - Ты была будто мертвой, даже губы посинели. Ты была без сознания, но будто бы в бреду. Врачи сказали, что никогда такого не видели. Если честно, они будто хотели позвать…Санитаров.
Последнее слово он произнес особой интонацией, и я устало закрыла глаза. Какая опустошенность внутри, какая боль во всем теле. Толстая медсестра не спеша заходит в палату, шурша спортивными штанами под белым халатом:
-Ребята, закругляемся. Варваре нужно поспать.
-Но она только что проснулась!
-Она проснулась? – вопль, топот – и мою шею поливают горячие слезы. Мама. Я предпринимаю попытку отодвинуть ее, но руки не отрываются от простыни.
-Вы меня простите! – могучие руки медсестры отрывают мать от моей койки, отталкивают к двери, одновременно сметая со стула Артема и подтягивая опешившую Алису, - Варваре Станиславовне нужен покой! Выходите, выходите, и не нужно на меня так смотреть!
Дверь захлапывается, медсестра, бубня под нос что-то о «непонятливых людях», готовит шприц. Я безучастно смотрю, как струйка лекарства выпрыскивается с острия иглы.
-Что это?
-Успокоительное, - сестра грубо трет  предплечье и вводит иглу. Я с отдаленным любопытством наблюдаю процедуру, не чувствуя ни капли страха. Сработало.
-Но мне не нужно успокоительное.
-Поговори еще! – медсестра швыряет шприц в мусорное ведро, с громким треском стягивает с рук белые резиновые перчатки.
-Вы слишком грубы с ними, - слабо произношу я, чувствуя, как веки смыкаются, - Они же любят меня.
Медсестра фыркает и всплескивает руками:
-Батюшки! Такой любовью и поубивать можно. Любовь – это любовь, а здоровье – оно одно и на всю жизнь.
«Какое интересное суждение», - со слабой улыбкой думаю я, прежде чем провалиться в глубокий сон.