IIX. Бодрствование. Конец безмятежности

-Варя!
-Варя!
-Нет, пожалуйста, - хнычу я во сне, - Оставьте меня в покое!
Темные силуэты преследуют меня, скачут тенями по стенам вокруг кровати, трогают меня черными лапами и мерзко хихикают. Я включаю ночник, но он не горит. Слабенький свет от дисплея телефона едва достает до черных пастей…
Я мчусь лисой по лесу, чувствую, что сердце готово выпрыгнуть из груди. Гончие уже совсем рядом, их зубы щелкают в паре сантиметров от пушистого хвоста… С нарастающим страхом я вижу, как вокруг меня смыкается кольцо. Ловушка захлопнулась. Гончие громко лают вокруг, и их лай способен сокрушить горы. Их лапы раскалывают землю. Я вжимаюсь в мох, обреченно слушая гиканье и свист охотников. Вот они. Мертвые лица, бледные кони, мои старые знакомые. Один из всадников, погнав свою лошадь рысцой, ловко хватает меня за ворот и, громко хохоча, швыряет на землю перед черным конем незнакомого мне всадника. Я поднимаю глаза на него и кричу от ужаса, увидев костлявую лапу, указывающую на меня.
-Варвара Станисланна, пора завтракать!
Солнечный свет хлещет по закрытым векам, я вздрагиваю и закрываюсь рукой. Медсестра Катерина Валерьевна, та, что колола меня в самый первый мой день, не отличается умом и сообразительностью, да и тактичностью не блещет. Я здесь уже третий день, и она второе утро будит меня то грохотом двери, то звоном посуды с завтраком, то бесцеремонным распахиванием дешевых занавесок. За эти три дня я узнала о ней все, что нужно знать о человеке. Зовут ее Катерина Валерьевна Сдобова, замужем пять лет, четверо детей. У младшей дочки – лейкемия, поэтому у этой женщины так очерствело сердце, ведь с мертвым комочком в груди легче, чем с живой мышцей. Катерина терпеть не может своих пациентов, да и не скрывает это, в общем-то – для нее это вечно жалующиеся, жрущие, воняющие ослы, каким-то образом виноватые в своих недугах. Впрочем, сложно сказать, что вообще любит Катерина – она постоянно ворчит. Правительство, врачи, скользкие ступеньки, хамоватые санитары, слишком тесные форменные халаты, с каждым днем становящиеся все теснее (очевидно, из-за тех самых «уродских булочек с сахаром из ближайшей кулинарии», которые медсестра постоянно лопает в перерыв). Пренеприятнейший человек, знаю, но я отношусь к ней с глубочайшим уважением только потому, что боюсь ухудшения качества лечения с ее стороны. В этом вся Сдобова – ты ей скажешь про грязное пятно на рукаве, а она тебя пырнет шприцем в глаз.
-Завтра тебя выписывают, - пообещал мой грузный целитель, ставя на прикроватную тумбочку тарелку манной каши, хлеб с маслом и стакан компота из кураги, - Главное, не забывай принимать витамины и лекарства, которые тебе пропишут – я больше не хочу тебя видеть в этой палате и, если ты снова здесь появишься, я вышвырну тебя в окно.
-Спасибо за завтрак, - я притапливаю алюминиевой ложкой кусочек масла, но он не желает растворяться в едва теплой каше. Сдобова тем временем трет мою руку проспиртованной ваткой, вкалывает лекарство и с видимым облегчением удаляется.
В палате я лежу не одна – параллельно моей койке стоит еще одна, на которой лежит довольно хмурый мужчина. Пару раз я пыталась с ним заговорить, но то ли ему совсем плохо, то ли он просто ненавидит людей – в общем, ничего из этого не вышло.
-Ты это брось, - отдернула меня вчера Сдобова, - Вишь, какой кислый. Язва желудка. А я тебе скажу – жрать меньше надо всякой гадости, тогда и с желудком порядок будет.
-Какая вкусная каша! – громко произношу я, разламывая злосчастный кусок масла ложкой. Пациент бросает на меня долгий ненавидящий взгляд.
День тянется жутко медленно, особенно для того, кто лежит, глядя в потолок. Три трещины. Девять пятен. Одна лампочка. На покрашенных в голубой цвет стенах – шесть белых пятен, один плакат «Мойте руки перед едой!» и тридцать восемь пупырышек от попавшей под краску грязи. Да уж, не дворец. В час дня на пороге появляется мама, такая осунувшаяся, что мне больно на нее смотреть. Она семенит к стулу рядом с моей койкой, садится, долго укладывает сумку то так, то эдак на коленях…И внезапно разражается громкими рыданиями.
-Мамочка, ну ты чего!- я хватаюсь за ее руку, умоляюще смотрю в покрасневшее лицо. Пациент с язвой смотрит на нас неодобрительно и слегка удивленно.
-Ох, Варя! – мама громко сморкается, вытирает глаза, размазывая тушь по щекам, - Ты так меня напугала! Я думала, что ты… Что ты… - рыдания.
-Мама, я вовсе не умираю, - мягко говорю я,  поглаживая ее запястье, - Просто небольшие проблемы с сердцем, так сказал врач. Мне делают специальные уколы, и я завтра выйду здоровая, как бык. Рассказывай давай, что хоть случилось за эти три дня?
Мама грустно улыбается, шмыгает носом и пускается в долгие рассказы. Бабушка купила йоркширского терьера, и он за сутки умудрился описать ее диван, прикроватный коврик и ванную. Дедушка очень недоволен, но не смеет спорить с бабушкой. Соседку слева, Раису Ринатовну, вчера тоже увезли на Скорой – инфаркт. Соседние детишки-близнецы разбили витрину магазина в доме напротив, и теперь их папаша должен хозяину кругленькую сумму – витрина-то была огромная. Я сижу и слушаю эти маленькие истории, улыбаюсь и киваю. Как же в жизни все сложно – и как просто. Ты мнишь себя главным героем, а параллельно тебе люди чувствуют то же самое. У каждого за плечами уникальная история, море слез и километры улыбок. Мамочка, думаю я. Каково бы ей было, если бы я и вправду умерла? От остановки сердца, к примеру. Сначала папа, теперь еще и я…Она бы наверняка продала эту квартиру или сдавала бы ее кому-нибудь за скромную плату, а сама бы переехала к бабушке. Вместе с ней бы вытирала лужи за терьером и ругалась бы на дедушку, что он много курит.
-…И ко мне постоянно заходят Артем и Алиса. Они такая хорошая пара, так красиво смотрятся вместе… Замечательные ребята.
Говоря это, мама не отрывает от меня испытующего взгляда, но я только улыбаюсь в ответ:
-Артем замечательный парень, а Алиса – чудесная девочка. Я люблю Артема, но как друга, и я ОЧЕНЬ хочу, чтобы у них все получилось.
«И когда это они успели?».
-Да, Артем – потрясающий мальчик, - вздыхает мама, - Я бы хотела такого зятя, если честно…
-Мама! – я закатываю глаза, мама хихикает.
-Они обещали зайти сегодня после репетиции к тебе. А я тебе принесла вот что… - мама вытаскивает из сумочки моток белых проводков и маленький плеер.
-Музыка! Мама! Спасибо! – я потрясенно оглядываю протянутую вещицу, словно божий дар, - Без музыки здесь тяжко… А книги?
-Я принесла несколько из тех, что нашла на твоей полке. Много я брать не стала, ты ведь уже завтра возвращаешься домой, - мама ставит пакет на покрывало и гладит меня по голове: - Я так рада, что у тебя все в порядке.
-Я люблю тебя мамочка.
-Я тебя тоже, Варя.
Двери закрываются, я бросаю ехидный взгляд на соседа по палате. Отвернулся к стене, демонстрируя упрямо выпрямленную спину. К нему-то никто не зашел за эти три дня. Бедняга. А есть ли вообще кто-нибудь у него? Я открываю рот, чтобы спросить, но осекаюсь и засовываю наушники в ухо. Simple plan. Да будет музыка!
***
Стук двери отрывает меня от чтения «451 градус по Фаренгейту», и я  поднимаю взгляд. На пороге – сияющие Артем и Алиса, в руках Тёмы – большущий букет лилий.
-Ну как ты, Варвар? – бодро спрашивает Алиса, и меня слегка коробит от такой фамильярности с ее стороны, - Завтра-то будешь присутствовать на концерте?
-А то, - я улыбаюсь Артему, киваю на букет, - Сдобова тебя сожрет.
 -Я тогда ей передарю его, - он заговорщицки подмигивает, - Лилии повкуснее будут, чем костлявый парниша. Куда их можно положить?
-Вон, банка стоит с водой на подоконнике, сунь туда букет. Медсестра этой водой кактусы свои поливает, но, думаю, они обойдутся на денечек. Рассказывайте, как репетиции?
-Велес шикарно играет, - объявляет Алиса, изящно садясь на стул, - Просто потрясающе. Тёма прав, она волшебница.
Артем виновато улыбается, отводит глаза. Его рука лежит на спинке стуле, он как-то мнется, ерзает, словно ему неуютно находиться здесь. Я смотрю на него внимательно, пока не перехватываю полный ревности взгляд своей одноклассницы.
А Алиса похорошела. Удивительно, как меняет любовь человека – светло-карие глаза светятся от счастья, черные волосы лежат мягкими локонами на плечах, на ней – желтое платье с нарисованными подсолнухами, а на смуглых щеках темнеет естественный румянец. Артем же наоборот выглядит слегка подавленным… или мне это кажется?
-Варя!
Я вздрагиваю и виновато смотрю прямо в глаза Алисы. Кажется, она слегка обижена:
-Ты спишь что ли?
-Нет, я просто задумалась, прости. О чем речь?
-Завтра, в пять часов, концерт. Во Дворце Молодежи. Я играю на виолончели, Артем – на скрипке, Велес – фортепиано. Только я играю с местной малышней из музыкальной школы – я как бы возглавляю их «оркестр» как выпускница. А Артем с Мариной – вместе.
Я опускаю глаза. Все вокруг такие талантливые, а я – Варя. Запах лилий наполняет палату, льется музыкой. Внезапно я чувствую обиду. Артем бы лучше ко мне почаще заходил, ведь я его подруга. И только он один знает мою беду! К кому мне идти, если не к нему? Кажется, он тоже думает об этом, потому что он и в самом деле подавлен. Странно, ведь у него появилась девушка, а он такой печальный. Зеленые глаза беспокойно бегают по палате, останавливаются то на блестящих хромированных ручках тумбы, но на покрывале, то на букете.
-…Нам еще нужно успеть сегодня заскочить в музыкальную школу, да и мне нужно платье посмотреть на выступление… - щебечет Алиса, весело наклоняя голову и закусывая губу, - Поэтому мы, наверное, пойдем!
-Алис, ты иди, мне еще кое-что нужно Варе сказать, - внезапно говорит Артем. Девушка удивленно переводит взгляд с него на меня и обратно, но решает быть тактичной. У нее еще будет время спросить его, что за такие личные дела у него с «ней». Артем провожает ее глазами и садится на стул. Рука неуверенно трогает мою руку, но тут же отодвигается:
-Ты как?
-А как я выгляжу?
-Паршиво.
-Вот ты и ответил на свой вопрос, - улыбаюсь я. Мы молчим,  глядя в разные стороны, молчим о чем-то важном, и я задаюсь мыслью, что же хотел он сказать.
-Где ты была на этот раз? – наконец спрашивает Артем, нервно скручивая кончик пододеяльника, - Что так вывело тебя из строя?
-Озеро. Кровь. Змеи, - на секунду я снова начинаю задыхаться, но овладеваю собой, - Вампиры. Боя не было. Мне не позволили.
-То есть как так – «не было»? – Артем оглядывается на соседа по палате, но тот только вздрагивает во сне, пуская слюни на подушку.
-Ну… - я хмурюсь, - Мне не дали вступить в битву. Мне сказали, мол, я слишком далеко зашла. Какой-то там хозяин  следит за мной и…
-Варя, ты сумасшедшая, - обреченно говорит Артем,  и эти слова бьют меня в самое сердце, - Какой еще «Хозяин»? В твоей голове хозяйка только ты!
-Нет, - я глотаю слезы, с силой моргаю, пытаясь справиться с ними, но у меня ничего не получается, - Ты говорил, что веришь мне. Я тебе доверилась. Я…
Артем молчит, смотрит в одну точку, под кожей на челюстях гуляют желваки.  Я чувствую, что протянутые мной руки в поисках помощи так и повисают в пустоте.
-Не бросай меня, - шепчу я, роняя слезы на подушку, - Я чувствую, что я слабею, пожалуйста, не бросай меня. Ты обещал… Мне так страшно…
Я утыкаюсь в подушку, сжав в кулак левой руки наволочку. Но его руки осторожно поднимают мою голову, вытирают рукавом слезы с глаз и щек. Я улыбаюсь дрожащими губами, он виновато усмехается:
-Прости. Я ведь и вправду обещал помочь тебе. Будет обидно, если такая девчонка пропадет.
Я прижимаюсь щекой к его теплой ладони, закрываю глаза.
-Не уходи, - прошу я.
-Но Алиса…
-Алиса подождет. Она знает, что ты любишь ее, она знает, что мы друзья…
-Я улетаю на месяц.
Эти слова разрезают воздух, словно молния, прочерчивают широкую огненную полосу. Волна золотистых волос падает на мокрое лицо, когда я вскакиваю на постели, сердце колотится в самом горле:
-Артем, как?..
-Папа. Он едет в Москву и хочет, чтобы я полетел с ним. Говорит, что я слишком талантлив для этих трущоб. Говорит, что попробует меня пихнуть туда, сюда… Чтобы у меня появилось достойное будущее.
-Но как же я? – голос становится капризным, - Как ты можешь - вот так?.. Оставить меня на произвол судьбы?
-Варюша, - Артем крепко сжимает руки, заглядывает в глаза, пытается найти там хоть искру понимания, - Пожалуйста, войди в мое положение, я не могу остаться – решается вопрос моего будущего, моей карьеры…
-Не бросай меня! – я почти требую этого, мотаю головой, капая слезами на поджатые колени. Этого не может быть, это просто невозможно. Сдобова что-то вколола мне, определенно – это все ужасный кошмар, и только…
-А Алиса? – хрипло спрашиваю я, - Вы только начали встречаться! Она не простит.
-Она понимает, - Артем склоняет голову, не отрывая блестящих глаз от моего лица, - Она тоже живет музыкой, и она все понимает.
Я судорожно вздыхаю, вытираю глаза, отдергиваю руки от него. В горле клокочет обида, но глубоко внутри разбухает страх. Растет, будто чудовищный цветок, пускает корни по трахее, распускается мощными бутонами в мозгу и солнечном сплетении.
-Но мы же еще увидимся?
-Я… - Артем покраснел, - После концерта Алиса поедет домой с родителями, а мы можем прогуляться вместе. Ну не грусти, Варвара. Я прилечу в августе, а до тех пор я буду писать тебе письма. Настоящие, бумажные. Хочешь? Только не грусти. Месяц – это не срок, я же не в армию уезжаю.
Я киваю, печально склоняю голову набок.
-Она красивая, - мямлю я, опустив глаза, - Алиса. Ты молодец, что выбрал ее. В смысле…Что… Ну, ты понял.
Артем усмехается, но ничего не отвечает. Я чувствую себя опустошенной, но понимаю, что это необходимо. Он талантлив. У него большое будущее. И мы все равно останемся друзьями. Мы молчим, за дверью гудят голоса, словно мы попали в пчелиный улей.
-Я никогда не замечал, какие у тебя длинные ресницы, - произносит Артем.
Я изумленно смотрю на него.
***
-Варя…
Я открываю глаза, приподнимаюсь на локте в постели. Светящийся циферблат часов показывает половину второго, и я в смятении потираю глаза. Что меня разбудило? Птицы за окном? Луна? Что? Я падаю на подушку и перекатываюсь на левый бок, намереваясь снова уснуть.
 И тут я чувствую затылком чей-то тяжелый взгляд. Настолько недобрый, что от страха леденеет спина. Я отчетливо ощущаю его на себе – он блуждает по лопаткам, раскинутым волосам,  вытянутым ногам, словно луч прожектора.
-Кто здесь? – шепчу я, широко открытыми глазами глядя в стену перед собой. Тишина. Стоп. Что это за звуки? Нет, кажется. Всего лишь шелест листвы… Я оборачиваюсь, обвожу взглядом палату и замираю. В темной полосе, на берегу ручейка лунного света, льющегося из окна,  я вижу силуэт в балахоне, такой высокий, что касается головой потолка. Незнакомый визитер стоит молча, лишь изредка покачивается, совершенно беззвучно.
-Кто здесь? – повторяю я, судорожно отыскивая плеер. Да, он светит слабее зажигалки, но пускай хотя бы он будет моим хранителем. Сосед по палате всхрапывает во сне, но я даже не моргаю. Тень не движется. Наверное, она боится света, который разрывает мрак серебристым крылом. Мало-помалу я успокаиваюсь, не сводя взгляда с пришельца.
-Думаешь напугать меня? – шепчу я, засовывая в уши наушники и включая музыку, - Дешевые фокусы, это не для меня.
Страх отступает под натиском женского нежного голоса. Я не отрываю взгляда от ночного гостя, и в голову приходят воспоминания о прочитанных в детстве книгах. Морра. Было в одной из них такое чудовище, которое никто не любил, потому что оно было самым холодным и оттого – самым одиноким существом на планете. Кто знает, страдает ли эта тень от одиночества или же вообще ничего не может чувствовать? Реальна ли она или это просто плод моего больного воображения?
-Я видела вещи и пострашнее, - шепчу я, - Поэтому я не боюсь тебя. Спокойной ночи.
Глаза беспокойно закрываются, дрожащие ресницы медленно опускаются, как снег на землю. Луна мирно освещает двух спящих людей и пустую палату.

***

Мою выписку погода встретила проливным дождем. Стихия ревет, беснуется и швыряет грозди дождевых капель в окна, машины на улицах ползут медленно, опасливо заглядывая сияющими глазами-фарами за повороты. Я грустно провожаю взглядом серые улочки, выглядывая их за водяной завесой, струящейся по окнам такси. Таксист – молодой татарин – постоянно ругается, сводя угольно-черные брови к переносице:
-Ну и погода! Ну и погода! Вот вам и русское лето, тьфу! Уже в июле можно собирать чемоданы и сматываться на зимовку!
-Зря Вы так, - смеется мама, -  Иногда стоит действительно жаркая погода…
Жара – не жара, а вот меня больше всего огорчает эта чопорная зелень повсюду. Зелень, зелень. Темная, светлая, пыльная, свежая. Где душистые цветы черемухи, сирени, вишни и яблони, деревьев, которые радовали весной глаз? Где они теперь? Затерялись в однообразном изумрудном ковре. Глянь вправо, глянь влево – сплошная скука. Я прикладываю пальцы к холодному стеклу, следуя ими за лениво ползущей по ту сторону окна капелькой.
Потрепанная «хонда» сворачивает в наш двор, неуклюже паркуется между двумя соседскими машинами, татарин оборачивается ко мне, сияя улыбкой:
-Ну, прощай, кукла! Не болей больше.
Я вымучиваю улыбку,  выскакиваю под проливной дождь. Кукла? Что еще за кукла? Наглость первостатейная. Мама выходит следом, расплатившись, и виновато мне улыбается.
-Если бы ты знала, как мне было без тебя скучно, - говорит она, когда мы, наконец, переступаем порог теплой квартиры. Я вдыхаю родной аромат кухни и улыбаюсь, прижимая к себе пакет с книгами:
-Мама, я-то как скучала. По тебе, по твоей стряпне и по мягкой постельке…
-Хочешь вкусненького? – мама натягивает домашнюю водолазку, заботливо меня оглядывает: - Ты очень похудела. Я сделаю блинов и побольше.
Увидев мою сияющую улыбку, мама удовлетворенно кивает и исчезает на кухне. Матери, думаю я. Матери, матери. Это одно единственное слово торчит в голове, я перевариваю его, постоянно улыбаясь. Книги по полочкам, плеер на зарядку. Матери… Я поднимаю голубые глаза и чувствую, как собственный взгляд теплеет. Мы часто говорим о том, как мы одиноки, ищем чужих людей там, в каменном лабиринте, подстраивая романтические ситуации и сплетая с таким трудом паутины объятий и влюбленных слов, чтобы однажды все равно стать оторванными друг от друга. Мы так мало хотим, имея так много за спиной. Чаще всего за спиной – ведь повернуться лицом к мамам, будучи размазанными о собственные надежды, нам не позволяет гордость. Всегда виноват кто-то, но не мы. Главное – это иметь достаточно мудрости, чтобы выслушать мамины советы и принять их к сведению, а не отплевываться от них, как ершистый подросток.
Я бросаю короткий взгляд на стену над кроватью, но Ловца не нахожу. Странно, ведь я попала в больницу именно по его вине. Я заглядываю под кровать, за кровать, обшариваю ящики. Нет, его нет. В душе начинает шевелиться неприятный червячок:
-Ма-ам!
-Что, Варь?
-А ты случайно не убирала моего Ловца Снов, который всегда висел у меня над кроватью?
-Нет, не убирала. А что?
-Да нет, ничего…
Я закусываю губу, пытаясь побороть нарастающую тревогу. Пропал, он пропал. Как теперь я завершу дело? Что мне теперь делать? Пальцы набирают номер, в телефоне звучат долгие гудки.
-Алло?
-Тём, это я.
-Варя? У меня репетиция, я очень занят.
В трубке кто-то громко кричит, слышен грохот и детский плач. Артем тихо выругивается и охает:
-Ой, прости. Не хотел матюкаться.
-Да хоть на всех языках мира… Артем, Ловец пропал!
-Пропал? Как пропал?!
Я громко вдыхаю воздух, радуясь, что завладела его вниманием, и скороговоркой рассказываю о возвращении домой, выписке, обнаруженной пропаже. Он внимательно слушает, иногда только отпуская в телефонную трубку короткое «угу», говоря этим, что ему интересно,  он действительно слушает.
-Артем, что мне делать? – я угрюмо вытираю пару слез, надуваю нижнюю губу, сидя на полу у кровати, - Как я теперь закончу то, что начала?
-Для начала – прекрати реветь. Слезами горю не поможешь, - как он узнал? – Поищи еще раз. Наверняка, когда ты была в трансе, Ловца кто-то прибрал, а, может, ты и сама его отшвырнула. Твоя мама сказала, что у тебя были сильные судороги.
На фоне слышен звук настраиваемых инструментов, Артем цокает языком:
-Я побежал! Не теряй голову, вечером увидимся. Не забудь про концерт!
Я огорченно смотрю на гудящий телефон. Бросил трубку. В такой момент! С кухни тянет жареным духом, я с наслаждением принюхиваюсь и растягиваюсь на ковре. До концерта еще пять часов, так что объесться блинами и умереть от фуд-экстаза мне никто не запрещает.
***
До концерта всего час!
Я рассеянно смотрю вглубь шкафа, открыв рот и напряженно сощурив глаза. Наверное, я сейчас похожа на самого дебильного дебила на свете, пытающегося прочитать на вывеске слово «продукты». Что одеть? Что можно одеть на такое мероприятие? Я всегда за версту обходила концерты и тому подобную ересь, потому что от визгов ведущих у меня уши сворачиваются в трубочку, но где-то читала, что на концерты принято одеваться красиво. А что, если я выряжусь, как леди, а все вокруг будут в обычных джинсах? Или я одену обычный хлам, и тогда окажусь гадким утенком среди лебедей?
Я выгребаю всю одежду из шкафа, скидываю с плечиков джинсовки, куртки и рубашки, руками расшвыриваю колготки, чулки, гетры и белье. Давно пора здесь навести порядок. Щелкает замок, дверь запирается. Теперь мне точно никто не помешает. Музыка надрывается во всю мощь, я натягиваю пару черных гетр, одну из множества перепутанных и порванных, чудом уцелевшую. С сомнением перевожу взгляд с туфель на кеды. Ведь мы идем потом гулять, разве нет? Туфли – в шкаф, высокие кеды – на ноги, полезайте. Черные шорты из брючной ткани, белая рубашка с галстуком, который я покупала однажды на один из Дней Самоуправления. Темные тени аккуратно подчеркивают складку на веках, карандаш и тушь оттеняют цвет глаз. Я взволнованно смотрю на себя в зеркало, рассеянно поворачивая щеколду на двери. Я никогда не красилась так ярко, и пускай дневной свет сожрет весь мой макияж – сейчас это выглядит действительно круто.
-Круто, - шепчу я сама себе, улыбаюсь и краснею. Мамина голова просовывается в щель между дверью и косяком, на мгновение ее глаза рассеянно ощупывают меня взглядом и только после теплеют:
-Неужели ты идешь на свидание?
-Мам, концерт, - я закатываю глаза, одновременно заталкивая в шкаф груду одежды. Вот еще, кто будет разбирать эту кучу? Точно не я.
-А домой тебя привезут?
-Тёма меня проводит, ведь он уезжает… - я внезапно грустнею, но стараюсь держать себя в руках, - Поэтому не жди меня рано.
-Во сколько у него самолет?
-В шесть утра.
Мама кивает, понимающе скрывается за дверью. Я смотрю на часы. Половина пятого. Скорее, скорее бежать! Ну почему я всегда опаздываю? Даже стоит мне встать пораньше на пару часов, я все равно опоздаю.
Дождь закончился, оставив после себя раскисшие улицы и приятную свежесть. Такой плохой погоды летом на моей памяти еще не было, и я уже жалею, что напялила шорты, а не толстые штаны. Дворец находится достаточно далеко от моего дома, поэтому я все ускоряюсь и ускоряюсь, постепенно переходя на бег. Нога с силой шлепает по глубокой луже, обдавая мутными каплями проходящую мимо парочку:
-Осторожнее!
-Простите, простите… - я рассеянно вытираю грязные капли с ног, хватаюсь за бок. Пешеходный переход. Я рвусь прямо под колеса, шепотом извиняясь перед всеми, кому доставила неудобства своей незапланированной пробежкой. Интересно, что чувствуют Артем с Алисой, стоя за кулисами? Наверное, они нервничают. Главное, чтобы Артем много не курил, приходит мне в голову мысль. Вонючий скрипач – это как-то не романтично. Тяжело дыша, я опираюсь на кирпичную стену местного книжного магазина. Еще немножечко, ведь крыша дворца уже совсем рядом, виднеется из-за крон деревьев.
Мимо проезжает побитая машина, из которой высовываются юные глупые рожи. Из окон несутся вульгарные словечки местечкового рэпа.
-Эй, малышка, поехали? – развязным полупьяным голосом кричит рыжий парень из машины, - Дорого не возьмем!
Я смеюсь, качаю головой и откидываю волосы с глаз. Мальчишки улыбаются в ответ, но решают оставить меня в покое, и их машина скрывается за поворотом вместе с музыкой. Наглость – второе счастье, думаю я. Наверняка машина тайком выведена из гаража отца или брата, ведь это так круто. Чаще всего именно из-за таких юных «водил» в больницы (да и морги) поступают несчастные люди.
Ноги снова несут меня во дворец, кровь шумит в висках, а сердце начинает нещадно колоть. Вот он, вот тяжелые дубовые двери, арочные окна. Я с трудом отворяю дверь и шмыгаю в прохладную темень холла.
Тощая блондинка на вахте устало поднимает глаза от газеты:
-Да?
-Благотворительный концерт, - переводя дух, говоря я, - Я зритель.
-По лестнице налево, первая дверь справа, - блондинка подозрительно меня оглядывает и снова углубляется в чтение. Я с любопытством оборачиваюсь за ее спиной, в глаза бросается бредовый заголовок бульварной газетенки: «СБОР УРОЖАЯ СО ВКУСОМ: пенсионерка Раиса Ивановна Балыкова выяснила, что помидоры лучше растут под музыку Шопена…». Я громко фыркаю и скрываюсь за колонной. Всегда любила местный Дворец за эту вечную прохладу, неизменную и прекрасную. Крепчает ли на улице мороз, жарит ли солнце – внутри всегда одна температура. Наверное, когда сами небеса разверзнутся огнем, а из земли брызнет лава – во Дворце Молодежи будет царить мрачная прохлада. Хоть какая-то стабильность в наше неспокойное время.
Я отворяю нужную дверь, попадая в маленький танцевальный зал, где обычно выступают младшие группы или проходят контрольные репетиции. Паркетный пол, прекрасная лепнина на белых стенах…и схематично нарисованный мужской половой орган на одной из колонн. Я глупо хихикаю.
Старая разбухшая дверь в зал. Я слышу взрывы аплодисментов, громкое вещание ведущего. Опоздала! Надеюсь, зал не заперли – обычно на первом же вздохе ведущих в микрофоны двери запираются на ключ, чтобы зрители не улизнули, не заплатив «по желанию» необходимую сумму. Нет, фуф. Открыто. Я осторожно тяну на себя двери, пищу, как мышка, услышав противный скрип. Гигантский зал полон теней, на сияющей сцене восторженный парень и не менее восторженная девушка с придыханием несут чушь по поводу «единения» всех присутствующих. Я сажусь на самый последний ряд, рядом с мрачными лицами пап, опоздавших на мероприятие и пыльными ящиками. Да уж, не VIP-зона.
-…И мы так счастливы…
-…Очень счастливы! – кричит девушка в микрофон, обдавая первые ряды звуковой волной.
-…Что сегодня здесь так много добрых сердец! Здесь, под одной крышей! – парень разражается совершенно безумным смехом, девушка сияет глазищами ярче, чем огни рампы.
-Что ж, и наши первые участники – младшая танцевальная группа «Люли»! Поприветствуем! – парочка удаляется со сцены под громовые аплодисменты, прожекторы теплеют с белого до персикового цвета. Я с улыбкой смотрю на маленьких девочек, неуклюже выбегающих на сцену в парче и тюли.
-Галюсь, давай сюда приземлимся! – перед моим взором появляется необъятный зад  одной из мам, танцующий влево и вправо, - Отсюда хоть снимать можно спокойно!
-Та далеко-о же!
-А «зум» на что? – шипит зад, поворачивается, и я вижу раскрасневшееся сердитое лицо: - Чего здесь уселась?
-Я зритель! – возмущенно шепчу я, смерив взглядом «Галюсю», худосочную брюнетку лет сорока. Полная леди раскладывает кресло слева от меня и плюхается в него, невзирая на стон деревянных ножек, ее подружка смущенно  садится по правую руку. В руках воинственной мамаши появляется камера, я то и дело слышу жужжание объектива.
-Моя Мусечка сегодня в первый раз выступает, - воркует жирный оператор, ерзая в кресле, - Ой, как она пляшет, как пляшет! МУ-У-У-СЯ! – ревет на весь зал женщина, и я чувствую, как краснею до корней волос, - МОЛОДЕЦ, УМНИЦА!
-Олесь, так ведь она и не услышала! – шепчет Галюся, и волосы на моей голове встают дыбом.
-Думаешь, громче стоит? – колоссальные легкие раздуваются, и я молю Бога, чтобы кто-нибудь заговорил в этот момент. Но нет, у Олеси проблемы с камерой, Олеся крайне возмущена этим, и я слышу тоненький свист выходящего из нее воздуха.
Смущенные девочки убегают со сцены, уступая место придурковатым ведущим, и я чувствую вибрацию телефона в кармане шортов. Это же сообщение. Артем!
«Ты тут?»
-«Да, на самом последнем ряду», - я молниеносно набираю СМС, поглядывая на соседок. Пара секунд затишья, и телефон снова вздрагивает.
«Сейчас я».
Мое сердце начинает колотиться. Точно, он же говорил, что в самом начале они выступают с Велес. Я с улыбкой наблюдаю за тем, как три ассистента выволакивают на сцену маленькое пианино. За ним важно вышагивает Марина Велес в замечательном платье, мерцающем в свете огней голубыми искорками. А вот и Артем! На сцене он выглядит совсем потерянным и еще более встрепанным, чем обычно. Я неотрывно смотрю на Марину, с завистью обвожу взглядом стройную фигуру, рыжие блестящие волосы. Она действительно красотка. Жаль, что стерва.
-Итак, позволим же вашим душам затрепетать в звуках восхитительной музыки! – кричит чудо-оратор, улыбаясь своей хорошенькой напарнице. Ведущая мечтательно улыбается, склонив микрофон в сторону больших колонок, и зал наполняется чудовищным электронным визгом.
-Саша, убери микрофон от колонки! – возмущенно рявкает ведущий, позабыв о работающем микрофоне, и Саша выходит из транса, сконфуженно тряхнув волосами.
-Итак… да. Два школьника – Артем и Марина – сейчас продемонстрируют свои удивительные музыкальные таланты, сыграв «Пляску Смерти» дуэтом! Похлопаем же им!
Огни, освещающие сцену, окрашиваются в темно-синий, словно сбрызнутые чернилами, и у меня перехватывает дыхание. В кристально чистой тишине зала нарастает вкрадчивое вступление. Вот она, Смерть, подкрадывается на цыпочках и резко срывает маску с лица, ужаснув присутствующим своим видом.
Марина и Артем отдались музыке, растворились в ней целиком, и я медленно схожу с ума от великолепия этого дуэта. Как, как эта жестокая и своенравная девушка может так чувственно играть на таком нежном инструменте? Пламенный голос скрипки мешается с хрупким пианино, музыка то кричит, то зловеще падает вниз. С огорчением и гневом я слышу комментарии собравшихся сбоку пап и двух дам:
-Ну и тягомотина…
-Неужели нельзя было сыграть «Собачий вальс»? Я вот в школе…
-Все только бы брякать на своих игрушках, лучше бы работу нашли.
-Вон мой, Вовка, хотел на балет пойти в пять лет, так я его ремнем отходил. Чтоб мой сын? В колготках? Под этих там…Как их…Лебедей…Не для мужиков это все!
-А этот лохмач вон как наяривает…
-Ле-есь, глянь, чо вытворяет парниша! – шипит Галюся, перегибаясь через меня.
-Фигня это все, - клокочет Олеся, -  Так любой бомж в переходе сможет.
Меня переполняет ненависть и возмущение, но я, щуря глаза, присматриваюсь к Артему. Он действительно очень выразительно играет на скрипке, страстно и самозабвенно, закрыв глаза и склонив голову набок. Руки Марины порхают над клавишами, словно две талантливые птички, она, наоборот, во все глаза смотрит перед собой, словно припоминает порядок нот. В какой-то момент яростные пики музыки растекаются в вялотекущую реку, но ее воды снова разбиваются о невидимые пороги. Скрипка играет все трагичнее, словно предупреждает о чем-то, а пианино тревожно шепчет в унисон. Я ежусь, представляя вереницу мертвецов, ведомых расплывшейся в вечной улыбке Смертью. Финальный плач скрипки, шажки пианино – и музыканты, улыбаясь, кланяются. Я на секунду глохну от бури аплодисментов. Все мертвецы загнаны в могилу, Смерть довольна, а зрители ликуют. Конечно, только те, что не лупили когда-то детей за желание танцевать балет.
Артем и Марина удаляются со сцены под руку, и я ревниво провожаю их взглядом. Алиса ему голову оторвет, если увидит эти обжимания…
Следующей выступает сестричка Артема, хорошенькая брюнетка с гигантскими зелеными глазами. В фонограмме я узнаю «My immortal», песню, которую я так часто слушала после отцовской смерти, и сердце ёкает второй раз за вечер. Голос девочки дрожит поначалу, но с каждым слогом все крепнет и крепнет. Я слышу легкий акцент, но только улыбаюсь.
Сколько бумажных самолетиков было сделано вместе с отцом, сколько перенято мудрости. Все те ссоры между родителями, когда я тряслась в шкафу от страха перед их возможным разводом, сколько  счастливых моментов. Мама никогда не толкала качели сильнее, чем папа, и после его смерти я больше никогда не взлетала так же высоко, как бы ни пыталась. Саша, сестра Артема, сжимает руки в кулаки, закрывает глаза от избытка чувств, а я ощущаю, как по щеке сбегает первая слеза, вытесненная другими.
Это чувство. Только тот, кто терял близкого человека, – только тот сможет понять. Когда ты смотришь в зеркале в собственные мертвые глаза, выцветшие от горя, и бежишь в шкаф, прячешься от боли, вдыхаешь запах знакомого одеколона. Когда, убедившись, что ты одна в квартире, хватаешь подушку и кричишь в нее со всей силы, чтобы хоть как-то сбросить напряжение. Я изорвала все свои любимые детские книжки, пытаясь сделать такой же прекрасный самолетик, какой делал отец. И в этой ужасной пустоте среди измятых листков бумаги в голову пришла только одна мысль:
-Больше никогда не будет таких же бумажных самолетиков.
Ты мог бы сказать так много, подумать так много! Ты мог бы вспомнить чудесные лекции о тех вкусных ягодах или грибах в лесу, какие он всегда читал, в каждом походе. Вспомнить каждое «Выше!», каждую рассказанную на ночь сказку и каждый неумело разогретый завтрак. Он делал каши с комочками и всегда приносил маме цветы.
Но вместо всех этих восхитительных деталей ты вспоминаешь только о самолетиках.
-Тебе нехорошо? – худощавая рука Галюси накрывает мою, и я смаргиваю последние слезы:
-Нет… Все хорошо, не волнуйтесь, - Я провожаю взглядом смущенную девочку, уходящую со сцены и вытираю ладонью щеки. Из груди вырывается судорожный вздох, соседка все еще с тревогой косится на меня, но я криво улыбаюсь, демонстрируя, что теперь-то уж все точно хорошо.
Музыка сменяет музыку, выступающие меняются так быстро, что я не успеваю запомнить, о чем они пели, какие стихи декламировали или что танцевали.  Только единожды я взбодрилась, завидев на сцене сияющую Алису. Два раза на сцену выплывал танцевальный квартет «Алле», состоящий из двух подтянутых юношей и двух стройных девушек. Папы вокруг встрепенулись и каждый их уход за кулисы провожали унынием, что немало меня забавляло.
-Уважаемые зрители, - уже несколько охрипшим голосом продолжает ведущий, - Мы начинаем сбор средств в пользу будущего ветеринарного центра – лучшей клиники для животных во всем нашем городе! Давайте обратим это в игру. Есть здесь кошатники?
Больше половины зала со смехом поднимает руки, ведущий притворяется, что тщательно их пересчитывает:
-Та-ак… А собачники?
Зал наполняется свистом и топаньем ног, активные собачники вскидывают по две руки, ведущий смеется:
-Так. А кто лучше – кошки или собаки?
Крики взлетают к роскошной хрустальной люстре под потолком, я затыкаю уши и смеюсь до боли в животе.
-Кошки! – кричат одни.
-Собаки! – вопят другие.
Ведущий пытается остановить войну между зрителями и громко успокаивает их в микрофон. Наконец, голоса утихают, только где-то в левой части зала завязывается небольшая потасовка.
-Хомячки! – пищит возмущенный детский голосок, зрители смеются и умиляются.
-Итак… Сейчас Саша пройдет по залу с корзиной от имени кошек… - глупенькая ведущая сияет улыбкой, демонстрируя нелепые плюшевые уши на голове и плетеную корзинку в руках, - А я – от имени собак. Позже мы пересчитаем деньги и получим ответ на древний вопрос «Кто лучше: кошки или собаки?». Три, два, один…
Что тут началось! Грохот закрываемых кресел, визги и вопли людей, возобновившаяся возня то тут, то там. Я вытаскиваю из кармана шортов смятую десятку и пожимаю плечами – иногда и от одного рубля зависит победа, так? Паренек подбегает к задним рядам, нетерпеливо трясет корзинкой, и я торопливо опускаю купюру на кучу других. Вот это я понимаю, вот это сбор. Никакого принуждения – чистая игра на соревновательной основе. Проходит двадцать шумных минут, прежде чем ведущие возвращаются на сцену с переполненными корзинами, раскрасневшиеся от удовольствия и усталости.
-Ну что ж, кошечка Саша и песик Дима – то есть, мы – удаляются на подсчет за кулисы, а сейчас – музыкальная пауза! Последнее выступление на сегодняшний вечер, Артем Морозов и его волшебная скрипка в чудесном исполнении Линдси Стирлинг «Crystallize». Поаплодируем!
Я расплываюсь в улыбке, глядя, как Артем очаровательно взъерошивает свою темную шевелюру и машет знакомым в толпе со сцены. Кажется, он пришел в себя. Свет в зале гаснет, Артем снова становится серьезным, поднимает скрипку…
И я закрываю глаза.
***
-Ты просто потрясающе сыграл.
-Думаешь? Я сплоховал в паре моментов.
-Глупости.
Я подставляю лицо свежему вечернему ветру. Мы сидим на мосту городского канала, едим чипсы из огромной пачки, провожаем закат. Небо над городом играет акварелью, разводит невидимой кистью красные и синие тона, пламенеет желтым диском на горизонте.  Я чувствую, что начинаю слегка мерзнуть, но не подаю вида, как можно быстрее болтая посиневшими ногами.
-Просто невероятное ощущение, - задумчиво произносит Артем, разглядывая изогнутый диск картофелины, - Уже завтра я буду совершено в другом городе, среди совершенно других людей. Как рыбка, которую переносят в чужой аквариум.
-Тебе страшно?
-Нет. А тебе?
-Мне страшно, - я чувствую, как осколки чипсов режут мне язык и морщусь, - Мне страшно, что теперь не будет такого человека рядом, который выслушает твой бред и утешит. И который поверит.  Возвращайся поскорее, если хочешь застать меня в здравом уме.
Артем криво улыбается. Я грустнею, слегка ослабляю галстук и ловлю на себе взгляд зеленых глаз.
-Что-то не так?
-Наоборот, - Артем качает головой, - Ты сегодня просто потрясно выглядишь. Одевалась бы ты так же всегда, тогда ты бы имела не меньший успех, чем Велес.
-То есть, меня красит только одежда?
-Это ты красишь одежду, и не только ее.
Я чувствую, что краснею и делаю вид, что поправляю заколку в волосах. Прямо над нами пролетает стая угольно-черных стрижей, взрезают небо, пищат и панически мечутся из стороны в сторону. Крик стрижей – самая первая моя ассоциация с летом, самая главная.
-Уже июль… - вздыхаю я.
-Месяц пролетит быстро, - Артем закуривает, выпускает изо рта дымные колечки, - И я снова буду рядом, чтобы тебе помочь. Годится?
-Ты не обязан быть сиделкой, - фыркаю я.
-Я обязан быть другом, - голос Артема становится серьезным, - Будь сильной, пока меня нет. Если я вернусь и не найду Варвара, а найду только пациентку психиатрической клиники Варвару Станиславовну Лисицкую – я лично тебе сделаю лоботомию, а потом прибью. Годится?
-Годится.
Мы жмем руки. Артем смотрит на дисплей телефона и недовольно морщится:
-Уже десять часов. Мне пора домой, иначе вставать аж в четыре…
-Зачем так рано? – я спрыгиваю с каменной перегородки моста на тротуар, и мы идем в сторону моего дома.
-Моя мама – настоящая паникерша, вот почему. Да и на отца полагаться глупо. Еще проспит…Так я разбужу его в четыре и буду знать, что он точно приедет в пять.
Воздух пропитан расставанием и ароматами надвигающейся ночи, я внезапно протягиваю руку к Артему:
-Дай мне сигарету.
-Нет.
-Дай! Пожалуйста. Мне кажется, что именно сейчас было бы неплохо покурить, чтобы завершить общую картину.
Артем колеблется, но все-таки вытаскивает из кармана мятую пачку «Bond» и протягивает мне сигарету. Среди оранжевых фильтров я вижу стебелек ромашки и хмыкаю.
-Мне никогда не понять, что на уме у психов, - произносит он, поднося ко мне трепещущий огонек зажигалки: - Но ты бросай, ладно? Ничего хорошего из этого не выйдет.
-Я обязательно брошу, как только разберусь со всем этим, - шепчу я, выдыхая облако дыма, - Но не сейчас.
И на меня обрушивается именно то, что я хотела, словно, наконец, все части паззла встали на место. Из школьного садика пахнет зелеными кислыми яблоками, из скверов – розами и фиалками. Где-то вспархивают птицы, шелестят шинами по асфальту машины.  Вокруг сияют тысячи горящих огней: окна, фары, фонари, гирлянды, мерцающие в декоративном хмеле ресторана. Я медленно смакую дым, ничуть не наслаждаясь его вкусом, но упиваясь моментом. Этот день я не забуду, думаю я. Так и должно быть.  Мы всегда заранее знаем, что тот или иной момент навсегда отпечатается в нашей памяти.
Мы подходим к моему подъезду,  Артем крепко обнимает меня. Я прижимаюсь к нему, вдыхаю запах сигарет, кожаного футляра скрипки и парфюма.
-Варя, держись, - глухо говорит он, - Ты ведь самая сильная девочка из всех, что я знаю.
-Я буду держаться, - шепчу я ему в ухо, - Не волнуйся за меня.
Артем отстраняется, грустно улыбается и ерошит мне волосы. Заколка со звоном падает на асфальт, и я точно знаю, что больше ее не увижу – в такой-то темноте попробуй, найди ее.
-Заходи скорее, - говорит он, - До августа.
Я с невыразимой печалью смотрю ему в спину, захожу в слабо освещенный подъезд и поднимаюсь на свой этаж. Ноги едва поднимаются, и я смотрю в окошко, то самое, через которое я смотрела когда-то, идет ли он за мной. Тысячу лет назад.
В сгущающихся сумерках далеко-далеко на улице вспыхивает крохотный огонек сигареты.
***
Пять утра.
Будильник орет, как потерпевший, я вскакиваю, потираю глаза. Быстрее, быстрее. Джинсы, рубашка, кеды. Я в спешке хватаю телефон и пишу Артему:
«Еще дома?»
В предрассветной тишине щелкает дверной замок, я бегом спускаюсь по лестнице, быстрым шагом иду по улице прочь от дома. Телефон жужжит, я выуживаю его из кармана и читаю СМС:
«Едем. Папа молодец. Зачем так рано проснулась»
Я улыбаюсь, быстро-быстро строчу сообщение в ответ:
«Буду провожать тебя с земли. Удачной посадки»
Как хорошо в городе рано утром! На улицах совершенно пусто, в спящей тишине слышен только шорох капель, оставшихся после ночного тумана и стекающих с деревьев. Я заворачиваю за угол, нервно смотрю на часы. Пять двадцать. Времени  вагон. Я тихонько отодвигаю порванную сетку в заборе, пролажу на территорию заброшенной стройки и прохожу к подъезду без двери. Здание целиком отстроено, все, кроме окон, дверей и…жильцов. Непонятно, почему стройку остановили, но теперь в шестнадцатиэтажном здании живут только наркоманы и бомжи, а могли бы жить большие семьи. Я тяжело поднимаюсь по ступенькам, отсчитываю этажи. Первый, второй… Все вокруг засыпано мусором и медицинскими отходами. Пятый, шестой, восьмой… Мышцы ноют, я задыхаюсь с непривычки. Одиннадцатый. Вместо лифта – зияющая пасть шахты, черная, как глотка чудовища, пахнущая разлагающимся мусором и сыростью. Пятнадцатый, шестнадцатый. Я едва держусь на ногах, но зато здесь чисто. Видимо, ни один уважающий себя наркоман не станет ради кайфа подыматься на самую вершину. Я брезгливо ступаю на грязную ступеньку, поднимаюсь по металлической лестнице на чердак, спугивая не менее сотни голубей.  Наконец-то, крыша. Я с благодарностью вдыхаю свежий воздух, встревоженные птицы все еще кружат  вокруг меня, постепенно возвращаясь в насиженные местечки, а я восхищенно оглядываю окрестности. Как же красиво. Город переливается восходящим солнцем, отражающимся в окнах и зеркальных стенах, небо – чисто вымыто. Я раскидываю руки в сторону, представляя, что я лечу, позволяю ветру пригладить несобранные в спешке волосы. Шесть ноль пять. Где же он?
Я слегка волнуюсь, оглядываюсь по сторонам и вижу его. Огромную птицу, гудящую в утренней тишине, взлетающую все выше и выше… Я восхищенно смотрю вслед самолету. Где-то там, в чистом уютном салоне сидит Артем, заспанный и недовольный ранним пробуждением, но возбуждённый предстоящей высадкой в Москве. Я вскидываю руку над головой, загоняю все свои страхи внутрь, да поглубже. Сейчас им не место здесь, в нежном рождении нового рассвета.
-До августа, - шепчу я вслед гигантской птице.
Город вспыхивает, подожжённый солнечным светом.