Афганец

На непокрытую голову падает серебристый снег. Оседает на русых густых кудрях, на усах, на вьющейся бороде. Серые глаза смотрят на меня в упор. Крупный, высокий, красивый! Только стоит он несколько странно: корпус сильно наклонен вперед.

Утреннюю толпу, как ненасытная пасть чудовища, заглатывает вход в метро. В ожидании очереди на заклание рассматриваю бородача. Наконец достигаю его пристанища.

Опирается на костыли. Правая нога выше колена ампутирована. Штанина заколота пластмассовой бельевой прищепкой. На груди неровно выписанный печатными буквами плакат: “Помогите офицеру-афганцу собрать деньги на протез!”.

Глаз не отводит, улыбается, смотрит прямо в лицо. Молодой, роскошный, белозубый! Представляю, как он выглядел до ранения, с двумя ногами!!!

Толпа обтекает его со всех сторон. Островок безопасности становится все уже. Пассажиры ненароком цепляют его сумками и локтями. Не до церемоний: утренний час пик. Торопятся, толкаются, но подают охотно.

Девушки, наверное, сходили с ума?! Не давали проходу?! Раньше, сходили, когда был здоров и крепок.

Краска стыда заливает мне лицо. Лезу в карман, торопливо нащупываю смятую шелестящую купюру. За державу обидно! Здоровых мужиков — в пекло, искалеченных — на произвол судьбы! “Загнивающий Запад” после таких побоищ отправляет солдат по реабилитационным центрам, лечит, учит, протезами обеспечивает, восстанавливает, приноравливает к нормальной жизни.

По утрам притормаживаю на входе в метро. В кармане лежат заранее приготовленные монеты. Сколько же времени потребуется ему, чтобы собрать деньги на протез?!

Вечером вижу его стоящим на том же месте. Серое лицо. Тусклый взгляд. Выглядит усталым. Целый день скакать на одной ноге! Такое и здоровому не под силу!

В дурном расположении духа возвращаюсь домой. На недоуменные взгляды домашних рассказываю о встрече.

— Нашла кого жалеть! Это же настоящий бизнес!

— Бизнес не бизнес! Вы этого мужика в глаза не видели! А туда же!!!

— Знаем мы этого мужика. Просит милостыню на разных переходах в метро. И никакой он не афганец! Профессиональный побирушка! Попрошайничеством зарабатывает себе на жизнь.

— Да на побирушку он вовсе и не похож! Загонят обстоятельства в угол, поневоле встанешь с протянутой рукой!

— Нормальный мужик с протянутой рукой на виду у всех стоять не будет! Хотя конечно! Это тебе не на производстве вкалывать! Да за это время, что он стоит, на десяток протезов насобирать можно!

— Да вы просто не представляете, сколько стоит качественный протез?! И куда можно устроиться работать с таким увечьем!

— Да хоть газеты в киоске продавать! Мало ли на свете специальностей, где требуются голова и руки?!

— Вас вон с руками и головой лишний раз в магазин не сгонять и к мусоропроводу мусорное ведро не заставить вынести! Вы и не представляете, какие у воинов-инвалидов проблемы с трудоустройством?!

Смотрят с насмешкой и снисхождением:

— Это ты не представляешь! Вернее, не хочешь. Ты-то хоть помнишь, когда закончился Афганистан?! Сколько ему лет?! Ты на его физиономию посмотри!

Эксперты хреновы! У нас и здоровому работы не найти! А уж искалеченному — и подавно! На душе осадок! Будто на меня опрокинули ушат помоев…

Время идет, а афганца у метро все нет. Может, случилось что? Куда же он подевался?! Ничего не могу с собой поделать. Как он выглядел, когда был, как все, здоровым? Чем занимался, в чем ходил?

Пытаюсь представить его на пляже играющим в волейбол. Загорелый, мощный золотистого цвета торс. Крепкая рука отбивает мяч. Девушки не сводят восхищенных глаз…

Или на танцплощадке. Двигается уверенно и легко. Рослый, волевой, сильный. Рядом с ним любая выглядит беззащитной... С таким как за каменной стеной…

Или на аллее парка. Русоволосые ребятишки, мальчик с девочкой, с воплями и криками бегут навстречу. Словно разноцветные мячики ловит и по очереди подкидывает их в воздух. Потом сажает на плечи, катает, изображая сноровистую лошадку.

Интересно, какая у него специальность? Кем он был до того, как получил увечье? Где работал, с кем встречался, какая у него семья?! Кто ждал его, когда приходил домой? Жена, сестра или любящая старушка мать? Инвалид-афганец не выходит из головы!

Как попал он в Афганистан? По приказу или добровольцем?! В сознании многих тогда считалось почетным выполнить перед Родиной интернациональный долг.

Представляю, что потом чувствовали они, воины-интернационалисты?! Заявились в чужую страну. Поубивали чужих мужей, оставили ребятишек без отцов и кормильцев. Лишили матерей сыновей. Под лозунгами об интернациональном долге или защиты собственных рубежей!

Бедные! Каково им было потом? Изувеченным, оболганным, опозоренным, брошенным на произвол судьбы! Очередная постыдная страница нашей истории.

Как, когда, при каких обстоятельствах получил увечье? Водил в атаку взвод?! Прикрывал отступление товарищей, принял на себя огонь? Вместе с моджахедами подорвал себя гранатой? Или, истекая кровью в чудовищную жару, вынес из стана врага у него на руках умирающего друга? Как встретила его девушка, наверное, как и Родина, отправившая его на эту неправедную войну?!

— А я вас сразу заприметил. Вы так активно стараетесь мне помочь. Еще немно-
го — покину эту Голгофу… Да и вступительные экзамены на носу. Попробую на филфак!

Из кармана пиджака торчит в мягкой обложке книжка. Филфак?! Борхес?! Надо же! Оказывается, он еще и интеллектуал!

— Вам что, тоже нравится Борхес?

Будто за спиной появились крылья. Вечерами после работы задерживаюсь возле него.

Изменился, помолодел. В глазах незнакомый счастливый блеск.

Кажется, шипы протыкают сердце. Роза на длинном стебле пламенеет в его руке. Молча протягивает ее мне. Таинство Парацельса: пепел превращается в розу.

— Да что с тобою происходит? Ты хоть слышишь, что говорю? Сама не своя, взвинченная, дерганая. В каких эмпиреях ты витаешь? Ни сына, ни меня, никого в упор не видишь? Уходишь ни свет ни заря. Являешься на ночь глядя! Влюбилась, часом? С тебя станется! У нас на Руси мужик раз бьет — значит, любит! У вас, баб, по-другому! Сложнее! Думает, жалеет, ан нет, оказывается — влюблена!

На носу двадцатая годовщина вывода из Афганистана советских войск. Об этом пишут и говорят, устраивают всевозможные дискуссии. Маститые убеленные сединой генералы тщетно пытаются обосновать необходимость ввода в чужую страну советских войск.

На переходах, на станциях, в вагонах метро мелькают люди в камуфляжной форме. Собираются группами, поют. Не песни Отечественной, которые пели со всей страной. Свои, только известные им песни. С надрывом, со слезой. Насколько способна петь в искалеченном теле на неправедной войне искалеченная душа.

В вестибюле метрополитена сталкиваюсь с афганцем. Возле него топчутся двое мужиков. Один заметно хромает, а у другого вместо руки протез. На плече хромоногого висит гитара.

Этих двоих из их четверки приметила давно. Играют на разных площадях квартетом.

— Поехали! Си-бемоль. Начали…

Специальная терминология заставила притормозить. Усиленный динамиками баритон рокочет над площадью. Поставленный голос, проникновенный текст, профессиональная аранжировка песен.

Квартет мужчин в камуфляжной форме самозабвенно отыгрывает репертуар. Ясные глаза, обветренные лица. Не пьяные, не под кайфом. На смену певцу приходит трио: ударник, гитара и бас-гитара. Виртуозная дробь сотрясает воздух.

— Какого рожна с подобной техникой стучать на площади? С такими данными нужно играть в джаз-клубе у Голощекина!

Толпа гудит, требует продолжения концерта. Обрубок, взмахивая руками, выстукивает сложнейший ритм. Гитарист на негнущихся ногах. Рука баритона безжизненно вытянута вдоль тела. Вот такой певческий коллектив!

—Ты бы, парень, сменил пластинку! Ты что, из пеленок в Афганистан?! Не восьмидесятые! Двадцать первый век на дворе! Понимаю, и тебе не сладко. Каждый зарабатывает, как может, но… Ты ведь по пьяни под колеса попал…

В голосе хромоногого звучит сочувственная издевка. Мужики минимум лет на пятнадцать старше.

Ловит мой взгляд. Уже спиной чувствую: краснеет…

Станция метро закрывается на ремонт. Долгое время использую наземный транспорт. После реконструкции в павильоне метро появляется добавочный эскалатор. Утренняя давка и суета становятся ощутимо меньше. Одноногого инвалида на станции больше нет.

Насобирал денег на протез? Женился, устроился на работу?! Я по-прежнему думаю о нем.

Возвращаясь от приятелей иным маршрутом, на переходе с одной ветки метрополитена на другую, издали вижу знакомую фигуру. Зубы пожелтели и не сражают ослепительной белизной. Кудри поседели и не блестят. Брюки пообтерлись и полиняли.

На груди тот же незатейливый плакат. Правда, текст его несколько изменен: вместо офицера-афганца значится воин-интернационалист. Увидел. Узнал. Отводит взгляд.

Через несколько лет я вновь сталкиваюсь с ним. Снег покрывает поседев-
шие, плохо расчесанные бороду и кудри. Столетней давности в застарелых разводах куртка, потертые, с выбившейся бахромой штаны, вытертый засаленный воротничок неопределенного цвета фланелевой рубашки.

Опирается на костыли. На груди корявыми буквами плакат: “Подайте калеке на пропитание!”.

Опустила голову. Прошла мимо.