Эскапелья Дорельяно. Часть десятая

Эскапелья Дорельяно (Escapella de Aureliano)



Часть десятая (Decima parte)


Глава 1.

Лёгкое покачивание вагона. Заляпанное грязью стекло. Затянутое тучами небо. Голые ветки на холодном ветру. Редкие полустанки. Стылые поля. Миша глядел на них из тёплой вагонной полудрёмы.
На половине пути из нависших туч посыпался первый снег. Редкие снежинки летели по ветру – слишком редкие, чтобы образовать метель. И белого покрова они не образовывали, теряясь в опавших листьях и по-летнему зелёной траве.

Станция назначения. Миша покинул вагон. Знакомая платформа, знакомые трещины в асфальте. Ветер ослабел и закрутился на месте; снежинки падали, скользили по асфальту, останавливались и не таяли. Платформу покрывали белые завитки.
Шла уже вторая половина дня – короткого зимнего дня. Чтобы добраться до Володиного дома засветло, надо было пошевеливаться.
Тёплая одежда защищала от холода. Ветер выдувал из лёгких городской смрад, а из головы – городские заморочки. В сознании расчищалось место для тихого умиротворения, а в душе зарождалось новое, доселе неведомое ощущение ПРАВИЛЬНОСТИ ВСЕГО ПРОИСХОДЯЩЕГО. Впервые в жизни Миша ДЕЛАЛ ВСЁ ПРАВИЛЬНО, в ПОЛНОМ соответствии со СВОИМИ желаниями. ПОЛНАЯ гармония внешнего и внутреннего мира. Жутковатое ощущение, сопоставимое с невесомостью.
Домики станционного посёлка, гаражи, разбитая дорога. Всё знакомое и незнакомое. Никогда ещё Миша не был тут зимой.
Лес. Такой же знакомый и незнакомый: голый, пустой, прозрачный. Ветер затихал: верхние ветки ещё покачивались, нижние были неподвижны. Снег сыпался, не переставая: рваной простынёй укрывал дорогу, скапливался в углублениях, похрустывал под ногами. Чистый лист, с которого начинается новая жизнь. Блаженная тишина. Светлая пустыня. Лишь далеко впереди – фигурка одинокого прохожего…

Прохожего? Миша очнулся от размышлений. Какого прохожего? Здесь? В это время? Года и суток? Сколько раз ходил он по этой дороге от станции до Володиного дома и от Володиного дома до станции – и ни разу не встретил ни одного прохожего. Летом. В солнечную погоду. Среди бела дня. А сейчас зима, холод, снег, чёрные тучи и дело к вечеру. Может, померещилось? Нет. Фигурка по-прежнему темнела вдали.
Кто бы это мог быть? Кто-нибудь из посёлка, может, даже знакомый? При других обстоятельствах Миша с удовольствием подошёл бы, поговорил, узнал последние новости, но сейчас ему было не до того. Сейчас он хотел быстрее добраться до Володи и решить самый главный, жизненно важный вопрос.
Фигурка прохожего увеличилась, но не потому что он шёл навстречу, а потому что он шёл медленно, хотя и в том же направлении, что и Миша. На свежевыпавшем снегу виднелись его следы – расплывчатые, без чётких очертаний.
Миша решил обогнать неизвестного. Прибавил шагу – раз, раз, раз. По рыхлому снегу – хрум, хрум, хрум. Прохожий всё ближе, но узнать его невозможно. Тёмно-серая куртка с капюшоном, такого же цвета мокасины, чуть более светлые штаны. Всё обвислое, бесформенное, мешковатое. Уважающий себя человек такое не наденет. Наверное, какая-нибудь местная пьянь. И ноги волочит еле-еле. И не оглянется, хотя явно слышит, что кто-то его догоняет.
Миша прижался к противоположному краю дороги. Хрум, хрум, хрум. Шаг, шаг, шаг. Поравнялся, обогнал, выпустил из поля зрения. Быстрее, быстрее, быстрее. Уйти, оторваться, не быть узнанным. А этот пусть думает, чего хочет. Кто бы он ни был.
– Простите, это дорога на посёлок …? – послышалось сзади.
Миша остановился так резко, что едва не полетел носом вперёд. Изумление его проскочило все мыслимые и немыслимые границы. Причин для такого изумления было две.
Первая – сам вопрос, вернее, где и когда он прозвучал. Дорога и впрямь вела в названный посёлок, только в этот посёлок и более никуда (не считая Володиного дома, конечно). От станции до посёлка –десять километров. Десять километров по заснеженному лесу в преддверии холодной зимней ночи. Людей на дороге нет. Если бы не случайно оказавшийся здесь Миша, спросить, куда она ведёт, было бы не у кого. Выяснить, как добраться до посёлка, следовало заранее. Соваться же в морозную темень на авось было весьма неразумно, крайне рискованно, если не сказать смертельно опасно.
Второй, даже более значимой причиной Мишиного изумления оказался голос, этот вопрос задавший. Высокий, чистый, хотя и приглушённый, будто из-за стены. Голос девушки, Мишиной ровесницы!
Миша обернулся. И правда, девушка. Лица не видать: верхняя половина затенена огромным капюшоном, нижняя замотана широким шарфом – лишь кончик носа торчит – однако под несуразной хламидой каким-то образом угадывается девичье тело… Блин, чего я молчу – надо же ответить!
– Да-а-а… – ошалело покивал Миша.
Покуда он разглядывал девушку, девушка разглядывала его, поняла, что перед нею ровесник, и безо всякого стеснения перешла на “ты”:
– И ты идёшь туда?
– Да-а-а… Не совсем…
– Я тоже. Пошли вместе?
– Пошли.
Отказаться было бы невежливо. Да и не хотелось.
Девушка прибавила шагу, а Мише, наоборот, пришлось замедлиться. Ох, боком выйдет ему это замедление! По “малой” дороге он будет пробираться уже во тьме, а золотой свет заперт у него внутри. Но и девушка будет идти в той же тьме – одна! – от перекрёстка до посёлка! Пять километров! Нет, это невозможно! Проводить её, что ли? На ночь остаться у Марины или у Вани. К Володе отправиться утром, когда рассветёт. А почему бы и нет? Он теперь вольная птица: куда хочет, туда и летит. Хотя к утру, вероятно, дороги занесёт снегом…
– Тебя пригласили в гости? – спросил он у девушки.
– Нет, – мотнула головою та.
– Хочешь нагрянуть неожиданно, как снег на голову? Кто у тебя в посёлке: друзья, знакомые?
– А я иду не в посёлок, – огорошила его девушка.
– А куда? – снова изумился Миша.
– Есть тут одно местечко. Километра через три-четыре надо свернуть направо…
– Чего-о-о??? – Мишино изумление проскочило границы всех изумлений. – Ты идёшь… к Володе? – имя это он произнёс испуганным шёпотом.
Теперь изумилась девушка.
– Ты знаешь Володю? – сквозь шарф, скрывающий её губы, прошептала она.
– Ещё бы, – усмехнулся Миша. – Он мой дядя.
– Чего-о-о??? – девушка уставилась на Мишу из глубины капюшона. – Твой дядя? Погоди, – будто припоминая что-то, забормотала она. – Да-да-да, точно-точно… Миша? Ты – Миша?
– Да, а ты кто?
– Как бы тебе сказать? Начинается зима…
– А-а-а, вон оно что! – Миша собрался хлопнуть себя ладонью по лбу, но вовремя сообразил, что делать этого теперь не стоит. – Ты сбежала из дому? А сейчас идёшь к Володе зимовать?
– Ты поразительно догадлив, – то ли похвалила, то ли упрекнула его девушка.
– Постой, – сообразил Миша. – Откуда ты знаешь обо мне? От Володи? Значит, ты уже была у него?
– Была разок, правда, давно.
– А-а-а! – снова догадался Миша. – Я знаю, кто ты! Ты Женя! Он о тебе рассказывал…
– Женя? – переспросила девушка. – Да, можешь называть меня Женей. Тем более что…
– Это не настоящее твоё имя?
– Нет.
– А настоящего имени ты мне не откроешь?
– Познакомимся поближе, открою. А то, знаешь, не всем можно доверять… Кстати, а тебя-то каким ветром сюда занесло? Ты же должен быть дома.
– Я сбежал из дому, – честно признался Миша.
– Чего-о-о??? – парад взаимных изумлений набирал силу. – Сбежал из дому??? Когда?
– Сегодня.
– Сегодня??? Прямо сегодня??? Вот прямо сегодня утром ушёл из дому, доехал до станции, направился к Володе, а тут я…
– Точно, – покивал Миша.
– Но это невероятно! – изумление девушки переросло в какой-то дикий восторг. – Это что-то с чем-то! Это судьба!
Судьба? Да, это судьба. Судьба и Случай. Счастливый случай, о котором говорила Оксана. Встретить ребёнка, сбежавшего из дому, да не малыша, а ровесника, вернее, ровесницу, которая когда-то была влюблена в его дядю, а теперь с явной симпатией относится к нему самому, и всё это до прихода к Володе, до того как Володя велит ему убираться к родителям. Пускай велит: Миша, уйдёт бродяжничать вместе с Женей. Она знает тёплые местечки, в которых ни её, ни его не найдут никакие родители, никакая милиция, никакая опека. Судьба будто только и ждала, когда он сбежит из дому – да нет, какое там “ждала” – тащила, подталкивала, гнала пинками – а теперь протягивает ему поощрительную конфетку. Сладенькую такую конфетку. И конфетка, похоже, отвечает ему взаимностью.
– Это судьба, – согласился Миша. – Здорово, что мы встретились. Представляю, как удивится Володя, когда мы нагрянем к нему вместе.
– Ещё как удивится, – согласилась Женя.
– Он теперь не один, – поведал ей Миша. – У него жена. Её зовут Лера. Ты не ревнуешь? Она необыкновенная женщина. Она при… – нет, насчёт Капеллы говорить не надо. – Она принимает всех детей как родных. Всем становится мамой.
– И мне станет?
– И тебе, – кивнул Миша. – Мы же теперь вместе, да? – заглянул он в тёмную глубину капюшона.
– Да! – радостно выдохнула оттуда Женя. – Давай руку!
– Давай! Вместе свалимся на Володю…
– …как снег на голову!
Снег, польщённый таким сравнением, весело закружился вокруг ребят. Однако уже смеркалось. Задерживаться было нельзя.
– Женя, – Мишины мысли вернулись к первым её словам, – а зачем ты спросила меня, куда ведёт дорога?
– Чтобы остановить тебя, – засмеялась Женя. – А то ты так разлетелся.
– Да уж, – согласился Миша. – Ты хорошо придумала. Ты это… Я хотел спросить… Как оно вообще… бродяжничать? Очень трудно?
– Поначалу трудно, – ответила Женя. – А дальше как повезёт. Потом расскажу. Мы ещё за зиму наболтаемся.
– Тебя бы одеть получше, – покачал головою Миша. – А то что это на тебе такое? Куртка мужская – как мешок висит. И этот шарф… Я даже лица твоего не вижу.
– Увидишь, – пообещала Женя. – Может, я тебе даже понравлюсь, – робко добавила она. – Но только не здесь, умоляю. Здесь холод и снег.
– Холод и снег, – повторил Миша. – Пошли скорей.

До перекрёстка “большой” и “малой” дорог добрались уже затемно. Последний свет уходящего дня едва угадывался среди черноты деревьев и белизны снега. Каким-то шестым чувством Миша отыскал поворот к Володиному дому, напрочь заросший кустарником.
– Это и есть та самая дорога? – в очередной раз изумилась Женя. – Когда-то тут ездили машины.
– На моей памяти уже не ездили, – ответил Миша.
– Но почему вы её так запустили?
– Потому что… Нет, дальше-то она нормальная. Это только здесь, у поворота. Чтобы не ходили всякие… хм… плохие люди.
Последние Мишины слова почему-то сильно взволновали Женю.
– Да не бывает плохих людей! – закричала она, сдёргивая с губ чёрный шарф. – Бывает мало, очень мало, слишком мало любви!
Откинула капюшон, мотнула головой, и водопад золотых волос пролился на изящные плечи, обтянутые блестящим фиолетом.
Такого потрясения Миша не испытывал никогда. И это потрясение оказалось лишь одной полоской в радуге разнообразнейших чувств. Радость, недоумение, сомнение, недоверие, умиротворение, надежда, растерянность, досада, самоумаление, трепет, пиетет, восторг, единство со всей Вселенной и ещё много-много-много такого, что не имеет названий – во всех вариантах, оттенках и степенях. И радугу эту творил его собственный свет. Свет горел в Мишином сердце, потоками изливался наружу, отражался тысячами граней сознания и преломлялся миллионами осколков стеклянной стены. Миша стоял посреди ночного леса, окружённый ослепительным золотым ореолом.
Дар речи вернулся нескоро и не весь. Жалкие остатки.
– Tu? Pero… eres tu? (Ты? Это… ты?) – выдавил из себя Миша.
– Si, si, soy yo! (Да, да, это я!) – крикнула “Женя”, оказавшаяся Эскапельей, и бросилась ему в объятия.
Сладчайший поцелуй стёр из памяти все слова, да и сознание едва не покинуло Мишу. А Эскапелья оторвалась от него, забегала и запрыгала, размахивая руками, кривляясь и дразнясь:
– No me has reconocido, no me has reconocido, no me has reconocido, no me has reconocido… (Не узнал, не узнал, не узнал, не узнал…)
А потом и стихами заговорила:


Ay, Miguel! Ay, Miguel!
Eres dulce como la miel.

(Мишка, Мишка –
Сладкий мальчишка!)


И снова бросилась целоваться, только уже не стоя, а повиснув на шее любимого и обхватив его ногами, да ещё и в полную силу распалив свой золотой свет. Ослепительное сияние влюблённых образовало двойную звезду. Снежный ковёр заиграл бессчётными блёстками, а падающие снежинки вспыхивали разноцветными искорками…
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………

Долгое время спустя Миша и Эскапелья шли по “малой” дороге в сторону Володиного дома, окружённые золотым сиянием в пасмурной зимней ночи, ступая по чистейшему снегу, обходя кусты и отодвигая ветки.
– Здорово я тебя разыграла? – кокетливо улыбнулась Эскапелья.
– Ещё как! – в ответ заулыбался Миша. – Спасибо, что спасла меня. Разбила оболочку.
– Ай, да чего там, – махнула рукой Эскапелья. – Раз и готово. К тому же и мне польза. Пока мы шли, я прочитала все твои мысли. Жаль, ты не умеешь читать мысли. Мне так много надо тебе рассказать. Но ничего, время у нас будет. И вообще всё будет хорошо. Это главное, остальное потом. Наберись терпения.
– А как это ты… с одеждой? – спросил Миша, разглядывая фиолетовый костюм Эскапельи.
– Легко. Ты же видел, как мама превращала своё платье в костюм и обратно. Эти костюмчики управляются мыслями.
– И тебе не холодно? Уж больно тонким ты его сделала.
– Не-а, – мотнула головой Эскапелья. – Они и не такой холод выдерживают. Космический холод и звёздный жар. Кстати, это не тот костюм. Это другой, усовершенствованный. Он позволяет… Потом расскажу.
– Он позволил тебе вернуться ко мне, – любовно погладил Миша тонкую фиолетовую материю. – “Усы плащом закрыв, а брови шляпой,” – процитировал он великого поэта.
– Ну а как же? – игриво подмигнула Эскапелья. – Я же дочь своего отца.
– А почему ты выросла? – вспомнил Миша о своём “открытии” в больнице. – Ты же была на Капелле, а время там течёт медленнее. Ты должна была остаться такой же…
– Должна да не обязана, – вздёрнула Эскапелья свой остренький носик. – Потом расскажу. Потерпи.
– Похорошела-то как! – восхитился Миша. – Если, конечно, о тебе можно так сказать. Ты и раньше-то была верхом совершенства, а теперь… никаких слов!
– Ты тоже похорошел, – без малейшей иронии ответила Эскапелья. – Не снаружи, внутри. Золотой мальчик. За такого битого, как ты, сотню небитых дают, – она всхлипнула от нахлынувших чувств, но тут же взяла себя в руки: – Молчи. Потом.
– Потом? – переспросил Миша. – То есть ты… надолго? Или… насовсем?
– Я же сказала: потом, – недовольно оборвала его Эскапелья. – Не задавай лишних вопросов. Смотри лучше, какая ночь.
Ночь и впрямь была хороша. Ветер и снегопад прекратились, заметно потеплело, снег начал липнуть к подошвам и влажными белыми полосами осыпаться с нависших веток. Мягкое безмолвие услаждало слух и благотворно воздействовало на повреждённый мозг.
– Прямо как в день рождения рода Дорельяно, – вспомнил Миша. – Мы шли по этой дороге. Ночью. Было лето и звёзды…
– Будет ещё лето, – заверила его Эскапелья. – И звёзды будут. Всё будет хорошо. Молчи.

Дойдя до опушки, остановились и посмотрели на небо. Здесь они когда-то увидели падающую звезду и загадали желания.
– Моё желание исполнилось, – с облегчением выдохнул Миша.
– Моё ещё нет, – отозвалась Эскапелья. – Помню, я обещала рассказать о своём желании, когда исполнится твоё. Но не сейчас, чуть позже. К тому же за эти годы у меня возникли десятки новых желаний. Вот обо всех и расскажу.
– Го-оды, го-оды, – протянул Миша. – Три года – как полагается. Чуть больше.
– Три года, три месяца и три дня, – уточнила Эскапелья.
– Да? – удивился Миша. – Надо же! Три, три и три. Девять. Девять лучей золотой звезды. Нашей звезды.
– И о звезде расскажу, – улыбнулась Эскапелья.

По заснеженному безлесью прошли последние полкилометра. Потянуло дымом. Показался Володин дом – дымящаяся гора в ночи. Меж неплотно задёрнутых занавесок мелькали золотые лучики – внутренний свет Володи и Леры. Хозяева были дома.
– Ну чего, как договаривались? – шёпотом напомнила Эскапелья.
– Как снег на голову? – таким же шёпотом уточнил Миша.
– Да.
Медленно, осторожно, стараясь не скрипнуть заснеженными досками, поднялись они на крыльцо, пересекли веранду и оказались у входной двери. Эскапелья тихонько потянула за ручку. Дверь открылась без малейшего звука. В холодной тёмной прихожей никого не было. Перед тем как открыть дверь в комнату, Эскапелья прошептала в Мишино ухо:
– На счёт “три” врываемся одновременно. Раз, два, три!
Одновременно ворваться не удалось. Миша оказался впереди, Эскапелья – сзади. В считанные секунды произошло очень многое. На Мишу и Эскапелью дохнуло жаром натопленной печи. Володя, которого они чуть не сшибли, едва отскочил и от изумления разинул рот. Лера, готовившая еду, приветственно помахала рукой. Для видящей мысли это вторжение не было сюрпризом. Из дальнего тёмного угла пружиной вылетела Дора, бросилась к Мише, не долетела, остановилась, повернулась к Эскапелье, рыпнулась в её сторону, снова остановилась, снова повернулась к Мише – и так раз за разом, не в силах решить, кого из них облизать в первую очередь.
Володя пришёл в себя и с трудом проговорил:
– Миша? Ты чего?
Миша хотел потрясти его заготовленной фразой, но тут судьба послала очередное потрясение ему самому. На диване у дальней стены сидели два мальчика – на год или два младше Миши. Услышав, как Володя обратился к нему по имени, они переглянулись. Один из них, побойчее, со светлыми волосами, вскочил с дивана, оказался напротив Миши и протянул ему руку:
– Дима.
Сдёрнув правую перчатку, Миша пожал эту руку и приличия ради назвал своё имя, уже известное его новому знакомому.
– Рома, – подошёл и представился другой мальчик, поспокойнее, с тёмными волосами.
Миша ещё раз назвал своё имя и ответил рукопожатием.
– Эскапелья, – представилась его спутница, выбираясь из-за спины возлюбленного на всеобщее обозрение.
– А-а-а… О-о-очень при-и-иятно, – поражённые её красотой, закивали Дима и Рома.
Володя молчал. Он уже не знал, что сказать. Миша обратился к нему:
– Володя, я сбежал из дому.
Дима присвистнул. Рома закатил глаза:
– О-о-о-о-о!
Володя тряхнул головой:
– Как это “сбежал”?
– Да вот так, – ответил Миша. – Другого выхода у меня не было. И укрыться мне негде – кроме твоего дома. Ты принимаешь всех отвергнутых детей, не задавая лишних вопросов. Меня примешь?
– Постой, – заговорил Володя. – Это так… неожиданно. Ты – отвергнутый ребёнок? Ты – сбежал из дому? Как-то в голове не укладывается. Никогда не думал… Верю, верю, что у тебя не было другого выхода. И лишних вопросов не задаю. Но твои родители…
Тут не выдержала Эскапелья.
– Володя, – твёрдо заявила она, глядя ему в глаза. – Я понимаю твои чувства. Ты хотел для Миши лучшей жизни, блестящей карьеры, большого настоящего мира. Увы, эти планы разбиты вдребезги. У Миши и впрямь не было другого выхода, кроме как сбежать из дому. Ты можешь не принять его, можешь струсить, можешь испугаться его родителей, милиции, опеки – дело твоё. Но знай: это уже ничего не изменит. Он принял своё решение, а я приняла своё. Слушай, что я тебе скажу. Слушайте все, – обвела она глазами комнату и всех присутствующих, сделала томительную паузу и медленно, чётко, с расстановкой проговорила: – Я забираю его на Капеллу.
Будто Мише ещё недоставало потрясений! Однако ответ его свёлся к благодарному взгляду и робкому замечанию:
– Ты говорила, это невозможно…
– Было невозможно, стало возможно, – бросила Эскапелья. – Это часть моего желания. А другие части касаются других людей. Я забираю на Капеллу весь род Дорельяно.
– А нас можно? – подсуетился с просьбою Дима.
– На Капеллу? – заискивающим тоном уточнил Рома.
– Нет, – отрезала Эскапелья. – Я беру только своих. Только Дорельяно. Критерий отбора один-единственный – любовь без ревности и ненависти. Несмотря ни на что. В ваших сердцах такой любви нет. Всё. Точка.
– Может, возьмём? – вступился за ребят Миша.
– Нет, – повторила Эскапелья. – Ты слишком добрый. Раздаривал золотой свет направо и налево и в результате очутился здесь. Потому что многим дарить его не стоило.
– Но что плохого в Диме и Роме?
– Что плохого? – вскинулась Эскапелья. – А знаешь, от кого они узнали про Володю и его дом? От Мерса и Тефаля. Не так ли? – повернулась она к сжавшимся на диване мальчишкам. – А до того хотели остаться – с Мерсом и Тефалем. У Вождя. Не так ли? – громче прежнего обрушилась она на перепуганных ребят. – И не остались только из-за неодолимой тяги к бродяжничеству. Не усидели на месте, вот и ушли. А так преспокойненько бы остались. И чёрную форму надели бы, и руки бы вскидывали, и людей убивали бы. Да-да, не стройте мне глазки – убивали бы за милую душу. Докатились бы… А здесь, у Володи? Два раза уже зимовали, третий зимуете – и что? Володя топит печь, мама готовит еду, а вы сидите на диване. Третью зиму сидите и нихрена не делаете. Володя вам ничего не говорит, мама не говорит, я бы не сказала, но вы напросились. Зимой сидите без дела, а летом бродяжите. Воруете. Грабите. Кто украл у старушки пенсию? Кто отобрал у ребёнка мобильный телефон? Ещё? Или хватит?
– Хватит, – упавшим голосом прошелестел Рома. – Мы не заслуживаем Капеллы.
– Ладно, – смягчилась Эскапелья. – Звезда Дорельяно светит всем, в том числе и таким, как вы. Слушайте внимательно. Я пробуду здесь месяц – до Нового года. Если за этот месяц вы убедите меня, что достойны Капеллы, я вас возьму. Если нет – извините. И не пытайтесь меня обмануть: я вижу все ваши мысли. Надеюсь, вы это поняли. Время пошло.
Как хороша она в своём гневе! – думал Миша, любуясь Эскапельей. – Меня когда-то шпыняла, теперь за Диму и Рому взялась. А скольким ещё досталось от неё за эти три года, три месяца и три дня?
Эскапелья повернулась к нему, обняла и поцеловала.
Возьмёт и Диму, и Рому, – понял Миша. – Пошпыняет-пошпыняет и возьмёт.
Эскапелья поморщилась и поджала губки: молчи.

Обстановка разрядилась. Миша стянул со спины свой тощий рюкзак, отнёс и положил его в шкаф, снял шапку, перчатку с левой руки, куртку и кофту, повесил и положил в тот же шкаф. Остался в золотой рубашке, которая великолепно гармонировала с золотым сиянием. Эскапелья улыбнулась. Дима и Рома покачали головами. А Миша наконец почувствовал себя дома. Как хорошо! Но расслабиться ему не дали.
– Миша, – заговорила Лера. – Я была у твоих родителей. Они прочитали твою записку. Они в бешенстве. Завтра они приедут сюда, чтобы тебя забрать.
– Приедут сюда? – ужаснулся Володя.
– Значит, надо бежать? – спросил у Эскапельи Миша – Прямо сейчас? На Капеллу?
– Нет, – ответила та. – Если они не найдут тебя здесь, то обратятся в милицию. Пострадает Володя, пострадают Дима и Рома. Разве ты этого хочешь?
– А нельзя уйти всем? – предложил Миша. – И Дору забрать. Придут родители, придёт милиция, а здесь никого.
– Я не уйду, – подал голос Володя. – Моё место здесь.
– Я тоже, – присоединилась Лера. – Где муж, там и жена.
– Вы не хотите на Капеллу? – обескураженно забормотал Миша.
– Нет, – вздохнул Володя. – Я должен хранить этот дом и принимать в нём отвергнутых детей. У которых нет другого выхода. Как у тебя.
– Понятно, – вынужденно согласился Миша. – Но что же делать? Родители… Выходит, я не имею права от них прятаться?
– Не имеешь, – подтвердила Лера. – Ты должен выйти им навстречу и постоять за себя. Как шёл навстречу другим опасностям. Но на этот раз ты будешь не один. Рядом с тобою будем мы – все. Мы тебя поддержим и родителям не отдадим.
– Не отдадим, не отдадим, – оживились Дима и Рома. – Ты наш, Миша. Мы с тобой…
Говорили и косились на Эскапелью. Она хитровато щурилась и кивала.
– Ох, ничего хорошего из этого не выйдет, – покачал головой Володя.
– И это говоришь ты? – накинулась на него Эскапелья. – Автор гимна рода Дорельяно? Автор вот этих слов:


Всем нам нелегко в жизни бывает
Свой путь отыскать и отстоять… –


напористо, но мелодично спела она.
– Ты права, – устыдился Володя своего малодушия. – Я поговорю с сестричкой. Давненько я с нею не говорил.
– Сестричкой? – Мише пришла в голову неожиданная мысль. – Это что же получается? Володя и Лера – муж и жена, Эскапелья – Лерина дочь, я – Володин племянник. Выходит, мы с Эскапельей – брат и сестра?
– Двоюродные, – уточнила Эскапелья. – Сводные. Это не помешает нам… Кстати, Володя, ты хотел иметь такую дочку, как я? Так вот, я согласна. Отныне я твоя дочка.
Подошла, обняла, приласкалась. Володя прижал её к себе и погладил по золотым волосам:
– Дочка. Самая лучшая дочка на свете. Как я рад тебя видеть! Выросла, похорошела. Миша тебя так ждал! Да и я…
– Папочка, – мурлыкала Эскапелья и по-кошачьи тёрлась об него головой. – Дон Хуан мой отец, а ты мой папочка. Самый лучший папочка на свете. Я так решила, и не смейте мне возражать.
– А ты мой сынок, – добралась до Миши Лера и притянула его к себе левой рукой. – Самый лучший сынок на свете.
К ним подбежала Эскапелья, и Лера притянула её к себе правой рукой, так что головы влюблённых соприкоснулись.
– Дети. Мои дети. Наконец-то вы вместе.
– Все мы твои дети, мама, – уткнулась ей в грудь Эскапелья. – И я, и Миша, и другие… Даже эти… блудные, – махнула она рукой в сторону Димы и Ромы.
– Зря ты так, – вступился за них Володя. – Они хорошие. Они, можно сказать… Ой, Миша! Ты же не знаешь их историю! Я тебе так и не рассказал! Сто раз собирался, и всё никак… Я уж записал, но дал почитать Марине, а она не вернула. Давай сейчас расскажу.
– Давай сначала поедим, – предложила Лера. – А там рассказывай что хочешь.

Быстро накрыли стол, положили в тарелки горячую рисовую кашу из крупы, которой тайные друзья делились с Лерой, в чашки налили чай, заваренный из засушенных трав. Дора получила ежевечернюю порцию мясных обрезков и занялась ими в своём углу.
За чаем Володя рассказал о том, чего из всех собравшихся не знал один Миша.
– Это случилось, когда я жил у себя в городе. В последнюю осень перед побегом сюда. Времена были паршивые, зарплату не платили месяцами, не было ни сил, ни желаний, ни настроения – полнейшая безнадёга. Как-то вышел я из дому и направился через двор… Ну, ты помнишь наш двор. Остатки детской площадки, справа помойки, слева гаражи и тропинка наискось. И вот слева, возле гаражей, смотрю, стоят два мальчика. Один плачет, а другой от него чего-то требует. Мелкие ещё, второго десятка не разменяли. Так, думаю, плохо дело. Меня самого в детстве обижали, как и тебя, так что мы хорошо знаем, как это: ты маленький, тебе больно и страшно, а рядом, в двух шагах, в своём безопасном мире, проходят равнодушные взрослые… Я не смог пройти. Подошёл и узнал, в чём дело. Оказывается, вот этот гражданин, – Володя схватил за волосы сидящего слева от него Диму и несколько раз показательно рванул, – весьма настойчиво требовал, чтобы вон тот гражданин, – Володя кивнул на Рому, сидящего по другую сторону от Димы, – отдал ему свою новую куртку. Близилась зима, а родители о Диме не заботились – пьянствовали. Так что для него эта куртка значила многое. А Рома и не против был бы её отдать, но до смерти боялся своих родителей. Они вынули бы из него душу – холодные бесчувственные снобы. Что было делать? Я рассказал им притчу о двух людях, один из которых едва не умер от жажды в пустыне, а другой едва не утонул в реке, отчего они не понимали друг друга. Потом объяснил Диме, каково быть Ромой. Потом объяснил Роме, каково быть Димой. Тогда они заинтересовались друг другом, познакомились – там же, при мне – и начали строить планы совместного побега из дому. Тут я их прервал и сказал, чтобы они ни в коем случае этого не делали. И пошёл дальше. А весной оказался здесь. Потом было лето, другая осень, ещё одна осень, а на четвёртую осень – здрасьте! Явились, не запылились. Оба. Вместе. Выросли, конечно, но не признать их было невозможно. И не принять было невозможно. Это судьба. Мои дети. Родные. Роднее не бывает, – Володя погладил Диму по голове.
Дима заулыбался:
– Всё так. Скорешились мы с Ромкой, потолковали и поняли: вдвоём всё одолеем. И рванули по весне. С тех пор вместе: всегда и везде, что бы ни случилось. Может, мы и плохие люди, – зыркнул он на Эскапелью, – но друг за друга во как держимся, – потряс он сжатым кулаком.
– Всегда и везде, – обнял его Рома. – Потому и живы.
– ПОКА живы, – заметил Володя. – Потому что вам сказочно везёт. Однако везение – штука коварная, оно пробуждает самонадеянность и усыпляет бдительность. Не зря говорят: сколько верёвочка ни вейся…
– Володя, не ворчи, – улыбнулся Рома. – Ты такой хороший.
Володя покачал головой и развёл руками.
– Ну вот как с ними говорить? – посмотрел он на Эскапелью. – Я им про одно, они мне про другое. СлОва поперёк не скажут, а толку чуть. Я говорю: хватит уже бегать, сколько можно, до старости лет, что ли, бегать будете? Оставайтесь у меня, раз не возражаете быть моими детьми. Какое там: ничего не слушают. Всё по-своему.
– Володя, – промурлыкал Рома. – Ну молодые мы ещё. Мир хотим посмотреть.
Володя махнул на него рукой.
– Эх! – предался воспоминаниям Дима. – Где мы с Ромкой не побывали! Полстраны объездили. И на товарных, и зацепом, и автостопом… И милиция нас ловила, и охрана, и хозяева, и собаки – никто не поймал. И драться приходилось с местными. И всякие уроды клеились. Бывало, и жрать нечего… Знаете, что такое “нечего жрать”? Ни о чём думать не можешь – только о жратве. Чёрту душу продашь и себя с потрохами, лишь бы хоть чего-нибудь зажевать. А ты говоришь, воровали, – осмелился он упрекнуть Эскапелью. – Воровали, конечно. Куда ж без этого? А то и ночевать негде. Вы когда-нибудь ночевали на улице? На холоде? Под дождём? Бывало, и укрыться негде. Промокнешь, продрогнешь, проклянёшь всё на свете. Думаешь: “Всё, не могу больше.” Осенью доберёшься сюда, помоешься, переоденешься, согреешься, поешь нормально, растянешься на постели и думаешь: “О-о-о-о-о, кайф! Никуда отсюда не уйду.” А как весна – всё. Не удержаться. И заново… Зато столько увидишь, сколько вам за десять жизней не увидеть. Свобода! – мечтательно выговорил он самое сладкое, самое дорогое его сердцу слово.
– Свобода? – Эскапелья поджала губки, упёрлась руками в край стола и напружинилась, как кошка перед прыжком. – Ну-ка расскажи нам про свободу – а мы послушаем. Только по-честному и до конца. Не хочешь? Тогда я расскажу. Свобода – это тьма. Космос без звёзд. Двигайся куда хочешь, куда глаза глядят, но как двигаться, если не от чего оттолкнуться? Да и куда глазам глядеть, если кругом тьма? И как узнать, движешься ты или нет? Вот что такое свобода. Тьма, пустота и бессмысленность. По счастью, ваша свобода не абсолютная, но пустота вам знакома. И бессмысленность знакома. И растерянность. Когда никто за тебя не решает, что тебе делать, куда идти, где ночевать, чем питаться… Всё приходится решать самому – каждый раз – до малейшей мелочи – а успех не гарантирован. Не повезло – пеняй на судьбу. Ошибся – пеняй на себя. Свобода – это прогулка по минному полю: сумел забраться – выбирайся как хочешь. Страшно? Жутко? Хочется с кем-то поговорить, посоветоваться, узнать безопасную дорогу? А поговорить не с кем, посоветоваться не с кем, безопасную дорогу никто не знает, а если знает, то не укажет, потому что он знает её для себя, а до тебя ему нет дела. Свобода – это когда до тебя никому нет дела. И если с тобой что-то случится, никто тебя не спасёт, никто не поможет, не защитит, даже внимания не обратит, даже не узнает, что с тобой что-то случилось, не узнает, кто ты, есть ты или нет, или тебя никогда и не было. Свобода – это безразличие. Безразличие тьмы, в которой ничего не различить. Свобода – это когда от безразличия тьмы в голову лезут мысли о самоубийстве. Свобода – это смерть.
Юные бродяги слушали внимательно. Эскапелья говорила о таких вещах, о которых они прекрасно знали – ох, как прекрасно знали! – но боялись лишний раз даже подумать, не то что упомянуть всуе.
Хороша! До чего хороша! – восхищался про себя Миша.
А Эскапелья сменила гнев на милость.
– Успокойтесь, – примирительно выставила она ладони вперёд. – Это свобода без любви. Есть другая свобода – свобода для любви. Любовь – это луч золотого света, прорезающий тьму свободы, задающий направление, цель и смысл. Тьма свободы нужна, чтобы родить свет любви. Тьма свободы нужна, чтобы делать из неё свет любви. Вам, ребята, не хватает света. Не хватает направления, цели и смысла. Беда ваша в том, что вы никогда никого не любили. А без любви ваши похождения, приключения, впечатления не стоят ни гроша. Для чего вы бегаете? Для того чтобы хорошо себя чувствовать… Стоп! Ещё раз и медленно: для того – чтобы – хорошо – чувствовать – СЕБЯ. Для кого вы бегаете? Для СЕБЯ. Вы так же безразличны к другим, как другие безразличны к вам. Вы держитесь друг за друга – во как, – потрясла она сжатым кулаком, – но для чего? Чтобы сохранить СЕБЯ. Чтобы получить поддержку для СЕБЯ. “Возьми у меня, но дай мне чего-нибудь взамен.” Это не любовь, это торговая сделка. Любовь – это возьми у меня, и ещё возьми, и ещё… Можешь ничего не давать взамен. Ах, ты всё-таки хочешь дать? Хорошо, я приму твой дар, и пусть моё принятие твоего дара станет ещё одним моим даром тебе. Вот какую любовь хочу я видеть в ваших сердцах. Без такой любви путь на Капеллу закрыт.
Дима и Рома молчали. На сей раз они не поняли, о чём говорила Эскапелья.
– Ладно, – прочитала она их мысли, – скажу понятнее. О девушках. У вас никогда не было девушек. Да вам не очень-то и хотелось. Нет, если бы всё было легко и просто, если бы девушка сама подошла и предложила, тогда бы вы, конечно… – а приложить усилия вам лень. Даже если девушка будет намекать. А если нет? Если она будет о вас невысокого мнения, как, скажем, я. Хотите меня?
От такого вопроса опешили не только Дима и Рома, но и Миша, и даже Володя. Одна Лера осталась невозмутимой: она видела мысли дочери. А Эскапелья наслаждалась произведённым впечатлением.
– Хотите, – после очередной томительной паузы заключила она, многозначительно улыбнулась, закатила глазки и неожиданно рявкнула: – А ну-ка встаньте! Посуду – в кухню, вымойте и вытрите как следует. Вы – а не мама и не Володя. Этот диванчик – в прихожую. Стол – туда же. И стулья. Всё? Сделали? Ладно. Садитесь на диван и смотрите на меня.
Дима и Рома сделали всё, как она велела, и уставились на неё в ожидании… чего? Эскапелья встала перед ними. Лера, Володя и Миша устроились на оставшемся в комнате маленьком диванчике.
Миша не сразу сообразил, отчего сдавленно ахнули Дима и Рома. Вроде бы ничего не изменилось… Нет, изменилось. Эскапелья стояла перед ними совершенно обнажённая. Она не сделала ни одного движения, ничего не развязывала, не расстёгивала, не стаскивала с себя. Её усовершенствованный костюм, мгновенно переменивший форму на перекрёстке “большой” и “малой” дорог, на этот раз просто исчез, будто его и не было.
Эскапелья выдержала ещё одну томительную паузу и заговорила, обращаясь к Диме и Роме:
– Смотрите, смотрите. Вы этого хотели? Вот и смотрите. Смотреть можете сколько угодно, – выделила она интонацией слово “смотреть”. – Можете даже… ну вы меня поняли, – издевательски засмеялась она. – Что, плохо видно? Могу подойти ближе. Могу повернуться так, и вот так, и ещё вот так. Смотрите, смотрите – а я посмотрю на ваши мысли.
Минуту или две она медленно поворачивалась – вправо и влево – так и этак – а потом подвела итог:
– Так я и думала. В меру желания и возбуждения, чуть больше любопытства и смущения, много растерянности, ещё больше “не-стоит-и-пытаться” и ни капельки любви.
А у меня? – спросил себя Миша. – У меня – что? Какие мысли?
Мыслей не было! Совсем! Почему? Девушка, которую он полюбил с первого взгляда, которую любит и будет любить – всем сердцем, всей душой, всем существом – как никто и никогда не любил – по-настоящему, искренне, без обмана – девушка, с которой связано столько воспоминаний – девушка, возвращения которой он ждал столько лет – с уверенностью и сомнениями, с восторгом и со слезами, с упованием и отчаянием – со столькими опасностями не дожить и не дождаться – девушка совершенной красоты, какой не бывало и не будет ни в одном из миров Вселенной – эта девушка – вот она – перед ним – во всём обнажённом великолепии – а у него ни мысли в голове, ни волнения в сердце, да и на низшем, так сказать, уровне – ничего. Ни желания, ни возбуждения, ни любопытства, ни тяги к исследованию, ни взлётов и падений души – ничего из того, что было с другими девушками: Оксаной, Аней, Мариной. Каждая из них бесподобна, с каждой связаны особые, неповторимые воспоминания, впечатления, радуги чувств – но почему ничего не связывается с Эскапельей? Неужели тьма омертвила его?
А Эскапелья опять заговорила, обращаясь к Диме и Роме:
– Ну что, насмотрелись на меня? Теперь посмотрите на Мишу. Вон он сидит – тихий, молчаливый, невзрачный. Смотреть-то не на что, да? А между тем он для вас пример. Он полюбил меня с первого взгляда, любит и будет любить – как никто и никогда не любил. Он открыл мне красоту леса и сочинил для меня стихи, он готов был погибнуть за меня и спас меня от смерти, когда я раздарила весь свой золотой свет. Он ждал меня три года, три месяца и три дня, и ждал бы ещё тридцать раз по три года, три месяца и три дня, если бы понадобилось. Да, он не был мне верен – с точки зрения моралистов и ханжей. Он любил других девушек и каждую – особой, неповторимой любовью – по-настоящему, искренне, без обмана – как никто и никогда не любил. Даже не имея надежд на обладание. Даже имея надежды, когда и девушка, и родители её были согласны, он не воспользовался случаем, а отложил до зрелых лет или до моего возвращения. Из-за этого потерял девушку, но любит её до сих пор – несмотря ни на что. Так вот, если бы в ваших сердцах была хоть капелька, хоть крупица, хоть искорка такой любви, я бы не раздумывая взяла вас на Капеллу. Но эту капельку вы можете обрести – с Мишиной помощью. Успейте до Нового года.
Оставив наконец Диму и Рому, Эскапелья подошла к Мише, погладила его по голове, заглянула в глаза, улыбнулась:
– Ну чего застеснялся? Смотри. Твоё.
Миша оглядел возлюбленную и в единый миг понял всё. Понял, что её слова, неожиданные вопросы и предложения, танцы в обнажённом виде предназначались не столько для Димы и Ромы, сколько для него, Миши. Это ему поведала она, как восхищается всем без исключения, что сделал он за эти годы, ни в чём его не винит и любит – искренне, по-настоящему, без обмана – как никто и никогда не любил. Это для него сломала она барьер навязанного ханжами стеснения и отношениям всех присутствующих задала направление, цель и смысл.
А ещё Миша понял, почему созерцал Эскапелью с таким холодным спокойствием. Виной тому её совершенная красота – слишком совершенная для живого человека. Три года назад эта красота не была такой совершенной, не развернула ещё все лепестки, не скрыла под собой наивно-самонадеянную озорную девчонку. Нынче всё было не так. Нынешняя, вовсю цветущая красота уводила её обладательницу из мира людей в высшие, запредельные сферы, вероятно, на уровень богов. Да, именно так: из мира людей в мир богов. Красота обожествляла – следовательно, расчеловечивала. Красота превращала Эскапелью в совершенное творение гениального скульптора, в мраморную статую, которой можно восхищаться, но которую нельзя любить. Медленно, коварно заточала красота живую девочку в мёртвую оболочку – проклятый дар тьмы – как Мишин “бронежилет”.
Миша хотел крикнуть, но сообразил, что это бесполезно, и с мольбой уставился на подругу. А она всё показывала ему себя, то с одной стороны, то с другой, однако движения её были не плавными, как перед Димой и Ромой, а резкими, порывистыми. Одно из таких движений отбросило назад её золотые волосы – на малое мгновение – но этого мгновения хватило, чтобы заметить под её левым ухом, в том месте, где щека переходит в шею, бледно-синеватый шрам. Объятый всколыхнувшейся тревогой, Миша вскочил с диванчика, подлетел к любимой, рукой отодвинул волосы. Шрам, уродливый шрам. Миша уже видел такие шрамы. Где? Одно воспоминание, другое, третье… Что-о-о??? Неужели??? Такие шрамы он видел на теле Александра Васильевича, Аниного папы. Следы боевых ранений. Но там-то мужчина, воин, а тут… Эскапелья, что это? Где ты была? Кто это сделал? Ответь, я же места себе не найду! “Найдёшь, – взглядом ответила Эскапелья. – Опасность миновала, а рассказу о ней время не пришло.” Мишу такой ответ не устроил, однако напугавший его шрам вдребезги разбил божественную красоту Эскапельи. Из-под осыпавшихся осколков явилась иная, человеческая красота – живая, тёплая, настоящая. Миша покачал головой. Он уже не знал, тревожиться ему или радоваться. На всякий случай ещё раз вгляделся в тело подруги и вдруг сообразил, что оно ему знакомо – до мельчайших подробностей. Взор его блуждал по карте далёкого, странного, но родного мира, в котором он, Миша, не был чужим, мира, где он родился, откуда был вырван и брошен на чужую, холодную, отвергающую его Землю. Эскапелья была его родиной, он разглядывал её сантиметр за сантиметром и узнавал, узнавал, узнавал – каждую ямочку и каждый бугорочек, каждую впадинку и каждую ложбинку, каждую плавность и каждый контраст, каждый изгиб и каждую беглость, каждую прядочку, каждую ресничку, каждую прожилочку небесных глазок…
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
– Хватит, – остановила его Эскапелья. – Пора спать. Завтра у тебя трудный день. Завтра ты будешь сражаться за свободу для любви. Завтра ты победишь.
И стала распоряжаться приготовлениями ко сну. Володя и Лера, по её мнению, должны были, как обычно, спать на большом диване, а сдвинутые вплотную маленькие диванчики предназначались для неё и для Миши. Диме и Роме отводилось место на полу.
– На полу так на полу, – пожал плечами Рома. – Всё не на голой земле.
Да, не на голой земле и не на морозе. И матрасы нашлись, так что постель для Димы и Ромы получилась мягкой и удобной.
Миша разделся и показал себя Эскапелье, будто делал это уже сто раз:
– Смотри. Твоё. Хоть ты и видишь меня насквозь…
– Красивый! – улыбнулась та, явно имея в виду не внешность, а внутренний мир. – Ну а вам чего, особое приглашение? – рявкнула она на Диму и Рому.
Те переглянулись.
– Меня вы никогда не стеснялись, – напомнила им Лера.
– Вас я тоже вижу насквозь, – добавила её дочь.
Дима и Рома уставились на очаровательную ровесницу. Будь она обыкновенной девочкой, они бы с удовольствием показали ей себя во всей красе – дабы шокировать её, насладиться её смущением и растерянностью – но она не была обыкновенной девочкой: она их опередила, обскакала, обошла на повороте, взяла себе пальму первенства, а смущение и растерянность оставила им самим. Лера поняла, что ребятам надо помочь, состроила хитроватую лисью мордочку, многозначительно глянула на потолок и завела вкрадчивым голосом:
– Стеснение придумали ханжи и моралисты. Знаете, как они это объясняют? Я говорила с ними. Спрашивала: “Зачем человеку одежда?” “Ну как же! – восклицали самые умные из них. – Человек не животное, он выше, он образ и подобие…” “То есть в одежде он образ и подобие, а без одежды – животное?” “Конечно! – восклицали они. – Без одежды у человека появляются животные мысли, которые влекут животные поступки…” – Лера опустила голову и хитровато глянула на мальчишек. – Поняли? Зачем человеку одежда: чтобы было видно, что он не животное, или чтобы не было видно, что он животное?
Она замолчала, давая всем проникнуться смыслом её слов. Улыбка её растекалась по лицу, делаясь широкой и бесхитростной, а потом рассЫпалась весёлым смехом. В ответ засмеялась Эскапелья, за нею Миша (“Что ж ты раньше-то не сказала, а?” – подумал он Лере), за ним Володя и последними – Дима и Рома: сначала просто за компанию, а потом уже и до них дошло, насколько абсурден придуманный ханжами и моралистами запрет. Под тёплым взглядом смеющейся Эскапельи скинули они с себя всю одежду. Животных мыслей у них явно не было. Дима всё-таки уточнил для Миши:
– Мы с Ромкой часто спим вместе. Но ты не подумай, мы ничего такого…
– Мы нормальные, – добавил Рома.
Миша скривился. Ну вот, опять! Ещё один абсурд морализма. При каждом “подозрительном” слове и действии приходится оправдываться, оговариваться и открещиваться. Да какая разница, “нормальный” ты или “ненормальный” – был бы человеком. Какая разница, “так” ты любишь или “не так” – люби хоть как-нибудь.
– Я тоже нормальный, – сказал он Диме и Роме. – Но в городе считают иначе. Поэтому мне и пришлось бежать. Так что вы зря подали мне руки и назвали…
– Брось, – оборвал его Дима. – У нас свои понятия. Если кто из наших ради жратвы, или насильно, или ещё как-то так – мы ничего. Мало ли у кого как повернётся…
– Ты наш брат, Миша, – Рома подошёл и обнял его справа.
– Ты наш брат, Миша, – Дима обнял его слева.
На Эскапелью они не покосились.

Вот и всё, можно ложиться. Сытая Дора давно уже спала на коврике в углу, свернувшись калачиком. Человеческие сложности её не волновали. Наконец улеглись и люди. Погасили золотой свет. Миша впервые соприкоснулся с Эскапельей безо всяких одежд. О-о-о-о-о! Какое блаженство! Какое упоение! Упоение не открытиями, но воспоминаниями – до малейших, неуловимейших оттенков запаха, осязания и тепла! Всё это уже было – неоднократно, много раз – но когда? Вечное возвращение? В родной мир? В свой собственный мир?
Мишей овладело странное чувство. Порою человек, оказавшийся в незнакомом месте, вдруг понимает, что место это ему знакомо. Знакомые улицы, стены, дома, горы, берега, пейзажи, которых он никогда не видел. Место это ждало его много лет, дождалось, вобрало в себя и не отпускает. И человек остаётся. Отказывается от общепринятых благ ради СВОЕГО счастья на СВОЕЙ родине. А бывает такое же чувство к другому человеку. Другой человек оказывается настолько знакомым, настолько родным, что для его определения не хватает привычных эпитетов и волей-неволей вспоминается полузабытое старинное слово “суженый”. Тот, кто самой судьбой предназначен тебе. Это более, чем “любимый”. Любимых – по-настоящему, искренне, всем существом любимых – может быть много, а суженый – один.
– Я тоже так думаю, – шёпотом ответила Эскапелья на Мишины мысли. – Ты нашёл хорошее слово – спасибо тебе за него. И насчёт остального, – невидимо улыбнулась она в темноте, – я с тобой совершенно согласна. Сделаем ЭТО на Капелле, в красивой романтической обстановке. А здесь – просто поиграем. Как ты играл с Оксаной, Аней, Мариной… Нет, не сейчас. Сейчас ты уснёшь, а я полечу твою голову. Исцелю я тебя на Капелле, а пока так…
Она едва заметно зажгла под одеялом золотой свет, левую ладонь положила Мише на голову, а правой взяла его за руку и слегка потянула на себя, как бы приглашая куда-то идти.
– Так делала мама! – воскликнул Миша. – Значит, это… было? На самом деле?
– Потом, – переместила Эскапелья левую ладонь на его губы. – Спи.
– А где твой костюм? – сквозь пальцы её проговорил Миша.
– В пространстве мыслей, – вздохнула Эскапелья. – И места не занимает, и всегда под рукой. Когда я велю, он окажется на мне. Молчи, не мешай.
– Ты научилась гасить золотой свет, – всё-таки заметил Миша.
– Как мама, – настиг его по дороге в сон ответ Эскапельи.


Глава 2.

Утром все встали ни свет ни заря. Необходимости в этом не было. Хоть Мишины родители и собирались выехать затемно, на первом поезде, но и в этом случае достигли бы Володиного дома не ранее полудня. Однако до их визита предстояло переделать множество дел.
Для начала Эскапелья предложила одеть Мишу в те вещи, что в избытке имелись у Володи, а одежду, в которой Миша сбежал из дому, вернуть его родителям. Конечно же, тот согласился: именно об этом мечтал он сутки назад, перед выходом из квартиры. Володя принёс с холодного чердака кучу одежды, подходящей по размеру детям старшего возраста и некрупным взрослым. Нашлись и трусы, и брюки, и носки, и ботинки, и шерстяная кофта, и тёплая куртка, и шапка, и шарф, и рукавицы. Всё это вместе с золотой рубашкой Миша надел на себя, а принадлежащие родителям вещи сложил в принадлежащий родителям рюкзак. Плеер оставил себе: он был подарен на день рождения и родителям не принадлежал. Всё. Теперь они сразу увидят, что его решение серьёзно, окончательно и бесповоротно. Можно переходить к другим пунктам сегодняшней программы.
Миша выполз на улицу. Там было пасмурно, безветренно и относительно тепло. Тонкая снежная простыня разорвалась на лоскуты. С ветки на ветку, нетерпеливо тинькая, перепархивали желтобрюхие синицы. Посреди огорода на деревянном шесте была установлена крытая кормушка, которую Лера наполняла добытыми ею семечками. Дора носилась кругами, разминая отдохнувшие лапы. Эскапелья оставила Диму и Рому наводить порядок в доме, а сама пристала к Володе с просьбой установить флагшток. Володя недоверчиво хмыкнул, покачал головой, но детали флагштока из сарая достал, с Мишиной помощью свинтил их в единую конструкцию и закрепил её на стене дома. Эскапелья тем временем вновь скрылась за дверью, помогла Диме и Роме закончить уборку, вынула из шкафа большой фиолетовый флаг с золотыми звёздами, вручила его мальчишкам и вышла, точно принцесса в сопровождении двух пажей, приглашая всех на его торжественный подъём. Дима и Рома пристегнули флаг к верёвке флагштока, Эскапелья потянула за верёвку и громко запела:
– “Друг, милый мой друг, выйди скорее…”
– “Мы встретим с тобой новый рассвет…” – подхватили все.
Закончили первый куплет и взялись за припев:


Знай, настанет день, светлый и радостный:
В день этот весна снова придёт,
В день этот для всех, грешных и праведных,
Над миром звезда счастья взойдёт.

Верь, развеет бред прежнего бремени
Той яркой звезды свет золотой.
Тот первый рассвет нового времени
Мы будем встречать вместе с тобой.


Эскапелья повернула голову и многозначительно посмотрела Мише в глаза.
Так и будет! – с радостью понял он. – Отныне – вместе!
И начал второй куплет:


Всем нам нелегко в жизни бывает
Свой путь отыскать и отстоять…


Да, нелегко – ну и что с того? Только трудные дела приносят уважение, почёт и славу. Миша отыскал свой путь и сегодня его отстоит.
А фиолетовый флаг с золотыми звёздами поднимался выше и выше – и вместе с ним – выше и выше – поднималось Мишино сердце. Ну и что, что флаг обвисает в безветрии – это не просто флаг, а важнейший символ. Флаг настоящей Мишиной родины – Республики Дорельяно, Республики Отвергнутых Детей, за которую он, Миша, готов сражаться со всеми силами тьмы, за которую встанет насмерть, за которую, не раздумывая, отдаст жизнь. Как же он раньше этого не понимал, как унывал и отчаивался? Спасибо тебе, Эскапелья – милая, чудесная, самая-самая любимая! Самая-самая лучшая девочка на свете!

После подъёма флага позавтракали вчерашней, ещё тёплой кашей, попили чаю. Дора получила ежеутреннюю порцию мясных обрезков. Миша принялся рассказывать обо всём, что случилось с ним этой осенью, что заставило его убежать из дому. Это было частью подготовки к встрече с родителями: все должны были быть в курсе и знать, как себя вести. Для Димы и Ромы пришлось рассказать и о весенних событиях. При упоминании Мерса и Тефаля ребята вытаращили глаза:
– Чего-о-о??? Ты их видел? У Вождя?
– Не просто видел, – сообщил Миша, – а познакомился, говорил с ними, просил о помощи, – и рассказал о том, что было дальше.
– Вот так, – победно глянул Рома на Диму. – Я же говорил, они хорошие.
– Они остались у Вождя, – поморщился Дима.
– Ну и что? – стоял на своём Рома. – Если бы они не остались, кто бы помог Мише?
Дима не нашёл, что возразить.
История с ударом тьмы потрясла всех. Володя уронил голову на руки. Дима и Рома забыли дышать. Даже Эскапелья притихла и предоставила слово маме. Лера сказала:
– Прости меня, Миша. Я обещала следить за тобой и не уследила. Скоро ты узнаешь, что у меня были важные дела, но это меня не оправдывает. Я упустила тебя совсем чуть-чуть. Когда тебя окружили бритоголовые, я это отследила, прочитала их мысли и поняла, что тебе ничего не грозит, помощь моя не требуется, наоборот, разговор с ними пойдёт на пользу – как им, так и тебе. Но что-то меня тревожило… Понимаешь, я не такая, как ты. У меня не бывает смутных предчувствий: я вижу все мысли – чётко и ясно – но в том случае чего-то не видела… Точно слепое пятно застило часть поля зрения. Это было так странно, непривычно – именно это меня тревожило. Впервые в жизни я растерялась и не знала, что делать. Вмешаться? Ждать? Чего? Нет же опасности! Или есть? Я решила не вмешиваться, но всё-таки позвонила в милицию. Сказала, что тебя бьют, хотя тебя и не думали бить. В милиции были недовольны и не хотели ехать. Пришлось напомнить им кое-какие грешки, пообещать нажаловаться… Тогда они зашевелились, но было поздно. Те двое, которых я не хочу называть даже кличками… Понимаешь, Миша, эти… твари… не мыслят вообще. Они полностью расчеловечены, раздушевлённы, подобны неодушевлённым предметам, роботам, каменным гостям. Они – новейшее оружие тьмы. Боюсь, – Лера содрогнулась и с немалым усилием продолжила, – тьма хочет сделать такими всех людей на Земле. И не только на Земле. Боюсь, она успешно движется к этой цели. Человечество расчеловечивается, – произнесла Лера самые страшные из всех возможных слов.
Повисла мертвящая тишина. Каждый обдумывал эту странную, невероятную в своей чудовищности мысль, означающую конец всех мыслей, конец всего, подлинный конец света.
– Конца не будет, пока есть мы, – нарушила тишину Эскапелья.
– Ладно, – мысленно поговорив с нею, продолжила Лера. – Вот что ты, Миша, должен знать. Эти двое ударили тебя и удалились. Остались бритоголовые. Некоторые из них кое-что поняли и даже хотели тебе помочь. Я в это время звонила в милицию, возвращала телефон. Я не знала про тех двоих, я не видела их мысленным взором, я думала, у меня есть время. Оказалось, нет. Я появилась, когда ты уже лежал, прочитала мысли бритоголовых и поняла, что случилось. Тут приехала милиция. Бритоголовые бросились наутёк, милиционеры погнались за ними и, конечно же, никого не поймали. Тебя, без сознания лежащего на асфальте, никто из милиции не заметил. Тобою занялась я. Ты уже подлетал к вратам преисподней, но я остановила тебя. Я вливала в тебя потоки золотого света, они пропадали во тьме, но отдаляли твою гибель. Большего я сделать не могла. Один из милиционеров по имени Андрей вернулся, и я была вынуждена тебя оставить. Но ты уже пришёл в сознание, встал и дошёл до дома, хотя бы и с помощью Андрея. Дома ты закрылся у себя в комнате, лёг и опять полетел в преисподнюю. Всю ночь я просидела возле тебя и сделала очень многое. Утром, когда встали твои родители, мне пришлось исчезнуть. Родители обнаружили тебя без сознания и вызвали скорую. Тебя отвезли в больницу и положили в реанимацию. Туда я наведывалась урывками, когда не было ни врачей, ни медсестёр, а больные спали. Помнишь расколотый потолок? Это в реанимации. На самом деле он не расколотый, но при слабом освещении кажется таким. Я сидела и тянула, тянула, тянула тебя к свету. Одно такое мгновение ты запомнил, а сколько их было, этих мгновений! Кажется, я вытянула тебя с последнего порога. Иногда меня замечали, но считали галлюцинацией. Рассказывали, что видели у твоей постели светлого ангела. На самом деле это была я. Потом тебя перевели в общую палату, ты пришёл в сознание, и моя помощь стала не нужна. Однако я всё равно следила за тобой. Когда ты решил бежать, я поняла, что это уже крайний случай, сообщила Эскапелье и сдала ей тебя с рук на руки. Остальное – её дело, о котором она расскажет сама и не сейчас.
– Спасибо, мама, – разрыдался Миша. – Или нельзя? – поднял он на неё заплаканные глаза. – Есть вещи, за которые не благодарят, но о которых помнят до последней минуты… Нет, можно! Спасибо, мамочка! Ты у меня единственная, любимая, настоящая – самая-самая лучшая мамочка на свете! – бросился он в её объятия.
– Спасибо за него, Лерочка, – подал голос Володя и поцеловал свою необыкновенную жену.

Хорошо вспоминать о прошлом, но лучше жить в настоящем и смотреть в будущее. Так поступала Лера, следя за приближением Мишиных родителей. Время от времени она исчезала, потом появлялась и говорила: вот они едут в поезде, вот вышли на станции, вот идут по “большой” дороге, вот свернули на “малую”… Как нашли-то ещё этот поворот? А, понятно – по следам на снегу. Миша и Эскапелья здорово наследили вчера на перекрёстке… Что-о-о? Неужели она… нарочно? Чтобы родители нашли поворот сами, без помощи милиции?
Пора было готовиться к бою. Зарядить орудия, построиться, примкнуть штыки. Миша вынес на дорогу рюкзак с принадлежащими родителям вещами и занял передовую позицию. Остальные встали у него за спиной. Дора прикрыла собою правый фланг. Наступила тишина. Пусть попробуют сунуться.
Вдали, на опушке леса, показались незваные гости. Или, лучше сказать, каменные гости – желающие схватить Мишу и уволочь к себе в преисподнюю. Но Миша был спокоен. Он знал, что у него за спиной стоят два светлых ангела – Лера и Эскапелья – два названых брата, любимый дядя и Дора, зубы которой тоже не стоило списывать со счетов.
Родители заметили группу и поняли, что их ждут. Почему? Кто предупредил? И кто это вообще такие? Должны же быть только Миша и Володя, а тут целая компания! Все расчёты на внезапность оказались напрасны. Захватить Мишу одного и врасплох не было никакой возможности. Планы пришлось менять на ходу. Отец что-то сказал матери, и та послушно кивнула. Подошли. Остановились в нескольких метрах. Броситься врукопашную не решились. Оборудовали позицию и приступили к словесному обстрелу.
– Ты что же это вытворяешь-то, а? – гневно воззвал отец к Мишиной совести. – Ты хоть чуть-чуть головой думаешь? Мать целую ночь не спала, таблетки глотала, в истерике заходилась. Ты этого хотел, да?
– Зачем? – вопросом ответил Миша.
– Что зачем? – не понял отец.
– Зачем не спать целую ночь, глотать таблетки, заходиться в истерике? Я же скотина неблагодарная, дрянь, зараза и всё такое. Радоваться надо, что меня больше нет.
Отец опешил – не столько от Мишиных слов, сколько от Мишиного спокойствия – спокойной уверенности в победе. Таким он сына ещё не видал. А мать была готова взорваться и всё испортить. Нет! Отец в последний миг подхватил едва не упущенную инициативу и продолжил уже без гнева, с фальшивыми нотками участия:
– Ну чего тебе не хватает? Свободы? Так мы тебя не держим. Заканчивай школу и езжай куда хочешь. Тебе всего-то полгода осталось.
– Зачем? – повторил свой вопрос Миша.
– Что зачем?
– Зачем заканчивать школу и куда-то ехать, если я уже приехал куда хочу?
Отец снова растерялся. Он не понимал намерений сына… и вдруг понял.
– Слушай, ты чего? – испуганно и удивлённо спросил он. – Собираешься жить здесь? Всю жизнь? Как твой…
– Да, – спокойно подтвердил Миша.
– Но это чёрт знает что! – гнев отца разорвал участливую масочку. – Да, ты всегда был шебутной, всегда дури в башке было немерено – но раньше ты всё-таки держал себя в каких-то рамках – а что теперь? Что на тебя нашло? Или совсем уже крыша поехала?
– Я принял решение, – ответил Миша. – Буду жить здесь.
Отец, кажется, более всего был озабочен тем, чтобы мать не раскрыла рта. Едва ли не каждую секунду кидал он на неё испепеляющие взгляды. Напрасные опасения. Мать отлично понимала, когда можно устраивать показную истерику, а когда ни в коем случае нельзя. Отец перешёл к угрозам:
– А ведь мы и с милицией можем тебя вернуть. Мал ты ещё, чтобы жить самостоятельно.
– Хотите иметь мой труп, возвращайте.
Несколько мгновений отец переваривал эти слова и вдруг просиял от беспочвенной надежды:
– Так ты… не из-за нас? Тебе угрожали? Тебя запугивали? Тебя хотели… Это всё та же история, да? Так что же ты не сказал? Мы бы нашли выход. Мы бы обратились в милицию…
– Милиция не поможет. Милиция – часть вашего жестокого мира.
– Ну хорошо, – вздохнул отец. – Мы бы переехали в другой город. Хоть это и трудно…
– Поздно, – развеял Миша его иллюзии. – Я никогда не мог поговорить с вами по душам. Я никогда не видел в вас защитников – только обвинителей и исполнителей наказаний. Я никогда не рассчитывал на вашу помощь и никогда этой помощи не приму. Я останусь здесь.
– Да ничего не поздно, – увещевал отец. – Давай попробуем. Вернёмся домой, поговорим…
– О чём?
– О том, что происходит. О том, кто тебе угрожает, кто тебя запугивает, кто…
– О тебе? – глядя ему в глаза, перебил Миша.
Отец замолчал, вспоминая недавнюю угрозу. “Я тебя породил, я тебя и убью.” Колом поперёк горла встали ему эти неосторожные слова.
– Вот видишь, – мягко заметил Миша. – И возвращаться не нужно, и говорить не о чем. И ты грозился меня убить, и она, – кивком указал он на мать. – И в школе. И во дворе. И в лагере. И учителя. И вожатые. И другие. А многие не только грозились, но и пытались. Сам знаешь, – медленно провёл он по матери многозначительным взглядом. – При этом все как один уверяют, что защищают меня: и вы, и милиция, и другие. Знаете, это может показаться странным, но я вам не верю. Вы лжёте, все до единого, весь ваш мир. Понимаете? Я убежал не из дому, не от вас – я убежал от всего вашего мира – лживого, угрожающего, убивающего меня. Такому, как я, в вашем мире места нет. Моё место здесь, среди этих людей, – Миша махнул рукою назад. – Они мне никогда не лгали, никогда не грозились убить – наоборот, всегда говорили правду, всегда защищали и спасали от смерти. И впредь будут защищать и спасать. Они меня любят и понимают – в отличие от вас. Поэтому я не с вами, а с ними. Я с ними, а они со мной.
Мать больше не могла сдерживаться. Не обращая внимания на окрики мужа, она закусила удила, рванула с места в карьер, на полном скаку обошла сына с левого фланга и стремительно атаковала брата:
– Ты! Твоя работа! Ты настроил его против меня!
– Нет, сестричка, – так же спокойно, как и племянник, ответил Володя. – Ты сама настраивала его против себя. Всю его жизнь.
– Да что ты себе позволяешь? – брызгала слюною мать. – Да я… я… – захлёбывалась она клокочущей ненавистью. – Я милицию сюда приведу! Пусть они с вами разберутся! Пусть разгонят вашу компашку!
– Можешь, – согласием остудил Володя её пыл. – Можешь и милицию привести, и опеку, и церковь – да кого угодно. Выбор у тебя большой. За вашими спинами – целый мир с его законами, запретами, моралью и миллионами стражей этих законов, запретов, морали. За нашими спинами – этот лес, – Володя махнул рукою назад, – и миллионы других лесов. Туда мы и уйдём, если вы не оставите нас в покое. Конечно, придётся начинать всё сначала. Первое время будет очень трудно, даже смертельно опасно. Возможно, не все из нас выживут. Возможно, и он не выживет, – показал Володя на Мишу. – Хочешь ли ты этого, сестричка?
– Ты меня не пугай! – наскакивала мать на своего брата. – Ишь распугался! В лес он уйдёт! Иди куда хочешь, а ребёнка моего я тебе не отдам! С милицией заберу, если понадобится!
– Можешь, – снова согласился Володя. – Только он опять убежит. Но уже не сюда. Здесь ничего не будет. Нашу компашку разгонит милиция. Нет, сестричка, в следующий раз Миша убежит гораздо дальше – туда, где никакая милиция его не найдёт. И ты не найдёшь. И я не найду. И никто не найдёт, и не будет знать, жив он ещё или нет. Хочешь ли ты этого, сестричка?
Мать собралась извергнуть очередную порцию выкриков, но тут неожиданно вмешался Дима.
– Ха-ха-ха-ха-ха! – вызывающе захохотал он. – Не найдёте, не найдёте, не найдёте! Бэ-э-э, – показал он язык. – Мы уже столько лет бегаем, и никто нас не нашёл. Не нашёл, не нашёл, не нашёл! И Мишу не найдут. Он уже знает все хаты, где можно перезимовать. Там мы его и встретим. А весной рванём – вместе. Ха-ха-ха-ха-ха!
– Мы его не отдадим, – подключился Рома. – У меня тоже были такие родители. Другим улыбочки, а мне – ругань и наказания. Сколько бегаю, чего не натерпелся, но ни разу не пожалел, ни разу! И Миша не пожалеет. Можете не сомневаться.
Мать посчитала ниже своего достоинства отвечать наглым соплякам и снова напустилась на брата:
– А-а-а, вот оно что! Мальчиков себе завёл! Я всегда чувствовала, всегда знала…
– Женщина, – послышался шипящий голос, – не смей оскорблять моего мужа.
Нездешние нотки звучали в этом голосе – страстно-ядо-кинжальные нотки далёкой южной страны. Миша с удивлением обернулся туда, где в последний раз видел Леру. Леры не было! На её месте стояла Лауренсия де лас Торрес. Именно такой представлял себе Миша ту неукротимую девушку с огненно-рыжими волосами и опасным блеском в зелёных глазах. Но мать предостережению не вняла – наоборот, распалилась ещё сильнее:
– Му-у-ужа, – ехидно передразнила она. – А у тебя штампик-то в паспорте есть? А? Кто это вас тут расписал? Ветер по воде? Му-у-ужа! Ха-ха-ха-ха-ха! Не смеши мои тапочки. Ты своим “мужьям” счёт потеряла. Да! Думаешь, не вижу, кто ты такая? Всё вижу, не беспокойся. У тебя на роже всё написано. Ишь волосищи распустила! Ведьма!
– Ведьма! – пронзила её Лера остриём сверкнувшего взгляда. – Триста лет назад такие, как вы, хотели сжечь меня на костре. С тех пор вы не изменились – только измельчали. Всё, на что вы способны, это привести сюда милицию и разогнать нашу компашку. Ха-ха-ха-ха-ха! Нашли чем пугать. Меня костром пугали – я не испугалась. Не испугалась инквизиции, не испугаюсь и милиции. И сына моего тебе не отдам. Слышишь, женщина? МОЕГО. Сына. Тебе. Не отдам.
И так это было сказано, что мать поняла: не на ту напала. И машинально, не отдавая себе отчёта, начала отступать, отступать, отступать – а Лера надвигалась на неё разъярённой фурией, давила, теснила, отбрасывала – взор её прожигал насквозь, а острые ногти мелькали в опасной близости от глаз противницы. Внезапно всё закончилось. Мать обнаружила себя и Леру на исходных позициях – рядом со своими мужьями. Что за чёрт? Секунду назад эта рыжая бестия дышала в лицо… Ведьма, настоящая ведьма! Мать захотела снова броситься в атаку, но заметила, что на её пути, слева от Миши, стоит Эскапелья. Что за чёрт? Секунду назад этой девчонки не было… Тоже ведьма? Кошмар, кошмар! А Эскапелья обняла Мишу за правое плечо, притянула к себе и с кокетливой улыбочкой заявила:
– Не отдам. Он мой.
Больше ей не нужно было ничего говорить: всё сказали её юный возраст и совершенная красота. С такой соперницей тягаться было бессмысленно. Мать застыла на месте и упёрла в неё бессильно-ревниво-ненавидящий взгляд. А взгляд Эскапельи светился торжеством почти уже одержанной победы. Так и смотрели они одна на другую, и исход этого поединка был предрешён.

Во время рейда матери по тылам противника отец уговаривал сына вернуться домой.
Вот так же он, наверное, в молодости уговаривал девушек, – мысленно смеялся над ним Миша. – Но на сей раз у него ничего не выйдет. Я не девушка.
Да и не всякую девушку можно уговорить. Именно такая девушка встала рядом с Мишей, обняла его за правое плечо, притянула к себе и с кокетливой улыбочкой заявила: “Не отдам. Он мой.” Отец тоже оценил красоту и юность Эскапельи – только по-своему, по-мужски.
– А-а-а, – с кажущимся ему пониманием усмехнулся он. – Так разве я когда-нибудь… Разве мы когда-нибудь были против? Разве у нас не найдётся для неё места?
Найдётся. Миша не возражал отцу – по крайней мере вслух. Голос у того был участлив, доводы неопровержимы, логика безупречна. Можно было смеяться над его словами, но нельзя было к ним не прислушаться.
Тонкая рука, обнявшая Мишу, будто невзначай дотянулась до его левой щеки и повернула его голову чуть-чуть вправо. В Мишином поле зрения оказался Володин дом и висящий над этим домом фиолетовый флаг. Флаг? Миша забыл про флаг! Забыл, чтО этот флаг означает! Забыл про свой род! Забыл про свою родину! Повёлся на уговоры отца!
Нет! Миша очнулся и заметил отцовский взгляд, направленный на Эскапелью. Омерзительный взгляд. Никто не имеет права кидать на неё такие взгляды. И места для неё у родителей не найдётся. Как и для него, Миши.
– Хватит, – заявил он отцу. – Я всё понял. Вы хотите вернуть меня любой ценой. Я для вас вещь, принадлежащая вам по праву собственности. В любом случае мне пришлось бы бежать: не сейчас, так через полгода, не сюда, так в столицу. Обстоятельства лишь ускорили дело. Я даже благодарен жестоким людям за то, что они помогли мне решиться, иначе я так бы и остался вашей вещью. Но теперь всё: я убежал и вернуться не могу. Не может вернуться в утробу родившийся ребёнок.
– Это мы тебя родили, – напомнил отец.
– Нет, – возразил Миша, – я родился сам. Вчера.
– Мы дали тебе жизнь…
– Вы дали мне жизнь, чтобы не давать мне жизни.
– Мы заботились о тебе, кормили, поили, одевали, учили, давали тебе крышу над головой – это всё чего-нибудь стоит?
– Вы били меня головой об стену, ругали, оскорбляли, запугивали, залезали в вещи, залезали в душу, лишали свободы, заставляли молчать – это всё чего-нибудь стоит?
– Мы посвятили тебе всю свою жизнь…
– …для того чтобы я посвятил вам всю свою жизнь. Но я не могу, не хочу и не буду этого делать. Я человек, а не вещь, принадлежащая вам по праву собственности. Я буду жить своей жизнью, а вы живите своей.
Удар пришёлся в самое больное место. Не было у родителей своей жизни, потому и впивались они в сына, высасывая жизнь из него.
– Как ты можешь? – стыдил его отец. – Неужели ты такой чёрствый, неужели в тебе нет ни капли отзывчивости, ни капли любви?
– Любви? – переспросил Миша. – А как, по-вашему, рождается в человеке любовь? Как урожай на поле. Сначала это поле надо расчистить – от леса, от пней, от корней – как следует вспахать, взрыхлить, удобрить, засеять – а потом ждать, ждать, ждать… И если не будет засухи, не зальют дожди, не спалят молнии, не побьёт град, не положит ветер, не прихватит мороз, не нападут болезни, не сожрёт саранча, не склюют птицы – тогда на этом поле взойдёт урожай, который надо убрать, обмолотить, сохранить… Вот как выращивают в ребёнке любовь! А вы хотели получить её на халяву.
– Как ты можешь? Мы столько тебе дали…
– Вы дали мне ровно столько, чтобы ни у кого не было повода считать вас плохими родителями. Вы дали мне то, что вам легче было дать, а не то, что мне было нужно. Если на поле вывалить тонны удобрений, но не бросить доброго зёрнышка, взойдут одни сорняки.
– Оно и видно. Не любишь ты нас…
– Люблю. Несмотря ни на что – люблю. Даже сейчас. Но проявить эту любовь не могу. Не умею. Не научился. Потому что с раннего детства все мои попытки проявить к вам любовь натыкались на ваши окрики, угрозы, наказания, но чаще всего – на издевательские насмешки. Вы даже представить не можете, какую мучительную боль причиняли мне ваши насмешки! Так что извините: жить с вами я не могу, не хочу и не буду. Многих лучше любить на расстоянии: как, скажем, тигров или пантер. Или вас.
– Ах, мы тебе тигры? – опять не выдержала мать. – Мы тебе пантеры? Ну спасибо, сыночек, ну утешил на старости лет!
Она уже поняла, что потерпела поражение, но хотела погромче хлопнуть дверью. Увы, двери под рукой не было. Что оставалось делать? Упасть на пол и кататься по нему в истерике? Увы, под ногами был не пол, а холодная заснеженная земля. Кататься по такой земле почему-то не хотелось.
– Ничего, – сквозь подступившие слёзы бессилия выдавила она из себя, – поживёшь без нас, поймёшь, чтО потерял. Но будет поздно.
– Да вы уже поняли, что потеряли гораздо больше.
– Ой, скажите, какое сокровище!
– Да. Любящие родители не боятся потерять детей. Их дети тоже уходят из дому, тоже рвут старые отношения, но только лишь для того, чтобы построить собственные дома, завести собственные семьи, а с родителями построить новые отношения – дружеские, межсемейные, равноправные. И всем хорошо, никто никого не стесняет, каждому находится место. Земля большая. Но в нашем случае это невозможно. Мы чужие люди. Между нами нет ничего общего.
Мать живописно воздела руки, призывая справедливость небес.
– И это мой сын! – возопила она. – Господи, за что мне это, за что? За что мне такое наказание? Вот так вот растишь-растишь, воспитываешь-воспитываешь – и нате вам: “ничего общего”!
– Да что между нами общего? – надвинулся на неё Миша. – Вспомни, сколько раз я прибегал к тебе со слезами – за помощью и защитой – а ты гнала меня прочь? Сколько раз я хватался за тебя, как за соломинку – а ты отшвыривала меня, точно паршивого щенка? Сколько раз бросала на растерзание – во дворе, в школе, в лагере? Сколько раз выкидывала за дверь? Сколько раз говорила: “Иди, ищи себе другую маму.”? Что ж, я нашёл себе другую маму. Вот моя мама, – показал он на Леру. – А вот мой папа, – показал он на Володю. – Вот мои братья, – показал он на Диму и Рому. – Вот моя жена, – обнял он Эскапелью. – Вот моя настоящая семья. Вы мне никто. Убирайтесь.
Наступила такая тишина, что если бы хоть одна снежинка дерзнула опуститься с неба, звук её падения разнёсся бы на десятки километров. Все поняли: это конец. Окончательный распад Мишиной семьи. Даже Дора, с улыбкою наблюдавшая за игрой человеческих страстей, казалось, всё поняла. Взгляды Миши и отца встретились, выразив то, о чём не имело смысла говорить. Миша нагнулся, поднял рюкзак с принадлежащими родителям вещами и молча протянул отцу. Стараясь не коснуться руки сына, отец взял рюкзак, закинул себе за спину и тихо скомандовал матери:
– Пойдём.
– Как это “пойдём”? – заорала та. – Как это “пойдём”?
– Пойдём, – решительно заявил отец. – У нас нет сына. И никогда не было, – спустя полсекунды добавил он.
Обнял её правой рукой, развернул в сторону большого мира и повлёк за собою прочь. Мать замолчала, сникла, сгорбилась и поплелась рядом с ним. Они не оглядывались. Миша смотрел им вслед, терзаемый угрызениями совести. Забитый в подсознание комплекс вины требовал бежать, догонять, падать на колени, вымаливать прощение. А сознание отвечало одним-единственным словом: бесполезно. Не может родившийся ребёнок вернуться в утробу матери.
Рождение свершилось. Пуповина ещё пульсировала, однако по мере отдаления родителей натягивалась, натягивалась, натягивалась – сильнее, сильнее, сильнее – и наконец перервалась пополам со звуком лопнувшей струны. Всё. Теперь – всё. Теперь сам и в поте лица.
Родители скрылись, будто их никогда и не было. Вчерашний снег по-весеннему таял, стирая следы ушедших гостей.

Миша бросил смотреть на опустевшую дорогу, повернул голову влево и увидел, что возле него по-прежнему стоит Эскапелья. Подобно отцу, обнял он её за плечо, развернул и повлёк в сторону остальной компании. В обнимку с любимой подошёл он к Лере, заглянул ей в глаза и проговорил почти без вопросительной интонации:
– Это было… слишком…
Как и в прошлый вечер, Лера притянула к себе и его, и дочку, прижала их головы к своей груди и ответила:
– Слишком. Для моралистов. Ну и что? Ты им в любом случае не угодишь, и они это знают. Они давно тебя осудили и к высшей мере приговорили, но исполнять свой приговор не станут – как и миллионы других приговоров. Потому что на самом деле им плевать: на тебя, на твоих родителей, на всех вместе и на каждого в отдельности. Не плевать им на одно – на мораль. Им важно одно – чтобы соблюдалась мораль. Чтобы жизнь была рабой морали, чтоб лежала под пятой морали, чтоб не вылезала за рамки морали, чтобы не менялась, не развивалась, не жила, не была жизнью, чтобы никакой жизни не было вообще, чтобы на месте жизни стоял надгробный памятник жизни – окаменевшая мораль. Вот чего хотят моралисты. Они и должны тебя осуждать. А мы тебя любим. Я люблю тебя, Миша.
– Я люблю тебя, Миша, – едва ли не в ухо ему прошептала Эскапелья.
– Я люблю тебя, Миша, – отозвался Володя.
– Я люблю тебя, Миша. Я люблю тебя, Миша, – без опасений быть неправильно понятыми повторили Дима и Рома.
Дора подошла, вильнула хвостом, ткнулась мордой в живот, лизнула руку, заглянула в глаза. Миша улыбнулся – впервые после разрыва с родителями – и провёл рукой по золотистой собачьей шерсти.
– Спасибо, – растроганно произнёс он. – Я люблю тебя, мама. Я люблю тебя, папа. Я люблю вас, братья. Я люблю тебя, милая. И тебя, Дорочка, очень-очень люблю.
За всех ответила Лера:
– Поздравляю, Миша. Вот ты и стал взрослым.
– Что? – Миша оторвался от неё, отступил, глянул изумлённо.
– Ты задавался вопросом: – пояснила Лера, – когда становишься взрослым? А ответ лежал на поверхности: когда уходишь из родительского дома. Или убегаешь, – подмигнула она Диме и Роме. – Когда перестаёшь быть вещью, принадлежащей кому бы то ни было по праву собственности. Когда становишься человеком – самим собой. Когда начинаешь самостоятельную жизнь. Когда рождаешься сам – в собственный мир. Когда завоёвываешь себе свободу для любви. Вот это и произошло. Ты стал взрослым, Миша, и Эскапелья вернулась к тебе. Как я обещала.
– Поздравляю, Миша, – Дима подскочил и протянул руку. – Теперь ты совсем наш.
– Поздравляю, Миша, – с улыбкою повторил Рома. – Это было нечто!
– У нас было проще, – перебил Дима. – Сговорились да и рванули. А у тебя – что-то с чем-то.
– Как в театре, – произвёл сравнение Рома.
– Точно! – восторженно согласился Дима. – Прямо на глазах! Я такого ещё не видел. И Ромка не видел.
– Многого мы не видели, – тоном седовласого мудреца заключил Рома.
А Миша вдруг что-то вспомнил и забеспокоился:
– Они не заявят в милицию? – спросил он у Леры.
– Заявят, – ответила та. – Иначе их могут обвинить в убийстве. Только сначала записочку твою сожгут и о нас хорошенько забудут. Володю благодари. Это он убедил свою сестричку не поднимать лишнего шума. Как ни кричала она, как ни ругалась, а слова его запомнила и к сведению приняла. Она ещё надеется, что ты вернёшься, приползёшь на коленях…
– Зря надеется, – усмехнулся Володя. – Все их заветы обветшали окончательно. Этот блудный сын не вернётся никогда – как бы ни сложилась его жизнь.
– Мы слышали, – заговорил Рома, – скоро примут закон, по которому на родителей можно будет подать в суд. Тогда и вернуться можно…
– Ну и чего хорошего? – скептически оборвал его Володя. – Сейчас ребёнок считается вещью, принадлежащей родителям по праву собственности, а будет считаться вещью, принадлежащей государству по праву собственности. Для самого ребёнка – велика ли разница? Пожалуй, что велика. Родители бывают хорошие – государство всегда плохое. Я бы, наоборот, предпочёл, чтобы государство не лезло в дела семьи. Чтобы родители могли как угодно издеваться над своим ребёнком и им бы за это ничего не было… Что вы на меня так смотрите, я ещё не закончил. А также чтобы ребёнок мог как угодно мстить своим родителям и ему бы за это тоже ничего не было… Что? Кажется, я слышу возмущённые голоса, вижу камни, готовые лететь в мою сторону? А за что, господа? – обратился он к опустевшей “малой” дороге. – Я всего лишь повторяю ваши слова: государство, не лезь в дела семьи. Ни в каких случаях. Мать избивает ребёнка – государство, не лезь. Ребёнок избивает мать – государство, не лезь. Что вам не нравится, господа? Разве это не справедливо? Вы ведь за справедливость, не так ли? Или вы за то, чтобы государство не лезло только тогда, когда ВЫ издеваетесь над ребёнком, а когда ребёнок… о нет, всего лишь пытается хоть как-то защитить себя, вы орёте совсем другое: “Государство, лезь! Государство, вмешайся! Государство, помоги!” Вы хотите, чтобы государство стало вашим союзником против вашего ребёнка. Всю мощь государства со всеми его законами, запретами, моралью и миллионами стражей этих законов, запретов, морали обрушиваете вы на одного-единственного ребёнка – вашего ребёнка! Меньший перевес сил вас не устраивает. Вы трусы, господа – самые жалкие трусы. Вы подлецы, господа.
За последние сутки Миша испытал десятки потрясений, а теперь к ним добавилось ещё одно. Впервые он видел своего дядю в таком страшном гневе, буквально в бешенстве. Володя редко выказывал хоть сколько-нибудь сильные эмоции, но когда речь зашла об основе основ его мировоззрения, он не мог сдержаться. Сейчас он готов был порвать любого, кто не просто издевается над своим ребёнком, но ещё и требует, чтобы государство помогало ему в этом “нелёгком” деле. Мишиным родителям крупно повезло, что они убрались раньше, чем Володе пришли в голову такие волнующие мысли, которые удесятеряют силы человека.
Лера подождала, когда гнев её мужа немного спадёт, подошла, погладила, повлекла домой. Следом двинулись Миша и Эскапелья, за ними – Дима и Рома, позади – Дора. Короткий зимний день близился к концу. Надо было снова топить печь и готовить еду. А Мише надо было отдохнуть.
– Раздевайся и ложись, – мягко велела ему Эскапелья. – Ты очень устал, твоя голова уже не выдерживает. Всё, ты победил. Расслабься и успокойся. Ложись и отдыхай. Теперь ты будешь отдыхать, отдыхать и отдыхать. А я буду лечить твою голову. Спи, мой хороший, – поцеловала она его.
И Миша уснул, убаюканный ласковыми прикосновениями.

Проснулся ночью или поздним вечером. В комнате царил полумрак. Единственным источником света была Эскапелья, сидящая возле его постели. Миша улыбнулся любимой и к её золотому свету добавил свой.
– Счастливого пробуждения, – в ответ улыбнулась она. – Вставай, поздоровайся с другом.
– С каким другом? – не понял Миша.
Кроме него и Эскапельи в комнате никого не было, если не считать Доры, которая вела себя на удивление беспокойно. Вместо того чтобы лежать в уголочке, она бегала туда и сюда, крутилась, поднимала голову, скулила, иногда вставала на задние лапы, пытаясь передними влезть на печку. Казалось, причина её беспокойства находится в тёмном пространстве между верхним краем печки и потолком. На мгновение в этом пространстве вспыхнули два зелёных огонька и тут же угасли. Неужели..?
Миша выметнулся из постели, подскочил к печке, встал на цыпочки и, светя собственным светом, заглянул наверх. На тёплой кирпичной плоскости, поджав под себя передние лапы и сощурив глаза, лежал здоровенный чёрный котяра. Гладкая блестящая шёрстка переливалась золотом.
– Лучик! – воскликнул Миша.
Лучик открыл глаза, радостно мяукнул, поднялся на лапы и выгнул спину. Миша протянул руки и принял тяжёлого кота к себе на плечо. Дора пришла в неописуемое возбуждение и едва не сбила Мишу с ног, прежде чем тот вернулся к своей постели и с Лучиком на руках уселся на её край. Взбудораженная собака подскочила, ткнула мордой странного гостя и провела по нему длинным языком. Как-то лениво и коротко Лучик ударил её лапой по носу: смотри, мол, с кем имеешь дело – я тебе не щенок. При этом когти не выпустил и не зашипел. Дора обиженно заскулила, отпрянула, но тут же вновь потянулась обнюхивать – на этот раз осторожнее. Насколько позволяла шея, Лучик отодвинул назад свою недовольную морду. Собак он презирал, считая их тупыми дворовыми хамами, остановившимися в развитии намного ниже интеллигентного кошачьего племени. Но Дора была своей, и он дал ей понять, что согласен терпеть её присутствие, если она не будет позволять себе лишнего.
– Вот и познакомились, – захихикала Эскапелья. – Это я его доставила сюда. С помощью усовершенствованного костюма.
– А людей… – начал было Миша.
– И людей, – опередила Эскапелья его вопрос. – Именно так. Но не сейчас. Кстати, этих ребят мы тоже возьмём на Капеллу.
– Он кот, а она собака, – заметил Миша. – У них не получится…
– Возьмём им друзей и подруг, – ничуть не смутилась Эскапелья. – В нашем мире никогда не было животных. Теперь будут.

Дверь в комнату отворилась. Вошли Володя, Лера, Дима и Рома. Стало вдвое светлее.
– Проснулся? – Лера улыбнулась Мише. – И с Лучиком пообщался? Ну, молодцы. А мы, чтобы вам не мешать, прогулялись по дороге – до перекрёстка и обратно. Сейчас тепло, хорошо. Снега уже почти нет. Печка натоплена, каша готова. Садитесь, будем ужинать.
Быстро накрыли стол и наполнили мясными обрезками теперь уже две миски. Лучшие куски отныне предназначались Лучику. Дора не обиделась.
– Что ж, раз они берут тебя на Капеллу, держи, – утешила её Лера и дотронулась правой ладонью до собачьей груди.
Дора засияла золотым светом. Дима и Рома посмотрели на неё с завистью.
– А вы ещё не заслужили, – ответила Эскапелья на их невысказанный вопрос. – Но Мишу защищали хорошо. Я вами довольна, – серьёзно добавила она.
Дима и Рома вздохнули.
– Нечего, нечего, – одёрнула их Эскапелья. – И не считайте меня Господом Богом. Вечного блаженства не обещаю. Обещаю гонять как сидоровых коз. Так что ещё подумайте, нужна ли вам эта Капелла… Всё, мойте посуду и ложитесь спать. Утром, так и быть, разрешаю поваляться. Заслужили. Пошли, Мишенька, теперь и я посплю – вместе с тобой.
И снова родное тело, родное тепло, родной запах. Родной мир. Непередаваемое чувство. Девочка моя родная, как же я жил без тебя столько лет? Не бросай меня больше, не бросай! Эскапелья обхватила руками Мишину голову и вместе с любимым погрузилась в объятия сна.

Следующий день протянулся в полусонной неге. Миша почти не вставал с постели: то просыпался, то засыпал в объятиях своей возлюбленной. Умелыми прикосновениями и ласковыми словами прогоняла она из его головы малейшие облачка, погружая его в целительную атмосферу понимания, приятия и любви. А когда он засыпал, вытягивала из пространства мыслей свой усовершенствованный костюм и перемещалась к Диме и Роме. В тот день она не шпыняла их, наоборот, всячески ублажала, насколько это было возможно. Миша знал и не ревновал. Он полюбил этих мальчишек с нелёгкими судьбами и передавал им свою любовь через Эскапелью. Когда-нибудь они встретят девушек, с которыми у них будет по-настоящему, а пока – пусть. Пусть почувствуют себя принятыми – целиком и полностью, со всеми грехами и пороками, со всеми изъянами и недостатками, со всеми скелетами в шкафах и тёмными уголками в душах – неидеальные, несовершенные, живые люди. Пусть выволакивают всё это из себя, пусть ничего не стесняются, пусть получают удовольствие, пусть им будет хорошо. Как и мне.
Обласканные мальчишки наконец-то почувствовали, до какой степени Эскапелья их любит, перестали на неё обижаться и ответили… Пока ещё не любовью – только благодарностью и признательностью. А что до Капеллы… Кто её знает? Может, и в самом деле, прежде чем туда попасть, надо поработать над собой. И они работали, работали, работали. Смотрели на Эскапелью по-новому: с почтением, восхищением, согласием с её мнением, однако без преклонения и обожествления. Старались вычистить, высветлить, привести в порядок свои запущенные мысли. Пусть она полюбуется ими, пусть порадуется, пусть похвалит едва заметной улыбкой. Пусть ей будет хорошо.
И Мише пусть будет хорошо. Во время одного из его пробуждений Дима и Рома рассказали ему о себе: как жили с родителями, почему убежали… Миша тоже рассказал о себе и заключил:
– Мы одинаковы. Нам нечего скрывать друг от друга. Нечего скрывать и незачем ревновать. Любите Эскапелью – как умеете.
И уплыл по безбурному озеру целительного сна.

Лучик своим кошачьим нутром почуял, что с Мишей не всё в порядке, и тоже принял участие в исцелении друга. Подолгу лежал рядом с ним на подушке, прижимаясь к его голове и тихо урча. Потом вставал и отправлялся исследовать новую территорию. Перезнакомился со всеми обитателями дома, всех оглядел, обнюхал, о каждом составил своё мнение и, не высказывая его, отправился дремать на любимое место наверху печки. Чтобы он мог запрыгивать туда самостоятельно, рядом с печкой поставили стул, спинку которого обмотали старым тряпьём. В полном соответствии с законами природы Лучик и Дора поделили общее жизненное пространство: кошачий верх и собачий низ.

В той же полусонной неге прошли ещё два дня – по крайней мере для Миши. Диму и Рому Эскапелья вновь заставила работать: убираться в доме, пилить и колоть дрова, топить печку вместо Володи и готовить еду вместо Леры. Володя шутил, что его и Леру отправили на заслуженный отдых.
– Отдыхайте, отдыхайте, – кивала им Эскапелья. – Пусть эти гаврики поработают.
“Гаврики” работали не ропща, тем более что Эскапелья присоединялась к ним во время Мишиных снов.


Глава 3.

И вот настал день, когда Эскапелья пригласила Мишу на утренний подъём флага. Затем, после завтрака, торжественно объявила:
– Миша чувствует себя хорошо. Большие нагрузки ему ещё противопоказаны, но для обычной жизни он уже здоров. Пришло время рассказать, где я была и чем занималась три года, три месяца и три дня. Доволен, милый? – хитровато прищурилась она.
– Ты же видишь мои мысли, – улыбнулся Миша.
– Мог бы и ответить, не убыло бы с тебя, – поморщилась Эскапелья. – Да вижу я, всё я вижу, радость ты моя ненаглядная, – притянула она его к себе и слегка потрясла за плечо. – Эх, Мишка, Мишка-а-а! Ты вот недавно понял, что мы с тобой одно целое, а я поняла это ещё тогда, когда впервые увидела тебя из пространства мыслей. Потому и пришла к тебе, а не к кому-то другому. Ты мой, а я твоя – и не о чем тут вообще говорить.
– А как же… – начал было Миша.
– Чем больше любви, тем лучше, – отрезала Эскапелья. – Всё, не мешай. Так вот, увидела я тебя из пространства мыслей, появилась на твоём островке, дождалась, когда ты придёшь, познакомилась с тобой, прочитала твои мысли, поняла, как тяжело тебе в этом мире, и решила забрать тебя на Капеллу. Задолго до того как ты меня попросил. Решить-то решила, а дальше-то что? Земному человеку на Капелле не выжить. Просто так – не выжить. А не просто так? Например, в костюмчике, вроде моего? Или не в костюмчике, а в убежище? В маленьком искусственном мирке? Надо соорудить на Капелле маленький искусственный мирок, в котором земные люди могли бы жить! И это должно быть совсем не трудно, потому что у нас весь мир искусственный, весь сооружён из мыслей. Из тех же мыслей соорудить маленький мирок для тебя и таких, как ты. Всё просто. У нас кто угодно мог бы это сделать, только не я. Я умела петь и танцевать, а творить из мыслей – увы. Маленькая самонадеянная дурочка. Сколько тысяч раз пожалела я о своём легкомыслии – ты, Мишка, не представляешь! У меня было два варианта: или кого-нибудь попросить, или научиться самой. И в том, и в другом случае надо было вернуться на Капеллу. И я вернулась. Бросила тебя, Мишенька, и вернулась. Теперь ты знаешь почему.
Миша взял её руку, прижал тыльной стороной ладони к своей щеке, медленно и нежно переместил к губам, осторожно поцеловал. Только так сумел он выразить переполнившую его сердце радугу чувств.
– Спасибо, мой хороший, – прослезилась Эскапелья. – Я знала, что ты поймёшь. Так вот, вернулась я на Капеллу и бросилась… ну конечно, к маме. Всё ей рассказала – мысленно, разумеется…
– Да уж, – усмехнулась Лера, припоминая тот мысленный разговор.
– Мысленный разговор, – пояснила Эскапелья, – происходит намного быстрее словесного, сразу видишь всё содержимое чужого сознания, причём в движении. Ну, скажем, как в сильно-сильно ускоренном кино. И точность передачи абсолютная. Время требуется только на усвоение, “переваривание”, скажем так, и на формирование ответа. В общем, разговор занял, условно говоря, секунды… Извините, ребята, очень трудно выражать земными словами понятия нашего мира… Так вот, выяснилось, что ещё до моего рождения у мамы были похожие мысли, но потом они исчезли. То, чего я хотела, оказалось так трудно, что даже мама – гений мысленного творчества – не дерзала и пытаться. Потому что хотела я ни больше ни меньше как встроить в мир света кусочек тьмы. Маленький, прирученный, безобидный – но всё-таки кусочек тьмы. Такого за всю историю нашей цивилизации не делал никто. Но я, – Эскапелья приободрилась, улыбнулась и вздёрнула свой очаровательный носик, – не была бы Эскапельей Дорельяно, если бы хоть раз в жизни не добилась своего. Отправила маму к тебе, Володя, велела ей присматривать за тобою, Миша, но обо мне ничего не говорить. Мама у меня чудеснее всякого золота и прекраснее всех бриллиантов. Она всё сделала самым-самым-самым лучшим образом.
Эскапелья на секунду умолкла. Между мамой и дочерью явно произошёл очередной мысленный разговор.
– Так вот, – продолжила Эскапелья, – маму отправила сюда, а сама побежала… вернее, переместилась к своему старому другу. Скажем так, другу. Трудно перевести на земной язык… Этот мальчик, по земному счёту, старше меня на четыре-пять лет. Он давно меня любил, – Эскапелья помолчала, вздохнула и заговорила вновь: – Трудно перевести. У нас нет любви в вашем понимании. У нас всё проще, спокойнее, безо всяких страстей, сцен ревности, поединков, ядов, кинжалов. У одного человека возникает слабенькое чувство к другому. Другой видит это чувство и отвечает немного более сильным чувством. Первый видит ответное чувство, и его чувство усиливается. Так складывается союз двух людей – в случае успеха, разумеется. Но до успеха доходит редко. У одного из двоих не возникает ответного чувства – и всё. Приходится начинать заново – с другим. И это обычное нормальное дело, безо всяких трагедий и самоубийств. У нас это понимают даже дети, но понимают умом, не телом. Они не могут ответить на чувства влечения к ним, а без ответа такие чувства угасают. Как следствие, то, что у вас считается запретным, у нас просто невозможно… Дети не могут ответить, а подростки могут. Этот парень имел ко мне слабое чувство, когда я была ребёнком и не могла ответить. Но он терпеливо ждал, ведь рано или поздно я перестану быть ребёнком. В меня были “влюблены” многие, но их чувства угасли, а этот парень ждал и надеялся. Очень необычно для нашего мира. Ну а я, так никому и не ответив, сбежала на Землю, встретила тебя, Миша, всё поняла и всё для себя решила. С такими мыслями и явилась к своему другу. Он прочитал эти мысли и пожелал мне самого лучшего – с тобой.
– Выходит, я отбил тебя у хорошего человека? – спросил Миша.
– “Отбил” – земное понятие, – ответила Эскапелья. – У нас, говорю, всё проще и не так трагично. Он увидел в моём сознании образ мальчика из далёкого мира, увидел, что мы с этим мальчиком созданы друг для друга, и оставил меня безо всяких страданий. Ну… почти без страданий. Когда тебя бросила Аня, ты страдал намного сильнее.
– Всё равно, – не успокоился Миша.
– Ой, да ладно тебе, – поморщилась Эскапелья. – Встретишь его, поговоришь с ним и сам всё поймёшь. И поблагодаришь его, кстати. Потому что это он построил маленький искусственный мирок для тебя и таких, как ты. Это он усовершенствовал костюмы, чтобы вас туда переправить. Этот парень – гений из гениев мысленного творчества, один на десятки миллиардов. Но даже он не понимал, чего я хочу, вернее, зачем я этого хочу. Любовь, убийства, жестокость, необходимость бежать – как объяснить это человеку, родившемуся на Капелле и никогда не покидавшему её? Невозможно! Совсем другие понятия! Знаешь, что меня выручило? Его слабое чувство ко мне. Вопреки ожиданиям, оно так и не угасло. И он согласился на умопомрачительно трудное и совершенно непонятное для него дело только лишь потому, что об этом попросила я. Ты бы так смог? – испытующе глянула она на Мишу. – Сделать что-нибудь непонятное только лишь потому, что об этом попросила я? Не задавая лишних вопросов? Нет, ты бы не смог. Я просила тебя каждое утро встречать рассвет, но ты не понял, зачем это нужно, и не стал этого делать. А если бы я попросила тебя каждое утро делать изобретение или сочинять стихотворение? Ну-ну-ну, я пошутила. Я просто дала тебе понять, с какими чувствами и мыслями взялся парень за моё невиданное задание.
– Без малейшей надежды получить в награду тебя, – прослезился Миша. – Вот это человек! А как его зовут?
– Нет у нас имён, – напомнила Эскапелья. – Мы обращаемся друг к другу по мыслеобразам. Ну хочешь, назови его как-нибудь – ему без разницы, а тебе привычней.
– Нет, – возразил Миша, – это будет не имя, а кличка. Имя он должен выбрать сам.
– Не выберет он сам, – отмахнулась Эскапелья. – Я же говорю… Ну хочешь, назови его Рыжим. Это не будет кличка, потому что у нас все рыжие. Но он, надо сказать, особенно рыжий, – улыбнулась она.
– Пусть будет Рыжим, – согласился Миша.
– Я дала ему задание, – продолжила Эскапелья, – на изобретение и построение убежища для земных людей, а также задание на усовершенствование костюмов, чтобы можно было переправлять вас на Капеллу. Он согласился, хотя и не верил, что у него получится. Тогда я назначила его ответственным за весь наш мир. И он поверил. И взялся за работу.
– Ха-ха-ха-ха-ха! – засмеялся Миша. – Эскапелья есть Эскапелья! Единственная и неповторимая во всех мирах!
– Чудо ты моё ненаглядное, – обняла и поцеловала его Эскапелья. – Дала ему задание, назначила его ответственным, а сама отправилась на Землю. Но не к тебе, Миша, а искать таких же мальчиков и девочек, как мы с тобой. Таких же Дорельяно. Чтобы переправить их на Капеллу.
– В то время как никакого убежища там ещё не было, – сообразил Миша. – И усовершенствованных костюмов не было. И не было известно, когда это будет и будет ли вообще. Тем более что на Капелле время течёт медленнее.
– Вот именно, – подтвердила Эскапелья. – Времени терять было нельзя. Я чувствовала, как усиливается тьма, и спешила отыскать на Земле как можно больше наших ребят. Да, я читаю мысли и мгновенно перемещаюсь, но всё равно мне было очень трудно. Среди миллиардов людей отыскать несколько тысяч наших, с каждым познакомиться, каждому всё объяснить, подарить золотой свет, добиться понимания и осознанного желания отправиться на Капеллу. Последнее крайне важно, поэтому я беру почти исключительно наших ровесников. Младших – только тех, кто преждевременно повзрослел. За три года, три месяца и три дня – более трёх тысяч человек. Можешь посчитать, сколько это в день. Конечно, не всех я нашла сама: мне помогали найденные ребята. Они ведь тоже искали среди знакомых – как ты, Миша – но тем не менее… Вот какими темпами приходилось работать. Да ещё время от времени отлучаться на Капеллу, проверять, как там дела. Скажу без преувеличения: Рыжий сотворил чудо. Не более чем за месяц – по земным понятиям. А на Земле прошло около двух лет. Я осматривала убежище, Рыжий читал мои мысли и немного его видоизменял. А усовершенствованные костюмчики мы с мамой испытывали в паре. Класс! Переправляют так мягко, что не ощущаешь вообще ничего. И целиком убираются в пространство мыслей. И мгновенно меняют форму. Мама, кстати, здорово мне помогла. Под её ответственностью были ты, Володя, ты, Миша, и ребята из посёлка – но пару сотен человек на Земле она нашла. И наконец, летом прошлого года мы переправили на Капеллу первую партию ребят.
– В надёжное место, – с улыбкою добавила Лера.
– Что? – просиял Миша. – Ты хочешь сказать… Саша, Света, Серёжа, Настя… Они уже на Капелле?
– С позапрошлого лета, – подтвердила Эскапелья. – Хотя для них времени прошло гораздо меньше. В общем, по возрасту ты их догнал.
– Здорово! – воскликнул Миша.
– А я теперь немного младше тебя, – заметила Эскапелья. – Совсем чуть-чуть. Но это и к лучшему.
– К лучшему, – согласился Миша.
– Рыжий очень заинтересовался нашими ребятами, – продолжила Эскапелья. – Постоянно изучает их мысли и совершенствует своё творение. Дорабатывает мелкие детали.
– Что за человек! – восхитился Миша. – Я обязательно должен с ним встретиться, поговорить и поблагодарить. Или за такое не благодарят, но помнят до последней минуты?
– Так, – проигнорировала его слова Эскапелья, – о чём я ещё не сказала? Ах, да, почему мы с мамой переправили их, а не тебя. Потому что им было хуже, чем тебе. Ты жил у себя дома, ходил в школу, летом приезжал сюда, за тебя мы не беспокоились, а перед ними лежала дорога в неизвестность. Кто-то устроился бы в городе или даже в столице, а остальным было бы плохо. Мама переправила их всех. В надёжное место. И я переправила тех, кому грозила опасность, кого преследовали, хотели убить, держали в тюрьме. Кому было хуже, чем тебе, Миша. Тебя я рассчитывала переправить в следующем году, когда ты закончил бы школу и стал бы взрослым. Так и сказала маме. Но судьба распорядилась иначе. Мама нашла меня и срочно позвала к тебе на помощь. Сама не переправила, потому что это моё дело. Ты мой. А я была занята, замешкалась и прибыла в тот миг, когда ты с рюкзаком за плечами двигался к трамвайной остановке. Я смотрела тебе в спину, читала твои мысли и думала: оглянешься или нет? Если бы ты оглянулся, то увидел бы меня и сейчас был бы уже на Капелле. Но ты не оглянулся. Тогда я решила встретить тебя на “большой” дороге. Встретила, прочитала твои мысли и переменила свои планы. Я останусь здесь до Нового года. Поняли, вы? – обратилась она к Диме и Роме. – Если бы Миша оглянулся, меня бы здесь не было и надежды попасть на Капеллу у вас бы не было. Скажите спасибо, что Миша не оглянулся.
– Спасибо, Миша, что ты не оглянулся, – послушно произнёс Рома.
– Спасибо, Миша, – присоединился Дима.
– Теперь я буду отдыхать, – подвела итог Эскапелья. – Имею я право отдохнуть или нет? А то ведь ни одна белка в колесе ещё не крутилась, как я. Поверь, Миша, у меня не было ни секунды, буквально ни секундочки, чтобы навестить тебя хоть раз за все эти три года, три месяца и три дня. Конечно, на секундочку я могла бы заскочить, но ведь секундочки было бы мало. И пары дней было бы мало: всё рассказать, обо всём поговорить. А пара дней – это несколько ребят, которых я бы упустила, не заметила, не нашла… Вижу, вижу, ты всё понимаешь и меня не винишь. Я и не сомневалась. Но теперь всё. Работа окончена. Все ребята найдены, подготовлены, некоторые переправлены, остальные ждут своего часа. Пусть подождут. Месяц отдохну и начну их переправлять. Многих детей недосчитается этот мир в следующем году. Самых чудесных, самых замечательных своих детей. Поделом. Надо было лучше с ними обращаться… Всё, я устала. Продолжение завтра. Все свободны.

Все встали и разошлись по своим делам. Эскапелья предложила Мише вдвоём прогуляться в лес. Миша сначала удивился, а потом согласился. А правда, почему бы и нет? Снег за предыдущие дни весь растаял, так что идти будет не труднее, чем летом, а может, даже и легче, потому что высокая трава помёрзла и легла на землю. Да и земля затвердела, прихваченная сегодняшним, довольно-таки крепким морозом. Небо так и не прояснилось. Чёрные тучи опять превратились в серую пелену. Но всё это не беда, если с тобою твоя звезда.
Миша надел подобранную ему зимнюю одежду, а Эскапелью защищал от холода её усовершенствованный костюм. Идти и впрямь было легко. Непривычно легко. Всё вокруг знакомое и в то же время незнакомое. Знакомые деревья, ни разу не виданные без листьев. Знакомая трава, ни разу не виданная с листьями – серо-коричневыми опавшими листьями. Знакомое болото, по которому идёшь, не проваливаясь. Знакомый островок.
– Вот мы и пришли, – с улыбкою человека, достигшего заветной цели, произнесла Эскапелья. – Смотри и вспоминай. Здесь стоял ты… Вставай сюда, – показала она пальцем на пятачок земли в метре перед Мишей. – А там стояла я, – она переместилась на несколько шагов вперёд. – Так было три с половиной года назад. Помнишь? Помнишь, но не можешь поверить. Поверь, Мишенька, поверь: это не сон, это на самом деле.
– Верю, – такой же улыбкою ответил Миша. – Только теперь между нами – никаких барьеров!
Сорвался с места, подскочил к любимой, обнял её и прижал к себе.
– Моя. Не отдам, – твёрдо проговорил он, глядя в знакомые до мельчайших прожилочек синие глаза.
– Мой. Не отдам, – с тем же проникновенным взглядом и с той же непререкаемой твёрдостью повторила та. – Я люблю тебя, Миша.
– Я люблю тебя, Эскапелья.
Очередное признание скрепил очередной поцелуй – долгий, спокойный, вечнозелёный, как застывшие в молчании сосны…
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
Губы оторвались от губ, но не разомкнулись объятия. Взгляд утопал во взгляде, мороз высветлял мысли. Полупрозрачно-сероватый воздух, белый пар тёплого дыхания, недвижная тишина. Такая же, как в предпоследний день лета, когда Миша приходил сюда прощаться – с любимым лесом, с любимыми деревьями, с любимым островком – навсегда. Казалось, навсегда, а вышло иначе. Спасибо, Судьба. Спасибо, Случай. Я вас обоих люблю. Я всех люблю. Весь мир.

– Я знаю, зачем ты меня позвала, – нарушили тишину Мишины слова. – Ты хотела поговорить со мною наедине? Без Димы и Ромы?
– Ты поразительно догадлив, – кокетливо вздёрнула носик Эскапелья.
– Возьми их, – серьёзно попросил Миша. – Они хорошие.
– Знаю, – вздохнула Эскапелья и сделалась такой же серьёзной. – Иначе не стала бы с ними возиться… Возьму я их, возьму, – успокоила она Мишу. – Пошпыняю, повоспитываю да и возьму. Как и тебя, – подмигнула она. – Это раньше я дарила свет всем подряд, как ты… Ну-ну, ты чего, я тебя не виню. Сама, говорю, была такой же. А ты молодец. Столько замечательных людей отыскал, стольким жизнь изменил в лучшую сторону, стольких устремил к нашей цели! Милый ты мой! Золотой мой мальчик! Вот почему я не спешила брать тебя на Капеллу.
– Понимаю, – с лёгкой улыбкою кивнул Миша. – Ты всегда и всё делаешь правильно.
Не обращая внимания на этот комплимент, Эскапелья продолжила:
– Я встретилась и поговорила с каждым, кому ты подарил золотой свет. Со Славой и Оксаной. У них всё в порядке, поэтому они ещё на Земле. С Вадиком. У него тоже всё в порядке. Увы, его родителям придётся смириться с потерей сына. Он хоть и маленький, но без него нам нельзя. Самый младший из нас. А ещё Таня из культурной столицы. Самая старшая. А ещё Карим. Помнишь Карима? Я и его нашла. Он убежал из дому – в ту самую ночь. Проводил тебя и не вернулся домой. После того, что он сделал, его бы не поняли и не приняли. Я нашла его на вокзале в одном из городов – промокшего, продрогшего, отощавшего до костей. С ним никто не хотел иметь дела: для ваших он чурка, для своих – не мужчина. Хорошо ещё, начиналось лето: зимой я могла бы и не успеть. Я заговорила с ним на его языке. Как же он обрадовался! Насчёт Капеллы ничего не понял, но согласился на всё. Сейчас он уже там. Ему хорошо.
– Спасибо тебе, Эскапелья, – всхлипнул Миша. – За него и за всех нас.
– А, брось, – отмахнулась та. – Слушай самое интересное. Я побывала у Ани. Так вот, милый мой, спешу тебя обрадовать: рассталась она со своим парнем и уже давно. И ничего между ними не было.
– Как? – не сразу сообразил Миша.
– Да вот так, вот так, – добилась его понимания Эскапелья. – Олю благодари. Она необыкновенная, как моя мама… как наша мама. Она не стала отговаривать Аню, не стала чернить её избранника – она предложила немного его испытать. Ожиданием – как тебя – и не таким долгим, как тебя. Всего лишь до конца лета, до Аниного дня рождения – четыре месяца. И тогда, в день её рождения, Оля пообещала создать в квартире романтическую обстановку и вместе с Александром Васильевичем удалиться – на целый день и целую ночь. Аня подумала и согласилась, что так будет справедливо по отношению к тебе. А также согласилась не говорить своему возлюбленному, сколько именно ему предстоит ждать. Жди и всё. А он не захотел – и всё. И всё с ним стало ясно. И все его чары развеялись как чад. И Аня очнулась от сладких иллюзий, и поняла, кто любил её по-настоящему, кого она так бездумно и легкомысленно потеряла. Кричала, плакала, каялась, хотела тебе позвонить, но всё не решалась, а там лето началось, ты уехал сюда, и звонить стало некуда. Но ты не переживай, всё закончилось хорошо. Появилась я, мы обо всём поговорили и сделались лучшими подругами. И на Капелле, Мишенька, тебе не придётся выбирать. Мы обе будем твоими – если захочешь.
Миша выслушал очень внимательно и ответил очень серьёзно:
– Хорошо, что мы с тобой… решили подождать. Я прямо как чувствовал. Мы должны встретиться и поговорить втроём.
– Необыкновенный мальчик, – покачала головой Эскапелья. – Ладно, дорасскажу про Аню. Я попросила её не звонить тебе: сама, мол, сообщу, когда придёт время. Время пришло, Миша. Аня у себя дома. Я оставила её с родителями. Пусть пообщается и попрощается. С ними я, кстати, тоже говорила. Они меня поняли и её отпустили – с лёгким сердцем. Сами никуда не хотят, остаются на Земле – как мама с Володей, как всё старшее поколение. Сами остаются, а молодых благословляют. Наверное, так и должно быть.
– Наверное так, – вздохнул Миша. – Спасибо им за всё. Они настоящие родители.
– Ещё ребята из посёлка, – напомнила Эскапелья. – Ваня, Марина, Паша, Вероника и другие. До них у меня дело не дошло. Их мы пригласим на Новый год.
– Здорово! – обрадовался Миша, но тут же опечалился: – Их не отпустят – разве что Ваню и Марину.
– Отпустят, – без тени сомнения заверила его Эскапелья.
– Погоди! – встревожился Миша. – Это что же такое получается? До Нового года ты пробудешь здесь, а потом начнёшь переправлять… Выходит, мы с тобою… снова расстанемся?
– Расстанемся, – подтвердила Эскапелья. – Ненадолго.
– На сколько? – Мишино сердце провалилось ниже пяток.
– Догадайся, – вызывающе-улыбчиво глянула на него Эскапелья и зацокала, точно белка: – Догадайся, догадайся, догадайся! Ну чего, никак? Никаких догадок? Ладно, подскажу. “Знай: настанет день, светлый и радостный…” – запела она и скомандовала: – Продолжай.
– “В день этот весна снова придёт…” – продолжил Миша и догадался: – В первый день весны? Ты вернёшься в первый день весны?
– В первый день весны, – кивнула Эскапелья. – За два месяца я переправлю всех, кто ещё остался, да и мама поможет. А ты поживёшь здесь, в безопасности, под её присмотром, пообщаешься и попрощаешься – и с ней, и с Володей. Ну а в первый день весны жди меня на рассвете. Я появлюсь и переправлю тебя. Ты ответственный за этот мир, ты и покинешь его последним. Как капитан.
– Вот это мне нравится, – заулыбался Миша.
– Вот таким ты мне нравишься, – в тон ему ответила Эскапелья. – И хватит грустить! Выше нос! Я же сказала, всё будет хорошо. Давай, допоём, раз уж начали.
И над маленьким островком зазвучал гимн рода Дорельяно:


Знай, настанет день, светлый и радостный:
В день этот весна снова придёт,
В день этот для всех, грешных и праведных,
Над миром звезда счастья взойдёт.

Верь, развеет бред прежнего бремени
Той яркой звезды свет золотой.
Тот первый рассвет нового времени
Мы будем встречать вместе с тобой.



На обратном пути Эскапелья наставляла Мишу:
– Диме и Роме ничего не говори. Надежды им не подавай. Это моё дело. Как бы я с ними ни обращалась, молчи. Так надо. Вот, например, я сказала, что если бы, уходя из дому, ты оглянулся, был бы уже на Капелле. Да ничего подобного. Ты должен был выдержать схватку с родителями, чтобы отвадить их от этого места. Если бы ты оглянулся, мы бы доехали сюда вместе – только и всего. Но мальчишкам этого знать не надо. Пусть ценят то, что у них есть, и борются за то, чего у них нет, – она помолчала и добавила: – Как ты.
– Как я? – Миша не понял, к чему она клонит.
А Эскапелья забежала вперёд и встала у него на пути.
– Миша, – с каким-то необъяснимым волнением приступила она к новой теме. – Я знаю, ты меня не винишь, но всё-таки должна признаться… Мама время от времени находила меня, докладывала о тебе и спрашивала: не пора ли спасать Мишу? Не пора ли забрать его на Капеллу? А я всё отнекивалась: нет, не пора, он сильный, он выдержит. И чуть не потеряла тебя, – её синие глазки блеснули слезами раскаяния.
– Но я и правда сильный, – успокоил её Миша. – Я выдержал. Так что ты была права – как всегда. И мама была права, когда не вмешивалась. Я же понимаю: она нарочно не вмешивалась, даже в самых опасных случаях. Она верила в меня. Она хотела, чтобы я стал сильнее. А как стать сильнее, не пройдя через испытания? Как подняться к свету, не пройдя через тьму? Как постигнуть жизнь, не пройдя через смерть? Вы обе правы – как всегда. Спасибо вам огромное! Спасибо, что помогли мне стать таким, каким я стал, каким должен быть стать. Милые, хорошие, родные! Самые-самые любимые!
– Тем не менее… – начала было Эскапелья, но тут в кустах что-то зашуршало, ветки заметались из стороны в сторону, и к ребятам выскочила Дора.
– Вот ты моя хорошая, – наклонился и потрепал её Миша. – Вот ты моя девочка. За нами пришла? Домой зовёшь? Идём, идём, не переживай. Всё у нас хорошо. Все мы сильные, выносливые, любим друг друга – несмотря ни на что. Беги, беги домой, – приказал он Доре, подал руку Эскапелье и повёл её к дому.

Следующее утро началось, как и предыдущее: подъём флага, завтрак и общее собрание, которое вела Эскапелья.
– Вчера я всё рассказала, – начала она. – В общем и целом. Сегодня подробности. Скитаясь по вашему миру… О, что у вас за мир! Совсем не похож на Капеллу. У нас всё спокойно, однородно, а у вас… Даже не знаю… Столько разных стран – совершенно разных стран! Столько разных народов – совершенно разных народов! Столько разных языков – совершенно разных языков! И все эти языки я учила на ходу. Конечно, умение читать мысли здорово помогает, но десятки языков – это тяжело даже мне. А надо ещё приспосабливаться к понятиям, обычаям, религиям, законам – к ритму жизни, в конце концов. Он тоже повсюду разный. Где-то годами ничего не меняется, а где-то не знаешь, что будет через минуту. Очень тяжёлый мир, – со вздохом заключила она и добавила: – Но очень интересный. И ребята, которых я находила, тоже очень разные и очень интересные. Встречаясь на Капелле, они удивляются друг другу. И вы удивитесь, когда я о них расскажу. Слушайте. Вот, например, мальчик по имени Сон. Он сидел в тюрьме. За что? За то, что любил не только своего Вождя, но и его врагов. За то, что любил всех. За то, что не умел ненавидеть. Просто не умел ненавидеть – и всё. Кое-где этого достаточно, чтобы угодить в тюрьму. Сейчас он на Капелле. А ещё есть два мальчика: Джереми и Рамон. Они из одного города, из одного дома, но из разных народов и разных классов. Джереми сын хозяина, Рамон – сын служанки. Это не мешает им быть друзьями – как Диме и Роме. Да-да, милые мои. Рамон учит Джереми своему языку – НАШЕМУ языку – а тот схватывает на лету и делает успехи. Причём началось это до того, как я их отыскала. Они пока на Земле. А ещё есть очень красивая девочка по имени АлтангЭрэл – Золотой Свет. Она живёт на склоне горы посреди дикой природы. К западу от её жилища высятся горы, к востоку простирается степь. Понимаете, что это значит? Девочка Алтангэрэл никогда не видела заката, но каждое утро встречает рассвет. А рассветы у них ясные-ясные и небо синее-синее – синЕе моих глаз. И этому небу, и каждому рассвету, и всему прекрасному миру дарит свою любовь девочка Алтангэрэл. И дикие звери подходят к ней безо всякого страха, и она встречает их безо всякого страха. А ещё есть девочка Фатима. Её били палками. За что? За то, что носила слишком вольную одежду – по меркам своей страны и своей религии – за то, что хотела учиться и отказывалась считать себя существом второго сорта. Я вырвала её из-под ударов и переправила на Капеллу. А ещё…
Миша повернулся к Диме и Роме. Они, казалось, забыли не только дышать, но и существовать. Эскапелья видела столько, сколько им, закоренелым бродягам, не увидеть и за десять жизней. При этом в её скитаниях были направление, цель и смысл – всё то, чего отчаянно не хватало самим мальчишкам, то, чего они жаждали, но не могли найти. Они уже не слушали Эскапелью – они слушали себя, спрашивали себя и мысленно отвечали себе. А Эскапелья продолжала:
– …есть девочка Наташа. Она жила в деревне с матерью и отчимом. Однажды мать ушла по делам, а отчим изнасиловал Наташу. Да-да, ребята, не бойтесь этого слова – бойтесь этого дела. Наташа была настолько запуганной и забитой, что никогда бы не рассказала матери. На то и рассчитывал отчим. Но мать неожиданно вернулась и увидела всё сама. Что бы вы думали, она сделала? В припадке безумной ревности она схватила соперницу за волосы и сунула лицом в печь – прямо в огонь. И сожгла бы насмерть, если бы не вмешался отчим. Пока он бегал за врачом, мать опомнилась и принялась запугивать дочку – изнасилованную и обожжённую, страдающую от нестерпимой боли, унижения и страха. Матери до этого не было дела: её интересовала только собственная безопасность и безопасность мужа. Наташа ни в коем случае никому не должна была ничего говорить. Она и не говорила – никому, никогда и ничего. Ей физически больно было говорить. Потому что её вылечили, как могли, но не избавили от боли. Когда ты не можешь моргнуть, потому что у тебя нет век, не можешь закрыть и увлажнить пересохшие глаза – это страшная мука. К тому же можете себе представить, во что превратилось её лицо. Когда-то деревенские парни пялились на Наташу – теперь они показывали на неё пальцами. А Наташа не могла даже заплакать, потому что слёзные железы у неё сгорели. У неё осталось единственное желание – убежать: от боли, от матери, от отчима, от всего мира. Она ни на кого не держит зла – просто ей очень больно… было. Сейчас, на Капелле, ей уже не больно, но быстро её исцелить невозможно даже там.
– Мы исцелим её вместе, – прослезился Миша. – Ты будешь исцелять, а я… Я напишу для неё стихи, скажу, какая она красивая – даже сейчас – самая-самая красивая девочка на свете!
– Скажешь, Мишенька, – поджала губы Эскапелья. – Обязательно скажешь. При мне. Скажешь, что она несравненно красивее меня, несравненно лучше меня, скажешь, что любишь её намного сильнее, чем меня. Так скажешь, чтобы она поверила, чтобы поверила даже я. И если хоть на секунду усомнишься, что она превосходит меня во всём – вмиг изуродую себя так, что никто не узнает… Ладно, ладно, успокойся. У тебя хорошие мысли. Мне они нравятся. За это я удовлетворю твоё любопытство и расскажу, откуда у меня шрам. Да, ты уже догадался: я была на войне. На той же войне, что и Анин папа. Мне нужен был мальчик по имени Руслан – единственный Дорельяно из всего своего народа. Жил он в маленьком горном селении – да что там за селение – всего два дома. Две большие родственные семьи. Однажды отправился Руслан в соседнее селение к своей невесте. Вообще-то у них так не принято, но в тот раз был особый случай. Там и заночевал, хоть это и вовсе против обычаев. На следующий день хотел вернуться, но началась гроза – очень сильная гроза. Вернулся, когда она закончилась. Ты уже понял, Миша, чтО он увидел дома? Да-да, именно это. Скажу для Димы и Ромы: родители Руслана, младшие братья и сёстры, бабушка, дедушка, тётя, дядя, двоюродные – все были убиты. Все до единого. И всюду следы вражеских солдат. Ну и что ему было делать? Куда идти? В горы, к старшим братьям – больше некуда. Они давно звали его к себе, а он отказывался. Он не хотел воевать, он хотел любить – но вот как распорядилась судьба. В горах его научили убивать – всеми возможными способами – но убить он никого не успел, потому что появилась я. Подошла к нему, когда рядом никого не было, и попросила вывести меня в безопасное место. Конечно же, он удивился, а я, конечно же, попросила не задавать лишних вопросов – просто вывести меня и всё. Да он и сам был рад оттуда сбежать. Автомат всё-таки прихватил – там иначе нельзя – и тайными тропами повёл меня на равнину. Все эти тропы он знал как свои пять пальцев. Тогда ещё не было ни убежища на Капелле, ни усовершенствованных костюмов – приходилось искать убежища земные. Разговаривали мы мало, но я читала его мысли. Однажды он спросил, есть ли у меня жених. Я сказала, есть. Больше он об этом не говорил и даже не думал. Он думал только о том, как спасти меня. Он замечал малейшие шевеления, слышал малейшие шорохи, чувствовал малейшие оттенки запаха. Я же непрерывно следила за пространством мыслей. Никто не подобрался бы к нам незамеченным, но что-то тревожило меня, и я всё торопила Руслана, выводила, спасала…
– Постой, – не понял Миша. – Кто из вас кого выводил? Кто кого спасал?
Эскапелья хитровато прищурилась.
– А когда мои родители встретились на постоялом дворе, кто кого спасал? Когда они бежали до портового города – кто кого выводил? Вот так-то, Мишенька, – вздохнула она, – такова наша женская доля. Если женщина хочет спасти мужчину, она должна обставить дело так, будто это он спасает её… Ну всё, не перебивай: сейчас самое главное. На нас всё-таки напали. Их было двое, и откуда они взялись, я не поняла. Руслан не видел, не слышал и не чувствовал ничего подозрительного, а я не видела ни одной подозрительной мысли. Раз – и они перед нами. В зелёной камуфляжной форме, в масках и с автоматами. Здоровенные. Готовятся стрелять, а я смотрю на них как кролик на удава и не могу пошевелиться. Знаю, чтО сейчас произойдёт, и ничего не делаю. Целую секунду. Целую вечность… Страшный грохот раскалывает тишину. Руслан стреляет первым. Один из ЭТИХ падает, другой стреляет в ответ. Руслан подпрыгивает и, продолжая стрелять, в прыжке отталкивает меня плечом вбок, вытесняя с линии огня, подставляя себя на моё место! Я отлетаю, падаю, что-то бьёт меня по щеке, но я не придаю этому значения и падаю, падаю, падаю… Я даже не догадалась переместиться: в голову не пришло… Очнулась на каменистом склоне ниже тропы. Лежу на животе. Поцарапала руки и лицо – остальное защитил костюм. Они очень прочные, эти костюмчики, даже старого образца… Поднялась на четвереньки, по камням вскарабкалась на тропу, по которой мы шли. Выбираюсь и вижу: Руслан на коленях, а перед ним два трупа. Он срывает маски, осматривает лица, обыскивает карманы. Сколько же мыслей у него в голове! Откуда эти двое? Кто они? Какой национальности? За кого воюют? Ничего не понятно. Никаких опознавательных знаков… Руслан услышал мой шорох, глянул на меня и вытаращил глаза. Я прочитала его мысль: меня ранили. Провела рукою по волосам – кровь. А я всё на четвереньках, и Руслан на коленях. Не вставая, он подполз ко мне и осмотрел мою рану. Ничего серьёзного: чуть-чуть зацепили. Достал медицинский пакет, всё как следует обработал, залепил пластырем и замотал бинтом. Этому его тоже научили. А я всё думала: “Кто? Зачем?” У мёртвых не прочитаешь мыслей, но в том-то и дело, что у них не было мыслей и раньше, пока они были живы. Зато я читала мысли Руслана. Страшные мысли. Эти двое хотели убить меня – именно меня. И целились не в вооружённого Руслана, а в безоружную меня. И целились в голову – именно в голову. Если бы ниже, костюм защитил бы от пуль, а голова не была прикрыта. Выходит, знали? Тут мне и стало страшно…
Тут и Мише стало страшно. В его недолеченной голове мелькали те же мысли: “Кто? Зачем?” Кому и зачем понадобилось убивать девочку из другого мира, случайно оказавшуюся на войне? И как можно стрелять в такую совершенную красоту? В небесного ангела, в светлую богиню, в Эскапелью Дорельяно? Кем для этого надо быть?
– Расчеловеченным, – тихо прошептала Лера.
Миша вздрогнул. Единственное слово оказалось ответом на все его вопросы. Теперь он понимал: тьма выдвинула против Эскапельи такую же пару безжалостных убийц, как против него самого. Таких же нерассуждающих автоматов, боевых роботов, каменных гостей. Вот почему Эскапелья не могла прочитать их мысли – потому что никаких мыслей у них не было. Они ничего не знали и ни о чём не думали – даже о себе. Они тупо выполняли приказ тьмы. Они, вероятно, и убили семью Руслана. И даже понятно, для чего: чтобы подогреть взаимную злобу и ненависть, чтобы посильнее разжечь огонь войны. Ну, может, и не они, а другие такие же. Похоже, их производят в каком-то едином центре – в бОльших и бОльших количествах.
– Человечество расчеловечивается, – вновь прошептала Лера.
Да, человечество расчеловечивается, а мы, Дорельяно, пока не можем этому противостоять…
– Можем, – возразила Эскапелья. – Я отбила у тьмы более трёх тысяч человек. Я отбила у неё Руслана. Я довела его до равнины и поселила у хороших людей. Его приняли. Они своих детей не бросают. А через год я вновь навестила его – в усовершенствованном костюме – и забрала на Капеллу. Вроде бы и хорошо всё закончилось, да не совсем. Он страшно переживал, что ему пришлось убить людей. Внешне этого не показывал, но внутри места себе не находил. Когда я навестила его год спустя, я уже знала про новое оружие тьмы. Я успокаивала Руслана, доказывала, что он не убил ни одного человека, но он мне не верил. Всё-таки я женщина, а у них… Может, ты ему объяснишь, Миша? Ты хотел поговорить с мальчиком из их народа, похожим на тебя – вот и поговоришь.
– Поговорю! – взволновался Миша. – Обязательно поговорю!
– Отлично, – улыбнулась Эскапелья. – Он тоже хочет с тобой поговорить. А где готовят ЭТИХ, я так и не выяснила: не было у меня времени.
– Эскапелья, – умоляюще посмотрел на неё Миша. – Зачем ты это делаешь? Зачем так рискуешь? Это же не твой мир…
– Нет, Мишенька, – возразила Эскапелья. – Это мой мир, и я за него в ответе. И за мальчиков, и за девочек. Это мои братья и сёстры – как я могу бросить их в беде? Руслан… Это НАШ Руслан – единственный, родной, незаменимый – как я могла его оставить? Ты просто не знаешь его, потому так и говоришь. А если бы на его месте был Слава? Или Ваня? Или Дима? Или Рома? Разве не бросился бы ты защищать любого из них – любой ценой – даже ценой собственной жизни?
Миша смущённо опустил глаза.
– А что касается шрама… – переменила тему Эскапелья. – Ты правильно догадался: тьма заточала меня в оболочку красоты – и вдруг сама эту оболочку разбила. Ха-ха-ха-ха-ха! – засмеялась она. – Я больше не богиня, не ангел, не верх совершенства! Я просто озорная девчонка – Эскапелья Дорельяно! Живая, тёплая, настоящая! Такой и останусь – до конца своих дней! А это, – любовно погладила она повреждённое место у себя под волосами, – сохраню навсегда. На Капелле его можно убрать, но я не буду. Правда, так лучше? – игриво мотнула она головой, размётывая золотые волосы полупрозрачным веером.
И столько задорной энергии бушевало в этой девчонке, что Миша вынужден был согласиться:
– Правда. Лучше.
– Тьма хочет нас убить, – хохотала Эскапелья над посрамлённым врагом, – но тем самым…
– …делает нас сильнее! – с таким же хохотом закончил Миша.
– El amo-o-o-o-or! – на всю комнату заорала Эскапелья.
– Sin celos ni odio! – ответили остальные, включая Диму и Рому.
А Эскапелья уже теребила Мишу:
– Пойдём, пойдём в лес. Мы ещё не были на той стороне, где берёзы, ручей и поле. Где ты спал на траве.
– Сейчас не поспишь, – возразил Миша. – Холодно.
– А мы и не будем спать, – многозначительно подмигнула Эскапелья. – У нас найдутся дела поинтереснее.
– Тогда пойдём, – вскочил с дивана заинтригованный Миша и начал одеваться к выходу.

Снова застывший лес. Холодная тишина. Странное время года. То ли осень, то ли весна, то ли лето, то ли зима. Знакомый дуб на вершине холма. Здравствуй, друг. Прощался я с тобой навсегда, да вот, как видишь, вернулся. Не отвечаешь? Спишь до весны? Спи, дружище, не буду тебя тревожить. А вот и берёзки. Спящие красавицы. Спите, спите, не буду вас целовать, не время вам ещё просыпаться. Лучше поцелую Эскапелью. Вот так. Ой, какие холодные щёки! Ты не замёрзла, любимая?
– Не-а, – тряхнула головой Эскапелья. – Самую малость. Но ничего, сейчас согреемся. Летом вы ходили сюда с Мариной и чем-то интересным тут занимались. Я тоже хочу, – вздёргивая носик, потребовала она.
Миша испытал очередное потрясение.
– А? Ты? – забормотал он.
– Я, я, – растягивая улыбку до ушей, подтвердила Эскапелья. – Что, не ожидал? Так и Марина тебе только на третий год призналась.
– Ты хочешь сказать…
– …что мы все такие, – вновь подтвердила Эскапелья. – И ты об этом догадался – ещё летом – но не поверил самому себе. Поверь, Мишенька, поверь. Конечно, я не Марина, мои волосы не столь черны, однако столь же прочны.
– Такую красоту? – покачал головою Миша.
Эскапелья рассердилась не на шутку.
– Да задолбали вы меня с этой красотой! – воскликнула она и топнула ногой по мёрзлой земле. – Только и пялитесь на красоту, а что у меня внутри – пофигу! Видать, одного ранения мало – надо все волосы выдрать и всё лицо исцарапать, – угрожающе вскинула она руки.
– Давай лучше я, – Миша успел обнять её так, что её поднятые руки оказались прижаты к плечам.
Эскапелья тут же обмякла и угасила притворный гнев.
– Давай, – глядя в Мишины глаза, прошептала она. – Только рукавицы сними. Нет-нет, больше ничего не снимай: сейчас не лето. Шапку оставь: тебе нельзя застуживать голову. Рукавицы в карманы – и всё. Я тоже останусь в костюме, но чтоб тебе было приятно, сделаю его тонким, обтягивающим и прозрачным. Вот так. Нравится? Ну давай, действуй.
Миша бесцеремонно запустил руки в драгоценные золотые волосы, рванул посильнее и повалил их обладательницу на землю. Повалил осторожно, помня, что земля мёрзлая и твёрдая.
– Вот тебе, вот тебе, вот, – повторял он, впечатывая кулаки в бока неземного создания.
Эскапелья в долгу не осталась, а её тонкий усовершенствованный костюм смягчал удары настолько же, насколько толстое Мишино одеяние. Миша мутузил Эскапелью, но воображал себе Марину – так было психологически легче.
– Вот тебе, вот тебе, вот. Получай, получай, получай. Маринка… Ой, извини!
– Да ладно тебе, – со всей силы ударила его Эскапелья. – Называй меня хоть Мариной, хоть Женей, хоть Аней, хоть Оксаной, – каждое имя она сопровождала очередным ударом в бок. – Я всё равно отзываюсь на мыслеобраз – а мыслеобраз у тебя мой – под тоненькой масочкой Марины… Ну давай, давай, не останавливайся!
– Марина, – шептал ей в лицо Миша, – Женя, Аня, Оксана. Кроме Жени, я знаю всех. Оксана – гордая, сильная, целеустремлённая – девочка-зима. Аня – трепетная, нежная, переменчивая – девочка-весна. Марина – страстная, жаркая, энергичная – девочка-лето. А ты, Эскапелья, сильнее и целеустремлённее Оксаны, нежнее и переменчивее Ани, жарче и энергичнее Марины, красивее, мудрее, любвеобильнее всех на свете – золотая девочка-осень… Ой, ты же не хотела таких слов?
– Хотела, – серьёзно ответила Эскапелья. – И таких, и не таких. Мы же с тобой родные, мы же связаны через пространство мыслей. Научись чувствовать меня, научись понимать, когда меня надо беспрекословно слушаться, когда можно повосхищаться мной, а когда просто необходимо как следует отшлёпать эту несносную девчонку, – захихикала она.
– Пожалуй, самое время, – облегчённо заулыбался Миша. – Хватит уже лежать на земле. Вставай. Нет, не так: на колени, – рванул он её за волосы. Вот так. И получай, – звонко шлёпнул он её ладонью сзади. – Вот тебе, вот тебе, вот. Получай, получай, получай. Будешь знать, кто тут мужчина, а кто женщина.
– О-о-о-о-о! – блаженно стонала Эскапелья…
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
Когда любовь и чувство меры приказали Мише остановиться, он поднялся на ноги и помог подняться Эскапелье.
– Молодец, – с улыбкою боднула она его в лоб. – А то чего это я всех воспитываю, а меня никто не воспитывает? Меня тоже кто-то должен воспитывать – и лучше, если ты… Догоняй! – неожиданно крикнула она и бросилась наутёк.
Миша помчался за ней – меж сонных берёзок, по шуршащей траве и почерневшим листьям. Эскапелья бежала быстро – почти как Марина – бежала обычным образом, безо всяких своих штучек с перемещениями. Сама точно белая берёзка – изящная, гибкая, стройная – одетая лишь в тонкий, обтягивающий, прозрачный костюм, нимало не мешающий взгляду. Миша запыхался, сбросил с себя куртку, шапку, даже кофту – и прибавил ходу. Эскапелья почувствовала это и переместилась в одно мгновение – только не вперёд, а назад – неожиданно очутившись прямо перед настигающим её Мишей. Тот на полном ходу врезался в свою подругу, со всего маху повалил на окаменевшую землю да ещё и сам навалился сверху.
– Извини… – начал было он, но Эскапелья его прервала:
– Да не сломалась я, не сломалась! – закричала она и ударила его кулаком в бок. – Вот, видал, какая я прочная и сильная? Вот тебе, вот тебе, вот. Получай, получай, получай. Ты зачем шапку снял, негодный мальчишка? Зачем? – говорю? – снял? – шапку? Я тебе уши за это надеру. Вот так, вот так, вот так – чтоб не мёрзли… Стой, пусти, давай ещё побегаем.
– Ты опять командуешь? – притворно возмутился Миша. – Я тебе покомандую, я тебе покомандую, я тебе покомандую! – и сонная берёзовая роща вновь огласилась чередою звонких шлепков.
Раз! – Эскапелья нырнула в пространство мыслей и тут же вынырнула стоящей в нескольких метрах от Миши.
– Так нечестно! – обиженно воскликнул тот и снова бросился в погоню.
Эта погоня продолжалась недолго. Избавленный от верхней одежды Миша очень быстро догнал Эскапелью, крепко обхватил её сзади, но валить на землю не стал, будто прочитав её мысли.
– Хватит? – спросил он.
– Хватит, – согласилась она. – Сейчас уже начнёт темнеть. Пора домой. Завтра ещё придём и Дору с собой возьмём.
– А Диму и Рому? – поинтересовался Миша.
– А Диму и Рому – в другой раз, – твёрдо ответила Эскапелья, и Миша понял: настало время слушаться её беспрекословно.

“Игра в Марину”, начатая днём в лесу, продолжилась ночью в постели.
– Я буду твоим музыкальным инструментом, – заявила Эскапелья и вытянулась в струнку. – Попробуй, сыграй.
– Попробую, – неуверенно покачал головою Миша. – Но сразу не получится. Тебя ещё надо понять, постигнуть.
– Вот и постигай, – дала ему добро Эскапелья. – Времени у тебя достаточно.
И Миша принялся постигать. Лёгкими осторожными прикосновениями – как Марину в самом начале. Нет, Эскапелья не Марина. Совсем другая фактура, другая плотность, другой рельеф. Совсем другие клавиши и другие ноты. Совсем другой мир, который надо изучать с самого начала. И ощущение давнего родства не поможет. Заново, заново – всё заново. Так? Или так? А может, вот так? О, какая интересная нота! Такой ещё не было. А эта? Пожалуй, ещё интереснее. А если вот так? Так я даже с Мариной не пробовал. Ну-ка, ну-ка, ну-ка… Сюда, сюда – и – вот сюда. Есть! Очень, очень красивый аккорд. А ведь ей тоже приятно! Будто мысли её читаю: приятно. Значит, это ЕЁ музыка! Значит, я на верном пути… Но что за инструмент! Необыкновеннейший инструмент! Для какой же музыки предназначен этот инструмент? Для ТАКОЙ? Неужели для ТАКОЙ? Неземной, нездешней, вселенской? Да, вселенской. И эту музыку должен сыграть я – только я и никто иной. Страшно? Ещё как страшно! Не разорвалось бы сердце! А впрочем, пусть разрывается – лишь бы хоть раз прозвучала ЭТА музыка – величественный гимн в честь Вселенной – совершеннейшей женщины, воплотившей в себе совершенство всех женщин всех миров. Слава тебе, огромная! Слава тебе, совершенная! Слава тебе, Вселенная! Слава тебе, любовь! Вот так, вот так и вот так. Вот так, вот так и вот так. Миша уже не думал об Эскапелье – вернее, думал, но не как о возлюбленной и даже не как о музыкальном инструменте, а как о товарище, коллеге, со-творце чего-то несказанно великого. Она читала его мысли и едва ощутимыми движениями направляла его пальцы. Теперь уже и речи не было о том, чтобы прервать игру: оба, каждый по-своему, но с одинаковым увлечением предавались удивительному, необыкновенному совместному творчеству. Миша освоился, знал уже, в каком направлении продолжать исследования. Вот так, вот так и вот так – уверенно, властно, профессионально. Какие ноты, какие аккорды, какие такты! Какая музыка! Это уже не музыка, это… Сейчас что-то произойдёт. Что-то за пределами воображения…
– Стой! – не своим голосом закричала Эскапелья. – Стой, Мишка! Ты входишь в резонанс! Сейчас рухнет Вселенная!
Но Миша не остановился, и Вселенная не рухнула. Произошло что-то другое. Какое-то странное движение. Сильное, могучее, но не опасное. Долгое-долгое, плавное-плавное, медленно-медленно – остановка – и обратно – ра-а-а-а-аз. И ещё – ра-а-а-а-аз. И ещё. Это похоже…
– Нет, она не рушится! – радостно воскликнул Миша. – Она просыпается, улыбается, потягивается. Она встаёт на ноги. Она… танцует!
– Да, – удивлённо согласилась Эскапелья. – Она танцует! Мы заставили её танцевать!
– Мы пробудили её к танцу, – переформулировал Миша. – Смотри, Эскапелья. Стены и потолок – не помеха. Облака – не помеха. Земля – не помеха. Смотри, как танцуют галактики. Смотри, как летят они – одна за одной – нитями, вереницами, роями по чёрному ветру. Миллиарды миллиардов галактик – точно снежинки в свете фонаря. И каждая – на своём месте. Каждая – драгоценное украшение: брошка, серёжка, заколка, перстень, а то и колье из миллионов бусинок-звёзд. Но эти украшения не скрывают, а подчёркивают красоту танцовщицы – очаровательной девочки-Вселенной. Какие у неё глаза – нигде не найдёшь ты таких глаз! Какие у неё волосы – нигде не найдёшь ты таких волос! Какие губы, брови, лицо! Какие руки, ноги, тело! Какая сияющая кожа! Какие движения! Нет слов, не с чем сравнить! Она слышит нас, она благодарит нас, она танцует для нас! Смотри, любимая, смотри – для нас танцует Вселенная! Мы счастливые люди, любимая – самые счастливые люди на свете!
– Ты гений, Мишка, – только и сумела вымолвить Эскапелья.
– Ты гений, любимая, – ответил он, бросил играть и уснул – одновременно с нею.

Следуя взятому накануне курсу, утром надо было выбежать на улицу раздетыми и устроить игру с “бесцеремонным обращением”. Но Эскапелья отказалась – не столько из-за холода, сколько… из-за недостатка воды. Ну да, после подобных игрищ требовалось обмыться – даже сейчас, морозной, но бесснежной зимой – а где взять для этого воду? Мелкий колодец давным-давно замёрз и нескоро оттаял бы даже в очень сильную оттепель. Поэтому каждую осень Володя запасал в подвале шесть десятков больших канистр с водой, которые зимой по мере надобности доставал и отогревал у печки. Но эта вода использовалась исключительно для питья и приготовления пищи. Воду для стирки и мытья получали из снега – если он был. Прошлая зима оказалась бесснежной, но настолько тёплой, что колодец так и не замёрз. А вот в бесснежный мороз плохо всем: и растениям, и животным, и людям. Проблему отчасти решала Лера, доставляя воду из тёплых краёв – но в минимально необходимом количестве. Тратить эту воду на баловство было бы неразумно. Так что встали, как обычно, на позднем зимнем рассвете, подняли флаг, позавтракали и вновь устроили собрание.

– Вчера я рассказала о Земле, – начала Эскапелья, – сегодня расскажу о Капелле. Итак, убежище. Маленький кусочек вашего мира… Впрочем, не такой уж и маленький. Вполне достаточный для трёх с лишним тысяч человек, включая любителей бесконечных лесов, степей и морей. Всё это есть в убежище – вернее, может быть. Это как экран компьютера – чего запрограммируешь, то на нём и появится. Есть программы леса, гор, степи, моря, тепла, холода, рассвета, заката, дня и ночи – каждый из вас выберет сам, по собственному вкусу. А если чего-то не понравится, Рыжий с удовольствием подкорректирует – ему это только в радость. У каждого из вас будет личное пространство размером с небольшую планету.
– Постой, – только сейчас сообразил Миша. – А что значит “на Капелле”? Капелла это звезда, а для людей нужна планета. Как называется ваша планета?
– Если бы она и была, – хихикнула Эскапелья, – то не называлась бы никак. Ладно, не буду издеваться. Нет у нас никаких планет. Наш мир – в середине одной из звёзд системы Капеллы.
Миша вопросительно посмотрел на Володю. Володя пожал плечами. Дима и Рома вообще не поняли, о чём речь. Лера сидела спокойно, предоставляя дочери полную свободу самовыражения. Эскапелья объяснила:
– Все цивилизации, кроме нашей – технические. В них вещи делаются из вещей. Наша цивилизация – ментальная. В ней вещи делаются из мыслей. Очень удивительные вещи. Например, защитная оболочка, отделяющая человеческий мир от звёздного огня. Единственное, что пропускает эта оболочка – золотой свет. Далеко и далеко не весь – но чтобы вам ослепнуть, вполне достаточно. Вот и представьте себе маленький такой пузырик размером с ваше солнышко внутри гигантской звезды. Пузырик этот полон золотого света, проникающего извне. Больше не проникает ничего: ни жар, ни радиация, ни магнитное поле. Впрочем, я в этом не разбираюсь. Хотите узнать подробнее, спрашивайте у Рыжего – он с удовольствием объяснит. По легенде, наш мир был создан группой беглецов с выдающимися мыслительными способностями – во много раз гениальнее Рыжего. Откуда они бежали, не знает никто – может, даже с Земли. Они создали себе убежище, до которого не доберётся никакая техническая цивилизация, а для пущей безопасности замедлили время, чтобы даже самые развитые внешние наблюдатели, каким-то чудом сумевшие заглянуть внутрь звезды, не могли идентифицировать наш мир как мир живых людей. Мир абсолютного добра, абсолютного света и абсолютного совершенства – таким, вероятно, он был задуман изначально.
– А Рыжий его испортил, – вставил своё слово Миша. – Разбил защитную оболочку. Принёс в абсолютный свет маленький кусочек тьмы – как шрам у тебя на щеке. И абсолютному совершенству пришёл конец.
– Интересная мысль, – завела глаза к потолку Эскапелья. – Ну, Мишка, ты даёшь! Я бы не додумалась. Пожалуй, вы с Рыжим сойдётесь и такого наворотите… Ладно, это ваши мужские дела – а я расскажу о том, чем мы будем заниматься на Капелле. Прежде всего как следует отдохнём и подлечимся. Отдыхать и лечиться первое время будем поодиночке. По мере того как это начнёт надоедать, я буду сводить вас друг с другом: по двое, по трое и так далее. Сначала с любимыми, потом с друзьями, потом с соотечественниками – и так постепенно, постепенно придём ко всеобщему собранию рода Дорельяно. Это будет знаменательный миг. Впервые каждый из нас посмотрит на каждого, удивится различиям и порадуется общему – любви без ревности и ненависти, несмотря ни на что. Ну и поскольку вы не умеете читать мысли, то разговаривать вам придётся словами – каждому с каждым… Димочка, Ромочка, проснитесь, пожалуйста – это я для вас говорю. Языком межнационального общения станет язык рода Дорельяно. Готовы ли вы его изучать?
Мальчишки понурили головы.
– Нас Лера немного учила, – пробормотал Рома.
– Нет, это вы немного учились, – выделив интонацией слово “немного”, подколола его Эскапелья. – В общем, я сказала, а вы слышали. Продолжаю. Итак, мы соберёмся вместе, и каждый поочерёдно расскажет о себе, о своей жизни, о своих делах, о своих бедах и победах. И каждый получит свою долю всеобщей любви. Каждый будет знать, что он понят и принят всеми – всеми без исключения – за этим я прослежу особо. И только по достижении всеобщего понимания и приятия мы станем единым родом. Только тогда мы начнём действовать как единый род. В чём же будут заключаться наши действия? В том, чтобы зажечь золотую звезду любви. Да, Мишенька, да – настанет наш звёздный час в полном смысле этого слова. Наш костёр сделается достаточно большим, чтобы превратиться в звезду. Помнишь, ты хотел написать “Пособие по зажиганию звёзд”? Скоро ты напишешь его на основании личного опыта. Тем более что одну звезду ты уже зажёг.
– Какую звезду? – не понял Миша.
– Позапрошлым летом, – напомнила ему Эскапелья. – В день грозового пророка. В посёлке, на пруду, ближе к вечеру. Жуткая гроза, ты в лодке, и вдруг посередине пруда – свет.
– Это была звезда? – вытаращил глаза Миша.
– Маленькая-маленькая, – чуть-чуть развела Эскапелья кончики большого и указательного пальцев правой руки. – Совсем малюсенькая, и горела недолго, но каким-то образом тебе это удалось. Усилием мысли, не иначе. Далеко пойдёшь, Миша. Рыжий очень заинтересуется этой твоей способностью. Так вот, мы покажем жителям Капеллы, что такое любовь, мы научим их любить, мы превратим Капеллу в золотую звезду любви в полном смысле этого слова. Но сделаем мы это не сразу. Сначала потренируемся на других, более простых мирах. Я в этих мирах не была, но в них была мама – в юности, до того как попала на Землю – а я прочитала мамины мысли, составила список этих миров, определила, в каком порядке мы будем их посещать, чтобы дарить их жителям любовь и золотой свет. Особо подчёркиваю: дарить, а не впихивать насильно. Дорельяно не религия, а мы не верующие – так что ни о каком насилии речи нет. Только личный пример и отклики на просьбы. Кто захочет любви и золотого света, тот их получит, кто не захочет – будет смотреть на тех, кто захотел. Мы должны показать людям, как можно жить. Личным примером – только личным примером. Зажигая сердца, точно звёзды. Да, это будет медленно – ну и что? Медленно, но верно. Дело наше долгое, не на одну тысячу лет. Потихонечку, помаленечку будем мы обретать опыт и двигаться от простых миров к более сложным и ещё более сложным, вплоть до самого сложного мира – вашей Земли. Да-да, вы не ослышались: ваш мир – самый сложный из всех. Может, поэтому он рождает самых сильных людей и самую великую любовь – как самые плохие родители рождают самых лучших детей. Пока что нам это не по зубам – но когда-нибудь, с великою силой и великим опытом вернёмся мы сюда, в этот мир – если от него к тому времени что-нибудь останется – и наполним его великою любовью. И Земля засияет золотым светом, а с неба будут смотреть на неё золотые звёзды – миры, в которых мы побываем раньше. Золотые звёзды любви. Целое созвездие – созвездие Дорельяно. Вот тебе, Миша, моё желание – то, что я загадала на опушке леса три с лишним года назад. Созвездие Дорельяно – моя мечта.
Эскапелья замолчала и долго не произносила ни слова. Молчали и остальные. Она не объявляла конца собрания, и все ждали, что она ещё скажет. Наконец она сказала, вернее, спросила:
– Димочка, Ромочка, вы ещё хотите на Капеллу? Вы понимаете, как тяжело вам придётся? Отдых будет только вначале, а дальше – труднейшая работа и опаснейшая борьба. Игра переходит на новый уровень – ставки и риски возрастают во много раз. Подумайте, ребята, как следует подумайте и откажитесь, пока не поздно. Не откажетесь – пеняйте на себя… Всё, все свободны. Миша, идём в лес. Дора, ты с нами.

И снова лес. Берёзовая роща, замёрзший ручей в овраге, заброшенное поле, утыканное высоченными стеблями борщевика, точно могильными крестами. Холод, запустение, безнадёжность. “Мы вернёмся в этот мир, если от него к тому времени что-нибудь останется.” Ох, вряд ли останется. А впрочем, это уже далёкое будущее. На Капелле пройдут годы, а на Земле – сотни лет. Но какое затевается дело! Отправиться на звезду, соединиться с братьями и сёстрами в полном взаимоприятии, понимании и любви, путешествовать по другим мирам, нести туда золотой свет, зажигать звёзды – целое созвездие золотых звёзд! Вот это карьера, вот это профессия, вот это предназначение! Вот для чего я рождён! Вот направление, цель и смысл моей жизни!
Точно гигантский камень свалился с Мишиных плеч – да нет, какое там “камень” – Каменный Гость. Дух тяжести, злобный карлик, норовящий оседлать всякого, кто поднимается в гору. Всё, карлик, я поднялся. Отсюда, с вершины, мой путь лежит дальше, выше – на звезду. А ты можешь оставаться. Внизу, под тобою, все царства мира и вся слава их. Кажется, они принадлежат тебе? Ну и трясись над ними, жалкий и смешной скряга. Только с вершины я бы тебе посоветовал убраться: здесь слишком холодно, здесь слишком суровый и резкий ветер. Катись лучше вниз, в преисподнюю – там тебя отогреют. Катись, катись – со всею своею тяжестью – со всеми заповедями, законами, запретами, установлениями, традициями, моралью – со всей этой каменной лавиной – туда – вниз, вниз, вниз… А я поднимаюсь вверх – на крыльях любви и золотого света. Да и amor!
Ой, Эскапелья! Что так на меня смотришь? Прочитала мои мысли? Нравятся? Вижу, нравятся. Мне тоже нравятся твои мысли. Ты сама мне нравишься – так нравишься, что я и выразить не могу. Ты моя, Эскапелья – что захочу, то и сделаю с тобой. И ты мне это позволишь, потому что я люблю тебя, Эскапелья – значит, не захочу плохого. Сейчас я хочу носить тебя на руках. Вот так, иди ко мне – раз! Какая ты лёгкая, Эскапелья! А я – такой большой и сильный! Я буду кружить тебя на руках: вот так, вот так и вот так. Я буду рассматривать тебя всю, я буду целовать тебя всю, я буду восхищаться тобой, я буду играть на тебе, как на музыкальном инструменте, я буду беспрекословно слушаться тебя, я буду таскать тебя за волосы и шлёпать по этому очаровательному месту. Потому что ты такая разная, Эскапелья, в тебе так много бриллиантовых граней! И каждую из этих граней я люблю особенной, исключительной, неповторимой любовью! Да и amor!
Дора, ты с нами! Ты тоже отправишься на Капеллу. Хочешь на Капеллу? Хочешь, хочешь, хочешь – морда ты собачья улыбчивая! Бегай, бегай за нами! Рассекай застоявшийся воздух, превращай его в свежий ветер, прочищай этим ветром лёгкие, душу, сознание! Да и amor!
Валимся на траву, катаемся, не мёрзнем! Как хорошо! Как хорошо касаться травы – просто касаться травы! Она такая… настоящая. И земля настоящая. И небо настоящее. И лес настоящий. И любовь настоящая. Как хорошо быть с любимым человеком! Как хорошо быть любимым человеком! Как хорошо любить! Везде, всегда, несмотря ни на что. Без ревности и ненависти. Да и amor!

Ночью Миша и Эскапелья “играли в Аню”. Наконец-то Миша получил возможность обласкать в отдельности каждый пальчик своей возлюбленной, каждому из них дать собственное, неповторимое, уникальное имя, перецеловать каждую прядочку любимых золотых волос – да не по разу, а по многу раз. Эскапелья была на седьмом небе от счастья – Миша это чувствовал, и усердие его возрастало. Ещё вот эту прядочку, ещё вот этот волосочек, ещё вот этот кусочек кожи…
– Миша! – не выдержала Эскапелья и разревелась в три ручья. – Прости меня, Миша! Я больше не буду тебя шпынять! Ты такой… необыкновенный! Маме повезло с моим отцом, но мне с тобой повезло несравненно сильнее! Ты умеешь любить – ты и впрямь умеешь любить – как никто другой!
– Никто? – удивился Миша.
– Никто, нигде, ни в одном из миров! Можешь не сомневаться. А я-то дурочка! Думала, знаю тебя, если вижу твои мысли. Ага, как же, как же! Одно дело видеть мысли, другое дело – вот так, рядом с тобой… Да если здесь и сейчас такое – что же будет на Капелле? Какой ты большой и сильный – я чувствую, какой ты сильный! Забудь про выбор, Миша: тебя хватит не только на меня и Аню, но ещё на десяток девочек. И никто не будет ревновать – все будут только радоваться. Один раз мы ещё расстанемся, а потом уже не расстанемся никогда. Нет, Мишенька, я тебя не брошу. Думаешь, тебе со мной повезло? Нет, это мне с тобой повезло – очень повезло. Это я должна восхищаться твоей красотой. Ты такой красивый, Мишка, такой красивый! Немногие видят твою красоту, и одна из них – я. Этой ночью ты покорил меня окончательно. Всё, давай спать – завтра у меня трудный день.

И снова было утро, и снова было собрание.
– Сегодня самое главное, – тихо и торжественно произнесла Эскапелья. – ЧтО мы понесём в другие миры? На чём будем стоять? Чем будем руководствоваться? Погодите, не перебивайте, – замахала она руками. – Это наша основа, её надо сформулировать очень чётко и в дальнейшем не отступаться. Начну с твоего давнего вопроса, Миша – о счастливых людях. Хорошо ли быть счастливым человеком, или надо отринуть счастье ради великой цели? Первое приятно, но недостойно, второе возвышенно, но трудно и опасно. Счастливый человек от неподвижности слабеет, утрачивает волю, предаётся порокам и в конце концов перестаёт быть человеком. Идущий к великой цели растаптывает всех, играет людьми, как шахматными фигурками, и в конце концов перестаёт быть человеком. Что же делать? Сидеть на месте нельзя и двигаться нельзя? Нет, говорю я, двигаться можно и нужно. Ты прав, Миша: всякая идея, всякая мораль, всякая заповедь, всякая великая цель, поставленная превыше человека и человеческой любви, рано или поздно начинает убивать – человека и человеческую любовь. И только одна-единственная идея, одна-единственная великая цель никогда не начнёт убивать человека – сам человек. Не абстрактный “человек вообще”, не “Человек с большой буквы”, а вот этот, конкретный человек: вот этот Миша, вот эта Лера, вот этот Дима, вот этот Рома, вот этот Володя, вот эта Эскапелья… Можно убить человека ради общественного блага, ради военной победы, ради закона, ради государства, ради Бога – но нельзя убить человека ради самого человека. Ради Миши нельзя убить Мишу, ради Леры нельзя убить Леру, ради Димы нельзя убить Диму, ради Ромы нельзя убить Рому, ради Володи нельзя убить Володю, ради Эскапельи нельзя убить Эскапелью… Вот. Это важно. Запоминайте формулировку: великой целью должен стать человек. Теперь подойдём с другой стороны. Человек – это не что-то готовое и очевидное, не что-то достигнутое и постигнутое. Во-первых, ни один человек ещё толком не понят – даже самим собой. Каждый человек – это целый мир, который ещё исследовать и исследовать, постигать и постигать. Во-вторых, ни один человек не завершён, не является тем, чем он должен быть. Понять человека, увидеть его не таким, какой он есть, а таким, каким он должен быть, каким ему предназначено быть, увидеть в нём его собственную великую цель, показать ему эту цель и устремить его к этой цели – разве это не достойная цель? Запоминайте формулировку: человек должен стать великой целью. Да, это очень трудно, если не любишь человека, и очень легко, если любишь его. Запоминайте формулировку: человек есть нечто, что должно полюбить. Вот потому мой отец превыше всех богов на свете вознёс не только человека, но и человеческую любовь. Вот потому в своих скитаниях я интересовалась каждым человеком, его жизнью, его привычками, его наклонностями, его характером – всем его внутренним миром. Свыше трёх тысяч братьев и сестёр отыскала я на Земле – и каждый сделался для меня родным, единственным, самым-самым любимым – настолько любимым, что я жизнь готова отдать за него. Каждый сделался для меня великой целью. Запоминайте формулировку: человек человеку великая цель. Я говорю вам это сейчас, хотя вы не очень понимаете, о чём я говорю; я буду говорить вам это снова и снова: на Земле, на Капелле, в других мирах – до тех пор, пока вы не поймёте. Ещё раз и коротко. Великой целью должен стать человек. Человек должен стать великой целью. Человек человеку великая цель. Человек есть нечто, что должно полюбить. Всей душой и всем сердцем, всеми потрохами и всеми мозгами, всеми мыслями и всем существом. Без ревности и ненависти. Несмотря ни на что. А если вы спросите, где же тут счастье, посмотрите на меня: моё счастье написано на мне аршинными буквами. Смотрите, думайте, делайте выводы. Всё, я закончила. Мне было очень трудно. Никуда не пойду сегодня – буду отдыхать.

Эскапелья улеглась на свой диванчик, а Миша улёгся на свой – рядышком с нею. Оба одинаково засунули руки под головы, одинаково уставились в потолок и одинаково молчали. Должно быть, и мысли у них были одинаковы. Во всяком случае, Миша полностью соглашался с тем, что недавно говорила его подруга. Она ответила на мучившие его вопросы, ответила чётко и ясно – от этого на душе было легко и светло – легче и светлее, чем день назад. Миша был счастлив – сказочно, бесконечно, чертовски счастлив – и счастье это было написано на нём аршинными буквами. Все остальные смотрели на неподвижную парочку, но никто, кроме Леры, не понимал, что эти двое играют в молчаливое общение. Иметь возможность сказать любимому что угодно – и не говорить ничего, иметь возможность коснуться любимого – и не касаться – просто потому что так тоже бывает приятно. Когда-то так было у Миши с Аней, теперь стало с Эскапельей. Только мысли дарили они друг другу – самые красивые мысли на свете. Дарили, и улыбались, и не смотрели друг на друга – ни один не видел, как улыбается другой.

Когда наступила ночь, Эскапелья предложила Мише поменяться ролями. Теперь она хотела сыграть на нём, как на музыкальном инструменте. Миша удивился. Такого ему не предлагали ни Аня, ни Марина.
– Так я же необыкновенная девочка, – кокетливо заметила Эскапелья. – Давай, давай, ложись – теперь моя очередь действовать.
И принялась действовать – тонкими, но сильными пальцами, каждый из которых имел теперь собственное имя. Вот так, вот так и вот так. А ещё вот так и вот так. И совсем невероятно – вот так.
Миша блаженствовал, но понимал, что всё это неспроста, что она от него чего-то добивается, куда-то его ведёт. Ну да, чего тут догадываться: она же сама всё сказала сегодня днём! Увидеть его таким, каким он должен стать, увидеть в нём его собственную великую цель, показать ему эту цель и устремить его к этой цели. Именно это и делала она всегда, с самой первой встречи три с половиной года назад!
– Да-да, – словами ответила Эскапелья на его мысли.
– Да, да, – с другой интонацией повторил Миша. – Делай, делай. Шпыняй меня, как считаешь нужным. Отсекай всё лишнее – с болью, с кровью, с мясом. Я не обижусь, я понимаю: так надо. Я сильно изменился за эти годы. Я стал не то чтобы лучше, а – как бы это сказать? – своее, что ли. Ближе к своему идеалу, который ты сразу увидела во мне, который всё время показывала мне, к которому устремляла меня. Я обретаю предназначенную для меня форму, и мне становится удобнее и удобнее, легче и легче, я становлюсь счастливее и счастливее. Наверное, это и есть счастье – сделаться таким, каким ты должен быть, каким ты предназначен быть. Сделаться самим собой. Счастье для куска мрамора – превратиться в такую статую, в какую этот кусок ДОЛЖЕН превратиться. Счастье для человека – превратиться в самого себя – в ДОЛЖНОГО себя. Спасибо, любимая, что отсекаешь от меня всё лишнее, за то, что высвобождаешь меня из тесной оболочки, из проклятого бронежилета. Играй, милая, играй – это я так пою. Это звучит под твоими пальцами музыкальный инструмент.
– Хорошо звучит, – одобрила Эскапелья. – Мне нравится. Продолжай.
И Миша продолжил:
– В чём разница между тьмою и светом? Тьма делает всех одинаковыми – свет делает каждого самим собой. Тьме нужна масса – свету нужна личность. Тьме нужны рабы – свету – свободные люди. Тьме нужны страдания – свету – счастье. Тьме нужны ненависть и ревность – свету – любовь. Запоминай формулировки.
– Ах ты паршивец! – захихикала Эскапелья. – Вот тебе, вот тебе, вот! Вот тебе чёткие формулировки! Вот тебе “ничего лишнего”! Вот каким ты должен быть! Вот каким я тебя люблю!
– Ах ты несносная девчонка! – перехватил инициативу Миша. – Я тебя сейчас так отформулирую! Вот так, вот так и вот так! Чётко и ясно. Ничего лишнего. Я тебя тоже очень люблю.

Утром Эскапелья устроила последнее собрание.
– Ещё об одном мы с вами не говорили, – начала она. – О тех, кто остаётся на Земле. О папе Володе и маме Лере. Но лучше, если об этом расскажет мама. Предоставляю слово ей.
Лера охотно взяла предоставленное ей слово:
– Не бойтесь за нас, ребята, мы не пропадём. Да, у Володи заканчиваются деньги, зато у меня начинаются грандиозные планы. До сих пор я следила за Мишей, помогала Эскапелье и не могла взяться за дело должным образом. Но скоро настанет весна, мы с Володей проводим вас на Капеллу и тогда займёмся нашим земным убежищем. Тут всё надо переделать. Я уже нашла хороших людей, имеющих деньги и некоторую власть – спонсоров, так сказать. У многих из них было нелёгкое детство. Я увлекла их идеей построить большой приют для отвергнутых детей в экологически чистом месте посреди дремучего леса. Директором приюта, конечно же, станет Володя, а рядовыми сотрудниками – я и повзрослевшие дети, зимовавшие здесь когда-то. Уже известные вам Женя и два её друга – Антон и Кирилл – а также Мерс и Тефаль, которые на самом деле Саша и Артём. И вы, Дима и Рома, если вас не возьмёт Эскапелья. Правда, она ещё не решила, но мне почему-то кажется, что возьмёт. Однако и у вас, и у тех, кого я упомянула, есть знакомые, которые никогда здесь не были, но которые охотно придут сюда работать. Что же касается детей, то я буду изучать их очень внимательно и тех, кто достоин – переправлять на Капеллу. Продолжу дело своей дочери. Усовершенствованные костюмчики она мне оставила. Вот и всё, Миша – можешь отправляться со спокойной душой и лёгким сердцем. У нас всё будет хорошо.
– Спасибо, мамочка, – со слезами умиления прильнул Миша к её груди. – Ты хорошо придумала. Теперь мне не будет больно с тобой расставаться. И с тобой, Володя, я расстанусь легко – не так, как в конце лета. Наши пути расходятся, но оба мы будем знать, что делаем одно дело – каждый на своём месте.
– Ты прав, – покивал Володя. – Я тоже за тебя спокоен. У меня тоже легко на душе. Долгое время я был взрослым, а ты – ребёнком. Теперь мы оба взрослые – товарищи по общему делу. Иди, обниму тебя, дружище.
И Миша подошёл к нему, и обнял – с величайшей нежностью и благодарностью за прошлые заботы.
– Мы ещё не прощаемся. У нас много времени. Долгие зимние вечера и короткие дни.
– Конечно, Миша, конечно. Очень хорошо, что ты здесь.

Больше собраний не было. Эскапелья сказала всё, что хотела сказать. И в лес она с Мишей больше не ходила, прочитав его мысли о новом важном деле, требующем сосредоточенности и уединения. Теперь она могла отдыхать – вернее, могла бы отдыхать, если бы не была Эскапельей Дорельяно. С пассивным отдыхом это имя не связывалось никогда. Она взялась обучать Диму и Рому языку золотой страны. Они не посмели отказаться – это значило бы отказаться от Капеллы. Эскапелья с ними не церемонилась, гоняла их в хвост и в гриву, заставляла работать самостоятельно, покрикивала время от времени, а иногда даже наделяла затрещинами.
– Да, ребятки, это вам не в школе учиться, – качал головой Володя. – Ну, ничего не поделаешь: тяжело в ученье – легко в бою.
– Да мы понимаем, – за обоих отвечал Дима. – Нас давно уже надо было… как-то так.
– А я-то всё с вами по-хорошему, – расстраивался Володя и вздыхал. – Хреновый из меня педагог.
– Зато директор выйдет отличный, – утешала его Лера.
А Рома однажды признался Мише, когда рядом никого не было:
– Мы же слышим, о чём вы говорите по ночам. Об отсекании всего лишнего, о становлении самим собой. Она же и с нами так же. Отсекает всё лишнее. Помогает нам стать такими, какими мы должны стать. И знаешь, как нам от этого хорошо? Она же нас любит, по-настоящему любит. Она же действительно готова отдать за нас жизнь. Димка ещё не понял, а я понял. Но он её тоже любит – как я.
– Спасибо, братишка, – обнял его Миша. – Любите её, ребята, любите как можно сильней. Я не ревную, я радуюсь – за неё и за вас.
Да, за Диму и Рому можно было порадоваться. Всё чаще они делали успехи, всё чаще Эскапелья сменяла гнев на милость и в награду за отличную учёбу позволяла немного себя поласкать. Тогда уже она не скупилась на поцелуи, нежные прикосновения и тёплые слова. Тогда уже и Дима догадывался, до какой степени она его любит, и пытался ответить ей каким-никаким подобием любви – совершенно не думая о Капелле.

Однажды вечером, после ужина, Миша спросил Володю:
– Слушай, Володя, вы с Лерой живёте тут уже три года. Уходить не собираетесь – стало быть, это и есть страна ваших детей. Где же они, ваши дети? Почему их нет?
Володя не стал возмущаться, как сделало бы на его месте большинство взрослых, но и ответа прямого не дал.
– А вот ты, – в свою очередь спросил он Мишу, – если бы заранее знал, как сложится твоя жизнь, и мог бы выбирать, рождаться тебе или нет – как бы ты поступил? Родился бы…
– Да! – не дожидаясь конца вопроса, выпалил тот. – Обязательно бы родился! Много тут всякой хрени, но Эскапелья превыше всего!
– А если бы её не было? Не совершилось бы чуда, и жизнь твоя потекла бы обычным образом, как у всех? До совершеннолетия – школа, потом армия, потом институт – не в столице, а в твоём городе – или сначала институт, потом армия – а потом работа, работа, работа… Скучнейшая работа и жизнь с родителями – до самой пенсии.
– Нет! – вообразил себе Миша эту чудовищную перспективу. – Только не это!
– Вот видишь, – грустно покивал Володя. – А теперь возьмём Диму и Рому. Представим, что того случая во дворе не было, Дима и Рома не встретили ни меня, ни друг друга и никогда бы не убежали из дому. Выросли бы кое-как, закончили бы школу, всё такое… Рома, как его родители, стал бы мелким офисным работником, а Дима – охранником в том же офисе. До самой пенсии.
– Не-е-ет! – испуганно замотали головами Дима и Рома. – Только не это!
– Hacer carrera, – проговорила Лера на золотом языке. – Это можно перевести как “делать карьеру”, а можно – как “бежать по кругу”. Всё зависит от точки зрения.
– Я уж не говорю про ребят из посёлка, – продолжал Володя. – Их “карьера” сложилась бы гораздо хуже. Вот тебе и ответ, Миша: лучшее, что может сделать взрослый для ребёнка – не рожать его в этот мир – на мучения к жестоким людям.
– Такая вот точка зрения, – вздохнула Лера. – Попробуй переубеди. Ладно, это у меня времени не было. Весной мы вас проводим и займёмся этим вопросом вплотную. Обещаю.
– Лерочка, – обнял и поцеловал её Володя, – ты же знаешь, как я тебя люблю. Все точки зрения не стоят одного твоего волоска. Ты необыкновенная женщина! Ты превыше всех точек зрения! Ты превыше всего!.. Что я слышал от обыкновенных женщин? В лучшем случае: “Да, ты, хороший, но вот ты понимаешь, вот тут у меня тыр, а вот там у меня пыр…” Понимаю. Давным-давно понимаю и ничего хорошего не жду. Отчасти потому и сбежал сюда. И здесь – надо же! – здесь! – встретил ЕЁ! Которая просто пришла и просто осталась – безо всяких тыров и пыров. Вот так. Не нашлось для меня женщины на земле – только на небе. Зато уж ради этой женщины я сделаю всё – даже переменю точку зрения.
– Успокойся, – приласкала его Лера. – Наш ребёнок будет необыкновенным, и жизнь его будет необыкновенной. Ты же сам сказал, что я необыкновенная женщина – разве у такой женщины может быть обыкновенный ребёнок?
– Да уж, – посмотрел Володя на Эскапелью.
И для меня не нашлось женщины на земле, – проследил за его взглядом Миша. – Только на небе.
А Эскапелья в ответ посмотрела на него, потом на Володю, прищурила синие глазки и сказала своё веское слово:
– У вас будет такой сынок, как Миша. Или такая дочка, как я.


Глава 4.

В ближайший из дней, которые в большом настоящем мире называются выходными, пришли Ваня и Марина. В холодное время года они приходили, как правило, раз или два в месяц – если не было глубокого снега. Когда-то с компанией, теперь – одни. Помогали по хозяйству Володе и Лере, общались со старыми знакомыми – Димой и Ромой. Мишу и Эскапелью они, понятное дело, встретить не ожидали. После глубокого потрясения и долгого объяснения было решено отправиться в лес в таком составе: Миша, Эскапелья, Ваня, Марина и Дора. Володя и Лера идти не хотели, а Диму и Рому Эскапелья пока ещё брать отказывалась: не заслужили. Так и разделились они в тот день: четверо с котом остались дома, четверо с собакой ушли в берёзовую рощу. Ну а в берёзовой роще…
– Поиграем? – с заговорщической улыбкой предложила Эскапелья.
– Во что? – не поняла Марина.
– В тебя, милая, в тебя, – обняла и поцеловала её Эскапелья. – Помнишь, как летом ты с Мишей играла в “бесцеремонное обращение”. Здесь, на этом месте… Ну, чего отворачиваешься: я же не ревную, я радуюсь! Ты же мне его спасла, милая! Ты же мне лучшая подруга! Дай я тебя расцелую, красавица! Давай, давай, мы девочки, нам можно. Вот так, вот так и вот так. Это тебе за Мишу, это за Ваню, а это – за хорошую идею. Мы с Мишей попробовали, нам понравилось. А сейчас разделимся: Миша тебе, Ваня – мне.
– Правильно! – воодушевился Миша. – Ванечка! Я могу тебя отблагодарить! Вот тебе Эскапелья! Вот тебе самое лучшее, что у меня есть! Не отталкивай её – слышишь? – не отталкивай!
– Жаль, что сейчас не лето, – продолжила Эскапелья, ласкаясь к растерянному Ване. – Холодно, раздеваться не будем. Но я всё-таки сделаю свой костюмчик тонким, обтягивающим и прозрачным – чтобы тебе, Ванечка, было приятнее. Вот, смотри.
– Ух, ты! – вытаращил на неё глаза Ваня.
– Какая красивая! – разглядывая подругу, качала головой Марина.
– Нет, – ответила Эскапелья. – Сегодня красивая ты. Сегодня мы все восхваляем только тебя. Сегодня – день Марины! Я так решила, и не смейте мне возражать.
Никто и не думал возражать.
– Беги, Мариночка, – улыбнулся Миша. – А я за тобой. Как летом.
И побежали – как летом. Среди тех же берёзок, по той же траве. Ну и что, что в одежде, ну и что, что мороз? Так даже интереснее, разнообразнее. Миша догнал Марину, схватил, повалил на землю. Немного помутузили друг дружку, полежали рядышком, отдышались, заговорили.
– Надо же! И правда, как летом.
– Кто бы мог подумать…
– …что всё вернётся…
– …так быстро!
– Причём зимой!
– Этой зимой!
– Да ещё и без снега!
– На той же траве!
– Даже не верится!
– Это судьба. Изменчивая судьба и счастливый случай.
– Спасибо им обоим.
– Спасибо тебе, Мариночка – за то, что ты есть на свете. Сегодня твой день. Сегодня мы все славим только тебя. Прекрасная, ненаглядная, замечательная, волшебная, изумительная, очаровательная, чудесная, милая, превосходная, изящная, светлая, звездоподобная, бегущая, танцующая, вдохновляющая, Что-то слов у меня сегодня мало. Но я ещё многое, многое тебе скажу – не только сегодня. Завтра тоже выходной день, так что вы с Ваней заночуете у нас. Я так решил, и не смейте мне возражать.
– Я не возражаю, Мишенька, – поцеловала его Марина. – Ты такой хороший!
– Сегодня хорошая ты, – напомнил ей Миша.
А где-то неподалёку шуршали в траве Ваня и Эскапелья. Ваня стеснялся, а Эскапелья его подбадривала, поддерживала, шпыняла. Миша представил себе эту картину и заулыбался. А наэлектризованная всеобщей радостью Дора с весёлым задорным лаем носилась по берёзовой роще.
Потом поменялись: Миша бегал за Эскапельей, а Ваня – за Мариной. Потом поменялись опять. И опять. И опять. И снова. А потом, довольные и счастливые, вернулись домой, не пролив ни единой капельки довольства и счастья из наполненных до краёв сердец.

Дома, в тепле, избавились от одежд и зажгли золотой свет. Эскапелья попросила Марину встать посередине комнаты, а все остальные должны были поочерёдно говорить “героине дня” всё самое лучшее, что только приходило в голову. Ну и что, что многие слова повторялись неоднократно: они как золотые украшения с бриллиантами – чем их больше, тем лучше. К тому же, в отличие от золота и бриллиантов, они совершенно невесомы. Марина была обвешана ими с головы до ног, но не страдала от тяжести – напротив, едва не воспаряла до небес. За прекрасную идею её отблагодарили намного более прекрасной идеей. А она, в свою очередь, тоже найдёт способ отблагодарить. Она станцует для них – о, как она станцует сегодня вечером! Она оправдает каждое хвалебное слово, каждую тёплую улыбку, каждый любящий взгляд. Она изольётся на них потоками любви и золотого света. О, милые ребята!
Все обласкали Марину самыми лучшими словами: и Эскапелья, и Миша, и Ваня, и Володя, и Лера, и даже Дима с Ромой отчаянно тянулись за остальными:
– Ты классная девчонка!
– Суперская!
– Просто блеск!
– Офигеть!
– Глаз не оторвать!
– И вообще…
– Мы не привыкли к таким словам…
– Но мы привыкнем…
– Научимся…
– Ты хорошая.
– Красивая.
– Замечательная.
– Эх, было бы лето, мы бы сходили в лес, нарвали цветов…
– А была бы осень, набрали бы золотых листьев…
– Но сейчас ничего нет…
– Даже снега…
– Мы можем носить тебя на руках!
– Да, правда, давай её поносим!
– Берись с этой стороны.
– Какая лёгкая!
– Тоненькая.
– Чудесная.
– Прекрасная.
– Она прекрасна…
– Ты прекрасна, Мариночка!
– Мы тебя очень любим.
– Да, любим. Эскапелья не даст соврать.
– Верно, ребята, – прослезилась Эскапелья. – Вы её действительно любите. Пожалуй, завтра я возьму вас в лес.

Марина попросила остановить потоки хвалебных слов и очистить комнату от мебели. Рисунок нового, доселе не виданного танца в мельчайших подробностях горел перед её мысленным взором, и пока он горел, она торопилась запечатлеть его в пространстве с помощью собственного тела. И запечатлела. Получился не просто танец, а танец танцев. Лера и Эскапелья молча глядели на неё во все глаза и мысленно переговаривались между собой: “Ты бы так смогла? Нет, я бы не смогла. Это выше моих сил. Конечно, если перемещаться через пространство мыслей… Но это другое дело! Нет-нет, она лучше нас, она талантливее нас. Она превзошла нас в искусстве танца, и мы радуемся за неё, мы поддерживаем её, мы благословляем её, хотя она и не видит наших мыслей. ОлЕ, Мариночка, олЕ!”
А мужчины растеряли все мысли. Миша поначалу ещё пытался сравнивать танец Марины с танцем Вселенной, но очень скоро пришёл к выводу, что у Марины получается лучше, и весь превратился в зрение. Схожие чувства, вероятно, испытывали и остальные. И когда Марина закончила танцевать, ни у кого не нашлось ни единого слова. Слова произнесла только сама Марина – немного придя в себя:
– Танец благодарности.
Все молча переглянулись, зашевелились, жестами попытались что-то изобразить. Из дальнего угла послышались сдавленные всхлипы. Дима и Рома, обнявшись, плакали – плакали от осознания собственной никчёмности, неспособности сотворить что-нибудь столь же прекрасное и столь же значительное, как танец Марины. Марина хотела броситься к ним со словами утешения, но Эскапелья встала у неё на пути: не надо. Это необходимые переживания, с таких переживаний начинается путь наверх – к свету и любви. Не обращая внимания на плачущих мальчишек, все занялись обычными вечерними делами: затопили печку, принялись готовить еду и травяной чай. Дима и Рома оценили такую деликатность, прекратили плакать и молча занесли в комнату вынесенную мебель. Спокойная будничная атмосфера была восстановлена.

Ночью на двух диванчиках уместились Миша, Марина, Эскапелья и Ваня – именно в таком порядке.
– Ну что, сыграем на Марине? – предложила Эскапелья.
– В шесть рук? – поинтересовался Миша.
– А почему бы и нет? Марина сегодня показала, как надо танцевать – пускай теперь Вселенная попробует её превзойти.
– Никакая Вселенная не превзойдёт мою Мариночку, – подал голос Ваня.
– Ничего, – успокоила его Марина. – Пусть попытается. Если и превзойдёт, я потом превзойду её. С вашей помощью, – подмигнула она золотым светом.
И была игра в шесть рук на Марине, точно на живом фортепиано. И был обворожительный танец Вселенной, и никто не мог определить, какая из танцовщиц гениальнее. На таком высочайшем уровне всякие сравнения теряют смысл. Все четверо воздали Вселенной мысленную хвалу. А потом Эскапелья позвала Марину:
– Пойдём к Диме и Роме. Им плохо без девушек.
– Идите, идите, – отпустили их Миша и Ваня. – Мы ревновать не будем. Мы будем спать.
– Смелее, Мариночка, – улыбнулась Эскапелья. – Дима и Рома хорошие мальчики, знают, что можно, а чего нельзя. И очень-очень хотят на Капеллу, – многозначительно-хитроватым тоном добавила она.

Утром Эскапелья сдержала своё обещание и пригласила в лес Диму и Рому.
– Вчера я впервые увидела в ваших сердцах настоящую любовь, – объяснила она. – Теперь вас можно учить “бесцеремонному обращению” с девушками. Марина, бери себе Рому – он поспокойнее – а я займусь этим… обалдуем, – вцепилась она обеими руками в светлые волосы Димы.
Миша и Ваня временно остались не у дел и предались душевной беседе. Впрочем, девушки очень скоро о них вспомнили и вовлекли в игру вместо Димы и Ромы. А потом снова отпустили отдыхать. А потом снова… А потом все шестеро встали в круг и обняли друг друга за плечи.
– Ну что, понравилось? – переведя дыхание, спросила Эскапелья.
– Ещё как! – восхищённо отозвался Дима.
– Вот что такое настоящая любовь, – заметила ему Эскапелья.
– Любить самому лучше, чем быть любимым, – озвучил Рома сделанный им вывод.
– Да! – просиял Миша. – Именно об этом я и говорю! Да если мы с вами… Если нас будет не шестеро, а три тысячи… Если мы будем любить друг друга… Чудесные ребята, прекрасные девочки… Мы зажжём тысячи звёзд! Мы наполним Вселенную золотым светом любви! Перед нами не устоит никакая тьма! Поняли? El pueblo unido jamas sera vencido! – восторженно выкрикнул он.
– El pueblo unido jamas sera vencido! – дружным хором ответили все, включая Диму и Рому.

Домой вернулись рано, вскоре после полудня. Марине и Ване надо было засветло добраться до посёлка.
– До каникул больше не приходите, – напутствовала их Эскапелья. – Учитесь как ни в чём не бывало. А начнутся каникулы – милости прошу. Несколько дней до Нового года проведём вместе. И Новый год встретим вместе. Потом я отправлюсь по делам. Всё, идите. До скорого свидания.

Через два дня погода переменилась. Мороз неожиданно ослабел, серая хмарь провисла до верхушек деревьев, поёрзала, повозилась, улеглась поудобнее и посыпала на землю очередной снег – совсем не такой, как в начале зимы. Тот летел горизонтально мелкими снежинками, а этот опускался вертикально крупными хлопьями. Очень скоро всё вокруг сделалось белым и пушистым: дом, дорога, двор, огород. Наконец-то зима стала похожа на зиму. Наконец-то опустилась мягкая тишина.
Миша сидел на крыльце, с наслаждением вбирая в себя эту тишину. Тёплая зимняя куртка, трикотажная шапка и меховые рукавицы согревали тело снаружи, а влажно-неподвижный воздух приятно холодил изнутри. Лёгкие снежные хлопья, опускаясь, то и дело задевали щёки и нос – это тоже было приятно. Миша нарочно запрокидывал голову, подставляя лицо щекочущим ласкам, блаженно улыбался и щурился. Время от времени поднимал правую руку и поглаживал ею мохнатый живот серого облака. Рука едва не исчезала из виду, заслоняемая новыми и новыми хлопьями. В белой шевелящейся массе утопали горизонт, лес, поле, дорога. Дом, пара деревьев да кусты смородины – всё, что ещё можно было разглядеть. Маленький искусственный мирок. Понятный, уютный, родной. Надёжно защищённый от зла. На Капелле Миша попросит сделать себе такой же. Чтобы всё было маленькое, простое и понятное, чтобы неугомонному разуму были поставлены пределы, чтобы на десятки вёрст вокруг не было ни души… до поры до времени.
Миша оглянулся на закрытую дверь. Где-то за нею, в доме, находились Володя, Лера, Эскапелья, Дима, Рома, Дора и Лучик. Все они занимались чем-то своим, никто не выходил на улицу, не нарушал Мишиного одиночества. Спасибо, мои хорошие. Каждого из них Миша любил всеми мыслями и всем существом, всей душой и всем телом – но сейчас хотел посидеть один, в мягкой белой тишине. Как же целительна эта тишина для повреждённого мозга! Как же помогает вернуться к себе! Невообразимое блаженство! Миша снял шапку, правую рукавицу и провёл рукой по слегка отросшим волосам. Отрастают! Ещё пара месяцев, и они сделаются такими, какими должны быть. И внутри головы всё восстановится, сделается таким, каким должно быть. И в душе. И в сердце. И вообще…
Миша снова надел шапку и рукавицу, снова вдохнул в себя прохладный воздух. В лёгкие ворвалось такое блаженство, какое невозможно вынести одному. Захотелось вскочить, забежать в дом, позвать Эскапелью… но делать этого не пришлось. Эскапелья оказалась сидящей здесь, рядышком, на крыльце, прижимающейся вплотную и обнимающей рукою за правое плечо. Вот это да! Значит, всё это время она читала Мишины мысли и откликнулась на его безмолвный зов! И одежда-то на ней какая: отороченная мехом шубейка, тёплые штаны, элегантные сапожки, вязаная шерстяная шапочка, такие же рукавички. Всё белое-белое, как падающий снег. Вот во что превратила она свой усовершенствованный костюм! И она права. Именно такой наряд здесь и сейчас уместнее всего. Гармонирует с окружающим миром, создаёт и поддерживает зимнее настроение, не скрывает, а подчёркивает совершенную девичью красоту. Слава одежде, которую в любое время можно снять! Слава дому, из которого в любое время можно выйти! Слава обычаям, традициям, установлениям, служащим человеку и человеческой любви!
Миша вновь погрузился в размышления и нескоро заметил, что Эскапельи рядом нет. Как? Только что была. Эй! Ты чего? Вернись! Оп-па – вернулась! Будто не исчезала. Сидит рядышком, обнимает за плечо, улыбается, целует в щёку. Какие тёплые губы! Самая лучшая девочка на свете! Когда-нибудь там, на Капелле, а потом и в других мирах… Эй, ты опять исчезла? Вернись!.. Вернулась! Вот и хорошо. Не исчезай больше, не издевайся надо мной. Смотри лучше, как падают снежные хлопья, как укрывают засыпающую землю… Опять исчезла? Да что ж ты такое вытворяешь? Вернись! Вот так. Сиди рядом. А я… Вот оно в чём дело! Как только я думаю о ней, она появляется, как только перевожу мысли на что-то другое – исчезает. Это чего, такая игра? Новая игра? Ну-ка посмотри на меня, хитрюга! Вижу, играешь! Ну-ка исчезни! Исчезла. А теперь появись! Появилась. Исчезни! Появись! Исчезни! Появись! Вот это да! Слушается, повинуется и ничуть не обижается. Тебе приятно, да? Вижу, приятно. Здорово ты придумала! Вся меланхолия куда-то делась. И настроение выше потолка… Ладно, потом ещё поиграем. А сейчас исчезни и сиди дома. Я немного поразмышляю и приду к тебе сам. Вот так.
А поразмышлять было о чём. Эскапелья не просто придумала новую игру. В каждом действии её, даже незначительном, крылся глубокий смысл. И Миша понял этот смысл. Понял, что она готовит его к предстоящей двухмесячной разлуке. Понял, что разлука не будет ему в тягость. Потому что не будет разлуки. Потому что между ним и Эскапельей установлена мысленная связь. Потому что стоит ему позвать, приказать, потянуть за невидимую ниточку, и она тут же… Но он не позовёт, не прикажет и не потянет, потому что знает и понимает: у неё важные дела. Однако сама возможность позвать, приказать, потянуть намного важнее всяких дел. Спасибо, любимая. Я иду к тебе.

Снегопад продолжался до вечера и, ослабев, до утра. Увы, образовавшийся покров оказался на удивление тонким: не доходил даже до колен.
– Ещё бы два-три таких снегопада, – вздыхал Володя. – Тогда и огород был бы укрыт, и воды бы натопили…
– Тогда Ваня и Марина не пройдут к нам на Новый год, – возражал Миша.
– Да ты чего? – усмехался Володя. – У нас с тобой такие необыкновенные девочки. Что мама, что дочка. Через пространство мыслей кого хошь перенесут.
Миша не нашёл, что возразить.
Однако совсем не воспользоваться выпавшим снегом было бы грешно. Под Володиным руководством все принялись расчищать двор, а собранную снежную массу укладывать в корыта, баки, вёдра, тазы, дабы получить как можно больше технической воды. В каждую ёмкость напихивали, утрамбовывали, напихивали ещё, снова утрамбовывали, сверху насыпАли высокую горку, ставили на тёплую печку или возле неё – а воды натаивало совсем чуть-чуть. Надо было снова идти на улицу и снова собирать снег – не во дворе, а на дороге – всё дальше и дальше от дома. Горы снега привозили на санках, заносили в дом и через некоторое время получали жалкие лужицы драгоценной влаги.
Тем не менее к вечеру все технические ёмкости оказались заполнены водой. Дабы с максимальной выгодой использовать печное тепло, часть этой воды тут же вскипятили в двух высоких баках и, смешивая с холодной водой, употребили для мытья. Давно уже, честно говоря, всем следовало помыться, но только сейчас выпавший снег предоставил такую возможность. Благословенная возможность! И как же хорошо, что все свои, все друг друга любят и никто никого не стесняется. Мылись аккуратно, помогая друг другу, экономя воду и стараясь не проливать её на пол.
– Эх, Мишка! – подначивала любимого Эскапелья. – Цени момент. На Капелле ты будешь вспоминать это мытьё с такою нежностью, с таким теплом!
А Лера клятвенно заверяла:
– Это последняя такая зима. Через год здесь будет настоящий приют, настоящий водопровод и всё такое.
Володя недоверчиво качал головой.
Во время мытья вскипятили ещё воды, дабы постирать одежду и постельное бельё. Тоже необходимое дело. Устали, конечно, сильно. Зато как приятно лечь вымытыми в чистые постели! Не было в ту ночь никаких игр – только чистые сны.

Следующий снегопад просЫпался в самую долгую ночь года. Наступивший за нею день зимнего солнцестояния оказался не только самым коротким, но и самым крохотным, зажатым между низкими облаками и высокими сугробами. Из облаков на сугробы сыпались снежинки, снежинки, снежинки – точно песчинки в нижней половине песочных часов. Недолго работают песочные часы – и снежные часы в тот день работали недолго – до очень быстро наступившего вечера. Перевернуть их на ночь оказалось некому. Но день – короткий крохотный день – запомнился Мише навсегда – потому что так захотела Эскапелья. В тот день Миша снова сидел на крыльце, а она сидела рядом и не исчезала – ни на секундочку.
– Запоминай, запоминай, – шептала она милому на ушко. – Запоминай каждую снежиночку – и ту, что летит вдали, и ту, что опускается на тебя, гладит по щеке, застревает в ресницах. Запоминай эти ощущения, запоминай эту свежесть, эту пушистость, эту белизну. Запоминай каждый вдох и каждый выдох, запоминай всё-всё-всё. Чем больше ты запомнишь, тем больше воссоздаст Рыжий на Капелле. Других сведений о Земле, кроме ваших воспоминаний, у него не будет. О лете ты помнишь много, а о зиме – гораздо меньше. Я не упрекаю тебя – просто обращаю внимание.
– Зима! – мечтательно произнёс Миша и отпустил мысли в свободный полёт.
Зима с некоторых пор связывалась у него с именем Оксаны, а имя Оксаны – с посвящёнными ей стихами, а посвящённые ей стихи – с днём зимнего солнцестояния, вернее, с предыдущей ночью, которая уже прошла.
– Ну и что, что прошла? – успокоила его Эскапелья. – Следующая ничем не хуже. Такая же точно, не короче почти. А я ничем не хуже Оксаны. Читай свои стихи, а я послушаю.
И Миша прочитал – как следует, с выражением, с должной интонацией и с должными эмоциями. Эскапелья блаженно улыбалась, как если бы звучащие строки были посвящены ей.
– Это ты сам сочинил? – послышался сзади удивлённый голос Ромы.
Миша обернулся. Неразлучная парочка юных бродяг переминалась с ноги на ногу возле закрытой двери. Читая стихи, он не услышал, как ребята выбрались из дому и тут же застыли, не смея ни мешать, ни дышать.
– Сам, – со снисходительной насмешкою над собой признался он.
Дима и Рома едва удержались от того, чтобы расплакаться вновь.
– Вот! – с досадой мотнул головою Дима. – Я тебе говорил! Они тут все гениальные! Один рисует, другая танцует, третий сочиняет стихи. О небожителях я вообще молчу. Вот таких и берут на Капеллу. А нас…
Эскапелья вскочила на ноги.
– Так! – грозно надвинулась она на Диму и Рому. – Это ещё что за мысли такие? Это что за… самоуничижение? Ну-ка подите сюда! Встаньте передо мной! Выбросьте эту дурь из головы! Тоже мне, блин… путешественники! Полстраны объездили? – пронзила она вопросом Диму.
– А-а-абъе-е-ездили, – заплетающимся языком вытолкнул из себя тот.
– На десяток жизней повидали? – обратилась она к Роме.
– Па-а-авида-а-али, – пробормотал тот.
– Ну вот и займитесь географией, – резко смягчила она тон.
– Чего-о-о??? – одновременно разинули рты Дима и Рома.
– Того-о-о!!! – передразнила их Эскапелья. – Напишите о том, где были, что видели, что чувствовали. Криво, косо, неграмотно – как умеете, так и напишите. Мише потом отдадите – он поправит. Эх, мальчики, мальчики! – примирительно вздохнула она. – Да по вашим воспоминаниям романы писать можно. Энциклопедии. А можно целый мир сотворить. Из ваших мыслей. Ну? Поняли?
– Ты возьмёшь нас на Капеллу? – не смея поверить своему счастью, предположил Рома.
– К тому идёт, – загадочно бросила Эскапелья. – Миша, читай ещё стихи. Какие хочешь, такие и читай. А я послушаю. И мальчики послушают. Идите, идите сюда, – поманила она рукою Диму и Рому. – Садитесь и слушайте. Милые вы мои, – обняла и поцеловала она обоих.

День зимнего солнцестояния сменился чуть более короткой ночью, чем предыдущая. Ура! Точка уныния, депрессии, чернейшей меланхолии пройдена! Снова начинается путь наверх! Снова возвращаются свет и тепло! А небо… Прояснится ли когда-нибудь серое небо? Обязательно прояснится! Миша увидит его синий цвет и в памяти унесёт на Капеллу. Ну а пока что в мире осталось два цвета: белый и чёрный со множеством промежуточных оттенков. Белый и чёрный. Добро и зло. Свет и тьма. С этого, вероятно, и начинался мир. Серый появился позже, другие цвета – ещё позже. А самый совершенный цвет – золотой – появился позже всех. И торжество этого цвета во Вселенной станет последним итогом – концом тьмы. Да, именно так. Верующие пусть говорят о конце света, а мы, Дорельяно – о конце тьмы. Так оно правильнее.

Однако в последующие дни Миша говорил мало, предпочитая сидеть в тишине и одиночестве: дома или на крыльце. Было у него важное и срочное дело. Но иногда включался в беседы.
– Мама, – попросил он однажды Леру, – расскажи о других мирах.
– Обо всех долго рассказывать, – улыбнулась Лера и погладила его по отросшим волосам. – Есть, например, большая тёмная планета, летящая в пространстве безо всяких звёзд. На поверхности планеты живут люди, которых она согревает внутренним теплом. Там всюду тепло, темно и очень влажно. Небо не бывает ясным. Люди никогда не видели звёзд и понятия не имеют, как огромна Вселенная. Их мирок очень мал, а сами они очень просты. Питаются тем, что даёт океан. Почти вся планета покрыта океаном – есть только два больших острова и несколько маленьких. На двух больших островах живут два народа, понятия не имеющие один о другом. О мореплавании они тоже понятия не имеют. Но хуже всего, что у них очень мало света. Слабое свечение идёт снизу – из-под земли, так сказать, и из-под воды. Это позволяет им видеть. Но как они удивлялись моему золотому свету! Я ещё не умела его гасить. Некоторые едва не ослепли. Пришлось держаться подальше от людей и на расстоянии читать их мысли. Очень простые мысли. Впрочем, кое-кто додумался объявить меня… чем-то вроде бога. Хорошо, что таких оказалось мало.
– Вот этого я и боюсь, мама, – вздохнул Миша. – Как бы нас не объявили богами! Как бы из-за нас не начались религиозные войны!
– Не начнутся, – перебила его Эскапелья. – Потому что мы всегда и везде будем людьми. Обыкновенными людьми, хотя и носителями золотого света. Как Солнце. Оно излучает золотой свет, но покрыто чёрными пятнами. Оно покрыто чёрными пятнами, но излучает золотой свет. В общем, успокойся: пройдём мы по этому канату, не свалимся ни в одну, ни в другую сторону.
– Я вспоминаю, – не мог успокоиться Миша, – как Дима и Рома сказали, что Капелла только для гениев, для небожителей… для почти богов. Это они про тебя и меня, про Ваню и Марину. И это наши Дима и Рома! А представь себе тёмных людей на тёмной планете…
– Но я же убедила Диму и Рому… Кстати, ребята, вот вам хороший урок. Никогда – слышите? – никогда не смейте считать себя хуже других. Никогда не считайте себя ничтожествами. Потому что ничтожества стремятся уничтожать. Ещё раз и медленно: ничтожества – стремятся – уничтожать. Хорошенько подумайте над этими словами. Творить стремятся только творцы. Так что вот, мои хорошие – вот вам тетрадка, вот карандаши – садитесь за стол и пишите, пишите, пишите… Да, прямо сейчас. Творите, ребята, будьте творцами. Потом почитаете вслух.
Дима и Рома переглянулись, вздохнули, но не возразили. Уселись за стол, склонились над тетрадкой и до самого ужина пытались изобразить в ней связный рассказ об одном из своих приключений. Миша тем временем оделся и вышел на улицу – реализовывать свои творческие планы.

Несколько дней спустя у школьников начались зимние каникулы. Снова пришли Ваня и Марина. Пришли сами, по глубокому, но плотному снегу. Из-за резких перепадов температуры снег подтаял, осел, уплотнился, а потом опять замёрз. Идти по нему можно было не проваливаясь. Но это только по “малой” дороге – “большая” дорога была разъезжена автобусом и машинами. Марина принесла с собой тетрадку с Володиным рассказом про Диму и Рому. Это Эскапелья напомнила ей в прошлый раз – по-дружески, без упрёков и обвинений. Володя обрадовался и предложил прочитать этот рассказ вслух. Все согласились, в особенности Дима и Рома. На протяжении всего чтения они переглядывались, перемигивались, возбуждённо ёрзали и вставляли короткие замечания. История, произошедшая с ними давно, записанная Володей гораздо позже, но тоже давно, впервые прочитанная им ещё позже, но тоже давно, нынче воспринималась совсем по-другому. Какие же удивительные перемены творит с людьми время! Чтение закончилось, а мальчишки никак не могли опомниться, смотрели друг на друга, чесали головы и думали каждый о своём.
– Видите, – сказала им Эскапелья, – как важно вовремя записать историю. С годами воспоминания меняются – вроде бы незаметно, но очень сильно. Так что доставайте свою тетрадочку и читайте, что вы написали. А мы послушаем.
Читать взялся Рома.
– Были мы в городе С… – начал он. – Там большая река. Через реку ходит паром. До парома нас довёз мужик на машине. Нормальный мужик. Уродов мы чуем за версту. Мы ему наврали, что едем к родственникам на каникулы. Он поверил. Нет, это мы тогда думали, что поверил, а теперь понимаем, что просто был хороший человек. С понятием. Довёз без вопросов и даже денег дал на паром. Там за паром надо платить. Было это рано утром. Погода была ясная, небо синее и река – синяя-синяя! Это обалдеть как красиво! На той стороне, возле пристани – красивая церковь. Отражается в реке. А ещё там есть более красивая церковь, которую с реки не видать. А ещё там хлещет источник, но он солёный и пить из него нельзя. А ещё нам мужик рассказывал, что в этом городе жил известный писатель, которого никогда не было. Вот эту фишку мы так и не просекли. А ещё там, говорят, жил кто-то очень важный – важнее самого президента. Это, конечно, враньё, потому что неправда. Во-первых, важнее президента никого нет, а во-вторых, с чего бы такому важному человеку переться в такой маленький городишко, до которого ещё хрен доберёшься. Реально городок маленький и народ в нём сонный. Это хорошо, потому что нас никто не трогал – даже местные пацаны. Они там такие расслабленные – смотришь на них и умиляешься. Одного мы даже попросили вынести нам пожрать. Он вынес нам хлеба, молока и целую миску земляники. Отличный парень, с понятием. Серёгой зовут. Даже в дом пригласил! Но в основном мы, как обычно, промышляли в магазинах. Стянуть жрачку из магазина очень легко…
– Стоп, – перебил Володя. – Об этом писать не надо. Сказанное услышат свои, а написанное прочтут все. Ты меня понял? Советую вычеркнуть этот абзац.
– Хорошо, – согласился Рома и продолжил с половины фразы: – …пару булок, пару сырков и пакет сосисок.
– Вот, – опять перебил Володя. – Обратите внимание. Некоторые воруют миллиардами – каждый день! – и им за это почёт и уважение. А тут… “Пару булок, пару сырков и пакет сосисок.” Взрослого за такое посадить могут, но и мальчишек бы помурыжили, если бы поймали. Вот такие у нас законы, такая мораль. Продолжай, Рома.
– Места там отличные, – продолжил тот, – отдыхать классно. Ниже по течению берег широкий, песчаный, песочек тёпленький и никого нет. Красота! Выше по течению целлюлозно-бумажный комбинат, поэтому вода в реке коричневая, но местным это пофигу, они в ней купаются, и мы тоже купались. Целыми днями купались, загорали, балдели. В общем, отлично провели время. Потом нам стало скучно, и мы двинулись дальше. Но это уже другая история. Всё.
– Когда это было? – спросил ошеломлённый Миша.
– Пять… нет, уже пять с половиной лет назад, – ответил Рома.
– И вы всё это помните? – ещё сильнее поразился Миша. – До таких подробностей? Что видели, кого встретили, о чём говорили, что ели… Всё-всё-всё? Каждый день? За все эти годы?
– Конечно, – подключился Дима. – А иначе и путешествовать не стоит.
– Но слушайте, это же феноменальная память! Это… я не знаю… Я так не могу. Ваня, Марина – вы можете?
– Не можем, – покачали головами Ваня и Марина.
– Вот! – закричал Миша. – Вот кто у нас гении! Дима и Рома! Всё, этот вечер посвящается им. Я так решил, и не смейте мне возражать. Идите, ребята, вставайте на середину комнаты. Я первый вознесу вам хвалу. Вы гении. Вы достойны Капеллы. Из ваших мыслей можно сотворить целый мир. Я с вами настолько сроднился… В общем, объявляю: если Эскапелья вас не возьмёт, я тоже останусь. С вами.
– Надеюсь, тебе не придётся приносить эту жертву, – хитровато прищурилась Эскапелья. – Ребята близки к цели как никогда. Димочка, Ромочка, вас есть за что похвалить. Вы регулярно работаете над собой, вы научились настоящей любви, вы успешно овладеваете языком рода Дорельяно, вы проявили себя в литературном творчестве. Вы добрые, отзывчивые, ласковые. С понятием, – усмехнулась она. – Вы слушаетесь меня, когда это необходимо. Я вами очень довольна. Очень-очень довольна – слышите? В общем, объявляю: если за оставшиеся до Нового года несколько дней вы сделаете что-нибудь такое… чем-нибудь меня поразите… я возьму вас на Капеллу. А теперь хвалите их все. Так решил мой возлюбленный – и я ему повинуюсь.

Несколько дней, оставшихся до Нового года, протекли спокойно и монотонно. Небо не прояснялось, но и снег не шёл. Ранее выпавшего снега было более чем достаточно, чтобы не суметь пройти в лес, но недостаточно, чтобы устроить катание с крыши в сугроб. Это развлечение откладывалось до новых снегопадов – после Нового года.
– Ничего, покатаетесь без меня, – говорила Эскапелья. – В любом случае до весны вы останетесь здесь.
Дима и Рома глядели на неё исподлобья, вздыхали и отворачивались. Они никак не могли придумать, чем её поразить. И так уже, кажется, вывернулись на все возможные и невозможные изнанки, а ей всё мало и мало! Ну чего, чего ей ещё надо? Какого потрясения? Спасибо, Миша надоумил: она ведь не сказала, что не возьмёт их на Капеллу, если они не сделают ничего выдающегося – она сказала, что возьмёт, если сделают. Рано оставлять надежду. К тому же Миша стоял за них горой, а с его мнением Эскапелья считалась. Будь что будет, – решили мальчики, махнули руками и продолжили жить как жили. Днём вместе со всеми валялись в снегу, а вечером вместе со всеми блаженствовали в тепле.
Лучик и Дора сдружились до такой степени, что спали вместе: Дора на тонком коврике, Лучик – на тёплом и мягком собачьем боку. Дора боялась пошевелиться, дабы не потревожить взыскательного аристократа. В благодарность за это Лучик позволял ей вылизывать его, точно щенка. Днём они расставались: Дора убегала на улицу, а Лучик разгуливал по дому, в тепле. Иногда он всё-таки выходил на крыльцо, дышал свежим воздухом, вспрыгивал на ограждение веранды, прищуривался на расшалившихся синиц и снова уходил домой греться. От сытой и спокойной жизни он заметно потолстел, а от бесконечных поглаживаний, почёсываний и прочих человеческих ласк сделался совершенно домашним.
– Пускай, – глядя на него, улыбалась Эскапелья. – Ему тоже надо отдохнуть. На Капелле он придёт в форму. Условия для этого я ему создам.
Ох, Эскапелья, Эскапелья! Вечно она что-то недоговаривает, темнит, припрятывает козыри. Действует постепенно, втихаря, а потом – нате вам, получите! Вот почему это у Миши в голове всё стало хорошо, ясно и спокойно, ничего не болит, не давит, не жмёт? Почему так быстро отрастают волосы? Почему так быстро забываются страдания? Надо, надо её отблагодарить. Надо объявить какой-нибудь день днём Эскапельи – и в этот день восхвалять только её. Увы, хорошая мысля приходит опосля. Наступил последний день года – а этот день нельзя посвящать кому-либо одному – даже Эскапелье. И первый день нового года – тоже нельзя. А потом она отправится по делам.


Глава 5.

Последний день уходящего года. День подготовки к празднику. Засветло навели порядок: поубирали вещи, протёрли мебель, вымыли пол. Володя достал с чердака большую коробку с ёлочными игрушками, поставил на середину комнаты, открыл. Миша ахнул. Это были игрушки его далёкого, раннего, несознательного детства, от которого остались туманные воспоминания. Но сквозь туман первых воспоминаний жизни просвечивали разноцветными блёстками вот эти игрушки: шарики, звёздочки, сосульки, снежинки, корзиночки с цветами, фигурки животных и сказочных персонажей… Каждую из них было так интересно разглядывать – то с одной стороны, то с другой – пытаясь постигнуть её сокровенное значение… но так и не постигнуть. Был ещё Володя, сажал к себе на колени, что-то рассказывал. Были и родители, но где-то там, за пределами активного восприятия. Больше ничего не было – вернее, не сохранилось в памяти. А вот игрушки сохранились – в реальности. Все эти годы лежали они здесь, в Володином доме, но доставали их только зимою, на Новый год, когда Миша не мог этого видеть.
Миша присел на корточки, достал из коробки полупрозрачно-синеватую сосульку, частично покрытую белой “снежною” крошкой, повертел в руках, разглядывая то с одной стороны, то с другой, поцеловал, бережно положил на диван. Потом достал серебристый шарик…
– Это игрушки моего детства, – сказал он Диме, Роме, Ване и Марине. – Понимаете?
Да, они понимали. У каждого из них были тёплые воспоминания о начале жизни, заваленные кучами последующих наказаний, терзаний, обвинений, нравоучений, осуждений, отчуждений, законов, запретов, морали, залитые телесной и душевной болью… И эти воспоминания раннего-раннего детства соединили их всех в единую семью – настоящую семью, члены которой так редко рождаются под одной крышей. В доме воцарилась тёплая атмосфера семейного праздника – настоящее новогоднее чудо.
Вышли во двор и там сотворили ещё одно чудо – нарядили ёлку. Живую, настоящую, тёмно-зелёную ёлку. Каждую зиму украшали её этими игрушками. Однако Миша не понимал, каким образом. Она же такая высокая – выше дома. Как повесить игрушки на верхние ветки?
Оказывается, с этим справлялась Лера. Быстро-быстро перемещаясь из пространства вещей в пространство мыслей и обратно, она, точно вертолёт, зависала в воздухе и развешивала игрушки по колючим веткам. На сей раз к ней присоединилась Эскапелья. Остальные работали внизу. Развесили не только игрушки, но и мишуру, фольгу, фонарики, бумажные флажки – даже гирлянды из разноцветных лампочек, хотя зажечь их без электричества было невозможно. Однако Лера и Эскапелья подошли к делу с другой стороны: они заставили светиться… саму ёлку! В пасмурный день это было хорошо заметно. А уж как будет заметно ночью!
– Ёлка – живое существо, – объяснила Мише Эскапелья. – Ей можно дарить золотой свет. Помнишь, как ты дарил его цветам мать-и-мачехи?
– Точно! – Миша заулыбался от приятных воспоминаний. – Но ёлка? – усомнился он. – Зимой? Она же сейчас вроде как в спячке, и если разбудить её на морозе…
– Пока она светится, ей тепло, – отмела его сомнения Эскапелья. – А как погаснет, так снова уснёт. Ничего ей не будет. Проверено в предыдущие годы.
– Ладно, – успокоился Миша, зажёг свой золотой свет и провёл рукою по коротким тёмным иголкам. – Вот так, и от меня тоже. Володя, Ваня, Марина! Присоединяйтесь!
Каждый подарил ёлке несколько лучиков золотого света – кроме Димы и Ромы, у которых света ещё не было. И неизвестно, будет ли. Всё должно решиться в ближайшую ночь – ночь неожиданных подарков и приятных известий, ночь исполнения желаний и сотворения чудес, ночь бесконечного холода и уютного тепла – волшебную новогоднюю ночь.
– Хорошие у вас мысли, – приободрила Эскапелья Диму и Рому. – Вы почти у цели. Вам остаётся сделать один-единственный вывод. Надеюсь, до полуночи вы его сделаете, – изобразила она на лице неподражаемо-хитроватую улыбку.
Дима и Рома тяжко вздохнули.

Часть игрушек и мишуры Володя подвесил на краю веранды. Дом оказался украшен снаружи и сделался каким-то сказочным. А внутри его украсил Ваня – своими многочисленными рисунками. Одно из его первых творений – портрет Эскапельи, нарисованный цветными карандашами два с половиной года назад – заняло почётное место в середине самой широкой стены.
– Ой, как здорово! – оценила Эскапелья собственное изображение. – Какой ты хороший, Ванечка!
– Приласкай его, приласкай, – поддержал её Миша. – Любви не бывает слишком много.
Ранний портрет Эскапельи окружали более поздние портреты Миши и Марины, Володи и Леры, таинственные пейзажи, иллюстрации к стихам, карандашные наброски нового танца Марины. По этим наброскам Ваня собирался написать – именно написать, а не нарисовать – первую свою картину – масляными красками на холсте.
– Будет у тебя холст, – пообещала ему Эскапелья. – На этом холсте ты будешь писать не красками, а мыслями. Воображаешь линию, контур, цвет – и всё это тут же появляется на “холсте”. Не нравится – движением мысли стираешь или переправляешь. Сколько угодно раз. Без малейших следов. И это тебе не компьютер – не надо держать его включённым. Твоя картина будет существовать хоть целую вечность. Меняешь размер – хоть до молекулы, хоть до звезды. Придаёшь объём. Заставляешь двигаться… Всё это будет на Капелле.
– Спасибо, – восхищённо прошептал Ваня.
– А тебе, Мариночка, многого не надо. Открытое пространство, залитое золотым светом. Ванины декорации. Любая музыка – только пожелай. Любые наряды – только вообрази. Меняешь их на себе в любую минуту. Ослабляешь гравитацию вплоть до невесомости. Перемещаешься через пространство мыслей…
– Спасибо, милая, – в восторженном порыве расцеловала её Марина.
– А тебе, Миша, – закатила глаза Эскапелья, – покой, тишина и одиночество. Леса, поля, степи, горы, океаны. Далёкие земли, неведомые страны. Звёзды и корабли. Пальмы и песчаные пляжи. Отважные первооткрыватели и их очаровательные спутницы. Музыка и танцы. Спокойное счастье и стремление к цели. Мир, сотворённый из твоих стихов. Мир, вдохновляющий тебя на новые стихи.
– Мир, посвящённый тебе, – сделал Миша необходимое уточнение.
– Вот вам подарки, – подытожила Эскапелья. – Пока это всё, а там посмотрим. Новогодняя ночь ещё не началась.

Ночь ещё не началась, но чудо уже свершилось. Явились Паша и Вероника! Вот это да! Миша вопросительно глянул на Эскапелью.
– Я же говорила, их отпустят, – с очередной улыбочкой ответила та.
– А остальных? – разочарованно протянул Миша.
– Насчёт остальных я переменила планы. Пусть посидят дома. А вот без Паши нам нельзя: у него гитара. Кто же нам музыку сыграет? А без Вероники он бы не пошёл. Встречай их, приветствуй. Только ничего не объясняй: о твоём побеге они уже знают.
– Отлично. Привет, Паша! Привет, Вероника! С наступающим!
– С наступающим, Миша!
Подбежали, обнялись, поцеловались.
– Как же хорошо, что вы здесь! Давайте, вливайтесь в нашу семью!
Паша и Вероника влились быстро. Паша уселся донастраивать гитару, а Вероника захотела участвовать в приготовлении праздничного ужина.
– Рано ещё, – остановила её Лера. – Темнеть только начинает. Я скажу, когда будет пора.

Темнеть, и правда, уже начинало. Вовремя пришли Паша и Вероника.
Но как же усиливается мороз! Что-то невообразимое! Что-то произойдёт этой ночью – обязательно произойдёт!

Следующие несколько часов прошли в покое: в снах, пробуждениях, беседах под тихое треньканье Пашиной гитары. А потом Лера сказала: “Пора,” – и всё пришло в движение. Дима и Рома взялись топить печку, Миша и Володя – разливать воду из канистры. Лера выложила на стол принесённые ею продукты: рис, морковь, лимоны, курагу, мёд. Всё необходимое для приготовления “Звезды Дорельяно” и медово-лимонного напитка!
– Да, – ответила Лера на эту Мишину мысль. – А почему бы и нет? Сделаем твою идею нашей традицией. Только немного сдвинем сроки: приготовим сейчас, на Новый год. Сам знаешь почему. И ещё одна разница: нас сегодня десять человек, поэтому “Звёзд Дорельяно” будет не одна, а три, а напитка – целое ведро. Всё, не мешай, это женское дело. Иди на улицу – там тебя ждёт сюрприз.
Сюрприз? На улице? О чём это она? Какой там может быть сюрприз? Долгие часы все сидели в комнате, никто не отлучался…
Миша оделся и вышел на улицу. Ну и морозище! Только это явно не тот сюрприз, который имела в виду Лера. А что ещё? Ёлка! Ёлка, наряженная игрушками детства и сияющая золотым светом! Как красиво! Как искрится вокруг неё утоптанный снег! Как блестят разноцветные украшения! Как пронзает золотая верхушка черноту небес!
Черноту небес? Осматривая ёлку, Миша поднимал и поднимал глаза и, продолжая это движение, запрокинул голову к небу. Вот оно что! Серая пелена, едва ли не полтора года заслонявшая небо, не выдержала сильнейшего мороза, лопнула пополам и зримо, на глазах, раздвигалась в противоположные стороны, точно театральный занавес. А между половинками истлевшей материи, на чёрной небесной сцене горели звёзды, звёзды, звёзды… Как долго Миша не видел звёзд! А ТАКИХ звёзд не видел никогда. Ни разу. Ни летом на природе, ни зимою в городе. Только сейчас, когда сошлись воедино Миша, зима, природа, ночь и ясное небо, узнал он наконец, какими бывают… какими должны быть звёзды. Как фонари на вокзальной площади. Как прожектора на стадионе. Как маяки в океане. Слабые какие-то сравнения. Как звёзды – лучше не скажешь. И эти звёзды с неудержимой силой тянут к себе. Увидев ТАКИЕ звёзды, невозможно не устремиться к ним. Всей душою, всем сердцем, всем существом. Невозможно – слышите, вы, все? – невозможно не устремиться к ТАКИМ звёздам!
Носителем благой вести ворвался Миша в натопленную комнату.
– Звёзды!!! – с порога заорал он. – Все!!! Сюда!!! На улицу!!! Звёзды!!!
Не поняв причины такого переполоха, все поспешно оделись, выбежали за дверь и стали… любоваться ёлкой.
– Куда вы смотрите? – пытался втолковать им Миша. – Туда! Наверх! Звёзды!
Объятый запредельным восторгом, не сообразил он, не догадался, что все собравшиеся, кроме него, неоднократно видели зимнее звёздное небо вдали от города, что для них эта картина была привычной, обыкновенной, хотя и несколько подзабытой. Чудом она была для него одного.
Но Лера и Эскапелья видели его мысли. Лера подошла к ёлке и вытянула из неё золотой свет. Ёлка погасла. Сделалось темно. Звёзды засияли ярче. Это было фантастическое световое шоу – по Мишиным представлениям.
– Чудо, – в тёмной морозной тишине проговорила Эскапелья, указывая рукою вверх. – Для того, кто видит впервые – чудо, – и обняла любимого Мишу.
– Чудо, – поняв, что она имеет в виду, повторила Марина.
– Чудо, – взволнованно поддержал её Ваня.
– Чудо. Настоящее чудо, – присоединились ещё семь голосов.
– Новогоднее чудо, – заключил Миша и протянул руку в сторону одного из небесных маяков. – Наша Капелла. Я всегда её отыщу.
– Наша Капелла, – прильнула к нему Эскапелья – щека к щеке, взгляд ко взгляду. – Наше убежище. Наша судьба. Мы ещё полюбуемся ею в эту ночь, а сейчас давай зажжём ёлку. Ребята хотят посмотреть.
– Давай, – согласился Миша. – Это я так, обалдел немного.
Лера зажгла ёлку, все подошли, начали ходить кругами, разглядывать игрушки – то с одной стороны, то с другой…
– Как дети, – шепнула Мише на ухо Эскапелья. – Не обижайся на них.
– Я их очень люблю, – ответил на это Миша.

Мороз и необходимость готовить еду загнали всех обратно в тёплую комнату. Через час три кастрюли “Звезды Дорельяно” и ведро медово-лимонного напитка были готовы. Кастрюли завернули в полотенца и поставили на верхнюю, “Лучикову” площадку печки, а ведро напитка опустили в холодный подвал.

До полуночи осталось часа два. Эскапелья напомнила об этом Диме и Роме и добавила:
– Вы уже всё придумали, ребята. Скажите вслух.
– Да ничего мы не придумали, – раздражённо бросил Дима. – Не знаем, чего тебе надо. И вообще… Не нужна нам твоя Капелла. Мы останемся здесь – с Володей и Лерой. Будем им помогать, будем работать, будем заботиться о детях…
– Браво! – неожиданно воскликнула Эскапелья. – Вот что я хотела от вас услышать! Не в мыслях прочитать, а услышать. Вы ведь не лукавите, ребята. Вы и впрямь готовы отказаться от Капеллы и остаться здесь. Ради Володи и мамы, ради отвергнутых детей, ради настоящей любви. За шаг до заветной цели отказываетесь вы от неё – ради своего пути, своего предназначения, своего мира. Всё, ребята, вы меня поразили. В самое сердце. Ну-ка подойдите ко мне… Нет, сидите – я сама подойду.
Не подошла – подлетела к сидящим на диване мальчишкам, встала перед ними на колени, ослепительно зажгла свой золотой свет и положила правую ладонь на левую половину Роминой груди.
– Вот тебе, Ромочка. Вот тебе, Димочка, – всхлипнула она, вливая в мальчишеские сердца потоки золотого света. – Милые мои! Как же вы меня порадовали, как порадовали!
Дима и Рома растерянно молчали – от неведомого ранее блаженства, от странного поведения Эскапельи и её неожиданных слов.
Эскапелья поднялась на ноги и объяснила – вроде бы всем, но обращаясь к Мише:
– Смотри. Кто они, по-твоему? Юные бродяги, беспризорники, хулиганы, воры, вымогатели. Таких, как они – миллионы. Для миссии Дорельяно они не предназначены. Но в чём заключается миссия Дорельяно? В том, чтобы дарить любовь и золотой свет таким вот обыкновенным людям, которых во Вселенной миллиарды миллиардов. Как думаешь, получится у нас? Можешь не отвечать – я давно уже видела твои сомнения, а неделю назад ты сам о них рассказал. Прибудем, мол, на тёмную планету, а люди объявят нас богами. Или врагами. Или просто не заметят. Или пошлют подальше вместе с любовью и золотым светом. Ну так вот, Миша, вот тебе два тёмных человека, – показала она на Диму и Рому. – Месяц назад прибыли мы к ним с миссией Дорельяно. Итог у тебя перед глазами. Понял? У нас получилось! У нас всё получилось! И ещё получится! И ещё! Во всей Вселенной! Во всех мирах!
Да, Миша понял. Понял, чего весь месяц добивалась Эскапелья от Димы и Ромы: твёрдо, целенаправленно, порой безжалостно, но ни разу – бесчеловечно. Понял, чего она добивалась от него. Он должен был убедиться воочию: миссия Дорельяно не выдумка, не миф, не утопия – она вот она: зрима, ощутима – она имеет успех. И этот успех приводит к новым успехам. Цепная реакция нарастания успеха! Золотая звезда! Эскапелья зажгла звезду – двойную золотую звезду – прямо у него на глазах! Вот так, не более и не менее!
Эскапелья прочитала Мишины мысли, улыбнулась ему и покивала. Он же направил в её сторону потоки безмолвного обожания и восхищения.
– Дима, Рома, – спустя некоторое время произнесла она. – Вы уже поняли, но это должно быть сказано: я беру вас на Капеллу.
Дима и Рома успели прийти в себя.
– А как же Володя и Лера? – забормотали они. – Как же дети? Мы решили остаться…
– Идите, идите, – несколько раз махнула рукою Лера. – Что я, не вижу ваших желаний? Идите смело и ни о чём не беспокойтесь. Мы отлично справимся.
– Идите, сыночки, – прослезился Володя. – Я очень рад, что она берёт вас на Капеллу.
– Правда? – оживились Дима и Рома.
– Правда, правда, – подошли и обняли их Володя и Лера. – Вы наши дети, мы вас благословляем. Плывите в страну своих детей.
– Ура-а-а!!! – вскакивая с дивана, заорали Дима и Рома.
– Поздравляю, – с улыбкою подошёл к ним Миша. – Теперь вы совсем наши. Теперь мы вместе. Чудо! Новогоднее чудо!
– Что бы вам подарить? – задумалась Эскапелья. – Пожалуй, вот что. Большую страну, в которой всегда тепло. В этой стране будут большие реки, широкие дороги и красивые города – безо всяких целлюлозно-бумажных комбинатов. Вода в реках будет чистая и прозрачная. Берега и дно – ровные и песчаные. В источниках не будет соли – из них можно будет пить. Проводники на железных дорогах будут приглашать вас в лучшие люксовые купе. Водители автомобилей будут рады-радёшеньки подвезти вас до любого города. На паромах вам будут платить за то, что вы позволяете себя переправлять. В каждом городе вас будет ждать персональная гостиница этажей в десять-двадцать, а хотите, и больше. Уровень сервиса будет такой, какой вы сумеете вообразить. Интерактивное радио будет рассказывать вам о достопримечательностях города, объясняя всё непонятное, но не утомляя ваши мозги. На улицах вас будут приветствовать как почётных гостей. Пацаны будут толпами выносить вам хлеб, молоко и миски с земляникой, а девочки… ладно, промолчу. Сторожевые собаки будут лизать вам руки, скулить и вилять хвостами. Хозяева садов будут распахивать перед вами ворота. Прохожие будут оттопыривать карманы, чтобы вам удобнее было вытаскивать из них бумажники. Маленькие дети будут протягивать вам мобильные телефоны. Продавцы наперебой будут зазывать вас в магазины, умоляя обчистить все полки, все холодильники и все подсобные помещения. И только милиция будет стыдливо держаться от вас подальше. Ну что, ребята, годится вам такой подарок?
Первые фразы Дима и Рома слушали внимательно и серьёзно, потом начали улыбаться, прыскать, а под конец не удержались от истеричного хохота – как, впрочем, и все остальные. Семейная атмосфера! Праздник! Новый год!
– Из-де-ва-ешь-ся? – втискивая слоги между смешками, выпрыснули из себя Дима и Рома.
– Ничуть, – спокойно ответила Эскапелья. – Всё это легко устроить. Хотите?
– Нет, – прекратил хохотать Рома. – Ты лучше сделай так, чтобы мы всегда были с тобой. Чтобы смотрели на тебя и учились. Чтобы делали, как ты, чтобы думали, как ты. Чтобы стали такими, как ты.
– Чтобы когда-нибудь мы бы, как ты, вытянули к свету каких-нибудь пацанов… или девочек, – добавил Дима.
– Ф-ф-ф-у-у-у, – с несказанной радостью выдохнула Эскапелья. – Ещё двоих я отбила у тьмы.
– Погоди, – обернулся к ней Миша. – Ты говоришь, они не были предназначены для миссии Дорельяно, однако теперь…
– Теперь они стали Дорельяно, – сделав ударение на слове “стали”, ответила Эскапелья.
– Выходит, Дорельяно можно не только родиться, но и… стать? Выходит, границы нашего рода… открыты?
– Nuestras puertas siempre estan abiertas, (Наши двери открыты всё время.) – продолжая улыбаться, напомнила Эскапелья. – Насильно в них не затаскивают, но если человек хочет сам… И пожалуйста, не считай себя хуже меня. У тебя давно уже всё получилось. Слава и Оксана – они же не были Дорельяно – однако стали – благодаря тебе. Не имея опыта, продираясь сквозь унижения и опасности, потратив не один месяц – ты это сделал. У тебя получилось. Раньше, чем у меня.
– Нет, у тебя раньше. С Сашей, Серёжей и прочими.
– А у тебя – с Пашей, Лёшей и прочими. Ну что, соревноваться, будем? Кто меньше ребят к нашему делу привлёк? Сойдёмся уже на том, что мы равны. Равны и родны. Одинаковые мы с тобой. Суженые друг другу. И миссия наша не в том, чтобы соревноваться, а в том, чтобы любить – друг друга и остальных. Чудо ты моё ненаглядное!
– Ты тоже чудо, – улыбнулся Миша. – Сама чудо и творишь чудеса.
– Пора уступить тебе место, – загадочно подмигнула Эскапелья. – Твори своё чудо. Прямо сейчас. Да-да, ты понял, что я имею в виду.
Миша давно уже ждал этих слов. Пружинистыми шагами вышел он на середину комнаты и принялся нараспев декламировать новое стихотворение, посвящённое любимой:


Эскапелья, моя золотая любовь,
Идеал и отрада блаженная,
Созидая из мыслей созвездия слов,
Я прославлю тебя, совершенная.

Я прославлю тебя и в грядущих веках,
И в начавшемся веке особенно.
Я прославлю тебя в наилучших стихах,
На которые только способен я.

Золотые слова я тебе подарю,
Вдохновенным порывом охваченный.
Совершенный язык я из них сотворю,
Для одной лишь тебя предназначенный.


Чтобы каждое слово твою глубину
Выражало глубокими смыслами,
Чтобы каждое слово тебя лишь одну
Возвышало над прозой и числами.

Размыкая губами тиски немоты,
О тебе лишь пою непрестанно я:
Каждый звук – это ты, каждый слог – это ты,
Каждый стих – это ты, несказанная.

Миллионы созвучий, как бурный поток,
В голове и в душе пробуждаются,
И квартеты наполненных музыкой строк
Для тебя то и дело рождаются.


Ты в стихах и в мечтах, ты везде и во всём,
Ты основа и суть мироздания,
Непроглядною ночью и солнечным днём
Ты с любого видна расстояния.

Утомительно долгой холодной зимой,
И весною, и летом, и осенью
Ты всё время со мной, неизменно со мной,
Ни на долю секунды не бросила.

Во все годы разлуки уверен был я,
Что следишь ты за мною внимательно,
Что ты помнишь меня, что ты любишь меня,
Что вернёшься ко мне обязательно.


Между нами как будто натянута нить
Золотым ослепительным лучиком.
Мы с тобою смогли эту связь сохранить
В столкновениях с миром-разлучником.

Я дождался, я выжил, я цел-невредим –
Ты улыбкой сияешь участливой.
Мы подолгу сидим, друг на друга глядим,
Мы довольны, мы рады, мы счастливы.

Разливается свет, километры дробя,
Ночью небо от снежных огней бело.
Ты глядишь на меня, я гляжу на тебя,
А разлуки как будто и не было.


Ни барьеров меж нами, ни тайн никаких,
Ни претензий нелепых и мелочных,
Хоть помимо тебя я любил и других –
Обаятельно-ласковых девочек.

Да и как не любить их любовью живой,
Игнорируя душ притяжение,
Если в каждой мне образ мерещится твой,
Если в каждой – твоё отражение,

Если в каждой – сияние нашей звезды,
Если с каждой столетия прожиты?
И Оксаночка – ты, и Мариночка – ты,
И весняночка-Анечка – тоже ты.


Вознося их любовью до звёздных высот,
Я творю красоту и гармонию,
Я из них, сладкозвучно-пленительных нот,
Созидаю тебя, как симфонию.

Как поэму из слов, как из нитей – наряд,
Как из жемчуга – бус перекрестие…
А ночами, на звёздное небо смотря,
Созидаю тебя, как созвездие.

Как причудливо-млечный спасительный мост
Через ямы, провалы и трещины,
Созидаю тебя из прекраснейших звёзд,
Воплощение Истинной Женщины.


Воплощение это пытались найти
Путешественники и романтики,
В дебрях формул пытались его обрести
С незапамятных пор математики.

Воплощение это пытались сокрыть
“Мудрецы” в одеяниях культовых,
Воплощение это пытались творить
Музыканты, поэты и скульпторы.

Воплощение всех идеалов в одном
Совершенном творении вылепить,
Воплощение всех представлений о том,
Как должна эта Женщина выглядеть.


Воплощение всей мировой красоты,
Как естественной, так и искусственной –
Это ты, Эскапелья, конечно же, ты,
Это ты… – повторяю без устали.

Ты превыше галактик, и звёзд, и планет.
При такой непомерной огромности
Ты сама – целый мир, ты сама – Новый Свет, –
Заявляю без ханжеской скромности.

Я душой постигаю твоё существо –
Что мне разума доводы куцые?
Ты прекраснее всех, ты превыше всего,
Ты вершина и цель эволюции.


Но сидеть не способна ты руки сложа,
Не прельщает тебя благоденствие –
В постоянном движении ты хороша,
Ты сама – постоянное действие.

Как гигантская линза в угрюмой ночи,
Ты работу проводишь успешную:
Фокусируешь ты световые лучи
Для победы над тьмою кромешною.

Ты единство разрозненных светлых начал
Посреди этой тьмы окружающей,
Ты воинственный блеск золотого луча,
Растерзанием ей угрожающий.


Ты двузвёздное знамя грядущих побед
Посреди вековечного холода.
Что рассеяно по миру, слито в тебе,
Как в куске самородного золота.

Миллиарды частиц настоящей любви
Составляют тебя, бесподобная,
Вот поэтому так совершенны твой вид
И душа, на отвагу способная.

Вот поэтому, чувствуя наше родство,
И люблю я тебя, несравненную,
И при помощи слов из себя самого
Созидаю тебя, как Вселенную.


В этой новой Вселенной не будет войны
Всех со всеми и всех против каждого,
В этой новой Вселенной не будут сложны
Элементы простые, как дважды два.

В этой новой Вселенной без прежних помех
Расцветут доброта и симпатия,
В этой новой Вселенной достанет на всех
И любви, и взаимоприятия.

Доберусь я туда с утомлённой душой,
И пустыня окажется пройдена.
Ты страна золотая, где я не чужой,
Ты моя настоящая родина.


Ты не думай, любимая, это не вздор
В поэтический вид облекается,
Ты послушай, какой многочисленный хор
На мои похвалы откликается.

Это звоном нас всех созывает набат,
Это льются напевы душевные,
Это славу тебе златы трубы трубят,
Это гусли звенят сладкопевные.

Это сладостный стон исторгает земля,
Это небо гудит от весельюшка,
И в единстве со всем мирозданием я
Воспеваю тебя, Эскапельюшка.


Стихотворение произвело впечатление. Все молчали. Заговорила Эскапелья.
– Поняли? Все? – оглядев присутствующих, спросила она. – Вот такой у меня Миша. Самый лучший мальчик на свете. Прямо как сердце из груди вынул и мне на ладошке преподнёс. Три недели сочинял. Сидел на диване, на стуле, на крыльце – и сочинял. Вы думали, он просто так сидит, отдыхает, бездельничает – а я-то видела его мысли. Как же ему было трудно – вы даже представить не можете! Слова рядочками уложить да рифмами заворожить – это вам не хру-мухру… Слова – они, ох, какие строптивые! А я? Вижу, как он мучается, а помочь не могу. Иначе не будет у него победы и радости не будет… Ну-ну-ну, Миша, ты чего? Я же тебя не упрекаю, я же в полнейшем восторге! Да! Только… Тебе не кажется, что ты сделал из меня какую-то… статую? Нет-нет, в стихотворении ничего менять не надо! Надо его оживить. Понимаешь? Наполнить жизнью сотворённую тобой Вселенную. Да-да, ты меня понял. Как обычно. Прямо сейчас. Пусть они видят. За волосы. Крепче. Бесцеремоннее. О-о-о-о-о!!! – да-а-а-а-а!!! И отшлёпай. Сильнее! Звонче! Ещё сильнее! Да! Да! Да-а-а-а-а!!!…
………………………………………………………………………………………………………………………
Вот! Это то, о чём не узнают твои читатели. Они увидят только стихи. Только печатные строки. Пролистает их какой-нибудь прыщавый умник, зевнёт от скуки и бросит небрежно: “Ну чего он тут распелся? Взял бы её лучше, да как следует…” И невдомёк будет парню, что из глубины веков дошло до него лишь искусство, а жизнь… Жизнь в искусство надо вдыхать заново. Каждый раз – заново и самому. И “как следует” предоставляется ему самому и его девушке. Вот только… с несколько иными чувствами, чем до чтения стихов.
– Погоди, – перебил её Миша. – Получается, статуи, стихи, картины мертвы до тех пор, пока Я не вдохну в них жизнь? Пока не увижу в них СВОЮ жизнь, СВОЮ любовь, СВОЙ мир? Пока не пойму с их помощью, какой может быть… какой ДОЛЖНА быть моя жизнь, моя любовь, мой мир? Пока не устремлюсь… Вот что такое искусство! Это звезда! Сама по себе неживая, но свет её и тепло даруют жизнь! Солнце! Дарует! Жизнь! В этом его величие! А тот, кто видит на Солнце пятна – просто слеп.
– Нет, Миша, – возразила Эскапелья. – Слеп не тот, кто видит на Солнце пятна – слеп тот, кто за пятнами не видит Солнца.
– Как вы красиво говорите! – осмелился вмешаться Рома.
– Ты тоже сумеешь, если захочешь, – повернулась к нему Эскапелья. – Рассказ ты неплохо написал. Ведь это ты его написал – не в обиду Диме будь сказано. А вот о чём писать – решил Дима. Я очень ценю, что для первого рассказа вы взяли самый светлый, самый радостный эпизод из всех ваших приключений. Но с другой стороны, читатели – особенно дети – могут подумать, что бродяжничать – это легко и беззаботно… Так что теперь за вами рассказы о трудностях и опасностях. О тоненьких волосках, на которых не раз и не два висели ваши юные жизни. О маленьких косточках, разбросанных по стране. Чтобы будущие дети тысячу раз подумали, прежде чем бежать из дому. Понимаете?
– Понимаем, – очень серьёзно ответили Дима и Рома.
– Хорошо, что понимаете, – удовлетворённо заключила Эскапелья. – Стало быть, к началу весны сборник ваших рассказов будет готов. Володя сохранит его в библиотеке нового приюта, а его воспитанники будут читать – с интересом и пользой для себя.
– Ого! – только и вымолвил на это Дима.
– Вот так, – многозначительно глянул на него Рома.
Мальчишки были счастливы. Сказочно, бесконечно, чертовски счастливы. Их маленькие, почти никому не нужные жизни обретали направление, цель и смысл – задолго до отбытия на Капеллу. Вот это да! Вот это новогодняя ночь!
– Ну что, – вновь заговорила Эскапелья, – есть ещё желающие высказаться? Давай, Мариночка, не стесняйся – я же вижу, как тебе нетерпится.
Марина заулыбалась и засветилась ярче прежнего.
– Да чего говорить! – подскочила она к Эскапелье и восторженно расцеловала ей всё лицо. – Ты такая красивая! Ты такая счастливая! У тебя такой Миша! Такие стихи! Счастья вам обоим в новом году!
– Мариночка! – с лёгким оттенком обиды глянул на неё Миша. – Ты тоже красивая! И Ваня у тебя чудесный! И стихи я для тебя сочинил. И для других девочек… – его разлетевшийся взгляд споткнулся о Веронику. – Ой! Вероника! Для тебя я не сочинил! Ты такая тихая, скромная – даже не знаю, что о тебе написать… Ой! И для мамы Леры…
– Миша, – успокоила его Лера, – для меня уже всё написал дон Хуан – когда я была молодой. Сейчас у меня другой возраст, другие желания, другая любовь… Не переживай за меня. И за Веронику не переживай: для неё написал Паша – правда, не стихи, а музыку… Паша! Хватит мучить гитару! Сыграй своё “Посвящение Веронике”. Мы хотим послушать.
Паша вздохнул, сосредоточился и заиграл. Да-а-а… Это была не музыка – это была незамысловатая последовательность простых аккордов. “Вероника, ты прекрасна – я люблю тебя всечасно,” – примерно так ЭТО переводилось на язык слов. Однако все слушали внимательно, а Вероника – с блаженной улыбкою на лице. Ей не нужны были шедевры – ей нужны были проявления любви. Как и Марине. Как и Эскапелье. Как и всем девочкам. Во всех мирах.
Паша закончил играть и тут же получил подарок.
– На Капелле ты будешь творить музыку из мыслей, – сказала ему Эскапелья. – Музыка, звучащая у тебя в голове, будет звучать в ушах твоих слушателей. В твоём распоряжении будут невидимые гитары и прочие инструменты, а если захочешь – невидимый симфонический оркестр, которым ты будешь дирижировать с помощью мыслей. Ты сможешь управлять звуками природы и сочинять новые, нигде и никогда не слыханные звуки…
– Спасибо! – просиял Паша.
– А тебе, Вероника, – продолжила раздавать подарки Эскапелья, – нужен дом. Большой настоящий дом – для тебя, Паши и ваших детей. И не только ваших. Ты же любишь детей, да? Вот и будешь нянчиться с НАШИМИ детьми, когда мы будем отлучаться в другие миры. А ты никуда не будешь отлучаться – как и другие девочки, похожие на тебя. Не все Дорельяно предназначены для странствий, как не все лучи света покидают звезду.
– Здорово ты чувствуешь, кто для чего предназначен! – улыбнулась ей Вероника.
– Только Володе с мамой я ничего не могу подарить, – вздохнула Эскапелья, – потому что они остаются на Земле. Но они и без того будут счастливы…
– …оттого что вы будете счастливы, – словами, слезами и мыслями отозвалась Лера. – Счастье детей – лучший подарок для настоящих родителей.
– А ещё у нас есть четвероногие друзья, – не забыла Эскапелья. – Дора, Лучик, вы там притихли в уголке. Идите сюда, на середину комнаты.
Дора и Лучик поняли её слова или прочитали мысли. Навострили уши, поднялись на все свои восемь лап, потянулись и медленно выдвинулись из тёмного угла. Впереди с высоко поднятым хвостом шествовал Лучик – позади с низко опущенной мордой плелась Дора. Вышли на середину комнаты, уселись рядышком, выпустили наружу свой золотой свет.
– Ну, вам-то надо совсем немного, – погладила их Эскапелья. – Тёплая погода, вкусная еда, ласковое обращение да интимное общение. А от вас надо ещё меньше: ваше счастье. Живите дружно, а не как… кошка с собакой. А главное, помните: люди произошли от животных, так что и для вас этот путь не закрыт… Всё, ребята, – подняла она голову и обратилась ко всем присутствующим. – Все проблемы решены, все подарки сделаны, все слова сказаны. До Нового года осталось полчаса. Выбрасывайте из головы все заморочки, одевайтесь и выходите на улицу. Встретим его там: с лёгкими сердцами, весёлыми песнями, танцами, музыкой, улыбками и отличным настроением. Вперёд!


Глава 6.

На улице было так же темно и морозно, как полтора часа назад. Так же светилась наряженная ёлка, так же сияли в небесах тысячи ярких звёзд. Утоптанный снег скрипел под ногами, и скрип этот казался неуместным в торжественно-предпраздничной тишине. Поэтому все, не сговариваясь, остановились у крыльца, пригасили свой золотой свет и замолчали. Только Паша пробормотал:
– Я на таком морозе играть не смогу.
– Сможешь, – возразила Эскапелья. – Но не сейчас. Сейчас мы будем петь без музыки. Вернее, я буду петь, а вы – подпевать. Слова припева вы знаете. Как только я начну, так тут же и вспомните. Всё, пора. Отходите туда, к ёлке, а я останусь посередине двора на фоне окружающей тьмы.
Все отошли к ёлке и встали полумесяцем. Один Лучик сидел в гордом одиночестве на ограждении веранды – точно волшебный зимний светлячок. Не хотелось ему покидать тёплую комнату, но любопытство взяло верх над всеми ленивыми желаниями.
Эскапелья вышла на середину двора и преобразилась во мгновение ока. На ней оказались длинная шубка, доходящая до невысоких сапожек, полукруглая шапочка и маленькие рукавички. Всё это светло-синего цвета, с белоснежно-меховыми оторочками, причудливыми белыми узорами, блестящими серебристыми звёздочками и снежинками. Золотые волосы заплелись в косу с голубым бантом. Снегурочка! Вот это да! Здорово она придумала! Самая очаровательная Снегурочка на свете!
В ответ на эти мысли Эскапелья улыбнулась, засветилась в полную силу и, не боясь простудиться, запела весёлым, переливчатым, звонким на морозе голосом:


Все мы собрались сегодня здесь
Славить золотой наш род.
Вместе мы его прославим весь
И все вместе встретим Новый год!


Остальные громко и дружно ответили:


Над нами
Горит огнями
Звезда Капелла Эскапельи Дорельяно!

Над нами
Горит огнями
Звезда Капелла Эскапельи Дорельяно!


Звезда Капелла! Миша поднял глаза к чёрному небу и, несмотря на засветку от ёлки, братьев, сестёр и самого себя, увидел её. Она горела высоко-высоко, но не довольствовалась этим и поднималась выше, выше, выше – к самому зениту. Что-то произойдёт – что-то обязательно произойдёт!
И “что-то” произошло. Миша услыхал очередной куплет Эскапельи:


Кто везде-всегда меня любил?
Кто меня спасал порой?
Кто за целый мир в ответе был?
Это Миша – главный мой герой!


Надо же! Как изобразила-то, а? “Спасал порой”! Один-то раз всего и спас. А впрочем, она сама говорила, на какие хитрости приходится идти женщине, чтобы спасти мужчину.
Миша оторвал глаза от звёздного неба, опустил голову и глянул на Эскапелью. Ослепительная Снегурочка в морозной ночи! Яркая золотая звёздочка! Источник неиссякаемой любви! Отчаянная безбашенная девчонка! О-о-о-о-о! До чего хороша!
А рядом, со всех сторон – направленные на него взгляды. Марина, Ваня, Вероника, Паша, Лера, Володя, Дима и Рома. Знакомые, родные, приветливые лица. И Миша, охваченный восторгом всеобщей любви и единения со всей Вселенной, вместе со всеми и громче всех прокричал дважды:


Над нами
Горит огнями
Звезда Капелла Эскапельи Дорельяно!


Эскапелья различила его голос в хоре голосов, помахала ему рукой и запела вновь:


Кто меня родил на этот свет?
Детство провела с кем я?
Кто меня хранил от зла и бед?
Это Лера – мамочка моя!


Для Леры эти слова не были сюрпризом. Возможно, она даже помогала дочери их сочинить. Вот она – по-прежнему молодая и красивая. Платье своё превратила в шубку, как у Эскапельи, только фиолетовую и без меховой оторочки. И ничуть не сердится, что про Мишу дочка спела раньше, чем про неё. Всё правильно, всё нормально, так и должно быть. Настоящая мама. Такая мама, о которой большинство детей могут только мечтать. Эх, если бы в каждой маме воплотилась хотя бы сотая часть Леры, мир сделался бы царством всеобщей любви!
Все снова прокричали припев, и снова Эскапелья запела одна:


Кто здесь для детей приют создал,
Взрослыми людьми гоним,
Дочкою своей меня назвал?
Ты, Володя, папой стал моим!


– Спасибо, доченька, – прослезился Володя и вместе со всеми прокричал припев.
А Эскапелья продолжала перебирать присутствующих – одного за другим, будто драгоценные украшения в шкатулке – поочерёдно извлекая их на свет, разглядывая то так, то этак, то с одной стороны, то с другой, любуясь, улыбаясь, примеряя на себя, снимая и бережно укладывая на место:


Кто заворожил морское дно?
Чьи, как ночь, темны глаза?
В танце кто затмил меня давно?
Ты, Марина – смуглая краса!

Кто нарисовал меня, да так,
Что за это всё отдашь?
Красками души сразивший мрак –
Это Ваня – живописец наш!

Кто ещё себя не проявил?
Кто притих, едва дыша?
Кто в себе таит избыток сил?
Вероника – скромная душа!

Кто у нас артист и виртуоз,
Музыки и нот гигант?
Кто творец страстей, и дум, и грёз?
Это Паша – чудный музыкант!

Кто скитался, кто бывал везде,
Видел и восток, и юг,
Друга не бросал в любой беде?
Это Дима – самый верный друг!

Кто замысловат: поди пойми?
Романтичен кто и рьян?
Кто запоминал и славил мир?
Это Рома – сложный, как роман!


Дима и Рома переглянулись и покачали головами. Не ожидали они, что Эскапелья воспоёт их так художественно и с таким пониманием – хотя бы и в последнюю очередь. Нет, оказалось, не в последнюю. Потомив слушателей молчанием, она выдала ещё два куплета:


Кто энтузиаст и скороход?
Кто носился как челнок,
Связывая нас в единый род?
Это Дора – выросший щенок!

Кто был за друзей своих не раз
В драке жизнь отдать готов?
Страшному врагу вцепился в глаз –
Это Лучик – лучший из котов!


Дора и Лучик опять то ли поняли, то ли прочитали мысли. Дора воздела сияющую морду к звёздам и радостно проскулила, а лежавший на ограждении веранды Лучик поднялся на четыре лапы, выгнул спину и удовлетворённо мяукнул. Эскапелья тем временем спела ещё один, совершенно неожиданный куплет:


Кто здесь золотой звездой застыв,
Дарит нам свои лучи
Радости, добра и красоты?
Это ёлка светится в ночи!


Ёлка тоже, казалось, всё поняла или прочитала мысли. Она засветилась ярче, начала едва заметно подмигивать, мерцать, переливаться, а игрушки на её ветках принялись медленно-медленно танцевать в золотом сиянии при полном безветрии. Чудо! Новогоднее чудо!
А Эскапелья исчерпала запасы сочинённых ею куплетов. Эх, если бы слова сами складывались в добрые четверостишия, она спела бы о каждом дереве возле дома, о каждом кусте смородины, виднеющемся из-под снега, о каждой укрытой до весны травинке, о каждой зимующей букашке… Она спела бы о каждом из отсутствующих членов рода Дорельяно, она спела бы о каждом человеке: о каждом мальчике, о каждой девочке, о каждом мужчине, о каждой женщине Земли, Капеллы, остальных миров… Увы, на такое не хватило бы и тысячи жизней. А во время её пения рождались бы новые и новые люди, о которых тоже надо было бы петь…
Эскапелья остановилась, виновато развела руками и низко поклонилась сородичам.

До Нового года остались считанные секунды. За временем следила Лера с помощью мобильного телефона Марины. Эскапелья видела мамины мысли и подстраивала темп своего выступления таким образом, чтобы завершить его за несколько секунд до полуночи. С этой задачей она справилась великолепно, но не догадалась “повернуть голову” к мыслям своего возлюбленного. А тот, едва лишь замолчал хор исполнителей припева, неожиданно бросился к любимой, встал напротив неё, заглянул ей в глаза и пропел буквально только что сочинённый куплет. Вот и получилось, что начал Миша петь в старом году, а закончил – уже в новом:


Кто меня любил везде-всегда?
Чувствую родство с кем я?
Кто моя любовь, моя звезда?
Эскапелья – Снегурочка моя!


Снегурочка-Эскапелья закрыла глаза, подалась вперёд и упала в Мишины объятия с таким видом, будто собиралась растаять, несмотря на лютый мороз. Миша сжимал в руках своё сокровище, а остальные громко пели – в который уже раз:


Над нами
Горит огнями
Звезда Капелла Эскапельи Дорельяно!

Над нами
Горит огнями
Звезда Капелла Эскапельи Дорельяно!


Только после этого Лера выкрикнула по слогам:
– С Но-вым го-дом!
Спевшийся хор в ответ проскандировал – дружно и громогласно:
– С Но-вым го-дом! С Но-вым го-дом! С Но-вым го-дом! С Но-вым го-дом! Ура-а-а-а-а!!!
Эскапелья “ожила”, покинула Мишины объятия и присоединила свой голос к общему хору голосов. А Миша подумал: “Как же мы громко кричим! При таком морозе нас наверняка слышат и в посёлке, и на станции. Пусть слышат. Пусть радуются не пойми откуда доносящимся поздравлениям.” Посёлок, запуганный пришельцами, насторожённо молчал, а свободная пока ещё станция отзывалась далёкими вспышками фейерверков и тихим потрескиванием петард. Ладно, пусть празднуют, как умеют, а мы будем праздновать по-своему.
Миша и Эскапелья, стоящие посреди двора, сделались двойною звездой – центром всеобщего притяжения. Все бросились к ним, начали обниматься, целоваться, с улыбками говорить друг другу добрые слова. Дора бегала вокруг, поскуливая и повизгивая от радости, а Лучик, не боясь ни мороза, ни случайного затаптывания, отирался у ног, выгибал спину, заламывал на сторону упругий хвост и восхищённо мурлыкал. Все эти действия очень быстро слились воедино, обрели направление, цель и смысл, и превратились… в танец! Медленный общий танец, подобный танцу игрушек на ёлке. Только музыки не хватало.
– Паша, – обратилась Эскапелья к тому, кто способен был эту музыку сотворить, – сейчас ты будешь играть на гитаре. Смотри, – помахала она какой-то невзрачной тряпочкой. – Вот это – усовершенствованный костюм. Сейчас я сделаю из него перчатки и надену их на тебя. Давай руки. Вот так. И другую – вот так. Ну, как тебе ощущения?
– Здорово! – Паша взглянул на свои руки, покрутил ими в воздухе, потёр одну о другую, пошевелил пальцами. – Совсем не чувствую перчаток! И мороза не чувствую! Надо же! Пожалуй, я смогу играть. Вот только гитара…
– Выдержит, – успокоила его Эскапелья. – Она у тебя привычная. Летом дождь выдерживала – зимой мороз выдержит. Не растрескается, не расклеится, не рассыпется в руках. Струны немного ослабь и всё. Сам подумай: может ли в новогоднюю ночь случиться хоть что-нибудь плохое?
Паша подумал, покачал головой, зашёл в дом и вынес гитару. Слегка подкрутил колки, попробовал струны, всего лишь за минуту настроил и заиграл. Это была гениальная импровизация – спонтанно возникающая мелодия холодной зимней ночи, звёздного неба и золотого света. Мелодия потрескивающей древесины, поскрипывающего снега и позвякивающих ёлочных игрушек. Мелодия тишины, в которой каждый звук имеет своё, особое, неповторимое значение. Мелодия лесного убежища, в котором каждый человек необходим, осмыслен и любим по-своему. Мелодия дружбы и взаимоприятия. Мелодия всеобщей любви – без ревности и ненависти, несмотря ни на что. С какой необыкновенной, завораживающей чистотой звучали серебряные струны в хрустальном воздухе! Чудо! Новогоднее чудо!
Лера и Эскапелья снова отодвинули зрителей к ёлке, а сами принялись танцевать на площадке перед крыльцом. Теперь на них были обтягивающие фиолетовые костюмы. Именно такие костюмы лучше всего подходят для ночного танца с перемещениями через пространство мыслей, с невозможными для обычного человека кульбитами, со взлётами на высоту дома, с длительными остановками в воздухе, с эффектом обращения времени вспять. Две светящиеся фиолетовые фигурки. Не мама и дочка, а сёстры-близнецы. Обе держали друг с дружкой мысленную связь, благодаря чему все их движения были абсолютно синхронными. И эти движения высвобождали из небытия совершенной красоты мелодию, которую Паша улавливал чутким музыкальным слухом и переводил на язык гитарного перебора. Так же, как и дон Хуан более трёхсот лет назад…
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
Танец закончился. Лера и Эскапелья остановились, раскланялись и… позвали к себе Марину:
– Мариночка!
– Иди к нам!
– Тебе же хочется!
– У меня так не получится, – обескураженно заморгала Марина.
– Всё у тебя получится, – Эскапелья подошла к ней, взяла её за руку и вывела на середину площадки. – Просто танцуй как умеешь. На нас внимания не обращай. Мы будем читать твои мысли и копировать твои движения. Ты прима, а мы кордебалет. Давай, начинай.
И Марина начала. Скованно, неуверенно, совсем не так, как от неё ожидали. Ей мешала толстая зимняя одежда. Лера и Эскапелья всё поняли, превратили свои костюмы в такую же одежду, как у Марины – куртки, брюки, шапочки, сапожки – только фиолетового цвета – и начали двигаться так же скованно и неуверенно. Марина повернула голову влево, вправо, посмотрела на одну, на другую, прыснула от смеха и затанцевала как следует. Как следует заиграл и Паша. Теперь у него получилась другая мелодия, более приземлённая, но не менее красивая. И этот земной танец оказался великолепен. Марина танцевала посередине, а Лера и Эскапелья по бокам от неё и чуть-чуть сзади. Марина летала золотою звёздочкой и блаженно улыбалась… пока не заметила поникшую Веронику. Та грустила от неспособности составить достойную компанию гениальным танцовщицам. Теперь уже Марине пришлось вытаскивать подругу:
– Вероника! Иди к нам! Ты же хочешь! Идём, идём! Ты уже танцевала с нами летом! Как это “не умеешь”? Всё ты умеешь! Вот так умеешь? – показала она несколько простейших движений. – А вот так? Ну и всё, больше ничего не нужно. Идём, идём. Смотри, это же твой Паша играет! Под его музыку ты просто не сможешь танцевать плохо. Да ещё и в новогоднюю ночь! Идём, идём. Давай, начинай, – и буквально зарядила Веронику своей энергией, втянула в атмосферу золотого танца, в которой невозможно чего-то не уметь.
В конце концов у Вероники получилось – просто замечательно получилось. Некоторое время танцевали вчетвером, а потом Лера остановилась, отошла в сторону и сказала:
– Теперь я спою. А вы продолжайте, продолжайте! Паша, слушай меня, – и запела на золотом языке:


Amigas, amigas, amigas,
Hacemos las mejores migas,
Estamos en todas las ligas.
Preguntas: “Amigas de quien?”
Te contestaremos amigas:
“De gatos, ratones, hormigas,
De arboles, flores, espigas
Y una de otra tambien.”


А потом спела в переводе:


Подружки, подружки, подружки,
Растём на глазах друг у дружки,
Сплочённые вместе девчушки.
Ты спросишь: “Подружки, вы чьи?”
Ответят на это подружки:
“И кошки, и мышки, и мушки,
И дерева тонкой верхушки,
А также и сами свои.”


Не было в этом глубокого смысла – зато был ритм. Чёткий танцевальный ритм, который уловил и воспроизвёл Паша. Так здорово уловил и воспроизвёл, что танец трёх девочек сделался настолько слаженным, будто все они читали мысли друг дружки. “Подружки, подружки, подружки…” – начали подпевать они. “Подружки, подружки, подружки…” – хором подхватили стоящие в стороне мальчики, а потом сдёрнули с рук перчатки и рукавицы и принялись хлопать в такт музыке. Единство! Полное единство! Ничто так не объединяет людей, как музыкальный ритм. В этом его глубокий смысл. А если подобрать верные слова… Ай да Лера, ай да хитрушка-подружка! Всё у неё не просто так! А Паша? Как изумительно, как необыкновенно играет он в эту ночь! Гений, настоящий гений! Жаль, я не познакомился с ним как следует. И с Вероникой. А всё потому что их редко отпускали родители. Ладно, это потом, на Капелле… Так подумал Миша и в очередной раз запел: “Amigas, amigas, amigas…”
Пели то на одном языке, то на другом – по многу раз – пока не надоело. А когда надоело, принялись танцевать: все вместе, мальчики и девочки – попарно – то и дело меняясь партнёрами. Паша играл на гитаре, Володя по собственному желанию остался в стороне, так что на четырёх мальчиков пришлось три девочки и Лера. Здорово! Всем хорошо и никому не обидно.
– Паша, сыграй ламбаду, – попросил Миша.
Паша нахмурился, вспомнил, улыбнулся и заиграл. Слова знали и помнили не все, так что петь поначалу пришлось одному лишь Паше. Потом присоединились остальные.
Странная получилась картина. Музыка, рождённая на берегах южного океана, предназначенная для жаркой ночи с её бархатным воздухом и ароматами цветов, звучала посреди заснеженной пустыни, в хрустально-ледяном воздухе угрюмого ночного севера. Танец, предназначенный для страстных, смугло-обнажённых тел, исполняли озябшие ребята в тёплых зимних одеяниях. Пальмы, предназначенные быть его зрительницами, обрели форму сосен, елей, берёз. И только звёзды сияли ярко и были огромными, как на далёком блаженном юге.


Страшно ночью нам,
В темноте разбросанным по снам.
Так давай пойдём –
В гости отовсюду приведём
Братьев и сестёр –
Разожжём спасительный костёр.
Станем у костра
Танцевать до самого утра…


Спели и станцевали до конца, до последних слов, сочинённых Мишей:


Братья Дорельяно,
Клянёмся мы рьяно
Прославить великий наш род.
Верить постоянно,
Любить неустанно
И вечно стремиться вперёд.


Вот это да! Почти то же самое пела Эскапелья в начале празднества, то есть в конце прошлого года! Начало стало концом, а конец – началом! Круг замкнулся. Круг вечного возвращения.
Танцы, танцы, танцы… Один, другой, третий… Земные, неземные, быстрые, медленные, общие, парные, только для мальчиков, только для девочек… Никто не устал – наоборот, все взбодрились, разогрелись, повеселели. Дима и Рома пришли в такое возбуждение, что научились выпускать наружу свой золотой свет. Ура-а-а!!! Ещё одно новогоднее чудо!
Однако в конце концов было решено уйти в дом, передохнуть, подкрепиться и просто посидеть в тепле.
– Нет, погодите, – послышался странный, вроде бы и знакомый, а в то же время незнакомый голос.
Все повернули головы. Из-за светящейся ёлки на площадку перед крыльцом выбрался… Дед Мороз! Настоящий Дед Мороз с седой бородой, в длинной синей шубе с белой меховой оторочкой, в синей шапке, сапогах, с длинным посохом в руках.
– Здравствуйте, ребятки, – проговорил он, подходя поближе. – С Новым годом вас, с новым счастьем. Новых успехов, новых открытий, новых событий и новых дорог. Новых желаний и их исполнений. Нового мира и нового света.
“Ребятки” застыли как вкопанные: кто-то от изумления, а кто-то от восхищения. Кто-то сразу понял, в чём дело, а кто-то не сразу.
– Володя, это ты? – неуверенно спросил Миша.
Стоящий рядом с ним Дима пихнул его локтём в бок. Ну да, конечно, это был Володя, успевший незаметно уйти в дом и переодеться во время танцев. Костюм Деда Мороза хранился у него на чердаке вместе с ёлочными игрушками. Каждый Новый год Володя наряжался в этот костюм, поздравлял и развлекал зимовавших у него детей. Для Димы и Ромы такое преображение не было сюрпризом, а вот для Миши – было. Но зачем же высказывать вслух очевидную догадку и разрушать атмосферу сказки?
– Здравствуй, дедушка, – подключилась Эскапелья, выходя навстречу Деду Морозу в костюме Снегурочки. – А мы уже боялись, что ты не придёшь.
– Как можно! – успокоил её Дед Мороз. – Просто ребят на свете много, а я один.
– Понимаю, понимаю, – кокетливо прищурилась Снегурочка и наклонила голову вбок. – Уж я-то знаю, сколько на свете ребят. И каждому хочется чуда.
– Ты моё чудо, – осторожно обнял её Дед Мороз. – Самая лучшая девочка… Надеюсь, вы не скучали без меня? – выпустив её из объятий, поинтересовался он.
– Нет, – мотнула головой Снегурочка. – Мы пели и танцевали. А ты, я гляжу, отвык танцевать. Напрасно, дедушка, напрасно. Ты такой молоденький, – приласкалась она к нему. – Давай, приглашай меня, – промурлыкала она в густую седую бороду.
– А почему бы и не пригласить, внученька? – приободрился Дед Мороз. – Тряхнём стариной – выходи танцевать со мной!
– С тобой танцевать, что на коне гарцевать, – с каким-то странным намёком ответила Снегурочка и начала первой.
Поначалу это был не танец, а медленное топтание на месте. Снегурочка переступала с ноги на ногу, слегка наклонялась то влево, то вправо, то вперёд, то назад, изгибала руки, время от времени поворачивалась – а Дед Мороз неуклюже повторял её движения. Потом столь же медленно двинулись по кругу – лицом друг к другу. И наконец – ногу туда, ногу сюда, руки в боки, посох ввысь – и понеслись, понеслись, понеслись… Паша хотел было подобрать на гитаре какую-то музыку, но Лера тихонько остановила его: не надо. Танец Деда Мороза и Снегурочки – особенный танец: музыка для него – зимняя тишина и чуть слышные ночные шорохи, а декорации – звёзды и загадочные огоньки, рассеянные по земле. Этих огоньков становилось больше и больше, они двигались, образуя переменчивые рисунки, делались ярче, приближались со всех сторон. Страшно? Нет, не страшно. Разве в новогоднюю ночь может случиться хоть что-нибудь плохое?
Огоньки, огоньки, огоньки… Бегающие, прыгающие, летающие. Ближе и ближе, ярче и ярче. А с ними – какие-то звуки: то ли чириканье, то ли писк. Да это же синицы! Светящиеся золотом синицы! Живые волшебные звёзды в живой волшебной ночи! Садятся на ветки, звенят, перепархивают… Танцуют! Танцуют с Дедом Морозом и Снегурочкой! И на снегу огоньки. Весело попискивающие огоньки. Мыши! Светящиеся золотом мыши! Никогда у Володи не было мышей – тьфу-тьфу-тьфу! – а тут появились. Нет, ничего страшного: не поселиться они пришли, а только поздравить с Новым годом. И все это чувствуют. Даже Дора сидит спокойно, даже Лучик глядит без охотничьего азарта – как, впрочем, и на синиц. Волшебная новогодняя ночь! А вот огоньки побольше. Зайцы! Светящиеся золотом зайцы в белых пушистых шубках! А из-за куста смородины поглядывает на них светящаяся лисья мордочка. А это кто? Волки! Спокойные, гордые, полные достоинства. Не приближаются, поздравляют издали. Медведь среди них разгуливает господином – хоть и спать ему положено давным-давно. И медвежата. Даже тигры и пантеры явились! Им-то откуда взяться в северных лесах – а вот поди ж ты… Даже лев – царь зверей! – улёгся на дороге со снисходительной улыбкой. Чудо! Новогоднее чудо!
И пока танцевали Дед Мороз и Снегурочка, являлись новые и новые звери, новые и новые птицы. А закончился танец – исчезли – красивые бесплотные видения, сотворённые из мыслей.
– Всё, внученька, – с трудом перевёл дыхание Дед Мороз. – Не могу больше. Да и подарки ребятам дарить пора.
– А я уже подарила, – ответила ничуть не уставшая Снегурочка.
– Знаю, знаю, – закивал Дед Мороз. – Хороши твои подарочки, да на потом отложены. Мои попроще будут – зато сейчас.
– Твои – самые сладкие, – вновь приласкалась к нему Снегурочка.
– За мной, ребятки! – позвал Дед Мороз.
“Ребятки” подошли к ёлке. Опытные Дима и Рома первыми разглядели подвешенные к нижним веткам конфеты и шоколадки в блестящих разноцветных обёртках, сорвали по одной, развернули, сунули в рот. Остальные не решались портить красоту.
– Ешьте, ешьте, – подбадривал их Дед Мороз. – Всё ешьте, ничего не оставляйте – а то замёрзнет.
И все начали есть. Срывали и ели. Конфетку за шоколадкой, шоколадку за конфеткой – отдавая самые лучшие самым любимым. Некоторые конфетки непросто было отыскать среди блестящих в золотом свете ёлочных игрушек. Слегка подмороженный шоколад сделался твёрдым, противился разгрызанию, но в конце концов ломался под натиском крепких молодых зубов, даря победителю необыкновенную сладость. Правильно сказала Снегурочка: подарки Деда Мороза – самые сладкие. К тому же они, в отличие от её подарков – здесь и сейчас. Это ценно, это великолепно, это здорово! Это – сладко! За это поблагодарили Деда Мороза – добрыми словами, а также и ёлку – весёлым хороводом с песенкой маленьких детишек про маленькую ёлочку. Спасибо, спасибо, спасибо – за возвращение в детство! Спасибо за новогоднее чудо!
Только потом вернулись в тёплую комнату.
– Жаль, что ты не был Дедом Морозом, когда я был маленький, – шепнул Миша Володе, поднимаясь по ступенькам крыльца.
– Да я бы с удовольствием, – развёл руками выходящий из образа Володя, – но твои родители…
Миша прервал его резким движением руки: не напоминай.

В тёплой комнате скинули с себя всю одежду, поставили стол, стулья и диванчики таким образом, чтобы всем хватило места, достали из подвала ведро с медово-лимонным напитком, сняли с печки замотанные в полотенца кастрюли со “Звездой Дорельяно”. На освободившееся место немедленно запрыгнул Лучик. Замёрз, бедняга, на улице – пусть отогреется. Дора привалилась к тёплым кирпичам внизу. Люди подали обоим мясные обрезки, а для себя накрыли стол, принялись разливать питьё и раскладывать еду.
– Паше первому, – сказала Лера. – Он замечательно играл. Вот тебе, Пашенька, самый ровненький морковный лучик. Это Вероника постаралась, аккуратно вырезала. Давайте, ребята, скажем им спасибо: за красивую музыку и красивую еду.
– Спасибо, Паша! Спасибо, Вероника! Вы чудесная семья! Вы отличные друзья! – послышались голоса ребят.
Вероника слегка покраснела, а Паша низко наклонился над тарелкой, но на лице его играла довольная улыбка.
Расселись плотно, иначе все бы не поместились. Прежде чем выпить первую чашку медово-лимонного напитка, Миша встал и прочитал своё стихотворение про этот напиток. Стихотворение прошло на ура и добавило питью возвышенно-романтический привкус. Начали есть “Звезду Дорельяно” – рисовую кашу с мёдом, курагой, морковными лучиками и обрезками варёной моркови. Красота! И отлично сочетается с недавно съеденным шоколадом: сладкое сладкому не помеха. Слегка насытившись, потребовали от Миши ещё стихов. Миша с удовольствием декламировал, а остальные с удовольствием слушали. Никто ему не завидовал: каждый знал о своих способностях и не считал себя хуже кого бы то ни было. Потом ещё выпили и закусили, потом ещё… Послушали рассказы Димы и Ромы, пока что не записанные, но живые и очень интересные. Когда рассказы закончились, питьё было выпито, а еда съедена, Эскапелья объявила:
– Пора спать. Ложитесь, спите и ни о чём не думайте. Всё будет хорошо. А мы с Мишей погуляем, посмотрим на звёзды.
Миша, честно говоря, тоже хотел спать, но посмотреть на звёзды – необычайно яркие звёзды – хотел ещё сильнее. К тому же вдвоём с Эскапельей, которая скоро его покинет. Вероятно, сразу же после восхода солнца. Или нет? Кто её знает.
Миша снова оделся. Эскапелья преобразила свой усовершенствованный костюм в зимнее одеяние: фиолетовую куртку, шапку, брюки, сапоги. Всё не обтягивающее, но облегающее, подчёркивающее её стройность и красоту. Оба пожелали всем сладких снов и вышли на двор.


Глава 7.

На дворе стоял невообразимейший холод, достигший своего пика во второй половине ночи. Входную дверь покрывал толстый слой инея. Ступеньки крыльца поскрипывали под ногами. Тёплый выдыхаемый воздух превращался не в пар, а в мелкие кристаллики льда. Железнодорожная станция замёрзла и уснула. Над нею не вспыхивали фейерверки и не трещали петарды. Спал и посёлок. Да и остальные города и посёлки в ближайших часовых поясах или спали, или готовились ко сну.
Эскапелья подошла к сияющей ёлке, вытянула из неё золотой свет и с улыбкою произнесла:
– Спи, ёлочка, бай-бай.
Свой собственный свет она пригасила до едва заметного ореола, как делала это раньше, когда не умела гасить его совсем. Миша последовал её примеру. Теперь и впрямь стало темно – так темно, что не было видно почти ничего, кроме звёзд. Миша поднял голову.
– Не здесь, – взяла его за руку Эскапелья. – Здесь дом полнеба загораживает. Пойдём на дорогу и чуть-чуть к лесу.
Миша последовал за любимой. Вскоре она остановилась.
– Смотри, – только и сказала она.
Миша снова поднял голову – будто нырнул в чёрный океан. Мир перевернулся: верх сделался низом, а низ – верхом. Там, глубоко внизу сияли звёзды, звёзды, звёзды… Неисчислимые звёзды. Все как на подбор: чистые, яркие, обнажённые, почти не мерцающие. Здесь, там, там, там, ещё, ещё, ещё… Одиночные, двойные – белые, синие, красные, золотые – скопления, нити, россыпи… Вон она, Капелла – прямо внизу, на самом дне. А чуть в стороне – широкий Млечный Путь – Via Lactea – дорога, вымощенная миллионами звёзд. Куда ведёт эта дорога? Не иначе как в светлый мир всеобщей любви.
Миша почувствовал, что отрывается от Земли и падает – падает в самую широкую и глубокую из всех чёрных ям. Но это падение не пугало его – наоборот, вселяло надежду – ибо падал он не вниз, а вверх, не в преисподнюю, а к звёздам, не падал, а летел – с улыбающимся лицом, запрокинутой головой и распростёртыми руками – летел, овеваемый тёмно-ледяным космическим ветром. А звёзды – далёкие звёзды – безмолвно звали его к себе – как брата, как упавшую некогда звёздочку…
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
Миша очнулся, понял, что стоит на земле, и опустил голову. Мир перевернулся обратно, но теперь Миша знал его сокровенную тайну. Когда выбираешься из преисподней – по трещинам и уступам, среди камнепадов и лавин, сквозь холод и огонь, сквозь вечную тьму – вылезаешь на поверхность, поднимаешься на высочайшую гору – в какой-то миг звёзды начинают притягивать сильнее, чем Земля, и тогда неимоверно тяжёлый подъём сменяется лёгким падением – падением к звёздам.
– Звёздное небо подо мной и золотой свет во мне! – торжественно прошептал Миша.
– Именно так, – столь же торжественно прошептала Эскапелья.
Миша вздрогнул и посмотрел на неё расширенными глазами.
– Ты знаешь ЭТО? – со священным ужасом вопросил он. – Этого не знает никто!
– Теперь это знаешь ты, – улыбнулась Эскапелья и добавила: – Молчи. Сегодня особенная ночь. Сегодня мы будем общаться мысленно. Слушай, чего я придумала. Сейчас мы обнимемся. Ты будешь мысленно задавать мне вопросы и сам же мысленно на них отвечать. Как только ответ будет правильным, я на секунду обниму тебя немного сильнее. Но ты не гадай, смотри в меня, как смотрел в звёздное небо, постигай меня, как постигал звёздное небо, падай в меня, как падал в звёздное небо. И обними меня, как обнимал звёздное небо.
И Миша обнял её – маленькую, хрупкую, невесомую; и она обняла его – большого, сильного, надёжного. Они не поцеловались, даже не посмотрели друг другу в глаза – каждый положил подбородок на правое плечо другого и устремил взгляд за его спину.
“Когда ты меня покинешь? – мысленно спросил Миша и так же мысленно стал перебирать варианты ответов: – Прямо сейчас? На рассвете? После восхода? Днём?”
При “мысленном слове” “днём” Эскапелья резко сжала его руками. Стало быть, днём. Это хорошо, это радует. Успеем и выспаться, и пообщаться… Что бы ещё спросить? А, вот:
“Сколько ещё до рассвета? Часов шесть? Пять?”
Эскапелья снова резко усилила объятия и тут же ослабила их. Стало быть, пять часов до рассвета. Как мало! Надо пойти поспать…
“Хочешь спать? Нет?”
Резкое усиление объятий. Не хочет – как и следовало ожидать. Такое впечатление, что ей вообще не нужен сон, что спит она исключительно потому, что так принято на Земле. Интересно, а на Капелле…
“Вы там чего, вообще не спите? Совсем-совсем? Или иногда…”
Резкое усиление объятий. Иногда спят. Но зачем, если…
“Чтобы оставаться людьми,” – отчётливо прозвучало в Мишиной голове.
Чего?
“Чтобы оставаться людьми,” – прозвучало вновь.
А-а-а-а-а… Это… что? Это… как?
“Ты читаешь мои мысли, Миша.”
“Я??? Читаю мысли???”
“Именно так,” – в мысленном голосе Эскапельи послышалась недавняя торжественная интонация.
“Ну нифига ж себе!!!”
“Тихо, тихо, не отвлекайся. Не ослабляй объятия! Ни в коем случае не ослабляй объятия! Смотри, смотри в меня. Постигай.”
“А-а-а-а-а… Хорошо. Смотрю. Постигаю.”
“Правда, я красивая? Такая же, как снаружи?”
“В миллион раз красивее! Как звёздное небо! Даже не верится.”
“Поверь, Мишенька, поверь. Это не сказка, это на самом деле.”
“Чудо! Новогоднее чудо!”
“Я бы не сказала. Читать мысли – обычное дело.”
“Я бы не сказал. Слушай, а обязательно мысленно проговаривать слова? Или…”
“Поначалу обязательно. Это как… читать по слогам.”
“Понимаю. Странное ощущение. И главное, не знаю, что сказать. Обо всём уже говорили словами.”
“Ну и не говори. Давай потанцуем.”
“Давай.”
“Нет, не вырывайся! Не ослабляй объятия! Как обнимаемся, так и будем танцевать. Давай, веди, ты же мужчина.”
“Вальс?”
“Медленный-медленный вальс.”
И они станцевали вальс – медленно-медленно, не ослабляя объятий – холодной-холодной ночью под яркими-яркими звёздами. Без музыки, в полной тишине – только снег под ногами поскрипывал… Снова остановились.
“Как холодно! Мысли замерзают, как звёзды!”
“Именно это позволяет тебе их читать.”
“Вот оно что! Ты знала! Ты выжидала! Хитрюга!”
“Именно так.”
“Самая лучшая девочка на свете!”
“Именно так.”
“Ой, погоди, слышишь?”
“Чего?”
“Этот звук.”
“Какой звук?”
“Высокий. Протяжный. А вот ещё один. И ещё. Будто кто-то играет на скрипке.”
“Нет. Впрочем… Точно! Ну, Мишка, ты даёшь! Это ведь даже не мысли, это что-то другое.”
“Музыка тишины?”
“Музыка ночи?”
“Музыка Вселенной?”
“Похоже на то. Похоже, она прочитала наши мысли, увидела наш танец и решила подыграть.”
“Именно так.”
“Кто сказал: “Именно так”?”
“Это не я.”
“И не я.”
“Тогда кто? Неужели ОНА?”
“Именно так.”
“Вселенная? Девочка-Вселенная? Тебе холодно и одиноко? Ты хочешь поговорить с нами?”
“Да.”
“Так чего ты стесняешься? Ты же такая огромная! Обними нас обоих.”
“Покрепче.”
“Мы тебя согреем.”
“Мы тебя любим.”
“Правда?”
“Ты же видишь.”
“Ой, спасибо! Мне ещё никто этого не говорил!”
“Никто не догадывался. Это же немыслимо – любить Вселенную.”
“Да. Вы такие необыкновенные! Хотите, я вам ещё сыграю?”
“Конечно! Ты предпочитаешь скрипку?”
“Нет, это я выражаю свою боль, тоску и одиночество.”
“Ты не одинока, Вселенная! У тебя есть мы.”
“Спасибо. Я сыграю для вас танец любви.”
“Только не очень громко. Мы же всё-таки…”
“Да-да, понимаю. Вот так, слушайте. И станцую с вами. Можно?”
“Конечно!”
И еле слышная музыка Вселенной зазвучала в сонном пространстве. Сначала это был тонкий, вибрирующий скрипичный голос. Голос боли, тоски и одиночества. Потом откуда-то с другой стороны послышался ещё один такой же голос. Две скрипки одинаковыми голосами жаловались на несчастную судьбу, на отсутствие в мире тепла, понимания и любви. При этом каждая жаловалась отдельно от другой, не слыша другой, вероятно, не подозревая о существовании другой. Затем подали голоса новые инструменты: гитара, виолончель, кто-то ещё. Миша не разбирался в музыкальных беседах; единственное, что он понимал, что каждая из скрипок поочерёдно разговаривает с одним, с другим, с третьим – и не находит того, о чём так страстно мечтает. Фортепиано, духовые, ударные – вплоть до серебряных колокольчиков – и ничего. На общем фоне – два одиноких скрипичных голоса. Но вот зазвучал самый главный, самый огромный, самый мощный инструмент – орган. Вселенский орган. Величественный голос из глубины мироздания. Голос нижайшей частоты. Голос, приводящий в трепет каждую галактику и каждую элементарную частицу. Остальные инструменты умолкли. Теперь говорил орган и только орган. О, как он говорил! Как он умел убеждать! Как он умел ломать барьеры и открывать горизонты! Время от времени он стихал, слушал робкие скрипичные вопросы и давал на них медленные уверенные ответы. Всё более медленные, тихие, отдалённые. Всё чаще и жизнерадостнее звучали скрипки – звучали вместе, слегка вразнобой, затем всё более и более слаженно и, наконец – в унисон. Тут же ожили прочие инструменты, заиграли весело, ярко, мажорно – судя по всему, изображая свадьбу. Только с этой минуты музыка сделалась танцевальной. Миша и Эскапелья, не ослабляя объятий, задвигали ногами, закружились, понеслись по заснеженной дороге в одну сторону, в другую, обратно… А над ними, под ними, вокруг них танцевали звёзды, созвездия, галактики. Танцевала Вселенная – не ослабляя объятий, в которых сжимала Мишу и Эскапелью, читая их мысли, согреваясь их теплом, пониманием и любовью, сливаясь с ними в единое целое. Вот это да!
“Вот это да!” – мысленно произнёс Миша по окончании танца.
“Вам понравилось?” – робко спросила Вселенная.
“Ещё как! Ты это сама сочинила?”
“Сама. Но я не знаю нот. Эта музыка звучит у меня внутри.”
“Здорово звучит! Но почему ты такая грустная?”
“Потому что меня… – Вселенная мысленно всхлипнула. – Потому что меня… никто не любит!”
“Но почему тебя никто не любит? – удивился Миша. – Ты же такая красивая!”
“Потому что я… – Вселенная разразилась мысленными рыданиями. – Потому что я… больна.”
“Больна? – ещё сильнее удивился Миша. – Но чем?”
“Вы называете это тьмой.”
“Тьмой? – переспросил Миша. – Вот оно что! Тьма убивает нашу Вселенную! А мы, Дорельяно – маленькие светлые клеточки – твой иммунитет? Который сильно ослаблен?”
“Похоже на то,” – всхлипнула Вселенная.
“Слушай, ты чего? Ты это… не смей! Ты же наша Вселенная! Мы без тебя никак. Ты это… слушай там своих врачей, принимай лекарства, процедуры там, всё такое. Укрепляй иммунитет. Нас укрепляй. А мы уж как укрепимся, так себя и покажем. Никакая тьма нас не одолеет. Поняла? Мы уже укрепляемся. Мы уже идём. Мы ещё встретим Великий Рассвет – твоё выздоровление. Мы ещё потанцуем на твоей свадьбе.”
“Спасибо, ребята. Я буду вас укреплять. Буду о вас заботиться. Буду вас хранить. Буду для вас петь и играть. Я же такая одинокая, мне больше не с кем поговорить. Извините меня. Вы так красиво общались, а я взяла и влезла. Извините.”
“Да ты чего…” – начал было Миша, но понял, что Вселенная его больше не слушает и не ответит. – “Вот и поговорили,” – мысленно обратился он к Эскапелье.
“Знаешь, Миша, – отозвалась та, – я, конечно, хитрюга, но такая хитрость не под силу даже мне. Всё случилось помимо моей воли.”
“Новогоднее чудо? Самое главное чудо этой ночи?”
“Похоже на то.”
“И о чём теперь говорить?”
“Ни о чём. Постоим и помолчим. Даже мысленно.”
Долго-долго стояли они и молчали. Вокруг них на миллиарды световых лет простиралась тёмная недвижная тишина. Застыли деревья, кусты, снега, застыли звёзды, созвездия, галактики. Застыло пространство мыслей. Девочка-Вселенная спала. Спала и видела сны. Видела себя здоровой, бодрой, влюблённой, поющей, танцующей, играющей на скрипке. Она, как и Миша, не знала нот. Нигде не записанная музыка звучала у неё внутри – то есть везде. В каждой галактике, в каждой звезде. В каждой планете и в каждой комете. В каждой элементарной частице на свете. Космическая музыка в тёмной ночи. В тёмной ночи, а не во тьме. То, что окружало Мишу и Эскапелью, было не тьмой, а всего лишь ночью – прозрачной зимней ночью, не таящей никаких опасностей. И цвет этой ночи был не чёрный, а фиолетовый – цвет волнующего предчувствия, цвет зарождающейся тайны, цвет ночи, беременной рассветом. И в этой фиолетовой ночи горела маленькая двойная звёздочка – Миша и Эскапелья – а большая двойная звезда Капелла сияла у них над головами – в самом зените.
Миша и Эскапелья молчали, крепко обнявшись и рассеянно глядя за спину друг друга. Им не было нужды обмениваться мыслями. Они упивались своим единством и слушали музыку, звучащую в сновидениях Вселенной. Прекрасной девочки-Вселенной, которую они избавят от тьмы как от тяжкой болезни. Избавят золотым светом и великой любовью. Обязательно! Всенепременно! Скоро!
Еле слышная музыка делалась громче и громче, достигла апофеоза, предела, кульминации, ушла в бесконечность пронзительной скрипичною нотой и рассеялась затихающим эхом. Девочка-Вселенная перевернулась на другой бок и приготовилась к новым сновидениям.
Миша был счастлив. Сказочно, бесконечно, чертовски счастлив. Для счастья у него было всё. Отзвучавшая музыка, тишина, простор, звёздное небо, единство со Вселенной, понимание глубочайших тайн мироздания, умение читать мысли, внутренний золотой свет, отличное самочувствие, праздничное настроение, немного холода, лес, настоящий дом, настоящая семья, свобода, лёгкость, необыкновеннейшие перспективы, направление, цель и смысл жизни. Но самое главное – любимая девушка и её любовь. Любовь, поднимающая из преисподней. Любовь, сокрушающая все барьеры. Любовь, уносящая к звёздам. Любовь, какой не бывало на свете, о какой ещё только мечтала девочка-Вселенная.
“Господи! – возопил Миша из глубины своего переполненного сердца. – За что мне всё это, за что? За что мне ТАКОЕ счастье?”
“За то, что умеешь любить, – послышалось в ответ. – За то, что любишь. За то, что излучаешь, умножаешь, даришь любовь. За то, что светишься любовью. За то, что сражаешься за любовь. За то, что прошёл все испытания и готов сражаться дальше, на новом уровне, с новыми силами. А Бога нет – есть я. Живая, тёплая, настоящая.”
“А-а-а… Кто это сказал? Ты, Эскапелья? Или ты, Вселенная?”
“А какая разница? Твоя судьба – любить. Люби меня, люби её, люби Оксану, Аню, Марину – всех-всех-всех девочек на свете. Мы все – Идеальная Женщина. Люби её, Миша – она твоя.”
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………

“Пора идти, – прозвучало в голове. – Тебе надо выспаться перед рассветом.”
“Размыкаем объятия?” – спросил Миша.
“Да.”
Разомкнули объятия, вздохнули одновременно и поплелись домой. На протяжении недолгого пути Миша пытался понять, видит ли он ещё мысли Эскапельи или уже нет.
Дома все спали. Спали Володя и Лера на большом диване, спали Ваня и Марина на маленьком диванчике, спали Паша и Вероника, Дима и Рома – на полу, спали Дора и Лучик в своём углу. Для Миши и Эскапельи был оставлен второй диванчик, на котором они улеглись, обнялись и уснули.

Нырнул в небытие – вынырнул обратно. Часы, проведённые там, не запечатлелись в памяти. Заснул и проснулся – вот и всё.
Первое, что увидел – светящиеся волосы Эскапельи. Волнистые золотые волосы и чистое белое лицо. Эскапелья сидела рядом и будила его – будила осторожно и ласково: несильно трясла за плечо, легонечко гладила по голове и повторяла:
– Вставай! Ну вставай же! Сейчас начнётся самое интересное! Рассвет! Ясный рассвет! Понимаешь?
Да, Миша понимал. Ясный рассвет – впервые за полтора года! Проспать его никак невозможно! Надо вставать, будить остальных…
Миша приподнялся, сел, огляделся, зевнул, протянул руку влево, где спали Ваня и Марина… Вани и Марины не было – только скомканное одеяло. Значит, они уже встали? Встали и ждут его? А остальные?
– Нет, Миша, – словами ответила Эскапелья на его мысли. – Они не встали. Пока ты спал, я переправила их на Капеллу. А также Пашу и Веронику. И всех наших ребят из посёлка. Вот, только что управилась. Еле успела.
Миша растерянно хлопал глазами:
– Только что?
– Да, – ответила Эскапелья. – Чего тянуть-то? Я же обещала, что с Нового года начну вас активно переправлять. Новый год наступил – я своё обещание держу.
– Но ты не обещала начать с Вани и Марины, – робко заметил Миша. – И мне ничего не сказала. Я с ними даже не попрощался. А они? Они-то знали?
– Знали, Миша, – развеяла его подозрения Эскапелья. – Я с ними обо всём поговорила, но попросила не говорить тебе. А то б ты устроил тут слёзное прощание. Не стоит, Миша. Ты их увидишь через два месяца, а они тебя – гораздо раньше. Понимаешь?
Да, Миша понимал. Всего лишь два месяца. Это гораздо меньше девяти месяцев учебного года. А на Капелле – всего лишь два или три дня. Разве же это расставание? Но успокоиться не мог.
– А их родители? Ванина бабушка, папа Марины…
– Они давно знали. Я с ними поговорила. Они поняли и отпустили детей в самостоятельную жизнь.
– А родители Паши, Вероники, остальных?
– С этими сложнее, – закатила глаза Эскапелья. – Собственники и моралисты – как твои родители. Но ничего, с ними я тоже поговорила. Явилась к ним ночью как светлый ангел и потребовала немедленно отпустить детей. По твоему примеру, между прочим.
– По какому примеру? – не понял Миша.
– Ну как же? – хитровато прищурилась Эскапелья. – Помнишь, как ты передал свой мыслеобраз Александру Васильевичу и потребовал от него вернуться домой?
– “Отрок обнажённый, сиянием золотым окружённый,” – вспомнил Миша. – Но я ничего не передавал. Это само…
– Любопытный случай, – покачала головой Эскапелья. – У тебя потрясающие способности. Рыжий будет в восторге.
– Погоди! – Миша вспомнил самое главное. – А почему мы говорим словами? Почему я не вижу твоих мыслей?
– Увы, – вздохнула Эскапелья, – наука ещё не знает способов… Мысли почитал-почитал и перестал. А если серьёзно, я сделала всё, что могла. Я воспользовалась благоприятнейшим стечением обстоятельств – и у меня получилось. И у тебя получилось. Но, увы, ненадолго. И у Рыжего с ребятами не получается. Хотя, казалось бы, убрать какой-то барьерчик, какую-то блокировку в сознании – и всё. Но как её там найти, как нащупать? Этой ночью ты мне здорово помог, теперь я помогу Рыжему, и он возьмётся за дело по-новому. А уж когда встретится с тобой… Ты особенный, Миша. У тебя уже получилось и ещё получится. У тебя всё получится.
– У меня всё получится! – улыбнулся Миша, но тут же опять забеспокоился: – Представляю, что сейчас делается в посёлке! Столько детей исчезло! Это же вся милиция на уши встанет – а то и сюда нагрянет!
– Ну и что? – пожала плечами Эскапелья. – Если и нагрянет, её встретит мама с усовершенствованными костюмчиками наперевес. И не успеют они ничего понять, как окажутся…
– …в кабинете своего начальника!
– Отличная идея! – захихикала Эскапелья. – В кабинете своего начальника…
– …без штанов!
– Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
– И больше сюда не сунутся!
– Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
– Погоди! – возникла у Миши очередная мысль. – Значит, она и моих родителей могла…
– Могла, – кивнула Эскапелья. – Но тогда бы ты не поговорил с ними и не стал бы взрослым.
– И то верно, – поразмыслив, согласился Миша.
– Так, а вы чего подслушиваете? – Эскапелья повернулась к якобы спавшим на полу Диме и Роме. – Давно уже проснулись и лежат, подслушивают.
– Да мы… ничего… – залепетали Дима и Рома.
– Знаю я ваши “ничего”, – проворчала Эскапелья. – Давайте, вставайте уже. Светает. И ты, Миша, вставай. Я знала, что ты начнёшь задавать вопросы, потому и разбудила тебя пораньше. Но теперь уже всё, времени нет. Вставайте, ребята, умывайтесь, одевайтесь и выходите во двор. Мама тоже не спит. Сейчас она разбудит Володю…

Встали, умылись, оделись. Обычные утренние действия – но на сей раз под руку и на глаза то и дело попадались вещи отправленных на Капеллу ребят: одежда, мобильные телефоны, гитара.
– Это им больше не понадобится, – сказала Эскапелья, с любовью поглаживая полированный гитарный бок. – Там будет совсем другая жизнь. А земные вещи пригодятся на Земле. Одежда пополнит Володину коллекцию, гитара пойдёт в приютский ансамбль, мобильные телефоны продаст мама – где-нибудь подальше отсюда. Чтобы их не засекли в этом районе, – пояснила она.
Миша вздохнул. Так-то оно так, но всё же…

Снаружи было холодно, как ночью, но гораздо светлее. Последние звёзды таяли на серо-голубоватом небе. Розовеющий юго-восток готовился разродиться давно уже забытым солнцем. “Когда же, когда же, когда?” – так можно было перевести нетерпеливое тиньканье проснувшихся синиц. Лера насыпала им семечек в кормушку. Синицы от радости зазвенели громче: “Рассвет! Рассвет! Рассвет! Ясный рассвет!”
Эскапелья, в зимней одежде фиолетового цвета, вынесла такой же фиолетовый флаг и укрепила его на верёвке флагштока. Теперь оставалось ждать. Светлее, ещё светлее, ещё…
Небо очистилось от звёзд и напитывалось лазурью, а южная и восточная стороны его расцветали многообразием красок: белой, розовой, золотой. Солнце подтягивалось на горизонте, как на краю обрыва в преисподнюю, готовясь явить свой огненный лик. Но на горизонте лес. Эх, если бы крыша не была холодной, можно было бы взобраться и увидеть…
– Скоро? – спросил Миша у Эскапельи.
– Прямо сейчас, – ответила та. – Можешь крикнуть первым – как Вадик.
– Спасибо.
В это мгновение первый лучик, раскрасневшийся от долгого бега в атмосфере, продрался между веток зимнего леса и засветил точнёхонько в правый глаз Миши.
– Veo el sol! (Вижу солнце!) – изо всех сил заорал тот.
Эскапелья потянула за верёвку флагштока и запела:
– “Друг, милый мой друг…”
– “…выйди скорее…” – присоединился Миша.
– “Мы встретим с тобой новый рассвет…” – подхватил дружный хор.
Миша смотрел во все глаза. Солнце поднималось над лесом. Яркое солнце! Живое, тёплое, настоящее! Во всей обнажённой красоте! Не закутанное в лохмотья, не затянутое хмарью! После неимоверно долгой разлуки! Чудо! Новогоднее чудо!
Флаг поднимался вместе с солнцем. Солнце утрачивало младенческую красноту и наливалось золотой зрелостью. В ослепительном блеске его лучей глянцевая материя поднятого флага казалась не фиолетовой, а золотой. Следом за флагом поднимался золотой гимн:


Знай, настанет день, светлый и радостный:
В день этот весна снова придёт,
В день этот для всех, грешных и праведных,
Над миром звезда счастья взойдёт.

Верь, развеет бред прежнего бремени
Той яркой звезды свет золотой.
Тот первый рассвет нового времени
Мы будем встречать вместе с тобой.



– Как увидел солнце, аж сердце запело, – признался Миша Эскапелье по возвращении в дом.
– У меня тоже, – в ответ призналась Эскапелья. – Однако мне пора.
– Ты же сказала “днём”, – напомнил Миша.
– Ты же спросил, когда я покину ТЕБЯ, – напомнила Эскапелья.
– Не понимаю, – почесал голову Миша.
– Всё очень просто, – улыбнулась Эскапелья. – Ты проводишь меня до станции. Когда мы туда доберёмся, будет уже день.
– А зачем тебе станция? Ты чего…
– Опять лишние вопросы! – недовольно поморщилась Эскапелья. – Ты хоть раз можешь просто сделать то, о чём я тебя прошу?
– Могу, – виновато опустил голову Миша.
– Вот я и прошу: проводи меня до станции.
– Хорошо, – согласился Миша. – Прямо сейчас?
– Да.
– И не позавтракаешь?
– Ничего же не осталось. Надо готовить, печку топить. Нет у меня на это времени. Перекушу по дороге.
– Так чего, пошли?
– Погоди, надо попрощаться. Прощай, Володя, – глянула она в глаза хозяину дома. – Я ещё вернусь, но ненадолго. Мы не успеем поговорить. Скажу сейчас: ты прекрасный человек. Ты по-настоящему любишь Мишу, и неизвестно, каким бы он вырос, если бы не ты. Ты по-настоящему любишь детей. Ты понимаешь детей. Ты спасаешь детей. Ты по-настоящему любишь мою маму. О-о-о-о-о, как ты любишь мою маму! Не так страстно, как мой отец, не так романтично, но так же сильно и верно, как он. Если бы вы встретились в зрелом возрасте, он бы охотно разделил её с тобою во времени. Ты по-настоящему любишь меня – как родную дочку. Ты сочинил гимн рода Дорельяно, который будет звучать во всех человеческих мирах. Я счастлива, что встретила тебя. Я счастлива, что жила с тобой под одной крышей и ела за одним столом. Я счастлива называть тебя своим папой. Когда в ясную ночь ты поднимешь глаза к звёздам и найдёшь среди них Капеллу, скажи себе: “Там живёт моя дочка – самая лучшая дочка на свете.” И пусть тебе будет хорошо… папочка, – бросилась она к нему в объятия.
– Доченька! Самая лучшая дочка на свете! – прослезился Володя, проводя рукою по её шелковистым волосам.
– С мамой я не прощаюсь, – продолжила Эскапелья. – С ней мы ещё два месяца будем на связи. А вот вам, ребята, – подошла она к Диме и Роме, – напоминаю. Во-первых, я дала вам обещание через два месяца взять вас на Капеллу. Во-вторых, вы дали мне обещания к концу этих двух месяцев заговорить на языке рода Дорельяно и написать сборник рассказов о ваших приключениях – а также помогать маме и Володе по хозяйству. Я своё обещание сдержу – извольте и вы сдержать свои. Миша за вами присмотрит, и если что… – помахала она в воздухе маленьким кулачком.
– Да мы ничего, – с деланным равнодушием ответил Дима.
– То-то же, – смягчилась Эскапелья. – Скажите: “Миша, мы будем тебя слушаться.”
– Миша, мы будем тебя слушаться, – с неожиданным энтузиазмом повторили Дима и Рома.
– Скажите: “Миша, мы сделаем всё, как ты скажешь.”
– Миша, мы сделаем всё, как ты скажешь, – мальчишки заулыбались до ушей.
– Скажите: “Миша, мы тебя очень любим.”
– Миша, мы тебя очень любим! – просияли они.
– Правда, – от всей души добавил Рома.
– Честно-честно, – клятвенно заверил Дима.
– Вижу, – улыбнулась Эскапелья и крепко обняла их – одного за другим. – Дора, Лучик! – позвала она. – Идите сюда, с вами я тоже попрощаюсь. Всего лишь на два месяца. Вас я тоже беру на Капеллу, хотя вы этого не понимаете. Счастливо оставаться, – присела она и погладила обоих.
Ответом ей были довольное поскуливание и мурлыкание.
– Пошли, Миша, – Эскапелья выпрямилась и, не глянув больше ни на кого, вышла за дверь.

Какое чудное утро! Какое синее небо! Какая белая земля! Как блестят и переливаются игрушки на ёлке! Как блестят и переливаются мысли в голове! Новый год, новое счастье, новая жизнь!
Миша дышал морозным воздухом и солнечным светом. Эскапелья шагала рядом и улыбалась. Утреннее солнце благословляло влюблённых, глядя им вслед, отчего ребят опережали длинные тени. Слежавшийся на дороге снег выдерживал вес нетяжёлых путников. Они почти не оставляли следов, а вот навстречу им тянулись чьи-то следы.
– Паша и Вероника, – ответила Эскапелья на мысленный вопрос Миши. – Они проходили тут вчера вечером.
– Вчера вечером, вчера вечером, – рассеянно повторил Миша. – Сегодня они на Капелле, а следы их по-прежнему на Земле. И долго ещё будут на Земле, пока не засыпет их новый снег. Или не растает старый снег. Ой! – вскричал он от поразительной догадки. – Они ведь ещё не проснулись! Ребята на Капелле, – уточнил он. – Они ещё не знают, куда попали! Или знают? Ты их как, разбудила или прямо во сне?
– Прямо во сне, – ответила Эскапелья.
– Прямо во сне, прямо во сне, – снова повторил Миша. – Слушай, а меня можно – прямо во сне? Ночью. Перед рассветом.
– Тебя? – задумалась Эскапелья. – Можно. Очень даже… Нет, вот что мы сделаем. Если будет пасмурная погода, я переправлю тебя во сне, а если ясная, встретим рассвет, а потом… Как сегодня.
– Хорошо, – согласился Миша.
На месте падения звезды остановились, посмотрели в небо, обнялись, постояли и помолчали. Дальше начинался лес – белый заиндевелый лес, разлинованный полосами теней. Стало не так светло, зато уютно.
На перекрёстке Миша повернул голову в сторону посёлка. Никаких звуков и движений в той стороне не было – как и в других сторонах.
– Не бойся, – усмехнулась Эскапелья. – Я их здорово напугала. Они же верующие, а верующие – самые трусливые люди на свете. Они боятся не чего-то определённого – они вообще, просто боятся. Это их неотъемлемое свойство – бояться. По-другому они не живут. Собственно, потому они и верующие. Они понимают, что бояться “ничего” глупо и постыдно, поэтому на месте “ничего” воображают огромную фигуру, созданную по образу и подобию человека, и называют её “Богом”. Вот теперь другое дело! Теперь их безотчётный страх обретает, если не смысл, то по крайней мере уважительную причину. Вот почему они визжат как резаные, когда у них эту причину отнимают. А ещё они бесятся, когда встречают человека, который НЕ БОИТСЯ. Просто не боится – и всё. Невыносим для них такой человек. Такого человека они всеми правдами и неправдами пытаются сделать себе подобным. Заставить его бояться – любой ценой – иначе придётся бояться его. А как заставить его бояться? Сказать “бойся, потому что мы боимся” – неубедительно. Сказать “бойся неизвестно чего” – ещё неубедительнее. А вот сказать “бойся Бога” – это убедительно, потому что звучит грозно. Такой вот нехитрый фокус. Но мы-то с тобой видим их насквозь. Мы-то знаем, кто есть, а кого нет. Так что не бойся их, дон Мигель Дорельяно. Ничего не бойся. И за меня не бойся. Я буду осторожна.
– Я не боюсь, – улыбался Миша, любуясь профилем своей возлюбленной в лучах восходящего солнца.
То, что она говорила, не было для него тайной. Равно как для неё не было тайной, что это не было для него тайной. Просто хотелось поговорить о чём-нибудь умном, отвлечённом и не вызывающем разногласий.
Впереди показались домики станционного посёлка. Солнце стояло высоко над лесом – не так высоко, как летом, и даже не как весной, но всё равно высоко. Тени стали короче, небо синЕе, а воздух – теплее.
– Вот, – остановилась Эскапелья. – На этом месте мы прощались три и треть года назад.
– Правда? – Миша посмотрел по сторонам, но одно и то же место летом и зимой выглядело совершенно по-разному.
– Правда, правда, – заверила его Эскапелья. – Я это чувствую. Ну всё, прощаемся. Как в прошлый раз.
– Погоди! – спохватился Миша. – Ещё один, последний вопрос! Почему, когда я читал твои мысли, я не видел, что ты собираешься переправить ребят в эту ночь?
– Потому что ты смотрел не в ту сторону, – просто ответила Эскапелья. – Я же говорила: чтобы прочитать мысль, надо “повернуть к ней голову”. К этой мысли ты голову не повернул. Вот и всё.
– Н-да-а-а… – задумался Миша.
– Ладно, – вернула его Эскапелья в реальный мир, – этим мы займёмся позже. А пока что общайся с мамой и Володей. Их ты потом больше не увидишь. А со мной скоро встретишься. Очень скоро. Не заметишь, как время пролетит. Давай, поцелуй меня на прощание.
И Миша поцеловал её – маленькую, тёплую, родную. Самую-самую любимую…
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………
Долог был этот поцелуй, но не бесконечен. Надо было расставаться – на короткое время, но прямо сейчас.
– Иди, Миша, – махнула рукой Эскапелья. – Иди домой. К маме и Володе, к Диме и Роме, к Доре и Лучику. Они тебя ждут, они тебя любят и понимают. Vete, don Miguel! No te digo “adios”, te digo “hasta la vista”. (Иди, дон Мигель! Я не говорю тебе “прощай”, я говорю тебе “до свидания”.)
– Hasta la vista, Escapella, – спокойно повторил Миша, развернулся к дому и зашагал вперёд.
– No mires atras! (Не оглядывайся!) – вдогонку ему крикнула Эскапелья.
Миша вспомнил этот крик и засмеялся – легко и беззаботно. Однако в конце концов не выдержал – оглянулся.
Эскапельи на дороге не было.